Люська. Нравы московской Чудовки. Глава 20

Глава 20

Фёдор Васильевич удивлённо посмотрел на собеседника: уже дважды обращался — никакого результата.
— Ты меня слышишь или нет, Борис? — повысил он голос и поражённый замолк. В ответ блеснули полные слёз глаза. — Ну хорошо, хорошо… — растерянно пробормотал он. — Пускай будет по-твоему. Не буду… ладно! Но ведь я что хотел?
— Федя, дорогой! Я всё, всё отлично понимаю, — плохо слушающимися губами выговорил Борис Степанович. — Знаю то, что так больше жить нельзя! А что я могу поделать? Она связана с матерью. Но выход найден: решено выписать к ней сестру, которой до пенсии осталось доработать что-то около трёх месяцев. Вот тогда мы… А к этому времени строительство нашего дома будет закончено.
— Ну, хорошо, — вздохнул Фёдор. — А эти-то три месяца как ты собираешься жить и работать? Не будешь же ты продолжать по-старому! Да пойми ты, нечего ждать, забирай свою Людмилу и уезжай оттуда! Или найди подходящий повод и поговори без всяких церемоний с этой великолепной Полиной! Объясни ей по-человечески, что ты больше не можешь существовать таким образом, что для тебя это ну… смерти подобно! Расскажи ей, наконец, о неприятностях, которые произошли сегодня на работе. Может, хоть это её проймёт!
— Нет-нет, что ты! — в волнении останавливаясь и удерживая собеседника, словно тот уже собирался сделать то, что сказал, испуганно воскликнул Борис. — Это… совершенно исключено, понимаешь. Я никогда не смогу говорить с ней вот так. Жилплощадь её, она — хозяйка!.. Никто дома не должен знать, что случилось сегодня. Никто!.. А подойдёт день зарплаты, выложу ровно столько, сколько приносил всегда. Нет, ты не беспокойся… просто я стану больше работать… дополнительную работу возьму.
«Что-то здесь не то, что-то не то, — подумал Фёдор. — Очень и очень неясно, отчего же Людмила не одёрнет свою мать. Не может быть, чтоб она не имела влияния в доме». — Он уже собирался осторожно выяснить этот вопрос. Однако, всмотревшись в воспалённое лицо друга, озабоченно проговорил:
— Послушай-ка, дорогой, а как ты себя чувствуешь?..
— А что? — удивился Борис, придерживая затрепетавшую на голове шляпу.
— Да уж больно нездорово глаза у тебя блестят. Ну-ка, дай руку… Э, да у тебя, брат, высокая температура. Уверяю. Изволь сейчас же наглухо застегнуться!..
В метро Бориса разморило и стало клонить ко сну. Войдя с ним в вагон, Фёдор сел так, чтобы больному можно было опереться и дремать. «Как я сразу-то не заметил! — упрекал он себя. — Конечно, перенервничал. Вышел — и охватило!»
Выбравшись из метро, Фёдор досадливо поморщился: попасть к домам можно было теперь, только сделав изрядный крюк. Строительство эстакады, а уже определённо говорили, что возводится эстакада для разгрузки Садового кольца, расширилось настолько, что перейти улицу в том месте, где переходили ещё утром, стало невозможным. Мощные экскаваторы вырыли широкую и длинную траншею. И там при свете прожекторов во всю шла работа.
— Обопрись-ка на мою руку, — насупившись, сказал он спутнику. — Вот та-ак, а теперь пошли! — и они осторожно двинулись вдоль скрежещущей и лязгающей траншеи. «А, может… может быть, я всё-таки ошибаюсь насчёт его Людмилы? Вдруг она не совсем такая, какой мне показалась?.. Ведь не дурак же Борис, чтоб не разглядеть её столько времени! — выбирая дорогу, снова задумался Фёдор. — Мало ли что со стороны померещиться может!»
Он с недоумением посмотрел на друга: возле ворот тот неожидано задержался и стал судорожно высвобождать свой локоть.
— Ты что? — удивлённо спросил его. — Я тебя до места доставлю!
Борис в волнении облизал сухие губы.
— Ты… хочешь идти со мной? — с тревогой спросил он, вспомнив, что Полинка накануне приглашала к себе знакомых, чтоб похвастаться новой мебелью.
— Да, с тобой! — кивнул Фёдор, давая понять, что это — окончательно и обсуждению не подлежит.
«Впрочем, может быть, там ещё не собрались… — нерешительно протискиваясь в парадное, с надеждой подумал Борис.
— Ведь сейчас — еще не так много времени!..»
То и дело задевая в потёмках то плечом, то локтем о шершавую стену, они молча поднялись по тесной и крутой лестнице на второй этаж и вошли в квартиру. Борис Степанович из последних сил передвигал ноги. Во рту у него было сухо и горько. Переступив через порог, он с надеждой прислушался… «Нет, уже — там!» — несмотря на шум в голове, сразу же услышал вырвавшуюся из комнаты пьяную речь. Он в растерянности остановился.
— Ты чего? — также останавливаясь, удивлённо спросил Фёдор Васильевич.
— Понимаешь ли… — не зная, на что решиться, пробормотал Борис Степанович. Вспомнив об Оленьке, он стал озабоченно рыться в карманах. — Кажется, девочке ничего не принёс. Оживился, увидев выходящего на кухню Леонида: — Познакомься, Федя, — это мой… наш сосед, будущий врач! — и сразу же — Леониду: — А это мой коллега, о котором я вам рассказывал.
— Очень приятно, — подходя и протягивая руку, сдержанно сказал Леонид. Поправил очки. — Но что с вами? — обращаясь к Борису, озабоченно спросил он. — Вы здоровы?
— Ну, настоящий доктор — сразу определил! — подхватил Фёдор. — И ведь упирается! Ему в постель нужно и немедленно, а он…
— Это вы напрасно, Борис Степанович! Вид у вас действи-тельно… того… — горячо поддержал Леонид и бросил тревожный взгляд на дверь, из-за которой доносились пьяные голоса.
— Ах, вон оно что! — проследив направление взгляда Леонида и поняв теперь причину растерянности друга, недобро поджал губы Фёдор. — Ну, да ничего. Можно ведь и попросить!
— Вы о чём? — встрепенулся Борис. — Федя!
— Ни о чём, просто так. Пошли-ка, дорогой! — уклонился от ответа Фёдор, пропуская его в переднюю. — Давай-ка помогу раздеться…
— Я сам, спасибо! — оскорблено отшатнулся Борис. Он снял пальто и с трудом дотянулся до вешалки. Потом, обдёрнув пиджак, принялся поправлять дрожащими пальцами галстук.
В этот момент в комнате, подобно взрыву, раздался громкий, похожий на лошадиное ржанье, смех. Кто-то неприлично выругался и грохнул кулаком по столу, отчего зазвенела посуда.
Борис напрягся, наливаясь жаром. «Слышал Федя или… нет?.. Какое скотство!» — он поспешно толкнул дверь и шагнул в комнату. В недоумении остановился: за празднично убранным, сверкающим столом восседали в клубах дыма какие-то страшные, с тёмными ямами вместо ртов, чудища! Вот все они обернулись к нему и стали, кривляясь и угрожающе скаля зубы, что-то орать, требовать и тянуть свои огромные лапы.
«Бум! Бум! Бум! — гулко отдавалось у него в голове. — Что это? Кто это? Зачем они тут?!... — за спиной зарокотал ещё чей-то голос… — Федя? Но как… каким образом он сюда попал?! Ведь мы же… Что-что он такое говорит?.. Ах, у меня, видите ли, высокая температура, и я не могу…»
— Федя, ты преувеличиваешь! — виновато посмотрев на расплывающееся и безобразно кривящееся лицо Людмилы, торопливо возразил Борис. — Мне абсолютно… то-есть я с огромным удовольствием…
— Не говори вздор, Борис! Ты едва держишься на ногах! — гневно перебил Фёдор и обратился к Люське: — Его немедленно, сейчас же необходимо уложить в постель и вызвать врача. Куда прикажете?
Гости недовольно переглядывались и хмурились. Но, посматривая на внушительную фигуру Фёдора Васильевича, вмешиваться не решались.
— Да, конечно, конечно! — не сразу поняв, что от неё хотят, отреагировала Люська. — Проходите, пожалуйста! Боренька, милый, что с тобой? — тщательно скрывая раздражение, — «так всё здорово было — теперь возись!» — она вышла из-за стола и распахнула дверь в маленькую комнату.
— Не беспокойся, дорогая! Я… мы всё сами! — лепетал Борис Степанович, огибая не без помощи друга стол и проходя дверь.
Увидел игравшую в уголке Оленьку и виновато пробормотал:
— Милая, а ведь я тебе… сегодня ничего не купил… понимаешь… всё некогда было!..
— Ну и не надо! — вставая от игрушек и отряхивая ладошки, ободряюще сказала она. — А то у меня зубки будут болеть!
Федор, растроганно взглянув на девочку, запустил руку в карман, в котором лежала заготовленная для Вадика плитка шоколада, и протянул ей:
— Он всё перепутал, деточка — дал мне понести и… забыл! Люська бросила цепкий взгляд на тиснёную золотом обёртку, отвела глаза и снова посмотрела.
— Кстати, Боренька, — всё же не утерпела и ласково заговорила она, — у вас, кажется, сегодня получка была?..
Фёдор стиснул зубы: во взгляде Людмилы промелькнуло то самое выражение, что поразило его тогда у фургона — нечто безжалостное, холодное и расчётливое. «Ну, нет, — пристально следя за ней, жёстко подумал он, — никакой ошибки здесь, конечно, быть не может. Хищница. Да ещё какая!»
— Да, была! Вот, пожалуйста… — вытягивая из кармана бумажник, ответил Борис и покачнулся.
— Больному необходимо лечь! — недобро прогудел Фёдор, подхватывая его. С трудом справился с собой, видя, что Люська, выхватив бумажник, уже собралась выпорхнуть из комнаты. — Понимаете?!
— Что?.. — невольно задержавшись, переспросила она. Ах, да, да, одну минуту! Я только узнаю, можно ли — на мамину кровать. Это не наша комната.
Оленька, забыв о шоколаде, который держала в руках, смотрела с состраданием.
— Боря! — взглянув на неё, решительно проговорил Фёдор, когда дверь за Люськой захлопнулась. — Ты меня слышишь? Идём сейчас же ко мне!
— Что ты! Что ты! — попятился от друга Борис. — Зачем?
«Да неужели ты не видишь, слепец, как на тебя здесь смотрят?!» — едва не крикнул Фёдор, выразительно поглядев на дверь, за которой всё громче раздавались пьяные голоса. Но
Борис, испуганно оглянувшись, предупредил:
— Федя! Не нужно! Людмила… она… не виновата! Я же тебе разъяснял: станем жить отдельно — всё по-другому будет, вот посмотришь!
В большой комнате начали бестолково ударять по клавишам пианино, а сиплый женский голос, не в лад, пьяно запел какую-то блатную песню. Задохнувшись от омерзения, Фёдор с трудом удержался, чтобы не грохнуть ногой в дверь, которая осталась слегка приоткрытой.