Ключевой ген русской культуры

                Слово о Пушкине

    Что осталось в нашей жизни, нашей памяти от человека, который появился на свете  210 лет назад?  Его имя было  впервые доверено бумаге в церковной книге  с метрическими записями:   «Александр Сергееевич Пушкин». Рос он нелюбимым ребенком в семье,  писать начал рано – первые стихи были  написаны по-французски. Росту в нем было немного – всего 166 сантиметров. Рядом с красавицей-женой  Натальей Николаевной, в которой было 172 сантиметра, он  выглядел  смешной,  курчавой обезьянкой. Поэтому тот монументальный опекушинский Пушкин, который стоит на одноименной площади в Москве – это  скорее проекция на Пушкина нашего  уважения, почтения и преклонения. Если дотронуться до его бронзовой ноги, никаких особых  чувств не испытаешь. Монумент - он и есть монумент.
    Не хочется повторять  всем известное «Пушкин наше все» или  не менее известные слова Гоголя  о том, что Пушкин – это русский человек  в своем развитии, каким он будет через двести лет. Двести лет прошли, и много ли от Пушкина  в нас, людях ХХ1 века? Как ни странно,  несмотря на двести лет, нас разделяющих,  сохраняется масса примет, подтверждающих  живое присутствие Пушкина в нашей жизни. Пушкина  можно не только умозреть, но и осязать!
     Если сказать о себе, то я впервые побывал в пушкинском Болдине в пятилетней возрасте:  родился всего в тридцати километрах, и отец привозил нас  в памятное место. Мы купались в пушкинском пруде рядом с горбатым мостиком, и я распорол пузо осколком старинной бутылки… Может,  это сам Пушкин стрелял по бутылкам из пистолета, оттачивая прицел. Долгие годы я хранил большой кованый гвоздь из стены дома Бессоновых, в котором поэт останавливался в Арзамасе. Я представлял себе, как Пушкин, стряхнув пыль с  дорожной шляпы, вешал ее на этот гвоздь… Я помню, как михайловский  патриарх С.Гейченко рассказывал нам про свой пушкинский гвоздь. Он  участвовал в восстановлении  могилы поэта в Святогорском монастыре (ее едва не взорвали немцы в годы оккупации) и сохранил гвоздь от гроба поэта.  Когда знаменитый композитор Бриттен узнал о гвозде, он пал перед Гейченко на колени и просил отдать гвоздь ему.  Гейченко почесал в затылке, вышел во двор, поднял ржавый гвоздик и вручил гостю.  Британский  композитор хранил реликвию на груди в золотом медальоне…
     Я помню звук колокола  Святогорского монастыря – того самого, который звучал в ушах Пушкина; и с разрешения монаха сам ударял  в литое тело колокола…  Я помню, как старенькая смотрительница  Пушкинской квартиры на Мойке в Ленинграде  открыла нам флакон от духов Натальи Николаевны и дала понюхать… Запах любимой женщины поэта! Помню, как погладил рукой корешок фолианта из библиотеки Пушкина –это были «Сказки Альгамбры»  Вашингтона Ирвинга на французском языке. Отсюда, как доказала Анна Ахматова,  Александр Сергеевич почерпнул образ Золотого петушка. Это прикосновение не осталось без последствий и для меня:  мне довелось открыть, что  еще один образ этой сказки  Ирвинга  очаровал Михаила Булгакова. Это живые шахматы, в которые   играл Воланд на нехорошей квартире… Какая чудная цепь: Ирвинг,  Пушкин, Ахматова, Булгаков… Кто следующий?
      И еще одно прикосновение:  детские годы Саша Пушкин проводил в сельце Захарово под Москвой. Юный Пушкин любил Захарово. По молодости лет он даже завещал похоронить себя в березняке под Захаровом. Там на берегу пруда сохранились три древних липы, посаженный при Пушкине:  минут пять стояли мы с другом, обняв дерево, которое, я уверен -   до сих помнит  курчавого  озорного мальчишку.
     И, наконец, Крым… Гурзуф… Дом Ришелье, пушкинский кипарис… Священная оливковая роща, из которой юный поэт наблюдал купание нереиды… Скала над генуэзской крепостью,  на которой  поэт бормотал стихи… Даже сам воздух настоен на пушкинских стихах! Один ученый доказал, что в каждом входе  находятся две молекулы того воздуха, которым дышал Шекспир.  А что можно сказать о воздухе Гурзуфа, которым дышали Пушкин, Шаляпин, Чехов, Святослав Рихтер, Олег Ефремов!
     В  сентябре  1820 года  поэт  посетил  Бахчисарай… Он приехал сюда с приступом  лихорадки, которая потом  обернулась  лихорадкой   творческой и  любовной.   Сочиняя строки  о фонтане,  Пушкин, по собственному его признанию,  «суеверно  перекладывал в стихи  рассказ молодой  женщины». Этот  потаенный  процесс  Пушкин   выразил  строками  из оды  французского  поэта  Андрея  Шенье: «К  нежным  законам стиха  я приноровлял  звуки //  Ее  милых и бесхитростных уст». До сих пор  идет спор  об  элегической  красавице,  питавшей вдохновение  Пушкина.  Поэт словно нарочно  прикрыл   туманом  тайны  имя  этой  женщины,  чтобы  предчувствием  этой тайны   волновались и наши сердца:
Чью тень, о други,  видел я?
Скажите мне:  чей образ  нежный   
Тогда преследовал меня,
Неотразимый,  неизбежный?

     Сказочно повезло нам, крымчанам, ялтинцам, что  пушкинское растворено в нашем воздухе, в нашем море  и горах, где «гаснет дневное светило».  Нет, пока мы дышим этим воздухом, флюиды великой русской культуре будет жить в нас и заставлять  снова и снова повторять бессмертные строки Пушкина: «Нет, весь я не умру…».
    А кому-то ведь не повезло!  Кому-то не удалось на этом осязательном уровне, на этом молекулярном, генетическом  уровне прочувствовать  живое  дыхание Пушкина. Один литератор-диссидент написал книгу «Прогулки с Пушкиным»: сидел в  мордовских лагерях и   в ы д у м ы в а л   с в о е г о  Пушкина. И оказалось, что  е г о  Пушкин -   это черная дыра, пустота, из которой в наш мир заглядывает дама с острой косой… Что сущность Пушкина – это безразличие, равнодушие ко всему на свете…
    Если же подняться над личными  ощущениями и абстрактными   домыслами, то Пушкин – это ключевой ген нашей культуры. Из поколения в поколение он передает  самое главное,  самое  родовое свойство  организма славянской культуры:  доброта,  милосердие, целомудрие. Этот ген из нас вытравливали  жестко и целенаправленно –  то большевики, то оккупанты, то  строители капиталистического будущего.  После октябрьского переворота  родился даже анекдот о Пушкине – предтече революции: «Октябрь уж наступил…».
   Этот ген  в древние времена  был привит воинственным славянам  православной  верой.  Молодой Пушкин  считал себя «афеем»,  безбожником,  писал ернические  стихи  о деве Марии… А потом все встало на  место. Потрясающую историю  пришлось мне услышать о том, как  поэт пришел к вере. Это история  об одной из христианских реликвий – ризе Господней. Ее  получил по жребию один римский воин, участвовавший в казни Христа на Голгофе. Потом ее частицы  попали в Россию, и  предполагают, что одна из них хранилась в семье Пушкиных… Может быть, это апокриф. Но если вокруг имени поэта в народе создается такая аура – это не случайно. Народ  осознает сердцем, что святыми могут быть не только молитвенники и затворники. Это и князья – воины, защитники Отечества, и  поэты, тем более – поэты-великомученики. Хочу закончить свое выступление  молитвой Ефрема Сирина, переложенной на стихи Александром Сергеевичем Пушкиным. Он повторял молитву во дни душевных смятений. Да хранит Господь и нас с вами…

                Молитва Ефрема Сирина

Отцы пустынники и жены непорочны,
Чтоб сердцем возлетать во области заочны,
Чтоб укреплять его  средь дольних бурь и битв,
Сложили множество божественных молитв;
Но ни одна из них меня не умиляет,
Как та, которую  священник повторяет
Во дни  печальные Великого поста;
Все чаще мне приходит на уста
И падшего крепит невидимою силой:
«Владыко дней моих! Дух праздности унылой,
Любоначалия,  змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.
Но дай мне зреть мои, о Боже, прогрешенья,
Да брат мой от меня не примет  осужденья,
И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце  оживи.
                1836 г.