Экстерн

Так получилось, что я проворонил экзамены в театральный. Слишком поздно приехал. Кто-то посоветовал сунуть документы в институт Культуры на режиссёрский факультет, а потом уже, после второго курса, перевестись на первый в ЛГИТМИК.

Курс набирал очень серьёзный дядечка. Фамилия его ничего не говорила, но амбиции били через край. Он считал себя проводником МХАТовской школы, а коллеги почтительно называли его Пал Палыч. По какому принципу делался набор, я понять не смог. На первых двух турах показывались талантливые парни и девушки, но на третий они не прошли. А после последнего тура к общеобразовательным предметам были допущены те, кого я видел впервые. Не смотря на бешеное количество абитуриентов, в памяти очень ярко нарисовались все, кто прошёл самые крутые первые три ступени. Однако потом, среди уже принятых студентов, их оказалось гораздо меньше – многие так и остались там, в глубинах моей памяти. С коллегой из Риги мы тщетно пытались понять, как такое вообще возможно? Куда делись те энергичные, красивые и талантливые мальчишки и девчонки, с которыми мы дрались как мартовские коты за своё место под солнцем Мельпомены?..

Первый год пролетел яркой звёздочкой в «Чёрном квадрате» Малевича.
В группе из двадцати девяти человек определились «рабочие пчёлки» - девять особей, которые, осваивая азы актёрского мастерства, пахали денно и нощно. Мы ловили кайф, а остальные, в роли наблюдателей, во главе с мастером производили критические разборы.
Птички, что вы там щебечете, сидя на насесте? Спуститесь на площадку, поработайте с нами! Слабо?

Зато теперь я знаю, откуда растут театральные критики. Языками чесать всегда удобнее, чем мозгами да телом работать.
Вот так разделилась группа будущих режиссёров.

С актёрами и режиссёрами работал второй педагог – Алексей Саныч. С «критиками» – Пал Палыч. Он же занудно читал лекции по теории режиссуры...

«Махровый МХАТ!» - это стало моим самым страшным ругательством в адрес актёров, с которыми мне приходилось работать. Я «посылал» их служить в Крыжополь, обзывал «мхатовцами», что было для них страшнее мата. И пошло оно от лекторского «дара» Пал Палыча.
 
Молодым я впитывал в себя всё. Начало положил Пал Палыч. Фанат Станиславского, он вдалбливал в наши головы его систему. Остальное не признавалось. Нас же интересовало всё. Мне безумно хотелось знать, как работали Михаил Чехов и Всеволод Мейерхольд, каким был театр Таирова. Я уже не говорю о наших современниках –  Питер Брук и Ежи Гротовский – и об их удивительных экспериментах. В тот период я и не подозревал, что через двадцать лет буду у них стажироваться. А тогда мы зачитывали самиздат до дыр. Молодым всегда интересно делать для себя открытия. Вот оно, настоящее! Запретный плод, он всегда сладок...
Эх, Пал Палыч, как много ты не додал своим студентам... Хотя, нет – вру. Вы многому нас научили. Из ваших рук я получил главный урок – как не надо работать с актёрами. Спасибо за него!

На первый взгляд казалось, что группа у нас дружная. На самом же деле все очень настороженно относились друг к другу. Особенно, после первых каникул.
По режиссуре была задана письменная работа: «Что ты думаешь о своих товарищах?». Подозреваю, что часть ребят постарались на славу. За короткий период было составлено досье на каждого – наши достижения в профессиональном росте, взгляды на жизнь, склонность к алкоголю, отношение к товарищам, аморальные замашки и множество других подробностей. Поскольку я ходил в «любимчиках» мастера, он пытался в доверительной форме выудить из меня информацию о взаимоотношениях между ребятами в «свободное от учёбы время».

- Я знаю, что после экзамена вы с группой отмечали это событие у Жени на квартире. Было такое?
- Конечно, было.
- А потом вы расслабились по-полной...
- Да мы как-то уже в начале вполне расслабились. В этом же никакого криминала нет...
- Как знать, как знать... А потом что было?
- Как всегда – накушались как свиньи, кто-то уехал, кто-то остался.
- А вот, на твой взгляд, Володя мог спать с Татьяной?
- Пал Палыч, да Володя спит со всем, что шевелится.
- Я спрашиваю про Татьяну.
- Если честно, то – нет. Я с парнями договорился – приняли закон: в собственном огороде капусту не тырить. Нам с ней ещё работать надо. Пока никто не нарушал.
- И что, они тебя слушаются?
- Скорее, боятся. Вы же помните случай с нашим извращенцем, который всех девчонок домогался? Я ж его тогда слегка отрихтовал. И перед деканатом мы поставили вопрос об его отчислении. Или мы – или он. Вся группа заявление подписала.
- Да, да, я помню. И потому пекусь о вашем моральном облике.
- Пал Палыч, мы же взрослые люди. Какая разница – кто, с кем и где спит? Лишь бы им было хорошо. Лучше на площадке будут работать.
Лицо мастера покрыли багровые пятна, прожилки на мясистом носе посинели. Чуть дыша, с расстановкой и мхатовскими паузами он выдавил:
- Александр! (Пауза) Вы – лидер всей группы! (Пауза) Вас уважает коллектив. (Пауза) Я отношусь к вам как отец. (Пауза) Не разочаровывайте меня... (Пауза)  Можете идти – буркнул он на прощание, потом набрал в лёгкие воздух и фыркнул мне вслед.
Обернувшись на лошадиный сей призыв, я успокоил:
- Папа, не волнуйтесь, я не подведу вас.
- Стоять!!! А теперь – только честно! – ты делал для Ольги «Дрессированную черепаху» на экзамене?
- Пал Палыч, саксофоном клянусь – не я, гадом буду!
- Ну-ну... Ещё раз: не разочаровывай... Иди.

Мысли крутились в голове со скоростью, превышающей допустимую. «Кто, почему и зачем выложил про «Черепаху» в своих откровениях? Нечаянно? Специально? Жаба загрызла?» На экзамене работу Оли признали лучшей на курсе. По режиссуре она заслуженно получила свои пять баллов... Хотя до того девушка мысленно прощалась с институтом. Ей объявили, что будут отчислять за профнепригодность. По теории она аттестацию не прошла, и, как актриса, в номерах ребят задействована не была. И, самое главное, у неё не было своего режиссёрского номера. Никто не хотел с ней работать – это же надо было отрывать время от собственных номеров.
Поникшая, со слезами на глазах, она подошла ко мне во время репетиции.
- Ну, всё, Санёк, завтра я не приду. Буду к отъезду готовиться. Пока.
Прервав репетицию, я отошёл с ней в другой конец зала. Тут мне на глаза попался тёмный щит – видимо, реквизит старшекурсников. Машинально взял его в руки, повертел. Нет, не похож он на щит, слишком вогнутый...  Или выпуклый... По краям изнутри кожаные петли... А какой громадный! Зачем-то закинул его себе на спину, закрепил в петлях руки, посмотрел в зеркало и оторопел... Футы нуты, вылитая черепаха!
- Я пойду – тихо сказала Оля.
- Стоп! У меня идея!! На кого я похож?
Стоя перед Ольгой и зеркалом я стал вытягивать шею, хлопотать рожей и причмокивать губами. Потом опустился на четыре кости и стал медленно передвигаться. Оля заржала во весь голос.
- Это же надо! Черепаха, вылитая черепаха. Ничего себе!
- Так. Теперь слушай внимательно. Завтра ты будешь показывать номер «Дрессированная черепаха». Работать будем на импровизации. Ты – дрессировщица, я – черепаха. Узловые моменты:  ведущий тебя объявляет, ты выходишь на арену с хлыстом, как для тигров. Всё будешь делать под музыку, её я сегодня подберу. Потом выползаю я... И что она у нас делает?.. Ага, поднимается на задние лапы, здоровается кивком головы... Потом тебе поставят стул. Заставишь меня на него взобраться... Потом... а что потом?.. А, вот что: тебе выносят сакс, ты дирижируешь, я играю. Сакс забирают. Ты опускаешь меня на четыре кости, садишься на панцирь... Только, не по-настоящему, придерживай свой вес ногами... И под звуки «фанеры» мы уползаем...  Всё. Номер готов. Теперь иди домой и делай себе реквизит.
- А репетиция?
- Оля, всё завтра, на площадке. Думай над образом дрессировщицы. Будем импровизировать. Не бойся, я тебе подыграю. Всё, беги, мне ещё с ребятами репетировать надо.

Вот и наступил наш последний в этом семестре экзамен. Он состоял из двух частей:  в первой мы показывали «птичий двор», во второй –  « цирк ». Программа была насыщенной, но слабые номера давали пробуксовку. Педагоги деканата сидели с постными лицами. Им всё было глубоко по барабану. Иногда они позволяли себе налить из графинчика воды и переброситься короткими фразами. Некоторые что-то чиркали на листочках. Незаметно подошёл момент Ольгиного показа. Ведущий объявил название номера и его автора. У Пал Палыча отвисла челюсть. Его густые «брежневские» брови сползли на глаза. Он хотел что-то сказать, но зазвучала музыка.

Ольга, в немыслимо короткой юбчонке, с прозрачной накидкой на голых плечах, бабочкой выпорхнула на сцену. Ослепительно улыбаясь, она подняла правую руку с внушительным хлыстом и громко им щёлкнула. Это был сигнал к появлению черепахи. Я, изображая из себя породистую особь, гордо вынес тело на сцену. Под ослепительный свет прожекторов черепаха большими глазами прощупала зал, проморгалась, и только потом удостоила своим вниманием педагогов, сидящих за столом. И всё это – с этаким пренебрежением и полным дофинизмом. С подтекстом: «Ребята, как вы мне все надоели. По каждому пустяку тащите меня на сцену... Тьфу на вас!»...

Первый смешок пробежал по рядам студентов. Ольга дала команду на приветствие. Черепаха оценила грозную дрессировщицу, шустро поднялась на задние лапы и, вытянув шею, вытаращилась на педагогов. От страха на неё напал столбняк. Но следующая команда заставила черепаху кланяться. Она кланялась всем педагогам по очереди, слева направо. Кто-то за столом хихикнул. Черепаха ещё усерднее стала бить поклоны по второму заходу. Студенты уже не стеснялись своих эмоций. Но, когда черепаха пошла по третьему кругу, стол не выдержал. Нет, он не дрожал, он прыгал как необъезженный жеребец!
У черепахи... Нет, у меня, закрались подозрения, что я что-то не так делаю. Не должно быть такой реакции! О, ужас, это завал!! И Ольгу подвёл, и себя опустил... 
И тут Ольга, по-прежнему улыбаясь, подошла к столу, наполнила стакан водой из графина и вернулась ко мне. Держа стакан высоко над моей головой, громко скомандовала: «Ап!»
Я непонимающе заглянул в её глаза. Ничего умнее не придумав, дрессировщица хлёстко огладила меня хлыстом. От боли моя голова вытянулась далеко за пределы панциря, выражая вылезшими из орбит глазами мысль: «Ты что, мать, офигела?!» Но задача была выполнена – моя голова запрокинулась далеко назад, лоб оказался параллелен столу, и Ольга торжественно водрузила на него стакан. «Танцевать!» - скомандовала дрессировщица. Стараясь не уронить стакан, я стал медленно поворачиваться, не сводя преданных глаз со своей мучительницы. За столом почему-то никого не было. Рокот басов и повизгивание фальцетов раздавался из-под него. Студенты тоже старались не отстать от педагогов. От этой коллективной ржачки спасала музыка. Мы с Олей, ничего не понимая, продолжали танцевать. Наконец она сняла стакан с моего вспотевшего лба и поднесла к руке...
- Это не вода, это водка! – крикнул Пал Палыч.
Черепаха тут же развернула правую лапу ладонью вниз и глазами просигналила: «Ставь!» Ольга осторожно установила стакан на руке. Гусарским жестом я опрокинул содержимое в рот. Потом прихватил край зубами и, боднув головой в сторону дрессировщицы, придал стакану поступательное движение. «Пусть падает, ну его к бесу!» Но Ольга успела его поймать. Я же, в образе черепахи, крякнул и поднёс левую лапу к носу – для занюха. Глаза наткнулись на горшок с цветами на столе. Он тоже приплясывал – в унисон со столом... «Что же это творится? Нет, я этого не переживу!»... Но цветы дали зацепку черепахе: «Во, закусь!» Пьяной походкой, но очень уверенно, она двинулась к столу. Цель – цветы!..

Когда я стал их уминать, как салат, и при этом выражать восторг от такой закуси, в аудитории стоял стон. Мне казалось, что стены тоже ржут. О, мама, что я наделал! Всё. Никакой режиссуры! Бежать отсюда к чёртовой матери!!

Похоже, Оля тоже врубилась в неадекватность ситуации и решила закончить наше выступление. Чётким ударом хлыста она вернула черепаху на площадку. Сделав несколько совместных поклонов, я опустился на четвереньки, приглашая хозяйку. «Всё, мать, поехали к едрене фене!» Оля, видимо забыв мои вчерашние наставления, с размаху плюхнулась мне на панцирь. От неожиданного приземления её красивого, но далеко не лёгкого, тела мои конечности расползлись, как желе. Подбородок, описав дугу и клацнув зубами, вонзился в пол. В глазах засуетились мурашки. Мелькнула мысль: «Бляха муха, вот она, достойная точка… поделом тебе, самоуверенный болван!»

Зал гудел, как пчелиный рой. Ничего не соображая, я напрягся, и поднял себя вместе с дрессировщицей на четвереньки. Напряг был таким мощным, что тесные рейтузы лопнули на глазах у восторженной публики. Моя задница, облачённая в белые плавки, гордо явилась взору педагогов. Сказать, что это вызвало ещё больший смех – всё равно, что ничего не сказать. Под гул реактивного самолёта дрессировщица с ослепительной улыбкой уплывала на несчастной черепахе за кулисы. При этом она не забывала посылать воздушные поцелуи в зал…

В самом конце мы узнали, что наш номер был самым лучшим.

Мы сделали это! Ольга была счастлива – её не отчислят из института. А у меня на душе была радость – смог помочь «нашему человеку»…

                *

За два года учёбы мы потеряли десять человек. А к финишу придут всего шестнадцать. Останутся самые «лояльные» и послушные ученики своего мастера. Пал Палыч выгонял за любую провинность. Талант для него ничего не значил. Только фанатичное послушание и вера в него, в его педагогический дар, служили стимулятором к продвижению студентов вверх. С настойчивостью дятла он вдалбливал в головы подопечных терминологию учения Станиславского. «Сюжет», «фабула», «конфликт», «идея», «действенный анализ», «предлагаемые обстоятельства», «сверхзадача образа»... Он кайфовал от значимости своего видения света в конце туннеля. Мне казалось, что в своё время, получая театральное образование, наш мэтр недопонял важность тех или иных моментов в системе Константина Сергеевича. Теперь ему надлежало в этом разобраться и всё разложить по полочкам. Не согласных с его учением, а, значит, и «с учением великого реформатора сцены», он «отпускал»:
- Вы слишком умны. Вам у меня на курсе делать нечего...

Вот те раз! Значит, умные не нужны? А дебилам везде у нас дорога?

«Как же так?» - недоумевал очередной отчисленный, - «Я ведь высказал только своё мнение...»
Да. И, к сожалению, оно расходится с утверждением мастера.
«Не переживай!» - утешали одногруппники. «Год отдохнёшь и придёшь на курс к Валерию Израилевичу. Главное – уболтать Палыча, чтоб не ставил «профнепригоден»...»
Девчонок выгоняли за беременность. Бедные студентки страдали за любовь. В глазах «папы» они были предательницами учебного процесса. Почему их «залёты» не были согласованы с ним?! Неужели так сложно потерпеть несколько лет до окончания института?
- Это распущенность!!! – кричал рассерженный мастер.
- Но я же замужем... – робко оправдывалась «виновная»
- А мне плевать, что замужем. Вот пусть теперь муж и занимается твоим образованием. Ну как я буду выпускать курсовой спектакль, когда у тебя пузо по самые уши торчит! Нет, милочка: или рожать, или учиться.
- Мне уже поздно что-либо делать. Срок большой.
- Значит, рожать! Мне ты не нужна. Это не гинекологический институт. Всё. Извольте покинуть помещение.
В слезах и в истерике девчонки уходили из института рожать, а через год возвращались, но уже к другому мастеру. Формула была проста: у Палыча убывало, а к Израилевичу прибывало.

Мне каким-то чудом удавалось держаться на плаву. Просто я раскусил «папу» ещё с первого курса. Что бы он ни говорил, какую бы ахинею ни нёс, я всегда делал восторженно-умное, как мне казалось, лицо. Идиотски приоткрывал рот и, выдержав мхатовскую паузу, одобрительно изрекал: «Пал Палыч, это гениально!» Но, стоило ему выйти из аудитории, как я тут же перестраивал обескураженных актёров, и мы продолжали с упоением работать в своём ключе. Главным для нас был результат, который мастером принимался одобрительно: «Я же тебе говорил, что нужно перестроить действие? Молодец, что внял! Есть в тебе закваска. Учитесь у него, как надо работать! Всё-таки я был прав, когда доверил тебе постановку курсового спектакля. Молодец! Продолжай в таком же духе...»

К этому времени я уже стал любимцем и у других педагогов. Моё активное участие в студенческом научном обществе закончилось мощным рефератом на тему синтеза актёрского мастерства в современном театре. Основываясь на опыте выдающихся мастеров Российской и Западно-европейской театральных школ я рисовал театр будущего. И, видимо, нарисовал такое, от чего комиссия Всероссийского конкурса студентов театральных вузов пришла в неописуемый ужас. И, видимо с перепугу, они присудили мне первое место. Мой научный руководитель, профессор Татьяна Георгиевна Кроль, была в восторге.
- Александр, это не просто реферат, это ваша диссертация! Вам здесь больше делать нечего. В этом году Товстоногов набирает в аспирантуру, идите к нему.
- Но я же заканчиваю только третий курс...
- Сдадите экстерном. Ничего страшного. Подумаешь, два года! Пустяки. Не теряйте свой шанс. С Георгием Александровичем я говорила, он хочет с вами встретиться. Работу вашу он читал, ему нравится, как вы мыслите. Так что не тяните, встречайтесь с ним, идите в деканат и берите разрешение на сдачу всех зачётов и экзаменов.

Получив благословение от Татьяны Георгиевны, я первым делом кинулся  во ЛГИТМИК. Мне не верилось: неужели попаду к самому Товстоногову?
Встреча была короткой. Так получилось, что я столкнулся с ним у дверей деканата.
- Георгий Александрович, можно вас на минутку? – неуверенно проблеял я. – Я от Татьяны Георгиевны Кроль...
- Да, да, да, припоминаю вашу работу... Александр Иванович? – вдруг выдал он.
Я поперхнулся от неожиданности. Человек запомнил автора-студента какой-то научной работы. Ну и ну!
- Да...
- Вы делали попытку поступить в наш институт?
- Делал, но неудачно. Я опоздал. Поздно приехал.
- Хорошо. У меня к вам вопрос. Судя по вашей работе, вы тяготеете к научной деятельности, так?
- Не совсем. Я бы хотел стать практиком – ставить спектакли.
- Замечательно. Я вас беру. Ваша работа зачтена как кандидатский минимум, остальные документы должны быть в деканате не позднее первого августа. Успеете сдать экстерном?
- Успею. Спасибо вам.
- Удачи, и до свидания.

Окрылённый встречей с моим будущим педагогом я бросился на амбразуру нашего деканата. Достал справку со списком всех предметов, которые предстояло сдать, наметил план действий и засел в библиотеке.
Сам удивляюсь, как мне удалось сдать такое количество зачётов и экзаменов.
Сдавал поэтапно: определял три-четыре предмета, учил, сдавал и двигался дальше. И так до тех пор, пока не осталось два экзамена: теория режиссуры и дипломный спектакль. Теорию надлежало сдавать Палычу. Спектакль же стал репетировать с выпускниками института. Их мастер относился ко мне благосклонно.
Всё двигалось к финалу...

                *

За это же время наша группа сдала свой курсовой спектакль. Оценили его достаточно прилично. Всем курсом решили отметить это событие. Собрались на съёмной квартире на проспекте Мира. Гуляли тоже достойно... Надо отметить, что на тот момент я не пил уже три года. Завязал вмёртвую. До этого я лечился в наркологическом центре от алкоголизма. Не помогло. Вшили «торпеду». Выхолостил я её за две недели по схеме: квас – пиво – столовое вино – креплёное вино – водка, - и торпеда сдохла. Знакомый врач-нарколог развёл руками: «Санёк, я бессилен. Если ты смог с «торпедой» отрываться – я пас...»

Пас затянулся на полтора года. День в день. И этот последний и решительный наступил. Глянул на себя в зеркало – о боже, какое дерьмо! Подошёл к кухонному окну, окинул с девятого этажа унылый пейзаж и выдавил из себя: «Всё, писец, отпился. Если я сегодня похмелюсь, вылечу чайкой из этого окошка...»
А тут ещё жена с порога выдала:
- Собирай монатки и чеши отсюда на все четыре стороны. Претензий не будет, детей выращу сама. Прости, но сил моих больше нет.
Обернувшись, я протрезвел в секунду.
- Малыш, я больше не пью. Отпился. Самому тошно.

С этого момента началась моя трезвая жизнь. Жена пребывала в состоянии натянутой струны. Неделя... месяц... три... полгода – а я не пью. Через семь месяцев меня начало колбасить. Кофе пил вёдрами. Зашёл в центре в кафе, передо мной мужчина заказал коньяк. В нос ударил манящий запах. Рука дёрнулась к фужеру. Выскочил из помещения и заходил кругами по Домской площади. В голове плясала одна мысль: «Это алкоголь... алкоголь... алкоголь...» Что делать?.. А, всё-таки, какой чудный запах у этого коньяка! Бляха муха, ёперный бабай, что делать?!
Позвонил наркологу:
- Боря, привет. Не могу понять, что со мной. Полгода не пил, а теперь вот колбасит.
- Приезжай немедленно! – скомандовал врач.
В кабинете он объяснил, что колбасит меня «сухой синдром».
- Давай положу в стационар. Полечим.
- Нет, - отказался я, - это мы уже проходили.
- А может, таблетки выпишу. Легче станет.
- Нет, Боря, спасибо. Буду воевать без раскладушек.
- Чем могу тебе помочь? – допытывался нарколог – Ведь эти приступы будут тебя преследовать до пяти лет.
- Ого! И что делать?
- Избегать компаний с алкоголем. Особенно тяжёлым будет трёхлетний барьер. Потом пойдёт на спад – до пяти лет. Большой плюс, что ты позвонил мне, а не взял фужер с коньяком, иначе за час ты бы восполнил свой полугодовой перерыв. Сделать тебе график твоих приступов?
- Да, если можешь.
Через полчаса график был готов. Теперь я знал свои «критические дни» и был готов к их отражению...

                *

Итак, курсовую работу студенты отмечали лихо. Эта лихость передалась и мне. Мой организм затрепетал, как девственница перед принцем на белом коне. Он вопил во свою мощь восстановленной печени: «Сволочи! Меня забыли!!»
Крик услышан не был. Передо мной сидел молодой, симпатичный, а в будущем – очень даже приличный режиссёр Григорий. Я стал сверлить его взглядом: «Гриша, налей! Ну, сто грамм плесни... Падла ты, Гриша... Вот же мой стакан! Ну! Давай же, давай ...» - кричали хором все части моего тела. Сознание обволакивала кипящая лава, через которую прорывалась заблудшая мысль: «Сука, на неделю раньше графика приступ начался. Надо делать ноги...» - «Куда?!» - вопил внутренний голос – «Сейчас нальют, и всё станет на свои места. Потерпи ещё пять минут, и всё будет о’кей!»
Ну уж нет, дудки.
Казалось, в задницу всадили шприц. Вскочил из-за стола, извинился перед всеми – мол, ненадолго отлучусь – и бегом на улицу. Не помню, как я очутился в центе. Наверное, доехал на трамвае, а там выскочил и пошёл бродить. Долго стоял на набережной, тупо смотрел, как разводят мосты и снуют по-деловому, перемигиваясь друг с другом, суда. Курил и хвалил себя за то, что выдержал испытание. Ай да Санёк, ай да сукин сын! Молодец, собака!..

- А вы что, тоже опоздали на транспорт? – пискнул над ухом комарик.
Оглянулся – точно, комарик. Рыжая взлохмаченная голова, смешной нос, большие доверчивые глаза и выразительное лицо, усеянное веснушками.
Кивнул:
- Да, опоздал.
- А можно я с вами побуду? Я боюсь одна ночью гулять, а мосты только в шесть опустят.
- А со мной что, не страшно? А вдруг я маньяк какой?
- Не, не маньяк. Пришибленный – да. Сразу видно, что от жизни по голове получили. А так вы даже ничего, и разговариваете спокойно. Меня Люба звать, а вас?
- Александр – угрюмо буркнул я.
- Как здорово, что я вас встретила. Теперь я не одна. Мы как будто вдвоём гуляем.

Незаметно дошли до Дворцовой набережной. По дороге я рассказал ей о своём недуге, который заставил меня оказаться ночью в центре. Она, как могла, поддерживала разговор, охала, вздыхала, подбадривала, восторгалась...
«О, божечки, детский сад!» - прошелестело в голове. «Сама непосредственность... А, может быть, Ангел?» - прошепелявил внутренний голос. Остановившись напротив Эрмитажа, спросил:
- Ну, а здесь ты была?
- Не-а...  – честно признался Ангел.
Я начал рассказывать, вспоминая свой экзамен по изобразительному искусству. Прошёлся по всем этажам. Ангел был парализован моими познаниями.
- Ой, как интересно! Я обязательно хочу сходить и посмотреть на всё своими глазами...
И тут из её головы пошёл дым! Ни хрена себе, как её закоротило! Но, затянувшись сигаретой, сообразил, что дым-то мой...
За разговорами ночь прошла незаметно. Я посадил Ангела на трамвай, дождался своего и поехал к своим сокурсникам...

               
На столе стояли пустые бутылки, из углов торчали голые ноги. На душе было спокойно, синдром улетучился...

                *

А примерно через полгода ко мне на работу заходит жена. В руках конверт. Протягивает мне:
- Извини, что прочла. Думала, что-то важное из института. Ты можешь мне объяснить этот текст?
Машинально достаю из конверта листок и читаю. Жена внимательно следит за моей реакцией.
«Здравствуй, милый Александр!
Мне удалось в вашем институте достать твой адрес, и я решилась на это письмо.
Я никогда не забуду ту бессонную ночь, что мы провели вместе. Ты околдовал меня.
Ты – настоящий мужчина!..»

Мой мозг лихорадочно искал комбинации: что?..  где?..  когда?..
 
«... Я поняла, что люблю тебя и хочу быть любимой тобой. До встречи!
Твоя Любовь»

А, вот откуда ветер дует! Взглянув в настороженные глаза жены, я почему-то глупо захихикал.
- Малыш, это не тот случай. Я люблю тебя.
Она прижалась ко мне и, всхлипывая, прошептала:
- И я тебя очень сильно люблю...

                *

Вот и наступил долгожданный момент!

- Пал Палыч, мне надо с вами серьёзно поговорить.
- Да, да, Саша, я очень рад твоим успехам на научном поприще. Ты молодец!
- Я, собственно говоря, на эту тему и хочу поговорить. Дело в том, что я решил сдать все экзамены экстерном и в этом году поступить в аспирантуру в Товстоногову. Я с ним уже встречался. Он берёт меня.
Пал Палыч покраснел как рак. От волнения стал заикаться.
- Александр!.. – громко причмокивая губами, он набирал воздух. – Па-па-па-па-па-понимаешь, т-т-т-т-это, не технический вуз, а т-т-т-т-творческий. Д-д-д-д-д-деканат не разрешит тебе экстерн. И потом, столько п-п-п-п-п-предметов тебе не сдать!
- Пал Палыч, у меня осталось всего два предмета. Теорию режиссуры вам сдать и дипломный спектакль, который уже скоро будет на выпуске. Делаю со студентами-режиссёрами с пятого курса.
- К-к-к-к-как?! П-п-п-п-почему я этого не знаю? Ты срываешь мне учебный план! На тебе будет наш дипломный спектакль, п-п-п-п-понимаешь?!
- Не понимаю, Пал Палыч! Я что, единственный режиссёр на вашем курсе?!!
- Р-р-р-р-разговор закончен. Я не п-п-п-п-принимаю у тебя экзамен! Или будешь учиться, или в-в-в-вон!

В деканате был скандал. Мастеру с пятого курса объявили строгий выговор за неколлегиальное отношение к своим товарищам. Меня пытались отчислить, но после заявления, что я еду в Москву в Министерство культуры и буду добиваться комиссии на пересдачу сданных мною предметов, уговорили взять академический отпуск на год. Вот тебе, Санёк, и Палыча день. Перед Товстоноговым извинился. Он был сильно удивлён, что на финише меня зарубил сам мастер...

Через год я пришёл на курс к Валерию Израилевичу. Ходил только на режиссуру, остальное у меня было сдано. Удивлялся мудрости мастера и жалел, что сразу не учился у него. Это был антипод Палычу.
А ребята из группы Пал Палыча пригласили меня на свой выпускной вечер. Я приехал. Порадовался за них. После вручения дипломов мастер-юбиляр подошёл ко мне и, снисходительно похлопав по плечу, выдал:
- А-а-а-а-лександр, это и твой праздник!
- Пал Палыч, мой праздник намечался два года тому назад, но вы испортили его. А теперь я жду своего момента, чтобы через год покинуть вашу богадельню. Спасибо вам за науку.

В конце вечера ко мне подошла Оля.
- Санёк, ты даже не представляешь, что ты для меня сделал! Если бы не ты, у меня не было бы этого диплома. Знаешь, какая я счастливая!
- Знаю, мать. Я когда-то испытывал подобные чувства. Удачи тебе. Будь!
Ольга чмокнула меня в щёку и, словно бабочка, улетела в шумящую толпу счастливых выпускников.

Начинается интересная жизнь...
 
Хотя не у каждого будет свой театр, свои актёры и свой зритель...