Философия Страсти 2009 год. Глава 8

Глава 8
Холст. Майлз. Аплодисменты.

    Он отвез меня за город. Знаю, что наивно. Но роман есть роман. Должно же быть что-то романтическое в романе, свидание, например? Так сложились обстоятельства, что Мишель Жу пригласил меня — И’Кю  — к себе в дом. Дом действительно красивый. Слово «красивый», конечно, не сможет в полной мере описать всю прелесть сада, дома и всего, что вокруг…. Знаю! Поэтому — дальше.
    —  Это особенный сад, тебе так не кажется? — сказала я.
    — Я никогда об этом не думал.
    Я и в самом деле чувствовала здесь что-то особенное, и совсем не понятное. Мне вдруг захотелось пробежать через весь сад, кружась и подпрыгивая. Ни минуты не сомневаясь, я исполнила своё желание, испытывая при этом глубочайшее удовлетворение и огромную радость. Он смотрел на меня понимающе, как будто хотел того же, но не мог разделить со мной моё веселье в силу страха потерять свой образ в моих глазах. А я кружилась, как маленький ребенок…. Мне никогда не было так хорошо.
    Когда мы подошли к крыльцу дома, он произнес с долей торжественности:
    — Это мой дом. Один из немногих…. Как говорят люди, — это «пристанище многих десятков женщин, отдавших мне себя и все свое очарование. Хотя вообще, как не парадоксально это прозвучит, люди полагают, что я девственник, и при том уверенны, что неисправимый бабник! Смешно! Когда я услышал об этом впервые, то не поверил и рассмеялся, а они все всерьёз так считают. Интересно, а, по-твоему, я кто?
    — Ты — ответ.
И я вошла в дом, оставив его думать над ответом.
    ***
    Так вот. Она пришла неожиданно. Был ясный день, облака растекались по небу, сливались в очертания причудливых фигур. Маленькое кафе на балконе отеля выходило на тихий палисадник. Можно сказать, что зима больше напоминает весну: зеленые деревья, еще не плачущие, люди омытые счастьем….
     Мы сидели за столиком у самых перил. Нас (прямо, как в ковбойской истории) было четверо. Люсиль сидела напротив меня, а Мишель напротив Марселеса, соответственно. Театр — истинное призвание Лу, а не то, чем она занималась…. Пьеса под названием «Лу и двое мужчин» получилась замечательная. Впечатление на Мишеля ей не удалось произвести, от этого она немного осунулась и попросила Марселя отойти на секунду.
     — Ну, вообще-то интересно, что ты мне теперь скажешь! Разве она не стерва, твоя И’Кю? Она же соблазняет тебя, а ты, как дурачок какой-то!
    Друг выглядел устало. Она доставала его, она стала его самой больной темой. Причем, стоило кому-либо упомянуть о ней, как Марсель мрачнел и уводил разговор в другое русло. И в этот раз «увел».
    — Давай потом…. Не хочу с тобой обсуждать тему моей лучшей подруги. Я, честно говоря, вообще не понимаю, что ТЫ здесь делаешь! И не понимаю, как и почему ты не понимаешь, когда тебе говорят: «Я не хочу быть с тобой! Ни в этой жизни, ни в какой-либо другой!». Или ты хочешь взять меня измором?
    — Или ты мой или ничей!
    Она сказала много лишнего и ушла. Не осознавая практически ничего из сказанного, друг сел напротив меня и сказал нам с Мишелем о проекте Богуа. Мишель сначала выдержал долгую паузу, и потом начал с того, чего я и не надеялась услышать:
    — Ну, для начала и для приличия скажу, что задумка абсолютно безнравственная. Успокаивает лишь то, что это могла бы быть иллюзия…
    — В том-то и дело, что надо найти любовников для настоящей любви.
    Майкл помрачнел немного, но быстро нашелся:
    — Хорошо….
    Я почувствовала тепло его руки.
    — Да, Марсель, не увлекайся, пожалуйста. Это все-таки было не легко для меня……
    Мы все улыбнулись. День проходил. Так прошел уже не один день. За их следами трудно увидеть, где ты ошибся и …. Не важно.
     Он рисовал долго, но хорошо.

   
*
Художник написал картину,
Изобразив в белых и красных тонах,
Как я на постели тобою любима.
Это так трудно описать в двух словах.

Ты лежишь на женщине,
Которую так долго искал;
И потратил пол жизни на это
И всю жизнь в темноте призрак ласкал.

Но теперь мастер пишет кистью и маслом
Обнаженные тела – твоё и моё,
В пороке библейском страстном
Я отдаю тебе каждый вздох – всё…

Можно отметить невероятный талант Марселя к рисованию…

                ****
Теперь, когда он был так близко ко мне, я чувствовала его запах — запах моего мужчины, о котором я всю жизнь мечтала. Он стоял рядом, за спиной и смотрел, как слёзы  растворяются в воде. Сидя, перекинув ноги через перила моста, я плакала. Он терпеливо ждал. А потом сел за мной и опустил голову, точно желал удостовериться, что это я. Проводя рукой по моим волосам, он сказал:
    “I’ve never thought about leaving you. God blesses love lives in our hearts, doesn’t it? So, I want you to be my side. Will you?”
    Я думала, что больше никогда не смогу услышать его, почувствовать…
    И моей душе впервые за все это столь долгое время стало по-настоящему хорошо, спокойно. Он мог успокоить буран моих переживаний и эмоций, он один обладал ключом от моего мира, не отличавшегося покоем и порядком. Он единственный мужчина, который после смерти Марселя, понял и принял меня такую. А мне как раз необходим был чуткий и добрый человек.
    Мало кто верил, что между нами все серьезно, и что мы не играем. Прикосновения любви были осмысленными, нежными….
    Были моменты, когда критик и скептик сказал бы: «как банально, обычно и расчетливо все продуманно», хотя ничего не было продуманно. В такие моменты я закрывалась от всех них стеной и не хотела никого слушать, ибо разве они сведущи в вопросах любви и страсти? Случались в Лондоне бури и грозы…. И тогда он тихо входил в мою комнату и спрашивал: “Do you afraid of  thunder and lighting? “  Я отвечала ему: “Can you put your hands round my body? I need to feel safe”. И он садился на постель и обнимал меня….
    И тепло детской грусти опускалось и окружало меня.
    Люди задавались вопросом, за что я люблю его. Если бы я знала ответ!..
    ****
    Мы появилось незаметно.
Любовь прекрасна, когда отдаешь другому всё, что хочешь и можешь. Марсель был мне больше, чем просто другом. И больше, чем просто любовником, которого нельзя было любить физически. Марсель был моим Ангелом-Хранителем, который всегда стоял за моей спиной. О да, между нами что-то было всегда, но это «что-то» не могло стать более реальным, чем было. Это сложно объяснить. Так как влечение на духовном уровне сложно себе представить.
В общем, Марсель собирался нас покинуть. У меня это в голове не укладывается, как он может так вот просто взять и уехать…. Хотя нет, наверное, я понимаю его.
Мы сидели в кафе. В динамиках играл Маркус Миллер. Марселиус потягивал кофе из чашки; я никогда не замечала, как же грациозно у него это получается.  Он подносил чашку к пухлым губам, чуть касался ее края и медленно, точно в запасе целая вечность, нагибал ее — и жидкость плавно перетекала к нему в рот…. Меня захватывало это действо. Потом он аккуратно ставил чашечку на блюдечко и поднимал на меня глаза, а я все еще под впечатлением смотрела на него и не замечала пристального вопросительного взгляда. Сегодня такой день, когда я не в себе. Он смотрит на меня и, может быть думает, что я люблю его не той любовью, которой любят любовников, воздыхателей, сексуальных партнеров, мужей, друзей….
— О чем ты думаешь?
Я сижу напротив, подперев подбородок рукой, и смотрю внимательно в окно. 
The falling leaves…
Drift by the window…
The autumn leaves….
Of red and gold….

Музыка сменилась, незаметно для меня.
  — По-моему, Майлз захватил твоё сознание…
Я повернула голову. Да, прекрасная композиция.
Осенние листья Майлза уносят меня очень далеко туда, где нет отъездов и приездов, где все здесь и все рядом…

— Прости меня, я задумалась. В голове всплыли слова песни, и я прониклась ею, как будто это я тоскую и не могу ничего вернуть…
Думаю, Марсель меня понимает, даже когда я молчу. Он вдруг сказал:
— Понимаешь, я не могу не уезжать. Это то же самое, если тебя пригласят в Лондон издавать новую книгу, понимаешь? И потом мне здесь нехорошо. Не потому что ты здесь, не из-за Жу, не из-за Богуа… Мне просто плохо из-за того, что не могу в полной мере отдаться чувствам. «Hesitation, подумала я. Всю свою жизнь здесь он колеблется, не может, наконец, решить, что ему хорошо, а что плохо, кто должен быть с ним рядом, а кого надо послать. Мне больно наблюдать за его муками, а его девушка (если это так называется) не может помочь ему, просто поняв».
— …она не просто не моя, она чужая мне.

Прошел месяц с того разговора. Мы поехали в Минск. Страна всегда была для меня загадкой. Что толку писать о Германии или Франции или же Британии, когда душой всё равно где-то далеко. Всё так размыто и абстрактно, смазано, что я просто теряюсь. Марсель, мой бедный друг, он страдает; Мишель, мой любимый Мишель, всегда занят. Лишь я предоставлена сама себе и тому, что выбрала своим занятием навсегда. Ведя машину, я рассуждала о возможностях и предполагала, чего и от кого могу ожидать впоследствии. Я знаю, что меня ждёт, что ждет каждого, но  что ожидает впереди нас, - вот это тайна. Всё снова плывёт. Я теряю реальность из виду. Чувства, эмоции и ощущения отступают перед туманом моего миропонимания. Я слушаю музыку и растворяюсь в ней, проникаю в каждую ноту, в каждый звук, в каждый малейший тон…. Она меня уносит и не даёт мне ни единого шанса. Я – писатель…поэт... кто угодно. Я в первую очередь художник. Я пишу человеческие муки и мечты и зову это Счастьем, не имея того, зато зная этому цену. Как у Достоевского, «…. и одного дня довольно человеку, чтобы все счастие узнать. Милые мои, чего мы ссоримся, друг пред другом хвалимся, один на другом обиды помним: прямо в сад пойдем и станем гулять и резвиться, друг друга любить и восхвалять, и целовать, и жизнь нашу благословлять….». Чтобы узнать цену счастью не обязательно чувствовать конец жизни, достаточно ценить. Сколько стоит минута близости с любимым, понимания? Она, поверьте мне, бесценна….

Пустой театр. Занавес поднят. Пустая сцена. Марсель стоит посреди и смотрит в зал. Невыносимые чувства сдавливают мне грудь…. Он человек-творец. Его глаза – огромные, черные и блестящие, широко раскрыты, смотрят в зал, ожидая чего-то неминуемо приятного и важного. И вот он взнимается в воздух, бушующий поток реки его стремительно несется по венам, он ждёт, что вот-вот зал всколыхнется аплодисментами, учуяв мощь его творчества….. И вот его глаза наполняются слезами, не смеет он плакать….
…Но зала нет. Как и аплодисментов. Маленькая несмелая струйка горячих слез стекает по его щеке. Хаос искусства загнал его в рамки, и теперь он потерян…. Бесповоротно потерян для всех. Я пытаюсь пробиться сквозь тяжелые серые тучи его души, но мой свет слишком ничтожен рядом с ним…. Оно гнетет его, оно унизило и оскорбило его чувственное Я, и теперь он уходит, медленно спускаясь со сцены, исчезает в тени декораций….