Анита

В те времена мне исполнилось лет одиннадцать-двенадцать. Я гостила у родственников в маленьком украинском городишке, где всё было так интересно и желанно: и устойчивая жара, и огромный Днепр, и любимые шелковицы, и малые расстояния, так поражавшие юную москвичку.
 Удивляла всеобщая осведомленность каждого о всех и всех о каждом. Конечно, у детей из московских дворов в те годы был куда более обширный круг знакомых, но разобщенность людей в большом городе наблюдалась и в детском обществе. Здесь же мой приезд, казалось, стал событием не только для тети, дяди и двоюродного брата, но и для всех жителей двухэтажного восьмиквартирного дома.
Не стоит пояснять, что у меня сразу же появилась целая компания приятелей и приятельниц. Знакомство с каждым начиналось с недоверчивого: «А ты и вправду с самой Москвы приехала?» Затем следовал, как правило, залп вопросов самого различного характера, начиная с высоты Останкинской башни и кончая личной жизнью космонавтов, артистов и Леонида Ильича Брежнева.
К концу первого дня вопросы иссякли и наступил период поучений – какой сорт шелковицы, белый, красный или черный самый вкусный, в каком месте на Днепре ямы, какие опасные люди живут в соседнем селе и т.д., и т.п. А дальше  дружба развивалась в духе равенства и взаимопонимания: совместное лазание по крышам сараев, обтряхивание чужих абрикосов и груш, утаивание шалостей от родителей полностью стирали мелкие различия между москвичкой и аборигенами. К концу месяца моё звонкое «г» значительно смягчилось, коленки и локти запестрели зелеными пятнами разной свежести, кожа стала почти коричневой, а местная ребятня уже спорила со мной по поводу правил игры в московский вариант резиночки.
Однажды я вышла из дома раньше обычного. Во дворе было совсем тихо, все мои друзья еще спали или завтракали. А раз так, то самое время слазить в тётин палисадник и поваляться под кустом сирени, воображая себя Ровеной из только что прочитанного «Айвенго». Однако палисадник  оказался оккупирован. Сперва я увидела белого с черным бантиком на шее котенка, который тщетно пытался поймать собственный хвост. Несколько минут я наблюдала за увлекательным зрелищем. И только легкий шорох заставил меня обратить внимание на вторую гостью тётиного палисадника.
Чуть в стороне от котенка, прямо на траве сидела маленькая девочка. Ей было не больше шести лет, малышка поразила меня своей красотой. Сейчас я сомневаюсь – была ли она в действительности такой красивой, как казалось мне тогда? Не знаю, оценки детей и взрослых не всегда совпадают. Но хорошо помню моё тогдашнее изумление, настолько яркое, что даже сейчас, десятилетия спустя, я словно вижу тоненькую фигурку, грязные босые ножки, хрупкую длинную шейку, смуглое личико с румяными скулами, шевелюру черных растрепанных, но блестящих волос, вьющихся крупными кудрями, яркие точеные губы, маленький носик и глаза – большие, но поражающие не величиной, и не цветом, а выражением – удивленным, распахнутым, звонким. Звонкие глаза? Чушь, скажете вы, и будете правы. Но именно такой несуразный эпитет лучше всего может описать эти черные сияющие глаза.
Девочка смотрела на меня без особого удивления. «Кто ты?» - спросила я. Малышка снисходительно улыбнулась: «Я – Анита. Я живу над твоей тётей. Ты из Москвы, я знаю. А это – мой котёнок, его зовут Светлячок». Произнеся такую длинную фразу, Анита, похоже, потеряла ко мне всякий интерес и стала возиться с котенком. Анита… Вот это имя! Может иностранка? Из Франции! Или из Италии? В те советские годы встретить вот так, на улице, человека из другой страны было почти столь же нереально, как сейчас поговорить с инопланетянином.
Девочка настолько заинтересовала меня, что, забыв о приятелях, я до самого обеда сидела в кустах и играла с Аниой и Светлячком. А ребята бегали по соседним дворам, разыскивая меня, пока не наткнулись на моего двоюродного брата. Саша, солидный новоиспеченный студент Киевского университета, довольно быстро обнаружил моё убежище. «Пора обедать!» - позвал он, равнодушно глянув на Аниту и Светлячка.
Обедала я в бешеном темпе, тётя сначала удивленно наблюдала, как быстро исчезает с тарелки горячий борщ, а потом мягко поинтересовалась, кто за мной гонится.
- Да это она к цыганке торопится, - чуть насмешливо пояснил Саша.
- Разве Анита цыганка?
- А ты что, не поняла?
- Но…Но она мне сказала, что живет в квартире над нами!
- Ну и что, что живет. Ты считаешь, все цыгане в шатрах по свету кочуют?
- Тётя, скажи, Саша шутит?
Тётя укоризненно поглядела на Сашу, потом на меня:
- Саша почти прав. Анитина мама была цыганкой, а теперь она живет у своей прабабушки, т.е. бабушки отца, которая украинка.
- А почему мама «была»? Она умерла?
- Нет, не умерла, просто… просто живет отдельно.
- Да, отдельно, в таборе живет, в шатре кочует, - ехидно добавил Саша.
Тётя промолчала, я так и не поняла, шутил в этот раз брат или говорил серьезно. Тётя вообще больше не возвращалась к истории Аниты, но было понятно, что одобрить нашу дружбу она не может, а запретить не хочет.
Оставшиеся до отъезда в Москву десять дней я провела в компании Аниты и Светлячка. Что меня так привлекало к малышке? Не помню…Мы играли с котенком, я много рассказывала всяких сказок и историй, в том числе собственного сочинения. Анита оказалась превосходной слушательницей – она никогда не перебивала, не задавала неуместных вопросов. Сама говорила немного, но из скупых реплик цыганочки я узнала, что отец её  живет с новой женой и маленьким ребенком в другом городе.
Иногда Аниту окликала из окна скрипучим голосом бабка – сухая древняя старуха с недобрым лицом. Больше всего она походила на бабу Ягу, и я её очень боялась. Бабка никогда не выходила из дома. Интересно, что они ели? Примерно раз в два-три дня Анита покупала в магазине круглый черный хлеб – и все. Наверное, отец, когда приезжал, закупал картошку, крупы, макароны…Но совершенно ясно было даже мне, двенадцатилетней дурёхе, что колбасу, сыр, мясо и даже молоко Анита пробовала редко. Сначала я пыталась угощать новую подружку бутербродами или пирожками, но она резко отказывалась. Что это было? Гордость? Откуда? Уж не от попрошаек ли и конокрадов из цыганского табора? Лишь  к концу нашего знакомства Анита стала брать приносимые мной леденцы и ириски, категорически отвергая шоколадные конфеты.
Никогда, даже случайно или к слову, малышка не рассказывала о матери, не упоминала о цыганах. И почему-то я, любопытная до дотошности девчонка, не осмеливалась задавать ей вопросы. Только однажды я специально, желая вызвать Аниту на разговор, прочитала вслух «Цыган» Пушкина. Во время чтения моя цыганочка неподвижно сидела, низко опустив голову и прикрыв глаза. Закончив, я спросила:
- Понравилось?
- Нет.
-Почему?
- Такого не бывает!
- Какого не бывает?
-Чтобы не цыган за цыганкой в табор пошел.
- Почему не бывает?
- Потому что!
И Анита убежала домой…
Дня за два до моего отъезда ребята позвали меня «на костер». Он был сложен за сараями из старых газет, фанерок, досок и веток. Каждый из нас принес несколько картошек – их следовало испечь в горячей золе. Я привела Аниту. Она долго упиралась, но потом все-таки пошла. Ребят её появление не удивило – они прекрасно знали, где я пропадаю целыми днями. Вредный вихрастый Эдька из соседнего дома прошипел что-то вроде «У, цыганское отродье!», получил от меня по затылку, и дальше все пошло нормально.
Мы пекли картошку, поджаривали на прутиках сорванные тут же зеленые яблоки, болтали и смеялись. Анита молчала, но картошку ела наравне со всеми и хохотала над анекдотами неожиданно заливисто и громко. Всё было здорово, но… Эдька не простил мне обиды и вдруг, ни с того, ни с сего, спросил: «Анитка, а правда, что твоя мать тебя отцу подкинула?» Ребята затихли. Анита молча уставилась на Эдьку непроницаемо чёрными глазами.
Я знала, что мне обязательно надо вмешаться, заставить заткнуться этого дурака, но язык мой, всегда такой бойкий и подвижный, вдруг сковало непонятной жуткой немотой. «Подкидыш! Цыганский паршивый подкидыш!» - вдохновленный нашим молчание заорал Эдька. И тут… Не знаю, как это описать…Я все время смотрела на Аниту, но упустила момент, когда девочка сорвалась с места…Диким разъяренным зверем (да, именно зверем, а не зверьком) кинулась цыганочка на Эдьку, свалила довольно крупного мальчишку, и дальше уже невозможно было разобрать, где Анита, где её враг –отчаянно визжащий Эдькиным голосом клубок катался в пыли у костра, иногда чуть не сваливаясь в огонь.
На мгновение все мы ошеломленно замерли, затем бросились разнимать, что удалось нам с большим трудом. Когда наконец мы оторвали Аниту от Эдьки, то перед нашими глазами предстала ужасная картина. Ветхое платьице малышки было разодрано в клочья, а на подоле прогорело до дыры. Многочисленные царапины и кровоподтеки покрывали ручки, лицо, на ноге краснел ожог. Но шестилетняя худенькая Анитка в этой драке пострадала гораздо меньше одиннадцатилетнего крепыша. Эдька рыдал на всю улицу, прижимая правую руку к огромному фингалу под глазом и утирая левой кровь, льющуюся из порванной мочки уха…
Драка и её результаты настолько потрясли меня, что все последующие события я запомнила гораздо хуже и не могу сейчас «увидеть», как Эдька побежал жаловаться, как выскочила из подъезда его разъяренная мать, а затем, опираясь на палку, выползла чёрная тень – бабушка Аниты. Следующая вспышка видения – треск распахнутого на втором этаже окна и вылетающая оттуда тряпка. И крик, сдавленный и горестный вопль, в котором я не узнала голос своей маленькой подружки.
Кто-то из нас кинулся к тряпке и в ужасе отшатнулся, потому что это – не тряпка, а то, что еще минуту назад было котенком по имени Светлячок.
Зачем бабка Аниты выкинула котенка? Разве котенок виноват в том, что правнучка её избила Эдьку, что внук спутался с цыганкой, что дочь, оставив матери новорожденного сына, сгинула куда-то с очередным мужем, что давным-давно, на каком-то лихом изгибе нашей истории выкинуло из жизни бабкиного мужа? Наверное, слабая старуха не очень больно колотила упрямую Аниту, девочка не плакала, не молила о пощаде, а котенок просто под руку попался…
До своего отъезда я уже не встречалась с Анитой – бабка заперла её и не выпускала гулять. Потом, из Москвы, я написала письмо тёте, спрашивала об Аните. Тётя ответила, что девочку увез  отец, куда-то очень далеко, в Сибирь, что ли…
Через пятнадцать лет я приехала в тётин городок в командировку. Понимаю, что это банально, но каким же всё здесь стало маленьким! Крошечные домики, узенькие прямые улочки, шелковицы. И только Днепр был таким же широким и великолепным, как в детстве.
Но самые удивительные превращения произошли за это время с людьми. Неужели толстая цветущая тётка с высоким пучком тогда была худющей пятнадцатилетней модницей Танькой из второй квартиры? Солидный отец двоих детей – Эдька? Почему вечно пьяного грязного мужика зовут также, как нашего атаман, самого бойкого и смышленого из всех? Время порой подмигивало мне глазами старых друзей, лукаво сиявшими на мордашках их детей. А я ощущала себя двенадцатилетним сорванцом и одновременно осознавала, каким далеким и каким счастливым было мое детство.
Вечером мы с тетей (дядя уже умер, а Саша с семьей жил в Ленинграде) сидели за уставленным домашними вкусностями столом. Незаметно с рассказов о многочисленных родственниках тетя перешли к соседям. И тут я вдруг вспомнила: лето, палисадник, котенок, играющий со своим хвостом, и смуглая черноглазая малышка с красивым французским именем.
- Тётя, а про Аниту вы ничего не слыхали?
- Это про какую Аниту?
- Ну помните, девочка маленькая, цыганочка. Она с бабкой над вами жила…
- Ах, эта. А ты не знаешь? Ой, как мы все переживали…Её отец к себе забрал, бабка через год умерла. А еще года через два Анита из окна восьмого этажа выпала, насмерть, конечно, разбилась. Уж мы жалели её… Как выпала, почему? Ей ведь уже лет девять-десять было. Может, мачеха её обижала…
Тётя долго еще что-то говорила, а я снова слышала стук оконной рамы и видела падающего из окна Светлячка…
Прошло еще лет пять. В Москве, на улице возле ГУМа я повстречала цыганок. Они уже закончили торговлю поддельным дефицитом и теперь отдыхали – сидели на каменном парапете, на тротуаре как стая грязных, но ярких южных птиц. Ничего в них сейчас не было таинственного или загадочного – просто кучка чудно одетых женщин разного возраста с детьми.
Один малыш, совсем крошечных, проковылял на середину тротуара и уселся, опираясь ручкой об асфальт. Люди спешили с работы, под ноги смотрел далеко не каждый. Молодая женщина, не заметив ребенка, наступила ему на ручку, и, вздрогнув от тоненького визга, подхватила цыганенка на руки. Из толпы цыганок, не торопясь подошла к ней молоденькая – лет четырнадцати – девчонка, взяла ребенка и сунула ему грудь. Малыш замолчал. А у меня вдруг возникло чувство, что эта девочка-мать – Анита. Конечно, моя маленькая подружка погибла много лет назад, я помнила об этом, а, останься Анита в живых, ей было бы уже гораздо больше лет. Да и так ли похоже это случайно выхваченное из толпы лицо на стёртое годами из памяти личико моей давней подружки? Но все же, все же…
Я минут десять наблюдала за цыганочкой, пока она вместе со своими подругами не ушла. Трясясь в душном вагоне метро, я думала – как Анита выпала из окна? Может быть, ей почудилось там, за окном, тропинка, уводящая в сверкающий мир цветастых юбок, бубнов, лошадей и шатров, где ждет её молодая красавица со смешным котенком по имени Светлячок на руках..Хотя, конечно, на самом деле всё было совсем не так – обыденней и страшней.