Назови меня этим именем

    
   Нет места случайности в мире этом! Заведомо разложены незримые человеку карты или пазлы его судьбы, кому какое определение больше нравится. И где-то в необъяснимых и неуправляемых нами недрах сознания, известного всем как подкорка, обозначена линия поведения, которую в народе называют просто: выбор.

    Антонина была на последнем месяце беременности, когда в маленькой хуторской школе, где она работала учительницей, случилось ЧП: внезапно пожелтел Вася Чудов! До этого случая в деревне никто и знать не знал, что такое желтуха, а тут – и смех, и грех, действительно чудо – лицо у мальчишки стало жёлтым, как лимон!

    Смех смехом, но вид его ничего хорошего не предвещал: болезнь оказалась заразной, учебное заведение закрыли на карантин и всем поголовно сделали прививки от гепатита, потому что школа была маленькая, малокомплектная: четыре человека – в первом классе, одиннадцать – во втором, восемь – в третьем. И в старших классах – немногим больше.         
    Кабинетами назывались две комнаты, разделённые стеной с русской печью, ещё одна - чуть побольше, а маленькая четвёртая комната считалась пионерской и учительской одновременно: в ней стояло несколько стульев для проведения собраний, в углу – большое красное знамя, на покрытом красным бархатом столе – горн, барабан, на стене - портрет Ленина в красивой тяжёлой раме.
     После трудового дня на уроки приходили родители учеников – школа становилась вечерней, потому что двадцатый век, самая середина, каждому необходимо учиться. Не у всех взрослых было тогда среднее образование: кому-то война помешала, кому-то бедность. Встречались и такие, кто вообще грамоты не знал, ходил осваивать чтение по слогам, чтобы газеты уметь читать, да не стыдно было перед детьми и внуками.
     Антонина пожелтела всего чуть-чуть, но в больницу её положили, потому что беременность – дело серьёзное, никто не знает, чем обернётся. Лечить особо не лечили, наблюдали. Ей прописали строгую диету, нежирный творог, простоквашу, фрукты, обильное питьё, соки. Форма заболевания считалась лёгкой, единственное, что раздражало Антонину – постоянный зуд: не то, чтобы сильный, но всё время хотелось потереть то шею, то руки, то живот.
      Июнь выдался жаркий, поэтому окна   больницы днём и ночью были распахнуты настежь.
Антонину поместили в отдельную палату, учитывая нестандартность ситуации, но она не скучала: перечитывала любимые книги и молилась про себя, чтобы болезнь не отразилась на малыше, которого она носит. Вслух молиться было нельзя, потому что учитель и атеист считалось в те годы неотделимым и единым целым.
     У неё уже росли две дочери: одна – умница и хозяйка, одиннадцатилетняя Евгения, другая – хрупкая семилетняя Галочка. Имя первой дочери было необычным для деревни, но Антонине очень нравилось, потому что в его звучании, как ей казалось, было заложено стремление к успеху. И верно: девочка росла смышлёной, остроумной и смелой. Антонина радовалась этому и была спокойна за будущее дочери. А имя второму ребёнку дала акушерка. Когда девочка родилась, её головка была покрыта длинными чёрными волосками, что и вызвало восклицание:
– Смотрите-ка, галчонок, а не ребёнок!
Так и назвали – Галочкой. К шести годам от цвета и от длинных волос на голове девочки почти ничего не осталось. В первый класс она пошла с нежными светлыми кудряшками, похожими на пух, и учительница с улыбкой поинтересовалась:
– Вы её в шутку Галей назвали? Больше бы подошло имя Светочка.

     Антонина вспоминала дочерей и улыбалась, думая о том, как повезло ей с мужем: добрый, надёжный, да к тому же коллега по работе! Через полгода Антонине исполнится тридцать пять лет, а мужу – сорок один. Хорошо бы родить ему сына, порадовать!
    Через несколько дней лёгкая желтизна на её щеках исчезла, но врачи домой не отпускали, решили подстраховаться.
    И тут произошло непредвиденное.
    С утра Антонине как-то особенно захотелось домой. Чувство это оказалось не случайным.
В коридоре послышался шум и яростные женские крики. Через несколько минут в дверь палаты протиснулись две медсестры, санитарка, фельдшер и врач. Они крепко держали и с заметным усилием влекли к свободной кровати активно сопротивлявшуюся женщину, громко выкрикивавшую бессвязные слова, переходящие в угрозы и проклятия. Антонина с ужасом смотрела на всё это и не могла пошевелиться от страха.
     Наконец, общими усилиями медперсоналу удалось повалить разбушевавшуюся женщину на кровать и связать длинные рукава надетой поверх платья широкой рубахи за её спиной.    Лишённая возможности размахивать руками, женщина пыталась оттолкнуть людей ногами, но фельдшер как-то исхитрился и, накинув петлю ремня на щиколотки, быстро привязал ноги к кровати.
     Наступило некоторое затишье: одна из медсестёр была немедленно отправлена за успокоительным средством, остальные, шумно переводя дыхание, смотрели на пациентку. Потом они молча покинули палату, остался только врач.
– Антонина Ивановна, вы не волнуйтесь, это ненадолго, – обратился он к Антонине. – Уже послали за Фокиным. Острый приступ сейчас снимем укольчиком, она вам ничего не сделает. Фокин приедет, заберёт жену, он решит, как быть.
Скорей всего – в райцентр, в психиатрию: у нас нет специалистов. Это у неё не в первый раз. Пусть пока тут полежит. Конечно, можно было бы в коридоре койку поставить, но неловко как-то перед Фокиным. Нехорошо для жены начальника милицейского участка не найти приличного места. Да и распугает в коридоре всех больных. Вы – человек интеллигентный, поймёте нас, правда?
– А если она развяжется? – полушёпотом спросила Антонина.
Женщина страшно выпучила глаза и вновь выкрикнула несколько ругательств.
– Не развяжется, мы сейчас успокоительное введём, – врач оценивающе посмотрел на ремни.
– Да где же запропастилась медсестра? – озабоченно оглянулся он на двери. – Я сейчас вернусь.
      С этими словами доктор вышел в коридор, и Антонина осталась один на один с сумасшедшей.
       Две-три минуты женщина лежала спокойно, но вдруг выгнула тело дугой, отчего кровать заскрипела и задрожала. Больная задёргала ногами, заскрежетала зубами и закричала так громко и страшно, что Антонина, не помня себя, вскочила со своего места, бегом пересекла палату, запрыгнула на подоконник, перекинула ноги на улицу и через секунду уже бежала через больничный двор по направлению к дому.
    Она придерживала руками свой круглый живот и думала только об одном: быстрей – прочь, подальше от этого страшного места.
   
    Последствия события не заставили себя долго ждать. В ночь на четырнадцатое июня Антонине приснился удивительный сон. Будто утоляет она жажду из какого-то особенного источника. Вода настолько чистая, что даже светится как-то. Только зачерпнула Антонина ладонью, поднесла к губам, как вдруг видит: купается рядом птичка маленькая, да такая необычная, ярко-синяя, и совсем её не боится!
– Экое чудо! – подумала Антонина, – Что за птица-то?
И вдруг слышит голос тихий, почти шёпот:
– Назови меня этим именем. Кто первый…
И проснулась, оттого, что поняла: началось!
     Антонину срочно отвезли в районный центр с поэтическим названием Родники, где она в то же утро родила девочку.
– Такая кроха, а вылитый отец! – дивилась Антонина.
       Всё прошло нормально, но имя придумать третьей дочке не успели. Антонина вспомнила сон и решила:
– Кто из женщин придёт навестить первой, так и назову.
     После обеда бесшумно открылась дверь палаты, и вошла Наталья Ивановна, коллега и давний друг семьи, большая умница, человек открытый и честный.
– Как хорошо! – облегчённо подумала Антонина, – Значит, Наташа.

      Девочка росла понятливой и послушной, но болезненной, неохотно оставалась одна дома. Она долго не разговаривала, произнося лишь отдельные короткие фразы: «Хоцу цаю!», если хотела чая, «Ека», «Алка», – внимательно наблюдая за сёстрами. Отца и мать она называла на французский манер, ставя ударение на последней букве: «мамА, «папА» – чем вызывала всеобщее веселье окружающих. В три года заговорила неожиданно быстро и чётко, через некоторое время уже читала букварь и детские книжки, обладала удивительно цепкой зрительной памятью, хорошо рисовала и отличалась способностью к сопереживанию, за что Антонина называла её «Жаль ты моя», и  добавляла тихонько:"Свет мой ясный". Дочка была на редкость ответственной, если дело касалось поручений, очень интересовалась животными и растениями, бесстрашно брала в руки мышей, лягушек, но не любила насекомых и с большим недоверием относилась к незнакомым людям.
      В тот год, когда ребёнку предстояло пойти в первый класс, Антонина овдовела.
      В одиночку вырастить троих детей казалось невозможным, но Антонина справилась с этим. Когда дочери выросли и, словно птицы, покинули отчий дом, она писала им письма. Младшая поселилась дальше всех, но ответные письма приходили от неё чаще, они были длинными и интересными, как рассказы. Антонина любила их больше, чем телефонные разговоры, складывала в коробочку и часто перечитывала.
      Как-то раз она купила перекидной календарь, в котором разъяснялось значение имён. Наталья обозначало «родная». «Имя-то непростое, – подумалось Антонине, – родная по духу».

      Через несколько лет старшая дочь решила забрать Антонину к себе. Она ухаживала за матерью, благодаря заботам Евгении, Антонина ни в чём не нуждалась, жила в красивом большом городе, в уютной квартире, летом на даче сажала цветы и выращивала ягоды: клубнику, смородину, малину.
      К 80-летнему юбилею Антонины приехало много близких людей. В назначенный час все собрались за столом . Младшая дочь попросила внимания и включила радиоприёмник. Ведущая передачи благодарила собеседницу за общение. Услышав имя поэтэссы, все от неожиданности притихли.
– В конце сегодняшней встречи наша гостья прочитает своё новое стихотворение для мамы, Антонины Ивановны, – объявила диктор.
    И тут зазвучал знакомый всем голос:

Назови меня именем этим,
если ты загрустишь вдали,
и иные рассветы встретим
мы на разных краях земли.

И уже не коснуться взглядом,
не пробиться сквозь толщу лет…
Назови – и увидишь рядом
удивительно чистый свет.

Он хранит всё тепло былого:
в нём источник земной любви,
он во мне и в тебе – лишь слово.
Вот его ты и назови.*

    Растроганная Антонина обняла дочь.
– Спасибо, родная!
    Гости оживились, зашумели, стали говорить слова добрых пожеланий, спорить, о каком слове шла речь: любовь, радость, благодать?
– Слава Создателю, что я живу! Счастье какое! – подумала Антонина.

    И вдруг перед глазами на мгновение возникли образы: лицо любимого мужа, маленькие дочки, цветущий сад и синекрылая птичка, купающаяся в прозрачной воде…
– Вот оно что! Один источник у нас – свет, – чуть слышно прошептала Антонина и улыбнулась.
                * стихотворение автора.