Шерхан и его сын ч. II

Когда в  каземат попал этот человек старик не помнил.  Только однажды кто-то протянул ему  кусок хлеба. Старик долго ощупывал эту руку и зажатый в ней кусок пищи. Слишком давно ему не доставался хлеб не в виде сухаря,  который приходилось долго рассасывать в беззубом рту,  а еще  довольно сносный на ощупь мякиш. Человек,  протянувший хлеб, видя замешательство слепца и трактуя происходящее по-своему, пытался на ломанном местном наречии убедить старика,  что последнему бояться нечего – он ему плохого не сделает и нужно взять хлеб,  что это хорошая еда.  Старик же всё держал длинные сухощавые пальцы в своих дрожащих руках и пытался представить себе этого заключенного, вместо того, чтобы поскорее впиться зубами в  дармовую добычу.

   Заключенный, так и не поняв  смысла в действия этого странного слепого,  твердым движением вложил в ладони старика хлеб и крепко прижал их к друг дружке,  с тем чтобы кусок не ровен час не выпал. Постепенно, будто бы придя в себя, старец включился в происходящее и стал понемногу кусать и медленно-медленно  разжевывать  мякиш. Он только теперь понял, что потерял не только зрение, но и обоняние.      Хлеб должен был иметь другой запах. Это было так же верно, как то, что когда-то у него был дом. И была мельница.  И весьма вероятно с тех пор он и помнит запах хлеба. А ещё припоминал старик: у него был сын. И по всем канонам – жена.  Иначе откуда бы взяться сыну.

Потом, вдруг, старик ужаснулся. Почему он никогда не видит в своих снах ни дом, ни мельницу,  ни собственного сына. Куда перенеслась его душа – если там, в посылаемых ею видениях  нет ничего из того, что он смог вспомнить наяву.  Старик  дожевал  свою порцию хлеба –  и  тут ему захотелось пить. Он так давно не испытывал никаких желаний, в том числе и жажды, что стал воспринимать себя как заново рожденного.  В его голове стали мелькать несуразные мысли, что он прошёл какой-то лично ему предназначенный круг ада. Все перенёс, что только может перенести немощная человеческая плоть – и вот теперь наступит его перерождение.  Вплоть до того, что он вновь обретёт возможность: видеть.

Старик столь свято поверил своему больному сознанию,  что разубедить его больше в этом мире уже никто бы не смог.

Постепенно старик привык к своему товарищу. Тот приносил хлеб, иногда гниловатые овощи или что-то ещё. Человек ничем не брезговал. Это даже хорошо, что еда подгнила и была мягкой – её легче было разжевывать и глотать. Сокамерник помогал старику вставать и доходить до отстойника, где можно было справить нужду.  Старику даже стало казаться, что его изможденная от болей  спина стала меньше беспокоить. Таким образом, постепенно придя в себя, старик всё чаще стал задаваться вопросом: почему он никогда не снит своё настоящее прошлое.  Отчего видения, создаваемые дремой, стали его раздражать. Кто вселился в его  сердце,  что оно перестало подчиняться его  разуму,  и создаёт какие-то дьявольские нагромождения из событий и людей?

Злость,  поселившаяся занозой в этом человеке, тем не менее,  оказывала на старика положительное воздействие. Его атрофированный темнотой и немощью мозг стал работать более здраво и совершенно.  Да и тело,  которое могло с посторонней помощью перемещаться по каземату – начинало возвращаться к жизни.

И всё происходящее в целом создавало для старика новый смысл существования.  Целыми днями, то есть во всё время, когда человек  осознавал себя  неспящим,  старец пытался вспомнить: кто же он?  И зачем он здесь?

Постепенно к нему вернулось не только желание говорить , но и способность  членораздельно произносить свои мысли, соблюдая сносную логическую последовательность  в этом процессе воспроизводства человеческого сознания.

И тогда старик поинтересовался:

- Кто ты?