Волшебный голос Детство Лили

   Что ни говорите, а есть на свете волшебные голоса. Они никого не оставляют равнодушными, даже самых черствых. Вот, положим, стоит перед тобой человек, обыкновеннейший, может даже совсем несимпатичный, но стоит ему запеть …   и все. Он уже самый добрый, самый умный и красивый. Мы ему готовы простить любые недостатки и следовать по пятам, как крысы за волшебной дудочкой. В чем секрет? Голос! Такие голоса повелевают, успокаивают и делают нас счастливыми. Они одинаково действуют на людей и животных.
   При первых звуках собаки перестают лаять, дети – плакать, кошки срываются с места и заглядывают в рот, а морские свинки начинают тихо подсвистывать.  У моей мамы такой голос, поэтому я знаю, что говорю. И она очень хорошо умела им пользоваться... Вот, например…
   На улице около маминой работы снимают кино. Живописная маленькая церковь на пригорке с булыжным спуском и развесистым каштаном, стоящим на островке прямо на проезжей части (теперь его уже нет, снесен грузовиком),  притягивала киношников, как магнитом. Опять Львову изображать Париж. Вывески институтов на фасаде закрыли рекламой туфель, а милые научные дамы в старинных нарядах перевоплотились в  парижанок. Моя мамочка, отправленная властной рукой помощника режиссера на переодевание, тоже пополнила их ряды.  Мадам Воскобойникова пошла за собаками. Ее роскошные колли снялись уже в десятке фильмов. Улица преобразилась, даже пахнуть на ней стало по-другому, изысканней, что ли. Я устроилась в засаде за лавочкой у биологического  факультета и приготовилась наблюдать. Сцена  -  простейшая. Сверху, по улице на камеру спускается моя мама, навстречу ей поднимаются собаки с хозяйкой, естественно. Их обгоняет господин в котелке, приветствует маман, а в это время, героиня, переодетая монахиней, появляется из-за дерева и входит в дом. Все. Репетируют. Мамочка, без очков, в симпатичнейшей фиолетовой шляпке с зеленым перышком, спешит вниз по улице.
   - Стоп, - кричит режиссер. - Подойдите ко мне. Да, вы, в шляпе. Вы вот так прогуливаетесь без определенного занятия? Вы кем работаете?
Мама сказала – замдиректора института, доктор наук. Ноль впечатления.
   - Так вот – забудьте об этом. Вы – хорошенькая парижанка, идете по улице, просто прогуливаетесь, без определенной цели и тихонько что-то напеваете, веселое, поняли?
Черт крепко сидел в моей мамочке и регулярно выходил наружу. Маман величественно развернула корпус, откинула голову, сделала шаг назад, чтобы не оглушить, и запела:
   - «Слушайте, если хотите, песню я вам спою»…
Режиссер стал оглядываться, откуда голос идет. Не мог поверить, что это не трансляция…
   Мама продолжила:
   - «И в звуках песни этой открою вам душу свою», - и сверкнула глазами и ослепительными зубами. Голос оторвался от губ и заполнил все пространство вокруг, достиг церкви и отбился от щита на фасаде, с пустыми нишами святых. Все замерли, превратившись в статуи.
   - «Мне так приятно с вами носиться над волнами, что в беспросветную даль мне было б умчаться не жаль!»… Ну как, достаточно весело?
Бригада киношников неистово зааплодировала и стала кричать браво. Режиссер покачнулся, схватил плечо помощника и сказал:
   - Мне надо выпить…
   Потом он усердно приударял за маман, просил пластинку записать на память, но роман у него получился с полковником. Приведенный в дом режиссер попал в его крепкие объятья и так и не был выпущен до конца съемок. Любили они втроем – режиссер, полковник, Казик и …бутылка водки.
   В общем, и в институт к Темно мама попала благодаря голосу. Давненько это было.
По приезде во Львов мамуля успешно двигала науку под руководством профессора Тихомирова, но успехи были такими значимыми, что Тихомирова быстренько забрали в столицу. Мелкий биологический планктон – м.н.с.  и иже с ними, профессора не интересовал, но вот заместитель…  Маме предложили перебраться в Киев вслед за шефом, но у ученой дамы имелся муж, человек, чье присутствие в столице тоже должно быть одобрено в заоблачных далях, где обитает руководство. А полковника не отпустили. Не пустили в столицу и все тут. Выбор был сделан - и не в пользу науки. Лабораторию расформировали, сотрудников распихали кого – куда, осталась одна мама. Ей дали отпуск на три месяца для написания книги, а вот потом - неизвестность. Не так легко пристроить на работу доктора наук с зарплатой в пятьсот рублей. Брошюрка по цитологии была написана в две недели, дальше мамочка взялась вышивать что-то грандиозное, но ей быстро надоело. Через месяц ей захотелось на работу. Через три она уже готова была волком выть и я тоже, от избытка воспитания. Я сказала, что если мама не трудоустроится  в ближайшее время, то я переберусь жить к папе, и плевать мне на феечек. Пришлось полковнику намекнуть кое-кому, что быть первой советской безработной даме такого ранга не пристало, враг не дремлет, голоса не молчат. Тук-тук-тук, молоточки стучат и настучали, что и нужно было. Маму вызвали на ковер… Стали перебирать подходящие должности – ну как назло – ничего не подходит. И когда  уже ничего не приходило в голову, вспомнили о профессоре Темно. Он был занозой в заднице у всех, включая министра, потому что никого не слушал и делал что хотел. Устроить кого-то в его институт без его согласия было невозможно.
   - К Темно пойдете заместителем? – спросил без надежды высокий руководитель.
   - Пойду, - сказала мама.
   И тут же вспомнила историю одной дамы, которая пришла к Темно по протекции и которую коллектив выдавил обратно с рекордной скоростью. Ей стола не давали, кажется. Бедняге не было места, и она провела целый день на ногах, не присев, а потом уволилась от этих «гестаповцев».
   - Но я должен Вас предупредить…
   - Да, я знаю эту историю,  - сказала мама. Вы меня назначаете, а дальше я сама. Только Вы дайте напраление и продлите мне отпуск, на неделю, чтобы дела закончить и архив мой перевезти из мединститута, он там хранится.
   - Хорошо. Пусть будет отпуск.
   Придя домой, мама время даром не теряла. Она села на телефон, и так, как Львов всегда был большой деревней, нашла-таки точку пересечения.  У Темно работала ее давняя знакомая  – Оля Карданец. Они вместе работали у Тихомирова, правда,  не долго. И, о удача, у Оли приближался день рождения. Прямо на этой неделе. Созвонившись со своей знакомой, мамочка напросилась на торжество, которое по традиции того давнего времени отмечали, где-где, на рабочем месте, конечно. В назначенный срок  маман вооружилась бутылкой коньяка из стратегических запасов полковника и коробкой шикарных конфет местного производства и пошла на приступ. Действо происходило в обед. Столы в лаборатории сдвинули, накрыли фильтровальной бумагой а на ней… - Мама дорогая! Шинка, колбаска, огурчики, оливье и «фирменный» Олин торт-рулет с цельной клубникой в масляном креме внутри ярко-желтого бисквита, облитого шоколадом.  Вкуснота! Мама намеренно опоздала, чтобы гости успели пропустить пару тостов и были немного подогреты. Явившись очень эффектно с коньяком в виде подкрепляющего аргумента, мама была посажена за стол. Темно в ее сторону даже не взглянул.
   Когда застолье катилось к середине – пришло время песен. Вот на это мама и рассчитывала. Вы просите песен – их есть у меня. Ах, этот голос! Ну кто сможет устоять? Но тут ее ждал пренеприятный сюрприз.
   - Любомир Михайлович, спойте нам!
   - Да, спойте, спойте.
   Темно не стал долго ломаться. Встал и…
   - «Два  колери  мои,  два  колери»…
   Густой, медовый баритон  дивной красоты поплыл над столом, вылетел в окно, пролетел над  летней львовской улицей, сдув с каштановых свеч пыльцу и лепестки. Ай-ай, в этом коллективе уже имелся свой волшебный голос, ангельского звучания.
   - Почему ангельского? – спросите вы. - Да очень просто. Когда Бог создал ангелов, то они были настоящие мужики. А какие ангелы из мужиков – мы знаем.
Господь быстро передумал и все мужское отнял. Но нужно было дать им что-то взамен, чтобы они не очень обиделись, и Бога осенило – голос, волшебные голоса. Построил Бог ангелов и приказал открыть рты. Голос в виде золотой пыли влетел в ангельские горла и позолотил их. Но и среди ангелов попадаются малахольные. Вот такой и стоял последним в шеренге. Ему щекотно показалось, он и закашлялся. Небольшая толика золотых крупинок закружилась, подхваченная ветром, и достигла земли,  и… досталась людям. Поэтому и среди людей такие голоса тоже попадаются, хотя это редкость, конечно. А уж два таких голоса в одно время и в одном месте – это просто чудовищное совпадение.
    Да, место певца тут уже было занято. Но мамочка не растерялась, а, все равно пропадать, и в нужном месте к баритону добавилось не менее прекрасное сопрано.
   - «Червоний - то любов, а черний - то журба»…
   Профессор на минуту тут поперхнулся, но, как большой артист продолжал петь дуэтом как ни в чем не бывало.
   Допели.
   В ответ - молчание, потом кто-то всхлипнул.
   - Ох вы ж мои дорогие, дайте я вас… Толстая Дора, размазывая слезы по лицу отправилась целовать мою маму. Она долго прижимала ее к своей необъятной груди, которой славятся украинки по всему миру. Маленькая мама совсем потерлась в ее мощных объятьях и чуть не задохнулась. Надо ли говорить, что профессор и мамочка весь вечер пели вместе и отдельно, собрав под окнами целую толпу.

   На следующий день мама вышла на работу. Ей дали и стул, и стол, и отдельный кабинет. Потом говорили, что Л.Л. и Темно спелись, в буквальном смысле этого слова.
Ну и почему Львов, город, где каждый второй поет в хоре, в ансамбле или даже в опере, в массовке, если ноты знает, не слышал прекрасного голоса моей мамы? Слышал, но только один раз. Одного раза полковнику хватило. Случилось это как раз  накануне восьмого марта. Мама только переехала во Львов и маялась дома без работы. Меня тогда еще не привезли из Москвы, я третий класс заканчивала. Какая нелегкая принесла полковника в Дом офицеров – неизвестно, но там он услышал громкую жалобу, что петь на концерте в честь праздника некому. Полковнику очень хотелось похвастаться новой женой.
  - А вы пригласите мою Людмилу Львовну, она вам споет в лучшем виде, что захотите. У нее – Голос.
   Заведующая самодеятельностью, она же аккомпаниатор, недоверчиво посмотрела на полковника. Какая же у него может бать жена?
Перед глазами у нее, наверное, возник образ тучной дамы с огромным бюстом, запакованным в костюм из немецкого гипюра и с ярко намазанным ртом. Вздохнув, петь ведь все равно некому, она сказала: «Пусть приходит завтра».
   - А ноты брать? - спросил полковник, чем немного озадачил музыкантшу. Знание нотной грамоты полковницей в образ не вписывалось.
   На следующий день в Дом офицеров пришла странная личность. Роста чуть побольше карлицы, без косметики, в очках. На голове – хвостик, стянутый аптечной резинкой, – на ногах детские резиновые сапоги розового цвета. Это мама мои надела. Мне их купили, а Львов весной – море мокрого снега с водой, вот и надела.
Отыскали свободный зал с роялем, мама поставила ноты, выдала горлом пару рулад и тихо пропела два романса. Музыкантша была приятно удивлена. Ну не так, чтобы очень хороший голос, но поет верно, слух есть, а что тихо, так есть микрофон.
Мама сказала, что простужена немного, но примет меры, а послезавтра все будет в норме.
   - И, пожалуйста, в зале играйте погромче, - попросила она.
   «Ну, как хотите», -
подумала аккомпаниаторша, - «никто не виноват, если ваш писк никто не услышит».
   Как же она ошиблась!
   Настал час Х.  Гордый полковник уселся в восьмой ряд, и приготовился слушать. На сцену вышла мама. С бледной простуженной молью, что пришла на репетицию, ничего общего. Все длинные платья со шлейфами и бархатными розами, что шила моя бабушка для выступлений, – остались в Москве. Мама была в свадебном платье. Брак был не первый, и платье было светло-желтое с атласным бантом на груди с заложенным за него букетом белых цветов шиповника. На голове прическа, как у Мерлин Монро – немного старомодная, очки в золотой оправе и перламутровые туфельки золушкиного размера на высоченных каблуках. Не женщина – картинка. Офицеры приподнялись в креслах и затаили дыхание.
  - «Промчится счастья миг златой, его тяжка утрата, промчится без возврата миг счастья золотой»… - Легкомысленная Травиата поднимала к потолку невидимый бокал.
Офицеры зашуршали программками. Та-а-ак, еще одна песня во втором отделении. Ей хлопали, долго. А одинокие офицеры куда-то исчезли на время антракта и появились уже с цветами.
Полковник радовался успеху и ничего не замечал вокруг. Во втором отделении мама вышла все в том же наряде, что делать, другого не было, и запела…
   - «Ландыши, ландыши – светлого мая привет»…
   Эту песню она ненавидела, но пела, уж очень она нравилась публике.
Она допела, и что тут началось. Браво, бис! И цветы, цветы. Тюльпаны, мимозы, гвоздики. Все чем был богат наш скромный Галицкий базар, было вынесено на сцену. Офицеры кинулись провожать новую приму домой. Полковника совершенно оттерли в сторону. Плевали они на его каракулевую папаху с высокой колокольни – тут такая женщина и как поет! Злой полковник всех пустил в квартиру, угощал водкой и выпроводил лишь за полночь.
  - Ах, какие они все милые, твои друзья, - сказала мама.
  - Они мне не друзья, я их в первый раз вижу, -  взревел полковник.
  Мама посмотрела внимательно на мужа, в его горящие адским пламенем глаза  и поняла, что Отелло действительно удавил Дездемону и что ее, возможно, ждет та же участь.
  - Я тебе вот что скажу: в этом городе ты пела на людях в первый и в последний раз.
  - Да, дорогой, - осторожно ответила моя мама.
  Слово пришлось сдержать.
  Песня про ландыши не входит с тех пор в число любимых песен полковника. Он ее переделал на свой лад.
  - Как залезем в камыши, по...ся от души, на х…я нам эти ЛАНДЫШИ!
Пел достойный наследник поручика Ржевского, как только где-то слышал мелодию этой незамысловатой песни. А что делать, у человека глубокая душевная рана. Это понимать надо.
  С тех пор мама пела дома: мне, кошкам, рыбкам и цветам. И на работе – это святое. Хотя Темно и пытался затащить ее в хор, где он был солистом, мама не поддалась.