Люська. Нравы московской Чудовки. Глава 22

Глава 22

По дороге из института Борис Степанович зашел в сберегательную кассу и с тяжёлым сердцем встал в очередь к окошечку.
Несмотря на то, что теперь всё больше подрабатывал, денег от зарплаты до зарплаты всё равно не хватало. Приходилось занимать или, как сейчас, скрепя сердце, брать из доли Сони и Вадика…
Взяв протянутые кассиром деньги, он сунул их в карман, выбрался на улицу… и почувствовал, что всё у него отнимается, и он больше не в состоянии сделать ни шагу: по пустынному тротуару навстречу, бережно неся красными от холода руками баночку… с рыбками, опасливо двигался… Вадик.
— Папа! — едва не выронив баночку, воскликнул мальчик. Больно хлестнул по сердцу Бориса Степановича этот радостный возглас. Он растерянно остановился, не зная, что ответить, и, прижав подскочившего сына вместе с баночкой к себе, лишь молча гладил воротник его старенького пальто, которое ещё прошлой зимой решено было сменить на новое.
— Теперь ты приехал, да? Совсем, да?! — копошился, стараясь выбраться на свободу, Вадик. — А у меня — рыбки! Смотри, как они красиво плавают! Это мне мама на день рождения разрешила купить!..
Борис почувствовал, как у него жарко загораются щёки. — «Забыл, совсем забыл…» — и ещё сильнее прижал сына к себе.
— Ой, больно, пап, больно! А знаешь, куда я иду, пап? К бабушке! Мы теперь у неё живём, она заболела!
— Знаю, знаю, милый! А что с нею?.. Что-нибудь серьёзное?..
— Борис жадно разглядывал сына: «Бледненький… худенький! Милый, милый ты мой!»
— Да. Она лежит и всё тихонечко стонет. Ну, вот и ты… ты тоже плачешь!
— Да нет же, нет! Это тебе… это мне просто соринка в глаз попала. — Борис, делая вид, будто и впрямь что-то вынимает, вытер слёзы.
— Пап! Пап! А почему ты так долго не ехал? Тебя не отпускали, да?
— Не отпускали, милый — вот именно — не отпускали, — бормотал он. — Ну, а как ты… как вы-то живёте?
— Хорошо! Только мама тоже почему-то всё время плачет! Она старается тихонечко, чтоб я не знал. А я всё равно всё слышу, и мне её очень жалко!.. Да, к нам Фёдор Васильевич приходит и от тебя посылки приносит: маме — деньги, а мне — гостинцы.
Борис посмотрел с удивлением, но в следующую секунду снова залился краской, вспомнив, что опять больше месяца не давал на сына.
— Только ты не присылай мне, пожалуйста, больше тянучки, пап, ладно? А то они очень к зубам прилепляются и долго не отлепляются!
— Хорошо, хорошо, сынок, не буду, — пряча глаза, бормотал Борис. «Спасибо, Федя… — растроганно подумал он. — Спасибо тебе, дорогой!..»
— А один раз Фёдор Васильевич за что-то тебя ругал, а мама говорила… не надо, что ты хороший, только очень несчастный. Пап, а почему ты несчастный? Ты что-то потерял, да?
— Нет, сыночек, это… это она так… — Борис огляделся: они поравнялись с кондитерской. — Хочешь пирожного?.. И рыбкам погреться нужно.
— А можно?.. Мама говорит, что теперь часто лакомиться нельзя, потому что надо экономить деньги. А я, знаешь, как давно уже пирожных не ел?! А зачем надо экономить, пап?
Борис отвернулся — опять почувствовал, что в носу остро, невыносимо засвербело… Спросив эклер и картошку — их особенно любил Вадик, Борис отошёл с сыном к высоким круглым столикам и стал с волнением наблюдать, как тот, не спуская глаз с поставленных рядом с ним рыбок, сияющий от счастья, принялся жадно есть, пачкая подбородок, нос и щёки.
— Пап! Пап! Ты только посмотри, как они быстро плавают! — время от времени оживлённо восклицал Вадик. — А какие у них прозрачные хвостики! Плавнички! Они очень красивые, правда, пап?
— Очень, очень, дорогой! — изо всех сил борясь с подступающими к горлу слезами, отвечал Борис. «Соня… ей тяжело… она… Ну, а как, чем ей можно помочь?!.. Федя осуждает… Что ж, он по-своему прав…» Неожиданно вспомнил, как холодно, почти враждебно, поздоровался с ним друг, когда они встретились вчера возле кафедры.
— А знаешь, как они называются, пап?! — захлёбываясь, звенел Вадик… Тернеции! А я, знаешь, кого ещё хочу купить? Нет? Меченосцев! Они такие, ну… красные. А хвосты у них — чёрные и золотые. Вот такие длинные!
— Да, да, милый — чёрные, длинные… — не вполне понимая, то что слышит, механически кивал Борис.
— Ещё хочешь? — стряхнул он с себя оцепенение, увидев, что сын собрал крошки с ладони в рот и весело потёр красные, перепачканные в чернилах руки. — Наелся? Тогда давай купим,
ты отнесёшь маме с бабушкой. — Борис попросил завернуть дюжину пирожных и коробку конфет.
— А ты… ты не пойдёшь со мной? — удивился Вадик. — Нет? А почему?!
— Понимаешь ли, сынок, я… мне, понимаешь ли…
— Опять уезжать нужно, да?
— Вот именно! Вот именно!
Они вышли из кондитерской и молча пересекли, дождавшись зелёного света, улицу. Борис мучительно подыскивал и не знал, что сказать огорчившемуся и притихшему сыну. «Нет, подожду, ещё рано прощаться… провожу ещё немного… — с волнением думал он. — Вон до того дома… до бабушкиной улицы. Только бы не повстречаться с Соней!»
— Пап, а рыбки-то?! — испуганно воскликнул вдруг Вадик, и не успел Борис опомниться, как он стремительно бросился обратно к кондитерской, едва не угодив под самосвал…
До бабушкиной улицы шли молча. Поравнявшись же с нею, Борис Степанович поцеловал сына и передал ему аккуратно завёрнутые пирожные и конфеты. Сунул в ранец пятьдесят рублей, приказав сразу же передать их матери и сказать, что каждый месяц они будут получать теперь такую сумму.
— Запомнил, сынок? Впрочем, подожди, — Борис Степанович вытащил лист бумаги, авторучку и написал записку, в которой просил Софью Владимировну извинить его за то, что он не в состоянии вернуть сейчас сразу всех денег, но что он непременно сделает это в самое ближайшее время. — И это передай маме!
— Пап, но я… я всё потеряю! Пойдём же, ведь здесь совсем недалеко!
— Не могу, милый, мне нельзя! — испуганно пятясь, восклик-нул Борис Степанович. — Я опоздаю… на поезд опоздаю!.. Так не забудь: сразу же всё передай маме и всё скажи, хорошо?!.. Ну, молодец! — он взглянул на баночку с рыбками и порывисто протянул ещё денег. — Это тебе на аквариум, понимаешь?!
Ещё раз поцеловав сына, он заставил себя повернуться и пойти прочь. «Что скажет, как посмотрит на меня, когда вырастет?.. — ужалила в самое сердце мысль. — Осудит?.. Поймёт?»…
На город наваливались унылые сумерки. Холодный, колючий ветер рвал с головы шляпу. На Садовом кольце вспыхнули фонари, отчего тяжёлое небо вдруг как бы опустилось ещё ниже. Борис взглянул на смутно проступающие сквозь серую мглу осевшие сугробы и покосившийся домик Людмилы, который выглядел ничтожным и жалким на фоне многоэтажного с весело освещёнными окнами здания. С волнением подумал: «А ведь скоро, скоро и его здесь не станет, и никому потом в голову не придёт, что буквально в самом центре Москвы была… вот такая жизнь!..»
Но мысли тут же вернули его к сегодняшнему дню. Да… всё, всё уладится. Он начнёт усиленно работать и выполнит свой долг перед сыном и новой семьёй. Он добьётся, непременно добьётся того, чтобы всем было хорошо. А когда всё устроится и войдёт в норму, — снова возьмётся за диссертацию, напишет её и блестяще защитит! Надо только не потеряться и как-нибудь пережить вот это, трудное для всех, время!..
Люська надменно спросила, едва Борис переступил порог комнаты — с каждым днём ей всё меньше хотелось притворяться:
— Принёс деньги?
Поглощенный своим, Борис не обратил внимания на её тон и ответил просто:
— Да. Вот взял четыреста рублей, — он достал из кармана и протянул новенькие радужные бумажки.
— Но… мне этого мало! — презрительно отталкивая их, капризно воскликнула Люська.
— То-есть как мало? — с удивлением спросил Борис… и представил бледное лицо сына, его старенькое обтёршееся пальто… вспомнил, с какой жадностью накинулся тот на пирожные. Жёстко возразил:
— Вчера вечером ты сказала…
— Ах, вчера — одно, — раздражённо перебила Люська, не заметив изменения происшедшего с ним, — а вот сегодня… сегодня нам предлагают, кроме всего прочего, прекрасные импортные джемперы! Да! И я не хочу упускать такую редкую возможность. Сейчас же иди и бери ещё!
Она только что встречалась с одним из своих состоятельных поклонников, прекрасно провела время и чувствовала, что чего-то всё-таки не добирает в этой жизни. Ей казалось, что ещё можно хорошее изменить на лучшее, и…
— Больше не могу, — бросая деньги на стол, глухо проговорил Борис.
— Что не можешь?!
— Взять ещё: всё взято.
— Но ведь там должно оставаться ещё пятьдесят рублей!
— Я отдал их на сына.
— Что-о?
— Людмила! Это мой долг. Я не мог поступить иначе.
«Ах, вон как!» — пораженная его необычным видом и той твёрдостью, с которой были сказаны последние слова, отступила даже на шаг Люська. В следующую секунду она спохватилась, вспомнив, как всё же шатко и непрочно её положение. Переломив себя, заговорила, по-кошачьи ласкаясь:
— Да, да, Боренька! Ну, конечно же! Но ведь я это к чему? Ведь не так часто предлагаются хорошие вещи, понимаешь? А мне так хоте-е-лось… — она свирепо взглянула на вошедшую в комнату и уже готовую к схватке мать: «Не смей ввязываться! Уйди!..»