Блокадники

      Пишу эти слова только для того, чтобы назвать по имени отчеству близких мне людей. Мария Алексеевна, Сергей Игнатьевич, моя родная бабушка - Анна Антоновна, мой дед Иосиф Фомич. Многое трудно объяснить словами. Свет, который они излучали в нашем детстве стал болью моей души на всю мою жизнь. Как-то Эрнста Хемингуея спросили журналисты, что было движетелем его  творчества. Он ответил, - Несчастливое детство. Но до сих пор я не знаю, что горше знать, что такое счастье и помнить это всю свою жизнь или знать только одни страдания, которыми было пропитано детство. Эта вечная дилемма жизни - тот кто имеет - тому тяжелее терять, а тот кто не имеет - тот легче со многим расстаётся.
      Я спросил через много лет Толю Карпинского - друга моего детства - Что же с нами такое было - может это мои наваждения. Он мне ответил - это было на самом деле - и он сам многое не понимает, за что нас одарили такой благостью.
      Когда близкие вспоминали блокаду, меня всегда выставляли за дверь. Мальчик я был послушный, долго ждал за дверью, когда взрослые закончат свои разговоры. Воспитание бабушки польки давало о себе знать. Моя послушность доходила до абсурда. Когда все дети бегали на близ лежащие озера, в жаркие летние дни купаться - я себе это позволить не мог - так как дал слово бабушке. Спасало лишь одно - часами я мог один бродить по близлежащим лескам в поисках грибов или просто так. И я знал в каждом лесочке каждый бугорок, каждый кустик. Проводя долгое время за дверью, я вкушал сладость своих будущих походов.
      Родные скрывали от нас правду жизни и смерти во время блокадных дней. Единственно я помню их шутку, которую они часто повторяли о блокадниках сорок седьмого года. Город после блокады был практически пуст.
      Бабушка выжила только потому, что охраняла подстанцию и у неё был повышенный паёк. А другие просто тихо умирали или ели других. Многое я гораздо позже узнал. Военизированная охрана, в которой служила Анна Антоновна - выполняла свою работу - собирала мёртвых по городу.
      Тут как-то показывали по ТВ Галину Вишневскую - та вспоминала, что её спасли именно эти отряды женщин. Возможно, там была моя бабушка. Но что-то особой благодарности этим людям от гонористой певицы я не услышал.
      И опять  вспомнилась шутка про блокадников сорок седьмого года,которую часто повторяли мои близкие.
      Мёртвых собирали и хоронили на Пискарёвке. Там, взрывчаткой вспарывали землю и в эти рвы складывали покойников.
      Въедливый запах пороха преследовал бабушку всю жизнь. Однажды мы с Серёгой Павловым насобирали кучку "колбасок" в огороде под Пухтоловой горой. Колбаски - это порох для артиллерийских снарядов, правда были ещё и квадратики - но они меньше ценились, так как ракеты из них не сделаешь.
На радостях принёс это богатство домой. Боже мой, как мне за эти колбаски досталось. Были только одни слова - но и этого мне хватило. Всего два раза мне было на орехи от бабушки. Второй раз, когда я похвастался октябрятским значком. Здесь слов было совсем мало - но главное я понял - как относится мой родной человек к маленькому Ленину.
      Помню небольшую её фигуру в тёмном на Пискарёвском кладбище. Мы отошли в сторону. Она долго стояла, склонившись над гранитной плитой.
      Два года назад я написал картину "В гостях". За столом сидят дорогие мне люди. Сергей Игнатьич - вечный рыбак Финского залива. Всегда приносил с рыбалки окушков - только одного размера. Но в картине он стал похож почему-то на апостола Павла. Мария Алексеевна - его жена - главная женщина - всегда сидящая напротив окна. С каждым мазком неподвластной мне силы, стала походить на спасителя. Бабушка - вечно ждущая Фомича из Питера - так и осталась вечно ждущей - верной женой. Фомич в своих тёмно-зелёных вечных очках, всегда полагавшийся только на слух и обоняние - в жизни практически слепой - видевший только тени - к чему-то прислушивается. И я - стою спиной к зрителю, а лицом к ним.