Спозаранок

               

































               
         
  Сергей СЕРЫХ
               
                Спозаранок

Рассказы






















 


Сергей Ильич Серых родился в селе Вислое Яковлевского района Белгородской области. Окончив среднюю школу и училище механизации сельского хозяйства, работал трактористом в колхозе им. Свердлова. После службы в армии трудился слесарем на заводе «Энергомаш» в городе Белго-роде, а получив высшее образование, вернулся в сельское хозяйство – агрохимик в Ракитянском и Яковлевском районах, секретарь партийной организации в колхозе имени Свердлова, председатель колхоза имени Мичурина Яковлевского района, заместитель начальника районного производственного объединения «Сельхозхимия», председатель СПК «Терновский» (бывший колхоз имени Свердлова).
Сергей Серых – автор прозы:
«Висляне» (2003 г.), серия книг «Пути крестьянские» (2003–2007 гг.), «ЗАОвражье» (2006 г.),  второе издание «Пути крестьянские», «Дорога в пропасть»,  (2007 г.). Статьи аналитического характера на сельскохозяйственную тему печатались в периодических изданиях – «Белгородская правда», «Победа», «Крестьянская Россия (Русь)», «Российская земля» и «Слово коммуниста».



Сергей СЕРЫХ



СПОЗАРАНОК



Рассказы














 «Крестьянское дело»
Белгород, 2007



Р2
ББК 84 Р7
          С 25


С. И. Серых
С25  Cпозаранок. Рассказы. – Белгород: Крестьянское дело. 2007. – 240 с., ил.



Рисунки автора














       ISBN 5-86146-149-Х

                © Серых С. И., 2007
                © «Крестьянское дело», 2007

ТРИ  ТОПОЛЯ


Нет, нет и нет. А то вы начнете вспоминать кино-о, актрису Доронину. Не-ет. Плющихи тут никакой  не было. У нас здесь свои герои, свои места и наши байки. Все, о чем я хочу вам поведать, произошло летом, при хорошей погоде, в тринадцати километрах от села, в уютном местечке.
Примакова пасека. Так назывался, а может, и называется до сих пор, уголок природы, в состав которого входили: неболь-шой пруд, не слишком большой лес и место, где селяне брали для своих нужд песок. Колхоз также иногда подсылал сюда свою технику, хотя в земельном районном отделе и ругали за самовольную организацию котлованов, копанок и карьеров. Частыми гостями здесь бывали и местные начальники: председатели, бригадиры, кроме своих, наведывались и чужаки из ближайших сел и хуторов. Может, сюда и не ехали бы, но уж больно тихое и притягательное это было место. Судите сами…
Песчаные скаты, неглубокие балки, поросшие лесом. В самом верховье пруд с чистейшей водой, подпитываемой родником. А сам родник! Он-то, он-то, собственно, и  притягивал сюда людей, особенно тех, кто возжелал выехать «на природу» и посидеть под кустом или в тени трех тополей у самого родника. А вы знаете, какие мысли появляются, когда сидишь, а еще лучше – лежишь на берегу пруда, окаймленного зарослями камыша и осоки? Созидательные и благородные, добрые и радостные, большие и маленькие, но все они (мысли, мысли) светлые, ну прямо синенькие, белые и пушистые, лучезарные и лучистые, солнечные и… стоп-стоп, разошелся.
     Вам, вероятно,  и так стало понятно, что место, о котором я рассказываю, действительно красивое и что на Примаковой пасеке всегда появляются хорошие и нужные, именно нужные мысли. А если бы не было всего того, о чем  я вам только что поведал, да разве ж произошел бы тот случай…
 
Завхоз местного колхоза, к которому и относилось это, можно сказать, заповедное место, на собственной «Волге»  рано утром катил по еле заметной полевой дороге в сторону областного центра. Ну мало ли зачем… Завхоз – это не председатель колхоза, которому только дай покомандовать, а этот человек всегда знает, что делать, где найти или достать, а главное – другое, надо все еще и привезти, если не самому, то все равно придется организовать эту самую перевозку.   
Вот и Григорий Яковлевич, сразу после утренней планерки отправился организовывать оформление и перевозку силикатного кирпича. И все председатель. Я, мол, Яковлевич, договорился, а ты поезжай и все оформи. И еще предупредил, что сто тысяч кирпича нужно вывезти с завода за неделю. У нас, то есть в колхозе, «окно» недельное до уборки зерновых. Понятно. Начальнику что, договорился, а ты, Яковлевич, па-хай.
 Но Тихонов, это фамилия завхоза, и не возмущался. Дело он свое знал и особо не зарывался, как иногда бывает у неко-торых его коллег, поэтому он мог  спать спокойно и даже позволял себе при встрече с милиционерами «показывать» им (милиционерам) в кармане кукиш (дулю), а это означало, что на момент встречи Яковлевич перед законом страны был чист, может, и не как лист ватмана, но, по крайней мере, в кутузку препровождать его еще не приспичило.
Хорошо накатанная дорога, как заяц, петляла между полями, то поднимаясь, а то и резко уводя машину вниз в какую-либо сторону. Ночью прошел средненький дождь, и теперь можно было позволить себе опустить дверное стекло, не боясь, что в салоне появится пыль или же залетит на повороте комок грязи. Проезжая мимо леса, Яковлевич услышал, как  в ветвях деревьев на разные голоса старались перепеть или перекричать друг друга пернатые его обитатели. Метрах в пятидесяти от дороги, на самом высоком бугре (пригорке) невозмутимо и без всякой боязни  проезжающей машины паслись дикие козы.
– Ты смотри, знают, что в заказнике стрелять не будут, – удивился Яковлевич и глубоко вздохнул, ибо он-то был осведомлен, что зимой сюда понаедут высокие чины с нарезным оружием, да еще и с оптическими прицелами.  – Ох и бойню ж они откроют, – возмутился и еще раз, но уже более глубоко, вздохнул завхоз Тихонов.
Слушайте. А может, нам лучше отстать от Григория Яковлевича? Ну сколько можно гнаться? Давайте остановимся здесь. Вернемся к пруду, расположимся где-нибудь в укромном месте и немного передохнем. Тихонову ж деваться некуда, он все равно появится на этой дороге часа через три-четыре. Ему ведь председатель на планерке четко сказал: – Поезжай, Яковлевич, оформи и быстро назад. Мы тогда снимем все машины с других работ и направим за кирпичом. Но вернуться надо к десяти часам.
Пусть «правая рука» председателя едет, а мы тут подождем где-нибудь под кустом, подышим свежим воздухом, опустим ноги и даже можно окунуться в кристально-чистую воду пруда, ну мало ли какая нам  в голову придет мысль. Нам ведь колхозный командир указаний не давал.
 Поднявшись высоко над горизонтом, солнце согнало с трав и листвы деревьев последние капли росы и теперь усиленно припекало, стараясь прогреть взмокшую от ночного дождя землю. Но, по всей видимости, солнечный регулятор температуры заклинило или заело, ибо чувствовался значительный перебор этих… калорий, да не тех, которыми исчисляются продукты питания, а других – единиц теплоты. Вот этих окрест пруда витало в воздухе слишком даже много, и если так пойдет и дальше, то после обеда обязательно будет дождь. Чувствуете, как парит?
Вот, черт побери, не дадут спокойно посидеть. Видите, кто сюда катит? Это начальник участка – Кузьма Николаевич Кривчиков. Ему уже перевалило за пятьдесят, скорее, близко к пятидесяти пяти, но он выглядит лет на…   Ну, крепкий мужик. На него еще женщины заглядываются, с какими мыслями – не знаю, но посматривают. Он, вероятно, объезжает поля на своем транспортном средстве –  «линейке», которую вынуждена таскать за собой рослая буланая кобыла. Чтобы вам стало понятнее, поясняю.
Линейка. Многоместный открытый экипаж с боковыми си-деньями, а буланая лошадь, вот как у Кузьмы Николаевича, имеет желтоватый или рудожелтый стан и черные хвост с гри-вой, которые могут быть иногда коротко подрезаны.
Хотите, я сейчас постараюсь угадать, что будет здесь делать начальник участка? Он остановит свой «экипаж» метрах в десяти от пруда, возьмет ведро, которое висит в задке линейки, и пойдет к берегу водоема. Угадал? Пока все правильно. Теперь он снимет с головы соломенную шляпу и, зачерпнув ладонью воды, ополоснет ею разгоряченную, совершенно белую лысину. Это он вот таким манером принимает водные процедуры. А сейчас зачерпнет ведром  воды и пойдет напоит лошадь. А знаете, почему Николаевич так угощает свою Красавку? Однажды он подъехал, вот так же, сюда и решил напоить лошадь прямо из всего прудового объема. Разнуздав и развязав супонь (на хомуте), Кривчиков подвел лошадь к берегу, а та… по-шла в пруд.
– Ку-да, ку-да! – кричал Кузьма Николаевич на Красавку, а она хоть бы хны, не помогли и призывы начальника к Богу и его Матери.
Ей (лошади), видите ли, захотелось попить водицы на более глубоком месте. Целый час потом затратил Николаевич, чтобы его транспортное средство оказалось на берегу. Вот и поит теперь из ведра, так спокойнее. Дальше что? А дальше… начальник участка сел на «линейку» и поехал исполнять свои командирские обязанности.

Ни хрена себе! Кто ж это такой? Могу только гарантировать, что в наших краях голяком никто… Да-а. Раздеться прямо в машине и метров двадцать прыгать до воды «в чем мама родила». Во дает!
Проплыв от берега до берега, «нудист»…  А почему в кавычках, может, он всамделишный сторонник нудизма? Будем надеяться, что этот тип, смущающий наши глаза своей голой задницей, быстро уедет. Так и есть. Слава Богу, укатил. А вот и… неужели так быстро пролетело время? Да-а, почти десять часов. Быстро обернулся Григорий Яковлевич. Только вот почему он едет по старой дороге через ручей? На город ехал намного выше. Что он делает? Вместо того чтобы дать газу и проскочить старую лощину, Тихонов замедлил ход машины и медленно въехал,… Приехал. До сухого осталось около метра.
Газанув пару раз, завхоз приоткрыл дверь и посмотрел на заднее колесо. Ну что, по грязи ездить тоже надо уметь. Это тебе, Григорий Яковлевич, не в Калининграде кататься. Наши дороги любят сельских водителей.
  До работы в колхозе он много лет состоял в рядах славных китобоев, а местом  жительства для его семьи был вышеназванный город. Интересно, а что он сейчас предпримет? Тут уж я не берусь предугадывать.

Посидев минуты три в машине, вероятно, обмозговывая создавшуюся ситуацию, «правая рука» председателя открыл дверь и выбрался на сухое место. Осмотревшись по сторонам, заглянул под машину, для чего Тихонову пришлось стать на четвереньки, и, громко чертыхнувшись несколько раз, наш земляк пошел к багажнику, из которого вынес на сухое место резиновые сапоги и синий халат.
Облачившись в рабочую форму колхозного фуражира,                Яковлевич прошел к кусту лозняка, в котором вырезал тол-стую рогульку. Вы не знаете для чего? Я тоже не могу пока сообразить. Все понятно. Слышите, как машина загудела? Завхоз, вероятно, срезанной рогулькой зацепил педаль газа. Все правильно. Вот видите, Яковлевич начал выбираться из машины, а вот и… закрутилось заднее колесо. О! О! Как он швыдко бегает. Я б до этого не додумался.
Тихонов уперся обеими руками в капот багажника и начал толкать машину вперед. Что ж он делает? Надо же было за рогульку привязать веревку и один конец держать в руке, на случай, если удастся  вытолкнуть  застрявшее транспортное средство, а так… Все правильно. Ну вытолкал машину… «Волга» два раза чихнула, чуть-чуть подпрыгнула и покатилась, быстро набирая скорость.
Яковлевич резво бежал за беглянкой, намереваясь вскочить в открытую переднюю дверь. Дудки! Чем быстрее начинала двигаться машина, тем медленнее это делал Тихонов. В конце концов он остановился, махнув сразу обеими руками, несколько раз вспомнил какого-то Виктора и обреченно стал смотреть вслед удаляющейся  «Волге».
Знаете, что меня больше удивило в данном происшествии?    Несмотря на драматичность своего положения, Яковлевич ни разу не вспомнил Бога и его окружение. Вот это ему, вероятно, и помогло. Бог, наверное, решил чуть-чуть подсобить нашему горемыке. Не верите? А почему тогда машина, подпрыгнув на кочке, изменила направление своего движения? Она ведь могла и в пруд заехать, а теперь смотрите… «Волга», казалось, даже с какой-то радостью катила на три толстенных тополя… 
      Каков итог? Да ничего страшного. Подумаешь, капот помят. Можно заменить. Левое крыло? Да они в магазине лежат. Фара? А что фара? Придется покупать, раз не успела «зажмуриться». Поворотники и габариты с бампером я видел на рынке, правда, из-под полы, но-о есть. Что ж, правильно, говорят: век живи – век учись.
А кирпич в этот день возили. Яковлевичу несказанно повезло. Председатель, прямо сразу после «крепкого и чувствительного поцелуя» машины с одним из тополей, проезжал по этой самой дороге. Вот он и выручил. 


НОЧНАЯ  УХА

Давайте посмотрим, какое определение дает Владимир Иванович Даль данному человеческому изобретению, а проще – яству. Читаю.
      УХА, ушица – мясной и вообще всякий навар, похлебка, горячее, мясное и рыбное; ныне: рыбий навар, похлебка из рыбы. Янтарная уха – жирная. Сборная уха – из разных рыб. Улов на рыбу – привет рыболову. Навар на ушицу – ответ его.
      А теперь, чтобы быть еще более сведущими людьми, откроем словарь Сергея Ивановича Ожегова на странице восемьсот сорок четвертой. Словарем, конечно же, буду пользоваться я, но, поверьте мне, я в точности передам суть определения, что собой представляет УХА.
Итак. Уха, суп из рыбы (с кореньями, специями). Стерляжья уха. Рыбацкая уха (сваренная на костре из только что выловленной рыбы). Демьянова уха – о неумеренном и неотвязном угощении, навязывании чего-нибудь (по названию басни И. А. Крылова).
В этом небольшом рассказе  я вам поведаю о трех видах (рецептах) ухи, а главное, подробно постараюсь описать, как готовилась каждая уха от самого начала и до момента употребления, а уж вы сами потом определите, как ее назвать. Понятно, что приготовление будет происходить на свежем воздухе, на костре и обязательно в ведре.
      За время работы председателем мне часто приходилось засучивать рукава, повязывать фартук и заниматься поварским делом. Во-первых, мне это нравилось, а во-вторых, не будешь же возить с собой повара, когда нужно было встречать какую-либо комиссию или большого партийного руководителя, поже-лавшего отдохнуть на свежем воздухе. Вы не подумайте, что такие встречи-проводы были частыми. Нет. По сравнению с нынешними презентациями и корпоративными посиделками (пьянками) мы были совсем непьющими. Да и потом, наши выезды обеспечивались такой секретностью, что о предстоя-щем мог не знать даже самый узкий круг колхозного руководства. Это сейчас о какой-нибудь пирушке в иной газете так распишут, как будто рядовой человек только и ждет сообщения о том, как известное лицо налакалось,  а потом еще и матом крыло всех, начиная от президента и заканчивая своим окружением. Иногда создается впечатление, что иные организаторы из кожи вон лезут, чтобы попасть на страницы газет со своей компанией, и чтобы обязательно было написано, сколько и по какой цене стояло на столе бутылок с напитками и что гости ели.
      А теперь… Ранним утром, когда мои глаза только начали разлипаться после четырехчасового сна, мне позвонил секре-тарь райкома.
       – Серых, ты что, еще спишь? –  поинтересовался районный партийный лидер.
      Этот вопрос можно было и не задавать. Мой будильник показывал пять минут шестого утра.
– У тебя там как с уборкой, отлучиться на  послеобеденное время можешь?
– Да вроде как  нормально. В хвосте не тащимся, – начал было я неуверенно.
– О том, что не тащищься, я и сам знаю, потому и придется тебе организовать встречу. К нам в район приезжает заместитель министра культуры самой республики. Так что, тебе выпала честь…
– Какая там честь. Скорее…
      – Ну-ну. Мы кому попало такие дела не доверяем, – оборвал меня секретарь райкома партии.
– Ладно. Кто еще будет?
– Никого. Он и еще один человек.
– Понятно. Значит, лишь бы спихнуть, – пробурчал я в трубку. – Когда приедут и что готовить?
– Будет   часам к трем, а отведать он хочет настоящей ухи. Ты не ворчи. Не посылать же мне его в «Путь Октября», там даже лужи хорошей нет, а у тебя рыбхоз под боком и свой пруд с рыбой. Спросишь у него, может, он захочет с бреднем (небольшой невод, которым ловят рыбу вдвоем) походить. В общем, готовься, я тебя на сегодня отпускаю на целый день. Вечером позвонишь, как все прошло. Да, встретишь мою машину у арки на дороге. В областной отвезешь сам, мой водитель от тебя уедет. Уяснил?
– А что тут уяснять. Сдал, принял, накормил, напоил и отправил по нужному адресу.
– Ну тогда успехов.
Вот с этого начался мой тогдашний день, а значит, и подготовка к появлению нового рецепта знаменитой ухи, которую потом придется несколько раз готовить по заказу и по своему собственному желанию.
Предупредив на утренней планерке своих сподвижников о предстоящей отлучке на целый день, я удалился организовывать встречу, оставив хозяйство на попечение секретаря партийной организации.
Для начала я составил список, что нужно вообще приготовить, а потом уж приступил к выполнению всего намеченного. Если кто думает, что встретить заместителя министра – простое дело, тот глубоко ошибается. Сколько мне приходилось организовывать обеды-ужины на территории своего хозяйства, я не припомню, чтобы кто-нибудь из прибывших гостей не выкинул какой-нибудь фортель. А этих самых фортелей оказывается слишком даже много. К примеру, кто-то с большим портфелем вдруг соизволит заявить, что ему, видите ли, очень хочется выпить простого самогона, без запаха которого он не может жить. Ну надоели ему всякие там коньяки и виски.
   Для таких у меня в машине всегда имелась пара бутылок шестидесятиградусного напитка. Другому вспоминалась из далекого детства пшенная каша с кусочками сала. А третий, четвертый-десятый… подумал, что колхоз – это ресторан, ну это бывало обычно после пятой рюмки.
 В двенадцать часов дня мы с водителем уже осваивали укромный уголок в старом, заброшенном саду у говорливого родника под огромной склонившейся ракитой. Тихое и спокойное место было вдали от дорог и тропинок, мы на своем УАЗе и то случайно оказались здесь.
Для приготовления ухи мы располагали хорошим местом, чистой ключевой водой, набором необходимой посуды и еще имели всевозможные специи. Но самым главным нашим богатством, естественно, были караси. Десять хороших, увесистых карасей, которых пришлось купить у сельского удачливого рыбака. В придачу к карасям, для создания особых вкусовых качеств ухи, у нас в кастрюле лежала… двухкилограммовая готовая тушка пе-ту-ха.  Да, самого настоящего сельского петуха. Как у меня появилась идея сварить в одном ведре петуха с рыбой, я не знаю. В общем и целом, как любили выражаться начальники прежних времен, мы были готовы к началу созидательной работы.
Через полчаса после нашего прибытия на место базирования у нас в ведре закипала будущая уха. Пока же в ней отваривался один петух в окружении двух надрезанных очищенных луковиц, нескольких горошин душистого перца, одного лаврового листа и необходимого количества соли. Петуху предстояло доходить в ведре до нужной кондиции полтора-два часа, и все это время я должен обеспечивать еле заметное кипение, чтобы бульон был светлым.
Обустраивая место для отдыха, мы не заметили, как про-шли полтора часа  времени. Отправив водителя с машиной на условленное место для встречи замминистра, я остался у костра один. Теперь я уже не отвлекался от своих прямых обязанностей. Спустя полчаса тушка петуха была извлечена из ведра и пошла под разделку на мелкие кусочки, чтобы потом оказаться в ухе. Не вся, конечно, а только правая половина, левую ж часть тушки я оставил на всякий случай нетронутой, так сказать, в целости и сохранности.
В половине третьего в кипящий бульон я отправил немного пшена и несколько очищенных картофелин, порезанных на дольки средней величины. Но их я положил столько, чтобы они особо не выделялись своей многочисленностью, а в тарелку (миску) с ухой картофель попадает по желанию человека, который будет откушивать из нее. Через десять минут в ведро «нырнули» и приготовленные караси. Их я не резал на куски.           Вслед за карасями, в кипящую воду бросил еще несколько горошин душистого перца, добавил лавровый лист и одну нарезанную луковицу. Теперь их (лу-ковиц) было в ведре три штуки. И… как только рыба оказалась готовой, я вытащил из ведра четыре карася для приготовления отдельного блюда. Стой! Стой! А небольшая рюмка водки? Да не в себя, а в ведро, чтобы отбить запах реки. Во-от, теперь можно и попробовать, что собой представляет уха из петуха. Ц-ух! Ах! Ну и вкус. А за-пах. Все! Готово. Можно и крышкой накрыть. Пусть настаивается. Зеленый лучок и укропчик потом, в тарелку.
Заместитель министра? А что, замминистра приехали-с, откушали-с и удалились. Нормальный мужик. Веселый, знает много анекдотов и всяких прибауток. Никакого чванства и вельможества. Жаловался, что надоела работа. Да и я с ним передохнул от уборочной страды. Вы что думали, я буду рас-сказывать подробно, как большого начальника потчевал, как ему оказывал всякие почести? Да нет же. Тем  более, что он сразу поставил условие: – Ты, председатель, готовил, я буду разливать. У этого родника начальников нет.
Как потом оказалось, он везде так делал, если приходилось сидеть где-нибудь под кустами. Да я и не ставил пред собой цели освещать на этих страницах приезд замминистра. Я же вам сразу говорил, что буду рассказывать об ухе. Вот и расска-зываю.

Уха номер два. Эту я готовил тоже почти сам. Тут я уже не буду рассказывать, как все начиналось. А готовилась по причине приезда большой делегации из соседнего колхоза. Мы с ними в то время соревновались. Так тогда у нас было приня-то. После ознакомления с работой наших животноводов мы уединились в одном лесочке. Всего-то и было нас пятнадцать человек. Подумаешь, два ведра ухи. Ну теперь мы уже готови-ли с моим коллегой. Нам только рыбу чистили. Чтобы не затягивать время, даю рецепт. На два ведра ухи у нас было восемнадцать хороших рыбин и два десятка мелочи. Вот толь-ко рыба у нас была разная. Хвостами били пять щук, семь карасей, трепыхались три белых амура и три больших, как лапти, карпа, мелочь – в основном окуньки.
Первой мы отварили выпотрошенную мелочь. Потом отвар (бульон) процедили и в нем уже готовили уху, используя всю имеющуюся рыбу. В виде добавки в каждое ведро вылили по поллитровой банке куриного бульона и по стопке водки. Какая уха получилась? Как называется, не знаю, но вку-ус. Можно язык проглотить, а после стопки в себя вообще объедение.

Уха номер три. Мотоцикл «Урал» с коляской, натруженно урча, петлял по извилистой полевой дороге и являлся в данный момент времени транспортной единицей для трех рыбаков-любителей. Пятница, вместе с опускающимся к горизонту солнцем, уходила на покой, чтобы на следующее утро уже быть вчерашним днем. Пока же она, хоть и в угасающей силе, все-таки еще пятница и может послужить вот этим трем моло-дым, полным энергии, восседающим на «Урале» рыбакам.
Давайте я вам их представлю, пока они едут и находятся на своих местах, не перемещаясь по отношению друг к другу. Тот, который рулит, пипикает и газует, – начальник бюро эсте-тики одного из заводов областного центра. Второй, сидящий за спиной начальника, – сотрудник бюро эстетики, подающий надежды на то, что он может стать начинающим художником, белобрысый и весьма веселый, с конопушечным лицом – Николай Разуваев. Третий, тот, который сидит в коляске и что-то старается показывать рукой в правую по движению сторону, –друг членов бюро эстетики, хотя и работает на другом предприятии, но в качестве художника. Его зовут друзья  почему-то Репиным.
В связи с тем, что у двоих на головах громоздятся защитные шлемы, их окрас и все остальное я не могу вам охарактеризовать  по методу фоторобота. Надеюсь, что они не будут в своих «касках» ловить рыбу и тем более откушивать уху. Ну а раз так, значит, мы тогда и сможем увидеть их лица и запечатлеть в своей памяти.
Пока наши, теперь уже знакомые, неспешно катятся к месту предполагаемой рыбалки, мы с вами быстрее их переместимся к тому большому пруду и попробуем обосноваться на его берегу до приезда  художников. Они хоть и не всемирно известные, но я их ставлю на много ступенек выше себя по их способности воспринимать окружающий мир.
А вот и место, к которому едут трое с удочками и «закидушками». Пруд расположен в глубокой балке, протянувшейся с востока на запад на многие километры. Зеркало водной поверхности, конечно же, протянулось не по всей протяженности низины, а с километр будет. Расстояние от берега до берега местами доходит до двухсот метров. Берега уже лет десять, как заросли камышом, лозняком, а кое-где над водой возвышаются и ракиты. Так что карпам, карасям, щукам и другим жабродышащим здесь раздолье и спокойствие. Тем более что пруд, помимо дождевых и паводковых вод, подпитывается еще и родниковой, как слеза, чистой водой. Да и глубина у плотины около четырех метров. В пруд с бреднями особо не заходят, на мелководье много коряг, а в низине глубина. Планово сей водоем не зарыбляется. Наученный горьким опытом одного из председателей колхозов, местный руководитель хозяйства берет в рыбхозе малька подпольно, без отражения данного мероприятия в бухгалтерских документах, в «приходах» и «расходах». Все идет за «магарыч», та-ак, мимоходом один-два бидона выпустят,  и все. Поэтому рыба в водоеме разновозрастная и разновесовая. Иногда на «донку» попадаются карпы до восьми килограммов. Бывает, что и какая-нибудь щука порадует своим ротозейством удачливого рыбака.
О! Смотрите, а вон и «Урал» катит. Интересно, с чего начнут эти люди? Обычно все прибывшие сразу расставляют удочки и другие снасти. Учитывая специфику работы наших знакомых, может, все будет как-то иначе?
Начальник разворачивает мотоцикл на еле заметную дорожку вдоль береговой линии по направлению к островку ракит. Вообще-то место там хорошее. Тихая заводь, тень от крон деревьев и как-то уединенно. На той поляночке часто можно увидеть любителей посидеть с удочкой.
Проехав между ракитами, троица остановилась чуть ли не в камышах. Старший, вероятно, решил под деревьями устро-ить  стоянку, поэтому и приткнул «Урал» чуть дальше, под отдельно стоящее дерево.
– Та-ак, мужики, приступаем к  обустройству временного  навеса и приготовлению ужина, – раздалось над водной гла-дью.
– А может, для начала закинем удочки с донками? – пред-ложил Репин.
– Да-а, может, забросим? – отозвался Разуваев.
– Потом забросим и закинем. Мы приехали отдыхать или сидеть и смотреть на поплавки? – охладил пыл своих друзей начальник.
Рассказываю вот вам о рыбалке людей, владеющих секретом написания картин, и как-то неудобно называть одно-го из троих занимаемой им должностью. Давайте послушаем, должен же кто-то из двоих обратиться к нему по имени.
– Владимир Александрович Зурыбин уже спланировал, как и с чего начинать наш двухдневный отпуск и общение с природой, – подняв руку вверх, почти прокричал начальник.
Вот видите, оказывается, он и сам представился.
– Я был здесь неделю назад, – продолжил Зурыбин, – просидел целый день и даже вот такого шпинделька не пой-мал, – показал он половину мизинца своим компаньонам. –  Так поэтому я сегодня захватил с собой дюжину карпов. Они в сумке, в багажнике.
– Ты что, был уже…? – начал белобрысый.
– Ага, в магазине «Океан» купил. Не сидеть же тут без ухи, – пояснил Владимир Александрович. – Вечер предлагаю отдать простому отдыху, а вот утречком на зорьке и закинем свои снасти.
Поддержка предложения начальника оказалась единоглас-ной и бурной. Все сразу засуетились и забегали.
– Николай, у тебя получается хорошая уха, – обратился Зу-рыбин к Разуваеву, – ты и будешь ее готовить. Репин будет у тебя на побегушках, а я займусь разведением костра и установкой палатки. Спиртное и закуска в сумке. Поехали. А вообще-то, надо отметить наше удачное прибытие. Уха бывает хорошая, когда ее начинают готовить после третьей или четвертой рюмки. Все! Можно приступать.
Завидно, конечно, когда кто-то произносит тосты и пьет, а после каждого стаканчика закусывает молоденьким лучком или редисочкой, а белобрысый пихает в рот ветчину. Репин тоже вытаскивает из своей сумки сверток и…  Ну какая тут рыбалка, когда на импровизированном столе оказалась зажа-ренная курица. Тоже, наверное, в магазине «поймал». Э-э, да у них тут на целую свадьбу. Тут тебе и сало, и вареные яйца, колбаса, про курицу я уже говорил. Хм, молодцы ребята. Уж если ехать на рыбалку… О-о! Вот теперь полный комплект. Пока у них, среди обилия закуски, поблескивают стеклянными бокалами три бутылки.
…Два часа спустя.
– Ре-пин! Ты-ы хоть и бо-ль-шой ма-зу-рик, но с-сегодня-а ты мне-е прислуживаешь, – пьяным голосом, а особенно говором, произнес «шеф-повар» будущей ухи, белобрысый. – Та-ак рас-спорядился на-аш главный эс-тет.
Старший рыбацкого бивуака оказался самым трезвым и теперь довольно лихо забивал колышки для закрепления палатки. С костром он тоже управился, и над ним в ведре уже закипала вода.
– Р-репин, и где рыба? Видишь, вода уж-же булькает.
– А чт-то т-ты все-е Р-репин да Р-репин Во-от-ан я.
Нетвердой походкой помощник «шеф-повара» приближал-ся к ведру с кипящей водой.
– С-слу-ш-шай, ку-ха-рка, а к-как мы бу-дем вот эт-тих… чис-стить от скор-рупы или прямо та-ак кинем?..
У меня есть предложение. Если мы начнем их слушать, то нам и ночи не хватит, пока они пьяными языками будут выяс-нять, чистить рыбу или нет. Лучше я начну рассказывать вам об их действиях, а где появятся картинки поинтереснее, дам в оригинале. Хорошо?

Пошатываясь и еле держась на ногах,  оба куховара тщательно обследовали содержание всех сумок, выискивая нужные исходные продукты для ухи. Пока все собрали, начало темнеть. Их начальник В. А. Зурыбин ко времени рождения ухи крепко спал на соломенной лежке под навесом. Он еще час назад, когда наложил соломы, предупредил: – Я опробую «перину», а когда уха будет готова, разбудите. – Вот он и спал.
– Слу-шай, Р-ре-пин, а где эта... ну эта... ну что-о… ух, итальяшки е-дят? – икая и с трудом выговаривая слова, обратился «шеф-повар» к своему «поваренку».
– Да эт-ти, ну ты что, не знаешь? Трубочкой.
– А-а. М-мо-ло-дец! Верми-шель. Так где она у нас? Ищи банку, она там.
Репин опустился на колени и долго выискивал на брезенте, в траве и в сумках вермишель, которая была в банке.
– О! Н-на тво-их италья-шек, – подавая Разуваеву банку, Репин несколько раз икнул и, покачав головой, что-то непо-нятное пробормотал себе под нос.
Покидав в ведро рыбу, содержимое банки, лук, лавровый лист и ложку соли, оба – и повар, и его подручный – устало опустились на землю. Языки пламени костра весело вылизы-вали ведро, в котором готовилась уха.
– Слышь, Р-репин, иди буди шефа. Уха готова, –  раздался голос Разуваева. – Тут у н-нас еще есть по чуть-чуть, и спать…
До половины первого ночи друзья дегустировали уху и допивали то, что осталось в третьей бутылке.
– Что-то она у вас получилась горьковатая и с этим… Не пойму, что попадается в рот. Кости какие-то… – возмущался начальник.
Спать улоговились в начале второго ночи.
…Первым утром встал сам Зурыбин. Растолкав своих кол-лег-рыбаков, он начал что-то усиленно искать в сумках.
– Что ищем, шеф? – клацая от холода зубами и растирая самого себя руками, спросил Разуваев.
– Да банку с червями. Надо ж начинать ловить рыбу, а то и солнце взойдет.
– Мужики, – раздался голос Репина. – Банку  я нашел, но в ней вермишель. Кухарка, ты что вчера вечером кидал в ведро?
– Что ты мне дал, то я и вытряхнул…
Не договорив, Разуваев, вчерашний шеф-повар, пригнувшись к земле и ухватившись за живот, побежал к бли-жайшим кустам. Зурыбин заглянул в ведро.
– Коз-лы!

P. S. Рецепт ухи. Дюжина необработанных карпов, банка дождевых червей, специи и соль опускаются в кипящую в ведре воду. Через полчаса уху можно пробовать.
Но, чтобы приготовить такую уху, нужно за час до начала кипения воды употребить одну тысячу двести граммов водки на троих (по четыреста граммов на каждого). И обязательным условием должна быть ночная темень. 


ОХ  ЭТИ  ЗУБЫ!

Интересно, а есть ли на Земле человек, у которого ни разу в жизни не болели зубы? Ну хоть бы одним глазком посмотреть на этого счастливчика, может, и самому бы легче стало. Ско-рее всего, таких людей нет. И нет их не только в нашей округе, но и на всем белом свете. Не случайно ж во всех рекламных роликах о полезности той или иной пасты почему-то показывают зубы восемнадцати–двадцатилетних особей человеческого рода. Взяли бы и показали кого-нибудь из стариков. Нет же  – одна молодежь. Да у молодых и без «Блендамедов» зубы выглядят на все «сто». А вот…
Давайте-ка я вам расскажу несколько историй, про эти самые зубы. Я буду брать для своих рассказов простенькие незаковыристые случаи из жизни представителей мужского пола. И все, о чем вы узнаете, происходило в разные годы, но в наших местах. Кое-что будет  из своей жизни, что-то из того, что удалось услышать от других либо чему я был свидетелем. Итак…

…Ивану Олеговичу, заместителю одного из начальников большого объединения, два с половиной года уже шел пятый десяток, а он еще ни разу не удосужился побывать в кресле зубного врача. Да ему там и делать было нечего. Зубы не то что не болели, они у него даже и не шатались, не кровоточили, да на его тридцати двух зубах не было ни одной царапинки, трещинки, и даже зловредный кариес их обошел стороной. Так и жил с тем, что в свое время дали мама с папой, хотя другие его коллеги, да многие и из подчиненных лет по пять-десять щеголяли золотыми «фиксами», «коронками», «мостами» и другими сооружениями.
В связи с тем что наш, теперь знакомый, заместитель большого начальника не бывал в упомянутом мною кресле, он не знал, что в больницах существуют стоматологические кабинеты, а в них работают специалисты, в распоряжении которых имеются помимо кресел еще и сверлильные установки, называемые «бормашинами», а на столах лежат всевозможные щипчики, крючочки, напильнички, молоточки и другие приспособления.
Не знал Иван Олегович, что эти кабинеты являются единственными, куда больные не стараются проскользнуть вне очереди, а наоборот, всегда изъявляют любезное желание пропустить кого-нибудь. Но, вероятно, всему бывает конец. Так получилось и у нашего знакомого.
В один из дней к нему неожиданно, как в Россию многие годы приходит каждая зима, заявилась, как бы мимоходом, в гости… зубная боль. Явилась чертовка зимним вечером, перед самыми праздниками, под завывание ветра в трубе и перепархивание снежинок на улице.
У Ивана Олеговича, вдруг, заныл зуб. И не какой-нибудь, а самый что ни на есть клык (да пусть простят меня специалисты данного направления в медицине за столь упрощенное названия зуба). Да, обычный клык, в верхнем ряду с левой стороны. Может, этого и не случилось бы, да работал наш большой заместитель в тридцати километрах от места постоянного проживания, а тут еще служебная машина поло-малась, и на дорогу в один конец теперь уходило до двух ча-сов. Так было и в этот день.
Пока домой добрался, перемерз до чертиков, а может, и до мозга костей. Вот зуб и заныл. Что надо делать в таких случаях, Иван Олегович не знал и поэтому просто ходил по комнатам и ныл (скулил) вместе с зубом, надеясь, что он (зуб) опомнится и перейдет в изначальное свое состояние покоя. Однако у зуба, вероятно, были свои планы. По всей видимости, он вознамерился испортить своему хозяину все праздничные дни, а вместе с ними и ночи.
Двое суток. Обратите внимание, не два дня, а двое суток, Иван Олегович проводил собеседование с нарушителем своего спокойствия. Как он только его не уговаривал, какие только не читал лекции и не выдавал монологи, пробовал даже петь, но тут происходил сбой на подвывание на одной ноте.
В середине ночи в кухне раздавался шепот и даже прозвучали слова молитвы, услышанной Иваном Олеговичем от своей матери лет тридцать назад. Но зуб так другой раз донимал, что казалось, и левый глаз выскочит из своего места пребывания. Зуб не обращал никакого внимания на уговоры и молитвы своего хозяина. Даже полоскания и постукивание не изменяли положения дел к лучшему. Не помогли настои с отварами, приготовленные женой. В один из моментов  самой невыносимой боли владелец даже схватил плоскогубцы и хотел самостоятельно избавиться от ненавистного врага. Не получилось, не хватило сноровки.
В первое  послепраздничное утро в смотровой кабинет стоматологического лечебного заведения Иван Олегович явился с осунувшимся лицом, с бегающим взглядом своих слезящихся, покрасневших глаз и синеватой, припухлой дес-ной.
– Чем это вы тут работали? Вы же десну сожгли, – строго начала отчитывать хозяйка кабинета.
– Да-а, ватный тампон с одеколоном закладывал, – прошепелявил чуть слышно наш заместитель и проглотил набежавшую слюну.
– А доски не грызли?
– До-ски? Не-ет. А на-до?
– Значит, еще не допекли, – сделала заключение врач, постукивая по зубам каким-то инструментом. – Вот только зуб у вас болит совсем другой – зуб «мудрости», а сюда отдает. Его надо удалять. Их мы не лечим. Вот вам талончик в девятый кабинет на одиннадцать тридцать.
На этом первая аудиенция Ивана Олеговича к зубному специалисту закончилась. До указанного времени было еще полтора часа и, чтобы знать, в какую дверь заходить на экзекуцию, он решил найти этот страшный, но спасительный кабинет, который, как оказалось, был этажом выше.
– Кто последний? – осведомился хозяин больного зуба у сидевших на диванчиках горемык с болезненными лицами.
– Можем пропустить без очереди, – раздался приглушенный голос из-за громадной кадки с ветвистым зеленым растением.
– Да, да, идите, мужчина, – болезненно улыбаясь, проговорила прерывисто блондинка с припухшей щекой. – Мы вас пропускаем.
 – А чего это вы меня без очереди заталкиваете, мне еще жить не надоело, – попробовал разрядить гнетущую атмосферу небольшого коридорчика Иван Олегович. – Вы хотите прове-рить на мне как рабо…
Закончить фразу ему не удалось. Блондинка быстро встала со своего места и, повесив сумочку через плечо, бросилась к выходной двери. За ней встал мужчина.
– Лучше бы вы молчали, – повернулся он в сторону Ивана Олеговича. – Жена этот кабинет боится больше всего на свете. Третий раз ее привожу, и третий раз она убегает.
Дабы окончательно не усугубить и без того напряженное состояние зубных страдальцев, наш земляк решил выйти на свежий воздух. Все равно  как-то надо было убить оставшееся время.
Улица встретила Ивана Олеговича падающим снежком и нежной минусовой температурой. Крупные мохнатые снежинки медленно опускались на деревья, тротуар и на идущих людей, а одна, самая взлохмаченная и рыхлая, легла прямо ему на нос и начала медленно сползать на усы, оставляя после себя влажный, еле заметный след.
Иван Олегович посмотрел в небо и уже хотел было спускаться по многочисленным ступенькам на тротуар, как его лицо вдруг болезненно скорчилось в неимоверно безобразной гримасе, а сам он наклонился чуть ли не до колен. Резкая, режущая боль пронизала его голову и, пройдя по телу, ушла через ступни, вероятно, в бетон верхней площадки, на которой он стоял.
– У-у-у, – простонал владелец больного зуба и медленно начал выправлять свое тело во весь рост.
В морозном воздухе раздался гулкий выдох, а лицо Ивана Олеговича, еще некоторое время назад обезображенное гримасой, начало расплываться в блаженной улыбке.
– У-ух! – радостно и облегченно произнес он и, посмотрев по сторонам, потрогал рукой щеку, поклацал зубами и подви-гал из стороны в сторону нижней челюстью.
Боль отсутствовала. Не было ее. Пропала. Улетучилась. Наверное, испугалась девятого кабинета.
– Ехай-ка ты, Ваня, на работу. Нехрен тебе тут толкаться. Зуб  не болит? Перестал? А раз так, то и дергать его не надо, – дал себе установку Иван Олегович и пошел на остановку общественного транспорта.

Два месяца спустя.
После многодневной командировки на завод-поставщик минеральных удобрений, за тысячу километров от места оби-тания, во время которой пришлось перемерзнуть из-за полом-ки машины, зуб опять дал о себе знать.
Изможденный долгой дорогой и холодом, Иван Олегович только осмотрелся в домашних условиях, и вдруг гостья – зубная боль.
– Я тут тебе шалфейчика сделала, – поспешила к разомлевшему от тепла и сытой еды мужу его жена. – Ты пополоскай, пополоскай. Похырлычь, через зубы туда-сюда погоняй отвар, полегчает, – наставляла и успокаивала Ивана Олеговича домашний доктор.
Через час поллитровой банки шалфеевого отвара уже не было. Однако зубная боль уходить не собиралась. Ей, вероят-но, понравились условия места обитания. Тут и теплый чаек, и шалфей, и разогретая соль с прополисом и молитвами.
– Возьми-ка вот кусочек сала и приложи к больной десне, а я содового раствора сделаю, – суетилась жена.
К двум часам ночи Иван Олегович дошел до такого состояния, что согласен был отдать зуб первому встречному, у кого оказались бы щипцы и кто способен вырвать этого «мудреца» даже без обезболивания, прямо тут, в кухне, на этой вот табуретке, на которой он сидел, облокотившись на кухонный стол, и вроде как дремал. Перед ним на столе лежали мелкие щепки от изгрызенной дощечки и весь набор народных вспомогательных, болеутоляющих средств. Тут были и чашки с отварами, кусочки сала, мед, мешочек с солью и сумочка с разогретым ячменем. Судя по изгрызенной дощеч-ке, на этот раз зубная боль достала хозяина дома.
В связи с тем, что Иван Олегович задремал, я вам расскажу о… другом Иване, вернее, о дяде Ване, так обращались к нему  большинство наших односельчан. К нему тоже однажды наведалась такая же нарушительница спокойствия, как и к его тезке. Я в то время находился в первой стадии юношеского возраста, а наши родители (у меня еще брат и сестра) были на тридцать лет моложе меня сегодняшнего. Не поняли? Да я ж вроде и хорошо объясняю.
 Та-ак, та-ак… Все правильно. У Ивана Олеговича зуб заболел, когда ему шел сорок третий год, это было пятнадцать лет назад, а у дяди Вани на сорок лет раньше, чем у его тезки. Значит, если брать мои сегодняшние годы, да отнять от них тридцать лет, да приплюсовать количество лет после смерти родителей, то получим возраст наших родителей в то время, когда у дяди Вани заболел зуб, а еще проще, это было в сере-дине прошлого века, а если точнее, то девятого июля одна тысяча девятьсот пятьдесят первого года, в шестнадцать часов и тридцать пять минут. Видите? Все оказалось проще, чем вы подумали.
Я почему затеял эту арифметику? Да потому, что зловредная гостья чаще всего наведывается к тем людям, у кого возраст перевалил за сорок лет, а в середине это века или в самом конце, ей как-то безразлично.

Так вот. Приходит наш односельчанин в шестнадцать часов и тридцать пять минут к нам во двор и спрашивает отца после приветствия:   
– Серге-ич, а Его-ровну мо-жно повида-ть? – спрашивает, правда, как-то шепеляво и вяло. – Замучил, паршивец. Сутки уже не сплю, – говорит дядя Ваня нам, а сам пальцем в при-пухшую щеку тычет.
Мне пришлось бежать в конец огорода, чтобы оповестить мать, работавшую на грядках с овощами.
– Его-ровна, Бо-гом про-шу-у. Никада не ве-рил, но-о  про-па-л. Не-ту спа-су, терпения уже ло-пнуло, – чуть не рыдая, начал просить о помощи односельчанин. – Да ми-не-е моя Мария со двора сго-ня. Я ж за ночь усе дрова погрыз, што она на растопку сготовила.
Осмотрев щеку пришедшего и заглянув ему в рот, мать усадила страдальца на завалинку.
 – Михалыч, с твоим зубом надо в больницу. Заговорить-то я заговорю, ну это чтобы ты выспался. У тебя тут, наверно, сразу и  «бышиха». Я прочитаю от всех болячек, а завтра вутричком сходи к докторам. Там хорошо дергают. Ох и слабаки мужики. Неделю будете ходить с больными зубами, а в больницу боитесь носа сунуть. Да если б мы, бабы, боялись, как вы, мы б усю жизнь ходили б беременными, не рожали.
Через десять минут дядя Ваня уже лежал на завалинке и тихо посапывал.
Та-ак. И этот спит. Ну что ж, пока Иваны спят, придется вам рассказать еще про один случай. Жили в нашем селе два брата – Сергей (Серега по-сельскому) Гаврилович и Михаил, естественно, тоже Гаврилович. Лет им было чуть больше пятидесяти, но значительно меньше шестидесяти. Короче, оба брата давно вышли из парубкового возраста, а односельчане, как у нас принято, именовали их только по отчеству, за глаза иногда называли и по подворью.
 Усадьбы братьев были бы рядом, если бы между ними не располагалась еще одна хатушка с подслеповатыми окнами под камышовой крышей. Что было интересно, так это то, что братья никогда не ругались между собой во всеуслышание на потеху сельскому люду. Может, у них когда что и было, но об этом никто не знал. Они даже помогали друг другу, если возникала в этом такая необходимость. Ну вот, как в тот день, о котором я хочу вам рассказать.
Была сенокосная пора. Все мужское население в самую рань уходило с косами на дальний луг, молодежь же с вилами и граблями работала на луговине рядом с селом, подростки ворошили сено, доводя его до нужной кондиции, чтобы через день-другой уложить его в копны, а там уже наиболее знаю-щие и умеющие мужики положат в скирды. Так и шло все своим чередом. Одни косили, другие ворошили, третьи копнили,  и росли скирды как грибы после дождя, только сено старались уложить до дождей.
Упомянутые мною братья тоже принимали самое активное участие в сенозаготовках.
– Кирилловна, штой-то моего меньшого нонча не было на покосе, чей заболел? – вылавливая деревянной ложкой кусочек селедки в миске с окрошкой, спросил старший, Михаил, свою жену. – Ты не видала?
– Да нет. Я ж нынча и сама на бурак ходила.
– Ну дак я схажу узнаю, а то завтря мы уходим косить кле-вер к лесу. Надо сказать.
Закончив ужин, старший брат пошел к меньшому, которого застал под навесом. Серега сидел на верстаке в окружении стружек и опилок. Тут же, на обрезке строганой широкой дос-ки, стояла начатая бутылка с самогоном, лежали краюха хлеба, лук, кусочек сала и два яйца.
– О-о, братуха, – слезливым голосом встретил младший старшего. – Да вот зуб лечу. Замучил зараза. Ха-на мне. Ка-юк. Даканал. Хоть голову на рельсу клади. Мы ж вчерась косили по балоту, а там ключей (родников) черт знает скока, вода халодная, вот я и… Среди ночи как крутанул, ну хоть по сте-нам бегай. Я и самагонам тряпку мачил, прикладывал к щаке, и сала запихавал,     даже казлинай катыш жевал, от каторага в роте, как в казлятнике. Вони черт знает скока, а толку никако-го. Пра-па-ал. 
– Да ты бы в больницу сходил, – посочувствовал старший младшему.
– Да зубник жа к нам приезжая адин раз в две недели и теперь будя аж через пять дней. Да я ж ачумею. Хоть бяги в районнаю бальницу.
– О-о. Пятна-дцать километров? Да ты-ы што-о.
Через полчаса бутылка опустела, а братья оживленно беседовали на колхозные темы. И тут, в самый разгар непринужденного разговора, младший вдруг так взвыл, что его брат от испуга, а может, от неожиданности соскочил с вер-стака.
– Ты што-о? Это то-то так болит? – наклоняясь к лицу младшего, Михаил для лучшего разглядывания прищурил правый глаз, вытянул шею и разинул рот.
– У-у-у, – волком взвыл Серега в очередной раз и пустился вприпрыжку туда-сюда вдоль верстака.
И тут старшего осенила вдруг откуда-то появившаяся идея. Может, на его мыслительные способности подействовали за-вывания младшего, может, сало с луком после стопки самого-на, черт-те откуда приплыла или прибежала мысль, но то, что она появилась, это уж точно.
– Слышь, братуха, а чего ждать пять дней? Да давай мы его щас выдернем! Помнишь, как у Стешки дергали? Прямо в кузне (в кузнице) колхозной. И ничего. Даже бутылку нам поставил  за спасение. У мине и дратва есть и… «чекушка» водки. Если ты, конешно, хочешь. А не хочешь, то жди дохто-ра со щыпцами пять дней. Щас по-новому, гаварять, дергають.  Голову у каких-то тисках зажимають, а руки и ноги привязавають, ну чтоб, значить, не удрал никуда. А то убигають прямо со щыпцами.
Последнее братухино сообщение подействовало на младшего так, что он аж рот разинул и начал нащупывать указательным, с растресканной кожей, пальцем больной зуб, а найдя его среди собратьев, попробовал даже качнуть.
– У-у-у, – раздалось вновь во дворе. – Няси свою дратву.
Чтобы вам было понятно, я поясню. Это скрученная толстая просмоленная нить. В те годы такими нитями прошивали валенки или ремонтировали сапоги.
Через самое короткое время братья уже занимались разработкой детального плана предполагаемого действия. Для начала они определили, какой зуб подлежит выкорчевыванию (удалению). Им оказался, по их мнению, третий от зуба «мудрости» в нижней челюсти с левой стороны. После чего, отрезав два с половиной метра дратвы и сложив ее вдвое, Михаил «мертвой» петлей накинул на мучителя браткиного  спокойствия и тут же хотел опробовать свое приспособление. Однако хозяин зуба делал все, чтобы нить не натягивалась, следуя за движением руки брата.
– Ну што ты ходишь, как тиленок. Я ж так не выдирну. Ты упрись руками в верстак, я и дерну, – напутствовал старший младшего.
– Те-е, о-о-фо го-о-ить, а …ейгать…ей…уб? – прокартавил непонятно что Сергей Гаврилович, глядя изподлобья. –…Ой! …ой! – замахал он вдруг правой рукой, а левой ухватился за нитку. – Стой! Дай я сбегаю за сарай, а то буду потом ходить у мокрых штанах, – проговорил четко хозяин больного зуба и покинул «операционный кабинет».
   По возвращении младшего из-за сарая старший вновь по-пробовал натянуть дратву – не получилось.
– Пошли к дверям в сарай, – потянул Михаил за нитку брата. – Ты становишься в дверном проеме, упираешься руками в лутки, я привязываю дратву к ручке и быстро открываю двери. Понял, братух?
– Ага, – внятно произнес младший, глядя на колхозного коновала вытаращенными глазами.
– Ну што ты так глядишь? Не резать жа  я тибе буду. Ты помнишь, как я табе молочный зуб дергал? Этаю ж дверью. Становись, как бык перед забоем. Ноги у разнаи стороны, а руки упри у лутки.
Привязав конец нитки к дверной ручке, старший медленно прикрыл дверь.
– Ты там приготовилси?!
– Ага.
– Што «ага»? Можно открывать?
– Ага, – донеслось гнусаво из-за двери.
Михаил Гаврилович почти резко открыл дверь, однако его младший брат все-таки успел переступить порог и теперь стоял перед «домашним доктором» в согнутом положении и с открытым ртом. Он что-то хотел сказать, но набегавшая слюна лишала его этой возможности.
– Может, не будем?
– Авай, авай, – мотнул головой хозяин больного зуба и, посмотрев по сторонам, взял с верстака дощечку и вставил ее между челюстями так, чтобы не сомкнулись при натяжении дратвы.
Зайдя в сарай, Сергей Гаврилович прикрыл за собою дверь  и уперся руками в лутки.
– Авай, ейгай! – раздалось из сарая.
Раздался писк дверных навесов, а следом за писком двор огласился громким мычанием. Серега выскочил из сарая и помчался к лоханке с водой, приготовленной для коровы. Старший же остался  у открытой двери глядя на болтающийся окровавленный зуб.

А вскорости младший брат, для уменьшения боли, призвал на помощь всех своих родственников до одиннадцатого коле-на, Господа Бога и всех святых, какие были над нашей округой в данный момент времени. После чего для дезинфекции прополоскал во рту водкой прямо из «чекушки», принесенной своим «доктором». Конечно, что-то попало и вовнутрь.
Утром следующего дня Михаил Гаврилович вознамерился осведомиться о состоянии здоровья своего младшего и узнать, пойдет ли он на работу.
– Какой клевер, какой покос. Он в шесть утра ушел в районную больницу. Вы ж учерась выдернули здоровый зуб. Зубоде-ры, – подколола жена Сергея Гавриловича своего деве-ря.
Та-ак. Одному зуб мы вырвали. А как там наши Иваны? Дядя Иван – друг отца, выспавшись на завалинке, ушел домой, прихватив с собой бутылку наговоренной воды и пообещав моей матери обязательно сходить в больницу.
 Что касается Ивана Олеговича, то ему зуб удалили самым цивилизованным методом в районной больнице, правда, при этом поломали щипцы, а так ничего. Все обошлось. Теперь у нашего заместителя начальника большого объединения оста-лось во рту всего три десятка зубов. Не-ет. Тридцать один.
 Жалко, что он лишился зуба «мудрости». Теперь придется хитрить. Плохо одно. Иван Олегович, как оказалось, не переносит запахов лекарств, а особенно новокаин – «отключается». Пришлось давать нашатырного спирта и делать наклоны. А так ничего. Моя мать была права  –  слабаки мы, мужики.
Как у меня с зубами? А чего вы спрашиваете? Ну качается один. Ну и что, что уже восемь лет. Да пусть болтается. Подумаешь. Как будто у зубников без моего зуба работы нет. Как-нибудь заскочу, а может… и сам выдерну.
 Да пусть меня простят стоматологи за неграмотное название данного процесса. Не «выдерну», а «удалю». Если, конечно, хватит силы и воли. 


ПО  АЗИМУТУ

Егор Андреевич проснулся слишком даже рано. Июньское солнце только начало показываться из-за бугра, укутанного дубняком с примесью кленов, липы, берез, орешника, боярышника, терновника... Можно, я остановлюсь, в перечислении деревьев и кустарников, а то у меня времени на это уйдет много, да и объем текста будет слишком большим.
Так вот. Егор Андреевич, наш земляк, бывший механизатор широчайшего профиля, а теперь пенсионер, вышел во двор, как раз в тот момент, когда солнце выкатилось из-за того самого бугра, из-за которого оно появлялось и вчера, и даже позавчера. И главное, всегда с одной стороны. Тут невольно подумаешь, а не заело ли? Ну вчера его хоть тучи часа полтора скрывали, а теперь на небе не то что тучек, даже полоски – следа от пролетевшего самолета – нигде не видно. Чистота-а, ну как будто его выстирали, подсинили и повесили на просушку. А солнце, а солнце, ну прямо так и прыгает, так и прыгает, это, наверное, от радости, что наконец-то выкарабкалось из-за бугра с лесом.
Егор Андреевич протер свои заспанные глаза, посмотрел в сторону дневного светила и тоже порадовался, что с утра у него ничего и нигде не болит, а ведь вчера он целый день работал в огороде. Время, знаете ли, подошло. Сорняки после прошедшего дождя поперли так, что хоть кричи. В одном мес-те порубаешь их тяпкой, не пройдешь и десяти метров, чтобы протяпать на других грядках, а они уже новые выглядывают из-под глудок земли. И так всю неделю. Туда-сюда, туда-сюда. Целыми днями в огороде, другой раз приходится и на четвереньках ползать из-за болей в спине, а он (огород) все зеленеет и даже, по мнению, Егора Андреевича, с каждым днем все сильнее и сильнее.
А сегодня работать нельзя, сегодня праздник, сегодня, знаете ли, Троицын день. Наш земляк хоть и не богоугодник, но по религиозным праздникам никогда не работает. В эти дни он старается отдыхать душой и телом. Вот и на сегодняшний день, да и на завтра Егор Андреевич никаких дел не запланировал, а потому будет набираться сил целых два дня, и только на третий день у него намечено опять идти в огород с тяпкой, да и то после обеда.
– Мда, с чего ж начинать-то? – прищурив глаза, бывший механизатор широчайшего профиля, а в настоящее время пенсионер, три раза кашлянул, почесал небритый подбородок, пригладил на затылке торчащий пучок волос и, посмотрев на восходящее солнце, повторил свой вопрос дважды.
Для Егора Андреевича сложность проведения праздничных дней заключалась в том, что бабка его, Александра Никитична, взяла и приболела. Три дня уже лежит, а до этого хоть и ходила, но тоже чувствовала себя плохо. Давление у нее, потому и лежит. Летняя жара начала усиливаться, уже всю неделю температура поднимается за тридцать градусов, куда уж ей (Никитичне) выходить из прохладной хаты со своими двести двадцать. Пусть лучше сидит в тени.
Минут десять Егор Андреевич топтался во дворе. То курам открыл, то пошумел на свою собаку, которая ночью спать не давала.
– Ты, Шарик, попусту не гавкай. Гавкать нада, када лезуть чужие во двор, а ты што-о. Люди черт-те где идут, а ты гав да гав. У меня от твоего «гав» голова трескается, как кочан ка-пусты.
Чувствуя свою вину, Шарик, положив голову на лапы, выглядывал одним глазом из конуры, а в конце хозяйского нравоучения он зевнул и закрыл его.
После обхода двора наш земляк вышел в огород, прошелся по дорожке, посмотрел на свою вчерашнюю работу и вспомнил, что надо пойти хоть позавтракать.
– Да и побриться надо, – проговорил Андреевич, пробуя пальцами щетину.
Порешив кое-какие хозяйственные дела, хозяин усадьбы наконец-то заявился в летнюю кухню, где его Никитична приготовила уже нехитрый крестьянский завтрак – яичницу.
– Ну што, бабка, нынча ж Троица. Што-то праздник какой-то не дюжа веселай, кха-а, кху-у, – скорее прокашлял, чем проговорил, Андреевич.
– Ты што, ну хто в начале восьмого песни кричит? Ты б ишо в пять часов захотел услыхать. Вечером будуть. А хоть какие щас песни? Кому их играть? У тибе уже зубов нетути, а я забыла, какие они были. Все-е. Отыгра-ались. Щас вот усе у тиливизоров… Господи, дожились. Раньша, ты помнишь, как обнимались? Штоб нихто не видал, а щас… С голыми пупками, да эти, – Никитична показала на свою грудь, – болтаются наружу, а уж… срамота. Цельнай день показавают хто зная што, а вечером главнай батюшка о Боге говорить. Какой уж тут Бог, если бабы у кинах на мужиках верхом катаются, да ишо и голаи. Прости, Господи, што успомнила, у большой праздник.
Никитична перекрестилась и три раза сплюнула.
– Кхы, кхы. У-ух! Бабка, да што-то яишница не лезя. Праздник жа, – напомнил Андреевич своей жене о Троице.
– Да то-то. Прямо с вутра. Лад-но, щас. На удивление Андреевича, Никитична вернулась довольно-таки быстро с бутылкой вина, видно, приготовила давно, две недели она ж ведь никуда не выходила, а может, кто принес.
Я оставляю хозяина с хозяйкой одних, пусть спокойно позавтракают, все равно они после него будут отдыхать. Андреевич посидит с газетой, а Никитична, убрав со стола, приляжет.
… А вот уже и десять часов. Хозяйка дома, медленно передвигаясь по передней, подошла к окну и, раздвинув занавеску, смотрит на улицу. Постояв несколько минут, она вздохнула и направилась в заднюю, где ее дед…
– Почита-аю га-зе-ту. Вот то-то тах-та читаишь?
– Уф! Што? Как? А-а? – испуганно отозвался Андреевич.
– Храпишь на усю хату, читальник.
– Не! Я токо глаза закрыл.
– Ага, ага, то-ко. Два часа рулады справлял. То-ко.
Так за незлобивой перебранкой Егор Андреевич со своей женой не заметили, как прошел еще целый час праздничного времени.
– Бабк, я наверна, чуть-чуть пройдусь, а то штой-та,.. – хозяин не закончил озвучивать свои мысли, вздохнул, кашля-нул, потом поднял ногу и, посмотрев на комнатный тапок, протяжно хмыкнул. – Чей тухли надеть ба?, Троица ж.
– Опять сурков глядеть пойдешь? Так ты к ним в гости ходишь уже три месяца и усе никак не дойдешь. Опять жа на вухах домой прилезешь. Ох, Господи, горе мне с тобою.
Вы, может, подумаете, что Никитичне горе с Богом, не-ет, это она горюет по поводу того, что каждый раз, как только ее Андреевич уходит посмотреть на сурков-байбаков, которые поселились в лощине за околицей их села, так назад приходит под такими градусами, что на приборе по фиксированию степени опьянения не хватило бы делений. Но что интересно в таких походах, так это то, что ее хозяин еще ни разу не дошел до нор сурков. А теперь вот два дня праздника, тут уж, если не к суркам, так пойдет еще куда-нибудь.
В половине двенадцатого Егор Андреевич, в новой, цветастой, с козюльками, рубахе и в сундуковых брюках, в начищенных туфлях, выбритый, с выбивавшимся из-под фуражки-восьмиклинки седым, но закрученным чубом, медленной походкой шел в самый дальний конец села. В этот раз он твердо решил побывать в поселении сурков. И не просто побывать, а посидеть там и походить, чтобы его бабка потом не говорила, что за три месяца он так и не добрался в гости к толстячкам-байбакам.
И вот, когда до последней хаты оставалось пройти каких-то сто, а может, и девяносто девять шагов, за его спиной, с правой стороны, скрипнула калитка.
– Андре-ич, штой-то ты мимо? Чей куда надумал в гости? – окликнул шедшего тоненький женский голосок. – С божьим праздником тебя, Андреевич. Глянь, какой нынча-то день. Богушка прямо радуется. А как утром солнышко играло, прямо как малый дитенок. Может, зайдешь, посидишь? А то одной-то скучно праздновать. Ты хоть с Никитичной, а мне то-то… Петрович заходи-ил.
Егор Андреевич вдруг почувствовал, как намерение побывать в гостях у сурков уходит куда-то на задний план, хотя до их нор осталось пройти метров пятьсот, а может, даже и меньше. И еще, что заметил наш земляк, каждый раз, как только он доходит вот до этого места, из калитки выходила Зинаида Кузьминична и все его планы… летели в тар-та-ра-ры.
– Егор, да успеешь сходить куда ты шел. Глянь, какой день длинный, а щас только обед. А у меня как раз там кое-что есть, – продолжала Кузьминична. – Троица-то праздник какой, за-ходи, заходи, заходи. Тут вот прямо за столик.
Во дворе, под небольшим навесом, дед односельчанки (муж), царство ему небесное, еще лет десять назад обустроил у забора под большой вишниной место, где можно было посидеть с мужиками. Хозяин усадьбы три года назад умер, а стол и скамьи под навесом остались. Вот и теперь на столе под цветастым большим куском материи что-то было приготовлено как… и в прошлые разы.
– Я тут бутылочку достала, сало вот, яишенка, хлебушек, – не умолкала Кузьминична.
– Кхы, кха, кх…кык…ку, – поперхнулся Андреевич, уви-дев бутылку самогона и закуску.
Конечно, его ровесница напускала туману про бутылку, он-то знал, что хозяйка гонит самогон и, может, это делала даже прошедшей ночью, но наш земляк не придавал словам Кузьминичны никакого значения. Главное, что на столе стоя-ла, хоть и начатая, бутылка и было что закусить.
– Садись, садись, Андреич, – суетилась его бывшая одно-классница по первому году обучения в школе.
– Тебе как, стаканчик (сто пятьдесят грамм) или половиночку? – заглядывая в глаза, спросила хозяйка нелегального для милиции питейного заведения  и реального для жителей села, имеющих склонность к… «посидеть за столом и поговорить по душам»,
– Ды-т-тсь, эт-то…
– А-а, значит, полон, – опередила с ответом Кузьминична своего гостя.
Громко крякнув, Андреевич выпил сто пятьдесят граммов крепкого самогона, вытер тыльной стороной ладони рот и, скривив гримасу, начал шарить рукой по столу.
– Вот-вот, кусок хлеба возьми. А вот солененький огурчик. Бяри, бяри. Да ты садись, Егор. Ну что ж ты будешь стоять. Во-от. Бяри ложку, хоть вилку. Во-о…
Андреевич нюхнул кусок хлеба, вытер рукавом набежавшую слезу и начал закусывать. Взяв рукой кусочек сала, он долго его разглядывал, как бы соображая, что с ним делать, а отправив в рот следом за хлебом, долго гонял языком по редколесью оставшихся зубов, намереваясь поудачнее приспособить свиное достояние для пережевывания.
Минуты две наш земляк старался хоть бы раза два прида-вить ускользающий кусочек солено-сладкого сала, но у него ничего не получалось, тот никак не хотел оставаться на каком-либо из девяти зубов. Пришлось глотать целиком.
– Может, еще? – раздался тихий голос хозяйки.
– Ы-ы, – промычал Андреевич, не раскрывая рта, он вспомнил, что дорога назад у него всегда бывает длиннее, чем в этот конец. – Не-ет, я пошё-ёл, – вставая из-за стола, на полном серьезе проговорил гость, давая понять, что пить больше не будет. – Я пошё-ёл.
– Андреевич, так я запишу. Сто пятьдесят – пятнадцать, сало, хлеб и… яйцо… всего двадцать рублей, – подвела итог Кузьминична и, смахнув со стола крошки, пошла провожать своего бывшего одноклассника.
– Ну, Егор, а теперь по азимуту, пошли, пошли, потихонеч-ку, не торопи-ись, – дал себе установку наш земляк и начал покорять мелкими шагами дорогу, ведущую в сторону своего дома.
Самым трудным участком на его пути было место, находящееся в трехстах метрах от Кузьминичны. Здесь он часто попадал в ситуацию, из которой ну никак нельзя было выкрутиться просто так. Вот и теперь.

В то время, когда Андреевич, четко придерживаясь намеченного маршрута, шагал в юго-восточном направлении, немного в стороне замаячила фигура односельчанина и участника застольных посиделок – Юрия Петровича, того самого, который был у Кузьминичны раньше него (Андреевича).
– О-о, Андреич, здорово. С праздником, – проговорил пьяным голосом «Гагарин», так часто называли Петровича селяне, и потянулся к Егору с намерением обнять и поцеловать. – А мы-ы ту-ут отдыха-ем, – показал он рукой на маленький домик, спрятавшийся в зарослях бузины, сирени и еще какой-то кустарниковой мелочи.
Андреевич еще не успел даже и подумать, как его ноги уже сами свернули в сторону голосов, доносившихся из-за кустов.
– Андре-ич! Хто при-ше-ел! Сади-ись во-от суда, – потянул Егора за руку смуглолицый мужичок с курчавой бородой… – Ему штрафной, он пришел поздно.
Выпив чуть-чуть неполный стакан, Андреевич почувствовал, как в голове временами начало что-то куда-то плавать, в глазах появились цветные картинки. Он что-то брал с импровизированного стола, пихал в рот и, немного пожевав, старался проглотить. Потом ему подали маленький стаканчик. Пили за Троицу. Пошло хоть и с отрыжкой, но все-таки снос-но. Часа два, а может, и три или же меньше часа квинтетом пьяных голосов пели «Катюшу», «Степь да степь кругом», про Ермака и еще что-то, понятное только им.
На середине самой хорошей песни про рябину, которая чахнет одна у какого-то тына, Андреевич вдруг начал замечать, что в их слаженный коллектив затесалось много чужаков, да и «стол», устроенный под кустами  прямо на траве, почему-то стал шире и длиннее. Но еще больше он уди-вился, когда у него вместо одной правой руки оказалось три и все они держали по стакану.
– Э-э, не-ет. Три стакана я не осилю, – пробежала в пьяном мозгу мысль.
Андреевич уже приметил, как только у него появлялось три правых руки со стаканами, это означало, что надо искать этот самый азимут и двигаться  домой. Вот и теперь. Никому ничего не говоря, он взялся руками за ствол какого-то нетолстого дерева и, унимая дрожь,  преодолевая  «ватность» в ногах,  хоть и с трудом, но встал и направился к выходу на дорогу, где можно будет наметить и увидеть тот самый… клен, на который ему нужно будет идти, а за ним до своей хаты и рукой подать.
– Его-ор, ты меня слышишь? Двести пятьдесят – двадцать, два яйца – пять, хлеб, лук… Всего сорок рублей, – донеслось до его сознания из какого-то куста.
Андреевич нетвердо вышел на дорогу и начал медленно поворачиваться из стороны в сторону, стараясь отыскать клен. Но перед его глазами почему-то были одни дороги.
– Черт их возьми, – в сердцах проговорил Егор. – Када их успели токо накатать?
Повернувшись на месте несколько раз, наш земляк понял, что он заблудился. Но вдруг его осенила нужная мысль.
– Када я отсуда иду домой, то митрошкин кобель гавкая сзаду, а рыкина сучка лязгая справа. О! А во-он и кле-ен.
Ступая по накатанной дороге, Егор Андреевич закрыл глаза и переключил свою систему управления пешим ходом на «автопилот», ибо с открытыми глазами, из-за «обилия дорог» найти свою у него не получалось. Теперь же его ноги точно топали по узкой накатанной дороге в нужную ему сторону. И стоило Егору немного шатнуться туда, где росла трава, как ноги тут же выносили тело на чистую от растительности земную твердь. Если бы в этот момент кто увидел Андреевича со стороны, то мог подумать, что идущий спит на ходу и, конечно же, ошибся бы, наш земляк не спал, он находился в состоянии дремы.
  Миновав клен, Андреевич понял, что до его огорода осталось всего девяносто два метра, но они, эти метры, всегда, вот уже года три, бывали самыми трудными, а особенно последние сорок два с половиною. Так  получилось и теперь. Протопав от клена чуть больше того, что осталось, наш земляк почувствовал, как силы покидают его ноги, и только голова еще соображала, что на дороге лежать нельзя.
– Туда, ту-да, – бормотал себе под нос Андреевич, свора-чивая с дороги на тропинку в высокой некошеной траве. – Уф, – только и смог произнести Егор и тут же повалился в траву.
Некоторое время Андреевич ворочался, он, вероятно, оп-ределял для себя свое «транспортное положение», ну это когда человек еще способен хоть и медленно, но двигаться вперед. И, представьте, нашел. Положение это оказалось четвереньками. Да, только на четвереньках наш земляк мог преодолеть сорок два с половиною метра. Ориентиром на этих метрах для Андреевича теперь была сама тропинка и высокий куст порослей клена в ограждении его огорода.
Передвигаясь в высокой траве, Егору часто приходилось поднимать голову и корректировать свой дальнейший путь. Несколько раз он ложился в траву, но каждый раз заставлял себя ползти дальше.
– Давай, Егор, да-вай. В огород да-вай, – уговаривал себя Андреевич, путаясь в высокой траве.
Последний привал был сделан в пяти метрах от ограждения, которое не столько выполняло защитные функции, сколько указывало или обозначало границу участка. Ну сами подумайте, могли ли быть две жердины, привязанные к кольям, ограждением, да еще если одна закреплена на высоте более чем на полметра от земли, а вторая на столько же выше нижней. Вот это ограждение и стало для Егора самым большим препятствием.
 Представьте себе, хозяин огорода на свою территорию первоначально хотел ступить, перебравшись через жерди. Од-нако, сколько он ни старался это сделать, у него ничего не получалось. Семь раз Андреевич поднимал правую ногу над верхней жердиной и семь раз с кряхтеньем падал в траву. Вконец обессилев, хозяин огорода с полчаса набирался сил, сидя на коленях и что-то нашептывая себе под нос.
После отдыха Егор привстал и попробовал пролезть между жердинами. Охая, ахая, ругаясь и громко сопя, он просовывал голову в куст кленовой поросли, хватаясь руками за ветки, ломая их, и тут же падал вниз. Таких попыток было больше десяти, но все они закончились тем, что наш земляк свалился под куст и, перевернувшись на спину, оказался на своем участке. А вскоре из зарослей эспарцета, пырея и прошлогоднего чеснока послышалось сопение и тихий присвист.


ЧЕМЕРИЦА

Прежде чем приступить к рассказу о случае, происшедшем  на одной из ферм… колхоза… района и такой-то области в тот погожий и пригожий августовский день, мне придется,  любезный мой читатель, кое с чем и кое с кем вас позна-комить.
Итак. МТФ – молочнотоварная ферма. Это одно или не-сколько животноводческих помещений, предназначенных для содержания дойного стада (коров) и подрастающего поколения всех возрастов, мастей и всякой там упитанности, безрогого и с рогами, в будущем крупного, а пока просто скота. О пород-ности, яловости, лактации и комолости, с удойностью и привесами с отвесами, а также о жирности с товарностью и сохранности с выбраковкою я вам рассказывать не буду ввиду того, что и сам в этих вопросах плаваю, как топор в проруби. Да если по правде, мне просто не хочется забивать вам головы, всякими там летними пастбищами, зимним стойловым содержанием, кислотностью и протеинами, копытной гнилью и маститами, контрольными дойками с загрязненностью и концентратами с корнеплодами и этими… растелами с прививками и бруцеллезом. И вы согласитесь со мной, что вам это совсем не нужно, можно сказать, до лампочки. И правильно. Ну зачем вам знать, что корову, прежде чем подоить, надо накормить.
А вот, что кроме основных помещений, в которых содержится скот, в состав МТФ входит множество подобных строений, об этом, вероятно, следует, коротенько так, упомянуть. Склад для зерна нужен? Нужен. Гараж? Тоже. Молочный пункт? А как же. Трактора и другой какой-нибудь инвентарь? Ну ка-ак без него-то. А са-ра-аи для кормов? О-о, да-а. Скот-то кормить надо.
А теперь скажите мне. Вот это все хозяйство может обходиться без человека, который бы нес ответственность за работу и сохранность, который бы каждодневно и ежечасно окидывал своим хозяйственным оком все то, о чем я вам коротко поведал только что? Не-ет. Нет и нет. Поэтому на каждой такой МТФ имеется… заве-ду-ющий. А у этого заведующего, в его, так сказать, подчинении находится целый коллектив: доярки, механизаторы, фуражиры и скотники по уходу за животными, слесари, электросварщик, бригадиры и сторожа. Без учетчика и кладовщика тоже нельзя обойтись, точно так же, как и без ветеринара, зоотехника и мирошника с телятницами.
Видите, сколько людей набирается, и всем и всему надо дать ладу. Хотя-а без отклонений и этих… ну… сбоев и всяких там выкрутасов и завихрений иной раз и не обходится. У нас ведь не неметчина или какая-нибудь Нидерландия с их пунктуальностью и дисциплиной и всякими там правильностя-ми. У нас… Мы!
А теперь, когда вы уже знаете о-чень даже много, мне осталось познакомить вас с участниками того самого случая, о котором я вознамеривался вам рассказать, прямо сразу, как только написал заголовок.
Заведующий МТФ – Данил Сергеевич. Мужчина средних лет, то есть где-то от сорока до сорока пяти. Роста он невысокого. Лицо типично сельское, с напускной строгостью и загадочностью.
Фуражиры. Ну это те, которые занимаются раздачей кормов скоту. Их трое. Мамошин Илья Федорович, Федор Максимович Зюзюров и Крышин Петр Макарович.
Первый из этой троицы прожил уже пятьдесят пять лет и потому выглядит старовато, да и рост давно пошел уже в обратную сторону, то же происходит с упитанностью и весом. Он смуглолиц, а может, это от  небритости. Средний – Федор Максимович. Этот еще не дожил до тридцати лет два месяца. Он выделяется на МТФ своим ростом, гладкой выбритостью и мужицкой притягательностью. Недаром же все доярки  глаза проглядели на него. Но главное его достоинство – это нежад-ность к спиртному.
Федор Максимович, если и выпивает, то он всегда перед тем, как поднести стакан ко рту, долго его рассматривает, крутит в руках, вздыхает, а временами может и отвернуться в сторону.  Но и после этого он не заглатывает жидкость огненную, а так, знаете, возьмет чу-ть-чуть  в рот и как бы смакует, ну это для того, чтобы убедиться, что весь его организм, а особенно внутренности, согласны принять на временное хранение и дальнейшую переработку данный вид градусосодержащего продукта. И только если намечается консенсус (спасибо могильщику СССР – Горбачеву М. С. за это слово), тогда Федор Максимович выпивает содержимое стакана.
И Петр Макарович. Этот человек – ну прямо большущая противоположность всем трем, о которых я вам рассказал чуть выше. Во-первых, он толстый, рыжий, возраст тридцать шесть лет. Со спиртными напитками дружит вот уже пять лет. Он больше всех любит порядок, не терпит, когда что-то лежит плохо или кособоко. Особенно, если это, «плохолежащее», еще и лишнее. Из-за своей любви к порядку Петр Макарович часто попадает впросак. Его одежда проста  и практична: резиновые сапоги и штаны, заправленные в них, рубашка, пережившая две стиральные машины, и верхняя одежда – халат покроя «смерть Кардэну», по цвету схожий с лужей после сильного дождя.
Вот теперь я, со спокойной совестью, могу приступить к изложению основного материала. Только нам с вами придется перенестись в прошлый день, то есть во вчерашний. А вчера было воскресенье, поэтому на работе многие отсутствовали. Не вышел на трудовую вахту и мирошник, к нему, видите ли, нагрянули гости – дети  из областного центра. Коров же без концентратов оставлять никак было нельзя, ввиду того что они, сразу же на следующий день, не дадут молока, ну, уменьшат надой, а за это по голове не погладят, а потому Данил Сергеевич попросил Петра Макаровича намолоть для дойного стада муки.
Петр Макарович, как истинный крестьянин, душевно болеющий за высокие надои молока на ферме, дал самое боль-шое согласие и немедленно заступил на вахту. Через час и. о. мирошника вышел из склада, весь осыпанный мучной пылью, и поднял руку (правую) вверх, что означало для его соратни-ков и тракториста с телегой – «можно забирать». Сказано–сделано. Мешки погрузили в телегу и хотели уже было отъез-жать, как вдруг в самом углу, в темном месте, заметили лежащие в неподобающей позе два мешка. И. о. мирошника от такого безобразия чуть не лишился чувств. Лишних! И плохо лежат. Спасибо ребятам, ну, мужикам – помогли… уже через час у них в подсобке, под телогрейкой на топчане, лежали две бутылки самогона, который оказался высококачественным напитком шестидесятиградусной крепости и загорался от пламени спички прямо в стакане, который держал в руке заве-дующий фермой.
Фуражиры, конечно, не сказали своему начальнику, что сей божественный напиток они… «купили»… за два мешка муки. Хотя какая это была купля? Это ведь простой товарообмен, о таких сделках еще Карл Маркс писал в своем знаменитом труде «Капитал», только там овцу меняли на муку или на соль. Но ведь ситуация схожая. А Данилу Сергеевичу не сказали, чтобы того совесть не глодала, она ведь может и до инфаркта довести.
Две бутылки никак не повлияли на качество труда. Коровы были накормлены, подоены, и обслуживающий персонал со спокойной душой мог отправиться по своим домам, что и было сделано. Не остались в стороне и наши знакомые. Так и закон-чился их рабочий день.
Ну и о понедельниках. Как вы знаете, эти дни везде, всегда и у всех народов бывают тяжелыми. Вон, у каких-то там ост-ровитян даже не растут кокосы и не ловятся крокодилы. В наших местах хотя и нет кокосов с крокодилами, а понедельник тоже хреноватый, да, наверное, таким и останется на все века человеческой жизни. Особенно он оказался трудным для Петра Макаровича, Федора Максимовича и Ильи Федоровича. Они ведь прошлым  вечером по дороге домой распили еще одну бутылку, которую им вручил собственноручно сам хозяин двора, где нашли пристанище два мешка муки.
    – Это вам, мужики, задаток, уж больно мука хорошая, – сказал он и выразил им (Петру, Федору и Илье) большое крестьянское спасибо. – Привозите хоть каждый день, оплата сразу и в полном объеме, – обнадежил напоследок хозяин и даже улыбнулся, это означало, что бутылки будут налиты по самую пробку.
Вот и болели теперь у фуражиров головы, и не просто болели, а трещали так, что аж в пятки отдавало, а у Петра – у того в боку даже закололо.
– Фе-дор, ты как? У меня башка раскалывается, – пожало-вался Илья. – Петька, тот совсем вот исходя. Хоть бы что-нибудь глотнуть.
– Му-жи-ки-и, у вас ничего нетути? Ха-на. Не мо-гу-у, – застонал вчерашний мирошник. – Этот куркуль штой-то в свою самогонку подмешавая. Можа, демидролу? Дюжа по мозгам бье здорово. О-ой! И ма-га-зин не ско-ро откро-ется.
Троица не находила себе места. Федор Максимович даже кислое молоко пил, но кроме кипения в животе и кисломолочной отрыжки никакого улучшения для своего организма он не заимел, однако головные боли переносил без стонаний и кряхтений. Когда их мучения достигли пика своего воздействия, от коровника в свою каморку (конторку, кабинет, офис), почти незаметно, прошел завфермой – Данил Сер-геевич. По тому, как он шел, по выражению его лица было видно, что голова у него не трещит, как переспелый арбуз.
– А наш Сергеич уже, наверное, подлечился? – икнув и скорчив болезненную гримасу, проговорил Петр Макаравич. – Пойду узнаю, можа, у него што есть.
Крышин ушел на разведку, а Илья с Федором направились к большим корытам с водой для поения коров. Это были даже не корыта, в привычном для нас понимании, а целые бассейны. Ну сами подумайте, как может выглядеть перевернутая бетонная плита перекрытия, не пустотелая, а корытообразная, которую используют в промышленном строительстве.
– О-ох! О-ой! У-уф, – стонал Илья, окуная голову в воду и делая глотки прямо из корыта.
Федор же несколько раз припадал к струе, вытекающей из трубы. Он мотал головой, крякал, как утка, а иногда даже по-визгивал.
– Му-жи-ки-и! Э-эй! Скорее, скорее, – раздался голос Петра Макаровича. – Я ж говорил, что начальник подлечился. Я видел, как он поставил бутылку под стол у себя. Вот зараза. Мы так вчера ему полный стакан налили, а он…  …  зажал. Хоть бы по глотку дал.
Все трое быстро скрылись в отдельно стоящем небольшом строении (домике) и прикрыли за собой дверь.
– Давай суда. Пока он (заведующий) пошел к дояркам, мы тут… – суетился Петр Макарович, доставая из-под стола бутылку. – Во! – воскликнул он, показывая друзьям свою находку. – И тряпкой заткнул.
– Стакан, стакан, а то застукая! – скороговоркой, почти прокричал Илья Федорович.
Стакан и полбуханки хлеба нашли в столе завфермой и, сбившись вплотную друг к другу, приступили к «священно-действию».
– Мужики-и, не могу-у, дайте мне первому-у, – простонал Петр Макарович, – до обеда не до-жи-ву-у.
Разливать начал Федор Максимович, как наиболее стойкий, и у него не тряслись руки. Крышин подставил под бутылку стакан, и пока булькала насыщенно-красная жидкость, он от нетерпения успел три раза проглотить набежавшую слюну.
– Фха! – громко произнес Петр Макарович. Залпом, почти одним глотком он опорожнил стакан и, передав его Илье Фе-доровичу, отломил кусок хлеба и начал жадно пихать его в рот. – У-ух! Та ш…о ж э…о …н при…о…ак, – вместе с пережевыванием старался проговорить Крышин.
Илья Федорович крякнул, фыркнул и, облизав губы, начал глотать обжигающую жидкость.
– Ы-ы, о-а, у-у! – замычал вдруг Петр Макарович, сгибаясь и хватаясь руками за живот, он что-то хотел сказать, но вместо слов у него изо рта хлынул поток серовато-мутной массы, лицо его перекосилось в гримасе испуга.
В этот самый момент у Ильи Федоровича затряслись руки, лицо его побелело, и, бросив стакан на пол, он выскочил через дверь во двор. Петр Макарович же продолжал изрыгать из себя все, что содержал внутри. Вытаращив глаза и хватая открытым ртом воздух, он вдруг как-то скорчился и… на всю маленькую комнату-офис Данила Сергеевича раздался оглушительный звук, похожий на разряд молнии в грозовой день, а вскоре через низкие голенища сапог хлынул поток жидких отходов жизнедеятельности организма.
Федор Максимович стоял с открытым от удивления ртом и с испугом взирал на Петра Макаровича, у которого из всех входных и выходных отверстий, дыр и дырочек выливалась, выплескивалась, свистела, пыхтела и пузырилась пахучая жидкость. А вскоре и за дверью раздались звуки, похожие на те, которые исходили от Крышина. Это уже организм Ильи Федоровича скоропалительно очищался от всего содержимого. В связи с тем что Мамошин обут был в туфли, то через несколько секунд после начала «извержения» он начал утопать  в луже, вытекающей из штанов.
Конторка внутри и снаружи заполнялась и окутывалась специфичным запахом, смешанным с утренней прохладой, влагой низинного места и дыханием навозной кучи, с примесью парного молока и «ароматом» сивушных масел вчерашнего самогона. К фуражирам бежал Данил Сергеевич. Он размахивал руками, что-то кричал и вспоминал каких-то святых. Из всего потока слов можно было четко понять одно –  че-ме-ри-ца!
Через полчаса, под дружный хохот доярок, телятниц и других штатных лиц фермы Илья Федорович и Петр Макарович стояли около корыта в одежде, подаренной им еще их родителями при рождении, а Федор Максимович поливал их сильной струей из шланга. Покончив с принятием гидромассажа и облачившись в халаты, Крышин и Мамошин принялись за прачечную работу, а вскоре на ограде выгульного двора были развешаны для просушки рубашки, штаны, трусы и обувь, а летний ветерок уносил последние запахи случившейся аварии.
Чемерица. Многолетнее травянистое растение семейства лилейных, высотой до полутора метров, в ветеринарии препараты чемерицы нашли применение как противопаразитарные средства. Настойки готовят так: одну часть мелко нарезанных корневищ с корнями заливают ста двадцатью частями спирта или очень крепкого самогона, настаивают две недели, отцеживают и сливают в бутылку.
При попадании вовнутрь настоя чемерицы (в случае с фуражирами) замедляется пульс, начинается рвота, понос, выделяется холодный пот.
Что касается замедления пульса и выделения холодного пота, не слышал ничего, а вот об остально-ом…


МЕЖА

Это граница между земельными участками, полями, районами, областями, штатами, округами, а также между государствами большими, очень большими и самыми маленькими. Сколько лет живет на Земле человек, столько времени существуют и споры, конфликты и многолетние войны из-за этих самых границ. Да что там человек. Животные и звери в дикой природе и даже собаки во дворе какой-нибудь организации домашние кошки и те ведут постоянную борьбу за отстаивание, своих территориальных владений.
Конфликты на уровне государств возникают повсеместно и часто. Остров Доманский стал «яблоком раздора» для СССР и Китая, между которыми, казалось бы, существовала «вечная дружба», скрепленная подписями и гербовыми печатями. А Россия с Украиной чуть не устроили большую драку из-за какой-то там косы. Воюют Израиль и Палестина… Все. Больше не буду приводить примеры. Это ведь книга  о неко-торых сторонах жизни селян, а не фолиант с описанием межгосударственных разногласий, перерастающих в мелкие и крупные войны, в которых гибли и гибнут миллионы ни в чем не повинных людей.
Масштабные исследования по поводу того, что мной было затронуто, я оставлю людям, которые по долгу своего положения обязаны заниматься этим каждодневно и даже ночами. Я же хочу вам сейчас поведать о некоторых конфликтных ситуациях, имеющих место быть тут, у нас, на наших границах-межах. Танки и самолеты, конечно же, селяне не применяют ввиду их отсутствия, а вот тяпки, палки, вилы и словесные обороты нелитературного содержания в разрешении межевых разногласий используются довольно часто. Давайте мы  с вами оставим за пределами этих строк межгосударствен-ные споры, а посмотрим, как живут две соседки – баба Даша и баба Маня.
Село Веслица раскинуло свои хатки, дома и домищи пришлых  «новых русских» на холмах и в низинах, на южных, северных и восточных склонах правого берега тихой и незаметной речушки Сухая Плата. Это село когда-то было многолюдным и довольно богатым, а в двадцатые годы про-шлого столетия даже побывало волостным центром.
 В местной участковой больнице жители села лечились от всяких существующих болячек, рожали детей, а зачастую и умирали в ее стенах. В школе, построенной еще в одна тысяча восемьсот девяносто девятом году, познавали азы наук крестьянские дети. Теперь же от села остались одни «рожки да ножки» – не стало больницы, школы, клуб продали частнику, а число местных жителей уменьшилось в двадцать пять раз.  Скучна и тосклива стала жизнь на селе. Вечерами одни собаки гавкают, да гуляет по улицам кладбищенская тишина.
Подождите. А о чем я пишу? Простите меня, это я, вероятно, оттого, что сейчас за окном непроглядная, сырая, промозглая ночь с седьмого на восьмое декабря уходящего, шестого года третьего тысячелетия. Морозов нет, а вот грязи по самые уши. Может, все вместе взятое и является причиной моего мрачного настроения? Я ведь намеревался написать о соседках бабе Мане и бабе Даше.
Ну ничего. Утешаю себя тем, что поезда и те другой раз соскакивают с рельсов и прыгают по шпалам, а легковые машины вообще без кюветов жить не могут. А тут… авария без причинения телесных повреждений.
…Баба Маня и баба Даша живут рядом вот уже девятнадцать лет, три месяца и пятнадцать дней. Первые девять лет, три месяца и пятнадцать дней они жили душа в душу. Тогда баба Маня и баба Даша были еще тетями и имели в своем распоряжении по мужу и по два ребенка. Друг друга они если и замечали, то, поприветствовавшись, тут же расходились. Стоять и долго разговаривать у них времени не было, семьи отбирали на поддержание своего очага все двадцать четыре часа одних суток, а иногда приходилось занимать два-три часа и у следующих.
А что вы думаете? Муж ухода требует? Требует. Это вам не поросенок какой-нибудь, тому наложила в корыто мешанки, и будь здоров, а этого надо холить и лелеять. На стол ему, видите ли, надо подавать то, что он любит и уважает, а другой раз еще и налить стаканчик водочки или винца. Ну это после того как он (муж),  перед тем как взять в руки ложку, покрях-тит, покашляет и поерзает на табуретке, как будто в ней гвоздь торчит. Таким манером он дает понять жене, что у него во рту пересохло и аппетит куда-то пропал еще с самого утра, а потому… Правильно. Баба Маня или Даша ну прямо обязаны  знать, что  надо для его иссушенного организма.
Другой раз кто-нибудь из соседок в сердцах вдруг возьмёт да и скажет: – Мой совсем уже заелся, как сядя за стол, так и давай копать носом: и борщ плохой, и картохи переварились, ну прямо хуже поросёнка. Да того хоть осенью зарезать можно, а этому еще и стирай, и  ублажай. А де-ти. Пока пособираешь, накормишь, помоешь, спать уложишь, а самой уже даже прикорнуть времени нетути. 
Вот видите. Поэтому и жили соседки в мире и согласии. Последние ж десять лет по воле судьбы баба Маня и баба Даша остались одни. Мужья торопливо ушли к своим предкам, дети разъехались, а двое даже улетели на самолетах в какую-то тьму-таракань. Оставшись одни, соседки обнаружили кучу свободного времени, с которым они не знали что делать. Кроме кучи времени баба Маня и баба Даша нашли и другое. В их соседских отношениях уйма шероховатостей и вообще таких моментов, которые искажали вроде как спокойную жизнь. А всему виной стало, как ни странно, их соседство, а точнее – та самая граница, разделяющая их усадьбы.
 Баба Даша вдруг увидела, что соседка три раза за лето белит глухую стену своей хаты и, представьте, топчется свои-ми сапожищами по ее двору.  Мало того, что топчется, она еще и ведро с водой, и таз с глиной ставит на подорожник, рас-тущий во дворе бабы Даши.
   – А ш-шоткаю тах-та кивая, што глина лятить у разнаи стороны, – жаловалась иногда селянка. – А када даждя и-идя, то ета глина опять стикая на двор.
   – Ие котяра у меня пискленка учорась унес, – всхлипывала уже баба Маня. – А када его слопал, то лег на сарайную крышу и зыркал одним глазом из-под лапы на мой двор, штоб, значит, спиреть ишо одного, а можа, и двух.
Ну это были дворовые и кошачьи недоразумения. Настоящие ж баталии разыгрались на границе двух огородов, или, как эту разделительную полосу у нас называют, – на меже. На узкой дорожке соседки иногда забывали, что они жили в мире и согласии долгие годы, что эта чертова дорожка тогда была широкой и по ней можно было все, что выращено на огороде, возить на двухколесной тачке.
А теперь… Мы вот с вами сторонние люди. Давайте посмотрим и послушаем, до чего дошел накал страстей в межевой войне между бабой Маней и бабой Дашей.
… Как только сошел последний снег с огородов, обе соседки выходили за калитку и незаметно для противной стороны пробовали землю, на предмет ее сухости, резиновым сапогом. Сделав три-четыре шага по двадцатисантиметровой дорожке, каждая из них оглядывалась назад и смотрела на след.
–  Чей ишо рано? –  еле слышно говорила баба Маня.
–  Ишо сыровато –  думала про себя баба Даша, ну это чтоб не услышала соседка.
А чтобы следов не увидела, к примеру, баба Маня, баба Даша рыхлила землю тяпкой и веником старалась замести последние улики  своего пребывания на меже.
Весна брала, однако, бразды правления погодой все больше и больше в свои, так сказать, руки, и наступил день, когда в огороде стало сухо.
–  Соседка, там уже сухо. Надо межу топтать,  –  громко и как-то отрывисто оповестила баба Даша бабу Маню,  вышедшую из калитки в палисадник. – Бяри веревку, пошли колья ставить. А то потом будишь говорить што я топчу твою землю. А колья поставим, сразу будя видно иде ходить.
–  А чего их ставить? Ходить жа будя плохо, –  постаралась уйти от предстоящей работы баба Маня. –  Мы каждый год их ставим. Нехай стоять прошлогодние.
–  У прошлом году ты их закапавала и на цельную лопату, два кола, поставила в мой огород. Я нынча замерила и получилось, што колья ети стоять вот на цельную мою четвирть. Значит, на стоко твой огород ширше маего, где стоять эти калы. Во-от. На цельную четвирть.
Через полчаса соседки натягивали десятиметровую веревку и закапывали в землю метровые ракитовые колья. По мере удаления от своих дворов было видно, что и после этой разметки им не миновать разногласий. Колья стояли, как пьяные мужики, да еще и смещались то в одну, то в другую сторону. Этот недостаток сохранился до самого окончания межи через сто тридцать метров. Ходить по новой разметке соседки договорились так, чтобы не затоптать чужой огород. Как? Пока я не знаю и сам. Придется ожидать. Назад баба Маня и баба Даша возвращались каждая по своему огороду. По всей видимости, они и сами пока не знали, как надо ходить по новой меже, не затаптывая огород ни свой, ни чужой.
Рано утром следующего дня баба Маня потихонечку зашла в свой камышовый сарайчик и, раздвинув в стене пустотелые стебли, припала одним глазом к смотровой щели. Стоять было неудобно, ныла спина и побаливала шея. Переминаясь с ноги на ногу, баба Маня терпеливо ждала, когда же выйдет на но-вую межу ее соседка. Вчера она не смогла понять, как это надо ходить, чтобы не затаптывать чужой огород.
– Чужой нельзя и свой жалко, – пожала плечами баба Ма-ня. – А как жа хадить-та?
А в сарае, по другую сторону разделяющего  забора, сидела баба Даша. Она обустроила свой наблюдательный пункт так, что можно было и сидеть, и стоять, а по желанию даже и полежать. Бывший дедов верстак, устроенный у окна, давал ей такую возможность. Первой не выдержала баба Маня. Чтобы не стать, по ее разумению, совсем горбатой, она удалилась от смотровой щели и, думая, что соседки нет дома, смело пошла прокладывать первый след по новой разметке.
Первые шаги по узкой дорожке давались с трудом. Два раза ее шатнуло, и она вынуждена была выставлять   в сторону ногу, обутую в резиновый сапог.
– Тах-та я увесь свой огород затопчу. И как тако ходють эти селедки (она имела в виду манекенщиц на подиуме, которых видела по телевизору)? И попробовала идти, как они, не получилось. – Да у мине ж ноги дюжа толстаи и стараи, да и задница, как… – покачав головой, баба Маня махнула рукой и… зацепилась носком правой ноги за левую пятку.
Потеряв равновесие, соседка бабы Даши грохнулась на чужой огород. В это самое время пропищали навесы калитки и за спиной упавшей раздался срывающейся крик:
– Ах ты лярва обоянская! Ты што, соседка, удумала! Ты што-о, как видьмедь, катаисси по моему гароду. Вот табе! Вот табе! – кричала баба Даша, бегая по огороду бабы Мани.
Пока упавшая вставала и отряхивалась от земли, баба Даша сбегала в свой двор и принесла моток тонкого вязального шпагата. Завязав один конец у самого забора, она довольно швыдко засеменила от кола до кола, привязывая «воздушную границу». Баба Маня еще не успела опомниться от падения, как ее соседка уже стояла возле забора.
– Вот как будем теперь ходить! – глянула она зло на охающую бабу Маню и, переступив одной ногой через шпагат, баба Даша, мелкими шажками затопала по меже. Первый кол, глубоко закопанный в землю, она, подняв юбку, прошла, второй преодолела с трудом. Ей пришлось поднять левую ногу и сделать три прыжка на правой. А тут еще и шпагат оказался намного выше, чем был ранее, он больно терся о ноги, иногда поднимаясь аж до самой развилки. А вот и третий кол, через который пропрыгать с поднятой ногой уже было нельзя. Баба Даша остановилась у появившегося препятствия с поднятой юбкой, не зная, что делать дальше. Дважды она поднимала то правую, то левую ногу, однако ничего не получилось. И нако-нец соседка бабы Мани решилась оставить шпагат справа от себя и начала  поднимать, естественно, правую ногу. Но тут уже леший, видимо, попутал и бабу Дашу. Она зацепилась сапогом за шпагат и упала вместе с колом на огород своей соседки.
– Слышь, Николай, это, наверное, опять бабки ругаются из-за межи? – почесал затылок дед Петр Иванович на самом дальнем кутке (улице).
– Кто-о? – переспросил сын, скородивший огород посевной боронкой (он в это время был и. о. лошади).
– Да баба Маня и баба Даша.
Целый час длилась словесная перепалка соседок, и целый час половина жителей села, работавших на своих огородах, гадала, чем все это закончится.
Многолетнюю междоусобицу двух соседок приостановили их сыновья, которые приехали осенью копать картошку. Они по обоюдному согласию разметили и протоптали пешеходные дорожки посередине своих огородов. И теперь баба Маня и баба Даша ходят в конец своих огородов по своим владениям и не встречаются друг с другом. Однако, хотя война и прекратилась, мир еще спит у кого-то из них в сарае, а может, и у обеих. Потому как иногда соседки вдруг ни с того ни с сего начинают поминать родню  противостоящей, идущей или сидящей стороны до седьмого колена в прошлые времена и до десятого в будущем…
  Вы что думаете, межевая война была только в Веслице? Не-ет. Таких столкновений происходит в каждом селе великое множество. Вот, к примеру, еще один случай.

… Это было… когда я еще работал председателем колхоза. И вот в один из дней летнего месяца, может, июня, а может, и июля, нас с председателем сельского Совета срочно вызвали в райком партии (КПСС), лично к первому секретарю. Нам даже не сказали, по какому вопросу. Быть к такому-то времени- часу, и все тут. Ну что ж, быть так быть, нам не привыкать. Садимся с «советской властью» в машину и вперед.
   У первого секретаря мы были недолго. Он нам вручил письмо и приказным тоном  отправил нас к завотделом по сельскому хозяйству.
  – А завтра быть здесь с письменным ответом. Решить на-до так, чтобы жалоб больше не было.
Заведующий отделом указал нам на свободный стол и углубился в чтение каких-то бумаг, которых на его столе лежало несколько стопок, давая понять, чтобы мы его не тревожили. Усевшись на стулья, мы с Виктором Михайловичем (председателем сельсовета) приступили к изучению очередной жалобы жителя одного из сел нашего колхоза. Генеральному секретарю:
«Уважаемый Леонид Ильич, пишет Вам старый колхозник, участник Гражданской войны,  ветеран тыла, житель села Са-бино, – далее указывался район и область, – Крайнов Михаил Демьянович…»
На четырнадцати страницах, убористым мелким почерком, давнишний колхозник описывал, как много они с родителями работали и какие им пришлось испытать трудности.   
«И вот теперь, когда можно счастливо и радостно жить, мне эту жизнь отравляет мой сосед, кровопийца и душегуб Шибукин Антон Иванович. Он всю жизнь проработал в городе и за все годы только всего два раза помогал нашему колхозу в скирдовании соломы. Теперь же этот ненавистник коллектив-ного труда на селе пользуется всеми благами нашей жизни, а именно: зимою на реке заготовляет до сотни снопов камыша, рубит лозу и ловит в реке рыбу, а летом пасет свою корову на колхозном лугу и заготовляет сено. Во дворе он держит много кур и кроликов. Первые, вместе со своим петухом, часто прорываются ко мне в огород, клюют помидоры и копаются под кустами картох. А его петух гоняет моего, да так, что тот не находит себе места. Ну это еще не все. Мордастый кот этого кровопийцы часто приходит ко мне во двор, чтобы подраться с моим Васькой.
Уважаемый Леонид Ильич, я уже писал жалобы в райком партии и в обком и просил их защитить меня, старейшего колхозника и участника Гражданской войны, от моего соседа- душегуба. Просил их построить высокий забор между нашими усадьбами, чтобы через него не могли перелететь куры и не перелазил кот. Забор надо установить начиная с улицы и кончая концом огородов. Потому что на огородах у нас тоже много неразберихи. Мой огород выше соседского, поэтому вся дождевая и весенняя снеговая вода стекает к нему, а у меня потом остаются сухие кочки. Потом у него осенью картохи в кулак, а у меня с куриное яйцо. И еще. За нашими огородами есть маленький лужок, так вот мой сосед и кровопийца выка-шивает больше, чем я, хоть в колхозе не работает. Я прошу Вас, Леонид Ильич, дать команду, чтобы этот лужок передали мне, а я уже буду выделять соседу покоса столько, сколько он заслужил…»
Последние четыре страницы объемного письма Михаил Демьянович посвятил своим болезням, ибо они возникли на почве нервного, каждодневного расстройства из-за козней, которые ему учиняет сосед.
Мы с Виктором Михайловичем знали об этой межевой войне между двумя семидесятилетними стариками. Несколько раз предпринимали попытки их образумить, но ничего из наших стараний путного не получилось. После каждого нашего ухода с их дворов на почтовых крыльях улетала очередная жалоба, уже на нас, в которой говорилось о том, что мы танцуем под дудку соседа-кровопийцы. Кстати, и в этом письме упоминалось об этих визитах с указанием числа, месяца и времени наших появлений.
– Ну, что, заколебал он вас и нас, – посочувствовал нам за-ведующий отделом. – Ехайте, мужики, работайте.
Мы и поехали, и поехали сразу к ним, к нашим непримиримым соседям. Пока катились по полям, лугам и перелескам,  мы с Виктором Михайловичем разработали подробный план урегулирования многолетнего конфликта между враждующими сторонами. Суть его заключалась в том, что теперь уже с нашей стороны предполагалось объявить, а скорее, навязать соседям, по сути, войну без применения, конечно же, боевых действий.

Так, за разговорами, тридцатикилометровый путь нами был преодолен почти незаметно. Когда мы подъехали к усадьбам пенсионеров, у них в огородах велась вялотекущая дискуссия по поводу свободного и бесконтрольного хождения мордастого кота по помидорным грядкам Михаила Демьяновича, с целью освобождения своего организма от отходов жизнедеятельности. Противная ж сторона согласна была  на то, чтобы кот пострадавшего пришел на помидорную грядку хозяина мордастого и тоже «подкормил» куст цветущих «сливок».
Мы не стали прерывать их полемику, а по еле заметной тропинке, через две усадьбы от спорящих, прошли в концы их огородов на небольшой холмик, поросшей хорошим травостоем. По меркам полей колхоза площадь, конечно, была невелика, всего чуть больше гектара, а вот для селянина это был уже целый лужок. По крайней мере здесь можно заготавливать сена достаточно для прокорма двух коров и стольких же телят. Вот мы с Михайловичем и явились сюда, на самую высокую точку луговины. Стоим с ним, рассуждаем, шагами вымеряем предполагаемую стройку, разводим руки в стороны, ну, в общем, создаем видимость какого-то планиро-вания.
Спор в огородах прекратился. Вероятно, хозяева нас заметили и решили узнать, почему в конце их огородов, по некошеной траве, бродят люди.
– Штой-то к нам пожаловали, начальники?! – вместо при-ветствия крикнул еще издали Михаил Демьянович.
Его сосед тоже подошел достаточно близко, однако за пре-делы своего огорода пока не выходил.
– Да вот, Михаил Демьянович, решили мы тут, на этом спорном лужочке, небольшой ворочек для телят соорудить. Хотим поселять здесь каждое лето по сотне теляток маленьких, – начал я посвящать старого колхозника в наши планы. – Но прежде чем начать стройку, мы решили с Виктором Михайловичем с вами посоветоваться, как лучше это сделать. Ну не отдавать же траву вашему соседу.
Михаил Демьянович, услышав мои рассуждения, начал меняться в лице и, повернувшись к соседу-кровопийце, крикнул:     – Ива-нович, иди-ка суда! Иди быстреича! – И не дожидаясь, пока тот подойдет, Демьянович пошел к нему навстречу. Скорее всего, это было сделано для того, чтобы сообщить ему об услышанной новости.
– Как же вы суда телят будете загонять? – поинтересовался уже Иванович.
– Где? Да вот возьмем сделаем неширокий прогон между вашими усадьбами, все равно у вас огороды в натуре больше, чем по шнуровой книге, – огорошил соседей председатель Совета. – У вас, Демьянович, сколько земли? А у вас, Ивано-вич? Вспоминайте.
– Дык, это самое, – начал первый.
– Видите ли, – замялся второй.
– Во-от. У вас у каждого на пять соток больше, чем записано. Я прошагал, пока шел сюда, – продолжил Виктор Михайлович. – А прогон займет всего четыре с половиною сотки. По две с небольшим от каждого. Загоним завтра бульдозер, проедем туда-сюда пару раз, дадим вам кольев…
– Мы дадим бригаду строителей, колья, жерди, проволоку и гвозди… Ребята за один день тут управятся, – поддержал я предсовета. – Да и вам будет спокойнее и веселее, а то живете на отшибе. Ругаться вот начали. Решение правления и исполкома сегодня уже будет на устройство прогона. А вы как раз сможете работать тут сторожами.
Демьянович и Иванович слушали нас, не проронив не единого слова. Они, вероятно, обмозговывали создавшееся положение и прикидывали, как можно выкрутиться из данной ситуации с меньшими для себя потерями.
– А ежели мы не соглашаемся, штоб тут был прогон? – спросил Иванович, прищурив правый глаз.
– Ну, не соглашаетесь, тогда ваши огороды станут короче, – спокойно пообещал предсовета, – а телят можно гонять и по соседнему огороду, все равно он бесхозный. Да на нем можно и ворок устроить, а сюда теляток гонять.
– Деды, если бы вы мирно жили да не трепали нам нервы, то мы бы оставили этот гектар, черт бы с ним. Но вы же може-те поубивать друг друга из-за этой межи и из-за своих котов с петухами. А так у вас будет полоса, как на границе, широкая, с колючей проволокой и жердями, – успокаивал я Демьяновича и Ивановича.
Понимая, что соседям надо поговорить, я предложил пред-совету посмотреть на будущий водопой. Однако нам этого сделать не удалось.
– Виктор Михайлович, Сергей Ильич, можно с вами поговорить! – раздался голос Демьяновича. – Оставьте этот лужок. Мы будем жить мирно. Токо не надо к нам телят давать в соседи.
– Ну это как уже в районе посмотрят, и согласятся они или нет, мы не знаем. Это надо ехать.
– А вы скатайтесь и скажите:  мы будем жить  тихо и спо-койно, – попросил уже Иванович.
– Что, Михайлович, попробуем договориться? Я только боюсь, а вдруг деды не выдержат да опять поругаются?
– Нет. Нет. Што вы, да мы, да так… да этак…
После этой встречи зажили деды в мире и согласии.
Как видите, иногда небольшой обман может остановить многолетнюю тяжбу с многочисленными жалобами во все инстанции. Деды нас не подвели, а Демьянович больше не тратил бумагу и не заставлял делать бестолковую работу  вы-шестоящие  властные инстанции.


ОХОТНИЧЬИ  БАЙКИ

Если вы, уважаемый читатель, думаете, что я сейчас начну вам рассказывать объемные и захватывающие истории о великих охотниках нашей округи, которые своими познаниями и приключениями превзошли себе подобных в иных местах, то вы ошибаетесь. А может, вы ожидаете, что в моих небольших рассказах узнаете о том, как тот или иной любитель такого способа общения с природой заполучил зайца величиной со слона, то я вас сразу предупреждаю, лично мне ни разу в жизни не приходилось видеть косого таких размеров, а потому я рекомендую вам отложить книгу в сторону, и будет лучше, если вы займетесь общественно полезным трудом. Каким? А спросите свою половину, друзей или родителей, можно и детей, чем вам заняться с пользой для окружающих.
Для тех, кто все-таки решил продолжить чтение, сообщаю, что в небольшом разделе данной книги об охотниках я поведаю вам обычные байки, о которых большинство людей сразу же забывают, ибо они передаются от человека к человеку воздушно-капельным путем, как простой грипп или насморк. Я же решил для более прочного закрепления услышанного кое- что передать на хранение бумаге. А вдруг кому понравится. Первой байкой из сохранившихся в памяти будет…


Шуба

Давно улетели утки из наших краев, и протрезвели у охотничьего люда головы от обмывания открытия охоты на тех, кто носит круглый год пушистую меховую шубку, затихли крики, стуки и всякие там тарахтения погонщиков в первый день стрельбы по копытным, уже и снег выпадал дважды и трижды таял, а наш земляк Прохоров Анатолий Давыдович все никак не мог уговорить себя сходить на охоту, даже для того, чтобы отметиться. Каждый раз, как только его приглашали, у него находились причины не ходить. Ну вы сами подумайте…
В день открытия охоты на уток у нашего земляка оказался совершенно пустым патронташ. Ни одно-го патрона. Он, видите ли, за всю неделю не смог найти старый валенок, который в прошлом году использовал на пыжи. Ну не нашел. Все время эта чертова обувка валялась с краю на потолке, а тут взяла и пропала. Вот скажите, положа руку на сердце, причина уважительная? Только чистосердечно. А ведь из затруднительного положения можно было выйти, если бы наш Давыдович захотел посидеть в камышах. Да у него в передней, под кроватью, лежали новые серенькие валеночки, купленные, случайно, месяц назад. И если бы они лежали дальше к стене, то еще ладно, можно было сказать, что не видел. Лежали ведь, считай, перед самым носом. Он на них каждый день смотрел разов по пять, а иногда и больше. Их-то ведь можно пустить и на пыжи? Ну кто говорит, что все. Сколько там этих кругляшек надо, хватило бы полоски сантиметров в десять, да столько же и от второго. Да из отрезанного можно было столько пыжей наделать, что на четыре, а то и на пять, точно, на пять вылазок хватило б. Нет же, зажилил. Так и не пошел.
В день открытия на пушных опять отвертелся, у него вдруг заболел указательный палец.
 – Подумаешь, в дверях прищемил. На курок можно нажимать и безымянным. А на копытных… Тут уж можно хохотать целый день.
– Да штой-то не хочется, – ответил он на предложение соседа, тоже охотника, но уже настоящего. Он хоть ничего никогда не приносил, зато ходит в поля и леса регулярно и каждый день расстреливает весь патронташ. Куда, в кого и по чему палит сосед, непонятно, но ведь ходит, а Давыдовичу «штой-то не хочется».
В первых числах декабря месяца погода начала налажи-ваться. По низинам, лесополосам, да и по буграм две ночи подряд прогуливались легкие, до минус трех градусов, морозцы. Они, конечно, хоть и маленькие, но земля после недельных ноябрьских дождей начала чуть-чуть подсыхать. Ну а то ж совсем так пораскисало, что никуда уже и выйти было нельзя. По селу грязь непролазная, в резиновых сапогах не то что ходить, а и смотреть на них осточертело. А тут прямо божья благодать. А в пятницу так вообще стало хорошо, потому что прошлой ночью в гостях у селян побывал пятиградусный уже сам дед Мороз.
– Хм, пять градусов, – скажете вы. – Вон в Сибири  моло-тят до сорока, а тут всего минус пять.
– Ну то ж  Сибирь, – отвечаю я вам, – нам и этих хватит.
– Най, най, най! Нани, нани, на! – раздалось в утренней тишине.
Тише. Где это пронанакали? Неужели во дворе нашего ува-жаемого Анатолия Давыдовича. Он же всю неделю ходил, словно проглотил горькую пилюлю. Даже его жена в разговоре со своей соседкой высказала большое сомнение по поводу здоровья своего мужа.
– Мой совсем занемог. Прямо цельными днями ходя пас-мурный и молчит. А лицо какое стало, поглядишь, и голосить хочется. Засиделся у хате. Те годы хоть на охоту ходил, а теперь штой-то не хоча. Мой Давыдович без выкрутасов и этих, ну… приключений не умея. У него каждый раз што-нибудь  да случится.
Нанаканье становилось все громче и громче, это Давыдович вышел из сарая и направился к забору, отгораживающему его от соседского двора. Пока хозяин усадьбы будет идти к искусственно созданной ограде, давайте-ка я вам обрисую его отличительные особенности от подобных ему мужских, так сказать, особей. А вдруг он вам когда-нибудь встретится. Чтобы вы потом могли воскликнуть: – Ко-го я-а ви-жу, Да-вы-до-вич! Земля-ак!
А теперь запоминайте, как выглядит наш земляк Прохоров Анатолий.. Рост чуть ниже среднего, телосложение тоже имеет среднестатистическое, лицо кругловатое, глаза серовато-зеленоватые с темным оттенком, нос сельский с небольшой курносинкой, брови обычные, но не очень выраженные, воло-сы…  сейчас я могу дать более точное определение, потому как Давыдович снял шапку и протирает вспотевший лоб.
Волосы у него темно-русые в мелкую завитушку, ну как у негроидной расы, с левой стороны черепной коробки залысина больше, чем правая ее сестрица. В обыденной жизни наш земляк чуть-чуть балагурный и немного  рассеянный. В общем, обычный сельский мужик, как и большинство из нас. Я ведь тоже селянин. Все. А то там сосед начал что-то выкрики-вать.
– Давыдович, это ты там?! – раздался голос соседа Андрея.
– Да, я-а.
– С морозцем тебя. Аж дышать стало легче.
      А вот и сам сосед Андрей, мужик лет сорока. Он подошел к забору и теперь, положив руки на доски, разглядывал, как его сосед чем-то усердно колотил о ствол росшего почти у забора клена.
– Што ты там выколачиваешь? И стучишь, и стучишь, как дятел. А пы-ли.
– Да вот, валенок нашел. Ложил же его на потолок, а он в сарае, да еще с мышиным гнездом. Я ж его специально берег для пыжей.
– Так, может, завтра сходим на охоту? – предложил сосед соседу. – Делать все равно пока нечего. А по морозцу ходить хорошо. Это, конечно, не по первому снегу, но хоть походить. Мы там с мужиками говорили вчера, договорились назавтра ехать на дачке (пригородный поезд) до Теревинки, а оттуда по-над железной дорогой до хутора Сошного, потом спустимся к речке и домой. Тут всего-то километров пятнадцать.
– Восемнадцать, – поправил Давыдович. – Мы с Бородой на его машине в октябре ехали, равно восемнадцать.
Во время двадцатиминутной беседы консенсус и взаимопонимание были найдены. Этих слов наши земляки в то время еще не слышали, но я-то рассказываю о тех днях сейчас, когда у нас по стране пошастали эти два определения на всю катушку. И как мы без них жили раньше?

Целый день Давыдович заряжал патроны. Если вы думаете, что это простое дело, то очень глубоко заблуждаетесь. Тем более что хоть наш земляк на охоту ходил и редко, однако к подготовке боезапаса относился со всей серьезностью. Перед тем как заполнять патрон порохом и дробью, он очень тща-тельно его чистил  и долго разглядывал со всех сторон.
Я не буду вам рассказывать, как Анатолий Давыдович отмерял порох и дробины первого номера, а вот конечный его прием опишу более подробно, да и о картечи придется упомянуть, потому что способом ее изготовления никто в селе не пользуется, а может, и во всей округе.
Охотники, те, кто сам заряжает патроны, хорошо знают, как это делается, поэтому первую половину подготовки боезаряда я опускаю, а вот вторая половина… После того как в патрон была высыпана дробь, Давыдович не уплотнял и не закреплял ее бумажным кружком или пыжом из войлока, он заливал расплавленным парафином. По его утверждению, парафин хорошо держит заряд, а при выстреле бывает хорошая кучность полета дроби, да и такой заряд легче проходит по стволу ружья. Далее охотник замечает, что надо использовать именно парафин, а не воск, ибо последний при охлаждении уменьшается в объеме. Что касается картечи, то при ее изготовлении наш земляк использовал плоскогубцы, в которых стальным шариком была выдавлена форма будущей дробины. Давыдович брал плоскогубцы, опускал их в расплавленный свинец и быстро потом переносил в обычную воду. Вот и все. Оставалось только разжать инструмент, и готовый смертоносный шарик падал на пол или в старую миску. В патрон таких картечин входило девять штук, три ряда по три штуки. После заряд заливался парафином.
  Почему подробно описываю этот охотничий прием? Ну, во-первых, может, кто и захочет использовать новшество, а во-вторых, мне и самому приходилось это делать, когда имел ружье МЦ 21-12 (пятизарядный полуавтомат), и могу, как это там… с уверенностью констатировать, что, используя специ-ально доработанные металлические  патроны и парафиновый заряд картечи, мне удавалось при стрельбе делать то, что жаканом сделать нельзя.
К вечеру все было готово. Почищенное и слегка смазанное ружье висело на стене, рядом красовался патронташ с восемнадцатью патронами, внизу на полу лежал рюкзак со всем необходимым. Там и запасные теплые носки, и аптечка, на всякий пожарный, а главное – продпаек: хлеб, сало, вареные яйца, домашняя колбаса, куриная булдыжка, зеленый лучок с подоконника и… конечно же, бутылка с шестидесятиградусным напитком. Кроме всего перечислен-ного было еще «кое- что», так, по мелочи. Тут же отдыхали перед дальним походом и сапоги. Все упиралось в верхнюю одежду. Давыдович хотел надеть легкую телогрейку (фуфай-ку), а жена…
– Шубу надевай, знаешь, как в поле дуя, а в шубе будя тепло. Это ж зима. Сачас тиха, а потом так задуя, что места не надишь. А у шубя…
– Да какая шуба. На улице всего минус пять.
– Это тут, возле печки. А там поле. Там ветер. Ты мне потом спасибо скажешь, – настаивала жена. И представьте –  уговорила.
А сейчас мы с вами нажмем одну из кнопок на пульте управления машиной времени и перенесемся в следующий день после пятницы.
Утро, семь часов десять минут, окраина Теревинки. Сквозь утреннюю сырость метрах в двухстах от группы охотников просматривается лесополоса и поле озимой пшеницы. Люди с ружьями только что десантировались с пригородного поезда и теперь решают, каким манером начинать свой восемнадцатикилометровый марш-бросок. Перед тем как разойтись, охотники устроили легкий завтрак и выпили по сто граммов «на удачу», а может, по сто пятьдесят.
– Давыдович, ты у нас на положении новобранца в армии, поэтому тебе идти крайним справа. У нас так заведено, – проговорил самый рослый из охотников.  – Да в прошлом году ты и сам просился идти той стороной.
Я не буду знакомить вас с каждым охотником в отдельности, скажу только, что их пять человек. Почему не представляю их? А зачем. Они сейчас разойдутся цепью на расстоянии сотни метров друг от друга и в путь. Нам важно не потерять из виду Давыдовича, а остальные пусть следуют намеченным маршрутом. А вот они и начали расходиться.
– Анатолий, а что это ты сегодня шубу надел? – усмехнулся его сосед по цепи и по усадьбам Андрей. – Ты ж, пока будешь идти, запаришься.
– Да баба моя, надевай шубу, надевай шубу, знаешь, как в поле дует. Да и какая это шуба, с виду токо. Во-он, – Давыдо-вич распахнул одевку и показал соседу изъеденную прожорли-вой молью шерсть.
– Во-от э-то по-стри-гли, – удивился Андрей. – Но все рав-но в ней идти тяжко будет.
– Да ничего, к вечеру приду домой, лишь бы дождя не бы-ло, – успокоил себя Анатолий.
– Ну, если что, кричи или стреляй, – хлопнул соседа Андрей и остановился. – Ты дальше иди.
Прошло около часа, как Давыдович начал вымерять шагами расстояние от Теревинки до села Веслица, где его будет ожидать наваристый борщ, курица и… жесткий топчан у печи в летней кухне, на котором он любит отлеживаться после дли-тельных переходов.
– А на машине мы ехали быстрее, – вспомнил наш земляк октябрьскую поездку с односельчанином. – Вот елки-палки. Надо ж было мне надеть эту чертову шубу. На-де-ень шу-бу, – передразнил он свою жену. – Сейчас бы шел в телогрейке, – посетовал Давыдович, в который раз, о своей промашке.

К десяти часам нашим земляком было пройдено чуть меньше половины пути. За последний час он пять раз вывертывал шубу и вспоминал жену так часто, как не вспоминал ее во время службы в армии, когда только  думали о будущей жизни и обменивались письмами.
Может, из-за того, что его внимание и все мысли были рядом с шубой, за два с половиной часа он не видел не то что зайца, даже воробьи не попадались. Одни вороны стаей прокружили над полем и удалились за дальную лесополосу. Следующий час у Давыдовича ушел не столько на дорогу, сколько на возмущение по поводу своего охотничьего облачения. Шуба с каждым километром становилась все тяжелее и тяжелее. Да и ружье не казалось таким легким, как в начале пути, а тут еще кочки вспаханного поля.
– Черт меня дернул тут идти. Сократил дорогу, – возмущал-ся Давыдович, спотыкаясь о неровности.
Впереди по курсу замаячила балка, заросшая кустарником и бурьяном. Охотник ускорил шаг, намереваясь попасть в нее раньше своих односельчан.
«Ба-ах! Ба-бах!» – раздалось слева. Выходило, что его обогнали, и намного. Через короткий промежуток раздалось еще три выстрела. Когда оставалось преодолеть метров пятьдесят глыбистого поля, Давыдович предпринял попытку это расстояние пробежать хотя бы трусцой. Но чертова шуба, на этот раз вывернутая мехом наружу, казалось, разгадала замысел своего хозяина и старалась помешать ему осуществить задуманное, она полами начала придерживать ноги, путаясь в них. Наш земляк тяжело задышал, хватая воздух  открытым ртом. Когда до целины оставалось сделать три шага, Давыдович вдруг почувствовал, что его душа хочет отделиться от распаренного, вконец уставшего тела и, чтобы удержать ее, он вдохнул как можно больше воздуха и кулем повалился под куст боярышника.
 – Господи, как хорошо-то лежать, – пронеслось у него по извилинам головного мозга. – Надень шу-бу, на-де-нь шу-бу! – вспомнились некстати наставления жены. – Тебя в этой шубе саму прогнать восемнадцать километров, чтобы знала, как лезть с советами, – чуть не прокричал Давыдович. – Шу-ба! Чертова кукла!
Отдышавшись, охотник Прохоров начал переворачиваться набок, ибо лежать на спине становилось с каждой минутой неудобнее из-за какого-то твердого предмета, упиравшегося в ребра с правой стороны, да и голова не покоилась, а скорее свисала в какую-то яму.
Оказавшись на правом боку, Давыдович начал осматривать место своего приземления. Перво-наперво он поинтересовался тем, что упиралось ему в бок, для чего пришлось стать на четвереньки. В засохшей траве отдыхал после осенней пахоты предплужник, вот он-то и дал о себе знать, упираясь нашему земляку ржавым лемехом чуть ниже лопатки.
– Вот растяпы, вот раззявы, – пожурил он неизвестных механизаторов, – то-то выкинули. – О! Как же я не свалился в канаву? – спросил сам себя Давыдович, глядя перед собой.
В шаге от места временной лежки охотника начинался обрыв – левый берег канавы, а скорее, неглубокого оврага. Сделай он еще пару шагов, и можно было свалиться вниз.
– Чертова шуба, – вспомнил причину своего приземления Давыдович и повернул голову влево, в сторону, откуда раздавались выстрелы. – Он что, очумел? – вполголоса с испу-гом проговорил охотник, глядя сквозь боярышник.
Прямо на куст, за которым обосновался наш земляк, шел его сосед, шел вприсядку, вобрав голову в плечи и держа ружье наизготовке. Между кустом и Андреем Давыдовичем никакой живности не виднелось.
– Да он и правда о… Это ж он меня хочет завалить.
Долго не раздумывая, выбрав момент, когда его сосед немного поднял ствол ружья вверх перед порослью клена, Давыдович, проявив прыть, кубарем скатился в канаву.
–  Андрюха! Ты что, охренел?! Это ж я, твой сосед! – во всю возможную громкость прокричал наш земляк. – Чертова шуба. Это ж он из-за шубы принял меня за… хрен его знает за кого, – ругался Давыдович, снимая с себя злополучную одевку. – Надень шубу, надень шубу…
Дальше наш охотник выкрикивал такие слова и целые словосочетания, которые нежелательно писать, ибо их потом воспроизведут в печатном виде и вы, уважаемый читатель, будете их произносить, либо вслух, либо мысленно, что тоже нежелательно. А вообще-то, я не знаю, чего Давыдович взъелся на шубу? Да хоть косточки пропарятся. 
– Сосед, это ты?! – раздался голос Андрея. – Да я ж тебя чуть не застрелил, – кричал он, не осознавая, что Давыдович находится от него всего в четырех метрах. – А чего у тебя шу-ба вывернута?
– Моль вымораживаю, – в сердцах пробурчал себе под нос Прохоров.
Вам, вероятно, и самим интересно узнать, почему же наш земляк каждые двадцать минут выворачивал шубу. Поясняю. Верх шубы, вернее, наружная часть, соприкасается с холодным воздухом и таким образом охлаждается. Как только Давыдович начинал чувствовать дискомфорт от перегрева, он тут же выворачивал шубу и, как вы теперь поняли, охлажденная часть оказывалась внутри, непосредственно почти у самого тела. Так и шел. Он же не знал и даже не думал, что Андрюха, его сосед и даже кум, так отреагирует на его додумку.

Через полчаса все охотники уже сидели у небольшого костра и готовили себе обед из того, что захватили с собой из дому. Подстрелить им ничего не удалось, хотя и стреляли все кроме Давыдовича. Заяц, по которому палили, бежал так да-леко от них, что даже и не испугался.
– Да, может, он глухой. Поду-маешь, за-яц, – успокоил всех самый рослый.
И вы думаете, наши земляки сильно переживали по поводу неудачной охоты? Не-ет. Они были из тех людей, для которых важен сам процесс, а не результат таких вот походов.
По своим маршрутам охотники разошлись в самом начале второго часа. Оставшиеся семь километров они наметили пройти так, чтобы ближе к четырем собраться вместе на окраине села под ближайшими ракитами. На этом месте они всегда делали последний привал для окончательного подведе-ния итогов охоты, да и нести домой походный продпаек – плохая примета, и потом у них там, в укромном… рассекречи-вать не буду, всегда для такого случая была «заначка».
Ну что ж, пусть четверо идут сами по себе, а мы с вами пойдем по следу Давыдовича, я думаю, что на семикилометро-вом пути с ним или у него что-нибудь приключится. Тем более что он пошел как-то уж быстро, если наш земляк сохранит такую скорость, то оставшуюся часть пути может даже пройти за пару часов. Два километра уже отмерил. Да-а не-ет, Прохоров… остановился, чтобы «перелицевать» свою шубу. Знаете, если бы люди действительно икали, когда о них вспо-минают, то его жена уже изошла бы от икотки.
А что-то наш охотник закрутился на одном месте? У него что, появился новый ритуал, ходить кругами в вывернутой шубе? Э-э, братцы, так он же забыл, на месте обеденного привала, свой патронташ! Ну и Давы-дович. Интересно, а что он будет делать? Два километра – это вам не горсть семечек отлузгать. В итоге-то ведь получается четыре, а это уже час надо топать ножками, да потом еще останется пять.
По тому, как вел себя Давыдович, было видно, что он настолько озабочен случившимся, что никак не мог решить, как ему поступить. Три раза он намеревался вернуться, но, прошагав метров пятьдесят-семьдесят, возвращался на место «перелицовки» шубы. В конце концов наш земляк махнул рукой, смачно выругался и, закинув  ружье за правое плечо, медленно побрел по направлению к поймовым зарослям лозняка. Правильно говорят, если не повезет с утра, то весь день пойдет кувырком.
Пока мы с вами понаблюдали за охотниками, а потом отдельно, скорее персонально, за Давыдовичем, погода изменилась в сторону потепления. Подул южный ветерок, и температура перепрыгнула на жердочку поближе к нулю. Бедный… Ладно, не будем напоминать, пусть идет, тем более что до ракит осталось километра три. Теперь-то уж нашему неудачнику… Подождите, а куда это Прохоров направился? Хм. Ты смотри. Так он же спугнул зайца. Неужто повезет? Здо-ро-вый ушастик. Прыжки метра по три делает. Вот это да-а. направился к скирду прошлогодней соломы. Может, у него там нора или косой что-нибудь придумал?
Взяв ружье на изготовку, Давыдович на всех парах заспешил следом за возможной добычей. На помощь своему соседу направился и Андрей, ему, правда, придется пройти расстояние раза в три больше. Ну теперь-то зайцу несдобровать. А вообще-то, давайте охотников оставим на некоторое время наедине с их мыслями и желаниями.
Лично меня сейчас больше занимает косоглазый. Что он выкинет, какую учудит шутку с обоими преследователями. А ведь заяц и впрямь решил поиздеваться над охотниками, у него имелась, да она еще и вполне выполнима, возможность свернуть к  пойменным зарослям и оставить кума Андрея и кума Анатолия «с носом».
Смотрите, до скирда осталось каких-то метров сто, но вместо того чтобы прибавить в беге, заяц остановился, стал в стойку и начал выискивать охотников. Ему только не хватало еще крикнуть: – А-у-у, му-жи-ки, я во-т а-ан! Вот черт. Ну это уже издевательство с его стороны. Видите? О! Медленно, как-то даже нехотя, косой начал короткими прыжками преодолевать оставшееся до скирды расстояние, и только по-следние метров двадцать он побежал с такой прытью, на которую был способен, и тут же шмыгнул то ли за скирду, то ли под нее, а может… Одним словом – пропал.
Преследователи прибавили шагу. Давыдович даже распахнул свою шубу и теперь чуть ли не бегом торопился к скирде. Андрей тоже решил воспользоваться возможностью пальнуть хоть разок по живому зайцу, но это получится, если кум Анатолий промахнется, а длинноухий побежит на него. Что будет на самом деле, мы с вами увидим в ближайшие минуты.
Вот Давыдович приблизился к скирде и, застегнув полы своей шубы, взяв ружье на изготовку, начал медленно обходить заячье убежище. Ну и что? Обошел. А дальше? Косого-то нет. Пропал. Охотник в недоумении смотрит по сторонам. В сторонах тоже…не-ту-ти. Во-о. что ж будет дальше?
Наш земляк приставляет к скирду ружье, становится на четвереньки и заглядывает в нору, устроенную в соломе. Да таких дырок-норок тут целая куча. Два года прошло, как эту скирду сложили, даже на четыре месяца больше. Отсюда и люди брали солому, и зверюшки делали себе «хатки», а теперь Давыдович решил обследовать одну из них.
Постояв на четвереньках, похлопав рукой по земле и прокричав несколько раз в темноту норы, Давыдович начал медленно втискиваться в ее чрево. Да, кум Андрей полез в нору. Во дает. Да он хоть бы шубу снял. И потом, он, что, думает, что заяц там? Э-э. Плохо, что Прохоров не знает типовых проектов звериных домишек. В них столько ходов, что их все обследовать и невозможно.
Это мы в своих жилищах имеем часто одну дверь. А у них в наличии всегда несколько входов и выходов. Так и тут. Пока Давыдович с трудом втискивался в соломенную «пещерку», упираясь ногами в землю, а потом и в солому, заяц оказался на верхушке скирды. Вот паразит. Значит, человека заманил в нору, а сам теперь прохлаждается наверху.
Медленно, словно разведчик, чуть ли не по-пластунски, заяц добрался до самой высокой точки и начал осматривать окрестность. Как там у военных? Производил рекогносцировку на местности. А Давыдович, между прочим, скрылся в утробе скирды, даже уже и сапог не видно. Интересно, что он там выискивает? Заяц-то сидит на самой макушке. А вот и Андрей начал обходить творение рук человеческих. Да и вприсядку. Это его, наверное, любимая поза в таких вот случаях. Что делает заяц? А что ему делать, скатился со скирды и дал стрекача в поле, подальше от любителей его мяса.
Увидев ружье своего соседа, Андрей остановился, ничего не понимая. И тут из глубины до его слуха донесся глухой крик. То подавал голос его сосед.
– Э-э-эй! Э-э-эй, эге-ге-ей! – вырвалось, а скорее, выползло из темной норы.
– Сосе-ед, это ты там?! – опустившись на колени, с усмеш-кой крикнул Андрей.
– Вы-тащи меня! – раздался голос пленника слежавшейся соломы. – Вы-тащи!
Присмотревшись, охотник увидел в норе только сапоги своего соседа. Попробовал дотянуться до них рукой, не полу-чилось. Присев на корточки, Андрей снял шапку и почесал затылок.
– Черт тебя занес, – проговорил он негромко, соображая, что же предпринять.
– Что тут у вас? –  раздался голос, теперь уже третьего охотника, подошедшего к скирду.
– Да вот. Сосед залез, а назад не вылезет.
– Толян?
– Да.
– Ха-ха-ха, все-таки ухитрился обустроиться. А может, не будем его…
– Вы-тащи-те скорее! – раздалось из скирда.
– Придется ремни снимать, связывать и за ногу вытаски-вать, – проговорил Андрей.
– Зачем ремни, у меня веревка, метра три, есть в рюкзаке, – предложил свой вариант односельчанин.
Из норы доносились какое-то бормотание и короткие возгласы, иногда можно было увидеть, как Давыдович дергал ногами, он, вероятно, сам хотел выбраться из злополучного плена, но закатившийся подол шубы не давал этого сделать.
Первая попытка вытащить друга за ногу не увенчалась успехом. Из темноты норы на свет божий был вызволен один сапог со стоптанным каблуком.
– Может, частями будем таскать? – засмеялся Андрей.
Теперь уже зачаливали прямо за ногу с рваным на пятке носком. За конец веревки взялись вдвоем и начали тащить.
– А-а-а! Ру-ка-а! – раздался вопль из утробы скирды.
– Пусть он разбирается с руками, а мы перевяжем веревку. Давай тянуть за две ноги, а то одну можем выдернуть, – пред-ложил односельчанин. – Мы так теленка тащили, когда корова не могла растелиться.
Перевязав веревку, приступили к «родовспоможению». Давыдович молчал. Упершись ногами в землю, охотники поднатужились еще больше.
– Давай, давай! Ну еще раз! Ну чуть-чуть! Уже ножки показались! – смеясь выкрикивал Андрей. Мужики еще сильнее потянули за веревку, и чудо свершилось… Скирда наконец-то разродилась Толяном. Он лежал на соломе с голым пузом и приходил в себя. Шуба и шапка остались в норе.
– Ха-ха-ха-ха! – вознеслось над полем и устремилось в не-бо, а это означало, что все прошло благополучно.
Ну вот и все. Шубу и шапку Давыдович вытащил под присмотром своих односельчан. Оставшиеся километры охотники прошли без приключений. Итоги подвели, как и договаривались, под ракитами.
А патронташ наш земляк забрал на другой день. Правда, пришлось просить одного односельчанина, чтобы съездил с ним на тракторе к месту обеденного привала.
Прежде чем поставить последнюю точку в этом рассказе, скажу одно: два сезона во время своих вылазок охотники под-нимали тост «за новорожденного», да и сейчас нет-нет да и вспомнят тот случай, а особенно шубу нашего невезучего земляка Давыдовича. 
Сударь. Сударыня? Простите. Скажите, вы еще не устали читать? Не-ет? Тогда я вам могу предложить еще одну правди-вую баечку про двух охотников, которые сумели совместить сразу два вида отдыха и эту смычку организовали так, что я  завидую их умению объединять, казалось бы, несоединимое. И ведь получилось. И получилось так, что действо ни того ни другого не прекращалось. Все-таки сообразительный наш народ, хоть и живем хреновее… нет, не всех, почти всех.


Судите  сами…

Открытие охоты на пушных. В наших краях на зайца и лису и, естественно, на зайчиху и лиса. Все равно их разнополость на расстоянии не распознать. Так вот, этот день, ожидаемый охотниками сильнее, чем иные люди ожидают Пасху или Рождество Христово, наступил. Представляете, утро еще не проснулось, а охотники уже топают, едут, плывут и даже летят, чтобы рождение дня встретить на поляне или на склоне, в балке или в самом что ни на есть дремучем лесу. Главное для охочего люда что? Чтобы только начало светать, а он – человек с ружьем – уже был на том месте, где ему разрешили постоять или походить. Вы даже не можете себе представить, что это значит для охотника.
   Так и у наших земляков, у Григория и Александра Григорьевича. Извините. У Григория отчество Александрович. Интересно получилось. Александр Григорьевич и Григорий Александрович. Это ж надо, какое совпадение. Так вот. Только начало светать, а они уже стояли на исходной позиции, в об-щем, на старте охотничьего марафона, дистанция которого составляла… сколько протопаешь или на сколько километров хватит сил и желания.
Еще затемно Александр Григорьевич и Григорий Александрович на попутной машине уехали к месту теперешнего их нахождения, а это ни много ни мало, а целых четырнадцать километров. Откуда такая точность? Так ехали ж охотники по асфальтированной дороге от бывшего районного центра к нынешнему, на обочинах которой установлены столбы с цифрами этих самых километров.
Сейчас я поступлю так. Пока утро доказывает ночи, что наступило его время похозяйничать, а охотники обсуждают более подробно свой маршрут движения, я вас познакомлю с этими двумя любителями побродить по лугам и лесам. Когда же совсем рассветет, постараюсь дать более подробную характеристику их особенностей, то есть представить всем фоторобот в полный рост. Пока даю куцую справку.
Александр Григорьевич – мужчина  в самом соку, за его плечами всего тридцать один год жизни, женат, двое детей, работает слесарем в одной из организаций, имеющей в своей собственности различные транспортные средства. В свободное время приводит в порядок попавшие в аварийное состояние легковушки. Спиртное часто не употребляет, но иногда уст-раивает «разгрузочные дни» с выздом на природу. В общем, мужик как мужик. Живет с семьей в доме своих родителей, у которых он является единственным, то есть братьев и сестер у него нет. Семейная ячейка, хотя она и разноуровневая, спо-койная. Иногда, правда, случаются  «бу-бу-бу» или «гу-гу-гу», но дальше дверей дома они не выплескиваются.
Григорий Александрович на год моложе Александра Григорьевича. Два раза прослушивал марш Мендельсона. Ребенок появился во втором браке, первый оказался как бы тренировочным. Работает водителем-«дальнобойщиком» в той же организации, где и Александр Григорьевич. В свободное время занимается художественной раскраской легковушек, ну там чертей всяких рисует, короче, кто что закажет. Часто работает вместе с Александром Григорьевичем. Ну это когда надо быстрее вытолкнуть из гаража какую-нибудь помятую машину. В приеме спиртного похож на своего друга.
Видите. Пока я сообщал общие сведения о Григории Александровиче и Александре Григорьевиче, утро полностью вступило в свои права. Теперь я могу представить вам и фоторобот этих особей с головы до пяток и наоборот. С кого будем начинать? Давайте с крайнего. С того, который зашнуровывает ботинок и находится справа от нас с вами. Это Григорий. Рост выше среднего, чуть суховат. Пока брюнет. Одет в камуфляжную форму военного образца, похожую на ту, в которую иногда облачаются наши правители, чтобы стереть границу между собой и народом. На голове у Григория Александровича потертая шапка, тоже военной принадлежности. Обут в ботинки. Ружье-двустволка («вертикалка»), за спиной рюкзак со всем необходимым.
И Александр Григорьевич. Ростом чуть ниже своего друга, плотного телосложения, блондин, одет в куртку и брюки за-щитного цвета, ружье такое же, как и у Григория. Обут в легкие сапоги, за спиной рюкзак. Вот и все.
Конечно, по моему описанию их в многолюдном потоке, на какой-нибудь улице, узнать нельзя, но представить, как они выглядят, можно. Да и потом, они ведь не матерые жулики, чтобы составлять на них подробный фоторобот.
– Александр Григорьевич, я предлагаю такой маршрут: сейчас пройдем вот по этой пологой балке, выйдем к тому лесочку, по-над ним до железной дороги и потом потурукаем вдоль ее насыпи туда, откуда приехали. К вечеру должны управиться. Полоса там неплохая, зайцы должны быть. Если что… Можно уехать на тепловозе, он как раз в шестнадцать часов идет на станцию, или выйдем на вот эту дорогу, они там идут параллельно. Идет?
– Приемлемо, Григорий Александрович. Только давай перекусим, – внес дополнение в предложенный маршрут Алек-сандр Григорьевич.
Чтобы не стеснять охотников своим присутствием, давайте я вам коротко расскажу о том, что представляет собой охотничий маршрут и какую вообще можно встретить на пути следования живность.
Балка, по которой будут идти охотники, протянулась с северо-запада на юго-восток, неглубокая, зато ее склоны изрезаны множеством мелких оврагов и поросли различным кустарником. Тут в обилии присутствуют: боярышник, шиповник, кое-где видны остатки садов, небольшими кругами растет терновник. Окаймляют балку, на всем ее восьмисотметровом протяжении, лесополосы, высаженные еще в конце пятидесятых годов прошлого века. Как видите, место для живности вполне уютное и пригодное для проживания и времяпрепровождения. На дне балки в одном месте даже пробивается тощенький родничок.

Железная дорога, к которой решили выйти охотники, пролегла с севера на юг на целых двадцать пять километров. Григорий Александрович и Александр Григорьевич должны оказаться в самой ее середине. Дорога эта ведомственная, поэтому движение на ней нечастое, всего один раз в сутки. Высокие насыпи и глубокие выемки, поросшие некошеными травами и мелким кустарником, служат хорошим убежищем для лисиц и зайцев. Но охота сегодня у наших земляков может быть удачной, если на тринадцатикилометровом отрезке их маршрута больше никто не высадился и не строит такие же планы встречи с косоглазыми и пушистохвостыми.
О, пока я вам рассказывал, охотники перекусили и, закинув рюкзаки за спину, тронулись в путь, Григорий по правому склону, а Александр Григорьевич по левому. Ну что… Удачной охоты им.
Я не буду вам рассказывать, как охотники обходили кусты и прыгали через узкие вымоины, обойду вниманием их при-стальное разглядывание бугорков и ямок. Даже… Нет, все-таки придется хотя бы некоторое время идти по их следу. Правильно, что я так решил, а вы молчаливо со мной согласились. Александру Григорьевичу несказанно повезло! У него чуть ли не из-под ног выпрыгнул заяц! Бо-ог ты мо-ой! Видел я в своей жизни шустрых косоглазых, но чтобы во-от та-ак. А может, они сейчас бегают все таким макаром?
Выскочивший заяц такие закладывал виражи и прыжки, что охотник, вероятно, даже растерялся. Он в спешке вскинул ружье, побросал стволом вправо-влево и шарахнул дуплетом. Громкое эхо отозвалось в конце балки у самого леса. Эх, Александр Григорьевич, Александр Григорьевич. Да надо ж было отпустить зайца на большее расстояние, вблизи такого скакуна редко кому удавалось подстрелить. Тем более что встретились неожиданно.
От выстрела поднялся длинноухий и на стороне, где шел Григорий Александрович, но расстояние было такое, что па-лить по нему не было никакого смысла. Ну что, в балке, уже можно говорить с уверенностью, больше поднять никакой живности не удастся. Это, вероятно, поняли и сами охотники. А вы смотрите, они особо и не переживают, что зайцы удрали, а Александр Григорьевич пальнул в белый свет. Подумаешь, не попал. Да если бы все попадали, у нас бы уже и мух не было, не то что зайцев. В этом и заключается прелесть и притягательность охоты. Главное – увидеть и при возможности пальнуть. Пусть даже и в синее небо.

Как я и предполагал, до самой железной дороги никто не выпрыгнул и не выскочил, поэтому и не слышно было простых «Бах!» или двойных «Ба-бах!».
Выйдя к железнодорожной насыпи, охотники сошлись и присели на концы шпал. Они, видимо, решили немножко передохнуть, теперь уже перед дальней дорогой. По всей видимости, Григорий со своим другом обсудили и неудачные выстрелы, уж больно рьяно они жестикулировали руками, а иногда даже вставали и показывали друг другу, как прыгал заяц и как стрелял один из них.
Короткий отдых окончен. Охотники встали, осмотрели свои ружья, экипировку, потопали ногами о землю и разошлись. Григорий пошел по левой стороне, а Александр по правой, если смотреть туда, где находится город Мбабане в Африке.
Вы знаете, вот они тронулись в путь, а я вдруг вспомнил их легкий завтрак. Я не смотрел специально. Просто в памяти отложилась одна картинка. Когда Григорий и Александр развязали свои рюкзаки, то первый вынимал из походного мешка напитки, а второй из своего – закуску. По всей видимости, они так договорились заранее. Чем это обуслов-лено, не знаю.
Пока я рассказываю о содержимом охотничьих рюкзаков, Александр Григорьевич и Григорий Александрович, вдруг ни с того ни с сего, поднялись на полотно железной дороги и почему-то сняли свои заплечные «магазинчики»… Ну что, судари и сударыни, мы с вами становимся свидетелями объединения двух видов отдыха. Отныне они будут существовать  применительно к походным условиям.
– Сань, а давай-ка мы хлопнем по стопарику, чтобы зайцы к нам сами подходили, – внес предложение Григорий, вынимая из рюкзака бутылку и стаканчик,
– Ты, Гриша, хорошо придумал, – согласился Александр Григорьевич. – И у меня есть дополнение. Видишь столб с километрами? Давай мы с тобою сходиться между рельсами через один столб.
А что, предложение хоть и неожиданное, но и практичное. И сама охота не будет прерываться и… в общем, дозаправка на ходу. И еще. Сколько ж это им придется…? Да, им нужно будет пять раз развязывать свои рюкзаки. А не много ли? Хотя мужики здоровые, да и времени у них впереди часов шесть имеется.
– Так на сколько дней твоя уехала? – раздался голос Алек-сандра Григорьевича.
– Через пару дней должна быть дома.
Вот видите. Почему Григорий вытаскивал из своего мешка одно спиртное – жены нет дома. После тоста «за сбежавших зайцев» два друга спустились с насыпи и, поглядывая по сто-ронам, отправились по направлению к… Мбабане.
Однако, как они ни всматривались во всклокоченную сухую траву и под кусты густых кустарников, им не удалось до сле-дующего столба спугнуть хоть одного какого-нибудь худосочненького зайца.
На железную дорогу они вышли одновременно.
– За что пьем?
– Да хоть вот за эти шпалы, – предложил Александр Гри-горьевич. – Чтобы они не закончились раньше, чем опустеют наши бутылки. Назад нести-то нельзя.
«За шпалы» охотники пили на ходу, дабы не прерывать сам процесс выслеживания живности, в этом ведь и заключался смысл их новшества. Ну а уж если они пили во время вышагивания по шпалам, то уж закусывать труда особого не составило. Через два рельсовых пролета друзья разошлись (один пролет – двадцать пять метров).
 А вообще у них получилось довольно интересно. У одного в мешке водка, но без закуски, сами понимаете, не каждый может ее употреблять, а у другого сухой паек, так тут… А если поделить и то и другое, чтобы каждый имел возможность пригубить, когда ему вздумается, то в таком случае надо быть последним алкоголиком, чтобы иметь способность пить в одиночку. В конце концов, мы живем в России, а у нас выпивка хороша тогда, когда можно с кем-то чокнуться и от души наговориться.
А теперь давайте отпустим охотников и перенесемся через два «пьяных» столба вперед, то есть на целых три с лишним километра, туда, где пересекаются железная дорога и автострада, по которой Григорий Александрович и Александр Григорьевич на попутной машине добирались к месту старта своего марафона. Я думаю, что они сумеют добраться до пересечения дорог.
О-о, друзья мои! Так тут от охочего люда уже и зайцу с лисой пробежать негде. На двух УАЗах прикатили, да еще и «Нива» отдыхает в лесополосе. Двенадцать человек. Ну у них «охота» в полном разга-ре. Капоты УАЗов заставлены боль-шим количеством бутылок с этикетками самых разных спирт- заводов в обрамлении продуктов закусочного назначения.
Однако нам повезло. Вообще-то, не нам с вами, а Александру Григорьевичу и Григорию Александровичу. Механизированная орда начинает упаковываться. Скорее всего, этот десант отбудет сейчас в другое место, чтобы цепью целого армейского отделения прочесать какую-нибудь низину или целое поле, заросшее бурьянами, коих в последнее время, из-за перестроечных процессов, появилось великое множество.
Через час отряд «боевиков» убыл в известном для них направлении, оставив на обочине и в кювете пустые бутылки, банки из-под пива, всевозможные коробки и клочки бумаги. Черт нас побери! Да когда ж мы станем цивилизованными людьми, когда наступит в России время превращения человекообразного существа в гомо сапиенс? Может, поэтому у нас в стране и происходит раскардаш. Ведь и наверху сидят такие же… Тише, тише, еще чуть-чуть тише, мы ведь на охоте, а не на диспуте в какой-нибудь конторе какого-либо политического клуба по интересам. Помитингуй я еще немного, и наши знакомые два друга могли бы проследовать незамеченными.
– Са-ня! Са-ня-я, а тут уже кто-т-то от-ме-тился. В-ви-дишь, скоко настрел-ляли?
– Гри-ня, ко-го, кто-о и-и где?
– А-а вон, гляд-ди, ско-ко ту-ут бут-тылок.
О-о, да наши Гриня с Саней уже хорошие. А ведь от отправной точки уходили Александр Григорьевич и Григорий Александрович. Ну что ж, Саня так Саня, Гриня так Гриня.
– Санек, да тут какие-то буржу-ины б-ыли. О-о, «Кристалл»! – Гриня пнул ногой бутылку и заковыристо выругался. – Коз-лы! На-га-дили и смы-лись!
В полукилометре от перекрестка дорог раздалось четыре выстрела. Вероятно, сюда, к переезду, шли другие охотники. Те, что были здесь, уехали на своих вездеходах по автостраде, а стреляли там, где бегают тепловозы с вагонами. Не исключе-но, что какая-то живность появится и здесь. Только вот Гриня с Санею, по-моему, уже активную часть охоты закончили, у них даже ружья зачехлены.
– Са-ань, з-за тво-ю облез-лую, лиша-айную лисицу, – под-нимая небольшой стаканчик, предложил Григорий.
– Дава-ай.
Судя по их говору и по тому, как друзья держались на ногах, зайцам и лисицам уже ничего не грозило, что подтвердилось через короткое время. Пока Саня с Гриней пили за какую-то облезлую лисицу, на пригорке появился заяц. Первым его, как ни странно, увидел Григорий.
– Са-анек, ты ко-со-глазых видел?
– Каких?
– Зай-цев. Во-он, видешь сидят два?
– И-где? А-а. Та-ам т-ри зайца.
– Значит, усе-го п-пять. Стрелять бу-дем?
– З-зачем? Может, они собрались по-семей-ному, а-а мы их ба-ба-ах! Не-ет. Пускай жи-вут, – мотнул головой Санек. –  Да-вай лучше выпь… за на-ших баб. З-за т-то, что н-нас отпуска-ют на охоту. Вон Ко-ляна не пу-ща-ая. Прямо ухвати-лась за пу-шку и кри-чит: – Че-рез мой тр-руп. – Ну, че-р-р-ез не-о, зна-чит, тр-руп. Во-о, стер-ва…
По всей видимости, Санек (Александр Григорьевич) и Гриня (Григорий Александрович) решили охотничью дистанцию укоротить на целых четыре километра, а может, они и продолжили бы ее, но около них остановился УАЗ-«буханка», а через короткое время друзья скрылись в ее чреве. Машина тронулась и, быстро набирая скорость, покатила к постоянному месту жительства охотников. Машина увозила не только Гриню и Саню, она увозила еще и их песню «Ты ж мэнэ пидманула».      

              Ле-тя-ат  у-у-тки-и  и-и  два… петуха               

Ка-кой день, ка-ко-ой де-ень! Что-о? Не знаете этого дня? Ну это тот, который бывает в середине августа каждого года. Не можете додуматься? Даю вторую подсказку. Он, ну день, всегда приходится на субботу. Опя-ть не-ет? О-о, даю третью. Люди, много людей, и в основном мужики, иногда, правда, с любимыми женщинами, одеты в камуфляжную форму и… с ружьями… Ох, Господи, да день открытия охоты на водопла-вающую птицу, а иногда и другую, но с крыльями, пусть даже эта птичка и кукарекает. Главное, чтобы были перья.
В некоторых своих рассказах-байках, тех, которые сейчас «живут» в других моих книгах, я иногда подробно останавли-вался на подготовке охотников к этому знаменательному дню в их каждолетней жизни. Поэтому сейчас я не буду тратить время на рассказ о том, как тот или иной любитель этого вида отдыха набивает патроны всем необходимым или ходит, ездит и бегает по спецмагазинам, укомплектовывая свой патронташ нужными боезапасами. Опускаем.
Свое повествование я начинаю с того, что… По дороге, ведущей к центральной усадьбе одного из сельсоветов… Давайте договоримся с вами о следующем. В связи с частыми изменениями в названии административных единиц входящих в состав того или иного района, которые ни черта не добавили селянам, – ни дорог с твердым покрытием, ни зажиточности с ученостью и здоровьем, я буду, для простоты, пользоваться словом-пережитком прошлых лет – сельсовет.
Так вот, к центральной усадьбе одного из сельсоветов, по дороге с твердым покрытием, движется целая кавальда машин: тут тебе и навороченные иномарки, и два УАЗа, «Нива» и «Волга». Всего семь единиц. Вот они останавливаются у «святого колодца», а вскоре у родника образовалась толчея из желающих «освятиться». Судя по одежде, это охотники.
После того как большинство из прибывших набрали воды в канистры, фляжки и бутылки, состоялось короткое совещание, закончив которое, охотники стали полукругом у источника и сфотографировались на память. А вскоре машины начали разъезжаться в разные стороны.
 Отечественный УАЗ с четырьмя пассажирами почему-то начал карабкаться в гору, вероятно, эта группа решила расположиться на самой верхотуре, а может, покатят на другие речушки или пруды. Иномарки и второй УАЗ свернули на рыбхоз, а «Волга» и «Нива» продолжили путь к центральной усадьбе, однако у моста через Северский Донец первая притормозила, а перекатив через него, и вовсе остановилась. «Нива» ж, посигналив, продолжила свой путь, чтобы через две сотни метров свернуть с основной дороги на еле заметную тропу и уже по луговине удалиться к высоченным ракитам, растущим на южной границе рыбхоза.
Из «Волги» вышли трое. Они долго стояли, о чем-то оживленно беседуя. В конце концов им, вероятно, удалось договориться, и двое начали спускаться по крутому откосу насыпи, а третий сел в машину и тронулся. Ему предстояло проехать по старой дороге, на которой тридцать лет назад в весеннюю и осеннюю распутицу тонули в грязи даже такие мощные трактора, как К-700. На новой дороге теперь асфальт, катись куда хочешь.
Хорошее место облюбовали охотники. Старая дорога, остатки деревянного моста, заросли лозняка, ольхи, ракит, прибрежные камыши, осока и Донец. Местами к реке прижимаются огороды селян, дома которых расположились на еле заметных бугорках. Красивые места.
Судари и сударыни, а «Волга» уже «припарковалась» под развесистой кроной ракиты, нависшей над самой дорогой. А вот и пассажиры. До восемнадцати ноль-ноль еще довольно много времени, и чтобы оно прошло незаметно, охотники решили чуть-чуть перекусить и выпить «за удачу». Между тостами и перекусами они успели еще и увековечить себя на кинопленке, которая впоследствии будет свидетельствовать, что все трое действительно «открыли охоту», а не предавались каким-нибудь утехам в обществе прекрасной половины чело-вечества, чем ранее грешили.
После позирования троица вновь приступила к дегустации какого-то спиртосодержащего напитка и теперь похрустывает свежепосоленными огурчиками. Пользуясь этим, я познакомлю вас с ними, а точнее, представлю их вам. Вот этот белобрысенький со стаканом в руке – Иван Петров, тот, который пихает в рот зеленый лук, – Андрей Пехтерев, ну и крайний справа – Сергей Жухин. У Ивана и Андрея отчества Викторовичи, а у моего тезки – Михайлович.
А вообще-то, мы их оставим. Пусть отдыхают. Мы с вами пройдемся по окраинным переулкам, улочкам и побываем у отдельно стоящих домов рядом расположенного села. Этот  культпоход устроим для того, чтобы увидеть, услышать и осознать, что открытие охоты на водоплавающих не только является праздником для людей с ружьями, для их активного отдыха и общения с природой, но этот день открывает целую череду себе подобных, когда вечерами и на утренних зорьках слышатся «ба-ах», «ба-бах», и так изо дня в день.
 Но у этой, значимой для любителей пострелять, поры имеется и обратная сторона медали, которая характеризует изменение спокойного течения жизни у людей, живущих в местах, подвергшихся нашествию стрелков.
 Открытие охоты  для бабы Дуси и какого-нибудь деда Гриши или бабы Кати с дедом Кузей – это дополнительные хлопоты и беспокойства, охи, вздохи и переживания.
А вот и крайние домики. Слышите?
– Катери-на, кум-а, ты дома?! – еще от калитки начала звать пожилая женщина хозяйку.
– Што-о там? Хто-о там? – раздалось из сарая.
– Кума, кума, ты слыхала, ты слыхала?
– Што там? – испугалась баба Катя.
– Как што! Нынча ж к нам охотники понаедуть. Сегодня ж охота на вуток начинается!
– Ох, Господи, да што ж я забыла. Мне и дочка говорила, и зять. Совсем старая стала. Што ж теперь делать-то? Как жа быть-та?
– Ты не охай и не ахай, а надевай сапоги и пошли на речку. Туда щас ушли и Гришка с Кузею, и Шурка со своими. С того кутка тоже пошли, я сама видала. Пошли. Што тут стоять.
Баба Дуся и баба Катя, вооружившись длинными палками, направились к Донцу, где в береговых зарослях камыша, лоз-няка и осоки нагуливали свой вес их утки и гуси. Кончилась для них спокойная жизнь. Ежегодно, три месяца после начала охоты, селяне живут в постоянном ожидании. Каждый раз после обеда, во вторник и в пятницу, в их края начинается настоящее паломничество вооруженных людей. Да и как сюда не ехать, если здесь созданы все условия для дикой пернатой живности. Не конкретно для уток и гусей, для рыбы, но водная гладь множеств прудов, сама река, богатая древесно-травяной растительностью, оказались самым привлекательным местом для перелетной водоплавающей живности. Вот и едут.
– Ты слыхала, Катерина, ветеринар наш, дак тот своих вутток сеткою загарнул, штоб никуда не бегали. А Тишка – тот своих по банкам закрутил.
– Да ты што-о, – удивилась баба Катя – Пять десятков.
Так и шли соседки к реке, обсуждая житейские трудности, с которыми постоянно сталкиваются селяне. На лугу и по берегам реки уже суетились их односельчане, сгоняя и разгоняя стада своих и чужих уток и гусей, отсекая  их друг от друга.
– Баба Катя, баба Катя, а ваши утки на ту сторону переплыли, – сообщил мальчуган, поднявший хворостиной десяток  серых гусей. – Баба Дуся, а ваши ушли на ручей.
– Ох, Господи, да как жа их теперь догонять буду, – заохала баба Дуся.
– Тада да-а, а как жа через речку-то? – закричала баба Катя.
До самого приезда охотников селяне охали и ахали. Кому-то свою живность удалось загнать во дворы в целости и со-хранности, а кому-то и нет. Были и такие дворы, хозяева которых отсутствовали по причине отъезда за пределы своего села.
Бегать по лугу и плавать в реке – это вам не на диване лежать. Так или иначе, но много гусей и уток осталось, как и раньше, за пределами хозяйских дворов. Не удалось отыскать уток и нашим знакомым. И теперь баба Катя и баба Дуся сиде-ли на лавочке в саду.
– Штоб у охотников, у ружьев дула заржавели, штоб они не стреляли. Господи, помоги бабкам, сохрани наших вуток, – просила Бога баба Дуся.
– Господи, да ты погляди, на каких мордастах машинах они приехали, а сами они какие. Сжалься над нами, бабками, со-храни нашах вуток, – крестилась баба Катя. – Господи, Отец родной, Святой дух, ты подсоби нам, да я кажнай день буду ходить у церкву молиться. 
– Ку-ма, у какую? У нас жа нетути.
– А вот построють,– вздохнула баба Катя.
– О-о, ты што, кума, думаешь ишо сто лет жить? – удиви-лась баба Дуся.
– Баб Кать, баб Дусь, ваши утки домой идут! – раздался звонкий голос мальчугана, который встречался с ними на лугу.
– Ой, Господи, ой, Господи, спасибо ж табе за наших вуток, – обрадовано закричала баба Дуся. – Видишь, Катерина, помог Господь. Услыхал нас. А вот просила я за свово Яшку – не захотел, а можа, не услыхал. Так и умер мой, царство ему не-бесное, соколик, алкоголик несчасной.

…Первый выстрел прозвучал над речной поймой на пять минут раньше означенного в постановлении времени. Эхом прокатившись по низине на многие километры в разные стороны, он обозначил границу охоты до и после. «Бутылка с шипучим напитком» была откупорена. А через несколько се-кунд над ракитами загромыхала непрерывная канонада. Поднялись в воздух первые стайки уток, взлетели перепуган-ные вороны и забились в свои домики-убежища сельские собаки.
– Слышь, Кузьма, порохом запахло, – шумно потянув носом воздух, проговорил Григорий Антонович.
– Да чую, – отозвался тот.
Старики сидели на лавочке у забора и делились своими соображениями по поводу открытия охоты. Это у них был отдых после трехчасовой беготни в речных зарослях – столько времени они затратили для того, чтобы выгнать из зоны предстоящих «боевых действий» своих и чужих гусей и уток. Бабы Дусиных и ее кумы они тоже перегнали с того берега на луговину. Пожалели старики своих соседок, вспомнив, что они и в молодые-то годы в воду боялись заходить.
– Антонович, а скоко в этом году побьют у нас уток и гусей? В прошлом за охотничий сезон пропало тридцать пять уток, одиннадцать гусей, один теленок, помнишь, как у Семена бычка… голову на веревке оставили, а все остальное умыкнули, да ишо голову так положили, как будто он отдыхая. Семен пошел вечером, а там…
– А десять кур вместе с петухом у Валентины Петровны и две собаки убили, – продолжил Григорий Антонович.
– Да что там утки и гуси. Ты вспомни, как двое пьяных с ружьями дочку Василия напугали, три дня трусилась, пока бабка Шура не вычитала.
Вечерние сумерки заметно убавили человеческую прыть. Люди перебрались с огородов, полей и ферм в свои дворы, где старались что-то сделать по хозяйству, потому как днем кого-то не было дома, кто-то выполнял другие работы. Из-за уменьшения утко-вылетов резко спала и интенсивность ружейных выстрелов. Поутомились все:  люди, машины, звери, животные и всякие там перепончато-лапчатые, крякающие и мычаще-мукающие.
Наслаждаясь вечерней прохладой, люди и идущая с ними рядом по жизненной дороге живность взяли тайм-аут до сле-дующего утра. На ночное дежурство заступили собаки всех мастей, косматости и породности. Со второй половины ночи им помогут ориентироваться во времени петухи. Вы думаете, почему кукарекают в определенные часы эти птахи? Да чтоб собаки знали, который час. Подождем и мы. Можно немного передохнуть, вам от чтения, а мне от писанины. Идите, попейте чайку или сделайте что-нибудь путное для дома, для себя или для кого-то. …Отдохнули? Тогда продолжаю.
…Первым от утренней свежести проснулся мой тезка –  Сергей. Он коротал ночь на охапке сена под ракитой. После того как стало совсем темно, охотники втроем забрались в «Волгу», однако среди ночи Жухин не выдержал духоты и выбрался на свежий воздух. К этому времени комары разлете-лись на отдых, и его никто не беспокоил целых два часа, а если бы не утренняя прохлада, то еще неизвестно, в котором часу охотник проснулся бы.
Поеживаясь и подергивая плечами, мой тезка начал медленно спускаться к реке, намереваясь немного ополоснуть свое лицо. Когда до воды оставалось метров шесть-семь, Жухин  отчетливо услышал утиное кряканье, предположительно в двадцати, а может, и больше метрах от его местонахождения. Остатки сна улетучились мгновенно. Стараясь не наделать шуму, Сергей быстро взобрался по крутому откосу к раките и взял ружье.
Светать только начинало, и поэтому пришлось идти по берегу довольно осторожно, скрываясь за кустами-тенями. Вновь уток охотник услышал, когда его ноги ступили на «живой мост». С величайшей предосторожностью Жухин переступал по зыбкому травяному ковру. И только когда под его ногами оказалась земная твердь, он облегченно вздохнул.
– Кря-кря, – послышалось почти рядом.
Сергей Михайлович присел и начал вглядываться в туман-ную дымку противоположного берега. Но тут снова раздалось «кря-кря», но только у берега, на котором находился он, а вскоре на водной глади, поросшей редкими камышами, показались и сами нарушители спокойствия. Первый выстрел прозвучал, когда расстояние между охотником и утками сократилось до пятнадцати-восемнадцати метров.
Гулкий звук выстрела разбудил утреннюю тишину. Затем прозвучал второй, третий и четвертый. Пятый раз Жухин на курок нажимать не стал, он и последние-то два выстрела делал наугад из-за порохового дыма, тот хоть завис и не очень густой, однако четкости цели (уток) уже не было. Пробежав в возбужденном состоянии десяток шагов, «верная рука» увидел на воде и в воздухе белые перья, а к берегу течением прибились семь убитых (домашних) уток.
Пехтерев, Жухин и Петров на облюбованном месте засижи-ваться не стали, а быстро покидав добычу в мешок, они убыли в неизвестном направлении.

…В городской квартире вечером. Звонок телефона. Женщина берет трубку. – Да я… Дома. … Тоже белые? Да? …говорит, что такие теперь летают дикие… Петухи? Два? Не знаю, что-то не слышала, чтоб у нас водились дикие куры.
… Снова звонок. – Да. Ага. …гриль? … три штуки? А что он говорит?.. В ванне? … Смывает запах какой-то гусыни? Нет, мой спит прямо одетый. Он был с Петровым и Пехтере-вым.
…Почти стемнело. На лавочке Кузьма и Григорий.
Кузьма: – Так сколько у директора рыбхоза угрохали уток?
Григорий: – Семнадцать и три гуся. А у Прохоровны во-семнадцать кур и два петуха.
Кузьма: – На том кутке одиннадцать уток и кошку убили у                Савостьяновых. Хорошая кошка была.
Григорий: – Два дня отдыхаем. А в среду придется не вы-пускать.
Через два часа село окуталось ночной тишиной, пролаяла первая собака, заступившая на ответственное дежурство по охране того, что осталось.


ТЕЛЯТА  НЕ  ПОЕНЫ…

Для горожанина слова, вынесенные в заголовок, ничего не говорят, да, собственно, это ему и не нужно. Хорошо будет, если он представляет, как выглядит теленок. А вот селянин не только знает, что это такое, но и как только услышит о данном случае, так сразу же начинает переживать. Тут тебе и волне-ние, сбой работы сердца, повышение давления, ухудшение аппетита и сна, а в конечном итоге – исчезновение всех человеческих желаний, даже противоположный пол становится таким безразличным, что иногда о нем забывают и вовсе.
Ну вы сами подумайте. Теленок – живое существо, требующее постоянного хозяйского внимания, заботы и ухода, вдруг, ни с того ни с сего, остался голодным. А это значит, что уменьшится его ежесуточный привес. А раз теленок не тяжелеет, значит, он может надолго задержаться в своем бестолковом телячьем возрасте. А если этот теленок телочка, то возникают предпосылки, что она с запозданием превратится во взрослую особь и в конце концов отодвинутся сроки ее превращения в корову.
О-о, если и дальше развивать эту мысль, то можно схлопотать инсульт или же инфаркт. Я почему подробно начал рассказывать о пагубности несвоевременного кормления и поения подрастающего поколения крупного рогатого скота? Да для того чтобы увязать этот отрицательный момент крестьянского бытия с тем фактом, который произошел в жизни самого уважаемого в женской среде председателя колхоза Данила Ивановича… Фамилию называть не буду.
То, что с ним случилось, было еще усугублено и другим отрицательным, можно сказать, кричащим или вопиющим, не недостатком, а прямо преступлением. Телят не напоили! Почему это произошло? Не было молока. А молока не имелось ввиду того, что не подоили коров. Коровы же остались со сво-им конечным продуктом потому, что многие доярки взяли и не вышли на работу. Доярки ж не соизволили явиться в коровники по причине настолько банальной, что и говорить как-то не хочется. Видите ли, осточертела им эта работа. Каждый день вставать в четыре утра, в пять первая дойка, потом в обед и вечером. И что плохо, ходить надо каждый день и, бывает, без выходных, а без отпусков – уж точно.
Мне могут возразить те, кто работает в качестве доярки и имеет выходные с отпусками. Однако, поверьте мне, так хорошо, как есть где-то, не везде организовано. В большинстве случаев в жизни происходит так, как мной только что рассказано. И потом. Я взял для примера давнишний период в колхозной действительности. Во-первых, это обусловлено тем, что эпизод, о котором я хочу вам рассказать, произошел в жизни Данила Ивановича как раз в те годы.
Когда доярки доили коров вручную, то есть руками, имели в своем распоряжении, неполном, конечно, по тринадцать – пятнадцать коров и таскали все корма в лукошках (кошелях) на своем собственном пупку. Сейчас вот поставил точку после «пупку» и сразу подумал: «Да это ж было черт-те когда». И действительно. Это было очень давно. Представьте себе…

Заканчивался май месяц. Почти все деревья шелестели распустившейся листвой. В лесах и ольховниках, в зарослях садов и в кронах отдельно стоящих деревьев до одурения человеческого сознания распевали свои песни соловьи, кукарекали во дворах петухи и по-весеннему кудахтали куры. На колхозных полях подходили к завершению посевные работы. Наступило время, когда даже щепки у дровосеки начали влюбляться в рядом лежащие сучки, а уж живые существа только и прислушивались к стуку своих сердец.
И вот в это очумелое время Данил Иванович, председатель колхоза, решил сделать небольшую вылазку. Три месяца он работал без выходных и проходных, схлопотал по партийной линии выговор «за недостаточную организацию полевых работ в колхозе», хотя  дела шли вроде как и неплохо, но районному начальству было виднее, кого наказывать, а кого миловать, и теперь надумал выехать в лес. Я прошу вас, не надо удивляться желанию председателя побывать в  лесу. Да ему ж только в зарослях и прятаться. Остается дома – люди, его  подчиненные, сразу начинают указывать пальцем, что, мол, их Данил Иванович или Петр Аникиевич, остался дома; выедешь в город – там всевидящее око районного начальства застукает. Так это еще не все. Чтобы сделать эту самую отлучку от колхозных дел, надо спросить на это соизволения Анатолия Тимофеевича или Ивана Петровича, первого секретаря райкома КПСС. А они не всегда бывают добры. Вот поэтому председатели и прятались, при удобном для них случае, не выезжая за пределы административных границ подведом-ственных им колхозов.
Я не буду вам рассказывать, что надумал Данил Иванович и как претворял в жизнь свой план, скажу только одно: председатель сел в машину, включил передачу, нажал на газульку и … был таков. Вы думаете, что колхозный руководитель уехал в лес? Нет. Метров пятьсот он действительно ехал с твердым намерением сделать вылазку, а недостатки в хозяйственной деятельности, которые случаются каждый день, зачастую рассасываются сами по себе. Но, про-ехав названное расстояние, Данил Иванович вдруг вспомнил непоеных телят, вспомнил, как они тянулись к каждому, кто проходил мимо, и перебирали еще неокрепшими ножками.
– Ну, Михайлович, устрою я тебе жизнь, – это он начал отчитывать заведующего фермой. – Пять доярок не вышли на работу, а он и пальцем не пошевелил, теперь председатель должен ездить по дворам и искать подмену. Говорили ж мне, замени, Данил Иванович, мужиков, поставь завфермами жен-щин, они и пьют меньше, и реже, и у них душа болит, когда коровы после растела вовремя не раздаиваются. Они, мол, сами часто их доят и поят телят. А мужик – что, доярки не вышли, он стакан хлобыстнул и пошел вроде искать подмену. Вот и сегодня. Спросил же у скотника, где заведующий. – Да пошел за доярками, – ответил тот и  засмеялся. – Ну, Михай-лович, заменю! – пригрозил председатель.
После размышлений вслух Данил Иванович два часа затратил на решение того, что обязан делать заведующий фермой. А тут еще первый секретарь попался на дороге, полчаса учил уму-разуму, тебе, мол, партия доверяет, вот и отрабатывай это самое доверие, да еще стал,  чтобы ветер на него дул, и водит носом. Что нюхать, если Данил Иванович еще не обедал, а он хочет запах спиртного поймать своим носом в майском воздухе. В общем, испортил весь настрой и убил все желания.
Партийный районный лидер уехал, а Данил Иванович долго еще стоял у машины и все размышлял о своей жизни и думал, в какую сторону ему податься. Поехать домой – там жена начнет пилить за то, что в курятнике двери плохо закрываются и прошлой ночью хорь от двух десятков кур оставил в живых всего девять. В контору? Так выходной, там кроме дежурного никого нет. Поехать в поле – так он же разрешил всем пере-дохнуть.
– Э-эх, Данила, Данила, – махнул рукой Иванович и забрал-ся в машину.
Покопавшись в ящике, приспособленном для хранения сухого походного пайка и небольшого запаса спиртного, председатель усмехнулся, включил передачу, нажал на газульку и… теперь уж действительно был таков. Однако у Данила Ивановича все получилось не так, как ему хотелось. Сработало все то же проклятое правило, «если с утра не повезет»…
Опушку леса, куда надумал все-таки выехать колхозный руководитель, нежданно-негаданно оккупировали четверо молодых и энергичных людей, прибывших из районного центра. У них, видите ли, выходной день, и они уже успели побывать на рыбалке и теперь организовывали здесь уху и решили заодно просто полежать и позагорать. У вас такие возможности и желания бывали? Вот и у них так получилось.
Выбрав укромное местечко, недалеко от пруда, четверо отдыхающих приступили к приготовлению всего необходимого, что является азбукой в деле отдыха и особенно в рождении обычной «рыбацкой ухи». Я не буду вам рассказывать, что делал каждый из них. Да и не только это, вы даже не узнаете их имена и фамилии. Для вас они просто специалисты управления одного из заводов.
 Собственно, а что про них можно говорить. Они с собой не взяли даже женщин. Либо это закоренелые холостяки, либо мужские особи, удравшие от всех, кого они сами любят или кто любит их. Но лично я к ним претензий не имею. У меня самого бывали в жизни периоды, когда хотелось сбежать куда-нибудь на необитаемый остров, подальше от людской суеты, подвохов, вздохов и вообще от всего окружающего, а особенно от нравоучений.
Тогда у вас может возникнуть вполне справедливый вопрос, а зачем вообще они здесь нужны, ну, в этом рассказе? Что я вам могу ответить. Байка, которую вы сейчас читаете, и появилась-то из-за того, что в лесочке, в какой пожелал съездить Данил Иванович, оказались как раз вот эти люди.
А сейчас я оставляю молодых и энергичных за пределами данного повествования, потому что метрах в ста от их временного места обитания появилась машина. И, по-моему, это прибыл Данил Иванович. Точно. Остановив свою транспортную единицу в самой гуще кустарников, председатель ступил ногами на мягкий слой не успевшей перегнить прошлогодней листвы.
– Как же тут хорошо. Соловьи поют, а запах какой, а там вон кто-то костерок развел. Валюха, живут же люди.
Валюха? Не знаю, кто это. Может, жена, может…
– Данила, ну иди сюда, – раздался голос из салона машины.    –  Дани-ла, ну иди-и ко мне-е, – умоляла женщина.
Данила Иванович вздохнул, помассировал правой рукой грудь в области сердца и повернулся лицом в сторону берега пруда, туда, откуда доносились голоса людей. В это время хлопнула дверца и из машины под сень листвы деревьев, на растущую траву ступила босая нога молодой красивой жен-щины. Ох, Господи, да она ж хоть бы кофту накинула, ну почти голая. Нет, на ней что-то, конечно, имеется, но в таком наряде обычно лежат в кровати под одеялом…
– Дани-ла, – позвала она стоящего в раздумьях мужчину своего сердца и неслышно направилась к нему.
– Ты что, Валюха, с ума сошла? – с раздражением прогово-рил Данил Иванович. – Там люди, а ты…
– Ну, Дани-ла.
– Что, «Данила»? Иди в машину, едем домой!
– Ну, Да…
– Все, все! Коровы недоены, телята непоены. Поехали! По-том. Поехали.
– Да мы только ж приехали.
– Нет, нет и нет! Там телят, может, не напоили. Все, едем, потом как-нибудь.
Машина как-то озлобленно фыркнула, два раза стрельнула выхлопной трубой и начала медленно выкатываться из кустов. Вот вам и соловьи, и молодая листва, и щепки…
Вам, конечно, интересно узнать, почему я мимоходом чуть-чуть захватил квартет отдыхающих. Объясняю: а вот откуда б мы узнали, что в лес приезжал Данил Иванович в сопровождении молодой, красивой и на девяносто процентов обнаженной женщины и особенно об их диалоге. Кто-то ж из них видел сценку маленького жизненного спектакля. Его незамысловатый сюжет наводит, однако, на грустные мысли. Порыв молодой женщины, ее желания, страсть и любовь, пение соловьев и молодая весенняя листва были отодвинуты в сердце и мыслях председателя на самый задний план. И кем? Не-по-е-ными теля-тами. Телятами, которые тянули к Данилу Ивановичу свои мордочки и перебирали ножками.


БА-РЫ-НЯ  ТЫ  МО-Я…

Это было… О-о-о! Ни-че-го се-бе. Даже не хочется называть ни года, ни десятилетия. Помнится, что в тот день над полями и лесами, над всякими там садами, реками и речушками с прудами, ручьями и лесополосами висел, прогретый до несусветной сухости, испепеляющий августовский зной.
Он не просто висел над округой, он оккупировал ее окончательно и бесповоротно. Иногда, правда, можно было почувствовать слабое движение перегретого воздуха, но это происходило та-ак лениво, что некоторые люди, наиболее толстокожие, даже и не замечали.
На колхозных полях к указанному дню уборка зерновых закончилась, и у командно-начальственного состава появилась возможность сделать некоторую передышку. Вот и ходил по своему кабинету самый большой начальник целого района, прикидывая в уме, как бы организовать ну хоть бы короткий отдых.
С самого начала полевых работ у него не было выходного дня. А завтра как раз воскресенье. Да и повод вроде как есть, план хлебозаготовок выполнен на сто двадцать процентов. Хлеб убрали все, даже те, у которых сначала никак не получалось. Кроме всего этого была получена негласная санк-ция областного начальства, мол, отдохните день-два, а там придется вкалывать до самого снега.
Денис Гаврилович прикидывал в уме и так и этак, но все никак не мог додуматься, как же организовать эту самую передышку. Если не кривить душой, то он хоть и самый большой начальник в районе, но в вопросах проведения выходных не имел никакого понятия. Сказано, конечно, грубо, но куда денешься от истины, если товарищ Крылов родился трудоголиком. А как попал в район два года назад, так и сам работал в круглосуточном режиме, и людей своих подчинен-ных загонял. Но теперь все.
– Да, прямо вот сейчас возьму и организую завтра отдых, – решил Денис Гаврилович твердо и окончательно.
Правда, Крылов не знал, как прямо сейчас взять и организовать завтрашний отдых. Да и правда. С марта месяца проработал без выходных, аж шесть с половиной месяцев, а до конца года можно и потерпеть, что тут осталось.
Целый час хозяин кабинета ходил из угла в угол и от окна к окну, однако в его голове кроме коров, надоев молока, урожайности с гектара и осеннего сева никаких, даже фантазий об отдыхе, не появлялось.
– Вот черт возьми, – удивился самый большой начальник районного масштаба. – Вера Павловна, найдите-ка мне зав-райфо! – крикнул в приоткрытую дверь Денис Гаврилович своей секретарше.
Через пять минут Вера Павловна зашла в кабинет и сообщила, что заведующий районным финансовым отделом Антон Потапович скоро будет.
Вас, конечно, интересует, почему хозяину большого кабинета понадобился заврайфо. Все очень просто. Они вместе учились в школе, вместе служили в армии, и теперь, когда пришлось работать в одном районе, бывшие однокашники и сослуживцы иногда собирались семьями по случаю какого-либо праздника.
 Вот и теперь… Тем более что у Дениса Гавриловича жена с дочерью уехала к своим родителям за тридевять земель, а жена Антона Потаповича уже две недели повышает свою квалификацию на курсах в Воронеже. Вот и попробуй организовать без них отдых.
– У себя? – раздался голос Крюкова (это фамилия заврайфо). – Что стряслось? – обеспокоенно спросил вошедший финансовый начальник.
– Да ничего не стряслось, просто завтра можно сделать вы-ходной. Может, у тебя в голове что-нибудь есть по этой части?
– А давай съездим к Зайцеву. Помнишь, как день механизатора у него был организован в старом саду? Туда никто не ездит и не ходит. Он, этот сад, на отшибе, речка рядом, кладка к воде. Можно посидеть с удочками. Давай я позвоню ему и договоримся. Мужик он неплохой.
Однако, как ни старались два начальника районного масштаба воспользоваться возможностью, дарованной им областными властями, и организовать для себя короткий отдых, у них почти ничего не получилось. Оно, конечно, что-то и было, но не так ка-ак хоте-лось. Думали ведь выехать прямо субботним вечером. Посидеть, понимаешь, у реки, полюбоваться закатом, а раненько утром и восходом солнца.
 Но оказалось, что удочек для ловли карасей или еще какой жаберной живности у них (у начальников) не нашлось, а у председателя наличествовал один небольшой бреденек. Можно было обойтись, конечно, и им, да знаете, как иной раз бывает, нехороший случай, произошедший в одном из колхозов, разом поломал всю стройную цепочку составленно-го плана.
В самом дальнем хозяйстве района произошел пожар. Сгорел свинарник, а вместе с ним и сорок семь свиноматок, вместе с поросятами, могло быть и хуже, да колхозники сто голов успели вытащить, считай, что из огня. Денис Гаврилович, сами понимаете, просто обязан был посетить и колхоз, и место пожара, хотя этот визит и не оживил сгоревших свиней и не восстановил самого свинарника, но должность… а она ко многому обязывает.
В связи с произошедшим случаем Крюкову пришлось давать председателю колхоза временный «отбой», который затянулся аж до самого послеобеденного часа воскресного дня. Самый большой начальник и его однокашник и сослуживец сумели осуществить свою задумку только после двенадцати часов, когда солнце стояло в зените и все живое пряталось в тени, спасая свои тела от возможного завяливания, то есть от обезвоживания.
Служебная машина «Победа», управляемая самим начальником, мягко катилась по хорошо отгрейдированной дороге, оставляя за собой густой шлейф пыли. Антон Потапович, сидевший рядом с водителем (Денисом Гавриловичем), крутил блестящую, в пластмассовом обрамлении, ручку, стараясь по приемнику отыскать какую-нибудь музыку, но последнее достижение отечественных радиоспециалистов кроме писка, тресков и отрывочных голосов ничего не выдавало.
– Да брось ты с ним возиться, ни черта он не может ловить, когда работает двигатель, – не выдержал Денис Гаврилович.

Спасительная прохлада низины, в которой доживал свой век старый барский сад, со сдержанным спокойствием, граничащим с безразличием, приняла высоких районных начальников. Голова местного хозяйства в саду бывал часто, хотя пользы от этих посещений и не было, но и особого вреда председатель не наносил, та-ак, возьмет одно-два ведра яблок или горсть вишен соберет. В основном бедокурит детвора окрестных сел. После ее нашествия сторожу приходится потом пару дней убирать обломанные ветки. Но эта неделя была тихой. Ранних сортов яблок уже не было, а поздние еще не подошли. По такому случаю даже колхозный сторож вторую неделю не является – что-то делает у себя в хозяйстве.
– О-о, я думал, что вы уже не приедете, – заулыбался вышедший из кустов смородины председатель колхоза Зайцев Трофим Никанорович и тут же предложил районному начальству немного перекусить чем Бог послал. – Отдыхать надо начинать с обеда.
Судя по тому, что лежало на импровизированном «столе», о нем расскажу чуть дальше, можно было с уверенностью говорить, что готовил все, конечно же, не сам председатель. Сюда он привез готовые блюда из мяса, картошки и рыбы. Даже дрова для приготовления ухи были дубовые, а в низине кроме ракит и ольхи ничего не росло. Зеленели здесь лоза, камыши и осока, но их я во внимание не беру.
 Недалеко от «стола» лежал уже разостланный бредень из мелкоячеистой сети. Для полноценного отдыха, как видим, было готово все. Прямо вот бери и начинай предаваться единению с природой сразу, без всяких там проволочек, что трое начальников и сделали. Но прежде чем начинать рассказ, как они это сделали, давайте посмотрим на их бивуак.
Огромная ракита прошлым летом не выдержала напора наскочившего ветра и упала. Старость, знаете ли, она и для деревьев старость. Осмотрев однажды лежавшую на земле долгожительницу, Трофим Никанорович привез двух колхозных плотников, которые за три дня соорудили на нижней части ствола стол, прибив к нему три широких четырехметровых доски, а там, где было множество толстеньких веток, обустроили шалаш для сторожа. И лежит теперь ракита, приспособленная для нужд приезжающих сюда людей, по их же разумению и желанию.
Через два часа застолья в старом саду уже не было самого большого начальника, заврайфо и председателя колхоза. За столом сидели совсем другие люди. Водка, выпитая ими, сгладила все различия. По саду, между яблонь, кустов смородины и крыжовника, гуляли хмельной говор, смех, анекдоты и еще несмелые песни.
– А мы будем ух-ху варить?! – выкрикнул хорошо подда-тый Антон Потапович.
– Ан-нтоша, б-будем ух-ху варить, – икнув, ответил Трофим Никанорович. – Рыбы мы уже наловили, – показал рукой на высыхающий бредень. – Она там, в родничке, – кивнул головой Зайцев в сторону растущей ракиты, из-под которой выбирался говорливый поток воды, образовавший маленький водоемчик.
– Значит… ловить будем там, – резко взмахнув рукой, зая-вил Крюков.
Рыбу ловили, однако, в реке, ибо так пожелал Денис Гаври-лович. В роднике решили выловить для дома. Поэтому, собрав бредень, все трое отправились к большой воде.
– Какой это к черту отдых, если будем на всем готовом. Вот наловим, тогда и сварим уху, а ты, Антоша, привыкай пищу добывать сам, оно, знаешь, может пригодиться в жизни, ты, как-никак, финансами ведаешь, – намекнул Крылов своему однокашнику.
Два часа из прибрежных камышей слышались крики радости и огорчения, а временами дуплетом, словно выстрелы из ружья, раздавались слова, от которых рыба шарахалась куда-нибудь, лишь бы не к ним, не в их чертов бредень. За время работы в качестве рыбаков Крылов, Крюков и Зайцев три раза выходили на берег и галопом устремлялись к своему столу, для того чтобы принять «для сугреву», потому как вода, не в пример воздуху, прогрелась хренова-то.
 А как она может быть теплой, если уже и «илюхин» день прошел, да и родников в месте «путины» столько, что хоть и вовсе не залезай в воду. Местным жителям  что, они привыкли, а начальственные лица в такой свежей воде никогда и не бул-тыхались.
По прошествии ранее указанного времени троица наконец-то выбралась окончательно и бесповоротно на сухой берег. Ну что можно сказать про их вид. Знаете или, может, вы слышали выражение «синепупые» и «синюшные». Так иногда женщины характеризуют тощих цыплят в магазине. Вот и наши отды-хающие выглядели именно так.
Особенно в изменении цвета кожи  преуспел Антон Потапович. Он на целую голову оказался выше Крылова и Зайцева. Но это было еще не все: для того чтобы охать и ахать, Крюков еще и имел та-ку-ю худобу, что казалось, стоит ему побежать, как его кости начнут тут же громыхать и посту-кивать. Вот ему-то больше всех и досталось. Те двое хоть были упитанными, в особенности Трофим Никанорович. У него даже талия превышала в полтора раза свой первоначальный (армейский) обхват. Более или менее выглядел Денис Гаврилович. Он хоть и был покрыт гусиной кожей, так не стучал зубами. Учитывая его статус, в воду с бреднем больше пришлось заходить…
– Антоша, ты вот к тому кустику иди, а ты, Никанорович, пока постой, я тут рыбу пугну, – командовал Крылов и бежал по берегу, чтобы в нужном месте опуститься по колено в воду, и натруженно кряхтя тащил бредень. И теперь на берегу Денис Гаврилович, конечно же, быстрее согрелся и присел на пенек, подставив спину щедрому солнцу для сугреву. В то время как двум настоящим рыбакам… Ой, Господи, да хоть ты шепни им на ухо что-нибудь или пошли в их головы нужные мысли. Они же… обнажили свои телеса на все сто процентов. Да, Крюков и Зайцев сняли для просушки свои мокрые трусы и теперь ходили около Крылова, пританцовывая и размахивая руками, стараясь всеми силами быстрее согреться. И вдруг…
– Ба-ры-ня ты мо-я, су-да-ры-ня ты-ы мо-я, – начал напе-вать и хлопать в ладоши Денис Гаврилович.

Танцующие быстро подстроились к темпу напева и теперь слаженно выполняли движения руками и ногами.
– Ох ты-ы, ба-ры-ня, ох, су-да-ры-ня, – на полтона повысил голос Крылов и, взвинчивая темп, заставил танцующих делать всевозможные «па» значительно быстрее. – Ба-ры-ня в са-ду гу-ля-ла!.. – высоким голосом прокричал Денис Гаврилович, вставая с пня. 
Иногда вместо слов Крылов хлопал в ладоши и напевал:      – Там, та-да рам, та-да рам, та-да ри-да ра-да та-м, та-да рам… Ох ты, ба-ры-ня, ох, су-да-рыня.
Теперь он тоже ходил по небольшому кругу и, хлопая в ладоши, продолжал петь и пританцовывать, а в это время Крюков и Зайцев двигались по большому кругу вокруг своей «музыки», временами они высоко подпрыгивали либо так низко приседали, что аж касались голыми задницами травы.
– Ба-ры-ня с по-пом сто-яла, – басил Трофим Никанорович, двигая своим животом из стороны в сторону.
Позади Зайцева, покачивая костлявым задом, пританцовывал одной ногой Крюков. Из-за того, что он обе руки держал на поясе, его высокое и худое тело напоминало букву «Ф».
– Бары-ня по-пу… моргала, – поправился Крылов.
– Ба-рыня духо-вному-у! – поддержал своего однокашника Антон Потапович высоким голосом.
Целых полчаса продолжался танец у костра.
Первым «согрелся» Денис Гаврилович. Выжав молча тру-сы, он надел свои штаны и накинул на себя рубашку быстрее, чем новобранцы в армии, Крюков и Зайцев, ничего не понимая, смотрели на него.
– Что вытаращились, вы на себя поглядите, – показал Крылов указательным пальцем на их голые пупки и чуть ниже. – Трофим Никанорович, у тебя телят в колхозе много?
– А как же, – прерывисто ответил запыхавшийся Зайцев.
– Где они у тебя пасутся?
– На лугу… по логам, – удивленно отвечал председатель колхоза.
– Молитесь Богу, чтобы нас тут никто не видел, а если и видел, то смолчал бы. Иначе мы все будем там, где Макар телят не пас, или еще дальше – у черта на куличках. Быстро одеваетесь! Ба-ры-ня ты моя.
Не переживайте за них, дорогой мой читатель. Все обошлось благополучно. Их «Барыню» никто не видел. Мне же рассказал об этом эпизоде своей жизни, по прошествии большого количества новогодних праздников, сам Трофим Никанорович, а я поведал вам с его разрешения.


                БАХ,  ТА-РА-РАХ  И…               
                «СВЯТОЙ  РОДНИК»

Среди людей, а особенно живущих в сельской местности, мало найдется таких, которые сами не видели и не слышали об этих настырных живых существах, постоянно живущих в земле. Особенно эти «метростроевцы» досаждают своей настырностью огородникам.
 Представьте себе, вы выходите рано утром в свой огород, а там среде всходов картофеля красуются небольшие кучи рых-лой и еще совсем свежей земли. Вы, конечно же, сразу начинаете возмущаться, кричать «ох» и «ах», хватаетесь за лопату и грозитесь сию же минуту выкопать из земли непрошеного гостя. Можно вас успокоить? Ну, во-первых, это сделать не так просто, как вам кажется.
Среди нашего брата-сельского жителя найдется немного специалистов по части охоты на зловредного землекопа. По моим подсчетам, только один человек из ста может со знанием дела объяснить, как и когда надо бежать к появившимся кучам земли с лопатой. Но это еще не означает, что данный субъект может показать практически, на местности, как надо отлавли-вать слепыша.
Практиков-охотников, которые молча берут лопату и идут в поля или соседские огороды, чтобы к вечеру вернуться домой с тремя или пятью «метростроевцами», найдется еще меньше. К примеру, один из трехсот-четырехсот человек, а может быть, даже и из тысячи.
Мне самому приходилось в своей жизни дважды отлавливать этих зверушек, но, признаюсь вам, как на исповеди, получилось это у меня настолько случайно, что я до сих пор думаю, что слепыши выбрались из своих нор, чтобы поближе узнать человека, который до такой степени бестолково и неумело организовывал охоту, что до тошноты унизил их (слепышей) достоинство.
Но я вам сейчас хочу поведать не о тех профи, которые за летний сезон отлавливали на колхозных полях сотнями слепышей и получили за это приличные суммы (денег), а хочу вам рассказать о таких, как я сам, и других, подобных нам.

… Нина Петровна, колхозница во втором поколении, встала так рано, что аж пожалела себя за свою нелегкую бабью долю.
– Господи, – обратилась она к Всевышнему, протирая глаза, – да када ж я хочь один раз высплюсь? Я ж легла в двенадцать, а щас токо четыре.
В подтверждение ее слов в комнате раздалось громкое «ку-ку». Это в часах-ходиках, висевших на стене, проснулась кукушка и, выпрыгнув из окошка, оповестила хозяйку, что пора идти доить корову. В селах, у всех людей, у кого было или имеется сейчас во дворе это парнокопытное с выменем, с длинным хвостом и рогами… вообще-то, бывают и комолые, утро начинается в самую рань, и именно с доения. Потом следует выгон коровы на выпас в конец огорода или в стадо… далее колесо сельской жизни катится уже по накатанной дороге. Так  получилось и у Нины Петровны.
Подоив корову, хозяйка усадьбы в ожидании, когда надо будет свою кормилицу выгонять со двора в стадо, решила быстренько сходить на огород за молоденьким лучком. Муж ее сегодня уезжал на тракторе на самое дальнее поле, и она захо-тела ему сготовить на завтрак яишенки с лучком, обед ему привезут из колхозной столовой, а вот утром его надо хорошо накормить.
Выбежав за сарай, Нина Петровна прямо остолбенела. Во всю длину огорода, до самого двора, среди картофельной ботвы, хорошо просматривались свежие кучи земли. Правда, совсем свежими были десять курганчиков, те, которые виднелись на луковичных грядках, и самая последняя, прямо у сарая, другие же, уходящие в конец их усадьбы, были подсушены, а значит, и появились, скорее всего, еще вчера.
– Ми-тя-а, Ми-тя-а! – прокричала хозяйка и бросилась в хату. – Митя, там слепух у нас по огороду начал шастать, – оповестила Петровна проснувшегося мужа. – Через весь ого-род прошел и уже под сарай, наверное, залез.
Хозяин двора почесал правой рукой затылок, зевнул и посмотрел на жену. В его глазах Петровна не заметила даже искорки охотничьего азарта или хотя бы маленькой озабоченности. Вкалывая с самого утра и до позднего вечера на обработке междурядий кукурузы, Дмитрий Николаевич уже две недели не выходил в конец огорода. Если бы он имел такую возможность, то деяния «метростроевца» можно было пресечь еще на подходе к огороду, сейчас же времени у него было только на то, чтобы посмотреть на кучи земли. Поэтому он, как встал с кровати в одних трусах, так и пошел в прохладу летнего утра.
– У-ух! – поеживаясь и вздрогнув всем телом, простонал Дмитрий Николаевич, взираясь на свежие кучи.
– Что ты, Николаевич, ухаешь? – раздался голос соседа – колхозного электрика Семена Романовича.
– Да вот, зараза, гость появился.
– А-а! О-о! Да он тут хозяйнуя уже дня три. Я кучи видел еще вчера. Хотел сказать, да вас никого  дома не было. Вас же  и нынча никого дома не будя? Давай-ка я его пужну. Ты к вечеру сготовь что-нибудь, – Романович щелкнул по своей шее пальцем, – а я сделаю, чтоб его больше тут не было. Я все рав-но ныня дома. Ногу вчера зашиб здорово. Вот как раз вечером и полечусь, а лучше сразу, авансом, с утра, чтоб стимул был. Ты скажи своей, пусть налье, а то штой-то в горле пересохло, – усмехнулся сосед и потер рука об руку.
– Ага, – согласился Дмитрий Николаевич, – ты только не перекопай половину огорода.
– Не-е, щас лопатой я не копаю, у меня другой метод. Я с слепухами воюю цивильно. Бах! И готов. Так что ехай на свою кукурузу, а я тут как-нибудь сам разберусь. Ты токо своей скажи, эт самое, ну, – истребитель слепышей махнул рукой, щелкнул пальцем по шее и, закрыв глаза, продолжил, – ну, … стаканчик чтоб налила. Ну авансом. Ну, ну… загрызнуть  я  у себя возьму.
В десять часов Семен Романович и его друг Николай Дмитриевич сидели на скамейке под высокой и разлапистой вишниной. Между ними стояла пустая чекушка и лежали три куска хлеба, огурец и кусок сала.
– Надо было просить бутылку. Что тут на двух, – возму-щенно проговорил друг соседа Дмитрия Николаевича.
– Так я же был один.
– Вот, во-от. Как я где прошу, так буты-лку, чтоб и Семе-ну доста-лось, – бурчал недовольный нагрянувший друг электри-ка. – А ту-ут…
Через полчаса друзья успокоились и начали готовиться к изгнанию, а может, даже и к уничтожению непрошеного землекопа. По обоюдной договоренности Николай Дмитриевич начал выискивать подземные ходы и копать неглубокие ямы, в местах, указанных Семеном Романовичем, который в это время пошел за карбидом и водой, чтобы по возвращении к месту земляных работ устроить, по его выражению, «та-ра-рам».
Когда солнце начало припекать, все было готово для производства… Та-ак. Давайте-ка посмотрим и подумаем, что может получиться. Друг соседа хозяина усадьбы выкопал шесть ям и очистил от земли ходы слепыша. Семен Романович положил в каждый ход по нескольку кусков карбида (которым пользуются газосварщики), плеснул на них воды и закопал ходы землей, предварительно положив в них по сорок сантиметров бикфордова шнура. Теперь можно с уверенностью говорить, что действительно все было готово для небольшого взрыва. Посмотрим, что у них получится.
– Десять минут ожидаем, а потом поджигаем шнуры, – подмигнул Семен своему другу. – Ты вот эти два, будет еще чекушка, а может, и бутылка. Соседка должна ж корову доить. Главное, чтобы слепца прикончить или напугать так, чтоб у него наступила полная импотенция, ну чтоб не плодился боль-ше, ха-ха-ха! – закончил подведение итогов окончания охоты на зловредного слепыша Романович.
– А рванет нездорово? А то будем потом еще сами бутылку ставить.
– Ты че? Я уже пять слепухов взорвал, и ничего. Пошли. Спички есть? Давай, поджигай.

Запалив все шесть шнуров, друзья-«взрывники» отбежали к скамейке, где недавно сидели. Семен, поглядывая на часы, что-то шептал, а может, он считал, а может…
– Гух! Гух! Ух! Ух, у-ух! – раздалось пять глухих хлопков-мини-взрывов. Над местом расположения ходов (норы) земля как бы ожила. Она местами вспучивалась, колыхалась, из нее вырывались струйки пыли. Воробьи, сидевшие на крыше са-рая, испугавшись, взлетели и тут же рассыпались в разные стороны, хотя обычно они улетают стайкой.
– А ше… – начал было помощник Семена.
– Гу-ух-а-ах! – протяжно проохал шестой заряд из двух составляющих, словно это был специальный патрон, которые во множестве используют в новогоднюю ночь, ибо первая половина взрыва-хлопка была в огороде до стены сарая, а вот продолжение… это произошло в самом сарае.
И как только это случилось, во дворе, за забором, раздалось кудахтанье кур, испуганный крик петуха, а через мгновенье на всю округу завизжала, словно резаная, свинья. Визг то усиливался, то ослабевал, потом что-то затрещало, заскрипело, хрустнуло, а вскоре распахнулась калитка, ведущая в огород, и в сторону «взрывников-пиротехников» рванула перепуганная хавронья, а следом за ней полетело через забор и открытую калитку все куропоголовье.
Семенов помощник, не дожидаясь, пока к ним приблизится визжащая и кудахтающая живность, сиганул через проволоку, разделяющую два соседских огорода, однако, не рассчитав своих возможностей, зацепился за нее правой ногой и кубарем полетел в картофель. Следующие метров пятнадцать Николай Дмитриевич преодолевал на четвереньках, забыв с перепугу, что на ногах его скорость была больше.
Инициатор нового способа борьбы с «метростроевцами» чуть-чуть замешкался, однако, сообразив, что лучше на дороге обезумевшей Машки (он вспомнил, как хозяйка двора часто называла свою свинью именно так) не стоять, и поэтому пустился бегом на свою территорию, юркнув между двумя проволоками и перепрыгнув через друга, остановился только у самого забора своего двора.
– Я пя-ть слепу-хов взор-вал. Вот тебе шестой, – подколол Семена Николай. – Пошли поглядим, может, что загорелось.
Не волнуйтесь, не огорчайтесь, дорогие мои. Во дворе Дмитрия Николаевича ничего не загорелось и не завалилось. Наверное, под хавроньиным полом ухнуло, вот она и перепугалась, ну а куры… Подумаешь, в одном месте, где они копались, ямка образовалась. Куры-то сами целы. Ямку «взрывники» засыпали и утоптали, сделали все так, будто ничего и не было. Под полом же Машки ничего не видно. В общем, больше страху. Одно было плохо, пришлось пару часов сидеть… а вдруг что загорится. Обошлось. За второй чекушкой мужики не пошли, что-то у них совесть как бы надломилась, да и хозяин двора крупноватый, а вдруг…  Короче, обошлись без второй чекушки.

Второй случай борьбы с нарушителем спокойствия обошелся без карбида, бикфордова шнура и без стресса для домашней живности. Хо-тя-а…
Усадьба Николая Кузьмича расположилась на пологом склоне правого берега маленькой речушки. Она так уютно разлеглась у самого подножия, что каждый, кто проходит мимо, всегда завидует хозяину, что ему досталось от его предков такое живописное место.
Я вам сейчас подробно расскажу обо всем, что окружает знакомую вам теперь усадьбу, и уверен, вы бы тоже согласились стать ее хозяином. Вот смотрите… не-ет. Отсюда не видно. Давайте поднимемся на самый верх склона. Да, это надо пройти в конец огорода. О! Теперь можно и посмотреть на окружающую нас красоту и насытить глаза свои увиден-ным.
Слева от нас, до самого горизонта, дремлет изрезанный ов-рагами и заросший высоченными травами коренной берег, то есть правый. По правую руку от нас – усадьбы соседей Николая Кузьмича и соседи его соседей, чуть дальше, через небольшие овраги, канавы, вымоины и косогоры живут уже соседи соседей соседа Кузьмича. Еще дальше… Вы теперь и сами поняли. Что за зарослями кустарников и отдельно стоящих деревьев  находятся усадьбы тех же соседей сосе-дей… и так до самого областного города.
Вы можете спросить  меня, чем же хороша усадьба Николая Кузьмича? А вот чем. Одна половина земельных владений нашего земляка расположена на самом склоне, на котором я сейчас нахожусь. Эта часть опускается к подножию склона, где у Кузьмича расположились дворовые постройки: неболь-шой домик, сарай и походный погреб, устроенный в давние времена в самом склоне. Перед домом пролегла узкая улица с еще более узкой дорогой, усыпанной щебнем. Через дорогу у Николая Кузьмича расположилась вторая половина усадьбы. Это уже огород, который начинается прямо от дороги и уходит своей дальней стороной в пойменные камыши и заросли моло-дой ольхи с лозняком.
В конце огорода можно видеть толстенные и высоченные ракиты, круги лозняка и всякую болотную растительность. Но самым большим богатством является вода. Да, обычная вода. Если на верхней части усадьбы, чтобы до нее добраться, надо копать глубокий колодец или бурить десятиметровую скважи-ну, то на низинной половине воды столько, что нельзя ее вычерпать за всю свою жизнь. Она булькает прямо под ногами. Кузьмичу даже приходится копать водоотводные канавы. А сколько у него там всевозможных копанок, прудочков и бассейнов с обычными ямами. Я когда хожу мимо усадьбы своего односельчанина, то завидую ему такой завистью, какой не завидует алчный человек богатству Абрамовича (это миллиардер ельцинского розлива).
А какая здесь тишина. Зимой снег всегда ложится ровно, никаких тебе метелей и завываний в трубе. Про весну я и говорить не хочу. Эта красавица во дворе Николая Кузьмича появляется на две недели раньше, чем у меня, на моей верхотуре, обдуваемой всеми ветрами, какие только могут дуть над Среднерусской возвышенностью. А какие здесь соловьи поют. И главное, сколько их, этих самых музыкальноодаренных птах. Не то, что у меня.
Однажды какой-то безумец залетел на одну-единственную яблоню, растущую неизвестно с каких времен в гордом одино-честве, так ему пришлось сломя голову улетать после одной-единственной рулады, ибо к яблоне сбежались все коты и кошки половины села. А ту-ут. Благодать-то какая.
Вы можете меня спросить, а какое отношение имеет усадьба Николая Кузьмича к теме рассказа? О-о, милые мои. Да самое прямое. Вы представляете, такая красота и…
– Де-ед, де-е-ед! Ты слышишь меня? – тишину летнего утра нарушил голос хозяйки усадьбы.
– Што-о там?! – отозвался Кузьмич из-за забора, где он при-лаживал узкую доску.
– Дед, опять к нам залез оккупант проклятый. Слепух на огороде роя. За одну ночь тринадцать куч нагарнул. Это уже то-то третий за месяц.
Николай Кузьмич вздохнул, приколотил гвоздями доску и, собрав инструмент, пошел во двор.
– Я ж табе казала, не отдавай сваю стреляшку, нет, атдал. А теперь чем будешь ловить? Я уже узнавала, Тюлькина дома нету, а его баба не зная, куда делась наша слипушатница, – гудела жена.
Хозяин усадьбы, ничего не ответив на монолог своей поло-вины, отправился на склон, для того чтобы воочию убедиться в зловредности непрошеного гостя.
– Вот зараза, да сколько ж вас тут на буграх расплодилось, – завозмущался Кузьмич, разглядывая свеженагорнутые кучи земли. – Па-ра-зит.
Пока он считал курганчики и прикидывал в уме, что и как делать, последняя куча, та, которая была ближе к дому, вдруг зашевелилась, что означало начало земляных работ у слепыша.
– Ну, гад, я тебе устрою помывочный день, – усмехнулся хозяин и почти бесшумно пошел к себе во двор.
Через самое короткое время Кузьмич вернулся назад со шлангом в руках и лопатой. Шланг он разматывал от самого дома и теперь, оказавшись на самой вершине своего огорода, быстро орудуя лопатой, откопал ход «метростроевца». Опус-тив в нору шланг, Николай Кузьмич окружным путем сбежал к себе во двор.
– Ну… … (тут были нецензурные слова)… посмотрим, кто кого. Слепец… – опять выругался хозяин усадьбы и включил водяной насос «Кама».
Через несколько секунд в шланге зашипело, а потом чуть слышно зажурчала вода, которую насос погнал на самый верх огорода, в подземный ход незваного гостя. Согласно паспортным данным, из шланга должно выливаться три кубометра воды каждый час.
– Пока ты … будешь купаться, я смогу почитать газету, – усмехнулся Кузьмич и, прихватив районку с телогрейкой, пошел туда, где выливается из шланга вода.
Посмотрев на бойкий ручеек, скрывающийся в убежище слепыша, дед Кузьмич решил немного отдохнуть в тени рядом с растущей яблоней.
– А чего на нее пялиться-то (на воду). Журчит, ну и нехай журчит. Это пусть он думает, куда убегать, – усмехнулся хозяин усадьбы и, разостлав телогрейку у самого ствола, при-лег…
Сколько времени ушло на сон, Кузьмич не знал. Не знал он и причины сбора соседок-бабулек около их погреба. Его разбудил их говор и какие-то причитания. Протерев глаза и немного приподнявшись, дед Коля увидел, как его соседки и жена тоже усиленно крестятся и кладут поклоны. Кузьмич дернул себя за ухо – нет, ничего не изменилось.
Хозяин усадьбы встал и решил посмотреть, что же это там случилось, что его жена и соседки проявляют такое усердие в богомолии. До этого дня они если и крестились, так вроде как по праздникам, а тут прямо аж и на колени опустились. И что было удивительно, они как бы ушли в другое измерение, на их лицах нельзя было увидеть никаких эмоций, ну прямо застыв-шие маски.
– Отче наш… – услышал Кузьмич голос своей жены, когда до погреба оставалось метров десять. – Де-ед, де-ед, иди ско-рей суда. Погляди на божие чудо, – радостно воскликнула она, увидев мужа.
Соседки же, не обращая на него никакого внимания, все так же клали поклоны, касаясь лбами земли, нашёптывая чуть слышно молитвы.
– Погляди, Кузьмич, какое чудо. Я и во сне ночью видала, а вот теперь… Погля, – показывала его Никитична обеими руками на погреб, из открытой двери которого выливалась наружу вода. – Глянь, дед. Это Господь нам послал какое-то знамение. Можа, война будя, можа, голод, а можа, царство небесное нам откроется.
Видя, что дед, ее дед Коля, Николай Кузьмич, ничего еще не понял, Никитична воскликнула протяжно и каким-то груд-ным голосом: – Казьмич, да у нас жа у погребе родник забил. Святой, животворящий ключ ударил! Ты погляди, какая вода чистая, прямо слеза Божия.
Опуская руки в ручей, Никитична зачерпывала воду и умы-вала лицо, то же самое делали и соседки.
– Я как токо увидала, што у нашем погребе полно воды и што она начала выливаться, я сразу побегла к соседкам. Завтра вутром мы поедем у церкву, скажем батюшке.
– Николай Кузьмич, это у вас знамение, такое редко кому давая Господь Бог, – проговорила одна из соседок, вставая с колен. – Это знамение.
«…  … себе. Это ж скоко я спал? В погребе теперь все плавая. Там жа метр глубиною. Часа три «читал газету». Святой родник …  … так», – мысленно подвел итог выливания слепыша хозяин усадьбы.
– Суда надо привозить батюшку, нехай осветя родник-то, – донеслось до слуха Кузьмича, это одна из соседок высказала свое заключение по поводу «знамения».
– Господи, услышь меня! Пробей родник в другом месте, пожалей. Мне ж погреб надо будет новый копать, – обратился Кузьмич к Всевышнему. – Идите, соседки, идите, дайте мне поговорить с Богом. Идите. Ты тоже иди с ними. Идите… мо-литесь где-нибудь.
Вам, конечно же, интересно узнать, чем все закончилось в обоих случаях. В первом, ну там, где Семен со своим другом устроили «метростроевцу» «бах, та-ра-рах», ничего существенного. На другой день кучи земли появились на семеновом огороде. Слепыш их копал с таким усердием и с такой скоростью, что «взрывник» со своим помощником три дня гонялись за ним. Они и самострелы ставили, и взрывали, и копали канавы… Однако «метростроевец», вероятно, с перепугу, увеличил свою производительность в несколько раз и поэтому опережал домогателей.
Он каждый раз уходил, оставляя после себя с десяток свежих курганчиков земли. А на четвертый день, нагарнув огромную кучу в конце огорода, ушел туда, где была луговина и где ходов у него было несчетное количество.
…У Кузьмича? А ничего. Выпроводив жену и соседок с огорода, хозяин двора выключил «Каму», собрал шланг и таким образом «упросил» Бога «закрыть вентель» в его погребе. Целую неделю селяне удивлялись, как это их одно-сельчанину удалось договориться с Всевышним.         
    

ИГРА  В  ПРЯТКИ

Уважаемый читатель, прежде чем вы продолжите знакомство с моим очередным рассказом-байкой, я хотел бы задать вам один вопрос. Над вами издевались когда-нибудь ваши кошки, собаки, куры и другие братья наши меньшие? А может, вам настолько повезло, что вас смогли объегорить даже заяц или лиса? Не припоминаете? Ну ничего, не огорчайтесь. Как только прочитаете вот эту байку, так обязательно что-нибудь да и всплывет в вашей памяти.

В конце пятидесятых годов прошлого столетия в нашем селе люди начали обзаводиться садами. Война вроде как ушла давно, а тут еще налоги отменили на всякую плодово-ягодную и древесно-кустарниковую растительность. Вот и пошло по селу. На одном краю:
– Сосед, ты сколько яблонь посадил?
– Двенадцать! – гордо  говорил Петька-Степка.
– Э-э, я вон аж два десятка, – отряхивая цигарку, задумчиво, с большей в три раза гордостью, огорошил Петьку-Степку Иван Давыдкин.
…А это уже в центре села.
– Миколавна, шкоко ш твои унуки ябланак нашажали? – шепелявя беззубым ртом, допытывалась Стефановна у своей кумы.
– Да штой-то дюжа много, я, правда, не щитала. Ну палавину гарода уже у яблонках. Меньшай сказал, што и «антонавки», «белай налив» и ети, ну дюжа сладкаи. Усе есть.
– Паташнаи то-то? Как я ети яблоки люблю. Прямо б ведрами ела, хочь и зубы редкаи. 
На другом же конце села сошлись у колодца уже молодые женщины.
– Валя, что ж вы яблонки сажаете?
– А как же. Уже четырнадцать.
…А рядом с дедом Гришакой приезжие из другого района никак не могли сладить со своим сынишкой. Он у них оказался таким любопытным, что так и норовил выкопать какую-нибудь яблоньку, чтобы посмотреть, где ж у нее яблоки, либо старался срезать молодую веточку своим маленьким складным ножичком.
 За все приходилось отдуваться бабушке Доре. А как же. И сад надо сохранить, и смотреть, чтобы внук ножичком не вы-колол себе глаза или случайно не порезал палец. Спрятать ножик? Да прятала. Находит. Он у них – ну прямо, как однаж-ды сказала баба Дора, – сыщак. Вот и бегала за проказником целыми днями: – Вовощка, Вовощка, не ходи, не ходи на гарод, там сабащака, как щертяка.
Как видите, люди старались обзавестись садами – надоели голые огороды, да и яблок иногда хочется так, хоть криком кричи, а особенно молодым женщинам. Вот и Дмитрий Михайлович, сосед кума Николаевны (Миколавны), у которой внуки посадили яблони, называемые в народе «паташными» из-за сладких яблок, этот тоже постарался, восемнадцать штук аж посадил на пятнадцати сотках земли.
Только поначалу у них с сыном получилась осечка. Кто-то им подсказал, что ямки копать надо метр на метр и метр глубиной. Вот и копали две недели. А в один из дней, когда сын был в школе, он учился в пятом классе, Михайлович с женой постарались и поместили все восемнадцать яблонь в приготовленные для них ямы. И когда сын вернулся домой, в огороде из земли выглядывали одни короткие веточки.
– Па-ап, ма-ам, да надо ж было сажать яблони, чтобы место прививки было над землей. Ну как они росли и раньше, – чуть ли не заплакал юный ботаник.
– Ну зачем тада мы такие ямы копали? – с недоумением во-прошал отец, который и читать-то не умел.
Попробовали яблони выкапывать… оказалось, что эта ра-бота отнимает времени больше, чем копка новой ямы. Вот тут Михайлович и использовал свою мужицкую смекалку. Пока сын ходил в хату, чтобы прочитать в ботанике, как надо все правильно делать, он брал яблоню за верхушки и вытаскивал из земли на нужную отметку, сына ж он убедил, что с ними (саженцами) ничего не случится. И правда, весной яблони все распустили листочки и начали радовать хозяев своим ростом.
– Кузьмич, а мои яблони на десять сантиметров выросли, – хвалился Петр Васильевич, кум соседа Валентины, ну, которая стояла когда-то у колодца.
– Хах! Да мои уже вот на скоко бухнули, – показывал Петру Васильевичу Кузьма правой рукой на локоть левой.
Дмитрий Михайлович в таких дискуссиях не участвовал, да и вообще помалкивал о том, как сажал яблони. Он усиленно заглаживал перед своим сыном оплошность тем, что регулярно поливал и подкармливал молодые деревца, прислушиваясь к советам сына, который не уходил с огорода целыми днями.

Наступила осень, потом и зима. С большими снегами и сильными морозами. Но сад выстоял, потому что отец с сыном все делали, как написано в ботанике. Деревца перед холодами обвязали камышом, а когда пошел снег, то к стволам подсыпа-ли его много и еще и утаптывали. За лето яблони выросли так, что перегнали и молодого ботаника, да и Михайловичу, чтобы дотянуться до верхушки иных деревьев, приходилось поднимать руку.
Пришла в село и очередная осень, которая, как известно, имеет в своей собственности, помимо сентября с октябрем, еще и ноябрь месяц. Он в тот год оказался и холодным, и можно сказать, что и снежным. Но селяне его запомнили по другой причине: в их сады начали наведываться зайцы. И приходили они не затем, чтобы поприветствовать  хозяев или подразнить собак. Не-ет. Зайцы заявлялись в сады с самыми что ни на есть корыстными целями. Им, видите ли, понравились молодые яблони. Не проходило ни одной ночи, чтобы наутро по селу не пробегал слух:
– Ты слыхала, Катерина? У Федора  пять яблонь облагали.
– Да у него ж ружье есть. Што ж это вон проспал?
И так каждое утро. К концу месяца у всех, кто имел ружья, зайцы побывали в садах по два, а то и по три раза. И теперь, где бы ни собирались селяне, разговоры у них велись об одном и том же.
– У тебя зайцы были? – спрашивал охотник Виктор Николаевич у своего ровесника, не имеющего огнестрельного оружия, Михаила Александровича.
– Не-ет. А что ему у меня делать? У меня ружья нету, – от-вечал тот. – Ты прошлую зиму зайца убивал?
– Убивал.
– Во-о, а может, то был брат того, который был у тебя. Это у них… как там у этих… ну, у которых эта самая, ну кровная месть?
– На Кавказе?
– Да хоть и там. Но у них, у косых, ружьев нет, вот они и грызут у вас яблони.
– Та-ак, у Гриши ружья нет…
– Э-э. У Гриши. У него ружье было, и он той зимой три зай-ца убил.
– Ну теперь-то нету, – не унимался Виктор Николаевич.
– А откуда косые узнают, что Гриша продал ружье? Пускай объявление на яблонях повесит, что, мол, так и так, ружье, мол, продал, – засмеялся Михаил Александрович.
Слышал, конечно, эти разговоры и Дмитрий Михайлович. А куда денешься. С мужиками ведь приходится встречаться каж-дый день. Поэтому ежедневно он по нескольку раз выходил в свой сад и внимательно осматривал яблони. Вроде как ничего не было видно.
– Не-ет, надо купить ружье, – надумал Михайлович однажды рано утром при осмотре яблонь. – То хоть пужнуть можна будя, а так что, по пустому ведру палкой, грохоту много, а толку мало.
Вечером этого ж дня он и известил сына и жену о своей за-думке.
– Ми-ть, ну зач-ем она нужна? – попробовала воспроти-виться хозяйка.
Однако Михайлович был тверд в своем намерении и следующим днем привез из города, где он работал на одном из заводов, двуствольное курковое ружье шестнадцатого калибра со всеми необходимыми принадлежностями.
Целую неделю по вечерам он чистил и смазывал свое приобретение, заглядывал в стволы и фукал в них. За это время Михайлович израсходовал на пыжи целый валенок, за что получил от жены небольшую взбучку.
– Ну-у ты погляди. Да я б ишо в нем ходила две зимы. Пят-ку б подлатать…
– А подошва протерлась, – парировал нападение Дмитрий Михайлович.
– А што подошва? На подошву можно клок прорезины под-шить или купить новые галоши, – наступала жена. – Да я б устельку тёплаю падлажила.
– Да они на изгибе уже поломались. Погляди подъем, – по-казал новоиспеченный охотник второй валенок.
– Ну и што, – не унималась жена.
–  Тьфу ты, пристала! – в сердцах проговорил хозяин усадьбы и швырнул неизрезанный валенок под кровать. – Ну как муха осенью или овод у жнитву.
Два дня жена еще пошумела, а потом смирилась с потерей своей обувки.
– Да и правда, а штой-то я разошлась? Сама ж хотела их уже спалить в печке, а тут прямо… – думала она про себя. – То-то старая становлюсь. О-ох, и жизня, – проговорила жена охотника и махнула рукой. – Нехай и другой на свои кружочки пуская, што теперь.
Первый удар, прямо под дых, Михайлович получил утром на годовой церковный праздник – зимний Николин день. Он хоть в их селе и не был престольным, однако люди старались в этот день ничего большого не делать. Та-ак, почистить в сарае у коровы да у поросенка, покормить… от этого ведь никуда не денешься. Вот и он. Почистил у коровы, задал корму и пошел поправить навозную кучу.
 После того как все сделал, решил сходить в сад. И лучше бы он не ходил. Только отошел от сарая на десять шагов, как сразу же увидел на снегу следы… Дмитрий Михайлович чуть не упал от избытка возмущения. Какие только проклятия  «охотник», ни разу еще не стрелявший из нового ружья, не посылал по воздушной почте всему «косоглазому отродью»…
 Да и как тут не возмущаться, если бы только огород, я имею в виду – снег был утоптан, а то ж еще и пообкусывали  у трех яблонь верхушки веток. Прямо самым что ни на есть бессовестным и наглым образом, а напоследок еще и накакали, оставив в двух местах шарики – отходы жизнедеятельности своих организмов. Ну как тут не материться и не слать в адрес всех зайцев всевозможные проклятья. И Дмитрий Михайлович объявил непрошеным гостям войну.
Всю вторую половину дня наш земляк сооружал для себя утепленное место для ночного дежурства. Рядом с навозной кучей он выложил из снеговых блоков огневую точку с амбразурой в сад. А чтобы в ней совсем было уютно, Дмитрий Михайлович даже положил, вместо крыши, одну половину ворот и насыпал поверх снегу. Ну прямо «дзот», хоть и снего-вой.
 На свое первое дежурство он заступил, как только начало темнеть. А что делать, все равно у него начался отпуск, вот и решил начинать охотиться из засады на своей территории. Когда же взошел месяц, Михайлович вообще воспрянул духом. Ви-ди-мость, хоть иголки собирай, а уж зайцу пробежать по огороду от яблони к яблоне незамеченным никак было нельзя.
Всю ночь охотник внимательно всматривался в морозную мглу. Разов пять или шесть приходилось вставать, зима есть зима, хоть хозяин усадьбы был одет так, что можно было ле-жать на снегу. Выдержал Дмитрий Михайлович до четырех часов. И представляете, ну хоть бы один заскочил. Ни од-но-го. Со спокойной душой сторож покинул свою позицию, а проснувшись в восемь утра, от жены услышал, что у соседа зайцы обгрызли пять яблонь.
– А откуда ты узнала?
– Да его жена сказала возле колодезя.
– Так у него ж ружья нет, – засмеялся Михайлович.
– Да не-ет, Никита ружье брал у своего кума, он вчера на охоту ходил и хвалился, что чуть не убил одного зайца.
– Да они что, осатанели?
Вторую ночь Михайлович дежурил с перерывами. Часа два сидит в засаде, час отогревается в хате возле печи. Так и прокоротал до утра, а когда рассвело, пошел осмотреть…
– Ды-ть … – и так далее, местами простыми словами, а мес-тами самыми закрученными, да с такими вывертами, что заяц,  услышав их, непременно упал бы замертво от разрыва сердца. Две яблони были «подстрижены» до самого камыша. Целый день теперь уже пострадавший не находил себе места, а тут еще жена: – Говорила ж табе, не покупай ружье, не покупай. Нет жа, купи-ил.
Третью ночь Михайлович дежурил так, как не дежурил ни один снайпер во время войны. Он ни разу не отлучился, хоть было и стыло. Временами глаза закрывались сами, но, переборов сон, наш земляк еще внимательнее начинал вглядываться в сторону, откуда, предположительно, мог появиться враг номер один его сада. Но все было тихо. И только с рассветом позиция осталась один на один с морозом.

Во двор наш земляк вышел уже в начале одиннадцатого. Управившись по хозяйству, он направился к своим яблоням. Молча глядя на обглоданные ветки, Михайлович медленно шел в конец огорода по глубокому снегу, стараясь ступать во вчерашние следы от своих же валенок.
 Когда впереди оставалось восемь яблонь, по четыре с каждой стороны тропы, он увидел в двух метрах от «белого налива» и в десяти от себя… торчащие уши. Заяц сидел в его вчерашнем следе. Охотника аж передернуло от такого нахальства со стороны косого. Гость, однако, убегать и не думал, словно зная, что хозяин яблонь без ружья. Он даже и не выглянул из своего укрытия, а только шевелил ушами.
Михайлович зачем-то потрогал свои карманы, посмотрел по сторонам, потом… снял левый валенок и, взмахнув, с силой бросил его туда, где торчали уши. Перевернувшись несколько раз в воздухе и описав дугу, валенок упал в снег, перелетев заячье укрытие метра на два. Но вместо того, чтобы испугаться и удрать подальше от сада, непрошеный гость только лениво прыгнул метра на полтора, а потом, вы даже не можете себе представить, что было. Произошло то, от чего Дмитрий Ми-хайлович начал даже заикаться.
Заяц медленно, ступая в каждое углубление в снегу, не прыгал, а шел, именно, шел, как это делают иногда кошки или собаки, когда идут по следу человека. Михайлович, прыгая на одном месте, не знал, что и предпринять. «Выстрелить» вторым валенком, так он и первым не попал.
– Мари-ия! Отвяжи кобеля! Мари-я! Кобеля-а отвя-жи, – закричал он, увидев, что его жена вышла в огород, вероятно, для того, чтобы посмотреть, что делает ее муж. – Отвяжи ко-беля! Быстрея отвя-жи!
Заяц между тем доковылял до последней яблони, уселся под ней и начал с аппетитом завтракать нижней веточкой.
– Мар-ри-ия, соба… – начал было опять кричать Михайлович, но в этот самый момент в огород выскочил здо-ровенный косматый Шарик.
– Шарик, Шарик, сюда, ко мне! Ко мне! – надрывался хозя-ин усадьбы, прыгая на месте с поднятой ногой без валенка.
Собака точно исполнила приказ хозяина, она со всего разгона прыгнула Михайловичу на грудь и успела даже два раза его лизнуть в лицо, после чего человек и его друг повалились в снег.
– Шарик! Шарик! Взять, взять! Заяц! Шарик! – кричал Ми-хайлович, ворочаясь в снегу.
Шарик оставил хозяина и метнулся в сторону… валенка. Схватив обувку зубами, он начал усиленно ее трепать, а потом вскочил на все четыре лапы и пустился по огороду кругами, рыча и повизгивая от величайшего удовольствия. Заяц? А он спрятался в самую глубокую «ступку» от валенка Михайлови-ча и, вероятно, с любопытством смотрел, как Шарик носится с валенком по огороду, а его преследователь стоит разутый по колено в снегу.
– Мар-ри-я, няси ружье! Скорей! Ружье давай! Я его заразу… Скорей! – закричал хозяин сада и, вскочив на ноги, побежал ко двору, откуда ему навстречу торопилась жена с ружьем в руках. – Пара-зит, за-ра-за, у-бью-юу!
Выхватив из рук Марии ружье, Михайлович бросился вниз по склону, на ходу взводя его в боевое положение. Можете представить себе картину? Шарик носится по огороду с валенком, Михайлович с ружьем бежит по глубокому снегу, высоко поднимая ноги… Ха-ха-ха-ха! На правой валенок, а левая нога в одном носке! Заяц же в это время неспешно удаляется от неспокойной семейки. И...
Не добежав до последней яблони, Михайлович вскинул ру-жье и … «клац, клац»… Все. Жена вынесла незаряженное.
– Ха-ха-ха-ха-ха, – рассмеялась хозяйка, глядя на  все
происходящее.

…В ту зиму зайцы много наделали тарараму, но самый большой вред они нанесли садам, где хозяева имели ружья.


ЛЕТНЯЯ КУХНЯ

Крестьянину без этого помещения в повседневной своей жизни обойтись никак нельзя, а особенно тем, кто имеет хо-зяйство: корову, свиней, уток, кур и других животных. Все это скотоптицепоголовье, если кто вдруг не знает, сообщаю, требует усиленного каждодневного кормления, да еще и ка-кого. Просто так – кинуть под ноги тыкву, бурак или насыпать зерна и целый день не заходить в хозяйственный двор – не пойдет. От такого кормления на поросенке и за полтора года сала не нарастет, да  он и не превратится в борова, похожего на двухсотлитровую бочку.
Всю ранее перечисленную живность потчевать надо так, чтобы и хвостики завивались, и шерсть лоснилась, а вымя наливалось молоком, как хранилища где-нибудь за большим бугром нашими углеводородами, да и куры неслись бы чуть ли не гусиными яйцами (я имею в виду величину). Но для этого надо человеку, имеющему хозяйство, крутиться каждодневно, как белка в колесе, вот тогда и поросята будут хрюкать, а не визжать, коровы мукать, а не реветь, да и куры не станут гоняться за хозяевами целыми днями, а, пристроившись где-нибудь против солнышка, будут поквохтывать или пересчиты-вать свои перышки. А теперь скажите, без летней кухни в селе можно обойтись или нет? Вот то-то.
А сейчас немного истории о данном сооружении в наших краях, потому что летняя кухня, какой мы привыкли ее видеть последние лет тридцать, раньше, первые два-три десятка лет после Отечественной войны, имела совсем другой вид.
 Чтобы в летнее время каждодневно не топить печь в доме (хате), люди (в том числе и мои родители) устраивали кирпичные печеподобные сооружения в огороде, еще лучше – в саду под яблоней или сливой, можно под вишней, а была возможность, то и под любым деревом, растущим во дворе.
После того как печь была сложена, а у нас их иногда именовали «плитками» и «грубками», над варочным кирпичным сооружением делали навес, если, конечно, было из чего, а под навесом стол и скамьи.
А знаете, чем топили эти летние открытые кухни? О-о, в них горело все, что имело свойство гореть. В ход шли старые сапоги и галоши, бурьян и любые ветки, кизяки и солома, камыш, сухая трава, сухой навоз, коровьи «лепешки», резина любого вида, а если дым поднимался вверх метров на пятьде-сят или укутывал непроглядной завесой половину села, то это означало, что хозяева запихали в топку кусок покрышки (шины) от автомобиля. В наших конструкциях горело даже и залежавшееся сало. Было и такое. Вот теперь вы уж точно согласитесь со мной, что всем перечисленным из горючих материалов в доме пользоваться было нельзя. А зна-чит? Правильно! Нужна летняя кухня.
По мере улучшения благосостояния народонаселения пре-образовались и летние кухни. И наступил момент, когда тот или иной хозяин, заимев в кармане, а скорее, где-нибудь в шкафу, лишние рубли, трешки и пятерки, собирал домашний совет, на котором рассматривался вопрос о строительстве ка-питального сооружения, похожего на маленький домик или сарайчик, в котором впоследствии будет устроена печь.
 На семейном совете, хотя главным был хозяин двора, он председательствовал, фактически – архитектором, конструктором, заказчиком и главным надзорным лицом оказывалась хозяйка, ну жена председательствующего, а там, где была еще и мать хозяйки, ну, теща хозяина… Подождите. Запутался. Ну какой может быть на усадьбе хозяин, если на ней проживает человек, имеющий статус тещи. 
Все, что находится от южной стороны владений до северной и от правой стороны до левой, это если стоять лицом на север, а ежели ваша спина будет чувствовать холодную потугу, то есть северный ветерок, то стороны поменялись местами, а значит…  Хоть меняются, хоть не меняются, а усадьба принадлежит… правильно, всеми делами на этой территории заправляет теща, а тот из мужиков, который находится, вернее, проживает на такой усадьбе, именуется… зя-тем. Точно. Зятем. А еще луч… не-ет, хуже, примако-ом. Усадьба-то принадлежит теще. Поэтому место постройки выбирается и потом утверждается хозяйкой данных квадратных метров или соток, а за строительством будет уже двойной контроль, и со стороны жены, и со стороны тещи.
А вот как выглядит этот двойной контроль, я вам сейчас и    расскажу.

Во времена, когда в наших краях дремали шестидесятые годы двадцатого века, да нет, пожалуй, даже на десять лет раньше. Точно. На десять лет раньше. В одном из сел, на спокойной, заросшей лопухами, крапивой и колючками улице начал обживаться еще достаточно молодой и довольно энергичный человек по имени Павел, Павло, Пашка, а по отчеству Андреевич. И, знаете, появление оказалось  настолько своевременным и необходимым, что его, теперь уже односельчане, прямо аж ахнули: – Ну надо ж так случиться. Как ему повезло, такое счастье бывает только один раз в жизни.
Усадьба, на которой пожелал обживаться Андреевич, была в таком состоянии, что прямо на второй день после первого он отыскал в сарайчике лом, лопату, взял с дровосеки топор и не расставался с этим шанцевым инструментом десять лет подряд. А начал Павел свой строительный марафон с установ-ки кола в конце огорода, который повалила соседская корова Лыска, надумав об него почухаться.
С утра до вечера, это по выходным дням, а в рабочие (Андреевич трудился на одном из предприятий областного центра) стук молотка или тюканье топором можно было услышать даже и ночью.  И что интересно, вся работа энергичного зятя всегда сопровождалась самым серьезным и непрерывным контролем со стороны вначале одной тещи, а потом и жены.
– Павел, ты тут плохо забил. Пашк, ты тут прибил неправильно. А тут вот штой-то чей криво? Тут-та нада повыша, а вот тут-та понижа, – настаивала теща.
– Паш, Па-аш, а мама сказала, што ты вот тут ударил мо-лотком два раза, а нада три. А вот тут гвоздь ты испортил – согнул. Нада выпрямить и забить, – это уже жена начинала осваивать премудрости всевидящего контроля.
Первые три года Павел никак не реагировал на замечания жены и тещи, которые они делали в свободное от женских дел время. Но ведь у каждого человека есть предел терпению, а особенно, если замечания вышеназванное окружение начинало давать во время каких-либо посиделок в праздничные дни при скоплении односельчан.
– Павло, штой-то ты доску на заборе прибил плохо, да и столбы не утрамбовал хорошо. Я пробовала, они качаются. Двери скрипять у сарае, – громко, почти выкрикнула теща, сидевшая в кругу своих соседок, проходившему зятю.
– Ма-ать, да у вас же пять лет назад ничего не качалось и не скрипело. Я же все делаю. Дай хоть сегодня отдохнуть, – ог-рызнулся Павел.
– Во-от. Та-да да-а. Во-от и скажи. Мой Кирюша было по-слухая да и скажа: спасиба табе, женушка, что ты усе видишь. А етому ничего казать нельзя.
– Соседка, да он же у вас работая не покладая рук. Он же усе построил, – раздался голос в защиту Павла.

Прошло еще два года. В один из дней первой декады мая месяца Павел начал размечать и вымерять место для строительства летней кухни. Очередь дошла и до нее. В этот год, да, по-моему, и чуть раньше, в нашей округе для возведения сельских жилищ и хозяйственных построек вовсю использовался паровозный угольный шлак (перегоревший уголь). Он шел вместо щебня как наполнитель в смеси с песком, цементом и известью.
Люди обустраивались. Каждый хотел иметь жилой дом, хотя по сравнению с теми коттеджами на триста и более квадратных метров, которые возводят сейчас, в начале двадцать первого века, то были не дома, а та-ак, хатки. Но все равно. Для того времени и пятнадцать квадратных метров пола были огромной радостью.
Так вот. Забив колышки и натянув шпагат, Павел присел на уложенные под навесом дрова на кратковременный отдых, да еще и для того, чтобы со стороны посмотреть на разметку, на место, где к осени должна будет стоять летняя кухня. Материал заготовлен весь до самого мелкого гвоздя, можно и поднатужиться, чтобы к зиме закончить все работы.
– Павло, а штой-то она такай-та малинькия? – раздался го-лос тещи. – Мы ж договорились, што она будя четыре метра на шесть метров.
– А я разметил четыре на семь.
– У тибе кароткай метр. Изделай больша, – приказным то-ном проговорила теща и удалилась в конец огорода.
Два дня у Павла ушло на рытье траншеи. Указание тещи он «выполнил» – уменьшил длину фундамента до шести метров. Он-то знал, что люди часто ошибаются, глядя на траншеи, и увеличивают либо ширину здания, либо длину, считая, что будущее сооружение будет маленьким. Когда же «вырастают» стены, начинают охать и ахать. Получилось, видите ли, слишком объемное.
На пятый день строительно-монтажных работ Павел Андреевич уже устанавливал опалубку, чтобы приступить к возведению стен. Готово было уже и место для приготовления бетонной смеси в виде большого листа железа с загнутыми краями, и три лопаты, тачка для подвоза шлака, бочка с водой и еще кое-какие мелочи: трамбовка, большой молоток, проволока, лом, ведра и веревка.
– Та-ак. Четыре плюс четыре, да еще шесть и еще раз шесть, выходит двадцать, – подсчитал сельский строитель, сидя под навесом. Тридцать толщина да шестьдесят высота. Выходит три целых и шесть десятых куба на один «шар», или триста шестьдесят ведерок замеса. Да-а, была б бетономешал-ка, а лопатой намахаешься. В общем, один ярус («шар») заберет три-четыре дня, а с установкой опалубки и все пять, – подвел Павел итог своим подсчетам. – Короче, отпуск халыз-нул, накроется он у меня вот этим ящиком для замесов.
Для ускорения работ в подсобниках у него были временами теща, жена и кто-нибудь из сельских мужиков, желающих в конце дня хорошо выпить. Самое трудное началось с третьего «шара» установки опалубки, когда высота достигла чуть ли не двух метров. Бетонную смесь приходилось поднимать в ведре. Вот тут и началось. Теща или жена лопатой наполняли смесью ведро, а Павел, стоя на помостах, поднимал ее на веревке. Пока он освобождал ведро, разравнивал и утрамбовывал бетонную смесь, у его помощников и контролеров было несколько свободных минут.
– Павло, а чигой-то тут у тибе получилась ямка? – тыкала пальцем в стену теща. – А вот дырка, а тут вот провалка тарчить. А чигой-то стена выкалупливается, – донимала она своего зятя вопросами.
Павел молча выслушивал наскоки тещи, а может, просто не хотел показывать, что его достали своими придирками. И если ему еще как-то удавалось скрывать раздражение, то лицо уже начинало выдавать приближающуюся вспышку гнева, оно багровело и покрывалось белыми пятнами.
– Па-аш, а правда, што ета стена полосками, прямо как доски прибиты? А вот тут бугор, а вот тут ямка, хочь кулак запихавай, – вторила своей матери его жена.
– Да не свое ж, вот вон тах-та и делая. У городя, вон, усе стены ровнаи. Дак то ж умеють люди делають. А у его руки плохо заструганы, – съязвила напоследок теща, стараясь по-больнее укусить зятя.
– А-а-а! У Бо… ! Руки плохо заструганы! Стены кривые! – взорвался Павел. – Я вам покажу, откуда у меня руки растут!
Спрыгнув с помоста на землю, Андреевич схватил в углу лежащую увесистую кувалду и… Увидев происходящее, теща и жена мгновенно «испарились», боясь, что большой молоток зять хочет применить против них.
– Кривые стены! Дырки! Бугры! У го-ро-дя лучше, – повто-рял главный строитель заключение тещи.
– Я плохой работник! Да я у вас на положении древнеримского раба! У вас же не… не было. Заваленная хата и куры из сарая выходили через стену! Я плохой! – кричал Павло и  кувалдой разбивал все, что было залито. Глухие удары разносились окрест, оповещая сельчан о том, что мать и дочь довели своего мужа и зятя до «белого каления». Через сорок минут крики и удары молотком стихли. Вспотевший Павел сидел под навесом, устало взирал на глыбы не успевшего закрепиться бетона. Стен не было.
Дважды еще кувалда ходила по свежему бетону будущей летней кухни, и два раза теща и жена убегали со двора. За десять дней до окончания отпуска Павел Андреевич установил опалубку на фундамент четвертый раз. Но тут произошло… не знаю, как назвать или какое дать определение. Вроде и несча-стье, и… у тещи появились боли в животе, в медпункте опре-делили «аппендикс».
 Прибывшая «скорая помощь» доставила больную в больницу, где теще Павла Андреевича сделали операцию. Жена же вынуждена была ежедневно наведываться к своей матери, оставляя Павла одного с лопатами, ведрами и кучей проблем. Но тот собрал бригаду из семи человек и, не имея в окружении всевидящих глаз котролеров, за неделю «вывел» стены на нужную высоту, а там и отпуск закончился.    


ТАПКИ С ГАЛОШАМИ

В одном ма-леньком селе, на самом краю одного кутка, в стародавней хатушке доживали свой век баба и дед Серафимовы. Они уже давно были на пенсии и теперь занимались своим хозяйством. Вечерами читали вслух по очереди газеты, ругали правителей всех уровней, смотрели телевизор, хо-тя-яа, больше смотрели на него, ходили и ездили в гости к своим детям, которые уже много лет жили в городе. В общем, коротали свое стариковское время как могли.
Село их недавно обезлюдело. Когда-то, в годы их молодости, жизнь в нем была как в пчелином улике или муравейнике. А детей сколько бегало по улицам-куткам, а старики… Их-то было… видимо-невидимо. Возле каждой хатки, на лавочках у заборов, сидели в белых косынках старушки, а около них чинно восседали кошки. А по праздникам на выгоне по три-четыре круга веселящейся молодежи. Песни, пляски, звуки гармошек и балалаек. Тепе-рь ни-ко-го.
А откуда взяться молодежи? Рожать-то некому. Разбежались люди. О том, чтобы в селах не было людей, позаботились власти, приложили, так сказать, свои руки и умы, если последние, конечно, у них были. Закрыли сначала школу, потом больницу, продали частному лицу клуб. И теперь… А что теперь? Пьянствует село.
 Российский гость-капитализм разделил власть имущих и простых людей, как отделяются в бутылке вода и масло. А чтобы, не дай бог, не произошло смешения, бутылке дали отстояться. Так и живут теперь, одни жируют – те, кто плавает сверху, и существуют –  те, кто находится внизу. Власть же все делает, чтобы не произошло нарушения границы между двумя слоями, подкармливая одних и раздевая до последней нитки других.
А ведь два десятка лет назад все складывалось, казалось бы, неплохо. К концу своей деятельности, к тому времени уже баба Катя и дед Володя, или Екатерина Стефановна и Владимир Сергеевич, сумели накопить деньжат про черный день и нет-нет да и на своих вечерних планерках обговарива-ли, как будут жить, когда переступят порог своей трудоспособной жизни, а проще, при уходе на пенсию. И чем ближе становился этот год, тем чаще заводили об этом разговоры, а особенно длинными зимними вечерами.
– А что, Катерина, мы свое отработали, теперь можно и отдыхать, –  в который раз начинал разговор Владимир Сергеевич. – Будем отдыхать, как все хорошие люди.
– Да-а, дед, – соглашалась с ним Екатерина Стефановна. – Нам нельзя обижаться на жизню. Денежки про смерть есть... Теперь и отдыхать можно.
Баба Катя и дед Володя уходили на пенсию в один год. Так у них получилось, что Стефановна оказалась моложе своего мужа на пять лет. Поженились они еще в далеком пятьдесят пятом году. В тот год кто мог подумать, что молодая и вся остальная жизнь пройдет так быстро. Двое детей, сын и дочь, повзрослев, покинули отчий дом и обустроились в областном городе, завели свои семьи, заимели детей. В село к своим при-езжали, как и все сельские, им (детям) казалось – часто, старикам же хотелось видеть свою поросль чаще.
К моменту получения пенсионных удостоверений Владимир Сергеевич имел трудового стажа аж сорок восемь лет, тридцать восемь из которых проработал трактористом в своем колхозе, Екатерина Стефановна с восемнадцати лет и до самой пенсии трудилась дояркой. И, как было написано в районной газете… «они являлись типичной крестьянской семьей».
И все бы ничего, да только в это время в стране гуляла вовсю уже горбачевско-ельцинская раздрай-перестройка. Заимев на двоих восемьдесят пять лет трудового стажа на благо родины, дед Володя и баба Катя получили нищенскую пенсию, которая к концу второго тысячелетия составила одну тысячу девятьсот восемьдесят пять рублей – опять же на дво-их.
 Двадцать пять тысяч рублей, накопленные за годы работы, «сгорели синим пламенем» в хваленом Сберегательном банке, в год, когда Ельцин, был такой президент в России, искал на железной дороге рельс с намерением положить на него свою пьяную голову. И остались крестьяне-труженики, строители коммунизма, у самого настоящего разбитого корыта. Хотите посмотреть их подворье? Пойдемте, я вас провожу до их кутка, до их хаты. Смотрите только под ноги, у нас тут асфальта нет, а после прошедшего дождя дорога (стежка) скользкая. Осторожнее. Вот тут можно сдать чуть-чуть вправо – по траве идти лучше. Ноги переставляйте не так, как вы привыкли ходить по асфальту, а надо их поднимать повыше и опускать отвесно вниз. Так вы не будете захлестываться. Точно так надо ходить и по грязи.
Ну вот мы и пришли к орденоносцам и знаменитостям со-ветского периода. О-о, да сейчас их двор выглядит еще хуже, чем это было двадцать лет назад. К сожалению, хозяев нет дома. Вероятнее всего, они куда-нибудь пошли на посиделки. В селе ведь скучно стало. Ну это не помешает нам с вами ос-мотреть их владения. Домик… Домик… Какой это домик. Старая сельская хата, построенная еще отцом Владимира Сер-геевича после Великой Отечественной войны. Надворные постройки возводились уже самим еще молодым Владимиром, вместе с молодой женой.

Перед уходом на пенсию, года за два, Серафимовы (это их фамилия) начали закупать строительный материал с намерени-ем «перебрать» свою хату, чтобы детям потом было куда приехать. Однако «смерть» сбережений сделала эту затею невыполнимой. И теперь видите? Белый кирпич, доски, круг-ляк, заросшая сорной растительностью куча щебня – все оста-лось неиспользованным.
 А ведь для исполнения крестьянской мечты надо было закупить еще столько же, и теперь бы мы с вами не смотрели на осевшую хату – видимо, нижние венцы подгнивают, – а любовались бы красивым домиком.
И прячется обитель стариков за разросшимся кустом сирени, скрывая от глаз людских свою убогость. Рядом с хатой, на противоположной стороне двора, улыбается яркой красновато-бежевой краской, которой окрашены рама и наличники, небольшое уличное окно летней кухни. Дальше, под одной крышей с кухней, построенный сарай, курятник и еще… вероятно, банька. Сразу за хатой, в сторону огорода, еще один сарайчик. Ну вот, пожалуй, и все. Типичная крестьянская усадьба средней полосы России. Без всяких там бассейнов, саун и спортивных залов. Грустная картина? Я с вами согласен. А где могут быть хозяева? Пока не знаю, но выясню.
…Вечером этого же дня Владимир Сергеевич и Екатерина Стефановна ужинают в летней кухне.
– Дед, а что-о ты у своего друга засиделся? Ты ж никада по стоко у его не был.
– Да знаешь, Катерина, Семенович газету привез из города, а там написано, что в Думе решают вернуть нам вклады, ну компенсировать. Если это будет, то нам могут отдать наши двадцать пять тысяч. Правда, тогда б мы могли на них купить три машины, а теперь…
– А што теперь. Нам холодильник надо поменять, он уже у нас… о-о-о. Де-ед, а ты помнишь, как мы его в пятьдесят восьмом покупали? Я в городе была, видала в одном магазине, када ходила с внучкой глядеть. Ско-ко их там стоить. А це-ены. Восемь, десять и двадцать тысяч есть. А морозильники какие. У наш холодильник курицу синюшную положишь – и все. А та-ам. О-о! Поросенок залезя, – рассказывала деду баба Катя о своих впечатлениях от увиденного. 
– Ха-ту нам поднять бы на три венца. Да не осилим. Трак-тористом ба работал, ребята помогли бы. А щас… Троя нас осталось. Да и домкраты нужны. А потом… Ты помнишь, Катерина, как дед Гришака надумал свою хату кирпичом обложить в октябре месяце, а она взяла да и развалилась? А у Сарвиловых сватов. У тех передняя стена обвалилась. Они ж хотели фундамент подлить, – вспоминал дед Володя аварии, которые произошли при ремонте вот таких, как у них со Стефановной, хат. – Вот получим деньги, и начинать надо прямо с апреля месяца, чтобы к осени можно было в нее залезть. Мы даже глину на стенах  трогать не будем.
Весь вечер старики сидели и планировали, как они, получив свои двадцать пять тысяч рублей, наконец-то отремонтируют свое жилье.
– Катерина, а может, мне прямо осенью начинать готовить венцы-то? Пока обтешу бревна, пока заготовлю все что надо,… А там, глядишь, и свои подмогнуть, – вспомнил Владимир Сергеевич о детях и внуках.
– Ох, дед, штой-то ты о стройке вспомнил не к добру. Ты помнишь Кондратовых? Они, как вздумали хату ремонтировать, так и поумирали. Может, не будем трогать? Ну низкая, ну старая, ну и што. Нам с тобой скоко лет осталось? Нам хватя. А та-ам. Молодые щас лучше думають. Давай лучше мы купим телевизор новый. Этот-то у нас с тобою с какого года стоить? Мы ж соседа нашего крестили, а щас у их дочь невеста. Мы прямо на другой день и купили свой. Помнишь?
– А может, нам купить блоков? Положим их вместо бревен, а потом обложим хату кирпичом, – гнул свою линию дед Во-лодя. – Правда, у нашей хаты нет фундамента, она ж стоит на кольях. Я помню, как отец их ложил под углы. А цоколь мы потом уже подливали, – вспомнил вдруг хозяин о самом боль-шом недостатке своей хаты и тут же начал подсчитывать количество кубометров бетона, необходимого для фундамента.
– А может… стиральную машину купим? Давай эту, ну «Маленькую», – начала несмело предлагать другой вариант использования денег баба Катя. – Руки мои уже не те стали, машину б новую. Та ж у нас уже три года не работая. Ей жа, – Стефановна сделала глубокий вздох и продолжила: – Ей жа уже… ох, господи, забыла.
– Тридцать семь лет. Мы их покупали в один день с телеви-зором. Я тогда премию получил за самый высокий в районе урожай кукурузы, – подсказал дед. – Ты знаешь, Катерина, а фундамент подливать под хату плохо. Может, нам ее разобрать до зимы? А с весны начнем строить на этом месте. Зиму в лет-ней кухне перебудем. Можно новую сделать прямо за сараями, а потом эту сломаем, – не унимался хозяин. – Мы сделаем пять на семь, а может, и четыре на семь. Да и на потолку сделать бы маленькие комнатки, – размечтался хозяин.
– Де-ед, нам и плитка газовая нужна. Ну скоко можно на двух конфорках. Дети приедут, и стоишь цельными днями у плиты жаришься. А мы с внучкой видали по шесть тысяч.
– Ты знаешь, Катерина, если фундамент делать из бетона, нам надо где-то двадцать кубометров. Это если самим ме-шать… О-о, можна загнуться.
– Хто мешать-то будя? Да ты один хундамент твой будешь делать усе лето, – отозвалась баба Катя, копаясь в коробке с нитками. – Давай лучше купим машинку швейную, наша уже вся разладилась.
– А можно эти заказать, машины, что бетон мешают и возят по дороге, можно с каким-нибудь шофером договориться. Или я поеду на ЖБИ, там все выпишу и прямо с весны начнем де-лать. Нам бы деньги получить.
– Дед, а можа, табе купим какую-нибудь одежку. Ты у меня совсем зимою раздетый. Куртка, что сын привозил, совсем износилась, да и немолодые мы с тобою. Да и у меня пальто дочкино уже рваться начало. Обуться тоже надо б, твои валенки уже, по двору токо ходить. Зятевы ботинки моль унутри пожрала. Можа, попакупим усе?
– Цоколь надо делать из блоков. Знаешь, Катерина, подни-мем на целый метр над землей, хороша будет, высокая, окна большие поделаем.
– Дед, и кастрюля дырявая стала большая. Да и внучкам можно будет… Мы и в старом доходим. Старшая намекала на этот, ну… кампютер.
Два вечера баба Катя и дед Володя планировали, куда они будут тратить деньги. Стефановна составляла свой список на листке, вырванном из тетради в клетку, а Владимир Сергеевич, как истинный строитель, да еще и проектировщик и архитек-тор, вычерчивал на обратной стороне большого куска обоев будущей дом. Он скрупулезно подсчитывал, сколько необхо-димо бетона, кирпича, леса, шифера и других материалов для строительства.
– Катерин, ты помнишь, скоко стал дом директора завода? Он жа, по-моему, упоминал, когда жил еще в нем.
– Да поговаривали, вроде как двадцать пять.
– Ну нам-то двухэтажный не нужен. Мы шесть на восемь сделаем, и хватит, – подытожил дед Володя, не отрываясь от бумаги. –Ты знаешь, скоко нам надо денег? Всего двадцать три тысячи рублей. И это, если мы наймем два-три человека. Ну обложить-то я и сам сумею, – подвел итог своим расчетам дед Володя и положил перед своей женой рисунок их дома со всеми необходимыми расчетами. – А две тысячи остались на новоселье. Приедут дети, внуки, соберем соседей, кумовьев.
– Ох, дед, што-то ты дюжа все хорошо нарисовал. А я тут свой списочек написала. Я потратила все двадцать пять тысяч, – вздохнула баба Катя и отдала Сергеевичу свою смету расхо-дов. –Ишшо и не хватило.
– Телевизор, – начал читать домашний строитель, – печка газовая и печка «Мечта» электрическая, холодильник, машин-ка стиральная, пылесос, три ведра оцинкованных, два эмалированных, чайник большой и чайник маленький, сковородка большая с крышкою, кастрюля на десять литров, кастрюля на пять и кастрюля на три литра, поливалка, шланга резиновая двадцать метров, веревка бельевая, прищепки (тридцать штук), ведро для туалета, стиральный порошок, деду пиджак, мне жикетик, валенки деду и мне, тухли деду и мне, деду галоши теплые, смертенное деду и мне…
– Ба-абк, ты что, уже умирать надумала? А написала стоко, что никаких денег не хватит, – возмутился Сергеевич.
– А ты, дед, читай дальше, там на обороте еще написано, – грустно улыбнулась баба Катя.
– Деду штаны (две пары), – продолжил дед Володя зачиты-вать вслух двухдневный труд своей Катерины. – Рукавички деду и мне, шапку с вухами, а мне платок, внучке кампютер, два веника, два совка, петок кур ( наши уже старые)…
Владимир Сергеевич, дочитав до середины листа, отложил смету расходов в сторону и посмотрел на свою жену.
– Да на кой черт все это нужно? Ну старый у нас телевизор, ну показывает он первую программу, а вторую как в тумане. Ну и что. Там один хрен глядеть нечего. Одна брехня, да этот, со своим «Кривым зеркалом», ну… Петросян. И потом. Мы уже к нему привыкли, чуть запрыгал, по боку ударил рукой – и пошло все нормально. Да этот телевизор я и сам ремонтирую. Лампы менять? Так их у нас, у четырех телевизорах, знаешь, скоко, на две жизни хватит. А холодильник? Ну и что, что он кадышний. Он не ломается…
Владимир Сергеевич снова взял бабкин список и, посмотрев на жену поверх очков, вздохнув, некоторое время сидел молча, а потом подвел итог двухдневной работы:
– Давай, Катерина, мы сделаем так. Я завтра поеду в район, в банк. Разузнаю там все, а как получим деньги, тогда поло-жим их вот тут на стол и начнем откладывать на наши планы.
На том и остановились. Вечером дед Володя хорошо помылся, побрился, собрал все нужные бумаги, приготовил костюм с медалями, бабка ж его Катерина нагладила ему парадную рубаху, достала новые носки и носовой платочек, туфли протерла мокрой тряпкой, ну, в общем, к поездке деда в банк подготовились по всем правилам.

Рано утром Владимир Сергеевич ушел на дорогу, чтобы уехать на попутной машине в райцентр. Больше часа простоял орденоносец и пенсионер на краю села. Проносились мимо легковые и грузовые машины, но никто не хотел даже притормаживать. Девушек в коротких юбочках и в джинсах, с голыми пупками, брали, а вот деда Володю с медалями –  нет. Не знал Сергеевич, что пока он побывал на пенсии, в стране поменялись ценности, перевернулось все с ног на голову. Но дождался-таки наш ветеран сердобольного человека, такого же пенсионера, как и он сам. На допотопном «Москвиче» они вдвоем и прибыли в банк…
Баба Катя все глаза проглядела, поджидая своего мужа из дальней поездки. А под вечер, когда уже спала жара, наконец-то заявился и сам Сергеевич. Стефановна еще издали хотела узнать по настроению мужа о результате его вояжа.
– Ну что, Катерина, ты наши планы далеко спрятала? – спросил дед Володя еще метров за пять до калитки, у которой стояла его жена. – Объегорили нас с тобой, бабка, как прошлым летом Никитовну цыганка. Ни хрена мы с тобой не построим и не купим. Целую тысячу нам пока компенсируют, да и то я должен триста заплатить, чтобы они поискали в своих, этих чертовых, кампютерах. Так что напрасно мы с тобой думками богатели. А вот пенсии нам добавили… аж на сто рублев. Путину их ба заткнуть с этим Зубаровым, в задницу, – зло закончил свой отчет о поездке Владимир Сергеевич.
– Не горюй, дед. Переживем. Пошли, ты уморился нынча, да и целый день голодный. Пошли, я покормлю тебя. Бог с ними, с этими деньгами. Получим пенсии, купим табе галоши, а мне тапки. Пошли.   


            «КАРАРАЦКАЙ  ЖУК  И
                РАВРОВАЙ  ЛИСТ»

Ко-не-чно ж, дорогой мой читатель, правильно надо писать «колорадский жук» и «лавровый лист». Но, тут… видите ли… в общем… короче говоря, основой данной байки, как раз и являются труднопроизносимые слова, и в особенности для человека пожилого возраста, да если еще этот человек селянин и… с одним классом образования, а может, даже… с одной зимой пребывания в школе.
 Вот, к примеру, у вас какое образование? Аттестат и диплом? Даже два-а дипло-ома? О-о. тогда я вам предлагаю быстро произнести слово «апостериорный», и попробуйте запомнить его толкование – опирающийся на опыт, основанный на знании фактов. Выговорили? И быстро? А теперь произнесите слова: «конфиденциальный», «популяризатор», «популяризированный», «полемизировать», «меркантилизм»… И как? Быстро и с первого захода произнести вслух не получается? Ну вы не горюйте, я тоже, пока их писал, чуть язык не поломал.
А каково было тем, кому исполнилось пятьдесят-шестьдесят в конце шестидесятых, в начале семидесятых годов двадцатого столетия? Давайте перенесемся к ним. Поживем с вами в спокойном, без всяких стрелялок и убивалок времени, без порнушного, с большой долей пошлости кино, от которого можно стать дебилом даже в тридцать лет, не говоря уже о детях. Если у вас появилось желание, тогда… поехали.

Веселое. Это симпатичное село, вольготно расположенное со своими домиками и хатками на холмистом правом берегу небольшой речушки, в которой могут купаться как воробьи, так и ребятишки. Окунается в ней иногда и взрослое население, в основном мужское, но это бывает редко. Взрослые омывают свои телеса дома, зимой в корытах (ночевках), а летом под душем. Баньки, да и то не у всех, появятся значительно позднее, где-то в конце восьмидесятых. Мы же с вами делаем остановку во второй половине шестидесятых годов.
Тихий, теплый, с последождевой влажностью вечер июня месяца. Солнце еще не спряталось за пшеничное поле, распластавшееся на вершине водораздела, а частные коровы под предводительством пастуха-очередника, посапывая, уплетают сочную траву, мужики, собравшись по пять-шесть человек, сидят за столами под навесами или лежат на разостланных телогрейках прямо на земле.
 Не подумайте, что они со всего села сошлись в одно место. Не-ет. Их компашки разбросаны по всему селу. Женское население тоже скучковалось в разных местах. Женщины принаряженные, в белых косынках степенно сидят на лавочках и табуретках у заборов, лузгают семечки или угощают друг друга каким-либо печевом. Они рассказывают по очереди были или небылицы, «промывают» косточки кого-нибудь из селян, в особенности молодежи, и делятся впечатлениями об увиденном по телевизору кино.
Да, теперь можно и пообсуждать. В селе уже появился десятый телевизор, да и электричество вошло в каждый дом окончательно и бесповоротно. Живи теперь и не тужи. Хлеба наелись, чуть-чуть приоделись, на косточках, у иных, даже жирок появился, ну чего бы и не посидеть на лавочках, по-вспоминать, подумать или попеть любимые песни. Тем более что в селе праздник религиозный. Вот и отдыхают.
Не будем им мешать своим любопытством и назойливостью, словно осенние мухи или оводы в сенокос. Да нам, собственно, все жители села и не нужны. Я хочу вас познакомить вот с теми женщинами, которые сидят на лавочках в углу у забора с палисадником, под кустом желтой акации. Вон та хата, под камышовой крышей, рубленая. Видите? Идем к ним. Близко подходить мы не будем, чтобы им не мешать. В связи с тем, что я местный, нам не нужно будет вторгаться на их территорию, я и на расстоянии могу рассказать, кто из них кто и чем все эти женщины занимаются.

Мария Егоровна. Она сидит крайняя у самой калитки. Голова у нее покрыта белой косынкой, кофта вязаная бежевая, юбка темная, на ногах мягкие тапочки. Она является хозяйкой этого двора. Пенсионерка и бабушка. Родилась Мария Егоровна в начале седьмого года второго десятилетия два-дцатого века в многодетной семье, в которой кроме нее росли еще три брата и две сестры.
Ну в те времена большинство семей были такими. Во-первых, большой семьей проще управляться с работами в по-ле, да и родителям спокойнее – кто-нибудь докормит. Так и жили муравейниками по десять-двадцать человек в семье. Старшие помогали младшим, самые маленькие старались быстрее становиться на ноги, чтобы быть помощниками в семье.
Так было и у Маши (Мани, Маруси). За прялку она села  первый раз в семь лет, за ткацкий станок стала в девять лет. Первую свою одежку, похожую на платье, сшила в десять. Но платье оказалось почему-то слишком длинным. Маша, конеч-но же, его укоротила… топором на пороговой доске входной двери. Подол получился неровным, но отец все равно погладил ее по голове и выразил большую радость, что теперь его дочь голой ходить не будет.
В одиннадцать лет Маша уже помогала семье в поле, воссе-дая верхом на лошади, она бороновала осеннюю вспашку. А чтобы наездница не падала, ей отец веревкой связывал ноги под брюхом лошади. Так и жили, в хваленом нынешними властями времени частного предпринимательства (до коллективизации).
 В своей жизни Марии пришлось испытать столько трудностей, что их бы хватило на несколько человек. Когда повзрослела, ей пришлось работать в колхозе, в котором ни счастья, ни радости для нее не нашлось. Перед самой войной вышла замуж. Потом война, эвакуация, пепелище на месте, где они жили с мужем… И вот только теперь Мария Егоровна может себе позволить посидеть со своими односельчанками на лавочке у своей хаты.
Рядом с хозяйкой усадьбы сидит Васильевна. Она уже вот-вот станет прабабушкой. Сама не местная. Родилась, выросла и ступила обеими ногами на дорогу зрелой жизни в одном из сел соседнего района. Соседкой Егоровны стала пять лет на-зад, по причине переезда сюда на постоянное проживание.
 Родилась Васильевна в конце пятого года двадцатого сто-летия. В семье, как и у Марии Егоровны, детей было много. Обычно,  когда спрашивали о братьях и сестрах, соседка хозяйки двора начинала загибать на руках пальцы:  указательный палец левой руки – Иван, средний – Петро, безымянный – Миколка, мизинец – Дашка, большой – Хроська (Ефросинья), большой палец на правой руке – Игнат. Он умер. Указательный на правой… На этом пальце Васильевна сбивалась.
– То ли Семен, то ли… а можа, Гарпеша. Не помню, – качала  она головой. – Усего было девять. В живых осталось четверо. Два брата на войне остались, а трех болячки забрали, – подводила Васильевна итог своему подсчету. – Матери и отца тоже уже нету.
В школу Васильевна не ходила, а потому осталась совершенно неграмотной. Считать же могла до двадцати. Замуж выдали ее рано. Всю жизнь проработала на земле, первые годы помогала отцу, а потом колхоз. Теперь вот отдыхает, получает мизерную пенсию.
Около Васильевны, в цветастой косынке, в таком же весе-леньком платье и в вязаной кофте расположилась баба Нюра, или, как принято в селе называть, – Степановна. Анна Степановна тоже является соседкой Марии Егоровны. Только Васильевна проживает в хатке, которая расположена выше по склону от хаты Егоровны, в то время как у Степановны двор находится ниже по склону.
Баба Нюра чуть-чуть полновата, но, несмотря на это, она подвижна и всегда жизнерадостна. Ее настроение, по всей видимости, находится в прямой зависимости от конфет, которые она часто достает из кармана своего платья. Ну что можно поделать, если Степановна их любит. Свою привязанность к сладким «подушечкам» она объясняет тем, что за все годы детства ей не досталось ни одной конфеты. Да и чай пили больше «вприглядку», то есть глядя на глудку сахара.
Анне Степановне скоро исполнится шестьдесят. За годы своей  молодой жизни она успела побывать и…
– Ох, бабы. Вагонетки в Данбасах катала, у Сибирах была. Там я топором махала. Рыбу чистила. Кирпичи таскала. Ваго-ны разгружала, – часто говорила она, когда соседки спрашивали о ее молодых годах. –  Так вот и жила. Лошадь лошадью. Да ишо и детей родила. Да мне нада по килаграмму канфет давать каждай день, и не «падушечек», а самах харошах… шакаладнах, – вздыхала баба Нюра. Однако Степановна проявила завидное упорство в начальном обуче-нии. Уже будучи взрослой, она закончила «ликбез» и два года урывками ходила...
– Как он? ... Ну… рабфак, – пояснила баба Нюра. – да я и щас учусь. Вот слова новаи запаминаю. А как жа. Вот хочь этот… Ка… Ко-ра… ка-ра-ра-цкай жук. Тьфу ты! Опять не так. Вот сатанюка паласатай.
И баба Зина. По возрасту эта подвижная и крепенькая женщина моложе бабы Нюры, но на пять лет старше Марии Егоровны. Живет она в маленькой хатке через дорогу (улицу). У нее двое детей и один внук. Муж умер в сорок лет от ран, полученных в годы войны, продолжатели ж рода живут в го-роде. Там у них квартиры, семьи и свои заботы. Поэтому бабе Зине приходится большей частью надеяться на саму себя, что она каждодневно и делает.
В той, давней, многодетной семье, когда Зина бегала еще без штанишек в одном домотканом платьице, она росла треть-им ребенком. Работать пришлось начинать рано. Поначалу, как и все ее сверстники, топтала землю на своих клоках-нарезках, а потом появились колхозы. Работала, как все – от зари до зари, без выходных и проходных дней, без отпусков и больничных, платили тогда мало, а зачастую вообще за неоплачиваемые палочки-трудодни. А после войны устроилась уборщицей в местную больницу, в которой и наводила чистоту аж до самого ухода на пенсию. Читать и писать вроде как уме-ет и не умеет. Как и большинство её ровесниц
– Да я и ходила-та в школу три раза по два-три месяца, а больша не довелось. Ну хочь хвамилию свою написать умею и щатать деньги научилась. А больше как-та и не нада. Вот токо щас много дюжа непонятных слов. Да такий-та труднаи, что и выговорить прямо нельзя. Язык не гнется.
Как вы уже поняли, все женщины пенсионерки. Но это не означает, что именно сегодня они кого-нибудь уже полоскают после очередной промывки. Сегодня соседки обсуждают вчерашнее кино, которое видели у родственника Марии Егоровны по телевизору.
Фильм «Веселые ребята» им настолько понравился, что они посвятили ему все посиделочное время. Вспоминая и переска-зывая некоторые эпизоды друг другу по нескольку раз, жен-щины смеялись и плакали, а иногда и спорили по поводу того, что пастух рот разинул и коровы с поросятами и козами зашли в дом. В конце концов Мария Егоровна, Анна Степановна, Васильевна и Зинаида Федоровна пришли к всеобщему согла-сию, что кино хорошее, хоть пастух и разиня.
А теперь обратите внимание на их беседу.
– Бабы, а што ж у вас жук лопая картохи? – переменила тему разговора хозяйка двора. – Мой (муж) вчера травил его проклятого хларахвостом (хлорофосом). Цельнай день ходил пшикал, а он жре, проклятай, – недоумевала  Мария Егоровна.
– А я пробовала дустом. Сама нанюхалась, а карарацкай жук сидить, хоб хны, – сообщила соседка через дорогу.
– Да хто ж дустом их травя. Нада храрахвостом, а иначе усю картоху пожре, – усомнилась в правильности обработки картофеля дустом соседка Марии Егоровны – Васильевна.
– Откудова токо этот ка… ко… каражук прилетел? Говорят, што ево нам американцы приперли, – горестно вздохнула баба Нюра. Вот гады.
На следующий день во время обеда Мария Егоровна вдруг спросила своего старшего сына, как правильно называть жука, который поедает картофель.
– Колорадский жук, – ответил тот, не понимая, почему мать задает этот вопрос.
– Да знаешь, мы учерась сидели с бабами и как раз говорили об этом ко… кара… Нет, ты мне напиши печатными буквами я буду учить. Не выговариваем мы его, – призналась мать сыну. – И этот, ну што травим.
– Хлорофосом обрабатываем, – пояснил сын.
– Во-во, хро… Его тожа напиши. По радио говорили, а я никак не выговорю, – покачала головой Мария Егоровна. – Ты напиши две бумажки, одну я дам Нюрки. Будем уместе учить. Васильевна читать не умея. И этот напиши, как его… ну что в борш я кладу…ну лист.
– Лавровый?
– Да, равро…Ой, Господи, не язык, а прямо какая-то драве-няка. Другой раз так хочется книжку почитать.
А как Мария Егоровна могла бегло читать, если в школу пришлось ходить всего ползимы. Только буквы выучила, как поступило указание отца стать помощницей невестки, рабо-тающей у русской печи.
– Хватя, Мань, учиться. Хвамилию сваю писать умеешь, а боля табе не надо. Вон, станавись и памагай, – махнул рукой глава семейства в сторону дышащей жаром печи.
Остаток дня Мария Егоровна работала в огороде и постоянно что-то шептала, а иногда доставала из кармана халата бумажку, внимательно смотрела на нее и снова принималась шевелить губами. На соседнем огороде пропалывала от сорняков картофель соседка – Анна Степановна делала то же самое. Зинаида Федоровна попросила свою дочь написать слова: «колорадский», «хлорофос» и «дезинфекция».
 Остаток дня и весь следующий селянки тренировались выговаривать вслух трудные слова. Вечером, собравшись снова на лавочке у Марии Егоровны, женщины, как бы ненароком, переводили разговор на колорадского жука и борщи с супами.
– Егоровна, што ж на огороде калорацкай жук обсыпалси? – интересовалась Анна Степановна.
– Да нет ишо. Завтра будем опять травить хлорохвостом. А можа, дустам пасыпим.
– А мне придется ишо раз делать инфекцию. Жре картохи акаянный, – погоревала Зинаида Федоровна. – Наверное, мы мало положили хлоло… хролохвосу. Ох, бабы, а как правильно-то хоть называть этот… ну чем жуков травим? Целый день сегодня выговаривала, ну ничего не получается. Язык прямо деревянный, никак не гнетца.
–  Хло… – начала Мария Егоровна. – Хлоро…– щас, подо-ждите, – засмеялась она и опустила руку в карман. – Хло-ро-ф-фос, хлорофос, – прочитала она по бумажке.
– Хлохвос, – повторила Анна Степановна.
– Да не хлохвос, а хло-ро-фос, – поправила Федоровна.
– А жука как называють? –  посмотрела Степановна на сво-их соседок.
– Ко-лорадский. Ко-ло-рад-ский, – прочитала Мария Его-ровна, тыча в бумагу пальцем.
– Колора-ц… – начала было Федоровна.
– Тут у мине написано: ко-ло-ра-ды, потом сы и кий. Значит, надо говорить – ко-ло-рад-д-с-с-кий, ко-ло-рад-ский. Ох, аж у пот бросило, – заволновалась хозяйка двора. – Хорошо было. Жук не водился, этот чертов хло-ро-фос, хророхвос… Нынча больше не буду называть, уже язык заплетается.
– Федоровна, а штой-то ты на огороде делала? – спросила Степановна свою соседку с подвохом.
– Инфекцию.
– Инфе-кцию? Я не знаю, как правильно, но это слово мне говорил дохтар, када у мине нога была порезана о склянку и потом начала распухать. Вот вон мне и казал, что я занесла эту самую инфекцию, ну, наверное, заразу.
– Щас, подождите. Во! Бумагу достану. О-о, да тут моя пи-сала… де-зин-фе…фек-ция. Дезинфекция.
– Дак эта ж када паливають у хате чем-то вонючим, помните, как паливали, када у наших детей скарлатина была. Тада у всех лили эту чертову де-де… Фу, ты. Забыла.
– Дезинфекция, – подсказала Федоровна.
– Во-во. Ие. Вонючию.
Всю неделю соседки заучивали трудные для них слова. И надо отдать им должное. Выучили. Научились выговаривать  Мария Егоровна, Федоровна и Анна Степановна и «колорадского жука», и «хлорофос», и узнали, что такое «дезинфекция». А вот Васильевна не принимала в познавательном процессе участия. Ее вообще не было в селе. Как к внуку уехала в город, да так там и осталась на целую неделю.
Следующим «Эверестом» у селянок были…
– Хведоровна, ты в борш или суп ложишь… этот… ну лист пахучий? На лист вишника похожий, – спросила недосказанно Мария Егоровна свою соседку, при встрече около колодца.
Она бы могла назвать лист и сама, но ей хотелось услы-шать, как назовет его Федоровна.
– Кладу. На чугунок два листика. А он неукусный. Я пробовала его есть. Какой-то тошнай, – ответила соседка, не называя «фамилии» листа.
Вечером перед посиделками Мария Егоровна вновь попро-сила сына написать на бумажках…
– Ты мне напиши, как правильно говорить «равровый», а то Хведоровна… и… я не знаем, – подавая старшему карандаш и листок бумаги.
– Ма-ам, да не Хведоровна, а Федоровна. Фе-до-ровна. Эф. 
– Ну. И я ж говорю, Хведоровна. Ну Хведор. Как мой брат.
– Фух! – выдохнул сын. – Фе-дор. Скажи: Фе-до-ор. Ф! Ф! поняла? Фё-дор.
– Ага. Х-федор. Хведор, – махнула мать рукой и улыбну-лась. – Какая разница, Хвы или Фы. Хвы даже лугче. Я его усю жизнь тах-та зову. Хве-дор.
– Понятно. Но Федор правильнее.
– Ты мне ишо запиши «лектро», – мать показала сыну на лампочку, – и это… ну как его… ну «тиливизар».
Сын вздохнул, но, улыбнувшись, написал: «телевизор», «электричество», «лавровый лист» и… имя брата матери – «Федор».
Соседки на посиделки не собирались три дня. Каждый из этих дней они с утра до самого вечера работали на своих огородах. Подошло время окучивания картофеля, поэтому сидеть было некогда, да и, по правде говоря, к вечеру Мария Егоровна, Анна Степановна, Васильевна (приехала-таки из гостей) и Зинаида Федоровна так ухаживались, что на посиделки сходиться уже и сил не хватало.
А еще ж надо было кое-что делать по хозяйству и сготовить поесть. Сил хватало только дойти до кровати. Зато селянки усиленно заучивали трудные для них слова. Они часто и к месту и не к месту вставляли при разговоре с домашними что-нибудь новенькое.
– Отец, а уключи свет. У нас есть электриче-во, электриче-ство, – просила мужа Мария Егоровна, когда тот проходил мимо включателя.
– Кума, а ты у магазине была? – спрашивала Федоровна, проходившую мимо ее огорода розовощекую женщину.
– Была, – отвечала та.
– А там есть лавровый лист? А у борщ положить нечего…
– Борисович, а што нынча будя по телевизору? У тибе телевизор не сломался? – вопрошала баба Нюра  владельца «голубого экрана», когда тот проходил мимо. 
      

                ВЬЮНЫ

Прежде чем приступить к изложению данной истории, вероятно, надо сделать пояснение, об этих самых вьюнах, чтобы вы знали, где они водятся, как их ловят и с чем едят.
Вьюн – это небольшая, очень подвижная, с вытянутым червеобразным телом рыбка. В нашей полосе водятся в небольших заросших речушках. Летом поймать ее слишком проблематично. Я за всю свою жизнь ни разу не слышал, чтобы вьюна кто-либо поймал на удочку или сетью. А вот зимой, когда толщина льда начинает приближаться к средней глубине той или иной мелководной реки, протоки, канавы или ручья, вот тогда вьюны, от недостатка кислорода в воде, сами чуть ли не выпрыгивают из проруби. В это время их можно ловить, в прямом смысле, голыми руками, что порой и делают иные сельские жители.
Зимний рыбный промысел в наших местах является делом любительским, и им, в основном, занимались и занимаются в подростковом возрасте. Среди взрослого населения этим увлекались единицы, для которых установка вершей и каждодневный их осмотр был скорее «хроническим заболева-нием», чем дополнительным подспорьем в разнообразии своего питания, или, как сейчас выражаются чиновники, в разнообразии «потребительской корзины».
 Чего только не придумают. «Потребительская корзина!» Надо ж! Ну кто бы мог подумать, что в начале двадцать первого века все население страны, за исключением миллионерше – миллиардерной пены, привяжут к этой самой корзине. Во времена пятидесятилетней давности мы и не знали, что спустя годы основу нашей жизни – продукты питания – будут измерять обычными корзинами. Ну Бог с ними, с этими чиновничьими выкрутасами. Им делать нечего, из-за их многочисленности, пусть хоть что-нибудь придумывают. Пережили люди голодные годы, гитлеровское нашествие, тоталитарный режим, одюживаем криминально-вороватую демократию, переживем и эту чертову «корзину».
Плохо только одно, пока я разглагольствовал о «корзине», время шло, и теперь надо резко делать разворот к нашим вьюнам, о которых я начинал рассказывать.
Так во-от. Я и сам когда-то увлекался зимней рыбалкой с использованием вершей. Только мы их с отцом плели не обычным способом, как, к примеру, изготавливают эти самые корзины или лукошки из ивовых прутьев, а особым манером, в связи с чем они были в два раза легче своих сестер-«лукошкиных», и вид был у них настолько привлекателен и красив, что больше двух ночей они в наших прорубях не ноче-вали. Воровали их самым простым нашенским манером. Поэтому мы изготавливали верши всего два раза за зиму, больше не было смысла – утащат (приватизируют), а раз так, то и мои хождения на реку больше двух недель не продолжались. Но все равно, мне иногда удавалось приносить домой щучат и… вьюнов. 
Однако среди нас были и более стойкие рыболовы, можно сказать, стопроцентные. Они чуть ли не круглосуточно пропадали в речных камышовых зарослях. И если бы там можно было спать и что-нибудь перекусывать, то домой они приходили бы после таяния льда. Ну это подростки. Взрослые? Могу утешить. Конечно, по числу они уступали нам – молодой поросли, но и среди них имелись особи, которые без прорубей, вершей, частых походов к реке и уловов рыбы не представляли себе другой жизни.
Из всей взрослой братии особым прилежанием к этому делу выделялся один человек. Лет ему в то время было сорок два – сорок пять, роста чуть ниже среднего, вес его суховатого тела не дотягивал до нормы килограммов десять. Но если он ростом и весом не доходил до нужных или желаемых кондиций среднестатистического российского мужика, то своим ершистым  характером и поистине орлиным профилем лица, компенсировал ранее обрисованные мной недостатки. Жил наш любитель карасей, вьюнов и щук на лугу, довольно близко от проток и канав, затерявшихся в камышах и осоках нашей речушки. Хатушка ж у…
Без имени, отечества и прозвища нам, вероятно, в данном случае не обойтись. Поэтому прошу любить и жаловать… Александр (Шурик, Сашка, Сашко) Прохорович. Прозвищ у него было два – «Орел» и «Вьюн». Первое наш Прохорович, вероятно, получил за свой профиль, разлет бровей и пронизы-вающий взгляд своих темных глаз, а еще за умение держать свое тело в выпрямленном, словно карандаш, положении. Не было у него никакой сутулости и никогда не чувствовалось усталости, хотя наш односельчанин и не выделялся особой силой. Ну а Вьюн, сами понимаете. Прилипло оно к Сашко как-то незаметно, но и довольно крепко. Любил он этих речных обитателей, а особенно в жареном виде. После удачного улова мог часами рассказывать, как, сколько и когда это случилось. И что интересно, во время изложения истории Прохорович (Прохорыч, Прошкин) обязательно вставлял эпизод о том, как он их жарил и как потом ел.
– У-у, мц-а, у-ух, – каждый раз сопровождали заключитель-ную часть рассказа.
При этом Шурик клацал языком, щурил глаза, облизывал губы и показывал руками, как он все делал в действительности. Слушатели часто могли исходить слюной, делать глотательные движения, и в конце концов кто-нибудь из присутствующих не выдерживал:
– Саш, ты замолчишь?! У меня желудок уже сам себя ест. Сколько можно! Вьюны да вьюны. Ты лучше расскажи про печку. Как ты жарил рыбу?
На этом рассказ про вьюнов обрывался. Односельчане при-метили уязвимость Орла и часто этим пользовались. В связи с тем что Прохорыч не любил вспоминать свою давнишнюю промашку, мне придется самому рассказывать о том случае.
Зима в тот год выдалась хотя и не многоснежная, зато мо-розная. Прямо с ноября начало промораживать и землю, еще не укутанную снегом, и речушки с их ручьями и заводями. Иные дни начинались с двадцати – двадцатипятиградусных морозов. Поэтому, когда в конце ноября выпал первый снег, река уже успела промерзнуть на тридцать сантиметров, а земля и того больше, на целых полметра. В декабре снегу добави-лось, а январь стал полным хозяином, хотя толщиной снежного покрова и он еще не мог похвастаться.
К двадцатым числам месяца количество сельских рыболовов-любителей настолько сократилось, что в иных местах верши оставались подо льдом уже дней двадцать, а может, и больше. Никто не делал проруби, никто не проверял их содержимое. А кое-где верши лежали на льду, припорошенные снегом. Это, вероятно, кто-нибудь из чужаков вытащил их из воды да так и бросил. Как видно, рыбная «лихорадка» закончилась. И только в трех местах на двухки-лометровом отрезке реки можно было увидеть хорошо протоптанные тропинки от села. Четче всех прорисовывалась та, по которой много раз в сутки ходил наш Орел (Александр Прохорович).
Чтобы можно было спокойно ходить даже ночью, Сашко по обочинам тропы вырубил даже лозняк и посбивал заросли камыша, скосил осоку. От снега тропу он не очищал, считая эту затею бесполезной  из-за частых поземок, а потому хорошо ее протаптывал. Через одну-две недели таких топтаний, его тропа уже большей частью значительно возвышалась над снежным покрывалом.

И вот… Двадцать первое января. Орел встал на целый час раньше обычного. Да, собственно говоря, у него всегда подъем был в такую рань, что некоторые люди даже и не представляют, как можно вставать в пять утра. Почему так рано? А наш односельчанин работал в областном центре на одном из заводов и для поездки к месту обмена своих физических сил на определенную сумму денежных знаков пользовался пригородным железнодорожным транспортом, то есть «дачкой», так у нас именовали этот поезд.
Чтобы успеть к этой самой утренней «дачке», всем, кто работал в первой или дневной смене, нужно было ежедневно являться на остановку к шести часом двадцати минутам утра, в любое время года и в любую погоду. А ведь еще и один-два километра надо протопать по неосвещенной раскисшей дороге в дождливую погоду и по скользкой, покрытой льдом в зимнюю стужу. И ходили. Я и сам топтал нашу сельскую «дорогу жизни» несколько лет, пока так же, как и мои односельчане, трудился на заводе областного центра.
 На преодоление километрового пути по бездорожью да еще и с крутым затяжным подъемом уходило в лучшем случае двадцать пять минут, в худшем – около часа. Все зависело от состояния дороги и здоровья. Так и наш Александр Прохорович. У него на дорогу затрачивалось тридцать минут, а встал раньше обычного потому, что «пошел» вьюн и ему захотелось успеть посмотреть верши до убытия на остановку «дачки».
Вскочив с постели в четыре утра, Орел по-быстрому оделся и бегом помчался к реке, даже не взяв с собою Шарика, который уже привык сопровождать хозяина к месту ловли рыбы. Спотыкаясь и соскальзывая с тропы в рыхлую обочину, Сашко часто матерился и обвинял почему-то в этом Бога и его святых. Три раза наш рыбак даже падал, но тут уж он костерил тех, кто ходил по его тропе за камышом. Но опять же своих односельчан он ругал, используя божественную семью. Да и вообще во всех бедах Прохорыч всегда отыгрывался на Боге. Может, поэтому, а может, и по другой причине, но Всевышний отвечал нашему односельчанину величайшим, поистине божественным терпением, и только иногда Сашко попадал в кое-какие переделки.
– Да штоб ты тут провалился по самые… да штоб ты щас икал на всю хату, – это наш рыбак вспоминал своего соседа, который днём оставил на тропе вязанку лозняка, вероятно, не осилил, а может, приготовил для следующего дня. – Ну-у, толстопузатый, штоб табе с этою вязанкою пупок надорвать, – дальше он произнес такие слова, что их даже близко нельзя подпускать к этим строкам, я, может, и позволил бы себе отой-ти от своих принципов, но как вспомню, что и без меня матерных слов много у других авторов, да и ТВ часто позволяет себе такую расслабуху, что аж уши закручиваются, куда уж мне с пережитком социализма, им что, они уже вовсю шпарят по столбовой капиталистической дороге. Так что извиняйте за недосказанность, додумывайте сами.
Через некоторое время Сашко успокоился и, стащив вязан-ку с тропы, бегом пустился к своим прорубям.
– У-гу-гу-гу-гу-там, у-гу-гу-гу-гу-там, та-ра-ра-рара-там, – начал напевать непонятный мотив Прохорыч, как только его ноги ступили на лед около замерзших прорубей.
Работая топором и лопатой, Орел довольно быстро освободил необходимое пространство от намерзшего ночью льда. Луна ему тоже помогала, улыбаясь во все свое круглое лицо, и освещала нашему любителю вьюнов место работы, и казалось, что тоже радовалась предстоящему улову, а может, ночное светило даже и знало, сколько в верши попало рыбы.
– Ну-ну-ну, давай-давай, давай, Саша, тащи, тащи. Да што ш это там попало? – бурчал вполголоса Орел, подбадривая себя. – Неуш-то рыбы много?
Верша, однако, из проруби выходить не хотела. Прохорычу пришлось дообдалбывать лед, что дало возможность проруби благополучно «разродиться». Хлопнув в ладоши, Орел громко хмыкнул, крякнул, по-разбойничьи свистнул и несколько раз притопнул ногами.
– Вот это да-а, вот это да-а! – радостно воскликнул наш од-носельчанин, пересчитывая улов. У-ух! У…
Вы знаете, мне аж неудобно. Ну что с него возьмешь. Он при полном спокойствии через каждые пять-шесть слов встав-ляет непотребные словообороты, а тут такой улов. Я ж хотел передать всю радость удачливого рыбака, а он вместо  того чтобы стать на колени и воздать должное нашему Господу Богу, такое загнул, что щучата и вьюны запрыгали на льду, как будто это была раскаленная сковорода.
– Ты куда, … ты… …куда?! Я… …!!! – кричал во все горло Сашко, сбрасывая улов в сумку. – Ты, с… куда?! Да я тебе!.. – гоняясь руками за самой проворной щукой, орал Орел.
Однако хозяйка реки оказалась не родственницей той, что когда-то выловил Емеля. Она молча высоко подпрыгивала приближаясь к проруби.
– Да я тебя!.. Да… – махал руками и топал ногами односельчанин. – Ты-ть! – только и успел очередной раз выкрикнуть Прохорыч.
В этот момент его левая нога ступила на льдинку, которая быстро заскользила по мокрому льду, и наш любитель вьюнов свалился на спину, потом перевернулся и, стараясь поймать прыгающую щуку, видимо, забыл, что рядом находится прорубь. Короче, если бы она (прорубь) была чуть побольше, то, может, мы искали бы нашего Орла до сих пор, а так он окунулся в воду только правой рукой по плечо и в проруби побывала голова. Но так как на ней была шапка-ушанка, то ничего страшного не произошло. Подумаешь, умылся. Все равно он этого не делал, когда, как при пожаре, одевался, чтобы пораньше явиться к своим вершам с вьюнами.
Вспомнив вслух свои излюбленные выражения, Сашко бы-стро собрался и побежал домой  в теплую хату. Мало того, что время уже поджимало, так еще и мороз делал свое дело – превращал в ледяной панцирь рукав телогрейки, да и шапка потеряла свою согреваемость. Вторую вершу Прохорыч оста-вил на вечер, если, конечно, никто не посмотрит ее днем.
Я не буду вам рассказывать, как прошел у нашего Орла день, – работа как работа. Только и всего, что мысленно приближал вечер, чтобы проверить вторую вершу, да и жена должна к его возращению нажарить для него вьюнов. Вот только вечер у Сашко пошел наперекосяк.
 Только домой прибежал, как тут же явился сосед со своею женой, у них, видите ли, праздник – крестили у кого-то ребенка, а значит, теперь они тем, у кого крестили, кумовья. А к Прохорычу и к его жене пришли потому, что тоже были кумовьями, ибо крестили их детей, да и жена соседа являлась троюродной сестрой жены Сашко. Пришли с бутылкой самогона и колодой карт. Все вроде как получалось нормально. Их выпивка, а закуска – жареные вьюны хозяев дома. После ж ужина можно переброситься и в картишки.
– Какой самогон, какие карты … вас принес, – мысленно возмущался Александр Прохорович. – Там верши с рыбою, а они… Выпить, конечно, можно, я ж как-никак в проруби по-бывал, да и уморился. Не будешь же их выгонять?
В общем, Сашко смирился. Посиделки затянулись до одиннадцати вечера. «Дураками» были по очереди, но хозяину дома не везло чаще. Ну какие карты, если мысли вертелись возле прорубей. Там вьюны, а тут сиди и думай, тоже мне соседи, нашли время явиться. Расходиться начали, когда соседа потянуло на сон.
– Пошли, пошли-ка домой. Не хватало, штоб ты тут остал-ся, – засуетилась его жена...
Луна освещала Прохорычу стежку, по которой он торопился к реке. Да и как не торопиться, если уже половина двенадцатого ночи.
– Черт их принес! Кумовья! По ночам в гости ходить, – воз-мущался Сашко.
Улов оказался хорошим. В двух вершах ожидали прихода нашего односельчанина три десятка вьюнов и пять щучат. Так что назад он шел веселый и довольный. Даже пробовал затянуть какую-нибудь песню, но, вероятно, ночь противилась этому, потому как, прокричав петухом пару раз, Прохорыч умолк и начал обдумывать, что делать с уловом.
Уже на подходе к своей хате было решено десяток-полтора поджарить теперь же, несмотря на поздний час. Из того, что жена подавала на стол, Сашко досталось всего три вьюна, да и то маленьких. И все потому, что соседу они так понравились, что на спор он их ел прямо с костями. Сам-то кум ловить не хотел, а как есть – так больше всех. Про себя хозяин дома возмущался, но вслух не показывал никакого недовольства.
–   Валю-ха, вставай, давай вьюнов жарить! – крикнул Саш-ко, как только переступил порог.
– Какая жарка, какие вьюны, иди ложись спать, – отозвалась жена из-под одеяла. – Я спать хочу, да и в плите уголь перегорел, в карты надо было меньше играть.
– Вставай! – уже требовательно скомандовал Сашко.
–Хр-р, – вместо ответа услышал удачливый рыбалов.
– Не хочешь?! Я сам нажарю!
Ну что. Это было самое опрометчивое решение Сашко. Если бы он знал, чем это все закончится, может, и согласился бы с женою. А ведь была возможность положить сумку в сенях или выложить рыбу в таз и оставить на морозе. Нет же, жарить ему захотелось.

Накидав прямо на краснеющий уголь дров, Прохорыч принялся надувать щеки и дуть в открытую дверцу, надеясь таким образом возбудить пляску огня. Уже стучало в виски и кисловато стало во рту, а огня не было. Проявляя нетерпение, Сашко шмыгнул в сени и вскоре возвратился с бутылкой керосина…
Взрыв оказался глухим, но сильным. Задняя (теплушка) заполнилась смрадом, пылью и дымом. Любитель жареных вьюнов сидел у порога и крутил головой, ничего не понимая.
– Вьюнов захотел жареных! – раздалось в передней. – Господи! Ну иде такого дурака можно ишо откапать?! Што тепереча делать? Позамерзаем! Хорошо, хоть дети у городе. Нажарил?! А ишо мужик…
Сашко молча выслушивал тираду жены. Пыль начала рассеиваться, и его глазам предстал развалившейся топливник, досталось и лежанке, и дымоходу. Работы было на полдня. Но ведь еще нужна глина, песок… Не проронив ни слова, Прохорыч собрал кое-какие свои пожитки в мешок, положил его в санки и ушел в ночное поле. На хутор. К своим родителям. Хоть и два километра, и ночь с морозом, и пока дотелепает по бездорожью, надо будет идти на остановку пригородного поезда. А печка…
Через неделю случайно встретил своего соседа-кума.
– Мои печку сложили?
– Ага.
– Значит, можно итить домой. А то там у вершах теперь рыбы полно.
– Да порубила твоя их прямо в тот же день. Штоб, говорить, мой паразит больша туда не ходил.
–  А-а-а…
Вот почему не любил Орел, когда ему напоминали о печке.


    ДЕЛА  СЕРДЕЧНЫЕ

В этом небольшом разделе книги я вам расскажу несколько коротеньких историй, которые происходили в разное время и с разными представителями сильной половины… короче… с мужиками. Грубовато, конечно, но не писать же «с самцами», когда я и сам отношусь к этой самой половине. Если по прав-де, то и женщины попадали впросак, несмотря на их ум и дар предвидения. История первая…

Кобе-ли-на-а!

 Когда же я встретил этого человека? Дай Бог памяти, не хочется вам врать. Да, да… Правильно. В ту пору я начинал работать председателем одного из колхозов. Время было весеннее. Снег еще кое-где выглядывал из оврагов и лесополос, прячась от назойливого, для него, апрельского солнца. В небе  плескалась бездонная синева, пели жаворонки, выползали из щелей ожившие мухи, женщины, на мужскую погибель, освободили от чулок, колготок и длинных юбок свои ноги и теперь дразнили ими, хоть и незагорелыми, мужское воображение.
Техника в поле еще не работала, но все было готово, чтобы вступить в бой за высокие урожаи зерновых и технических культур, за очень высокие надои молока в летний пастбищный период. А пока живые существа (в том числе и люди) наслаждались первыми теплыми днями, и над всеми сельскохозяйственными угодьями властвовала дремотная лень.
Те, кто не работал, даже забыли о ней (работе) думать, кому  надо было что-то делать, я имею в виду опять же работу, делал вид, что работает. Даже начальники начали думать черт-те о чем, но только не о делах. Конторские же женщины в этот день больше обсуждали, кто что будет надевать, снимать, при-мерять, покупать или распарывать и перешивать.
 Радовались те, кто этой весной влезет в те платья или брюки, которые они носили прошлой весной, и горевали другие, у кого округлились бедра и тесными стали бюстгальтеры, купленные месяц назад. Но всех волновал один, самый трудноразрешимый вопрос, как выглядит со стороны их попа весной.
 Женщины, те, которые помоложе, часто подходили к большому зеркалу и, став к нему вполоборота, критически оценивали самую важную для каждой из них часть тела. Те, которые постарше, старались это делать украдкой. В общем, весна вносила свои коррективы в жизнь людского сообщества.
 Мужики тоже испытывали некоторое волнение. За весной ведь лето. И нашему брату тоже надо знать, на каком пляже можно иногда побултыхаться, а главное, в какое время суток обнажать до плавок или семейных трусов свое тело. Дряблые мышцы и отвис живот – желательно ночью, подальше от жен-ских глаз, а если придется раздеться днем, то хотелось, чтобы рядом были еще хуже.
Ближе к обеденному перерыву бухгалтерия была похожа на растревоженный улей. Женщины, пользуясь тем, что днем раньше сдали квартальный отчет, теперь разглядывали новые модели весенне-летней одежды и изучали выкройки. Тут же были и экономисты, зоотехник и кадровик. Мужики резались в домино в кабинете главного инженера.
– Ба-бы, Сугро-бов! – раздался истошный женский крик. – Сугро-бов идет!
По бухгалтерии прошел шум, протопали резиновые сапоги зоотехника и простучали каблуки хозяек кабинета. Все припали к окнам. И стихло. Стихло так, что слышен был полет мухи, которую прогнали с теплого места самым грубым способом.
 Я раньше слышал об этом человеке, а вот встречаться не приходилось. Теперь же, попав в колхоз в качестве председателя, я оказался в зоне его должностных полномочий.
Мы, мужики, редко восхищаемся, когда встречаем красивого себе подобного индивидуума. Ну как можно радоваться тому, что кто-то, такой же мужик, облагодетельствован природой-матушкой богаче и качественнее, чем ты сам. А вот им, как я потом узнал, восхищались даже мужики.
Я бы мог обрисовать его так же, как это сделал знаменитый наш Юрий Никулин по отношению к одной героине в кинофильме «Бриллиантовая рука!», одним восклицанием – «О!». Но книжная строка не телевизор, а тем более не широкий и высокий экран в кинотеатре, поэтому мне придется предста-вить этого человека, да так, чтобы вы смогли как бы увидеть самого Сугробова, поклацать языком и сказать: – Да-а, ну-у и са-ме-ец… Простите за навязывание своего определения. А может, вам захочется сказать: – Ну-у и-и ко-з… кра-са-ве-ец, – или что-то близкое к этому определению.
…По длинному коридору колхозной конторы шел широкоплечий мужчина, одетый в коричневато-зеленоватый плащ, подпоясанный по тонкой талии. Природа наградила Сугробова ростом чуть выше среднего, смуглой кожей, вьющимися иссиня-черными волосами, густыми с надломинкой бровями, прямым носом и… голубыми глазами, в которых тонули сто двадцать процентов сердец встретившихся на его пути женщин.
Почему сто двадцать? Ну, некоторые ухитрялись утонуть дважды, а были и такие, которые не хотели покидать этот омут вообще. Но большинство использовало его один раз, так, для сравнения, ибо это большинство знало, что стопроцентной привязанности данного живого существа не будет, все равно найдутся умные и ухитрятся откусить или отщипнуть хотя бы небольшой кусочек, и может получиться так, что к старости в пользовании останется один огрызок.
Беседа наша с Андреем Петровичем была недолгой, ему, собственно, больше был нужен главный инженер, вот с ним-то они и уединились на долгое время, обложившись кипами бумаг и заполняя кабинет дымом папирос «Беломорканал».
Впоследствии, на протяжении четырех-пяти лет, мы иногда встречались на всевозможных совещаниях или семинарах, на которых нас, руководителей колхозов и специалистов, учили уму-разуму по части колхозных премудростей.
На этих сборах часто приходилось слышать о том, как какая-нибудь особа женского пола сгорала от несусветной любви к красавцу Сугробову, так и не сумев превратить его в полную свою собственность, ввиду того что контрольный пакет его свободы уже принадлежал одной женщине – жене.
И вот однажды мужскую часть населения района всколыхнуло известие… Сугробов лежит в больнице с ожогами. А они, как известно, сами по себе не появляются. Это вам не волдырь на губе или мокрый нос. А все произошло из-за вот этого самого контрольного пакета акций тела самого Сугробова. Собственность, она, знаете, и при социализме была.

…Вернулся  Андрей Петрович в тот… день… нет, в то чис-ло или даже в ту дату домой, по словам его жены, ближе к полуночи, она уже к тому времени успела прослушать пение всех соловьев в своем саду, и даже петух проорал один раз. Вернулся с запахом вина и папирос, чужих женских духов, да еще и с губной помадой под самым ухом и сразу завалился спать, даже не раздевшись, а погрузившись в глубокий сон, он сладко улыбался.
 Может, конечно, так было бы до самого утра, но на каком-то этапе ночного отдыха в его мозгу вдруг появился какой-то несуразный сон. Он, Сугробов, карабкался по самой верхотуре мчавшегося на большой скорости паровоза. Добравшись до трубы, из которой клубами валил чёрный дым, Андрей Петро-вич зачем-то забрался на нее и уселся в самое дышавшее жаром жерло.
Через самое короткое время Сугробов почувствовал, что нижнюю часть его тела обдает несусветным жаром. Даже во сне он подумал, что попал в ад. Его тело уже почти раскалилось и начало даже гореть. Чувствуя нестерпимую боль, Сугробов вдруг издал громкий, заполнивший все пространство крик, похожий на гудок паровоза, от которого сон пропал, словно его и не было. Сон пропал, а боль, дым и запах остались. Горел сам Сугробов. Горел с дымом и пла-менем, горел с адской болью.
Душераздирающий крик потряс комнату. Андрей Петрович вскочил с дивана и, делая неимоверно большие прыжки, вы-скочил во двор.
– Ко-бе-ли-на-а! – неслось вслед за ним.
Через мгновение над двухсотлитровой бочкой с дождевой водой поднялось облако пара и дыма. Противопожарная емкость не дала Сугробову сгореть совсем. Час спустя врачи «скорой помощи» очищали тело с голубыми глазами от сго-ревших штанов, а еще через два часа почти все мужики района узнали, что причиной пожара стал керосин, которой плеснула жена спящему мужу на место чуть ниже пояса. Ну, где туло-вище раздваивается на две ноги, и потом поднесла зажженную спичку, сопроводив свои действия криком «Ко-бе-ли-на!».
Не волнуйтесь, все обошлось благополучно. Через семь дней Сугробов Андрей Петрович был уже на ногах и почти в полном здравии.

P. S. Изучив подробно произошедшее, мужики района, не все, конечно, подальше от греха, а скорее, от глаз жен, спрята-ли горючие жидкости, включая и с большими градусами самогон. Спать же начали приспосабливаться большей частью на животе.
Вторая история называется…

…просто  кобелина

 В ней основным героем будет председатель одного из колхозов Центрально-Черноземной зоны. А произошло… Да-а! Точно. В середине лета седьмого года начала второй половины двадцатого века. Лето в наших местах тогда радовало людей хорошей погодой, пением птиц, запахом молока и навоза, цветущими травами на лугах, обочинах дорог и в заросших оврагах. Оводы днем, а комары в вечернюю пору покусывали людей, но как-то даже чуть ли не ласково.
 Вся грызуще-сосущая, гундяще-жужжащая и брюхасто-лапчатокрылая братия как бы извинялась перед людьми за причиняемые временные неудобства.
Но прежде чем рассказать о самом случае, мне придется поведать вам предысторию. Чуть ранее я уже говорил, да вы сами знаете, что просто так ничего не происходит. Прежде чем на дровах в печке запляшет огонь, надо чиркнуть спичкой, либо плеснуть… тьфу, тьфу. Одному уже плескали. Ну, в об-щем, все, что в жизни человека происходит значимое, – это уже вершина пирамиды или итог каких-то событий и деяний. Так и в нашем случае.

Василий Иванович Дорошин – председатель колхоза с пятилетним стажем – был человеком весьма опытным в своем деле. Все у него получалось по хозяйственной части. В колхозе работы проводились в самые сжатые агротехнические сроки. Если, к примеру, весенний сев, то в большинстве хозяйств он только разворачивался, набирая силу, а у Василия Ивановича трактористы уже свозили на колхозные дворы почвообрабаты-вающий и посевной инвентарь, а еще через день из какой-нибудь лесополосы или из ближайшего лесочка слышались разухабистые песни и звуки гармошки – это колхозники во главе с самим председателем отмечали окончание важной кампании в борьбе за высокий урожай.
Заготовка сена проходила еще более организованно и таки-ми темпами, что районные начальники только надумают встать за трибуну и поднять руку, для того чтобы во всеуслышание дать команду на начало кормозаготовок, а у Василия Ивановича уже какой-нибудь дед Филя и Гаврил кладут последние навильни сена на готовый  скирд. Но самым удивительным было то, что все скирды в хозяйстве ухитрялись сложить до даже незначительного дождичка, не говоря уже про капитальные, многодневные дожди. А когда спрашивали у него, «как так получается?», Дорошин только хитро улыбался да поглаживал свой редеющий волос (на голове).
Ну а уж уборку зерновых лучше него в районе вообще ни-кто не мог организовать. В его колхозе комбайны работали целые сутки. Комбайнеры менялись во время движения комбайна, спали прямо в поле, столовались тоже там. Днем и ночью, в определенное время по полевым дорогам катила знакомая всем дежурная машина, управляемая весельчаком Сашкой, с двумя розовощекими поварихами. Это они кормили весь рабочий люд, участвующий в уборке хлеба насущного. И не случайно поэтому все делалось быстро и слаженно.
Да и ко времени, когда начинались морозы и ложился на поля снег, в колхозе Василя Ивановича все было вспахано, убрано, спрятано, уложено, рассортировано и подметено. Коровы расквартировывались на зимний период вовремя и в теплые сараи. Все у него шло по плану и по графику.
– Везло же человеку, – скажете вы, а те, кто работал, как и товарищ Дорошин, председателем, даже и позавидуют, вспоминая свои недосеянные, недоубранные и недовспаханные гектары. Не завидуйте. В хозяйственных вопросах Василию Ивановичу действительно везло, а вот…
В свои тридцать девять лет Василий Иванович пользовался большим спросом у женщин в возрасте от двадцати до сорока лет. Конечно, он не был похож на Сугробова, скорее наоборот, являлся его противоположностью. Ростом чуть ниже среднего, телосложение плотное, лицо даже грубоватое, крупные руки с увесистыми кулаками и медлительная походка.
 В его фигуре чувствовалась мужская сила, о которой мечтают иногда женщины. И если к Андрею Петровичу притягивала прекрасную половину красота, то о Василии Ивановиче вздыхали те женщины, которые хотели, чтобы их потискали и помяли без всяких прелюдий и долгих подготовительных ласканий и поцелуев.
И председатель иногда сдавался на милость победителя, то есть победительницы, хотя и знал, чем все это закончится. Невезучий он был на этом поприще. Хотя… Если по правде, то на пятьдесят процентов. Для того чтобы вы сами убедились в правильности моих суждений, я приведу несколько примеров.
…Жаркий день шестого июня приближался к своему завершению. Дневная жара пошла на убыль, в садах, лесочках, лесополосах и на отдельно стоящих ракитах запели соловьи и другие пернатые пичужки. Солнце решило маленько передохнуть, прежде чем спрятаться за линию горизонта.
Василий Иванович, восседая за рулем растентованного ГАЗ-69, медленно ехал по полевой дороге, внимательно всмат-риваясь в рядки прорванной свеклы. Сегодня здесь с утра работали свекольницы и пообещали это поле наконец-то закончить. Хотя сроки и не поджимали, да и в районной сводке колхоз находился на втором месте, все равно председателю было неприятно, что кто-то первый.
Возле небольшого островка зарослей терновника, боярышника, кленов и других лиственных деревьев и кустарников Василий Иванович остановил машину и ступил на разгоряченную землю. Ему захотелось просто пройтись. За день он настолько устал от многочасовой езды, что от машины хотелось бежать. Вот и пошел. Удалившись метров на двести в поле, обернулся… около машины стояла женщина.
– Василий Иванович, проверяете нашу работу?! – звонко прокричала звеньевая…

…В начале первого ночи председатель загнал машину во двор и, напившись холодной колодезной воды, направился к крыльцу дома.
– Кобелина ты, кобелина. Когда ж ты научишься шастать по бабам, чтобы не знала я? – чуть ли не шепотом проговорила жена и пошла в дом.
Медленно ступая по скрипучим доскам крыльца, Василий Иванович направился в свое убежище после таких вот казако-ваний – чулан, в котором был оборудован скромный спальный уголок. Здесь ему придется обитать ночи три-четыре. Опустившись на край деревянной жесткой кровати, он хотел было раздеться, но силы покинули его.
– Паразитка ты, Зинаида, просил же оставить мне сил, чтоб хоть дойти нормально до кровати, – пожурил Василий Ивано-вич тридцатилетнюю звеньевую и беспомощно распластался одетым поверх одеяла. – Эх, Зинка, Зинка, стерва ты, – только и успел подумать он, как тут же провалился во владения бога Морфея.
  …И наступила середина лета. Комбайны врезались своими жатками в тучные хлеба. Машины сновали туда-сюда, обеспе-чивая своевременную отвозку зерна на тока и на хлебоприемный пункт. Все двигалось и работало своим чередом согласно составленному плану.
Василий Иванович, загорелый до черноты закопченного чугуна, сутками не выбирался из своей машины и старался побывать у каждого комбайна и на каждом току. А тут еще придумали ночные сборы на хлебоприемных пунктах, да еще в двенадцать часов ночи. Это уже было по решению бюро рай-кома партии (КПСС).
 Первый секретарь райкома, председатель райисполкома и начальник управления сельского хозяйства поделили колхозы района между собой и теперь каждую ночь на двухчасовых совещаниях «тренировали» председателей, как надо убирать хлеба и выполнять другие работы.
Совещание закончилось в половине второго. Василий Иванович, не задерживаясь на ХПП, быстрым шагом направился к машине.
– Василий Иванович, вы в колхоз? – раздался девичий голос за его спиной.
Повернувшись, председатель увидел лаборантку по приему зерна, Галю. – Мне надо к бабушке, – она назвала село, расположенное на пути следования.
Восемнадцатилетняя бестия  отпустила полуживого Василия Ивановича на утреннюю планерку, которую он проводил в правлении колхоза в шесть часов утра.
Справившись с колхозными текущими делами, Дорошин решил заскочить домой, чтобы сменить свой «майский» кос-тюм (белый, полувоенного покроя). Приблизившись к крыльцу своего дома…
– Кобелина ты, кобелина, – услышал Василий Иванович приглушенный голос жены, которая тут же выплеснула на его парадный костюм пятилитровую кастрюлю наваристого борща. К ногам покрытого с самой головы капустой, укропом и другими специями Дорошина упала вареная курица. – Да когда ж ты научишься?..
– Ну скажи, Петро, – жаловался Василий Иванович, неделю спустя своему другу – соседнему председателю из другого района. –  Ну откуда она все знает? Ну как будто в машине сидела.
– У них нюх, Вася. Ню-юх.
Вот видите. Мои предположения подтвердились. В каждом случае Василию Ивановичу хорошо бывает вначале, а вот по-том… Ну что ж, такова жизнь.

   А сейчас, дорогие мои, я вам поведаю о том, как не везет иногда и женщинам. Тоже две истории.

Виолетта-Валентина

…Виолетта, а по паспорту Валентина, уже почти год рабо-тала в библиотеке филиала Высшей партийной школы ЦК КПСС в Ростове-на-Дону. Хотя она и окончила институт по своей специальности, но, чтобы получить здесь место, ей, ее родителям и близкому другу Игорю, инструктору горкома партии, пришлось приложить немало усилий, используя все рычаги блата, знакомств и родственных отношений. В беседе со своей подругой Яной-Татьяной Виолетта однажды прямо сказала, что устроилась на работу в эту школу для того, чтобы удачно выйти замуж.
– Ты знаешь, Яна, в этой школе учатся будущие большие партийные и советские начальники. Мне ведь уже двадцать три, и я не намерена лежать в постели под одним одеялом с каким-нибудь слесарем или сварщиком. Одного я на крючок уже поймала. Работает секретарем парткома большого специализированного хозяйства, окончил Московскую сельхозакадемию, экономист, тридцать два года, холост. У нас, правда, учится заочно, но ничего, обработаем.
– И ты, что, в село поедешь?
– Временно, на один-два годика, можно. А потом у них село большое, бывший районный центр, ну как это… ну не город, но уже и не село. Я была там.
– С ним была? – удивилась Яна.
– Не-ет, что ты. Я ездила инкогнито. Я же должна знать, куда придется ехать. Уж если и быть «декабристкой», то с выгодой для себя.
– А как же Игорек? Вы ж уже два года встречаетесь. Он, что, ничего тебе не предлагает? – поинтересовалась Яна у сво-ей  подруги  перспективностью их взаимоотношений.
– А что Игорь. Инструктор горкома. Заочно учится в педагогическом, джинсовый фарцовщик. Какое у него будущее? Ну завотделом, а то и учитель. В лучшем случае – директор школы. Не-ет, я не для того убегала из своего села и устраивалась на эту работу. Только райкомы или райисполкомы, а лучше – выше. Но чтобы у меня все сбылось, для начала ты мне должна оказать помощь. У тебя квартира, ну не тащить же мне его на ужин при свечах на квартиру к моей бабке.
… Виктор Семенович Бочаров прибыл на годовую экзаменационную сессию за один день до начала занятий. Ему хотелось чуть-чуть осмотреться и привыкнуть к городу, в котором придется быть больше сорока дней. Если бы он был обременен семьей, то, может, и не позволил бы себе такой вольности. А так… В колхозе, где он уже два года работал секретарем самой крупной в районе парторганизации, год прошел на хорошую оценку. С полей все поубирали, закрыли план продажи свинины. Во всех колхозных успехах была заслуга и его – секретаря парткома.
 Ранний приезд обусловливался еще и тем, что во время короткой промежуточной сессии он познакомился, прямо скажем, с красивой и эрудированной девушкой. Работала она библиотекарем и часто подбирала ему необходимую для учебы литературу. Хотя, если бы на ее месте был кто другой, без книг, которые брал Бочаров, можно было и обойтись. Он только пять лет назад окончил Московскую сельхозакадемию, и в памяти еще сохранились знания по экономике, научному коммунизму, философии и другим предметам. Посещения ж библиотеки скорее нужны были  партийному секретарю, чтобы увидеть сероглазую Виолетту.
Столь позднее окончание академии произошло из-за того, что поступал Виктор Семенович в это учебное заведение уже с третьего года армейской службы. До армии не получилось. После средней школы он по направлению правления колхоза год проучился в школе механизации сельского хозяйства и столько же проработал трактористом в своем селе.
…Перед выходными днями коридоры, аудитории и даже читальный зал учебного заведения опустели. Слушатели, почти все, разъехались по местам своего постоянного проживания. Они были семейными людьми и, хочешь не хочешь, а ехать надо. Таких холостяков, как наш знакомый Бочаров, было всего пять человек. Четверо ушли на выходные в гости к родственникам, а Виктор Семенович был приглашен на небольшую вечеринку к подруге Виолетты.  Гостей в тот вечер собралось всего восемь человек, шестерых через два часа застолья где-то ждали срочные встречи либо приболевшие родители. Даже хозяйку квартиры вызвали на ночное дежурство. Бочаров и Виолетта остались вдвоем.
Через три месяца Виктор Семенович и Валентина Григорьевна стали мужем и женой. И не какими-нибудь «гражданскими», а что ни на есть настоящими, с подтверждением сего ответственного момента в соответствующих бумагах. А еще через два месяца Виолетта-Валентина переехала жить к мужу. По этому случаю им был выделен огромный, отдельно стоящий дом,, с надворными постройками и пятнадцатью сотками огорода. Дом оказался со всеми удобствами цивилизованной жизни. Живи, как говорится, и радуйся.
Колесо семейной жизни у Бочаровых катилось размеренно и вроде как тихо. Глава семьи привыкал к тому, что на обед и ужин  теперь можно было, даже надо идти домой, а не в столовую. Хотя в этой колхозной точке общепита и был отдельный зал для командного состава, все равно дома оказалось лучше.
Жена, правда, иногда высказывала свои планы на ближайшие пять и более лет, но эти мысли к Виктору Семеновичу как-то не прилипали. Короче, он на них не обращал внимания. У секретаря парткома присутствовал один, по мнению его жены, недостаток – полное отсутствие даже намеков на карьерный рост.
– Мой Бочаров, – говорила Бочарова, – готов со свиньями пробыть всю жизнь. Если бы только ему не надо было есть и спать, то домой бы он и не появлялся.
На замечания жены Виктор Семенович только улыбался.
Перед  самой экзаменационной сессией в гости к Бочаро-вым нагрянули Яна со своим «мужем» Игорем.
– Да вот ехали мимо, решили заскочить посмотреть, как вы тут поживаете, – объяснила свой визит подруга жены.
Ну гости и гости, тем более что для Виолетты – ее друзья по Ростову-на-Дону. Хозяину ж дома они особо в тягость и не были. У них машина своя, вот и катались с женой три дня по всей округе, а у него работа. Тут и экзаменационная сессия, и подготовка к отчетно-выборному собранию в колхозе. Работы выше головы. Пока готовился к экзаменам и проведению собрания, незаметно подошло время отъезда в Ростов-на-Дону.
Прошло две недели. Прибыв на выходные дни домой, Вик-тор Семенович решил поработать по хозяйству. Хотя какое хозяйство. Два десятка кур, собака да две кошки. Но все равно. То двор от снега очистить, то сетку выгульного двора для кур перетянуть, а тут зайцы повадились в молодой сад (осенью посадили) шастать. Вот и укутывал яблони плотной бумагой, чтоб сохранить молодые веточки от вездесущих косоглазых.
– Бог в помощь, секретарь, – услышал Виктор Семенович голос своего соседа. – Укутать решил? Спрятать? Када незванаи гости являются, нада загаражаваться, –  как-то с подвохом проговорил дед Коля и с опаской посмотрел на дом. – У тебя, Семеныч, опять гости?
– Какие? – не понял Бочаров.
– Как, какие? Тот, што у тебя был раньша. А-а, – протянул дед Коля. – Не мое это дело, но как токо ты уходишь на поезд, вечером твои дорожки топчут другие ножки. Вон наверна приежжая начным поездом. По сялу уже пошел шумок. Ся-ло, – протянул старик. –  Ты када едешь?
– Да сегодня. Мне ж завтра в девять утра уже надо быть на месте учёбы…

Пять дней спустя.
– Не-ет! Яна, ты только поду-май! Каб-ан во-ню-чий. Я-а ему-у могла-а таку-ую карьеру сде-лать! А-а о-он! Болва-ан неоте-санный, – плакала навзрыд Бочарова, сидя на диване в квартире своей подруги Яны в Ростове-на-Дону.
– Ты можешь рассказать все по порядку? Успокойся. На вот воды попей. Успокойся. Рассказывай.
– А что рассказывать. Бочаров уехал сюда сдавать экзаме-ны, а ко мне приехал Игорь. Ну кто знал, что так получится. Ты ж сама знаешь, где наш дом. Нет, ты поду-май, ты только подумай, мне в лицо тыкать ружье! – переходя на крик, проговорила Виолетта-Валентина. – Вечером я проводила его (мужа) на пригородный и вернулась домой. В десять поездом приехал Игорь, а в начале первого, когда уже спали, Бочаров ввалился в спальню с ружьем.
– С каким ружьем?
– С обыкновенным, с двумя дулами. Представляешь, что было. Мы с Игорем…
– А ты, что, с ним была в постели? – удивилась Яна.
– В постели, в постели! А где ж еще. Мы из нее не вылезали целую неделю! – вдруг закричала Виолетта и уткнулась лицом в колени подруги.
– А дальше?
– К столу, – говорит, – а сам ружье на нас наставил. При-шлось идти к столу.
– Голые?!
– Не-ет, в комбинезонах! Конечно, голыми! А он положил нам по листу бумаги, дал ручки и заставил писать «объясни-тельные».
– Нет! Ты только подумай! Я и Игорь должны были писать  эти чертовы бумаги. Иди-от!
– И что?
– Что-что, – злобно огрызнулась Виолетта. – А ты бы под ружьем обнимала своего любовника? Конечно, писали. Мы целый час занимались чистосердечным признанием! Сво-ло-очь! Идиот!
– А Игорь, что, так ничего и не сделал? Он же такой…
– Угу. Игорь. У Игоря семьдесят пять килограммов и рост… А у Бочарова два метра, сто пятнадцать килограммов и ружье. Игорь не Матросов, на амбразуру не бросится.
– Ну а потом?
– А что потом?! Забрал он «объяснительные», прочитал и загнал нас опять под одеяло. Скотина не-оте-са-нная!
– Теперь можете, – говорит он, – … круглосуточно, но что-бы в пятницу вашего духа тут не было.
– А дальше?
– Дальше, дальше! Вызвал  шофера со служебной машиной и отвез объяснительные первому секретарю.
– Так Игоря ж могут выгнать из горкома!
– Не-ет. Бочаров сказал, чтобы он в объяснительной не пи-сал, кем работает. … Вот я и приехала к тебе. Теперь у меня нет ни работы, ни квартиры, мужа тоже нет. Одна объяснительная. Да лучше б он меня застрелил! Что мне теперь делать? На старую работу мне хода нет, а новую в нашей области не дадут.

… Через три месяца после окончания ВПШ Бочарова Виктора Семеновича перевели работать (тогда это называлось – «избрали») вторым секретарем райкома КПСС в соседний район. После его отъезда кое-что всплыло о зимнем происшествии. Жена его действительно провожала на поезд. Но, проехав до следующей остановки, он вышел и вернулся в поселок. Ружье, только без патронов, Бочаров приготовил еще днем в сарае. А все остальное вы уже знаете.
 И напоследок…

На  пляже

Вы со мной сейчас согласитесь, что в летнее время ой как хорошо полежать на песочке или на травке около реки, речушки, пруда, озера, а у моря побывать …дцать дней – и говорить нечего. И не случайно ведь с наступлением пляжного сезона тысячи людей ежегодно устремляются к ближним и дальним морям и океанам.
Едут, идут и летят, чтобы поваляться на песочке против солнышка, поплавать, побарахтаться и поплескаться в теплой морской воде.
Когда-то и мне приходилось бывать на пляжах Геленджика и Крыма. Но это было еще во времена, когда на моей голове кустились густые черные волосы, а за проживание у частника платили целый рубль за двадцать четыре часа. Теперь другие времена. Рубли под мудрым руководством бывших «верных ленинцев» «одеревенели», а свою макушку я могу поскрести пальцем,  не затрагивая  ни одной волосины. Но другой раз лежу на диване и давай вспоминать…
С закрытыми глазами представляю, что лежу на пляже… Как это гипнотизеру удается сбивать людей с толку, не знаю. Я внушаю, внушаю себе, ни хрена не получается. То петух заорет, то Чайник (собака) загавкает. И все. На этом и заканчиваются мои пляжные самовнушения. А что это я о грустном? Давайте-ка я вам расскажу об одном случае-происшествии. Пусть воспоминания моего попутчика станут для одних тормозом, для других напоминанием о прошлом, а для третьих предостережением или раскаянием.

Ехал я в командировку за тысячу километров от своего домашнего очага, от жены с ее бульонами и блинами, картошкой жареной, тушеной и вареной.  Лежу на «втором этаже» в четвертом купе и гляжу в окно. Нравятся мне проплывающие поля и села с деревеньками.
На остановке в одном небольшом городе ко мне подсаживают попутчика моего возраста да, наверное, и роста. Телосложение, как у меня, между плотным и хилым. Головы, если и имеют различия, то не очень большие. У него остатки волосяного покрова зачесаны назад, у меня с пробором вправо. У него глаза тусклые у меня поблекшие. Он, как оказалось, не выпивает, а я вообще не пью. Он не курит, я же и не пробовал. Он не может спать в вагоне, а мне не удаётся и задремать.
В поездках, вы сами знаете, люди знакомятся быстро и так же быстро доверяют соседу по купе или по кровати-месту в гостинице свои душевные боли. Это, вероятно, происходит из-за того, что душевный груз надо как-то сбрасывать. Чужому, незнакомому человеку доверить свои переживания бывает проще. Так получилось и у нас.
Степан Антонович ехал, как и я, в командировку на один из заводов города Смоленска. Мне, правда, было чуток дальше, но цели наших командировок совпадали. Мы оба ехали выколачивать, выпрашивать и так далее. Ну, снабжение, оно везде снабжение. Перекусив из того, что у нас было, мы начали изливать свои души, освобождать их, так сказать, от залежалых неприятностей. Я не буду вам пересказывать все, о чем нам удалось переговорить за десять часов пути. Но вот об одной исповеди попутчика расскажу.

– Работал я тогда начальником отдела снабжения на заводе тракторного оборудования в городе Старышине, жена моя трудилась тоже на этом же заводе в конструкторском бюро, – начал свой рассказ Степан Антонович. – Все было у нас более чем прекрасно. Мы получили хорошую квартиру, за пять лет ее так обустроили, что не квартира стала, а райское гнездо. Детей только у нас не было. И не было их по причине…Вообще, жена не могла… Но мы были молодыми, и эта невозможность нас как-то не волновала. Мы каждое лето выезжали в какую-нибудь точку СССР. Так прошло еще три года. А вот в то лето у нас поездка не получилась совместная. Жене дали путевку в санаторий, в ста километрах от Сочи. Она и уехала туда в начале июня. А у нас в этом месяце такая запарка была, что времени не оставалось, чтобы хоть чуть-чуть передохнуть. Полугодовой план трещал по всем швам. Вызы-вает меня к себе директор и говорит:
– Вот что, Степан Антонович, придется тебе самому съездить на завод. Один мой зам там был, но у него ничего не получилось. Ты человек пробивной, у тебя получится. Знаю, Антонович, ты вчера только приехал. Но надо.
Ну что ж, думаю, надо так надо. А ехать предстояло в Сочи. Сготовил свою походную сумку… На поезд и в путь.
Мой собеседник вдруг замолчал. Посидев немного, он вы-глянул в окно и, кашлянув несколько раз, продолжил:
– Так вот, сел я в поезд и поехал. А перед самым уходом из дома (квартиры) заглянул в почтовый ящик, в котором… Ну в общем, письмо от жены было. Решил прочитать в вагоне. Когда поезд тронулся, а я обустроился, дошла очередь и до письма. Ну что? Письмо как письмо. Доехала благополучно. Санаторий хороший. Море рядом. Врачи вежливые, хорошие и стараются делать все, чтобы нам, ну таким, как моя жена, было хорошо. Принимаю ванны, всевозможные растирания и души. Особенно мне, то есть ей, понравился общий массаж. Ну и так далее и тому подобное.
В Сочи я приехал перед самым обедом. За дорогу от жары измучился так, что хоть лезь в холодильник. Ну что. Сочи есть Сочи. Это не Тамбов и тем более не Магадан. Я быстро на завод, а там какое-то крупное совещание. У них,  оказывается, тоже заканчивается полугодие и так же по всем швам трещит план. Секретарша на меня посмотрела, повертела в своих пальчиках мое командировочное удостоверение и говорит:
– Степан Антонович, как-то вы неудачно приехали. Сейчас половина двенадцатого и началось совещание, а оно меньше трех часов идти не будет. Знаете что? Давайте я вам дам номерок в нашу гостиницу. Пойдите отдохните, два дня выходных можете полежать на пляже, а в понедельник утром придете и все вопросы решите, тем более что наш зам должен поехать на ваш завод. Нам нужна будет ваша помощь.
– Ну что, постоял я, подумал, А что, Наденька, говорю я ей, ты права, и спасибо за заботу о кочевниках. Мы, кстати, с Надеждой в то время были хорошими знакомыми. Пошел я в гостиницу, помылся, хорошо выспался с дороги, а вечером побродил по городу. Утром же в субботу после завтрака на-правился на пляж. Пришел. А та-ам народу! Ступить негде, не то что лежать. Место я, конечно, нашел, правда, на отшибе, но такое, знаете, уютненькое. Я думал, что так будет целый день, а получилось, что через пару часов вокруг меня насобиралось столько людей, как будто на этот берег сбежались все сочинцы и гости города.
Перед самым обедом, а вообще, какой обед на пляже. Это было перед моим небольшим перекусом, я перебрался под навес, улоговился на топчане и как-то незаметно для себя задремал. Ну, знаете, как это бывает, вроде спишь и не спишь. Короче, разомлел и от солнца, морского воздуха и водных процедур. Лежу и балдею.
Однако, мозги хоть и расплавленные, и телом на девяносто процентов завладела лень, глаза мои жили сами собой. Ну сами подумайте, ну где еще можно увидеть столько полуголых разновозрастных женщин. И вдруг в голове появилась мысль, а не съездить ли сюрпризом к своей жене? Всего-то сотня километров и даже чуть меньше. Она так настойчиво долбила мне мозги, что я уже хотел идти на автобусную остановку, чтобы уехать на автовокзал. А потом… Передумал. Приедешь, а она подумает – с проверкой. Закрыл глаза и дремлю.
Сколько продолжалось мое лежание, не знаю. Знаю одно, дремота прошла, теперь я просто отдыхал душой и телом. И слышу… Сквозь общий говор и шум начал прорываться один смех. Звонкий такой. Главное, в нем было столько эмоций. И тембр. Тембр… Прямо как у моей жены. Ну копия. Вот это, думаю, да. Напишу ей, что слышал смех,  похожий на ее, не поверит. Сел я на топчан и начал всматриваться в сторону, откуда доносился смех.

Под большим зонтом на песке сидели Он и Она. Он – огромный мужик с буденовскими усами, по всему видно – кавказец. И она – миниатюрная женщина. Он ее гладил по спине рукой, она часто поворачивала к нему свое лицо, чтобы получить очередной короткий поцелуй. И, знаете, копия моей жены. Один к одному. Ну, думаю, если напишу еще, что видел ее двойника, уж точно не поверит. Через некоторое время женщина легла на живот, а «буденовец», громко смеясь, начал поглаживать ее по спине и хлопать ладонью по попе, отчего женщина приходила в такой восторг, что начинала от удовольствия аж повизгивать…
Мой попутчик в этом месте рассказа иногда замолкал, говорил сбивчиво, часто возвращался, вздыхал, а потом махнул рукой и…
– Когда она повернулась ко мне правым боком… Родинка. На правом боку у жены небольшое родимое пятно… Я сам не знаю, что меня потянуло идти за ними. Меня в это время трясло, как в лихорадке. Они идут в обнимку, а я плетусь следом. Ряд деревьев, кустарников, длинный забор и… Минуя забор, в десяти метрах от меня они ожидают, пока проедут машины, чтобы можно было перейти улицу.
И тут моя жена оборачивается в мою сторону, и я услышал вскрик. Это был не испуг, скорее удивление. Машины проехали и… исполняющий мои обязанности, – Степан Антонович усмехнулся, – потащил мою жену через дорогу. Она вырвала руку и с открытым ртом и расширенными глазами осталась на месте, глядя в мою сторону.
Никогда я ее не бил, пальцем не трогал, а тут дал ей такую пощечину, что она чуть не упала. Кавказец, видя, что его под-руга попала в переплет, вместо того чтобы заступиться, решил удалиться за ближайшие кусты. Короче, мы пошли туда, где они жили.
Симпатичный кирпичный домик, палисадник весь в цветах, а во дворе  под навесом машина «Чайка». Всхлипывая и вытирая слезы, жена открыла калитку и вошла во двор. На-встречу мне шагнул мужчина, видимо, хозяин дома.
– Что ви хотите? – с акцентом спросил он меня.
– Это моя жена, – показываю я рукой…
– Жина? Ха-ха-ха-ха. Жина! У нее мужь вот та-кой, – хозяин показывает рукой на голову выше меня, – и вот с та-кими усами, – развел он руками, показывая, какие у того большие усы. – И потом. У такой красивой женщины мужь должен ездить на вот такой машине, – ткнул хозяин рукой в капот «Чайки». – Ха, ха, ха, ха, мужь!
Калитка закрылась, а я остался на улице. Можете представить, каково было мне. Хотел сразу уехать, но, хоть и со скрипом, дотянул до понедельника. Порешав все вопросы, я убыл. С квартиры ушел сразу и перебрался к своим родителям в другой город. Сейчас заместитель директора тамошнего завода. Два года спустя после той командировки ко мне переехала из Сочи Надежда. Теперь ездим туда отдыхать, у нее там родители. Сына имеем. Вот так, – вздохнул напоследок Степан Антонович. – Пляжи… – глухо проговорил он и умолк, отвернувшись к окну.
 – А что ж с нею? – думал я. – Как сложилась жизнь у его бывшей?
И, словно угадав мои мысли, Степан Антонович, с горечью и большим сожалением ответил на возникший вопрос:
– Она поменяла квартиру и работу. Через год вышла замуж, но жизнь не сложилась. Мужик попался пьющий и драчливый, да ко всему еще и не работает. Жалко мне ее.
Теперь мой попутчик замолчал до самого конечного пункта нашего путешествия. По его состоянию чувствовалось, что откровение ему далось нелегко и что он до сих пор мысленно бывает с той, которую когда-то так преданно любил.
Грустная история, не правда ли?

Ревность  страшнее  паровоза

Признайтесь чистосердечно, кто в своей жизни не страдал и не изводился до полуобморочного состояния от сердечных болей. Да не тех болей, которые являются предвестниками инфарктов и… простите, других болячек я, тьфу-тьфу, не знаю, а то назову какую-нибудь, а  врач-кардиолог будет сме-яться до колик в животе.
Я имею в виду ту сердечную болезнь, от которой сохнут, вымачивают в слезах подушки, пишут по десять писем за день, а в них стихи, повзрослев же, расходятся с одними женщинами или мужчинами, чтобы сойтись с другими.
Есть, конечно, каменные изваяния-истуканы, которые всю жизнь проживали, живут и будут жить, не испытав душевного огня, не пройдя даже одного метра жизненной дороги Ромео и Джульетты и не побывав в шкафу, под кроватью или на балконе, ну а уж в ковре, как царица Клеопатра, они даже и мысленно не были закатаны.
А  вы знаете, на какие ухищрения идут заболевшие этой болячкой? О-о! Встречаются в другом городе, чтобы исключить встречу со знакомыми, пишут письма «до востребования», по телефону разговаривают на таком коде, что его не расшифрует даже самый из самых… Да что мне вам рассказывать, если и в вашем арсенале насобирается энное количество разных секретных заморочек.
Ну, это одна сторона. А другая? Нельзя же зацикливаться на тех, кто проявляет инициативу и выходит на тропу наруше-ния союзнических обязательств, скрепленных печатью и личными подписями в ЗАГСе. В любом из вышеперечисленных примеров и намеков существует и другая сторона. Как она, эта сторона, ведет себя, если ее (его) начинают водить за нос. Тут все зависит от сердечных пут. Если они уже давно ослабли, а еще хуже, потеряны, то все выкрутасы соседа (соседки) по кровати воспринимаются с большой радостью, если же нет… то наоборот.
Но бывает еще хуже. Бывают случаи, когда никто никого не водит за нос, но одна из сторон старается любым способом установить над своей второй половиной полный, не подчиняющийся никаким международным конвенциям («о правах человека») контроль, превращая таким образом мужа (жену) в собственность.
Сейчас я вам расскажу небольшую, но весьма поучитель-ную историю, которая произошла в одном из сел нашего края, а героями этой байки будут… муж и жена. Одновременно по ходу повествования я буду дополнять свой рассказ примерами из жизни других супружеских пар.

А тепе-ерь, пользуясь правами рассказчика, я познакомлю вас с… О,  хозяин усадьбы как раз вышел из калитки со своего двора на улицу. Извините, вы не в ту сторону смотрите. Вон, видите, веселенький такой домик, с красивыми наличниками и с сидящим  на самой верхушке крыши котом? Это и есть он, тот, о котором я и хочу вам рассказать.
Иван Николаевич Турусов, ветеринарный врач колхоза имени Мичурина. В этом хозяйстве он работает уже девятна-дцать лет, поэтому успел обзавестись собственной усадьбой, пятнадцать лет назад женился, детей двое. Кроме всего перечисленного у него во дворе, как и у большинства колхозников, в сараях и в маленьких сарайчиках проживает различная живность: корова, теленок, два десятка кур, два поросенка, пятнадцать уток, собака и кот Васька, который до сих пор сидит на крыше, на специально оборудованной площадке. Что растет в огороде, перечислять не буду.
Для передвижения в границах колхоза из села в село и от одного двора к другому у ветврача имеется всепогодный транспорт – лошадь. Верхом на ней он не ездит, а предпочитает «линейку», ну это такое прицепное устройство на четырех колесах с оглоблями, дугой, хомутом и довольно объемной платформой, на которой можно сидеть. Эта транспортная единица для летнего периода, а для зимы у Ивана Николаевича имеются «езни». «Езни»? Это благоустроенные сани со спинкой и боковинами-подлокотниками (переоборудованные для «парада» дровни).
В связи с тем, что сейчас лето, хозяин двора, конечно же, уедет на «линейке». Видите, он ушел во двор? Ну это, вероятно, чтобы открыть ворота… Все правильно, Иван Николаевич убыл к месту нахождения ветеринарного пункта. Ну убыл так убыл, нам он теперь особо и не нужен.
А вот и его жена показалась в проеме открытых ворот. Ее зовут Зинаидой Ильиничной, а обычно – просто Турусова. Она работает в колхозе на сепараторном пункте. Почему она дома? Вероятно, выходной. Детей трогать не будем, да они все равно спят, а потом, мне не хочется впутывать их в это дело. У них и у самих еще все впереди.
Поженились Зинаида и Иван осенью. До этого ж дня им пришлось вздыхать и томно закрывать глаза почти пять лет. То учеба, то армия, то на «ноги становились», так и пролетел их период ожидания исполнения желания совместной жизни. Первые три года все было нормально, родились дети, появи-лось хозяйство, их начали в селе называть по имени и отчест-ву. А потом пошло…

Иван – человек видный, рослый, на лицо приятный, походка спокойная, несуетлив. В общем, мужик, которых женщины  вниманием не обходят. Одна при встрече улыбнется, другая возьмет при случае да и прижмется в присутствии Зинаиды, а третья может что-нибудь и шепнуть на ухо, четвертые и пятые не упустят возможности громко рассмеяться в компании, в которой Иван отмечает какой-нибудь праздник, и при этом так на него посмотрит, что хоть забирай ее или подавай ей руку и следуй за ней в укромное место.
К Зинаиде, естественно, стекались все слухи, как стекаются ручьи, образуя полноводную реку, так и слухи. Они обрастали вымыслами и домыслами, а превратившись в огромные вязанки, ворохи и возы, прямиком катились, ехали, шли и ползли во двор Турусовых. Иван от всего этого хлама отмахивался, старался что-то объяснять, доказывать и опровергать. Потом это ему все осточертело и он только временами улыбался.
А вот Зинаида наоборот. Она начала всю поступавшую информацию сортировать, складывать по мешочкам, полочкам и ящичкам, а при случае кое-что вытаскивала из запасников и приплюсовывала к последнему «шу-шу-шу». После трех лет коллекционирования народного творчества хозяйка усадьбы и мать двоих детей уже не смотрела на своего мужа влюбленными глазами. Ее взгляд был похож… С чем бы его сравнить? О! Есть небольшой примерчик из моей собственной жизни.
Я в ту пору работал… ну, это неважно.
В один из дней меня пригласили на заседание народного контроля, на котором я должен был отчитаться о своей работе по итогам деятельности за целый прошедший год…
В селах после войны много строили жилья и подсобных помещений. Самой трудоемкой работой была обмазка стен глиной. Обычно собиралось много односельчан, и первое, что они делали, – это готовили замес, состоящий из глины, половы или мелкой соломы, чуть-чуть песка ну и воды.
Всю эту смесь готовили заранее, чтобы она хотя бы сутки полежала, как бы раскисая. В день же обмазки человек десять заходили в кучу и начинали ее растаптывать ногами (перемешивать), если имелась возможность, то замес топтали, используя лошадь.
Так вот, на этом заседании члены районного народного контроля (семь человек) из меня делали замес целых семьдесят пять минут, то есть один час с четвертью. По их выводам, я должен был пять раз повешен, три раза расстрелян, один раз награжден, восемь раз освобожден от занимаемой должности, и в конечном итоге мне объявили выговор и удержали из моей зарплаты месячный оклад. И это из-за того, что, на их взгляд, я работал хуже некуда, хотя наша (контора, организация, фирма) занимала первое место в области и у нас проводили различные семинары. Но самым страшным на этом заседании был даже не выговор и денежный начет.
Если бы вы знали, ка-ак сидящие за столом на меня смотрели. Я до сих пор не могу понять, почему я тогда не превратился в пепел и меня не развеял по кабинету сквозняк. А председа-тель, председатель, тот вообще старался меня растворить до воздушно-капельного состояния. Его взглядом смотрели на меня четыре прокурора, три судьи, двенадцать народных заседателей, три тещи (бывшие) и пять бешеных собак…
 А Зинаида испепеляла своего Ивана глазами четырех председателей народного контроля районного масштаба.

И вот, однажды… А произошло это ранней весной, в начале первого ночи, залаяли их собаки, а потом раздался стук в уличное окно. Кто-то забрался к ним в палисадник и теперь стучал, стараясь прервать сон хозяев дома.
– Иван Николаевич, Иван Николаевич, – раздался в ночной тишине голос молодой женщины. – Иван Николаевич, помогите, у нас что-то стряслось с коровой, никак не может растелиться.
Вскоре стукнул засов, скрипнули навесы наружной двери и хозяин дома вышел на улицу.
– Что ты, Валентина? Что стряслось?
Валентина повторила ранее сказанное, после чего Турусов скрылся за калиткой, чтобы через десять минут вернуться в походной одежде и с чемоданчиком в руке. А вскоре ночная тьма скрыла две человеческие фигуры от сторонних глаз.
После ухода мужа Зинаида долго сидела на краю кровати, потом встала, включила свет. Часы показывали без десяти минут два. Спать ей уже не хотелось. Ее начали раздирать на части смешанные чувства какого-то неясного беспокойства.
– Какая корова?! Какой растел? У нее ж (у Валентины) ко-ровы не-ет. Выходит, что она… зараза, вызвала… Может, у дядьки ее? Так почему она пришла? Почему пришла Валентина, а не сам Кузьма или его Проня? Значит, по дороге? Ах, сте-рва! Коро-ва у нее те-лится. Са-мо-ой захотелось стельной стать, – разогревала себя возникшими сомнениями Зинаида, хаотично, как амеба-туфелька, передвигаясь по комнате.
И вдруг Турусова ясно представила себе, как ее муж и ее подруга…
– Вражина она, а не подруга, – проговорила с яростью в голосе Зинаида. –  «Ка-ак мне-е твой Ива-ан нра-вится», – вспомнила она слова Валентины, произнесенные той на одной из гулянок. – Ива-ан ей нравится. Сучка пустобрюхая. Два мужика было и ни одного ребенка.
Забравшись под одеяло, Зинаида поняла, что уснуть не смо-жет даже если выпьет снотворного…
– Снотворного… снотворного… Не-ет! Нет. Не будет по- твоему, – шептала Турусова. – Чтобы мои дети остались си-ро-та-ми. По-та-ску-ха. Ко-ро-ва  бесплодная. Да чего ж у нее не будут большими сиськи. Она, что, двух кормила? У ме-ня пя-тый ра-зме-ер, – вспомнила Зинаида слова Валентины и потро-гала свой бюст, который покоился под лифчиком третьего номера.
Перевернувшись на правый бок, доведенная своими мыс-лями до белого каления, Зинаида вдруг представила своего Ивана в постели у э… эт-той яловки (неоплодотворенная коро-ва). Вот он начинает гладить рукой ее…
– Пойду запалю, пускай потом судят, – простонала Зинаида и вскочила с кровати.
Раздвинув занавески, Турусова увидела, что во дворе уже рассвело и что пора идти доить корову. И… по двору ходит… Да, она увидела своего Ивана, тот запрятал лошадь. Когда он вернулся, Зинаида даже и не слышала, занятая своими испепе-ляющими мыслями.
– Не выйду. Пусть уезжает, – вспомнила она  вчерашний разговор о контрольной утренней дойке на ферме. – Не будет по ночам таскаться. Я ему надоела! Потянуло на ту, у кого большие сиськи. Не  могла прибежать Проня, да и сам бы Кузя пришел бы. Что они делали, пока шли туда? А оттуда? Когда он пришел назад? Чего не зашел? Что, уже говорить нечего.
После весенней мысленной разборки Зинаида вроде как ус-покоилась. Ивану она тогда ничего не сказала, а он о своей работе особо и не рассказывал. Сказать-то не захотела, но решила теперь следить за каждым шагом своего мужа повсе-дневно, а особенно ночами.
 Хотя, если по правде, то Иван за время совместной жизни особых поводов и не давал. В меру уравновешенный и не бегагуля. Может, где и свернул на какую-нибудь дорожку, так в селе сразу бы узнали. Село – это не город, здесь еще только подумаешь, а жене (мужу) уже докладывают. А вот две недели на-за-ад…
 
Спать легли тогда поздно. По телевизору показывали «Железную маску», вот и засиделись. И дети, и сами улоговились уже в начале первого. Уснули быстро, без всяких там разговоров и составления планов на завтрашний день. И только уснули, как Зинаида сквозь сон услышала настойчивый стук в окно.
– Ива-ан, Ива-а-ан, – толкнула она мужа в бок. – Стучат. Кто-то пришёл. Вставай.
– У-у, а-а. Что? Кто? – сонным голосом отозвался тот.
– Там стучат.
– А-а, иду-у.
Нехотя встав с кровати, Иван подошел к окну и, открыв од-ну половину, выглянул в палисадник.
– Иван Николаевич, опять корова. Наверное, сдохнет, – ус-лышала Зинаида голос Валентины.
Притворившись спящей, Зинаида дала возможность Ивану уйти без всяких расспросов и объяснений. Пусть идет, раз корова надумала сдыхать, но почему…
– Опять она! Опять эта… эта… – так и ничего худшего, кроме «сучки», не придумав, Турусова на этот раз решила с ихними шашнями покончить раз и навсегда. – Я вам дам корову, чтоб она у вас сдохла. Я вам устрою Варфоломеевскую ночь, – погрозила уязвленная Зинаида и начала быстро оде-ваться.
Через самое короткое время Турусова уже тихо прикрывала калитку в огород, решив к дому Валентины подойти лугови-ной, чтобы никто не видел…
Ну что. Пусть женщина идет. Пока она будет пробираться через заросли лозняка и высоченной травы, я успею вам рас-сказать коротенькую историю о другой супружеской паре.
…Идет заседание бюро райкома партии, на котором рассматривается «персональное дело коммуниста Ванина Никиты Ивановича». Полчаса уже Никита Иванович отвечает на вопросы членов бюро и самого первого секретаря.
– Никита Иванович, вы отдаете себе отчет, чем может закончиться для вас ваше решение и особенно ваше поведение? В записке, которую подготовил орготдел, прямо говорится, что по заявлению жены, кстати, сам заведующий с ней беседовал, вы почти не бываете дома, прикрываясь тем, что работаете председателем колхоза…
– Петр Николаевич (первый секретарь), ну не могу я сидеть дома, уборка ведь.
– А почему вы грубы со своей женой? У вас ведь трое де-тей. Вы коммунист. На вас ровняются люди.
В кабинете раздался негромкий смех, на который Петр Николаевич отреагировал окриком: – Какой может быть смех, мы рассматриваем персональное дело коммуниста!
– Никита Иванович, расскажите правду, – отозвался тот, который усмехнулся, а это был главный  редактор районной газеты. – Ну нельзя наказывать только за то, что мужем недо-вольна жена.
Последние слова вызвали дружный, хотя и негромкий смех.
– Петр Николаевич, ну не могу я больше так…
– Да она (жена) с утра садится к нему в машину и до самого возвращения домой из нее не выходит. Она установила за ним круглосуточный контроль, в колхозе уже смеются все, а ей хоб-хны, – не выдержал редактор. – А если ей не удалось какое-то время находиться в машине, то она обзванивает и расспрашивает всех, кто с ним встречался. Да от такой жизни можно повеситься, – вспылил редактор и сел на свое место.
Чтобы не расшифровывать стенограмму дальнейшего хода того заседания, скажу: да, действительно такой случай был в реальной жизни одного из председателей колхозов. Неприятный и унизительный. Чем закончилось бюро? Никите Ивановичу объявили тогда «строгий выговор с занесением в учетную карточку» и приказали… наладить взаимоотношения с женой, ну, чтобы не было с ее стороны жалоб. … Наладил. Вообще бросил и выехал за пределы… РСФСР. Допекла? Может быть.

О! Как раз успел. Зинаида, преодолев луговину, вся мокрая  до нитки от сильной росы, приблизилась к летней кухне, по-смотрела в окно, потрогала замок на двери и, размахнувшись увесистой палкой, с силой ударила по окну.
– Дзы-ынь! – раздалось в летней ночи.
– Сука! Корова неогуленная! Сисястая яловка! – истерично кричала Зинаида, нанося удары палкой по всему стеклянному, что попадалось на пути.
Маленькая собачонка было кинулась к ногам разбушевавшейся гостьи, но Турусова с силой запустила в нее палкой, и она, заскулив, спряталась под дрова. Схватив стоящую у стены кухни лопату, Зинаида продолжила крошить все, что попадалось под руку.
Через короткое время пять двойных окон смотрели в ночную тьму устрашающей пустотой, а острые осколки стекла, оставшиеся кое-где в рамах, свидетельствовали о том, что здесь поработала слепая ярость неподвластной ревности.
Трусова сидела на сложенных бревнах и рыдала. Рыдала оттого, что их (Ивана и Валентины) в доме не оказалось. Как она могла так ошибиться? Надо было идти за ними. Зинаида была уверена, что и ее «кобелина», и бывшая подруга, а теперь «яловка», укрылись где-то подальше от ее глаз.
– Зинаида, ты-ы? – раздался старческий женский голос из-за забора. – А твой Иван у Казьмича, у его корову прирезали, там и Валентина. Невезучий Казьмич. Поросенок издох зимою. Корову Иван вясною спас, она тада не могла растялиться. А щас вот какая-то железка попалась, проглотила. Магнитом ташшили – не помогло, вот и прирезали. А што ж, начила худать, дожидать пока издохня. Вот и прирезали, – рассуждала соседка Валентины, стоя по другую сторону забора.
А напротив их, на другой стороне улицы, стояли три женщины, которых разбудила Зинаида своим криком и битьем окон. Стояли молча и только покачивали головами, а услышав голос старушки и рыдания Зинаиды, потихоньку пошли в свои хаты.
– Совсем озверела баба, как вон (Иван) с ею токо живе, – со вздохом проговорила одна из них. – Так-ой му-жи-ик.


КОТЛЕТЫ  «ПО-МОСКОВСКИ»

Котлета. Зажаренный кусок мяса или лепешка из мясного, рыбного, овощного фарша. Мясные, рыбные, капустные котлеты. Рубленая котлета (из рубленого мяса). Картофельные, рисовые, манные котлеты (из соответствующей массы). Котлету сделать из кого-нибудь (сильно разбранить или избить).
Толкование этого слова я выписал из Толкового словаря Сергея Ивановича Ожегова с целью расширения и вашего, и моего кругозора. Оказывается, котлеты изготавливаются из мя-аса. А я думал, из хлеба. Поколение людей, перешагнувших свой пятидесятилетний возраст, и я в том числе, все мы наотведывались хлебных котлет с запахом мяса выше головы. Их тогда,  ну когда мы были молодыми, подавали в столовых общепита. А знаете, как их готовили?
Если эти строки сейчас читает женщина, любительница собирать всевозможные рецепты, то возьмите ручку или карандаш и записывайте.
 Для приготовления котлет (хлебных) с запахом мяса необ-ходимо иметь: полкилограмма свежего мяса (лучше телятины), три буханки хлеба пшеничного и одну буханку белого, две крупные луковицы, дольку чеснока, один стакан молока, полкилограмма очищенных картофелин, ну, естественно, электрическую, газовую или плиту (печь) с дровяным или иным отоплением. Мясорубка тоже нужна.
 Заимев все перечисленное, берем хлеб… Нет, лучше мясо. Далее. Кладем мясо в продолговатую тарелку и ставим на стол. По обеим сторонам тарелки, вплотную к ней, укладываем две буханки хлеба, оставшиеся две пристраиваем поверх двух, но поперек.  В общем, делаем так, чтобы получилась как бы арка или домик над тарелкой с мясом. Картофель и специи укладываем по торцам «домика» и все это накрываем большой кастрюлей…
 Через три часа снимаем кастрюлю, вынимаем из «домика» мясо и используем для приготовления сторонних блюд, а ос-тавшиеся ингредиенты пропускаем через мясорубку и изготовляем котлеты.
Для чего мы клали мясо? Ну вы, блин, даете. Да-а для то-го, чтобы хлеб про-пи-тал-ся его запахом. И что? Хреновые будут котлеты? А кто вам говорил, что они будут хорошими? Мы, знаете, сколько их поели в молодые годы… и ничего – живы.
В предлагаемой байке я хочу вам рассказать о котлетах, которые изготавливались в нашей столице в пятидесятые годы прошлого столетия. Почему именно о московских котлетах? Да, я с вами согласен, что в те годы их можно было поесть в любой столовой на всей территории тогдашнего Союза. Но, понимаете… тут вышла такая заковыка, знаете ли… В общем, все по порядку.
Вы когда-нибудь в селе Веслице были? Нет? Пло-хо. Если б вы, хотя бы случайно, там побывали, то мы бы сейчас уже могли пройтись по знакомым вам местам, а так мне придется знакомить вас с этим уютным уголком, который люди облюбовали в давние-давние времена для своего проживания.
 А как это место могло не понравиться нашим пращурам? Тут ведь было все, о чем мог мечтать тогдашний человек. По широкой луговине протекала глубокая река, окаймленная ольховниками и ракитами. На лугу росли высоченные, сочные травы, а в речной воде водилось видимо-невидимо разной рыбы. Глубокие балки давали возможность селиться людям в затишных от северных ветров местах. Бесчисленное множество больших и маленьких родников давало возможность первым поселенцам пить чистую воду. В лесах и в пойменных зарослях камыша и лозняка водилось много все-возможного зверья и птицы.
Что касается жилья, то все зависело от желания и мастеровитости самих людей. Можешь на южном склоне выкопать землянку и жить в ней – копай и живи, как барсук, волк или сурок-байбак. Желаешь жить по-царски – пожалуйста, иди в лес, заготавливай кругляк и строй потом себе хоромы. Если же у кого родилась охота пожить в камышовой хатушке – нет проблем. Заготавливай зимой камыш и строй летом себе избу и все хозяйственные постройки.
 Но самым главным преимуществом этого места перед другими было и есть то, что солнце здесь появляется не так, как у других. Сомневаетесь? Не надо. Село это расположено сейчас, да и в те далекие времена тоже дремало на склонах правого берега реки. А солнце… как бы вам поточнее сказать? Солнце… выпрыгивает из-за бугра, который является левым берегом реки.
Давайте представим себе утро там, где люди поселились и живут, ну, к примеру, на самом возвышенном месте. В таком случае солнцу приходится выползать из низины. А это означа-ет, что утро наступает в этом селе ме-длен-но-ме-длен-но. А это в свою очередь дает людям возможность некоторое время потягиваться в постели, позевывать, а если кто и выходил и выходит во двор, то он ходит медленно, покачивается из сто-роны в сторону, чешет затылок и левый бок, может, и правый, покашливает… Ну и так далее.
А теперь смотрим, как-то же самое утро наступает в селе Веслица. Как только ночь начинает сдавать дежурство наступающему дню, так над тем самым бугром, о котором я вам говорил чуть раньше, появляется алая, с оранжевыми, ярко-желтыми, белыми и другими оттенками, заря, а за ней, сразу же, и выпрыгивает из-за означенного бугра солнце. И-и все!
 Потягиваться, позевывать и чесать затылок, да и заднюю нижнюю часть уже некогда. Надо бегать. И не просто бегать, а бегать быстро-быстро. Поэтому и люди в этом селе шустрее, чем в том, которое расположено на верхотуре. Не верите?
…Скажите, в пятидесятые годы, считай, что сразу после войны, много вы назовете селян, которые ездили за покупками в саму столицу тогдашнего государства? Я имею в виду из того села, которое по утрам потягивается и зевает. Не-ет. Вот видите. А я назову. И не только назову, но и расскажу, кто они и в каком месте проживают, ну на каком кутке и в какой хате. Но эти люди жили в селе Веслица, а то еще подумаете, что они из того, в котором утрами почесывают затылки и нижнюю часть своего тела до самой развилки. Теперь же, чтобы не затя-гивать время…
      Разрешите мне представить вам чистокровных колхозников Гавриила Максимовича Мочалова и его жену Ефросинью Кондратьевну, мать четверых детей, двое из которых были ребятами, а остальные девчатами. Глава семейства работал в колхозе помощником бригадира полеводческой бригады, а его жена – дояркой на местной молочнотоварной ферме. Возраст у обоих был самый что ни на есть цветущий, то есть не пере-шагнул еще через сороковой год.
В начале погожего октября месяца муж и жена решили ска-тать в белокаменную, по самой большой нужде – купить себе и детям во что обуться и одеться предстоящей зимой. О поездке они, конечно же, думали еще весной, а то подумаете, что все произошло с бух-табурахты. Не-ет. Гавриил и Ефросинья гото-вились к этой поездке все лето, а особенно в сентябре. В этом месяце они продали телочку и зарезали поросенка. Оставив себе сбой, все остальное отвезли на базар, чтобы вырученные деньги присовокупить к тем, что выручили за телочку. В итоге получилась довольно-таки приличная сумма, с которой можно было съездить и в Москву.
В середине октября, отпросившись у своих начальников и надев на себя все сундуковое, Гавриил и Ефросинья в после-обеденное время вышли со своего двора на широкую сельскую улицу. Провожать их вышли дети, соседи и соседи соседей. Это ж надо! В саму Москву! Никто из провожавших в столице не был, и поэтому отъезд родителей для их детей казался чуть ли не кругосветным путешествием, да и для односельчан эта вылазка была похожа на что-то сверхъестественное.
 Откровенно говоря, в столице был только Гавриил, да и то еще до войны. Ефросинья ж дальше районного центра за всю жизнь нигде не была, и поэтому, выйдя за калитку, она несколько раз перекрестилась, прочитала про себя «Отче наш» и незаметно окропила из пузырька себя и своего мужа «святой водой». Но даже и после этого ее трясло, словно к ней в гости пришла лихорадка.
 А что вы думаете. Это сейчас люди стали кататься вдоль и поперек нашего го… Подождите. Какого там государства. Да от наших людей уже и папуасам нельзя спрятаться в своих джунглях. А иные так поднаторели в этом деле, что их даже не может отыскать знаменитый Интерпол. Интерпол? Ну это та-кая международная организация, которая ловит жуликов всех окрасок, по всему белому свету.
Доехав без всяких приключений до районного центра и отстояв некоторое время в очереди, наши земляки купили билеты на проходящий поезд «Симферополь – Москва». На этом поезде они должны были прибыть в столицу рано утром, что давало возможность сразу же приступить к походу по магазинам. А пока их ожидали ночные тревоги и неясность того, что с ними будет.
Места Гавриилу и Ефросинье достались в плацкартном вагоне, да еще и боковые, правда, в одном «отсеке». В начале пути муж и жена часа три сидели внизу за сложенным столиком, а когда осознали, что просидеть всю ночь невозмож-но, решили немного вздремнуть, да и то по очереди.
– Так будя спокойнее, – пояснила Ефросинья. – Народ чу-жой, хто их зная, что они за люди. Береженого  Бог бережет.
Хотя деньги селяне еще дома рассовали по нескольким карманам и кармашкам, пришитым и к кальсонам Гавриила, и на внутренней (второй) юбке Ефросиньи, муж и жена не теряли бдительности всю долгую дорогу, поэтому к Москве подъезжали невыспавшиеся, уставшие от непривычного транспорта и постоянного стука колес.
– Лучше б мы с тобою у Харькиву съездили, – со вздохом проговорила Ефросинья, ощупывая пальцами свое осунувшее-ся лицо. – Туда и ближа, да и спокойнее.
Гавриил сидел молча, и было непонятно, доволен он на-чавшейся поездкой или тоже в его душу закрались сомнения. Остаток дороги проехали незаметно, потому как их попутчики начали собираться, и вся эта суетня не давала возможности подумать о чем-либо другом, тем более предаваться горестным мыслям.
Курский вокзал столицы походил на растревоженный муравейник. Люди сновали туда-сюда, оттуда-туда и отсюда… черт их знает куда. Ефросинья с лицом, полным удивления и испуга, взирала на всю эту хаотичную толчею, крепко держась за рукав Гавриилова плаща.
– Гаврюша, да как жа мы тут найдем дорогу? – чуть не плача, негромко повторяла она, как старая пластинка их пате-фона.
– Щас, постой вот тут, я пойду узнавать, – показал Гавриил своей жене место у стены. – Ты токо никуда не уходи.
Минут двадцать перепуганной Ефросинье пришлось ожидать своего мужа, который скрылся в людской массе, как брошенный камень в речном водовороте. И хотя Гавриил вернулся довольно-таки быстро, для его жены это время показалось вечностью.

– Вот видишь, – показал он своей Кондратьевне листок бумаги, на котором в «справочной» написали и даже нарисовали, как доехать до ГУМа. – А ты говорила, как да што. Пошли в метро.
Я не буду вам рассказывать, как наши селяне ехали в метро и какие впечатления испытывала Ефросинья, впервые попав-шая в такую человеческую суету, но слова, сказанные ею своему мужу в самое ухо, говорили о том, что переживаний, страха, неуверенности и других отрицательных эмоций женщина переживала столько…
– Лучше б я усю неделю доила две группы коров, – каким-то глухим и совершенно незнакомым голосом не проговорила, а как-то с сожалением и грустью выдохнула Ефросинья.
Добравшись наконец-то до вожделенного магазина, Гавриил и Кондратьевна приступили к осуществлению своего плана, изложенного корявым почерком на двух страницах тетрадного листа в косую линейку. В самом начале они решили купить всем своим детям зимнюю одежду, а потом уже перейти к более мелким вещам. Себя же в этом листке они не упоминали, ибо не знали, хватит ли денег обуть и одеть детей.
– С кого будем начинать? – посмотрел Гавриил на жену. – Со старшего? Тада начинаем.
Не дожидаясь ответа жены, он начал внимательно разглядывать свою писанину домашней заготовки. Вам, любопытный мой читатель, конечно же, хочется узнать, что же было написано на тетрадном листке. В общем-то все то, что пишем и мы, когда отправляемся за покупками. Вот смотрите…
Коля. Это у них старший сын. Пиджак. Длина – восемьдесят четыре сантиметра, плечи – сорок шесть, рукав – пятьдесят пять. Если не будет пиджака, то пальто. Длина – девяносто три сантиметра, плечи – сорок шесть, рукав – пятьдесят пять. Ботинки… палочка в сумке. Поясняю. Для того чтобы не ошибиться в размерах обуви, Гавриил вырезал из лозы палочки, равные своей длиной размеру ступни каждого из своих детей. Такой прием довольно практичен. Берешь па-лочку и кладешь в ботинок или в туфель. Если обувка будет меньшего размера, то палочка просто не поместится, а ежели ботинок или валенок  велики, то палочка будет коротковата

Четыре часа Гавриил и Ефросинья ходили, толкались, обмеряли метром и примеряли на палочки одежду и обувь. Продавщицы часто улыбались, когда Максимович брал в руки металлический складной метр и начинал обмерять ту или иную вещь.
Особенно дотошно он это делал, когда приходилось выбирать одежду и обувь для девочек-близняшек. Тут уже и Ефросинья не смотрела молча, а сама начинала разглядывать, прощупывать пальцами и даже прикладывать, к примеру, пальто к себе и рассматривать свое зеркальное отражение.
И наконец-то наступило время, когда был заполнен и завязан третий мешок. Не удивляйтесь тому, что наши земляки использовали для своих покупок мешки. Время было такое. Тогда человек с затаренными мешками не вызывал ни у кого удивления, если даже он их нес через плечо «назад-наперед». Выбравшись из магазина на улицу, Гавриил и Ефросинья с большим облегчением вздохнули. Теперь самым трудным для них делом была обратная дорога.
– Господи, доехать бы теперь домой в целости и сохранности. Помоги нам, Господи, – прошептала Ефросинья, опускаясь на один из мешков, приставленных к стене. – А есть-то как хочется. Ты б, Гаврюша, купил ба што-нибудь, а то и до вокзала не доедем. Тут вот прямо за дверями, я видала, как люди покупають. А хочь ты посиди покаравуль, а я схожу, а то усе ты да ты. То я хочь соседкам скажу, как у Москве тоже покупала. А ты пока хлеб достань.
На том и порешили. Достав денег из своего потаенного кармана, Ефросинья пошла в магазин, из которого вышла до-вольно-таки быстро.
– Ах, Гаврюша, да что там брать. Дома наядимси, а пока я вот котлеток взяла и водички. Хлебушек у нас есть – рассуж-дала жена, явно пожалевшая денег. – Давай отнисем свои по-купки вот в тот уголок, да и перекусим, а то уже, наверное, и ехать пора, – тараторила повеселевшая Ефросинья.
А чего не быть веселой. Все, что дома намечали и записывали, все купили. Даже и себе купили плюшевый жикетик и хорошую телогрейку (фуфайку, куртку).
– «Плюшку», она теперь модная, можно носить по праздникам, а у фуфаечке Гаврюша будет ходить на работу, – размышляла вслух Ефросинья, сидя на мешке и пережевывая котлету. – Гаврюша, а штой-то катлеты какие-то, чей, прямо сырые? Как жа их едять? А ишо Москва. Котлет не умеють хароших сабе сготовить.
– Да и правда. Што-то я таких-та никада не ел. И правда, чей сырые, – поддержал свою жену Гавриил. – А пахнуть как. Прямо сырым мясом. Сто грамм выпить, может, они и пошли б, а так штой-то не лезуть. Черт-те што. Тоже мне столишники. – возмущался Максимович, посматривая по сторонам в поис-ках места, куда бы положить остаток недоеденной котлеты.
Ефросинья в свою очередь морщила нос и делала брезгли-вую гримасу, таким образом она давала уже окончательную оценку московскому продукту.
– А я узила аш пять штук, табе три и сабе две, – загоревала наша землячка. – Повезем домой, можа, кошка поесть или Шарик, да и покажам сваим, што у городах едять. А то прямо как што, так у сяле жить плохо. Радива нетути, кино нетути… Зато котлеты наши хорошаи, а, Гаврюша?
И Ефросинья начала рассказывать своему мужу, каких она сготовит котлет, когда приедут домой.
– Да я ж изделаю их… язык проглотишь. А ети што. Их туда, а они оттуда. Я ж свои хорошо перемешаю, потом хорошо прожарю, а потом сложу в чугун, накрою крышкой да и дам им хорошо простояться, штоб они утомились, – облизнула губы Ефросинья. – А потом картох сварю, капуски из кадушки потушу… Можно и вместе с картохами смешать и потолочь… – вздохнула Кондратьевна и плотно сжала свои пухлые губы. – А можно картох и нажарить на сале, а потом их с моими котлетами, – облизав губы, Ефросинья закрыла глаза и покачала головой. – То-то тут и бабы не рожають, детей не видать, усмехнулась она и подмигнула Гавриилу. – Ты б то-то с этих катлет и на кровать не залез ба, а то… ишь аж четырех настрагал, – ткнула Кондратьевна своего мужа в бок. – Начну вот такими кормить, по сударушкам бегать не будешь.
– Што ето ты разговорилась? Уже на вокзал ехать надо, а то и милиция загребе. Бабы не рожають, – вспомнил вдруг Гавриил. – Это, как раз они с этих катлет и не могут. Мужики што… Бяри мешок, пошли в метро, а то вон двоя, видишь, поглядывають?
Обратный путь не спали оба, хоть и опустили мешки в ящики под сидениями. Так и прокоротали ночь, сидя за столиком. Облегченно вздохнули, когда вышли на перрон вокзала в городе, а особенно возрадовались своей остановке, до которой доехали на пригородном поезде. Домой с мешками даже не бежали, а летели. А как же. В этих мешках кроме обувки и одежи были ведь и гостинцы, которые Ефросинья и Гавриил купили уже на Курском вокзале столицы.
 А вот с котлетами произошла такая незадача. Когда Ефросинья начала рассказывать про них своей сестре, пришед-шей в гости, то та долго смеялась.
– Ты их брала в «кулинарии», а там все сырое. Их надо жарить, – объяснила она «москвичке», а сестре можно было верить, она в Москве была три раза.


…И БЫЛ ОН ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ КОЛХОЗА

Чем дальше мы удаляемся от девяностого года двадцатого столетия, тем более густой дымкой он покрывается. Почему я взял именно этот год? Дело в том, что в конце девяностого вышли в свет, в тогдашнем СССР, и в частности в России (РСФСР), законы о земле, согласно которым сельхозугодия великой страны надумали разделить на всех тогдашних членов колхозов и совхозов. Для чего? А… хрен их знает. Ну взбрело в голову Горбачеву (президент СССР) и Ельцину (самый большой начальник в России) осчастливить всех селян, сделать нас владельцами земли, вот и подписали нужные бумаги.
 Теперь, когда я пишу вот эти строки, а это уже седьмой год третьего тысячелетия, о колхозах одни начали забывать, дру-гие не знают, что это было такое, а третьи вообще и не слыхивали о таких маленьких государствах в государстве.
Колхоз. Сокращение: коллективное хозяйство – производ-ственное объединение крестьян для коллективного ведения сельского хозяйства на основе обобществленных средств про-изводства.
Колхозник. Крестьянин – член колхоза. В зависимости от величины колхоза, которая определялась количеством гекта-ров сельскохозяйственных угодий, эти хозяйства могли быть большими и маленькими, а значит, в них пребывало и разное количество членов колхоза, то есть колхозников. Но я вам, любопытный мой читатель, хочу рассказать не о самих колхозах, а об одной-единственной должности, которая существовала во всех хозяйствах такого типа, начиная с перво-го дня их создания.
Председатель. Руководитель колхоза. На эту должность человека выбирали на общем собрании членов колхоза путем тайного или открытого голосования, простым поднятием руки «за» или «против». Я сам бывал в этой должности, поэтому знаю не понаслышке, что это за… хомут. Когда я только начи-нал осваивать премудрости руководителя хозяйства, один пожилой колхозник однажды мне высказал определение, кто такой председатель колхоза…
– Знаешь, Сергей Ильич, я сам бывал в этой должности. Правда, колхоз мой имел всего триста гектаров земли, но все равно, – вздохнул мой собеседник и продолжил: – Председатель в селе  – это столб, о который чухаются все, кому не лень. И колхозники, и начальники из района или области. Поглядывают на председателей и милиция с прокуратурой. Сколько я себя помню, председатели были всегда виноваты.
Я тогда улыбнулся стариковскому определению, но со временем дополнил услышанное уже своими выводами. Подвел, так сказать, итог. Председатель колхоза – действительно столб, о который чухаются все. Его могут раскачивать, об него очищают обувь от грязи. Даже четвероногий друг человека может поднять заднюю лапку и облить его своей «пахучей» жидкостью. Кошки также не обходят стороной данное человеческое творение. А вообще председательская должность – это божье наказание за совершенные грехи в прошлых жизнях, если таковые имеются.
В связи с тем, что вы уже знаете, что собой представляет председательская должность, на последующих страницах сво-его рассказа я хочу вам поведать о том, как можно было иногда попасть на нее и… как снимали сей хомут со своей шеи те или иные представители мужского сообщества. Короткие байки мне  подарила сама жизнь, я только чуть-чуть изменю когда-то произошедшее и постараюсь преподнести вашему вниманию в удобоперевариваемом виде.

…Из своей жизни. Заканчивался семидесятый год двадца-того столетия. Тридцатое декабря – оно и в те годы и сейчас являлось и является предпоследним в целом семействе годовых дней. На него почему-то приходятся все хлопоты по подготовке к Новому году. Двадцать девятого мы с председателем колхоза обговорили последние наши планы на предстоящую неделю и занялись своими делами – я по партийной линии, он по хозяйственной. Почему занимался партийными делами? Да должность у меня была в то время такая – секретарь партийной организации колхоза имени Свердлова. Вот и занимался я тем, чем и было положено.

К концу года у нас в колхозе сдали в  эксплуатацию животноводческий комплекс на одну тысячу голов дойного стада со всем «шлейфом» разновозрастных телят, как маленьких, так и взрослых бычков и телочек. Вот и требовалось находиться на этом комплексе. Председатель со специалистами отрабатывал технологическую цепочку получения механизированным способом молока, а мне довелось заниматься со своими помощниками оформлением красных уголков и проведением бесед с животноводами с целью повышения их политической грамотности. Все шло чинно и благородно до самого обеденного перерыва.
Спустившись по зимней тропинке к колхозной конторе, я узнал, что мне необходимо явиться тридцатого числа, то есть в предпоследний день уходящего года, к первому секретарю райкома нашей родной Коммунистической партии, а короче, к первому секретарю РК КПСС. В телефонограмме было так и  написано: «… тов. Серых, срочно явиться к первому секрета-рю РК КПСС тридцатого декабря к семи часам утра».
Прочитав текст, я почесал правой рукой за левым ухом. По-чему именно за левым, а не за правым, я и до сих пор не знаю. Видимо, этот вызов являлся для меня совсем неожиданным и совершенно не нужным. Этот вызов, как колун колет древесный чурбак, так и он рубанул по моим мозгам, так се-канул, что аж в голове затинькало и по телу прошлась горячая волна.
 Я даже и не предполагал, для чего меня вызывают, да еще  в такую зимнюю рань. Мне ж, чтобы добраться только до основной дороги, надо было протопать шесть километров пеш-ком, а там еще семь проехать на машине, которая прибудет с центральной усадьбы колхоза.
Шесть-то километров, отделяющие мое село от дороги, были для машины непроходимы. А это означало, что мне нужно встать в четыре ночи, выйти из своей хаты минут без пятнадцати пять и ухитриться пройти вышеназванное расстоя-ние за полтора часа. По сухой дороге я эти километры даже двадцать лет спустя протопывал за пятьдесят пять минут. А тогда-а… Да что там вспоминать. Колеи по самые… да еще и снег прошел. Какая там машина.
И что вы думаете? Топал. И как топал. В семь часов я уже топтался в приемной секретаря, в которой находился ночной дежурный, один из сотрудников аппарата райкома. Минут десять восьмого меня принял хозяин кабинета. С полчаса мы с ним беседовали на разные темы, хотя мне приходилось больше отвечать на вопросы. Я в это время заканчивал заочное отделение сельскохозяйственного института им. Докучаева в городе Харькове, поэтому разговор в основном велся на тему, близкую к учебе. На последнюю зимнюю сессию я должен был убывать в феврале месяце, а потом уже и сдача госэкзаменов.
Близко к восьми в кабинет зашел водитель первого секрета-ря и доложил своему шефу, что машина готова и можно ехать. Мы и поехали. Убыли в обком партии. Время, затраченное на дорогу, прошло у нас в тягостном молчании. Мои мысли были на зимней сессии, а после сдачи госэкзаменов я планировал сразу же сдать документы в ВПШ (высшая партийная школа). Однако… нужные бумаги мне «сдать» не удалось – мы прибы-ли к месту нахождения здания, в котором восседали руководители партийной областной организации, то бишь к обкому КПСС нашей области.
Я хоть и работал секретарем партийной организации колхоза, однако в обкоме мне бывать не приходилось. Районный партийный лидер водил меня по кабинетам, что-то объяснял их  хозяевам, показывал какие-то бумаги, ну в общем, я в тот момент был как лошадь, которую хотят продать, и не просто продать, а хоть бы сбагрить как-нибудь. Это определение я сделал позднее, а тогда просто шествовал следом за первым секретарем и иногда отвечал на задаваемые вопросы.
Побывав в трех кабинетах и переговорив с четырьмя важными персонами областного масштаба, мы оказались в приемной первого секретаря обкома КПСС. Оставив меня на попечение секретаря, мой партийный начальник скрылся за массивной дверью, за которой находился кабинет областного лидера. Сейчас я уже не могу точно воспроизвести, о чем думал в то время. Мне было понятно одно: что-то должно про-изойти и это «что-то» поменяет  течение моей налаживающейся жизни.
Дверь открылась неожиданно и слишком даже быстро для своей массивности. Вероятно, первый секретарь райкома торопился закончить свои должностные обязанности.
– Пошли, быстрее, – махнул он мне рукой, приглашая к большому областному начальнику и наклонившись к моему уху, жёстко проговорил: – Ну, только откажись, я тебя… …мать, сделаю и партийную школу, и спокойную жизнь, запомнишь надолго.
Смотрины продолжались минуты три-четыре.
– Учитесь? – спросил хозяин кабинета.
– Последний курс сельхозинститута, – ответил за меня наш районный.
– Женаты?
– Да. Есть дочь, – ответил я.
– Где живете?
– В селе, у родителей.
– Можете быть свободны.
На этом мое пребывание в высоком кабинете и закончи-лось. Следом за мной вышел и мой сопровождающий. Перед обкомом нас уже ожидали второй секретарь райкома и начальник управления сельского хозяйства нашего района. Передав меня из рук в руки, первый уехал по своим делам, а мы отправились в одну из столовых областного центра.
– Вы мне хоть объясните, что вы надумали и куда поедем? – спросил я второго секретаря.
– В «Мичурина», – ответил начальник управления.
Я еще недели две назад знал, что в двух колхозах района будут избирать новых председателей, однако к своей персоне эти действия не относил. Институт не закончил, опыта с гулькин нос, да и возраст… Секретарем партийной организации я успел поработать всего чуть больше года, а до секретарства трудился районным агрохимиком.
В колхоз мы ехали круговой дорогой. На полях лежал снег, кое-где виднелись плешины талой земли. Временами шел то снег, то дождь. В общем, и погода, и мое настроение были на полном нуле.
– Вы меня везете посмотреть колхоз? – задал я своим на-чальникам-командирам наивный вопрос.
– Не-ет, – ответил второй, – дашь деру, а нам опять искать. Это уже все-е. Привыкай ездить этой дорогой.
Как потом оказалось, я был вторым или четвертым кандидатом на должность председателя в этом хозяйстве. Мои предшественники отказались. А я… загремел на шесть лет.
В связи с тем, что другие отказались, в райкоме решили поменять тактику агитации на эту каторжную должность. Вот они все и молчали до самого последнего момента. После посещения кабинета первого секретаря обкома отказываться уже было нельзя. В случае отказа можно было поломать всю свою будущую жизненную дорогу. Хотя-а… Она уже была изувечена на всю оставшуюся жизнь.

А вот еще один пример. Это уже из жизни Василия Кузьмича. В далекие пятидесятые годы прошлого века и… вообще-то, сразу после войны. Да, в послевоенные годы председателем какого-либо колхоза можно было стать и чисто случайно, как однажды Василий Кузьмич, работавший до того самого дня начальником, а точнее, заведующим районным земельным отделом – РАЙЗО.
Зима в тот год выдалась многоснежной и с хорошими морозами, не в пример вот этой, сегодняшней нашей. Ныне уже восемнадцатое января, а на улице зеленеет трава, дуют юго-западные ветры и температура даже ночами не опускается ниже плюс двух градусов. Снег, правда, иногда перепархивал, но больше суток, однако, не лежал. А вот тогда-а…
В колхозах, районах, да и по всей стране, бытовал определенный порядок. С наступлением нового года, в январе, а большей частью в феврале, после составления годовых отчетов, в колхозах по утвержденному в райкомах партии графику, начинали проводить отчетные и отчетно-выборные собрания. В иных хозяйствах собрания затягивались на три-четыре дня. Колхозники сидели в клубах с утра и до поздней ночи. А как же. Надо ж ведь было выяснить, куда подевались гвозди, аж целый килограмм, или два метра веревки. И выясняли. Избирали прямо на собрании комиссию, члены которой шли в кладовки, чтобы перевесить остаток гвоздей, перемерить вожжи с веревками и посмотреть, отремонтированы ли ворота и хомуты. Действующему председателю приходилось до хрипоты доказывать свою правоту и оправдываться за ту или иную промашку. Интересные были времена.
Вот на одно из таких собраний и попал заведующий райзо – наш уважаемый Василий Кузьмич. Явился он на него в качест-ве представителя районной власти. Два дня он сидел за столом президиума и все время самым внимательным образом слушал и отчетные доклады председателей колхоза и ревизионной комиссии, а в особенности выступления рядовых колхозников. После того как все уже порядком подустали от двухдневной говорильни, слово взял и Василий Кузьмич. Осанистый, с крупными чертами лица, в парадном костюме военного образца (под Сталина), он внушал людям доверие и являл образец руководителя. А как же, Василий Кузьмич был самым главным колхозным начальником в районе. Став за трибуну и взяв свою тетрадь с пометками в левую руку, он начал свое выступление глуховатым, но довольно-таки отчетливым голо-сом:
– Товарищи! Мы с вами заслушали отчетные доклады председателя колхоза и ревкомиссии, в которых говорится об успехах и недостатках в производственной деятельности вашего колхоза. Выступившие члены колхоза дополнили то, о чем не упоминали руководители. Я же хочу в своем выступлении остановиться только на том, что плохо сделано в прошлом году и что надо сделать, чтобы колхоз занял еще более высокую ступеньку среди других колхозов района. Далее Василий Кузьмич указал на то, как весной на некоторых полях были плохо заделаны семена ячменя и кукурузы, как была затянута прорывка сахарной свеклы и просо…
– А просо как сеяли! Надо ж было продисковать еще один раз и прокультивировать сразу после прошедшего дождя, тогда б и всходы были хорошие, а так получились латками в обнимку с бурьянами. А уборка. Большие потери, несвоевременная уборка соломы с полей. Затянули со скирдованием, в результате чего много соломы пропало, и теперь она непригодна на корм скоту. Для того чтобы уборка проходила в самые короткие сроки, надо…
Тут Василий Кузьмич так рассказал, что люди долго аплодировали. А как же. Где они могли еще услышать, что на комбайны надо сажать по два комбайнера, что солому надо складывать в одну линию (кучи) и что в поле должны стоять либо шалаши, либо большие палатки, где люди могли бы отдохнуть и укрыться от непогоды. Кроме этого представитель районной власти предложил в периоды уборочных работ создать ремонтные бригады.
– Это негоже, когда комбайн сломается и стоит многие ча-сы, пока комбайнер со штурвальным сделают ремонт. Слесаря на подмогу б, и дела шли бы лучше.
Ну а в вопросах улучшения работы животноводства Васи-лий Кузьмич чуть ли не защитил кандидатскую диссертацию. Как он рассказывал, как расска-зы-вал. И что надо давать коровам, чтобы они больше давали молока, и как за ними должны ухаживать доярки, и как сделать зеленый конвейер из сеяных трав, чтобы коровам можно было давать зеленый корм до самого снега. Он так и сыпал расчетами и цифрами. Четыре раза люди аплодировали, прерывая яркую и, прямо скажем, зажигательную речь Василия Кузьмича. С трибуны он ушел под овации сидящих в клубе колхозников.
И наступило время выбирать председателя колхоза. Васи-лий Кузьмич уже хотел встать и от имени райкома партии и райисполкома предложить оставить председателем работающего руководителя. Но тут произошло то, чего представитель районной власти не видел даже в самом страшном сне. В зале вдруг раздался крик одного самого говорливого колхозника:
– Мне-е! Мне-е! Дайте мне-е слово! – кричал он и, вскочив с места, побежал к трибуне. – Товарищи колхо-зники! Я предлагаю выбрать председателем нашего колхоза товарища Василия Кузьмича! Лучше его никто не зная, как и што нада делать у нашем колхозе. Он щас так хорошо все рассказал, што даже я понял, как мы плохо работаем, и  понял, што нада делать. Васи-лия Кузьмича-а, Василия Кузьмича-а!
В зале раздались аплодисменты. Ошарашенный таким поворотом происходящего, Василий Кузьмич, дождавшись, когда в зале стихло, предложил кандидатуру действующего председателя и отпросился выйти на пять минут с собрания.

До сельского Совета было метров сто пятьдесят, и эти метры пролегли по узкой, петляющей в глубоком снегу тропинке. Однако Василий Кузьмич преодолел их с такой быстротой, что ему бы позавидовал самый быстрый бегун планеты  Земля. Его фетровые белые сапоги так и мелькали, так и мелькали. Вбежав в Совет, Кузьмич бросился к телефону.
– Иван Иванович (первый секретарь), Иван Иванович, колхозники хотят выбрать меня председателем.
В трубке раздалось откашливание, потом наступило тягост-ное молчание, вероятно, первый закрыл микрофон ладонью.
– Василий Кузьмич, да мы вот тут посоветовались и… раз колхозники хотят, придется подчиниться. Ты ж сам знаешь, что есть такая установка, – и снова все стихло.
Назад, на собрание, Василий Кузьмич шел, как на эшафот. В зале стоял невообразимый гвалт. Люди кричали, свистели, хлопали в ладоши.
– Василий Кузьмич, – шепнул на ухо председательствующий, – кандидатуру нынешнего «зарезали». Всего одиннадцать голосов.
Василий Кузьмич махнул рукой.
– Кто за то, чтобы председателем избрать Василия Кузьми-ча, прошу голосовать, – объявил председательствующий.
В зале взметнулся лес рук… Да, в те годы иногда бывало и такое. Но когда председателями колхозов начали избирать первых секретарей райкомов и председателей райисполкомов, только тогда с «верхов» дали установку о невозможности таких действий.
Ради справедливости скажу, что колхозники не ошиблись, да и Василий Кузьмич не спасовал. Колхоз долгие годы был передовым среди хозяйств района.

Только что вы узнали, как иногда можно было получить председательские портфели, а теперь я вам расскажу, какими способами от них, от этих портфелей, избавлялись или теряли их в те, теперь уже далекие годы
… – С этой должности, Серых, по собственному желанию не уходят, – сказал мне однажды с негодованием первый секретарь райкома, когда я ему принес двухстраничное свое заявление об уходе, в котором описал чистосердечно все свои недостатки.
Это было по окончании третьего года председательствова-ния и накануне предстоящего отчетно-выборного собрания.
Я и понадеялся, что выберут другого.
      – С этой должности уходят по случаю смерти, алкоголизма и переезда на новое место жительства. Ты, как мне известно, никуда не переезжаешь, живой и в пьянстве не был замечен. Если будешь настаивать, то мы соберем материал, с треском выгоним и подключим ОБХСС. Понятно, коммунист Серых? А если понятно, то иди и работай. Надо будет тебя выгнать, выгоним. Не засидишься, – пригрозил мне партийный лидер.
Так мы и расстались. Заявление, красиво оформленное, у меня лежит в домашнем архиве. Год то был одна тысяча девятьсот семьдесят четвертый. Не получилось.
Три года спустя, когда вторично заканчивался срок моих полномочий, я снова написал еще более жесткое заявление, опять-таки на двух страницах, и отвез  первому секретарю, но уже другому. И, знаете, получилось. Только…Меня с работы выгнали с таким треском, что я очухивался и отмывался от грязи целых пятнадцать лет.
А чтой-то я за себя да за себя? А другие? Знаете, если бы собрать все примеры, как порой освобождали председателей колхозов от занимаемой должности, то получилась бы книга-хохотульник. Смеяться пришлось бы до колик в животе и до обильного слезовыделения из глаз. Не верите? А вот вам еще, прямо из жизни.

В соседнем районе жил и здравствовал один довольно-таки сильный колхоз. Его председатель был на хорошем счету и у людей, и у начальства. В хозяйство часто наведывались гости для изучения опыта работы. Бывали и большие начальники, и даже целые делегации.
В один из ранневесенних дней в колхозе пожелал побывать первый секретарь обкома партии. Узнав  эту новость, колхозное начальство и рядовые его члены целую неделю наводили порядок: расставляли сельскохозяйственную технику, очищали от остатков снега площадки, дороги и всевозможные дворы и дворики. На животноводческом комплексе убирали остатки навоза, белили и подбеливали в коровниках и телятниках, а дояркам даже выдали новенькие халаты, резиновые сапоги и магазинные вафельные полотенца – для обтирания вымени у коров после их подмывания, а то некоторые доярки ухитрялись на это важное дело пускать свои старые трусы.
В корпусах навели такой порядок, что хоть вместо коров размещай в них какую-нибудь людскую лечебницу или дом отдыха. Все сверкало чистотой и ухоженностью, а коровы стояли вычищенные до блеска с распущенными хвостами, словно это были и вовсе не коровы, а топ-модели.
Визит пришелся на предобеденное время. Дойка еще не начиналась, но доярки и весь начальственно-обслуживающий персонал были на своих местах. Первый секретарь и сопровождавшие его лица медленно шли по проходу между кормушками, из которых парнокопытные поедали питательный корм, приготовленный в специальном кормоцехе. Широкий проход, посыпанный известковой пушонкой, являл собой образец, к которому должен был стремиться каждый животновод не только этого колхоза, района, но и области.
На белом фоне извести четко выделялись лакированные туфли первого. Его ноги размеренно и уверенно ступали по белой дорожке, неся на себе массивную фигуру своего хозяина, а туфли даже, вероятно, и гордились, что стали неотъемлемой частью важного человека в его повседневной жизни. Может, все и закончилось бы в розоватом настрое. Но… На пути первого секретаря оказалась небольшая выбоина в асфальте, заполненная желтоватой жижей и присыпанная сверху известью-пушонкой. И надо ж было так случиться, что его правая нога… ступила в эту выбоину. Секретарь от неожи-данности даже качнулся, а его туфля скрылась в жиже…
На другой день в колхозе собрали собрание для того, чтобы освободить председателя от занимаемой должности. Однако колхозники показали свой норов и нежелание менять руководителя. Все вроде бы закончилось благополучно. Однако через три месяца председателя убрали за финансовые нарушения, да еще и завели на него уголовное дело, которое впоследствии рассыпалось из-за своей надуманности… Но место уже было занято другим человеком.

А вот еще… Ему было всего тридцать два года, когда желание работать председателем колхоза улетучилось окончательно и бесповоротно. Вероятно, надоели ему нравоучительные наставления, а может, просто сама должность осточертела. Вот и написал Александр Семенович заявление об уходе. Отвез его в приемную райкома партии и начал ожидать. Ждал день, второй… пятый… десятый, а на девятнадцатый дождался. В гости в колхоз, и в частности к председателю, явился сам председатель народного контроля всего района.
 Названный командир создал, прямо тут же, на месте, комиссию в составе депутата сельского Совета, председателя группы народного контроля колхоза, двух членов хозяйства (председателя ревизионной комиссии и рядового колхозника) и, возглавив собою созданное, отправился прямой дорогой на пруд, который к этому времени был уже без воды, ввиду приближающейся глубокой осени, которая потом, чуть позднее, должна будет смениться холодным декабрем. Короче, спустили воду, выловили оставшихся карасей с карпами и белыми амурами и закрыли задвижки водосброса аж до самой весны.
Убедившись на месте, что вода отсутствует, комиссия вернулась в правление колхоза, где председатель районного контроля затребовал у главного бухгалтера бумаги о количестве оприходованного рыбопоголовья в колхозной кладовой.
– А мы рыборазведением не занимались, – удивился глав-ный бухгалтер.
– Ну вы ж пруд весной зарыбляли? – не унимался народный контроль целого района.
– Да мы всего один молочный бидон малька в рыбхозе брали и выпускали в пруд, чтобы свои колхозные ребятишки удочками ловили.
– А воду ж сбросили? Пруд спустили?
– Сбросили.
– Сколько поймали?
– Ничего. Два десятка карпов, так их отдали в столовую.
– …?
Целую неделю работала комиссия. В рыбхозе взяли данные о количестве мальков в сорокалитровом бидоне и о привесе за целое лето. Потом все это перемножили на колхозном арифмометре, а конечное число еще раз умножили на стоимость одного килограмма рыбы. В итоге получилась сумма, равная полутора тысячам рублей. А дальше… Списали через суд итоговое количество на председателя колхоза, приписав словами: «За разбазаривание колхозной собст-венности и причинение хозяйству убытка…» – и так далее и тому подобное.
Полторы же тысячи рубликов равнялись восьмимесячной зарплате руководителя хозяйства. Так и расстались.

…А теперь почти безболезненный, но в духе уже капиталистических взаимоотношений между начальниками и подчиненными. Представьте себе…
Кабинет. За столом сидит председатель колхоза имени… Михаилу Леоновичу почти шестьдесят. Осталось провести вот это, сегодняшнее собрание, проводить старый и встретить новый год, а там уже и можно будет ехать в пенсионную контору за старческой книжкой. Через два часа председателю надо будет убеждать колхозников реорганизовывать (преобразовывать) колхоз в новую и непонятную для людей структурную сельскохозяйственную единицу,  СПК – сельскохозяйственный производственный кооператив. Вот и сидел Михаил Леонович, объятый думами.
 Работать в этом хозяйстве он начал еще в далеком пятьдесят девятом году. Тридцать шесть лет. Дважды пришлось побывать председателем, остальные годы трудился главным агрономом.
 Все прошлые годы, вплоть до прихода к власти Горбачева все было ясно и понятно. А при восшествии на российский престол Ельцина, все пошло через пень-колоду. Что ни год, то какая-нибудь реорганизация. Вот и сейчас.
Мысли председателя прервал глава района – ярый сторон-ник преобразований. После приветствия и недолгой беседы глава, глядя в упор председателю в глаза, вдруг проговорил:
– Михаил Леонович, нам надо, чтобы СПК возглавил… и он назвал фамилию стороннего человека.
– Да как собрание решит, – как-то с болью  высказал свое мнение председатель.
– Ты вот что. Даже если собрание тебя изберет, я найду, как тебя освободить. Найду, как и за что. Ты понял?
На собрании Михаил Леонович снял свою кандидатуру на должность председателя. До пенсии оставалось два месяца.

А если учесть, что дорогие наши колхозники, не все, конечно, а некоторые, строчили на своих председателей жалобы во все инстанции, заслуженно и просто так, то можно понять и представить себе, что это была за жизнь. Не случайно ведь продолжительность пребывания руководителей колхозов на этом свете была самой низкой во всем Советском Союзе и равнялась сорока пяти годам.
Так что, дорогие мои сограждане, я делаю окончательный вывод и подвожу итог. Председатель в свое время являл собою действительно столб, о который мог почухаться всяк идущий и проезжающий.


БЮРО

Сегодня двадцать третий день ноября две тысячи шестого года. Девять часов утра и пять минут. За окном серая промозглая осень. Последнюю неделю погода держится между летом и зимой. На градуснике (термометре) круглый ноль с небольшими отклонениями в сторону плюса или минуса. Не-сколько дней назад выпадал снег, но его так было мало, что он на другой день как-то незаметно исчез, и теперь над землей висит туманная дымка.
Со второго этажа своей хатки мне видно далеко окрестность, но в какую бы сторону я ни глянул, везде это «далеко» прячется в серой мгле, через которую вот уже много дней не могут пробиться солнечные лучи. Так и живем, как будто нас накрыли матовым колпаком.
Управившись по хозяйству, я решил просмотреть свои дневниковые записи, начиная со времени моей председательской работы. Усевшись за рабочим столом еще час назад, со вздохами и негромкими восклицаниями «да» и «ух» я перелистываю «ежедневники». Больше всего вздохов и передохов приходится на одна тысяча девятьсот семьдесят третий год. Да и как тут не вздыхать.
 Тот год многим колхозникам потрепал нервы, а особенно нашему брату-председателю и тем, кто работал главными спе-циалистами и был, по роду своей деятельности, особо уязвим от капризов природы. Доходило до сердечных приступов. И я это хорошо помню.
Начало уборки обещало хороший урожай всего, что росло под небом. Зерновые держались на уровне тридцати трех центнеров с гектара, что по тем временам было неплохо, да и кукуруза на силос и сахарная свекла радовали глаз крестьяни-на. Заковыка началась со второй декады июля – пошли дожди. Да так пошли, что казалось, будет очередной всемирный по-топ. В конце августа от высоких урожаев остались прибитые к земле хлеба с проросшими в колосьях «центнерами» и заросшая бурьянами сахарная свекла. На ровных полях стояли огромные лужи-озера воды. И, как часто выражаются селяне, весь их труд пошел «коту под хвост».
С горем пополам мы тогда доубирали что могли, но были случаи, когда то или иное поле предавалось огню, ибо убирать «урожай» становилось себе дороже. Так и горели по ночам заросшие и проросшие ячмени и пшеница…
Простите. Сколько приходится вспоминать тот год, столько и вздыхаю. Плохо одно. Если я сейчас начну прокручивать «ленту памяти», то у меня нарушится замысел написания книги с оттенками юмора и другими неслезливыми отклонениями литературного жанра.
Давайте я возьму день двадцать девятое октября. Тут у меня стоит пометка: «В шестнадцать часов бюро РК КПСС. Агро-ному подготовиться для отчета по вспашке зяби». Почему агроному? А мы, председатели, уже свое получили неделю назад на объединенном заседании бюро райкома партии и райсовета депутатов трудящихся. Теперь была их очередь.
 Но нашим специалистам пришлось тогда похуже. В практике проведения заседаний бюро иногда бывали существенные различия. В нашем случае чуть-чуть легче. Нас собирали в большом зале заседаний и «козлов отпущения» вызывали с оправдательным выступлением и своими планами на будущее за высокую трибуну, стоявшую на невысокой сцене.
 Рядом с ней за длинным столом президиума восседали члены бюро исполкома, в зале же – иногда до сотни человек: председатели колхозов, секретари партийных организаций, председатели сельских Советов и приглашенные руководители всевозможных управлений, отделов и так далее. В общем.., происходило действие, похожее на игру «Что? Где? Когда?».
 Люди, сидящие за столом, задавали вопросы, а стоящий за трибуной должен был отвечать. И нужно было это делать  так, чтобы с этого самого «лобного места» удалиться в ряды своих коллег без последствий, то есть без выговора или его модифи-каций. Худшего унижения придумать люди пока не сумели, это была своего рода публичная моральная порка без применения розги или кнута. В девяноста девяти процентах на таких, да и других вариантах психологического воздействия придерживались правила: «Я – начальник, ты – дурак».
Для наших же агрономов устроили экзекуцию чуть-чуть покусачее. Их надумали вызывать по одному в кабинет перво-го секретаря райкома, в котором в присутствии только членов бюро и проводилась воспитательная работа.
– Кто там следующий? – повернув голову к начальнику управления сельского хозяйства, спросил первый.
– Колхоз имени Свердлова.
– Ну давайте сюда.
Дверь открылась, и в кабинет вошел довольно рослый и плотный, уже в годах, главный агроном с ученической тетра-дью, в которой были ответы на все предполагаемые вопросы. Став в торце длинного стола, Павел Иванович начал свой от-чет, называя количество вспаханных и нетронутых плугом гектаров пашни.
– О-о, коммунист Григорьев, вы что, решили нас засыпать цифровым материалом? – глядя в упор на агронома, с подковыркой проговорил хозяин кабинета  – У нас, у всех членов бюро, имеются сводки,  и мы хорошо осведомлены о ваших делах. Ты нам скажи короче…
Уважаемый читатель, внимательно следите за игрой слова-ми первого секретаря. Запоминайте, что он будет говорить Павлу Ивановичу и что следующему агроному.
– Ты нам скажи короче. Вспахано процентов, осталось и сколько дней понадобится, чтобы закончить подъем зяби.
Главный агроном начал быстро пересчитывать гектары в проценты и называть  их членам бюро.
– Нет, вы посмотрите, товарищи, на этого специалиста. Он, зная, что надо отчитываться в райкоме, не соизволил сделать нужные расчеты у себя дома. Тебе что, бюро райкома «Клуб веселых и находчивых»? Павел Иванович, а ты у себя дома вспахал огород?
– Ну как я вспашу, если в колхозе не закончили пахоту.
– Нет, вы посмотрите товарищи, на этого организатора. Да как он может хорошо работать в колхозе, если у него дома не вспахано! Вы только посмотрите на этого бездельника! Ну не можешь организовать пахоту в хозяйстве, сделал бы хоть на огороде. Кто у нас работает?! На примере колхоза имени Свердлова можно делать выводы о работе управления сельского хозяйства в целом! – сделал заключение первый секретарь и повернулся в сторону члена бюро – начальника управления. – Как вы думаете, Николай Алексеевич, выговор поможет коммунисту Григорьеву уложиться в трое суток?
– Все расчеты показывают, что при надлежащей организации они могут вспахать, – отозвался руководитель сельскохозяйственной отрасли района.
– Павел Иванович, вы поняли? Трое суток вам с председа-телем. Идите! И пусть заходит твой сосед.
Раскрасневшийся главный агроном выскочил из кабинета, как пробка из бутылки с шипучим напитком.
– Паш, что? – обратился к нему агроном из колхоза имени Ленина.
– Отчитывайся в процентах да не ляпни, что у тебя огород не вспахан, – торопливо наставлял Павел Иванович своего коллегу-соседа.
Может, он сказал бы еще что-нибудь, но тут из-за двери вы-глянул главный агроном района: – Александр Ильич, заходи. В процентах и огород вспахан, – шепнул он своему очередному подчиненному.
– Та-ак. Ну а ты чем порадуешь нас? – глядя на вошедшего, спросил первый.
– Из общего количества плановой площади подъема зяби четыре тысячи двести гектаров на сегодня вспахано восемьдесят пять процентов. Оставшиеся пятнадцать процентов…
– Стой, стой. Мы, члены бюро, должны твои проценты пересчитывать в гектары, чтобы знать, сколько их у вас с пред-седателем осталось невспаханных? Вы посмотрите на него. Математик нашелся. Пятнадцать процентов у них осталось.
– Шестьсот тридцать гектаров, – торопливо вставил глав-ный агроном.
– У нас эти данные есть, мы и без тебя знаем. Нам только интересно, почему ты за…
– Пять лет работает, – подсказал начальник управления.
– Почему за пять лет ты не научился не то что пахать, а даже и отчитываться! – распалял себя партийный лидер рай-она. – Вы что думаете, если у вас дела идут на среднем районном уровне, так вы с председателем уже и Бога за бороду взяли?! За сколько дней вспашете?
– За два дня. Четыреста гектаров из-под сахарной свеклы пахать не будем.
– Как это не будем?! У вас в плане стоят эти гектары, зна-чит, вы обязаны это делать. Хоть лопатой копайте, вилами ковыряйте, но чтобы за три дня управились И последний вопрос. Ты свой огород вспахал?
– Да-а, – ответил главный колхозный агроном.
– Как вспахал? Значит, в колхозе не вспахано, а свой огород… Как это так! Кто у нас работает в колхозе?! Свой огород вспахал, а на общественном поле не может организовать нормальную работу. И передай председателю, мы пока вам доверяем, но у партии терпение может иссякнуть. Вы должны это доверие оправдывать хорошей работой. Для начала мы объявим вам выговор. Как, члены бюро, выговор поможет ему лучше выполнять партийное поручение?
– Да-а, угу, так, – прошумели согласно сидящие за столом.
– Принимается…

Эпизод второй. Несмотря на непредсказуемость хода того или иного совещания, иногда нам, колхозным руководителям, удавалось отделываться или увертываться от коврового обстрела выговорами. Я вам приведу один пример из своей председательской жизни.
На четвертом году работы председателем, как-то близко к окончанию сентября месяца, нас с секретарем парткома колхозной партийной организации телефонограммой вызвали на плановое бюро райкома с отчетом о положении дел в хозяйстве. Время еще было, и мы решили основательно подготовиться к данному мероприятию.
 Я позвонил в инструкторский отдел  его заведующему и узнал, что мне «светит» строгий выговор, а секретарю – выговор. Ну, сами понимаете, мы с руководящим и направляющим начали обмозговывать, как бы нам так отчитаться, чтобы не схлопотать и более высокие «награды».
Решение пришло самое, казалось бы, неожиданное и неприемлемое для такого случая. Мы додумались до того, что надо себя ругать самим. И не просто чернить, а так, чтобы членам бюро стало понятно, что они когда-то ошиблись в своем выборе, сделав нас руководителями.
Два часа мы скрипели ручками, писали и переписывали свои выступления. В итоге получили текст, умещавшийся на одной странице. И у секретаря, и у меня все было одинаково, только у него с партийным уклоном, а у меня с хозяйственным. Один был недостаток: нам было неизвестно, кого поднимут первым. Но, поразмыслив, пришли к выводу, что придется ораторствовать мне.
Я работал четвертый год, а секретарь только год и шесть месяцев, но самой уважительной причиной было то, что он почти месяц пролежал в больнице и всего два дня назад вышел на работу. Сейчас я не буду вам излагать текст своего выступления, о нем вы вкратце узнаете, когда мы с секретарем предстанем перед членами бюро.
Несмотря на дальнюю и грязную дорогу (твердого покрытия еще не было), мы прибыли в райком на целый час раньше. И тут выяснилось, что в работе бюро будет принимать участие представитель обкома партии, что и ухудшало, и могло облегчить наше положение.
Точно в назначенное время нас пригласили на «эшафот». Строгий кабинет. За длинным столом по обе стороны расположились члены бюро райкома, первый секретарь восседал в торце. Рядом с ним, по правую руку, занял место представитель обкома. Нам с секретарем определили место у стены, недалеко от свободной торцевой части стола, напротив председательствующего.
Бюро до нас уже работало, поэтому без всяких вступительных слов первый секретарь объявил, что на заседании рассматривается вопрос «О ходе выполнения коммунистами Серых и Граниным партийных поручений по руководству колхозом имени…».
– На сегодня хозяйство плохо справляется с планом продажи молока за девять месяцев. Недостаточно четко организована уборка сахарной свеклы и вспашка зяби, не полностью закончен ремонт животноводческих помещений, – проинформировал районный лидер присутствовавших.
– Да-а, согласно этой справке можно схлопотать и строгача с занесением. Хотя мы в растениеводстве и находимся в сере-дине, – мысленно сопровождал я информацию секретаря.
– Кого будем слушать? – дошло до меня сквозь мои мысли.
– Серых. Гранин только из больницы.
«Ну что ж, Серых так Серых», – подумалось мне. – Уважаемые члены бюро, – начал я. – Все, что сказал сейчас первый секретарь, правильно. Я, как коммунист и руководитель хозяйства, не смог полностью и в достаточно четкой форме организовать выполнение доведенных планов. Судите сами, мы занимаем, я имею в виду колхоз, первое место в районе по надоям молока на корову и, несмотря на это, не выполняем плановых заданий. Мне можно было, конечно, съездить в колхоз имени… – и называю хозяйство, – чтобы поучиться, как надо выполнять планы продажи молока государству, хотя там и доят… меньше всех в районе. Но я так и не удосужился этого сделать, хотя первый секретарь и предлагал. Мне известно одно: если мы не выполняем план, значит, мало получаем молока. Первое место  еще ни о чем не говорит…
Когда я сделал паузу представитель обкома наклонился к первому и что-то прошептал ему на ухо. Тот пододвинул ему районную сводку.
 – Точно так и в полеводстве, – продолжил я. – Да, мы находимся в середине сводки. Но ведь можно трудиться намного лучше. И в этом я вижу свою плохую работу. Все вопросы, связанные с хозяйственной деятельностью, можно и нужно организовывать четче и грамотнее.
После этих слов я называю цифровые данные, которые можно было иметь.
– Но, к сожалению, из-за плохой организации и неудовлетворительной моей деятельности,  мы имеем на сегодня то, что имеем. В результате самокритичного анализа результатов работы считаю, что дальнейшее использование меня в качестве председателя нецелесообразно. Со мной согласен и секретарь партийного комитета колхоза.
Представитель обкома и первый секретарь о чем-то переговарились. После моего выступления наступило довольно длительное молчание. Наконец первый секретарь повернул голову в нашу сторону.
– Серых, это хорошо, что ты так самокритично оцениваешь свою работу. А как секретарь парткома?
– Секретарь парткома согласен с выводами председателя и в свою очередь заявляю, что я тоже сработал плохо. Мной своевременно не ставились вопросы повышения ответственности за выполнение планов. А раз так, то и мне надо уходить с должности секретаря партийной организации.
– Подождите, подождите. Вы что, хотите сложить с себя полномочия? Да известно ли вам, что бюро райкома и обкома партии решают, как использовать ваши знания и опыт? То, что вы самокритичны, это хорошо. Да, хозяйство, которым вы руководите, с трудом выполняет поставленные задачи, хотя ваши животноводы и доят больше всех в районе. Что касается плана продажи, то надо хорошо просчитать, надо посмотреть, как выполнить, а не убегать с поля боя. Наши отцы и деды победили в Гражданскую и Отечественную, а вы при первой трудности сразу – «нецелесообразно». Вы думаете, нам легко. Тут подготовлен проект постановления, но мне кажется, он недоработан и не отражает истинного положения дел. У кого-нибудь есть вопросы или кто хочет выступить?
Однако в присутствии представителя обкома партии же-лающих не нашлось.
– Ну а раз желающих нет, то я предлагаю на первый случай вынести им по предупреждению, а через месяц вернуться к их вопросу для проверки. Возражений нет? …Принимается.
Так мы открутились от строгого наказания. Однако у нас с секретарем возникла проблема. Что делать с… бутылкой водки и закуской? Понимаете. У нас была традиция… Нет, не в баню ходить после каждого бюро. Какая? Строгий выговор с занесе-нием в учетную карточку мы обмывали коньяком с пятью звездочками, без занесения умывался коньяком с тремя звез-дочками, просто выговор удостаивался обычной водки, а вот предупреждение… Раньше для нас были в ходу выговоры. Осечка, знаете ли, произошла.

А сейчас вы узнаете, что произошло на одном из заседаний бюро райкома партии в… на двадцать лет раньше, во времена,  когда на наших землях и административное деление было дру-гим, да и район называли по-иному.
На заседании рассматривалось персональное дело коммуниста Серикова, председателя одного из колхозов района, которое появилось на почве несовместимости характеров секретаря партийной организации и председателя колхоза. У меня тоже бывало такое, но до открытого конфликта не доходило. А вот у Серикова с партийным руководителем настолько отношения были натянуты, что председатель попал в немилость даже и к первому секретарю райкома, хотя дела в колхозе шли не настолько и плохо, а в вопросах животноводства хозяйство было лидером. Но знаете, как иногда бывает, ну нашла коса на камень. Так и тут…

Председатель колхоза Сериков Иван Андреевич, коренастый, с загорелым лицом, с натруженными руками, покрытыми ярко выраженными кровеносными сосудами (жилами), склонив голову и устремив взгляд в пол, молча сидел на отдельно стоящем стуле у самой стены недалеко от двери.
 Разбирательство его персонального дела шло уже больше часа. Слушая выступающих, он все больше начинал понимать, что попал под каток, которым в довоенные годы давили и превращали таких, как он, в нечто похожее на отходы жизнедеятельности  любого живого организма. Иван Андреевич только не мог понять, зачем надо было организовывать этот хорошо спланированный спектакль. Недостатков по линии его хозяйственной деятельности было не очень много, а вот…
– Нет, вы посмотрите, что делается! – в который раз вновь поднялся первый секретарь и начал зачитывать факты его (Се-рикова) загулов. За полтора года коммунист Сериков принимал участие в тридцати двух пьянках. Все они организовывались для всевозможных обмываний, отмечания праздников, открытия или закрытия охоты. Особенно много было по случаю всевозможных комиссий и делегаций.
«Интересно, какой это гад все считал? Даже числа проставлены и сколько стаканов я выпивал, – думал Сериков, слушая пятое или шестое выступление секретаря. – Тридцать два раза? Шестьдесят пять стаканов?..»
– До вас, как для членов бюро, доходит, что этот, с позволения сказать, коммунист позорит нашу партию, позорит честь фронтовика и руководителя?
Вся трудность для партийного лидера заключалась в том, что члены бюро были не согласны с тем, что он предлагал. В проекте постановления было записано, в постановляющей части… За систематическую пьянку и слабое руководство колхозом объявить Серикову И. А. строгий выговор с занесением в учетную карточку и освободить от работы.
За прошедшее время секретарю удалось «перетянуть» на свою сторону два голоса, еще нужно было три, чтобы постановление было принято. Все упиралось в то, что никто из присутствующих членов бюро не видел Серикова пьяным, даже если и приходилось когда-либо бывать у него в колхозе. Ну выпивает мужик, когда просто некуда деться, так за это надо всех тогда исключать из партии. Да и от колхозников жалоб не поступало.
И вдруг, в самый разгар обсуждения, в кабинет заходит первый секретарь обкома Иванов Федор Петрович. Все как по команде встали и замерли в ожидании.
– Чем вы тут занимаетесь? – тихим голосом спросил во-шедший, обращаясь сразу ко всем.
– Да вот персональное дело… – показал рукой на Серикова первый секретарь райкома.
– Ивана Андреевича? – удивился областной лидер и махнул рукой, давая понять, что всем можно сесть. – Крепкий колхоз и персональное дело?
– Да-а, понимаете, пьянство, – пояснил руководитель рай-она и подал справку.
– А-а, то надо, – читая текст, проговорил первый областной организации. – А кто эту справку писал? Кто считал и замерял сколько он выпил?
– Да-а секретарь парткома.
Секретарь обкома прищурил глаза и посмотрел на притих-шего своего прямого подчиненного.
– А вы откуда знаете?
– Так я же присутствовал почти на всех этих… – заволно-вался секретарь парткома.
– А вы выпиваали?
– Да-а, но он больше пил. Если я выпивал один стакан, то председатель два.
Члены бюро заулыбались. Не сдержался и Федор Петрович.
– Я прочитал проект постановления, – продолжил секретарь обкома, – и предлагаю его чуть-чуть изменить. За слабую вос-питательную работу и участие в пьянках секретарю партийной организации объявить строгий выговор без занесения, а коммунисту Серикову Ивану Андреевичу объявить выговор.
Члены бюро единогласно тут же подняли руки. Первому секретарю райкома пришлось присоединиться к большинству.
 После этого заседания Иван Андреевич председательствовал еще пять лет. Колхоз под его руководством много раз оказывался среди лидеров по произ-водству той или иной продукции, а председатель был награжден медалью «За трудовую доблесть».
Вот видите, не появись на заседании бюро первый секретарь обкома, быть бы товарищу Серикову изгнанным из когорты председателей. И главное, выгнали бы без ме-да-ли.


«ТРИ ПЛЮС ДВА»

Скверна – мерзость, гадость, пакость, все гнусное, против-ное, что мерзит плотски  и духовно; нечистота, грязь и гниль, тление, мертвечина, извержения, кал; смрад, вонь. Сквернитель – осквернитель. Сквернить – осквернять, гадить, пакостить, поганить, кастить; поругать, бесчестить, кощунствовать. Сквернодейство. Сквернословить – вести непристойные, постыдные речи; срамно, похабно ругаться. Скверный – мерзкий или гадкий, гнусный, поганый, пакостный. (Владимир Иванович Даль. Толковый словарь русского языка).
Скверна. Нечто гнусное, порочное.
Сквернослов. Человек, который сквернословит.
Сквернословие. Речь, наполненная скверными, непристой-ными словами.
Сквернословить. Употреблять скверные, непристойные слова.
Мат. Неприличная брань. Ругаться матом.
Брань. Обидные слова; ругань. (С. И. Ожегов. Толковый словарь русского языка).
Скверный. Гадкий, недостойный

А вот теперь, добрый мой читатель, когда мы с вами узнали толкование всех этих нехороших слов, я могу со спокойной душой переходить к рассказу о некоторых сдвигах во взаимоотношениях между людьми, а скорее, некоторых особей по отношению к другим живым существам, будь то им подобные или представители земной фауны, которая обитает в непосредственной близости, а иногда и совсем рядом с человеком. Рассказ будет состоять из нескольких небольших зарисовок, объединенных одной темой в большое мозаичное полотно человеческого бытия.
Услышал же я обо всем, о чем хочу вам рассказать, в одном из вагонов поезда дальнего следования, в котором мне пришлось обитать целые двадцать часов, от моего попутчика Савелия Викторовича, уроженца одного из уральских районных городков, которому на роду были написаны дальние дороги. По его словам, он в вагонах, автобусах и самолетах прожил больше, чем в своем маленьком городишке. А теперь давайте послушаем…
– В одной из командировок мне пришлось заночевать в городе Рославле. Путь на машине оказался для нас с водителем слишком трудным, поэтому мы и поселились в небольшой гостинице. Поместили нас в разных номерах (комнатах). Я попал в четырехместный, где уже проживали три человека, а водитель пошел отдыхать в такой же номер и тоже с тремя постояльцами.
После того как мы поужинали и собрались все четверо в номере, наше вечернее время было посвящено знакомству и прослушиванию всевозможных историй из личной жизни каж-дого путешественника. Тем более что мы оказались из разных мест необъятной страны.
К десяти часам вечера разговор наш незаметно перешел на взаимоотношения людей. Я не знаю, как это у нас получилось, но мы вначале чуть-чуть зацепили эту тему, а потом, после нескольких пристрелочных рассказов, окунулись в названное болото с головой.
Вы никогда, вероятно, не задумывались над тем, почему в России принято всех начальников называть обязательно по имени и отчеству и на «Вы», в то время как начальственное лицо зачастую обращается к своему подчиненному на «ты» и в большинстве случаев только называет фамилию. Особенно это было распространено в советское время.
 У нас уже было замечено, если, к примеру, я, Савелий, стою за трибуной и отчитываюсь по какому-либо вопросу, а первый секретарь или другое лицо называет меня по фамилии, то это означало, что от трибуны я отойду с выговором. Если же ко мне обращались по имени и отчеству, то, смотришь, и мою работу, мое, так сказать, рвение поставят в пример. Одна-ко такие отношения между начальниками и подчиненными являются цветочками. Есть еще и ягоды, а они такие… такие… Ух ты-ы, чуть и сам не сморозил, – засмеялся попутчик и про-должил:
– Первым в нашей компании рассказал об отношении их начальника–руководителя целой области – к своим подчиненным Игорь Павлович, сам зам. начальника большого объединения. Он приехал в город нашей встречи за полторы тысячи километров и по причине, от него не зависящей, застрял в номере гостиницы на две недели. Он у нас оказался долгожителем всего второго этажа и поэтому мы доверили ему открыть дискуссию по данному вопросу.
– Однажды, – начал Игорь Павлович, – мне довелось целый месяц принимать участие в строительстве завода травяной муки…

Для непосвященных на правах автора поясняю. Завод травяной муки укомплектован машинами и всякими механизмами, предназначенными для измельчения травы… Процесс выглядит так. Дядя Ваня скосил траву (косой, комбайном, а может,и серпом), зеленую массу привезли на завод. Здесь вначале ее взвесят и проверят, чтобы в ней не было каких-нибудь железяк. А то некоторые ушлые заготовители  кладут их для увеличения веса. После данной процедуры траву измельчают и подают в специальные машины для сушки. Могут привозить и уже измельченную массу. После интенсивного просушивания полученный продукт упаковывают в мешки и… Все. Дальше траву используют в животноводстве для кормления животных.

А теперь продолжаю прерванный полет мысли нашего рассказчика…
… – Мы, наша организация, обеспечивали завод транспор-том, и я, как заместитель, сидел там чуть ли не круглосуточно. Малейший сбой в подвозе стройматериалов грозил самыми непредсказуемыми последствиями. Планерки каждую неделю проводил сам руководитель области.
Ну, братцы, и… Не знаю даже, как его охарактеризовать. Грамотнейший мужик во всех вопросах. Он и как инженер, и строитель, и по этой самой муке, и транспортник. Не голова, а «дом советов». Один недостаток. Матерщинник был несусветный. Если он произносил десять слов, то обязательно два или три у него были маты. Ну это еще не все. Этот «дом советов» матерился в любом коллективе, невзирая на то, что в этом коллективе могли присутствовать и женщины. Для него разницы не было, кто перед ним стоит, человек старше его или моложе и годится ему в сыновья. А голос…
Если он проводил планерку на объекте, то в пределах забора стройки слышать могли все присутствующие на работе. Но главное другое. Свою матерщину он так разнообразил, что у него не было повторов.
– И что, никто не мог его поставить на место? – подал голос сидящий на своей кровати у окна начальник снабжения из Костромы.
– А как ты его поставишь на место, если он является первым лицом в области? Что ты ему можешь сказать? Ну скажешь. А потом в области не найдешь себе места.
– И долго это продолжалось? – спросил я (Савелий).
– Два месяца. Выручила одна женщина. На их коллектив, комбинат питания, была возложена обязанность обеспечения нормальным питанием работающих на строительстве, а это около трехсот человек. Все шло более-менее нормально. Но в один день произошел сбой из-за отключения электроэнергии у них на комбинате. Два часа задержки с обедом вызвали у «главного строителя» настоящий гнев. В присутствии пятиде-сяти руководителей или их замов на планерке он держал ее по стойке «смирно» минут пятнадцать и все это время костерил так, что даже мужики краснели, а в конце своей длинной тира-ды в гневе выкрикнул: – Если вы допустите еще раз такой сбой, я с вас  живой не слезу! И тут в возникшей тишине раз-дался вначале смех, а потом директор комбината вдруг произнесла такие слова, что сидящие громко засмеялись.
– Владимир Игнатьевич (руководитель области), да я ж об этом только и мечтаю.
– И чем закончилось это совещание? – с улыбкой спросил сосед рассказчика.
– А он больше на планерки не приходил. Поручил это своему первому заместителю. А тот оказался спокойным и весьма корректным человеком, – улыбнулся Савелий Викторович.
Вторым в обсуждение отношений начальника и подчинен-ного вступил Григорий Яковлевич из Костромы:
– Ну мне с большими начальниками дело иметь не приходилось, а вот на уровне района… пожалуй, можно один эпизод и воспроизвести, тем более что я сам на этом совещании присутствовал. Да и то, если бы не мой начальник. У него что-то стряслось дома, вот он меня и послал в высокий кабинет. Нас в коридоре собралось человек двадцать, а может, больше. Стоим ожидаем, когда нас соизволят принять. Проходит десять, двадцать, уже и тридцать минут, а секретарша все крутит головой, что, мол, занят. Через сорок минут из кабинета выходит в рабочей спецодежде лицо неславянской наружности.
– Да-а, – протянул начальник ЖКХ районного центра. – Так это ж бригадир строителей. Они фонтан на площади перед этой конторой обустраивают.
– О фонтане можно было поговорить и позднее, – завозму-щался начальник «Водоканала».
– Может, еще кто бы высказался, но нас пригласили в кабинет. Когда прояснилось, по какому вопросу, один из присутствующих высказал мысль, что можно было дать нам телефонограммы о том, что едет делегация и нам необходимо привести в порядок трассу. Зачем, мол, нас всех отрывать от работы…

Поясняю. Автодорога, по которой проезжают часто высокие чины, и вся территория любого поселка, города и придорожного села разделены на участки, за которыми закреплены организации во главе со своим начальником. Это сделано для того, чтобы данные организации регулярно очищали свою территорию от всякого мусора, бурьянов и… короче, холили ее (территорию) и лелеяли. А теперь, когда вам стало все понятно, я возвращаю свое повествование в русло рассказа костромича.

– На замечание о телефонограммах первое лицо района раз-разился такой руганью, какую и на самом захудалом базаре редко когда можно услышать.
– Я вас, что сюда у Бога… …вызвал в бирюльки играть?! Да если бы меньше сопли жевали, а работали, то на… … …были нужны. Все заделались чиновниками е… …! … …! … …? … а я должен за вас работать. Я проехал по трассе, по ко-торой будут ехать гости. Бутылки, банки, пакеты, бурьяны!

В общем, целых полчаса он нас воспитывал такими закрученными сочетаниями матов, что я и в жизни своей  никогда не слыхивал. И все сводилось к тому, что надо автодорогу и поселок привести в порядок и что работы надо закончить за два дня. Хозяин кабинета нас поднимал и по одному, и по два, и всем доставалось по нескольку крепких нелитературных выражений. И вдруг зазвонил отдельно стоящий телефон. Если бы вы видели, как наш воспитатель вскочил со своего кресла. Став по стойке «смирно», он только и говорил: «Да!», «так точно», «будет сделано», «слушаюсь», «непременно», «будет сделано, как вы нас учили», «выполним к сроку», «доложу обязательно», «выполним» и так далее..
Закончив разговор по областной «вертушке», большой начальник вытер платком вспотевший лоб и с новой силой обрушил на нас набор отборных выражений.
– Петр Александрович, – используя короткий разрыв в монологе хозяина кабинета (тот пил воду), – а чего вы нас матами кроете? – вдруг встал на защиту достоинства всех сидящих начальник РЭСа (районные электрические сети). – Мы что, пацаны-беспризорники  или какие бестолочи? Почему вы нас унижаете?
– Слушай, электрик, ты можешь ко мне не приходить, пусть на планерки ходит твой зам, он лучше понимает задачи, стоя-щие перед нами.
– Пока мы сидели у него в кабинете, можно было убрать всю трассу.
– А сколько, вернее, какое было соотношение матов и нор-мальных слов у вашего командира? У руководителя области из десяти сказанных два – маты. А у вашего? – подал голос первый оратор.
– По моим подсчетам, через каждые шесть удобопереваримых шли три матерных слова, – поделился своей арифметикой гость из Костромы.
 – Чтобы не нарушать очередность (по часовой стрелке) выступающих (рассказчиков), третьим оказался я сам, – Саве-лий Викторович почесал свой нос и  продолжил:
– У меня, в отличие от предыдущих повествователей, не было совещаний и заседаний в высоких кабинетах и я не участвовал ни в каких планерках, которые проводил бы сам руководитель области. Зато у меня оказался самый яркий образ российского руководителя-матерщинника.
После того, что мне пришлось услышать, я понял, что рассказать нужно только об этом человеке, одном моем начальнике, с которым нас свела судьба на самый короткий промежуток времени.
Это было в самые заварушные годы Ельцинского правления, когда было непонятно, кто в какую сторону движется. Вот в это время я и оказался в коллективе, где начальником был «Три плюс два». Почему его так прозвали, мне, конечно же, было неведомо. Чтобы у вас появилась возможность представить себе, как выглядел этот человек, вам надо знать птицу гриф. Ну это такая крупная хищная птица с голой головой и… сутулая, как мой новый начальник. На первых же планерках-совещаниях до меня дошло, почему у него такое прозвище.
Тимофей Викторович был вечно недоволен работой всех своих подчиненных, а при разговорах с более высоким начальством постоянно твердил, что, если бы не он, все рухнуло бы в один момент. Ну, в общем, Т. В. являлся безальтернативным человеком (по его словам). Вот к этому безальтернативщику меня и занесла судьба.
Если нашему начальнику приходилось выезжать для решения тех или иных вопросов в другие организации, то можно было услышать на следующей планерке:
– Захожу я к этому… а он сидит, как… … и разгадывает кроссворды… Я говорю, Иван Иванович, я пришел к тебе … … …! … у меня … … …  нет времени …. А он … … смотрит на меня … … … как … … Я кулаком по столу ка-ак … … его приборы аж подпрыгнули … … …
И так далее, и тому подобное. Но самым выдающимся примером его ораторского мастерства были ежедневные пла-нерки, на которые собиралось человек по пятнадцать-двадцать среднего начальственного состава и специалисты, вот на них он мог говорить долго, и не просто говорить, а орать, как реза-ный поросенок.
– Ты сюда, у … … приходишь, чтобы … … сиськами и задом прокрутить? … … …! Почему … … твои люди … … … плохо … работают? Если ты, моя ненаглядная … … … сегодня не … … своих … … я завтра тебя буду … … …. по полной программе.
Так вот и работали все, подгоняемые начальственными матами и оскорблениями. Люди жаловались в высокие инстанции, но там у него были покровители. Наверное, им нравилась метода руководства этого граммофона. Кстати, о методах или, как я сказал, о «методе».
Довелось мне побывать однажды в одном колхозе. Сидим мы с председателем в его кабинете. Хозяин кабинета, невысо-кого роста, на своем, так сказать, рабочем месте – за столом. И вдруг врывается тракторист, ростом чуть выше председателя, зато крикливый до ста пятидесяти децибелов, а может, и больше. Он начал прямо от двери орать о каких-то нарядах, расценках и так далее. Приблизившись к столу, вошедший еще более усилил силу своего крика. Председатель же, наоборот, сидел молча и как-то виновато смотрел на крикуна.
В этот момент в кабинет вошел секретарь партийной организации. Видел я рослых людей, но такого довелось повидать впервые. Ростом около двух метров, а комплекция его равнялась сумме габаритов председателя и тракториста. Подходит он к крикуну, который вдруг почему-то сразу заглох, поворачивает его к себе и ка-ак га-ркнет: – Ты че-го орешь?! Стекла в окнах задрожали, а председатель еще больше вобрал голову в плечи.
– Я ничего, я ничего, я так… – залепетал тракторист и тут же выскочил из кабинета.
Секретарь засмеялся.
– Это у нас такая метода. Кто кого переорет, того и верх. Я это… помогаю нашему председателю держать осаду. Иначе на голову сядут.
– А как же «гриф»? – поинтересовался костромич.
– Да я вскорости ушел из этого коллектива, а он («Три плюс два») довел организацию до ручки, и она прекратила свое су-ществование. Плохо, что таких «красноречивых» с каждым годом становится все больше и больше, – вздохнул рассказчик и на какое-то время умолк.
Полежав с закрытыми глазами, Савелий Викторович вдруг поднялся и сел.
– Не переношу поездов. Я в них плохо сплю, устаю. Эта во-кзальная толкотня, билеты… В общем, черт знает что. Да, я ведь не закончил свой рассказ.
У нас был еще один человек. Его к нам подселили на одну ночь с раскладушкой. Чистокровный селянин из Тамбовской области или из Липецкой. А вот то, что он агроном и жил в селе, это уж точно. Сурков его фамилия. Ехал он за какими-то удобрениями, а с нами застрял не знаю почему. Так вот. Этот Сурков поведал нам самый незатейливый, казалось бы, рассказик, но он им замкнул кольцо всеобщего хамства, которым пронизано наше общество.
– Понимаете, – говорит он, – я живу в селе. Есть у нас один мужик, так вот у него, по сравнению с теми, о ком вы рассказывали, самый настоящий примитив, хотя матами он кроет с раннего утра и до самого вечера. В селе поговаривают, что он и во сне не молчит. У него в обиходе только одно слово – «б…ь». Выгоняет если он корову, и та идет медленно…
– Ты что тащишься … медленно! Ты куда … свернула?!
– Ты куда … прешь?! – это он уже на курицу.
– Тебе чего … надо? – на женщину.
– … такая, – на утку, на кошку, петуха … Короче, на всех.
И так целый день. Если бы он не использовал этого слова, то был бы самым молчаливым человеком на земле.
– А теперь, с вашего позволения, я хочу уснуть, – закончил свой длинный рассказ мой попутчик и улоговился на полке с намерением отдаться во власть Морфея.
Мне же спать не хотелось, поэтому я лежал и размышлял над услышанным. Вспоминал и тех «говорунов», с которыми приходилось встречаться и самому. И, знаете, у них у всех много общего. Для того чтобы окончательно закрыть тему, затронутую в данном рассказе, можно, и я внесу посильную лепту? Мой рассказ будет еще короче, чем у агронома из Ли-пецкой области.
…Прихожу я как-то во двор к односельчанину и слышу, как моего одногодка наставляет на путь истинный его… же-на. Вы не ослышались. Действительно, жена. Господи, каких только матов я не услышал. И, представляете, все они произносились довольно резко, зло и с подковыркой. Кроме всего они еще были и какими-то… Короче, другими, если бы их произносили мужчины. Она сыпала нецензурщиной, как из рога изобилия, не вдаваясь в смысл того, о чем говорила. Просто между словами обычного наставления жена моего односельчанина вставляла какой-нибудь неблагозвучный мат.
На мое замечание о недопустимости таких речей в присут-ствии посторонних она ответила:
– А ты, что, красная девка? Мой уже привык.
Вот та-ак. А чего удивляться-то? Сейчас ведь и по телевизору одна порнуха с матами, артисты в кино гнут ими, литература раскрывает свои объятия. Кому-то ведь, вероятно, так нужно и так хочется. У нас в России только крайности. После войны за один мат в общественном месте можно было схлопотать год тюрьмы, теперь же маты  – уровень какой-то выдуманной «крутизны».


«МИНИСТРЫ»

Это было в мае месяце пару лет назад. Хорошо помню тот злосчастный для меня день. Он не заладился прямо с утра, может, встал не так, может, надо было как-то по-другому, а может, и иначе. Не знаю. Мало того что моросил мелкий дождь, так еще и синоптики ничего не могли сказать вразуми-тельного – одни обещания и предположения.
 Просидев за своим письменным столом больше часа и не поставив на чистом листе бумаги даже закорючки, я решил пойти в гараж и поднавести в нем минимальнейший порядок. Не подумайте, что у меня там стоит какой-нибудь навороченный закордонник-«джип». «Хозяином» гаража является старенький, но ходовой трактор Т-16, ну это такая двухцилиндровая тарахтелка с кузовком впереди. На нем я выезжаю за пределы своей усадьбы два-три раза за лето,  остальное ж время он отдыхает по причине своего пенсионного возраста.
Вот и надумал я в тот пасмурный день сделать генеральную уборку в «квартире» своего  помощника. Однако все мои на-мерения так и остались в стадии обмозговывания. Я еще и не осмотрелся толком после того, как зашел в гараж.
 Осторожно ступая между стеной и трактором, я за что-то зацепился и угодил правым плечом в крыло. Пришлось выходить на свет божий и внимательно осматривать  место ушиба. Сколько я ни смотрел, никаких царапин или более существенной раны обнаружить мне не удалось, и в то же время боль была адская. Не помогли мне ни «Индовазин», ни йодовая сеточка. Лед? Да прикладывал я холодный компресс. В общем, ночь я хоть и спал, однако боль донимала меня и во сне, тем более, что я предпочитаю спать на правом боку.
В девять часов утра следующего дня я уже ехал в электропоезде в больницу. Наученный горьким армейским опытом, тогда я травмировал левое плечо, теперь решил обратиться к специалистам. У них и рентген, и они знают, какая кость где должна быть, и какие мази надо втирать в то место, где болит.
– Ну что, Сергей Ильич, переломов и трещин нет. По крайней мере на снимке я их не вижу. Вероятно, сильный ушиб, – успокоил меня врач. – Дня три поболит сильно, потом три-четыре дня чуть-чуть, а в общей сложности пару недель, –вздохнул он и еще раз прощупал место ушиба.
Выписав рецепт и пожелав мне быстрого выздоровления, врач посоветовал пока тяжелого ничего не поднимать. На том мы и расстались.
Медленно шагая по длинному коридору, я рассматривал «уголки здоровья» о вредности курения, употребления спирт-ного, чрезмерного… переедания (обжираловки), обморожения, ожогов и еще множества…
– Ха! А вот насчет того, чтобы рот не разевать, смотреть под ноги и содержать пол в чистоте, ну хоть бы одну строчку написали для таких, как я, раззяв, – проскользнула по извилинам моего мозга одна самокритичная мысль.
– Сосе-ед! Сколько зи-им, сколько ле-ет! – раздался за моей спиной громкий, с радостными оттенками голос. – Раньше встречались на совещаниях, а теперь в больнице.
Повернувшись на сто восемьдесят градусов, я нос к носу столкнулся с бывшим председателем соседнего колхоза.
– Ну что?! Раньше встречались в райкоме да райисполкоме, а теперь в больницах. О, дожились. Наверное, мы с тобой стареем, друг мой, – высказал Геннадий Николаевич зловредное предположение вслух.
Уединившись на одной из скамеек под цветущей яблоней, мы долго сидели, обсуждая свое житье-бытье и вспоминая прошедшие времена, когда мы были молоды и когда наша жизнь выглядела совсем по-другому. Оказалось, что мой бывший сосед вот уже целую неделю обивает порог стоматологического кабинета.
– Посыпались зубы. Все время держались, а тут прямо решили повыскакивать все да еще и сразу, – жаловался Геннадий Николаевич.
Может, мы еще посидели бы, тем более что наша беседа перешла в русло обсуждения жизни в стране и бестолковости принимаемых нашими правителями решений, но в это время к нам подошла медсестра.
– Геннадий Николаевич, опять я вас ищу. Там врач уже все подготовил, идемте быстрее, а то он будет ругаться, – укориз-ненно проговорила подошедшая.
– Сергей Ильич, давай сделаем так. Через неделю, а лучше – в субботу, следующую, я тебя жду у себя. Часам к десяти приезжай на электричке, вот тогда и посидим. Договорились? Я выйду встречу.
Это было на неделю раньше того дня, когда я побывал в гостях у своего соседа. Погода ко времени моего визита наладилась, май месяц – это вам не ноябрь с декабрем, плечо почти перестало болеть, да и в голове мысли начали бегать нужные и в нужном направлении. Короче, жизнь моя вышла за пределы темной полосы. А утро какое было в тот день. В моем погодном дневнике записано, что на улице жарко, плюс двадцать пять–двадцать семь, после прошедших дождей парит и буйствует зелень.
Ну это было среди дня, утром же, когда я шел на электричку, температура держалась где-то около четырнадцати градусов, туманная дымка висела над речной поймой, а в ольховнике состязались соловьи. В камышах покрякивали утки, что-то обсуждали воробьи, сбившись в кроне ракиты у дороги, и надрывались лягушки, обживая большие и малень-кие лужи на луговине.
Геннадий Николаевич, как и обещал, встретил меня на пер-роне железнодорожной станции, а минут через двадцать мы уже сидели под навесом в саду за столом, на котором были расставлены тарелки, чашки и все остальное, что необходимо для продолжительной беседы двух бывших председателей. Не было только спиртосодержащих жидкостей, ни слабых, ни крепких, ибо я спиртное не употребляю, а мой бывший сосед придерживается безалкогольной диеты. Короче, тоже не пьет. Зато мы отводили душу, дегустируя чаи, которых хозяйка заварила аж четыре вида.
В самый разгар наших воспоминаний к хозяину двора по-дошла его жена и что-то прошептала мужу на ухо.
– Сергей Ильич, ты немного побудь один, а то у меня там авария в сарае, – сообщил мне Николаевич извиняющимся голосом. – Походи по саду, почитай «Караван истории».  Там в шкафчике газеты, книги, – показал хозяин рукой на шкаф у стены навеса. – Минут двадцать…
Оставшись один, я занялся чтением последних газет. Может, я так бы и прокоротал время, пока отсутствовал Геннадий Николаевич, но мое спокойное времяпровождение нарушили громкие голоса, доносившиеся из-за дощатого забора, за которым располагалась соседняя усадьба.
– …Когда я был директором, да у меня дисциплина была такая, что пикнуть никто не смел без моего разрешения, – почти прокричал хрипловатым голосом, сидящий за забором в дощатом домике-беседке мужчина. – У меня одних электриков было пятьдесят человек. Утром, было, как соберу всех… Даже двести… Нет, триста человек! Как дам всем разгон, так они целый день крутились как белка в колесе… Мать…
– А я работал заместителем у одного директора на молочном комплексе, – отозвался голос с гундосинкой. – Так он, этот начальник, шагу не мог ступить, чтобы не спросить меня, что и как надо делать. Ты, мол, подскажи мне, как надо правильно коров накормить, чтобы они молока давали больше. Скока я ему ни рассказывал, ну ни… Не мог запомнить. Тупой был, как мой валенок, а ди-ре-ктор. … … козел. Тока деньги хапать да баб возить в посадку. Я за него работал, а он медали получал.
– Хм, тоже мне начальники. Да я, когда был в Сибири, у меня этих директоров и замов было больше, чем у вас на головах волосьев. Каждый день около меня крутились по пять-шесть человек с кейсами. Я не знал, куда деньги девать, – раздался еще один голос, который заглушал два других и своей громкостью, и басовыми нотами.
– Директор, Директор, ты хоть меньше-то набирай! И счи-тать надо! – отозвался второй голос.
– А что считать-то? Мы уже при капитализме. Кто на что способен. Сейчас как, можешь работать министром – работай. Хочешь ехать на Канары – е-хай, если бабки есть, – возражал голос с хрипотцой. – Ща-ас я сам. Я хозяин.
Пока отсутствовал Геннадий Николаевич, мне пришлось быть слушателем длинных и коротких монологов, несущихся из-за забора. За двадцать минут обладатель голоса с хрипотцой построил десять больших подстанций и сто километров линий электропередачи, имел десять любовниц и исколесил весь юг тогдашнего Советского Союза.
Второй голос, помните, тот, который с гундосинкой, – человек с этим голосом дважды побывал директором трех молочных комплексов, четыре раза работал заместителем директоров, имел одиннадцать любовниц и получил пять наград от родного правительства.
Хозяин третьего голоса работу не менял, как был начальником целого стада директоров, так им и остался, а вот по женской части…
– Да я процентов сорок пять сибирячек…  Ох и бабы, я вам скажу. Подумаешь, «шифера с кошелями». Да у моих… эти… были… специально шили, а эти, – он, вероятно, показывал своим собеседникам части тела, – по сто сорок сантиметров. А то, подумаешь, девяносто, шестьдесят и девяносто. Палка сухая! – горячился хозяин баритона. – Сто тридцать, восемьдесят и на сто сорок. Вот это баба. Хату можно не топить и будет жарко, а с той и на лежанке замерзнешь.
Не знаю, что можно было услышать еще, задержись Геннадий Николаевич на некоторое время, но у соседей за забором пошла ругня из-за каких-то кружек.
– Ну что, опять дележка? – спросил хозяин. – Не обращай внимания, у них тут каждый день одно и то же. Ты извини. Поросенок дверь сорвал, пришлось закрепить.
– А откуда эти директора? – кивнул я головой в сторону криков. – Оглушили.
– Министры? О-о, они тут каждый день кайфуют. Вот этот, с хрипотцой, мой сосед, он всю жизнь проработал в колхозе электриком, с гундосинкой – работал фуражиром, скотником, ну, в общем, на ферме, а вот про  третьего ничего не могу сказать. Лет десять назад приехал к нам и за эти годы нигде не работал. А ругаются они… Сейчас, подожди. Времени без десяти двенадцать. В половине первого у них должна состояться драчка, потом часа три сон, вечером снова дележка. У них там стоят два бидона молочных с брагой. Они один выпивают за неделю, другой подходит. Ругаются ж из-за того, что кто-то из них больше выпивает кружек этой самой браги. Понимаешь, был колхоз, все работали, теперь негде. Вот и сидят целыми днями. Кого винить? Их? Они кроме того, что делали, ничего больше не умеют, а хоть бы  и умели, им уже под шестьдесят. Лично я их не виню, правда, они и раньше иногда подводили, но такого не было. Ты посмотри, этой чертовой перестройкой всю страну усадили вот за такие столы. За село я и говорить не хочу. Много в наше время было дури, но чтобы людям негде было работать…
Расстались мы с бывшим соседом уже близко к вечеру, до-говорившись иногда хоть созваниваться.

Вечер над моим селом опускался тихий и теплый. В ближайшем саду музицировал соловей, в ольховниках перекликались кукушки, во дворах орали петухи и пробовали свои голоса собаки. Село готовилось к ночному отдыху.


ХРЕСТЯ НЕ ВИНОВАТА…

Сударь, вы бы хотели иметь на своем попечении, а точнее, под своим командованием двух сорванцов шести и семи с по-ловиной лет, к примеру, весь зимний и летний периоды, и главное, с утра и до вечера? Одним  словом, надо побыть ня-ней на общественных началах. Нет? А вы, сударыня, согласны попробовать себя в роли: гувернантки, няни, воспитательницы, начальника, командира, учительницы, а также побывать лошадкой, домовым, Кощеем Бессмертным, Бабой Ягой, лягушкой, следопытом, Соловьем-разбойником? Кроме этого надо будет: попрыгать, пострелять, поплавать, полетать и еще нужно будет уметь: тушить пожары, строгать, пилить, кукарекать, квакать, рисовать и… строить страшные рожицы, а еще… Что-что? Подумаете? Вы много, очень даже много потеряете.
 А ведь так было бы хорошо попробовать себя на месте тех, кого я только что перечислил. Я сожалею, что не успел вам назвать еще: врача, Чапаева, Али-Бабу и всех его разбойников, лешего, Винни-Пуха, шершня и… нет, все, хватит. Напрасно  вы не согласились. Но это поправимо. Я вам сейчас расскажу одну байку, и вы, может, поймете, что мое предложение – как раз то, о чем вы мечтали всю жизнь.
…В одном селе, на одном бугре, окруженные тынами и бурьянами, цветами и садами, мирно соседствовали две хатки. Были, конечно, и другие, но они в моем небольшом рассказе упоминаться не будут. А вот о дву-ух…
В одной, той, которая чуть меньше, проживает баба Хрестя (Христина), а рядом, в симпатичной и чуть большей, живут со своими родителями ее любимые внуки – Миша и Гриша. Мише месяц назад исполнилось шесть лет, а Гриша уже почти взрослый, ему на целый год и пять месяцев больше, чем его брату. Папу братьев зовут Александром Сергеевичем, он является еще и зятем бабы Хрести, а Екатерина Максимовна приходится двум сорванцам матерью и дочерью хозяйки маленькой хатки.
Теперь же, когда мы с вами разобрались в родословной проживающих в хатках-домиках одного из кутков (улиц) села Веслица, можно переходить к изложению того, что произошло в самом конце марта, в день, когда солнце полностью растопи-ло снег и превратило его в воду, которая ручьями и ручейками сбегала в низины, собираясь в большие лужи-озера.
В  дни всеобщего просыпания от зимней спячки никому не хочется сидеть взаперти, и каждый человек, каждая зверюшка стремится выбраться из своих укрытий. За пернатую живность я уж и говорить не хочу. Она так радовалась приходу весны, что чуть ли не круглосуточно распевала свои песни.
В шесть часов утра, ну это в самую что ни на есть весен-нюю рань, в окно бабы Хрести постучала ее дочь.
– Мама, мы пошли, ребята спят, – сообщила своей матери Екатерина Максимовна.
Они с мужем работали в областном центре на заводе и теперь торопились на пригородный поезд. Но любящей бабушке можно было не стучать. Она проснулась, когда еще дочь и не думала вставать по причине глубокого сна. А если по правде, то людям просто некуда было деться. Детсада близко не было, вот и приходилось бабушке ежедневно с петухами заступать на ответственное дежурство с самого рождения старшего.
– Ох! Да куда деваться-то, – запричитала баба Хрестя. – Господи, дай здоровья моим внукам, сохрани их, Господи, от огня-пожара, от воды студеной и кипятка (в прошлом году Гриша стащил кастрюлю с горячей водой с плиты и облил себе ноги), от ножниц, ножиков и топоров (вспомнив, как меньший чуть не выколол глаза ножницами старшему). Отец наш всемо-гущий и всевидящий, сделай так, чтоб мои внуки никуда не удрали и не утопли в грязи, как вчера, что пришлось идти и спасать.
Перечислив все возможные напасти на ее внуков, баба Хрестя повернулась к иконе и, прочитав «Отче наш» три раза, перекрестилась и… заступила на дневное дежурство. Когда дочь с мужем работают в ночь, ей бывает проще, она забирает внуков к себе и спокойно подремывает, иногда поглядывая за их сном, чтоб не попадали с кровати, а вот де-ень…
Не успела она приготовить будущим защитникам отечества завтрак, как до слуха бабы Хрести донесся какой-то шум в сенях, а потом раздалось громыхание пустых ведер, которые стояли на лавке.
– Ба-ба-а! – услышала она голос младшего.
– Ой, Господи, да что ж это я не управилась? – всплеснула руками дежурная по двум усадьбам и бросилась к двери.
В темных сенях блудил Миша. Несмотря на ранний час, внук был уже готов к дневной жизни. Конечно, в том виде, в каком он явился к бабушке, его на улицу выпускать было нельзя, но то, что помощник своих родителей надел и обул в темноте своего дома, говорило о том, что человек, хоть еще и маленький, уже начинает соображать.
На голове ввалившегося в кухню внука была напялена задом наперед отцова шапка. Поверх ночной рубашки он надел браткину куртку, штаники, хоть и наизнанку и так же, как и шапку, задом наперед, тоже не забыл надеть. А вот с обувкой вышла небольшая промашка. На правой ноге у Миши красо-вался мамин тапочек, а левая пряталась в отцовом ботинке.
– Ба-бу-шка! – твердо и довольно бодро выкрикивал внук. – Пошли пускать калаблики. Папа их наделал мно-го.
–  Ох, деточка, какие караблики в семь утра. Иди-ка ты ишо поспи на моей кровати. Потом, потом будем пускать твои ло-дочки с карабликами.
В начале десятого утра Хрестя усадила своих подопечных за стол. Накормив внуков нехитрой крестьянской едой, она принялась за их экипировку для пребывания на свежем воздухе. Это в городе дальше кучи песка и качелей никуда не могут уйти, если, конечно, их не уворуют, а в селе для таких, как Миша и Гриша, раздолье. Тут тебе и сараи, и огород, яры, канавы и всякие там норы и копанки. А заросли кустарниковых в конце огорода. Если удастся усыпить бдительность «няни», можно и на самый большой ручей сбегать, и с горы на санках или в корыте покататься. Ну и что, как снега на ней нет. Она такая крутая, что санки и по земле ползут.
Управившись по хозяйству, баба Хрестя решила и сама выйти на улицу, постоять у калитки, да и внукам больше будет воли. К одиннадцати часам она, как курица-квочка, вышла с Мишей и Гришей на улицу. Прямо у их забора вовсю распевал свои песни шумливый ручей, пригревало солнце, от земли поднимался пар. Все было так, как и шестьдесят лет назад, когда и Хрестя опускала в ручей дощечки, и они, подхвачен-ные потоком, уносились вниз по склону.
– Ба-бушка, а Гр-рлиша хоча ехать с крлыши, – показал меньший в сторону двора.
– С какой крыши? – испугалась бабушка и, прервав свои воспоминания, бросилась туда, где старший ее внук осваивал трассу санного спуска. – Господи, сохрани и помилуй, – пере-крестилась она, взглянув на крышу сарая.
На самой верхотуре, на маленьких санках, сидел старший ее внук, готовый к скоростному спуску. Гриша отталкивался ногами и старался помогать себе руками, однако санки не подчинялись желанию и усилиям саночника. Мешала лозовая палка, которой был увязан камыш.
– Гриша, Гриша-а, деточка, уну-чик, сиди, сиди, не надо дергаться. Сиди, унучик. Я щас, я щас. Ох, Господи, хочь бы не упал. Дяржись, унучик, – чуть не плача причитала баба Хрестя, подставляя лестницу, чтобы по ней можно было внуку спуститься на землю.
– Что тут у вас? – раздался голос соседа, который шел домой с работы на обед. – Э-э, верхолаз, сиди не дергайся! – крикнул Михаил Егорович и поднялся по лестнице вверх. – Та-ак, ногу сюда, руками держись и давай вниз. – Он по дровам, наверное, сюда забрался, – показал спаситель рукой на кучу, сложенную у стены сарая. – Демьяновна (баба Хрестя), как вы с ними управляетесь? Наш один уже задергал нас. Хоть бы быстрее повырастали.
– Соседка, соседка (это уже прибежала баба Шура, из дома напротив), – твой меньшой марякуя в лужанке, наверное, в сапоги набрал, – сообщила прибежавшая очередную новость.
– Миша, Михаил Егорыч, достань «Ушакова». Вчера вече-ром кино в клубе глядели, вот он и морякуя.
Через час оба брата сидели в хате своей бабушки на лежан-ке, поглядывая друг на друга.
– Што глядите? Горе луковое. Замучили вы свою бабку, вот возьму и умру, живите одни, – стращала баба Хрестя проказ-ников. – Приедут отец с матерью, все расскажу, как вы меня мучаете. Сидите тут, никуда не убегайте и бедакурьте, я буду готовить обед. Вот лучше порисуйте, вот вам по карандашу и по тетрадке в арифметику (в клетку). Ох, Господи, за что ж это мне такое наказание.
После обеденного отдыха братьям разрешено было попускать кораблики, которые вчерашним вечером изготовил из бумаги их отец. Большая вода журчала в пяти метрах от забора, и баба Хрестя, усевшись на лавочке, решила и присматривать за внуками, и чуть-чуть передохнуть. За последнюю неделю она почувствовала большую усталость. Внуки, можно сказать, загоняли свою бабушку. Зимой было спокойнее – целыми днями сидели в хатах, а теперь разве их удержишь, когда на дворе весна.
Поглядывая за непоседами, баба Хрестя пригрелась против солнца и не заметила, как ее глаза сами закрылись. Да и как тут не задремать, если ночами стала спать плохо, а днем разве за внуками отдохнешь. А тут еще тепло от солнца, слабый ветерок и журчание ручья. Сколько дремала старейшина сей ячейки, неизвестно.
– Демьяновна-а, Демьяновна-а! Ты что дремлешь? – услы-шала сквозь сон баба Хрестя голос своей соседки.
– Штой-то там твои пускають?
– А-а! Што-о?
– Да штой-то там твои по ручью пускают?
– А-а, да караблики, отец вчера наделал из бумаги, вот и пускают. Иди суда, соседка, посидим. Тут тихо и тепло. Я аж прямо вздремнула.
Первые минуты посиделок Демьяновны и бабы Шуры прошли в спокойной и непринужденной обстановке, под квохтанье копающихся  в палисаднике кур и чириканье воробьев. Внуки бегали туда-сюда у ручья. Иногда мимо сидящих бабушек проплывали одна, а то и две бумажные лодочки. Два раза, не замеченные с наблюдательного пункта, пронеслись три короткие доски, две пустые бутылки, какой-то коробок.
– Демьяновна, а штой-то твои сорванцы… Во-о, глянь, прямо «Варяг» плыве, – показала баба Шура на покачиваю-щийся в шумном потоке какой-то предмет. Баба Хрестя встала и быстрыми шагами направилась к ручью.
– Ах, аспи-ды-ы, замучили бабку совсем, – притворно всхлипывая, начала она отчитывать убегающих от ручья внуков. – Ну ты погляди, а! Отцовы калоши пустили по ручью! Новаи. Вчерась токо купил! Ишо не надевал ни разу, а вы их у ручей. Ну што я скажу матери и отцу? Када ж вы бросите бедокурить, када от вас будет хоть какая-нибудь помощь баб-ке? Ох, Господи, дай мне терпение. Утихамирь их. Ми-ша! Ми-шка! Ну-у што-о мне-е с вами делать? – вопрошала бабушка. – Вчера зять купил себе калоши по двору ходить, а они, вишь, чего удумали, – показывала Демьяновна своей со-седке новые галоши. – Ой, чей до лета не доживу. Хочь ба быстрее в школу пошли, – сетовала баба Хрестя.
Может, она еще что-нибудь бы рассказала своей соседке, да только в это время прибежал старший внук.
– Ба-ба, баба-а, а Мишка буксуя в грязи. Та-ам, – показал Гриша рукой в сторону огорода. – Мы хоте-ли, хотели…
И, ничего не придумав для объяснения бабушке, почему вдруг его брат «забуксовал», внук стремглав бросился через двор в огород.
– Горе мне, го-ре. Да хочь бы быстрее приехали ваши мать с отцом, – увидев меньшого на середине огорода.

Меньший внук стоял в самом центре большого грязевого пятна. К нему от поросшей травой широкой стежки был виден натоптаный след. Видимо, братья вместе шли на другую сторону огорода, туда, где зеленела небольшая поляна в зарослях терновника.
– Ба-аб, мы хотели кроликам нарвать травы, – пояснил Гри-ша, почему  оказался в грязи его брат.
Ну что оставалось делать бабушке. Надев резиновые сапо-ги, баба Хрестя, опираясь на палку, пошла спасать застрявший «вездеход». Возвращения зятя и дочери Демьяновна ожидала, как солдат-срочник ожидает приказ министра обороны о демобилизации. И как только мать ее внуков появилась во дворе, она позвала сорванцов к себе.
– Катерина, гляди. Глазки, вушки, носик и ротик целы? Це-лы. Там тоже усе цело, – показала Демьяновна рукой ниже пояса Гриши. – Ми-ша-а, подойди-ка суда. Гляди, Катерина, вушки целы, хоть и грязнаи, глазки целы, сапатай нос цел и ротик тоже на месте.
Баба Хрестя перекрестилась и, взглянув на небо, послала Богу благодарственные слова: – Спасибо табе, Господи, што сохранил унуков. Хрестя не виновата. Катерина, мине не тро-гайте, пойду отдыхать.


Село Вислое.
Январь – июль 2007 г.
 



 













 


   
 
               
СОДЕРЖАНИЕ


Три тополя…………………………………………………...  4
Ночная уха………………………………………………….. 10
Ох  эти зубы!  …………………………………………….   .20
По азимуту…………………………………………………...31
Чемерица………………………………………………….….40
Межа………………………………………………………….47
Охотничьи байки…………………………………………….59
Шуба………………………………………………………….59
Судите сами………………………………………………….73
Ле-тя-ат у-у-тки и два… петуха……………………………81
Телята не поены……………………………………………..88
Ба-ры-ня ты моя……………………………………………..94
Бах, та-ра-рах и «святой колодец»…………………….….101
Игра в прятки………………………………………………111
Летняя кухня……………………………………………….120
Тапки с галошами………………………………………….126
«Карарацкай жук и равровый лист»...……………………134
Вьюны………………………………………………………143
Дела сердечные…...………………………………………..152
Кобе-ли-на!…………………………………………………152
…просто кобелина……………………………..…………..157
Виолетта-Валентина……………………………………….161
На пляже…………..…………………………………….….167
Ревность страшнее паровоза………………………………172
Котлеты по-московски…………………………………….181
И был он председателем……………………………….….190
Бюро…………………………………………………….…..204
Три плюс два……………………………………………….214
«Министры»…....………….…………….……….………...224
Хрестя не виновата………………………………………...230

      
   
            
Литературно-художественное издание

Сергей Ильич СЕРЫХ




СПОЗАРАНОК

Рассказы



Редактор Р. И. Никитина
Компьютерный набор А. О. Маленкиной
Корректор Р. Н. Иванова
Художник С. И. Серых





  Сдано в набор 16.08.2007. Подписано к печати 16.10.2007.
Формат бумаги 60х84 1/16
Гарнитура Таймс нью роман. Печать офсетная
Тираж 500 экз. Заказ № 39. Цена договорная.

Издательство «Крестьянское дело»
Отпечатано в ЦПУ КД  г. Белгород, ул. Парковая, 9.