Глава 3. Туман мертвых голосов

Представь себе один конец комнаты. Не всю, а только одну часть. Она небольшая. И на том конце, который ты видишь, стоит лишь один стул. Представь его, как нечто совершенно одинокое и никчемное. Даже не пытайся создать в голове образ, сидящего на нем человека. Смотри на этот стул, как на кресло правителя в стране, где царит анархия. Еще представь лампочку, свисающую с потолка, как единственный жалкий источник света. И дверь сбоку, как что-то тяжелое и надежно-запертое. Держи в голове эту пустую часть комнаты, этот стул, на который никогда не садятся, и эту дверь, которая никогда не открывается. Смотри на эту мрачную картину какое то время. До тех пор пока тебе не станет до того скучно и одиноко, что лампочка на потолке начнет мерно раскачиваться. Она будет постепенно наращивать скорость, бросая свет то на левую, то на правую стену. Представь. Но и этого тебе вскоре покажется мало потому, что ты в этой комнате уже достаточно давно. Представь, как тебя сжимают стены со всех сторон. А годы идут......И ничего не происходит. Тогда, каждый раз, как лампочка проливает свет на одну из стен, ты выхватываешь из темноты очертания лиц. Прямо на стене. Это доброе выражение на левой. Эта страшная рожа на правой. Но это не может продолжаться вечность. Потому, что ты здесь один. И эта дверь никогда не открывается. Вот уже много лет. Тогда ты решаешь изменить пространство. И ты чертишь полосу на стене. Рушишь камень сознанием. Оставляешь глубокую трещину, там где только, что была целостность. А люстра играет в свет и тень. И комната начинает дрожать от смеха. Она трясется в приступе гомерического хохота, и стул скачет по полу. И с потолка сыпется черепица. И не долетая до пола, она превращается в бабочек. А годы идут. А на стул так никто и не сел. И тогда над твоей головой рушится крыша. И в надломленной крыше ты видишь кусок, обоженного закатом неба. А потом израненная стена разваливается на части, и ты видишь сад с ухоженным газоном, видишь дорожку из камня и видишь почтовый ящик с фамилией - Крамер.
Теперь можешь повернуться к той стороне комнаты, которую ты еще не представил. Там односпальная кровать и сидящая на ней девочка. Ее зовут Сьюзанн Крамер. У нее длинные черные волосы, большие полуслепые глаза и мертвенно бледная кожа. И ты только что был в ее воспоминании.

В 1936 году в пригороде Нью-Йорка в местечке Уэстбери произошло событие, которое надолго обеспечило этому городу славу. Один из аккуратных белых домиков, таких же как остальные вокруг, развалился словно карточный. Когда над его руинами развеялась пыль, ошарашенные люди увидели комнату. Комнату без стен и потолка. Стул, кровать и девочка на ней, закрывающая лицо тонкими, почти прозрачными руками. Этот дом принадлежал Лесли Крамеру, и до этого дня все считали, что он живет один. Да, у Лесли была семья. Жена и ребенок. Но жена погибла в страшной аварии. Она оставила после себя шестилетнюю дочь. Никому ненужную, особенно своему убитому горем отцу, бедную девочку. Лесли тогда сломался. Он стал роботом, монатонно делающим свою работу, изредка произносящим какие то заезженные фразы, слова. Привет. Пока. Дела нормально. Малышку Сью он отправил к ее бабушке. Так он сказал.
Но на самом деле его мозг тонул в черной вязкой жидкости, похожей на нефть. Эта жидкость называлась безумием. В нем захлебнулось сочувствие и жалость. Ушли на дно все принципы. Лесли просто нужно было найти виновного в смерти его жены, что бы не погибнуть самому. И он нашел. Он стал видеть сны со своей дочерью в главной роли. Как она звонит маме, что бы та побыстрее забрала ее из школы, и Вероника Крамер не замечает красный сигнал светофора. И когда она звонит, держа мобильник в маленьких детских ручках, на ее устах появляется кроважадная улыбка. Лесли видел это в своих снах. Как у его маленькой дочери зажигались дьяволские огоньки в глазах. Потом он стал видеть это наяву. Когда Сьюзанн спрашивала - "как ты думаешь, маме хорошо там, где она сейчас?", Лесли слышалось - "она заслужила гнить в земле".
Нестабильная психика Лесли уходила корнями в детство, туда где зарождаются все нестабильные психики. Его мать умерла от болезни, которая усугблялась ее тяжелой работой. Они были очень бедны и мать пахала больше всех в семье, что бы прокормить ребенка. Когда ее гроб опустился под землю, первое, что услышал двенадцатилетний Лесли, и без того нахоящийся в глубоком стрессе, это шипящий голос своего отца, разящего дешевым спиртным. Он тогда наклонился к уху мальчика и сказал, Лесли запомнил это на всю жизнь - "Если бы не ты, проклятый дармоед!" Потом он выпрямился и отхлебнул из горлышка еще. Конечно виноват был его отец-алкоголик. Все деньги матери Лесли уходили на дно его бутылки. Но тогда разум мальчика был словно пластелин, из которого его папаша лепил все, что хотел, в том числе лекарство от собственной ноющей совести. И Лесли рос с этим, с прожигающим внутренности чувством вины. До тех пор пока он не уехал из заболоченной части Южной Каролины на восток страны. Он сошел с трапа самолета в аэропорту Джона Кеннеди и ступил на, вибрирующую энергией, землю Нью-Йорка, и в нос ему тут же ударил запах возможностей. Его сердце наполнилось предчувствиями чего то нового, невероятного. Он увидел прекрасное. Как его жизнь взрывается у основания и, раздавленная собственными обломками, испускает дух, как на ее месте строится новая - из более прочных, более дорогих материалов. Он тогда попал в мир бесконечной вертикали. Он задирал голову вверх, пялясь на небоскребы. Ослепнув от единственного солнца, помноженного в этом городе на тысячи. И все они отражались от зеркальных стен. Он забыл про свои кровоточащие раны, про ядовитое чувство вины, отравляющее организм. Про отца. Про мать. Он открыл новую дверь и шел только вперед. Спотыкаясь, падая, поднимаясь.
И в один из дней, руку помощи ему подала самая прекрасная женщина. Они стали идти с ней вместе. Наращивали свой капитал. Купили дом в пригороде, на утопающей в зелени улице. Родили прекрасную дочь. Воплощали в жизнь американскую мечту. Пока злая судьба не ворвалась в их идиллию, верхом на десятитонной фуре. Тогда старые раны Лесли Крамера напомнили о себе. Он просто поступил, как его отец. Он по другому не мог. Он увидел дьявола в маленькой Сьюзанн. И он запер ее в комнате. Сузил ее мир до пятнадцати квадратных метров. В этой комнате были только кровать, стул, лампа, окно, замурованное кирпичами, "приспаленный" санузел и маленькая, еле дышащая в этой темноте, жизнь. Еще была дверь, в которой Лесли проделал окошко для еды. Он не мог просто убить девочку. У него не хватило сил. Зато он мог слышать ее мольбы каждый день. Тихий голос. Она никогда не кричала, не привлекала внимание соседей. Никто ничего не заметил или просто не хотел. В таких идиллических местах, как Уэстбери, все стараются не выходить за рамки собственного семейного счастья, что бы ненароком не наступить в чье то горе. Не запачкать свою ауру. Это все о чем думают люди. Поэтому дом с почтовым ящиком, на котором написано Крамер, сразу окружили невидимой металлической стеной под тысячивольтным напряжением. Стеной из страхов и предрассудков. Его дом попал в зону карантина. Никто не хотел заразится трагедией. А Лесли Крамер засыпал под тихий скрип ногтей, скребущих стену. Под мелодичную песню, доносящуюся из секретной комнаты. Эту песню пела Сьюзанн ее мать. И Крамер накрывал голову подушкой, что бы не поддаться дьявольскому голосу. Он уже позволил захватить безумию свой мозг полностью.
А теперь представьте, что такое годами находится в замкнутом полутемном помещение маленькому ребенку. Ребенку, который стремится познавать мир вокруг. У которого столько свободного места в голове, жаждущего заполнится. Каково ей было оказаться в закрытом пространстве без телевизора, книг, игрушек. Нет ничего, за что бы уцепился взгляд, на чем можно было удержать внимание, задуматься. Маленькая Сьюзанн старалась воспроизвести в голове все, что уже успела увидеть, услышать, понюхать. Сохранить в памяти кусочки информации о внешнем мире, слова, ее собственные поступки. Не позволить поглотить это жалкое наследие времени, стирающему воспоминания. Она развивала свое воображение. Вопреки всему. Она рисовала картины в голове из тех красок, что были. Из того, что могла воссоздать. Мамины густые волосы, падающее на лицо, когда та наклонялась, что бы поцеловать Сью перед сном, лай соседской собаки, вкус ванильного мороженого, ветер, приправленный солеными каплями, дующий с моря, там где жила ее бабушка. Мама ее мамы. Эти вспышки криков, доносящихся с русских горок на Брайтон-бич. Нежное прикосновения кончика чьего то носа к ее. Ее отец. Его руки, гладящие по голове. Запах утренней росы. Поджаренных тостов. Поцелуи в макушку. Голоса. Плач. Смех. Цвета. Боль. Гам. Свист. Хор. Вдох. Выдох. И в какой то момент это все вырвалось наружу. Потому, что вокруг так пусто. И эта дверь никогда не открывается. И на этот стул никогда не садятся. А в голове так много всего, и оно просто не может там больше оставаться. И малышка Сью стала превращать свои слезы в цветы, а тусклый свет лампы в радугу. На время. Пока может удержать такой образ в своей голове. Она стала рисовать на стенах силой своей фантазии. Она вызволила свое воображение из тюрьмы, и это позволило в итоге выбраться ей самой. Ее фантазия крепла и развивалась. И она стала сильнее бетонных стен, сильнее кирпича, закрывавшего окно. Сильнее ее самой. Когда она разрушила свою тюрьму, ей было уже десять.
Лесли умер на электрическом стуле. Эта история долго обсуждалась. Как этот дом был стерт в пыль без взрывчатки, без землетрясения? Как не задело девочку? Все эти технические подробности интересовали людей больше чем психопат Крамер, и он был забыт, как вскоре была забыта общественностью и Сьюзанн. Но только не учеными. Ее исследовали, на ней ставили эксперименты. Ее способности не разглашались. Они стали секретом, более оберегаемым чем Зона 51. Они пытались создать совершенное оружие. Армию людей, чья фантазия превращалась в реальность. Но вскоре, они осознали, что воображение с такой силой может работать только у детей. Они стали помещать ровесников Сьюзанн в условия минимальной информации. Заставляли их разум самому создавать то, что они хотят увидеть. Поначалу дети только рисовали на поверхности, меняли цвет предметов, потом они научились менять их форму, перевоплащать куб в конус, делать из твердого мягкое, растягивать, уменьшать, увеличивать. Они смогли менять температуру, регулировать освещение, замедлять, ускорять. Ну а потом один мальчик приделал собаке пятую лапу. И началась новая эра опытов. Когда дети стали фантазировать над живым. Своего апогея эксперименты достигли, когда ученые и политики, имеющие доступ к проекту, который назывался "Фантасмагория", поняли, что если они пойдут дальше и заставят детей калечить или убивать, что если вдруг информация выйдет в общество, пройдется по газетам, по родительским принципам, они все сильно поплатятся. Они закрыли проект. Дети росли, и после двадцати пяти лет их способности почти полностью атрофировались. Сьюзанн старела в одиночевстве в психиатрической больнице. Участники "Фантасмагории" не учли только одного - они открыли дверь, которая специально была заперта на десять замков и закрыть ее теперь невозможно.
У подопытных появлялись дети, и некоторые из них, унаследовали способности. Только времена уже поменялись, и в телевизоре, на улице, в газетах, возникало все больше дозволенного. Цензура уходила в небытие. Появилась неприкрытая жестокость. И новое поколение уже не хотело превращать жуков в бабочек. Они хотели того, чего добивались ученые. Они решили стать оружием, а потом они и вовсе пожелали взять все в свои руки. Потому, что их способности расширялись. И кто-то, сейчас уже бесполезно выяснять кто именно, создал предмет из ничего. Он нарисовал его в фантазии, прямо на пустом месте. Картонную коробку. Такую простую, банальную коробку. Но она появилась там, где ничего не было, не перетекла в другую форму из стула или из комода. Она растолкала пространство в стороны, покрасовалась в реальности и через две секунды исчезла потому, что держать такое в голове очень сложно. Именно тогда началась война. С картонной несуществующей коробки. Когда дети со способностями, выросшие в молодых людей, жаждущих власти, научились создавать нечто в воздухе, не оставляя следов. Вот оно есть, а вот его нет. Только на время, на которое в голове способна удержаться картинка. И когда они смогли рисовать настолько сложные образы, что бы создавать животных, почти не отличимых от настоящих. Когда они смогли воспроизводить в реальность живых существ с живыми, полными чувств глазами, покрывать их натуральным мехом, лоснящимся на ветру, придавать им запах, наделять их голосом. Когда они совладали со своими способностями настолько хорошо, что начали представлять реальную угрозу для окружающих, ничего не подозревающих обычных людей. Тогда в ФБР создали специальный отдел, называемый ОКО. Тогда этих людей в закрытой документации и между специальными агентами стали называть аберраторами, что означает людей с нарушением, отклонением, погрешностью. Тогда наша общественность разделилась на тех, кто фантазирует внутри себя, и тех кто фантазирует снаружи над нашим миром.

                ***

Чарли снова тонет в потолке. Вязнет в его трещинах и неровностях. Пытается медитировать, уставившись в одну точку над головой. Но медитация для Чарли - это как попытка выровнять дыхание под дулом пистолета. В ее мозгу довольно тихо, лишь какие то неясные образы, размытые пятна, выхваченные по всей видимости из сна, сопящей на кровати рядом, девушки, да отдельные слова из мыслей нескольких соседей, как слабый радио-сигнал. И еще ее собственные раздумия. Ее молитва про себя. Тому Богу, которого нет. Что бы все это побыстрее закончилось.
Фазан спит в позе эмбриона, и на кровати еще полно места. Но она не позволила Чарли спать рядом. Постелила ей на полу. Эта маленькая восемнадцатилетняя блондинка с детским личиком, спасла ее от лоботомии, но это не повод подпускать ее так близко.
Фазан не аберратор. Она только старается им стать. Но разве это возможно в ее двадцать два. Хотя шизанутости девушке не занимать. Чарли волосинками на теле чувствует шипение из соседней комнаты, ощущает беспозвоночные тела, скрученные во всевозможных позах.
Она приподнимается на локтях, вслушивается в размеренное дыхание Лиры. Уходит на кухню. Здесь жарко. И она смотрит на закрытое окно. Она открывает его. В голове. И снаружи. Оно открывается в закоулках ее мозга, в той части, что отвечает за воображение. И оно открывается здесь, на шестом этаже дома на Оушен-авеню. Это довольно сложно потому, что окно не просто прикрыто, оно заперто. И надо сначало представить, как щеколда уходит вверх, освобождая оконную раму, а потом уже фантазировать, как оно распахивается, впуская свежий воздух. В другом случае, Чарли его бы сломала.
Вместе с майским воздухом, в окно залетают тысячи мыслей, грызущих Чарли изнутри. Голова начинает гудеть, и девушка пытается заблокироваться. Снизить шум. Вытолкать все чужеродное и остаться наедине с собой. "Палмер ждет отчет до завтра. ****ь, я точно не успею!". " Если бы она хоть иногда отрывалась от зеркала, то давно бы догадалась, что я сплю с ее мужем. Причем тут я, пусть разговаривает с ним.". "Это покраснение... может ничего страшного... сходить к врачу... да, так и сделаю... завтра... или на следующей неделе." Чарли сжимает виски. Это чужое грязное белье, что ей приходится нюхать изо дня в день. Как от него избавится? Она старается выудить из огромного косяка только свои мысли. И через минуту, две, у нее получается заглушить бессвязный поток. Она тяжело вздыхает. Смотрит на дождливую погоду за окном. На затянутое небо. Это спасение для Нью-Йорка. В городе, где не существует весны. Когда после зимнего сезона, температура во мгновение подскакивает до тридцати градусов. Когда дело усугубляется загазованностью, огромными пробками, большим количеством людей, половина из которых туристы. Несколько дней дождя и сильный ветер в такое время, это как манна небесная.
- Так ты расскажешь мне про зеркало?
Чарли подскакивает, в который раз пугаясь голоса Лиры, словно тесаком, разрубающим ее размышления. Она отвечает не сразу. Смотрит на руки Фазана, по которым черными татуировками сползают змеи. Их выженные туловища, заканчиваются под локтями. Эти головы с раздвоенными языками. Да она больная до этих тварей! На ее груди, словно колье, надпись - "All that remains*1".
- Про зеркало позже. Сначала мне нужно встретится с Карой.
- Слушай, да ты наглая сучка! Кара, она такой же идол для аберраторов, как Папа Римский для католиков. А ты взялась черте откуда, не блещещь какими то супер способностями, и хочешь тут же попасть в высший эшелон!
- Я вряд ли могу создать из воздуха пистолет, который будет стрелять как настоящий, на это не хватит силы моего воображения, но у меня есть вполне реальный, и его пули снесут твою бошку не хуже фантазии.
Чарли говорит как можно спокойнее, и Фазан смотрит на нее из под бровей, ее губ слегка касается улыбка.
- Колибри, ты для того проделала тот акробатический трюк с окном, рискуя собой вытащила меня, что бы сейчас пристрелить в моем же доме?
- Нет. Я просто хочу сотрудничать.
- А вот она вряд ли захочет с тобой встречаться. У Кары есть дела поважнее.
- Да? Важнее, чем то, что я знаю об УПФ?
- Что?
- Может быть я знаю, как его обмануть.

Они спускаются в нью-йоркскую подземку. В эту огромную запутанную паутину, раскинувшую сети под и над городом, полосуя улицы металлическими эстакадами. 468 станций. Глобальная транспортная система, соединяющая три острова и единственную материковую часть города - боро*2 Бронкс. Сложный организм, по чьим двадцати шести венам-маршрутам, проходящим через девять линий, в свою очередь порезанных на три-четыре пути каждая, плывут поезда. Пути - экспресс и локальные, позволяющие выбирать с какой скоростью ты хочешь добраться до места. Этот город, он разбросал себя по островам, но он един под землей. Он врос в грунт железнодорожными путями.
Они сели на станции Кингс-Хайвэй и едут сейчас по экспресс-маршруту линии Бродвей. Будем на месте через двеннадцать минут. Так сказала Фазан. Чарли точно не знает. Она не в курсе куда они едут, но уверена, что в коце ее ждет свидание с Карой. Ее слова об устройстве предаставили ей такое право. УПФ - головная боль аберраторов, от которой пока не спасла ни одна таблетка. Сказать, что Чарли знает рецепт исцеления, сильный ход, как сверхсекретный пятизначный код доступа к верхушке оппозиции. Точно ли к оппозиции? Она тоже не знает. Что вообще с точностью может утверждать этот пульсирующий мозг, который не может управлять сам собой. Боящийся зеркал. Всего мира вокруг. Не смотрящий в глаза из страха, увидеть там свое отражение. Загляни туда еще раз, если хочешь, если же нет пропусти следующий абзац.
" Я слышу стук сердца, оно просто качает кровь или действительно служит источником всех наших радостей и мук?... губная помада от Бьюти Стар...что это? это мое? нет, скорее девушки напротив... так, что там насчет сердца... она прочитала сообщение, я знаю, почему не ответила?... опять не мое... может у нее не было времени... боже прекрати! думай в своей голове, не надо делится со мной. хрен с ним, куда мы едем?... черт я забыла покормить Тоби... какой нахуй Тоби?! если бы она мне сразу сказала, куда мы направляемся, я бы могла предупредить ОКО, а так им придется... хах, Либи правда думает, что я поеду на собрание в честь дня рождения ее гребанного клуба!... им придется действовать в последний момент, они могут опять не успеть, Кара всегда выскальзывает как мыло из рук... я лучше выпью пивка с парнями в боулинге... но на этот раз мы должны ее поимать, я больше не хочу... le lit, le fauteuil, la chaise, la commode, la table, l' armoire, le canape*3 эээ полка, полка, как же эта полка, черт! никак не запомню!... учавствовать в этом геноциде... а с другой стороны, я ведь сразу предупреждал... боже, когда мы приедем?... может подсыпать ему клофелина... заблокироваться, заблокироваться... по ходу я реально разбухла, все, со следующего дня считаю калории... Чарли, мать твою! возьми себя в руки!...приехали."
- Приехали, Колибри, пошли.
Они выходят из под земли, из маленькой ямки, прорубленной сбоку кипящей жизнью улицы. Два столба с лампами и надпись "Subway" слева на небольшой лестнице из преисподней. Все, что указывает на то, что здесь есть вход в метро. Подземка в Нью-Йорке - это не музейный экспонат, не произведение искусства. Это удобное средство передвижения, старающее занять как можно меньше места, в и без того перегруженном городе.
58-ая улица. Самый восток Манхэттена. Пройти еще немного в сторону, с которой ветер несет влагу, и ты окажешься перед узким проливом Ист-ривер с видом на остров Рузвельта. И они идут туда. Мимо толпы, мимо запаха хот-догов, мимо японских и китайских ресторанов. А Чарли кажется, что они проходят мимо ее жизни. Такой какой она должна была быть. Они идут мимо навеса с фруктами, где торгуют те, кто еще недавно прибыл сюда из развивающихся стран за лучшей долей. Мимо магазинов одежды, придавленных мостом, под которым они расположены. Этот мост уходит вверх, цепляясь другим концом, поглощенным туманом, за Лонг-айленд. Его середина держится на массивных опорах, втаптывающих остров Рузвельта в воды пролива. Именно над этой узкой полоской земли между Манхэтенном и Лонг-Айлендом, висит облако тумана, не позволяющая разглядеть ни одной постройки на острове. Чарли берут сомнения по поводу его реальности. И дело не только в том, что на дворе середина мая и 23 градуса тепла. Он, как сгусток мрачной энергии, как проклятие нависшее над маленьким клочком земли.
Чарли всматривается вдаль. Странное чувство тревоги зарождается где то в груди, и тяжелым комом застревает в горле. Рузвельт-айленд - крошечный отросток города, отделившийся от всех и ,затерянный между его большими братьями. Но на нем живет достаточно большое количество людей. Она косится на Лиру, и у той на лице написано восхищение. Оно затерто в ее мимические морщины, в густой слой тональника, и если всматриваться совсем глубоко, в самое сердце. Кумир внутри нее. И Чарли догадывается кто именно.
- Здорово!
Чарли чувствует хлопок по спине, такой сильный что ей вышибает дух. И она дает волю мгновенному рефлексу, прорубающему ее рукой воздух, там где должна быть голова агрессора. Но этот некто уворачивается с такой скоростью, что Чарли остается только отпрянуть назад в ожидании еще одного удара. Но ничего не происходит. Эта девушка, напротив нее. Волны рыжих волос. Глубина ярко-зеленых глаз. Эта улыбка. Приподнятая бровь. Она жует жвачку и косится на Фазана.
- Ты конечно говорила, что она дерганая, но что бы настолько!
Чарли вспоминает. Да, ей же надо отправить сигнал. Подать знак как можно скорее, пока Кара здесь. Но тогда была таблетка, и птица получилась легко. А сейчас... эти мысли сотен посторонних не дают ей сосредоточится. Еще страх. Невероятный страх, обрушившийся на нее словно цунами, когда эта рыжая девушка появилась так неожиданно близко. Чарли хмурит брови, она напрягается. Дымка. Череп и кости. Черная дымка. Боже, еще надо представить место! Зал ОКО. Так... столы... компьютеры... стулья...
- Ты что, в туалет хочешь?
****ь! Кара вторгается в ее фантазию, обрубая провод, по которому Чарли пыталась передать сигнал. Кара морщит красивое лицо, потом криво улыбается.
- Ты знаешь - я ведь могу представить, что ты умеешь летать?
Чарли сглатывает. И тут же чувствует, как ее тело начинает терять вес. Как земля уходит из под ног. Как ее подхватывает воздух под ступни и поднимает вверх.
- СТОЙ!!! - она слышит свой истошный крик. Здесь, на узкой Саттон-сквер, выходящей прямо на Ист-ривер, почти нет людей. Но некоторые выглядывают из своих окон. И сразу же прячутся обратно. А кому есть дело?
Кара смеется.
- Ладно, ладно, что ты так орешь?!
Лира аж заходится дрожью от возбуждения. Она восторженно смотрит на Кару и подражает ее смеху. И их хохот сливается в один, а их мысли образуют непрерывающуюся строку субтитров, как на канале новостей, сливаются в одно бесконечное слово, а затем и вовсе размазываются в сознание девушки, превращаясь в неразборчивое пятно.
- Я могу представить тебя в полете, Колибри. Могу заставить тебя почувствовать эйфорию, поднять тебя на такую высоту, с которой виден весь город, да что там, вся Америка! А потом я могу отвлечься, это естественно, ведь я тоже человек, и ты упадешь с такой высоты, что сольешься с этим асфальтом, и тебя никто не найдет. А все потому, что ты летаешь лишь в моей голове.
Чарли рассчитывала, что будет легче. Что она придумает какую-нибудь небылицу про УПФ, пока Алекс и Симона не приедут. Но их нет, и скорее всего потому, что у нее не получается подать знак. Она даже не может ничего передать им словами. Ее микрофон не включается, она не знает почему, но он не работает. А телефон, это смешно, но он разрядился. На ней маячок, но это дает лишь уверенность, что ее мертвое тело будет найдено, где бы оно ни оказалось. Она не знает, как бороться с блокатором фантазии. Может быть потому, что никак. Ей нечего сказать. Но она говорит.
- Я знаю кое-что про УПФ.
- Да ну! - Кара хмыкает. - Посмотри-ка на этот туман над островом Рузвельта. Что ты думаешь?
- Что он создан тобой.
- Ну охренеть! - девушка округляет глаза и качает головой. - Да ты соображаешь, птичка! Ты знаешь, несмотря на размеры, такую штуку создать не сложно. Это же просто бесформенное облако без каких -либо четких линий. Слои влаги в атмосфере. Представить такое может любой.
- Зачем ты это сделала?
- Тшш - Кара цокает и закатывает глаза. - Ну не перебивай ты меня, Колибри! Ну какого хрена, я же рассказываю!
Чарли молчит.
- Вообщем представить обычный туман, это детский сад, но ты же не думаешь, что я на этом остановлюсь.

Если ты окажешься посередине Рузвельт-айленда, то сможешь увидеть оба его берега с двух сторон. Ты увидишь, как аркой в небе,вечной радугой, нависает над ним мост Квинсборо. Увидишь, но только не сегодня. Сегодня над островом плывет такой густой туман, что с трудом можно различить очертания собственных вытянутых рук. В прогнозе погоды его конечно не было, а сейчас это скопление воды в воздухе, объясняется только лишь высокой влажностью.
Эта интеллигентного вида, дама, с высоко поднятым носом, Мэгги Консидайн, рожденная в дождливом Лондоне, и такая погода ей как воспоминание о корнях. Она идет практически наугад. Неважно куда, можешь представить, что к подруге. Стук ее каблуков, отраженный от невидимых в тумане стен, возвращается к ней. На улице пустынно. Но Мэгги улавливает правым ухом, нечто похожее на шепот. Несколько слов, заставивших женщину широко раскрыть глаза. Она останавливается и напрягает слух в надежде, что ей просто кажется. Но это происходит вновь. Такой родной голос из зыбкой стены тумана. Голос, давно мертвого человека. Голос ее сына. "Ты представляешь, Хэйвуд взял меня на работу!" - слышит она. Мэгги молчит. Она стоит в ожидании своих мыслей по этому поводу, которые так медленно, словно искалеченные, ползут к мозгу. А потом она кричит. Она зовет своего сына. Она пытается вернуть этот голос. Но его больше нет. И Мэгги Консидайн падает на колени в рыданиях.
На другом конце острова Рузвельта происходит нечто похожее. Эйприл Уиллер выносит мусор. Это глубоко несчастная, сорокалетния женщина, утрачивающая последние остатки былой красоты. Она несет несколько пакетов к мусорным бакам уверенным шагом. Потому, что точно помнит где они стоят, и эта беспроглядная завеса ей не помеха. И когда она уже поднимает руку с мешком, готовясь забросить его в бак, Эйприл резко останавливается. Она слышит нечто невозможное. Голос своего покойного мужа прямо над ухом. "Эйприл, я жду тебя." Она поднимает голову, но над ней только сгусток тумана. И она думает, что он там, вне зоны видимости. В этих облаках. И она зовет его, и бежит сама не знает куда.
А потом кто-то слышит голос своего дедушки, покинувшего  этот мир лет -дцать назад. И он тоже бежит вглубь висящей в воздухе влаги на поиски мертвеца. И так происходит везде. По всему узкому земельному участку в проливе Ист-ривер. Люди носятся за голосами покойников.
Чарли слышит это с берега Манхэттена. Как туман говорит разными голосами. Как он называет какие то имена. И потихоньку люди вокруг начинают обеспокоенно перешептываться, Толпа стекается к краю острова, и всех их взоры обращены на туман, закрывший собой все происходящее. Они не верят своим ушам. Кто-то достает мобильник и снимает на камеру. Дети начинают плакать, а одна женщина вдруг кричит. А потом все слышат вой сирены машины скорой помощи там, где то под орущим на все тембры и тональности, туманом. Чарли смотрит на улыбающуюся Кару.
- Прекрати, иначе я ничего не расскажу об УПФ.
Она раздраженно отвлекается на Чарли, и голоса по ту сторону пролива смолкают.
- Ты что, слепая? Ты не видишь что я могу создать?! Думаешь меня остановит какая-то жалкая машина?
- Зачем?
- Что зачем?
- Для чего это нужно? С твоим даром можно помогать людям.
- Я и помогаю. Я даю им возможность услышать тех, кого они уже и не надеялись услышать вживую.
- Ты ненормальная.
- Браво.
- Когда-нибудь тебя поимают, Кара. Ты не сможешь скрываться вечно.
Она пожимает плечами.
- Я и не скрываюсь.
- Я тоже аберратор. Я знаю, на что способна. Конечно не в той степени, какой ты, но все же. Я знаю, что могу создать практически, все что хочу. Но у меня есть принципы. Я не позволяю себе заходить далеко. Ты слышала о совести, Кара?
- Да.
Рыжая девушка смотрит куда то сквозь Чарли.
- Слышала я об этой стерве. Я слышала, что она любит приковывать человека к стулу и загонять под ногти пятисантиметровый стержень. Но я ее не встречала, а если встечу - набью морду - говорит она.
И Чарли собирает последние силы. Она напрягает мозг. Черная дымка. Череп. Кости.

                ***

ОКО смотрит на город. Оно следит за ним, выискивая в его улицах и подворотнях отклонение. Даже глубже, шарит по лабиринтам человеческих извилин. Оно ищет нестандартное, необъяснимое. То, что называют чудом, а иногда ночным кошмаром.
На двадцать седьмом этаже небоскреба на Уорт-стрит очень жарко, несмотря на хорошую вентиляцию. Здесь кипит работа. В главном зале спецагенты уткнулись в компъютеры, оставив радости жизни на потом. Они вытряхивают из базы данных все, что та может предложить. После нападения на бруклинский улей, на их шахматной доске появилось несколько, до этого неизвестных фигур. Из тех, кто сидит сейчас в специальных камерах, наполненных волнами, блокирующими области фантазии в голове, ОКО всех знало раньше. Оно уже заглядывало в закоулки их сложных мозговых систем. В базе отдела контроля за отклонениями для них уже отведены места. А вот среди тех, о ком они рассказали, оказались личности, на которых взгляд ОКО еще не падал.
Сшивы заполяются новыми лицами. Новыми не самыми счастливыми биографиями. У каждого аберратора есть бзик в голове, как и у любого обычного человека. То, что ему больше всего нравится, от чего он фанатеет. Фантазии на излюбленные темы получаются лучше всего, реальнее остальных. Человек, который видел жирафа только на картинках, не может с достоверностью воссоздать это животное в воображении. Поэтому у абераторов, которые занимаются не своим делом, в реальности выходит что-то вроде наскальных рисунков. Так что, если ты увидишь кривого жирафа, сошедшего будто бы с иллюстрации к детской книжке, стоящего посреди оживленной улицы, скорее всего это произведение аберратора, никогда не увлекавшегося живой природой.
Поэтому Том Леттерман, по кличке Каскадер, обожающий киношные спец-эффекты иногда устраивает мини-катастрофы, разрывающие асфальт прямо на одной из дорог недалеко от Брайтон-бич. Он любит подбрасывать машины, припаркованные на автостоянках, высоко в воздух и прокручивать их по несколько раз, прежде, чем уронить на землю, закопав на половину в грунт. Любит откалывать кусочки зданий и писать на стенах пятиметровыми буквами фразы, вроде "Никого не осталось кроме меня" и "Они пришли, положив конец этому миру." Постапокалиптические пейзажи, разбавляющие реальность Нью-Йорка, превращающего его в нечто похожее на плакат к новому блокбастеру - это его хобби. И ОКО знает, где его искать, и сейчас пара агентов уже выезжает по направлению к русскому кварталу.
А Мел Фастер, увлекающийся метеорологией, может понизить температуру в микрорайоне Трайбека до пятидесяти градусов ниже нуля в разгар лета. Он может создать локальный шторм в десять баллов, выдергивающий деревья с корнями. И этим Мел тоже выдал свое местонахождение. В Трайбеке скоро появится несколько черных машин с тонированными стеклами.
Тоже самое с Зенитом, который уже в лапах у ОКО. Он фотографирует сознанием. Его мозг может парализировать целую улицу на довольно долгое время. Да, двадцатилетний Филипп Дано, может держать одну и туже картинку в голове, не меняя ни один штрих, не позволяя никому дернуться хоть пальцем, в течении получаса. Попробуй выглянуть окно, вообразить как все вдруг остановилось, вплоть до каждого мускула на лице прохожих. Попробуй держать такое в сознании хотя бы секунду, и ты поймешь, как наша фантазия несовершенна.
Но если ты вглядишься в самую глубь. Если ты, посмотришь в ОКО также пристально, как оно глядит в тебя, то увидишь, что его зрачок состоит из множества других глаз. Одни из них принадлежат Симоне Торрес, которая остервенело бегает пальцами по клавиатуре. Она выставляет нижнюю губу, что бы подуть на прилипшую ко лбу челку. Тоже самое происходит за соседними столами в главном зале отделения. У Симоны, как у одного из старших агентов, есть свой кабинет, но сейчас важно работать сообща, как можно ближе к другим, быть неотъемлимым нейроном одного организма. Алекс рядом. Он крутится на стуле, доводя себя до тошноты, а потом пытается снова сфокусироваться. Детские забавы. Что бы ты знал, Алекс очень ответственный и умный агент, просто он сам решает, что важно в их деле, а что нет. Сказывается долгая работа в отделе, опыт, накопленный годами.
- Надо отрубать голову, что бы тело не могло фун-кци-они-ро-вать. Знаете вы такие слова, полудурки? - он тянет по слогам, разнося свой громкий хрипловатый голос по залу. И откидывается на спинку стула еще сильнее, всем своим видом показывая, что не собирается принимать участие в общей работе. Все стараются не обращать внимание. Хотя кое-кто поднимает глаза в беззвучной молитве, что бы Алекс испарился отсюда на веки. Броди это замечает.
- Эй, Коллин, Аллах тебе не поможет. Я буду сидеть здесь пока до ваших тупых задниц не дойдет, что надо попытаться связаться с Чарли.
- Я католик, Броди, и я молюсь Иисусу, что бы твоя задница работала где-нибудь в другом отделе.
- Хочешь расскажу тебе охуительную историю, Коллин?
- О, Боже, я прошу, за всех, кто в этой комнате, забери этого человека к себе!
- Слушай значит. Жил-был один умный человек. И вот однажды он уверовал в Господа и отупел. Конец!
- Алекс, бьюсь об заклад - тебя зачали на спор.
Алекс встает на ноги.
- Я надеюсь, ты не будешь спорить, что религия убивает тысячи людей.
- Да успокойтесь! Броди, с какого хрена ты вдруг начал религиозные баталии? - Симона отрывается от экрана.
Мужчина садится обратно на стул, при этом притворно кладет руку на грудь.
- Ох извини, Мона, я не заметил, что ты записалась в клуб защитников набожных идиотов.
- Не надо навязывать мне свои взгляды! И то, что ты путаешь католицизм и мусульманство не делает из тебя атеиста, Алекс. Наверняка в страшные минуты, которых на твою жизнь пришлось достаточно, ты сам того не замечая взывал к Господу- говорит Коллин.
- Ты мне еще проповедь здесь прочитай! На то, что я их путаю есть одна причина - они все приносят одинаковый вред, хоть ты веришь в человека, ходящего по воде, хоть в многорукого слона. Наиболее религиозные страны являются самыми отсталыми. Отрывайся иногда от священных писаний и читай статистики. Можешь сесть на бесплатный паром, курсирующий между Манхэттеном и Стайтен-айлендом, возможно ты заметишь, что в городском пейзаже не хватает двух башен для полноты картины.
- В этом твоя проблема, Броди. Ты не умеешь сдерживать свою ненависть. Когда происходит какая-либо трагедия так или иначе тебя затрагивающая, ты распространяешь свою злость, как чуму. На целую нацию, затем на целую религию, а потом и на всех верующих вообще. Скоро дело дойдет до всего человечества. Ты не можешь остановится.  Ты даже ненавидишь целый вид, как в случае с аберраторами. Никто кроме тебя не питает к ним таких чувств, хотя все мы страдаем одинаково. Один вопрос, Алекс, почему же ты так рвешь за свою племянницу, ведь она такой же урод, как и они все!
-  Заткни лучше пасть, пока из нее не начали вылетать зубы!
- ТИХО!
Этот голос, как холодный душ, обливает всех в зале. И ты можешь заметить, как от некоторых присутствующих повалил пар. Реннер, как всегда внушительный и серьезный. Он одаривает всех взглядом стальных глаз. Затем спокойно, но жестко произносит.
- Броди и Торрес, ко мне.
Симона, поджав губы, выходит из системы. Она мечет искры в сторону Алекса.
- Молодец, придурок.

Реннер стоит к ним спиной и смотрит в окно. Пара старших агентов видят только его руки, обхватившие одна другую. Они ждут. Наконец тишину разрывает на куски, звенящий металлом, голос.
- Броди, я не потерплю такие настроения в моем отделе.
- Я уже понял, что погорячился, сэр.
- Еще раз это повторится, и я вынужден буду уволить Фрэнсиса.
- Это я начал, сэр...
- Я знаю, но уволить тебя я не могу.
Реннер попадает в самое яблочко. Он знает Алекса очень хорошо. Знает его вплоть до самих принципов, что лежат так глубоко в душе каждого. Броди никогда не подставит своих, даже если он кого-то на дух не переносит.
- Я позвал вас потому, что у нас серьезная проблема.
Серьезная проблема... Агенты не слышали этих слов вот уже целых двадцати минут, и Алекс хмыкает, на что получает два злобных взгляда под дых. Он надевает маску, специально подготовленную им на случай серьезной проблемы.
- Мы вас слушаем - он говорит это настолько нарочито серьезно, что даже у Реннера на секунду можно было засечь подобие улыбки.
- Сегодня от нас ушел Перрино.
Как обухом по голове. На самом деле нисколько не удивительно. Все агенты, связанные семьями, рано или поздно уходят, но Доминик...
- Кара что-то сделала с его дочерью?
- Встретилась с ней лично у фонтана Бетесда в Центральном парке. У Брии до сих пор шок после этого разговора.
- Сука! Я говорил! Надо искать Кару! Почему мы столько времени убиваем на этих второстепенных персонажей? Без королевы они ничто. Почему я до сих пор не знаю, где Чарли?
- Мы уже дали запрос на камеры, что бы проследить за Карой. Что касается Дэвис, мы так и не получили от нее знака, и пока его не будет, мои люди не станут бесцельно разъезжать по городу. Мы должны искать Холидея, пока еще есть надежда на то, что он жив.
- У нее не работает микрофон - вставляет Симона. - Телефон отключен. Возможно знак не получается отправить сюда. Вы же сами в курсе, как тяжело реализовать фантазию в месте, которое не видишь. Надо представить его в деталях.
Алекс с удивлением смотрит на девушку. До этого момента он был уверен, что Симона относится к Чарли с крайним недоверием. Он одобрительно кивает.
- Но она была в этом отделе тысячу раз. Она тренировались. Она знает зал ОКО до последнего подлокотника - говорит Реннер.
- Слушайте, Чарли никогда не была особенно сильным аберратором. У нее с этим проблемы и...
- Сейчас у нас одна большая проблема, Броди, она стоит под нашими окнами...
Раздается стук и сразу же голова одного из агентов, заглядывает в дверной проем. Реннер раздраженно выкрикивает:
- Ну что еще?!
- Сэр, вы должны это видеть.

В общем зале прямо под потолком образовывается туча. Она закручивает воздух, превращая его в черные сгустки. Ты видишь, как ломается реальность. Как она борется, пытаясь не пустить нечто инородное, не дать места новой дороге, не отмеченной на карте этого мира. Но она не справляется. Это нечто обретает форму. Череп. Кости. Череп и скрещенные кости из черного дыма под потолком ОКО. Искрящиеся. Тут же исчезнувшие, не в силах более бороться с настоящим. Сигнал.
- Пол, местонахождение Чарли, быстро! - Алекс реагирует мгновенно.
- Я уже знаю - Саттон-сквер, восток Манхэттена, окончание 58-ой. Только, что с нижних этажей поступил звонок, что от туда люди видят, как над Рузвельт-айлендом образовался говорящий туман.
Алекс и Симона не задерживаются. Они не ждут приказа. Выкрикивают имена тех, кто поедет с ними. Но Реннер опять заглушает их голоса своим.
- Коллин Фрэнсис, собирай команду и езжайте. Броди и Торрес. У меня для вас другое задание.

Машины ОКО приезжают на место, выгружая агентов на узкую Саттон-сквер, никогда не держащую на себе столько людей сразу. Над Рузвельт-айлендом больше нет тумана. Он рассеился вмиг, оставив после себя лишь недоуменные взгляды толпы. Это было, как флэшмоб. Как-будто весь Манхэттен вдруг решил принять ЛСД. Что же произошло с жителями узкой полоски земли в Ист-ривер пока никто не знал.
Сигнал с маячка Чарли уводит в заросли кустов. И Фрэнсис уже понимает, что девушку он там не найдет. Он достает из переплетенных веток и листьев устройство, очищая его от грязи.  Коллин оборачивается к остальным.
- Броди придется услышать плохие новости. Либо его племянница в плену у аберраторов, либо она решила к ним присоединится.

*1 All that remains (англ.) - все, что остается.
*2 Боро - система административного деления города Нью-Йорк.
*3 Le lit, le fauteuil, la chaise, la commode, la table, l' armoire, le canape (франц.) - кровать, кресло, стул, комод, стол, шкаф, диван.