Я - стиляга

       Нельзя сказать, что они ворвались в нашу жизнь. Нет, в 1950-ые годы стиляги появились в Москве как-то незаметно, без эффектов.

       На голове впереди – высокий кок, сзади – длинные волосы. Маленькие усики. Очень узкие брюки – трузера – типа "дудочки", длиннополый широкоплечий пиджак – джакеток. А ещё – яркий жёлтый галстук  – таёк – с драконом или с пальмой и обезьяной, ботинки  – шузы – на толстой подошве из жёлтой микропористой резины – "манная каша". И, конечно, – эта особая походочка, которую надо видеть: замедленные развинченные движения в вперевалочку, раскачиваясь из стороны в сторону и с безучастным скучающим взглядом по сторонам.

       Вы, может быть, скажете:

       – Это же некрасиво, неэстетично, вульгарно!

       А я с Вами согласен. Да, некрасиво, неэстетично, вульгарно. Но только почему же тогда и мне так хочется им подражать, быть в чём-то таким же, как они? Почему меня не останавливают даже пародии на стиляг:

          "Вид небрежен мой, кок блестит от бриолина,
           Ношу я стильный атомный пиджак.
           А ничего, друзья, что пиджак немного длинный –
           Зато ведь я – порядочный чувак"?

Нет, не останавливают. И я уговариваю маму, и в Краснопресненском универмаге мы покупаем стильный жёлто-коричневый длиннополый пиджак с широкими накладными плечами, с большим разрезом на груди, с застёжкой на одну пуговицу и с большими накладными карманами.

       Ура! Теперь я тоже, как они, выделяюсь из однородной серой массы граждан! Я – такой же, как они. Теперь я – стиляга!

       Но надо выделиться и ещё чем-нибудь. И я отращиваю длинный ноготь на мизинце, как у Конфуция на картинке в учебнике истории.

                *     *     *
       А стилягами их называют не только за то, что они придерживаются нового, вызывающего стиля в одежде, а ещё и за их необычный стиль в танцах.

       Вот, например, сегодня в нашей школе № 83 – танцевальный вечер. Мы – на пятом этаже, в Актовом зале. Медленные бальные танцы – падекатр, падепатинер, падеграс, вальс – чередуются с быстрыми, танго – с фокстротами. Чинно и размеренно движутся пары по кругу в одну сторону, против часовой стрелки, успевая совершить полный оборот по залу за то время, пока звучит танцевальная музыка.

       Но вот в дальнем углу зала – оживление. Это группка ребят перешла на стиль. Вихляя и высоко закидывая ноги, они выписывают какие-то странные фигуры, делают сложные и нелепые движения. Вокруг этой группки ребят образовался кружок любопытствующих, которые с интересом наблюдают за тем, что те вытворяют. Я тоже пытаюсь стилять как умею.

       Но скоро появляется строгая учительница математики Ирина Георгиевна, наш классный руководитель:

       – Ребята! Стилем нельзя! Расходитесь! Быстро!

       И мы расходимся по сторонам, растворяемся среди нетанцующих и стоящих у стен зала.

       Но через некоторое время, уже в другом углу зала, опять собираются стиляги, и всё повторяется:

       – Ребята! Стилем нельзя! Расходитесь! Быстро!

       И так весь вечер.

                *     *     *

       А стиляги не только одеваются иначе, чем другие, и танцуют не так, как другие. Они ещё и говорят по-своему, на им только понятном жаргоне, ну вот примерно так:

       – ХилЯем по Броду. ЛУкаем. КнОкаем – клёвая чувиха. Подкатили, закадрились – а непруха, не пёрло, и облажались: смурной жлоб – олдОвый, в хЭтоке и совпаршИве – чуву склеил. Мы не разбазлАлись – скочумАли без кИпеша. ОтхилЯли в "Москву". ДрИнкали, кирнУли, поберлЯли. МАнюшки, бАшли у нас были. Жорик лабАл ахЕнно! Оторвались по полной – и по хатам.

       В переводе на русский язык это означает:

       – Идём мы как-то по улице Горького. Смотрим по сторонам и видим – очаровательная девушка. Попытались поухаживать за ней, но ничего хорошего из этой затеи не получилось, потому что какой-то незнакомый нам парень – взрослый, в шляпе и одежде от "СовПошива" – переманил её. А мы не стали выяснять с ним отношения, отошли спокойно и отправились в ресторан "Москва". Там выпили, вкусно поели. Деньги на это у нас были. Георгий Гаранян играл ну просто великолепно! И мы неплохо провели это время, а потом разошлись по домам.

                *     *     *

       Вообще-то, похоже, что этот жаргон стиляги переняли у музыкантов-джазистов. Тут интересно то, что само слово "джаз" употреблять нельзя: не то чтобы оно запрещено, а просто не рекомендуется. Потому что, как сказал Максим Горький, "джаз – это музыка толстых", и вообще это – "тлетворное влияние Запада". Ну вот, например, появилась в продаже грампластинка с эффектной джазовой композицией "Звуки джаза" известного советского композитора Александра Цфасмана. Так слово "джаз" в названии этой музыкальной пьесы сочли недопустимой крамолой, и в последующих тиражах пластинки она уже стала именоваться как "Быстрый танец". А потому что джаз – это не наше, не советское: "Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст".
       А к джазовой музыке народ потянулся ещё и потому, что уж очень наскучили пресные "радиокомитетские" песни типа дуэта Нечаева и Бунчикова:

                Летят перелётные птицы
                В осенней дали голубой,
                Летят они в дальние страны,
                А я остаюся с тобой,
                А я остаюся с тобою,
                Родная моя сторона:
                Не нужен мне берег турецкий,
                И Африка мне не нужна.

      А как раз Африка-то и нужна! Нужны ритмы, энергия, эмоции, страсти. А их пока нет. Из джазовых произведений, иногда звучащих по радио, пока можно услышать только Цфасмана да Варламовские "Неудачное свидание" и "На карнавале". Это – из советских. А из зарубежных – "Серенада Солнечной долины" с оркестром Глена Миллера, "Сан-Луи блюз", "Рэгтайм Пятой улицы", опера "Порги и Бесс" Джорджа Гершвина. А ещё есть у меня грампластинка "Домовой" Дюка Эллингтона. Да что-то слышали о Луи Армстронге, Элле Фитцджеральд, Эдди Рознере и Олеге Лундстреме. Вот и всё. Вот она – "богатая" (в кавычках) палитра наших познаний о джазе. То есть очень скудно.

      А то, что запрещено, то, как известно, особенно привлекает. В поисках запретного плода включаю радиоприёмник, кручу ручку настройки, переходя с волны на волну, а из динамика вместо музыки – только рокот и неприятный для слуха шум. Это – шумовые организованные помехи от "глушилки" – радиопередатчика, установленного на высокой башне за прудом.  К несчастью, я живу рядом с этой "глушилкой", которая шумит, чтобы советские граждане не могли слушать "вражескую пропаганду" западных радиостанций, всяких там "Би-би-си", "Свободная Европа", "Голос Америки" и прочих. Вот и кручу я ручку настройки, переходя с волны на волну.

                *     *     *

       Наш класс –  10-ый "Б" – на пятом этаже. А рядом – Актовый зал. А в зале – чёрный рояль. Поэтому на большой перемене мы всем классом врываемся в зал и облепляем со всех сторон этот рояль. Валентин Гольцев откидывает его крышку, и, заглушая его громкий аккомпанемент, мы кричим – нет, мы истошно орём: "А буги-вуги! Буги-вуги!" В экстазе бьём кулаками по роялю, прыгаем вокруг него, носимся по залу, как чумовые. В какой-то момент наш шум и грохот доходят и до третьего этажа, до учительской. И тогда в зале появляется наш классный руководитель, строгая Ирина Георгиевна, и загоняет нас в наш класс.

       Мы разрядились. Но не совсем. И поэтому, когда выходим после уроков из школы, кто-нибудь обязательно выдаёт тираду из американского кинофильма "Серенада Солнечной долины":

              – Падн ми, бой! Из зэт зэ Чаттануга Чу-Чу?

А мы все дружно, а главное – громко, подхватываем и орём что есть мочи:

              – Трэк твэнти найн.
              – Бой, ю кэн гИмми э щайн?

       Люди на улице оборачивается на нас. А нам только это и нужно: нужно обратить на себя внимание, эпатировать. И запевала продолжает своё соло:

              – Ай кэн эффОд
                Ту бОуд э Чаттануга Чу-Чу,
                Айв гот май фэа
                Энд джаст э трифл ту спэа.

И тут мы все – и как можно громче – кричим:

    – Ю лив зэ Пэнсильвэнья-стэйшн бОуд э квОтэ ту фо,
      Рид э мэгэзин – энд зэн ю ар ин БалтимО,
      ДИнэ ин зэ дАйнэ – нАфинг куд би фАйнэ,
      Зэн ту хэв ё хэмн эгс ин КэролАйнэ …

       На этом наш ор обрывается, потому что дальше текст мы не знаем. Но это и не так важно: ведь мы выдали всё, что знаем, мы накричались, выплеснули свои эмоции и теперь можем спокойно расходиться по домам. Мне идти до дома дольше всех – полчаса, – и всё это время в ушах так и звучат эти "Падн ми, бой!" и "Буги-вуги!".

                *     *     *

       Вот я миновал Трубный завод № 4, а за ним и пруд. За прудом вижу вышку нашей "глушилки". Это она создаёт искусственные помехи в радиоэфире и не даёт нам слушать зарубежные радиостанции и полузапрещённый джаз. Вот и приходится поэтому покупать музыкальные записи на чёрном рынке у сомнительных личностей.

       Для этого приезжаю я на Большую Пятницкую улицу. Здесь, недалеко от станции метро "Новокузнецкая", в доме № 11 – магазин "Радиотовары", а в нём можно купить нужные конденсаторы, резисторы, радиолампы и даже дефицитные корпуса для самодельных портативных транзисторных радиоприёмников. В торговом зале народу полно, но в этой толкучке можно легко найти продавца самодельных нелегальных записей. А в этот раз он и сам подходит ко мне и, опасливо озираясь по сторонам, негромко предлагает:

       – Есть клёвые записи. Закачаешься! Выйдем?

       В знак согласия я утвердительно киваю головой и, соблюдая требования конспирации, выхожу вслед за ним и иду за ним, держась на почтительном расстоянии от него, чтобы нас не засекли бдительные милиционеры в штатском. Я понимаю, что за такое "нарушение правил советской торговли" в тюрьму меня не отправят, но проблемы у меня могут быть немалыми.

       На улице парень поворачивает направо – и я за ним. Он – под арку во двор, и я за ним. Под тёмным сводом арки парень останавливается, поворачивается ко мне и широко распахивает своё пальто, во внутренних карманах которого – чёрные плёнки, согнутые в цилиндры.

       – Во, выбирай, – предлагает парень.

       А как тут можно выбирать? На вид они все – одинаковые. Парень достаёт какую-то из них и говорит:

       – Бери эту. Закачаешься!

       – Сколько? – спрашиваю я.

       – Трёшник, – спокойно отвечает парень.

       Это же почти в три раза дороже магазинной грампластинки! Но что поделать, если в отделе "Грампластинки" магазина этих записей нет? Такие записи называют "музыкой на рёбрах", "роком на костях" или "скелетом моей бабушки". А потому что делаются они на рентгеновских снимках, и на них отлично просматриваются изображения сломанных рёбер, перебитых запястий, деформированных позвоночников и прочих костей человеческих скелетов.

       Дома "я жду с томленьем упованья минуты", когда остаюсь в комнате один, и, предвкушая удовольствие, которое получу от прослушивания очередного джазового шедевра, ставлю приобретённое сокровище на диск электропроигрывателя, осторожно опускаю на "кости" звукосниматель с корундовой иглой, и … О, сладкий миг, где ты? Но что это? Вместо чарующей энергичной композиции – нудная непонятная тягомотина. Какой кошмар! Как же, оказывается, обманул меня тот парень, который под аркой около магазина "Радиотовары" обещал мне: "Закачаешься!"! И хорошо ещё, что на этих "рёбрах" оказалась хоть какая-то музыка, хоть какая-то мелодия. А то ведь, говорят, бывает и так, что вместо музыки услышишь: "Вы хочете мУзык? – Их есть у меня!", а то и просто  мат-перемат. Чтобы не позориться перед знакомыми, я выбрасываю на улице эти "рёбра" в деревянный ящик для мусора.

                *     *     *

       А ушли стиляги так же тихо, так же незаметно, как и появились когда-то. Просто растворились, исчезли. Почему? Потому что пришли "иные времена, мой друг", а с ними – и иные формы общественного протеста.