История Одного Андрогина. 29 Глава

XXIX Глава

Париж
1993 год

- Черт, где же она?
- Мсье Жипам, успокойтесь!

Мужчина лет 45-ти на вид, средней фактуры, с седеющими волосами на голове, не находил себе места от нервов. Молодой женоподобный метис пытался его успокоить.
- Она должна была прийти еще 20 минут назад! Где она? С минуты на минуту начинается показ!
- Мсье Жипам, она успеет. Вот увидите!
- Мне бы твоя уверенность, Карлито.

Мсье Жипам, он же Оливье, достал из кармана своего модного пиджака кусочек дорогой ткани бордового цвета и провел по своему лбу. Молодой Карлито, выглядев спокойным, смотрел на него своими экзотическими глазами и сам внутри себя пытался обладать собой.
- Вы же не думаете, что она позволит себе не прийти на столь важный показ? – говорил он Жипаму.
- Надеюсь. Ибо последним временем она может позволить себе все, что угодно. – обреченным голосом отвечал Оливье.

Из соседних помещений стали доноситься оживленные голоса. Они называли имя Евы, что сулило ее приход. И через несколько секунд она явилась пред глазами менеджера.
- Боже, Ева! Где тебя носило! – встретил восклицанием Еву Оливье, словно скинув груз с плеч.
- Я не Боже! – спокойным тоном сказала Ева, окруженная различным персоналом.

Она уселась на стул перед зеркалом и сказала:
- Быстрее. Сделай мне макияж, папа Карло! Сколько у нас времени, Оливье?

Карлито покорно бросился делать Еве макияж. Оливье, со свойственной ему эмоциональностью, стал разлаживать Еве все по полочкам.
- До показа 5 минут, Ева! Ты в своем уме? Зачем ты меня так подставляешь? И не только меня! Ты подставляешь модный дом и дизайнеров, которых представляешь! По-твоему Валентино был бы рад, не увидев тебя на показе? Ты лицо коллекции! Это осень-зима 1993-1994, а не фотосессия в уборной. А ты так безрассудно к этому относишься! Ты думаешь, тебе все можно? Так что ли?

Пока Оливье читал уже привычные для Евы лекции, Карлито завершал свою магию на лице Евы. Оставалось лишь чуть поправить прическу.
- Да-да. Я слышала это уже миллионы раз! Я знаю, Оливье. Хватит на мозги мне капать! – невозмутимо говорила Ева.
- Ладно, закончили. Только, родная, пожалуйста, постарайся так больше не делать. Я за тебя головой ручаюсь.
- Не волнуйся, солнце! Все будет шик! Вот увидишь! – говорила Ева.
- Все готово. – подоспел Карлито, в очередной раз убедив всех в своем профессионализме.
- Отлично! – сказал Оливье в ответ на слова Карлито, после чего продолжил, - Давай, быстрее! Быстренько надевай свое первое платье. Ты помнишь последовательность?! Отлично! Все, как и обычно. Ты и без репетиции справишься! Удачи! – подгонял он Еву.

На подиуме заиграла музыка. Она знаменовала о начале показа. Первая девушка ушла по ту сторону кулис.
- Господи! Она меня когда-нибудь с ума сведет! – с неким облегчением говорил Оливье, смотря Еве вслед.

Когда она вышла на подиум, это был выход любимого актера на публику. Большинство гостей оживилось, словно приветствуя икону андрогинности. Словно для них было важным наблюдать саму Еву, а не коллекцию.

В этом году ее признали и поставили в один ряд с такими всемирно известными моделями, как Синди Кроуфорд, Линда Евангелиста, Хайди Клум, Клаудия Шифер, Стефани Сеймур. Все они составляли «золотой список» моделей начала 90-х. Они были мечтой любой компании. Однажды Victoria’s Secret хотели сделать фотосессию с тиранами современной моды, также пригласив Еву Адамс. Это был громкий старт без дела для нее.

Ева отказалась, мотивируя это тем, что не фотографируется с другими моделями и вообще не находится в кадре с кем-либо. Это ее принцип. Многих обидело это. Руководство Victoria’s Secret восприняли данный факт сугубо лично. Некоторые модели стали в оппозицию по отношению к Еве Адамс. Они считали ее деструктивной личностью, которая заражает всех своим самовлюбленным эго, своей идеологией «бесполой идеальности», которой не место в моде. Ева же знала, что дизайнерам она нравится. Фотографы дрались за контракт с ней. И она руководствовалась лишь этим. Ей было все равно, что думают о ней коллеги. Главное, что ее хотят видеть на показах, ее зовут на телевидение, ее признают иконой.

Многим нравилась универсальность Евы. Таким не могли похвастаться остальные модели. Ее фригидное лицо, лишенное признаков пола, из которого можно было слепить любой образ: плачевный и грустный, стремительный и сильный, женственный и нежный, радостный и милый. Ее телу подходила любая одежда. Она могла быть манерной леди и денди-мальчуганом, бунтующим подростком и строгой леди. Ее часто завлекали в обоюдные показы. Ева могла показывать как мужские коллекции, так и женские. Единственным табу было лицо.

Ева не позволяла менять его на вкус художника. Она лишала его гендера. Лишь Ева Адамс. Несколько выдержанных стилей макияжа, которые присваивала себе Ева. Только ей принадлежал тот или иной макияж. И бывало, когда незнакомые визажисты были вынуждены заранее учитывать эти «тараканы» Евы, и выучивать для дальнейшего сотрудничества. Ева не терпела новшества в унисексе собственного макияжа. Она приучила к этому весь свой персонал, и приучала мир моды. В случае протеста, Ева бесцеремонно уходила, либо, когда сдавали нервы, бросалась разными предметами (телефонами, пенкой для волос, книгами). Ее буйный характер знали все.

Оливье не раз страдал от этого. Многие отказывались сотрудничать с ним. Но образ Евы Адамс стал настолько сильным в социуме и в его культуре, что он покрывал все: и самого Оливье, и его работу, и все, что не относится напрямую к Еве Адамс. Она все больше становилась тем самым «богочеловеком» на земле, Гермафродитом, Иисусом. Все это определяло ее как Еву Адамс. Не было всемирно известного журнала, на обложке которого не было б Евы Адамс. Не было сезонного показа, где бы ни сиял Гермафродит. Ева была везде и всюду. Если она могла выполнять и две, и три, и больше работы одновременно – она выполняла. Она выжимала из себя все.

Она не позволяла себе быть слабой и ленивой. Она не позволяла себе излишне открываться людям. Единственный и последний раз что-то похожее было во время ее принужденного визита у психолога. Она не хотела быть сентиментальной. Единственное, что она вынесла из кабинета своего первого и последнего в жизни психолога, так это совет об общественной деятельности. Несмотря на весь свой нарциссизм, Ева решила направить часть своей энергии в массы. Чтобы удовлетворить себя. Она знала, что общественная деятельность, направленная на борьбу с дискриминацией лишь усилит ее позиции в социуме. О ней будут говорить не только в контексте моды. Она могла стать идолом собственных убеждений, защищая уподобленных себе.

Ева стала принимать участие в различных сексуальных парадах, поддерживая нетрадиционные сексуальные ориентации, придерживаясь все той же собственной асексуальности. Ева пыталась опровергнуть любые гендерные вариации, призывая смывать границы сексуальных и половых отношений. Она выступала с речами против сексизма и дискриминации направленной на сексуальную ориентацию. Ее бесполая репутация лишь помогала ей в этом. Ева объединяла людей. Находились толпы поддерживающих ее, но и  толпы недовольных ее деятельностью.

Однажды, после напряженных творческих будней, довольная собой, Ева решила взять недельный отпуск. И сказав об этом Оливье, Ева пришла в свой милый дом и наконец-то скинула балласт эмоциональных напряжений.

Она с удовольствием сбросила с себя уже так надоевшие ей туфли на шпильках. Пошевелив пальцами ног, она с удовольствием прохрустела ими, после чего нашла бутылку красного вина и налила себе в бокал. Она вышла на балкон, из которого отлично было видно Эйфелеву башню. Казалось, до нее можно дотянуться рукой.

Ева плюхнулась на раскладное кресло, опрокинув свои изящные ноги на перила балкона, задрав их так, что ее светлое шелковое платье сползло ей к животу, открыв нежные трусики, что никак не беспокоило ее. Она облокотила свою голову о спинку и наслаждалась минутой уединения.

Ева словила себя на мысли, что не отдыхала так с момента самого приезда  в Париж. Теперь же она попивала вино, внимая уличные звуки Парижа, довольствуясь собой, за все то, что она проделала за эти три с лишним года здесь. Она сама не могла поверить в то, что так бывает. Что она может лежать и ни о чем не беспокоиться. Она так забегалась и устала. Причем никто не должен был этого знать. И как только Ева осознала все это, ее домашний телефон зазвонил противным звуком.
- От черт! Та пошли вы! – не сдвинувшись с места, сказала Ева недовольным тоном.

Телефон зазвонил во второй раз. Ева стала чувствовать себя все более раздраженной.
- Чтоб вы провалились! Дайте мне покой! Пяти минут не можете без Евы Адамс!

И когда телефон зазвонил в третий раз, то Ева не смогла стерпеть и со злостной стремительностью вошла в комнату, чтобы снять трубку телефона.
- Да. – сказала она резким голосом.

В телефонной трубке раздался знакомый голос вахтерши, которая связывалась с элитными жильцами данного комплекса по надобности.
- Ах, Жаклин. Надеюсь, у тебя действительно что-то важное, иначе тебе придется искать иное место работы. – сдержанно сказала Ева.
- Мадемуазель Адамс. Некий Генрих Вандерсмайл настаивает на визите.
- Генрих? – удивленным, более добротным тоном сказала Ева, - Пусть проходит! – не раздумывая, продолжила она.

Ева тут же подобрела и посветлела в своих мыслях. Она давно не виделась с Генрихом. И ее удивляло то, что он не забыл о ней, решил навестить. Однажды она видела его в Париже на одном из показов, но максимум, что вышло из их разговора, так это обмен координатами. Впрочем, Генрих всегда был таковым, и от него можно было ожидать дружеского внимания. Он всегда мог напомнить о том, что у кого-то есть такой великолепный друг. И Ева вдохновлялась данным фактом. Она тут же преобразилась и теперь с ее лица не спадала улыбка в ожидании Генриха. Ему нужно было преодолеть пять этажей. И когда Генрих оказался перед Евой, та сразу же узнала его неподдельную улыбку и обняла его.
- Ева! – вскрикнул он в радости, также пустившись в объятия.
- Я так рада видеть тебя, Генрих, что сама не верю своим глазам! – сказала Ева.

Они не отпускали друг друга, как и должны были обниматься старые друзья, не видевшиеся триста лет. Когда же Ева смогла отцепить от себя Генриха, она пригласила его вовнутрь и предложила сесть.

Генрих пришел не с пустыми руками. Он знал любовь Евы к алкоголю, поэтому не мог проигнорировать возможность сделать ей приятное, достав из своей сумки старое дорогое шампанское и шоколадные конфеты. Ева не могла скрыть своего умиления.
- Не знаю, можно ли тебе конфеты… - подшучивая, говорил Генрих.
- Мне все можно! – сказала Ева, махнув рукой на Генриха и свою фигуру.

Генрих открыл шампанское и разлил по бокалам, после чего они с Евой быстро выпили по первой. Налив по второй, они начали разговариваться.
- Уж не ожидала я, что ты решишь навестить меня. – говорила Ева, сидя напротив Генриха, в таком же мягком и уютном кресле, в гостиной.
- Разве я посмел бы этого не сделать? – сказал Генрих, со свойственным ему обаянием, - Раньше у меня не было времени, как бы банально это не звучало. Хотя я очень хотел с тобой встретиться. Вспомнить былое.
- А теперь у тебя есть время?
- Теперь я свободен!
- В смысле? Это почему?
- Я больше не работаю в Париже! К черту!

Ева настороженно поменялась в лице. Немного погоняв шампанское во рту, она скрутила губы в трубочку, сделав задумчивый взгляд. После она глотнула и сказала:
- То есть?
- Я еду отсюда. Еду домой, в Лондон. Буду работать там. Здесь мне делать нечего. Надоело.
- Почему?
- Сложно сказать, Ева. Наверное, я уже получил от жизни все, что хотел. Деньги, признание, слава. Я насытился этим. Мода стала для меня обузой. Хочу заняться свободным творчеством. Мне надоел Париж, его напыщенность, позерство. То напряжение, которое ты чувствуешь здесь ежесекундно.
- И поэтому, ты решил прийти ко мне?
- В некотором смысле. Я подумал, что когда нам с тобой еще выпадет шанс повидаться. – нечто задумчиво говорил Генрих, после чего резко поменялся в лице, и с приветливой улыбкой продолжил, - Кстати, как твои дела? Поведай о своих успехах! А то у всех на устах слышу, но лучше услышать от тебя.

Ева была не против такого поворота разговора. Старый добрый Генрих всегда любил слушать кого-то другого. И Ева, зная это, сказала:
- Как видишь, я в топе! – говорила Ева, словно гладила себя по душевному воротнику.
- Я видел это еще с первого нашего кадра! – сказал Генрих, усмехаясь.

Они пересмотрелись, чувствуя странную ностальгию, словно ожидая друг от друга чего-либо. Ева словила себя на мысли, что должна бы поблагодарить Генриха за проделанное им. Но промолчала. Она допила шампанское в своем бокале и как-то отстраненно сказала:
- Первые полгода в Париже были самыми отвратительными для меня.
- Никто не говорил, что будет легко. Особенно в начале. Помнишь? – снова намекал на прошлое Генрих, наливая по новой.
- О, да! Но я с самого начала знала, что главное – это терпение. Нельзя останавливаться, даже если тебе переломали ноги. Ползи, карабкайся к славе, и к успеху. Ведь для этого я здесь. Я работаю на лучшие мировые бренды, нет дизайнера, который не хотел бы видеть меня на своем показе. Я регулярно попадаю на обложки мировых журналов. Меня приглашают на ТВ. – Ева начала теряться.
- Я рад, что у тебя все получилось! – сказал Генрих, после чего их с Евой взгляды задержались друг на друге.

Не медля, он тут же продолжил:
- Кстати, что там за скандал с Victoria’s Secret?
- Ах, это! – засмеялась Ева, - Эти тупицы хотели, чтобы я позировала в нижнем белье в коллективном снимке, с остальными моделями: Наоми, Хайди, кто там еще был…
- И тебя это смутило?
- Нет, Генрих. Меня не это смутило. Просто у каждой топовой модели есть свои принципы, касающиеся образов в кадре, либо самих фотосессий. Причем у некоторых они действительно причудливы.
- И каковы же твои принципы? – напряг свое внимание Генрих.
- Я никогда не позирую для коллективного фото. В кадре должна быть только я. Или без меня. Но я одна в кадре. Там не должно быть никого иного. А еще я не фотографируюсь в бикини. Топлес – без проблем. Любой участок тела, грудь, соски, хоть без кожи. Но линию бикини я в трусиках не показываю. Максимум – мини-шорты. Такие мои принципы.
- Хорошо. Я понял. Но не кажется ли тебе, Ева, что последний момент мог бы привлечь к себе больше внимания,  если бы ты…
- Нет, Генрих. Не мог бы. В этом и заключается твоя ошибка и ошибка многих фотографов, думающих аналогично. Наоборот. Запретный плод сладок. Людям всегда будет интересно, что же там за хозяйство, которое сокрыто от их глаз. От этого их внимания будет больше, чем от протянутого на ладонях. Нужно уметь играть с людьми. Я знаю, что я делаю. Пусть я не буду соответствовать ожиданиям и запросам, зато я буду сама собой и сотворять вокруг себя свое искусство.

Генрих был поражен словами Евы. Но он все еще не понимал:
- Так, а почему ты не хочешь быть с кем-либо в кадре?
- Хм… - задумалась Ева.

Она знала почему, и ее хитрые глаза выдавали это. Она долго не хотела говорить, но потом сказала, пытаясь сделать это как можно лаконичнее:
- Это было на одной из фотосессий с Малколмом. Он хотел сделать коллективный снимок. Но я поняла, что не должна этого делать. Это сложная история. Давай, не будем об этом. А то у меня слаживается такое впечатление, будто ты меня интервьюируешь. Опустим тему моды.
- Хорошо. – согласился Генрих, улыбаясь.

Он непринужденно мог начать любую тему. Слово за слово. Генрих был отличным собеседником. С ним было интересно общаться и иметь разговор. Ева растворялась в его словах, чувствуя себя все более расслабленной. Сев в своем кресле боком, она перекинула ноги через мягкий подлокотник кресла и скрестила их, отперевшись своей спиной на второй, допив шампанское в бокале. Генрих обратил внимание на изящные ноги Евы, но продолжал глаголить, пытаясь не вникать в природную красоту Евы. Лишь когда он заметил, что Ева стала закрывать глаза, он решил, что пора включать Еву в разговор и спросил у нее:
- Кстати, что там у тебя с общественной деятельностью? Я слышал, ты активно борешься за что-то?..
- Да. Только не «за», а против. Направляю общество против сексизма. Через два дня мне придется выступить в прямом эфире. Так что, если будет время, посмотри.
- Через два дня меня уже здесь не будет. – сказал Генрих, но добавил, - Но постараюсь увидеть где-нибудь в Лондоне.

Они оба усмехнулись.
- Скажи мне, Ева. Разве тебе не хватает мира моды? Зачем тебе эта политика или социология? Насколько я помню, ты хотела быть в первую очередь моделью. У тебя уже есть любимое дело. Зачем тебе иные проблемы?
- Рожден цвести, а затем умереть. Помнишь? Это ты мне говорил.

Генрих усмехнулся и покивал головой. Ева не могла быть другой, и он знал это. Он вдруг почувствовал, как ему захотелось домой. Он смотрел на Еву и думал об этом.
- Я скучаю по Лондону. – сказал он, - Помню, когда я еще все только начинал, молодой, амбициозный парень. Во мне кишило летучими мышами грез. Мне было всего лишь 16. Я оканчивал школу фотографов. Многие восхищались моей прыткостью. Мало кому удавалось достичь подобного в столь юном возрасте. Все называли меня гением. А я никогда не признавал подобного. Я не хотел им быть. Я лишь хотел фотографировать. Я хотел вложить часть своей души в мир, в котором я живу. В каждую свою фотографию. Но когда твою душу разглядывает кто-то из спонсоров, то она сразу же начинает измеряться деньгами. Я хотел заниматься своей работой. И когда в один момент я разглядел всех тех людей, окружающих меня, называющих меня другом, я понял, что каждый из них для меня никто. Друзья для меня те, кто видел меня раньше. До успеха. Поэтому, я хочу вернуться и посвятить остальную часть своей души им. Я им должен. За разлуку…

Ева слушала его и вспоминала что-то свое. Некая грусть показалась в ее взгляде.
- Я был бы очень рад видеться и с тобой Ева. Представь, мы, как простые люди, вдруг встретились на одной из улиц Лондона, или в метро. Это ведь так прекрасно. Хотя, я понимаю, у тебя сейчас другие приоритеты и планы на жизнь. И я рад, что ты счастлива. Не упускай того момента, что сделает тебя счастливой. Ведь, на самом деле, он выпадает так редко. Хм.. Даже не вериться. Всего пару лет назад я не мог найти время на кого-либо, в том числе и на тебя. Теперь же я свободен. А ты напротив, еле находишь время на меня…
- Не беспокойся, Генрих. Для тебя время найдется. – оживившись, сказала Ева.

Их разговор перестал клеиться. Генрих что-то пытался навязать еще пару минут, но потом ему стало ясно, что пора идти. Глянув в погруженное какими-то мыслями лицо Евы, он сказал с огромной не охотой в голосе:
- Что ж. Уже время. Скоро самолет. Прости, Ева. Мне пора.
- А? – вновь включилась Ева, добавив, - Ничего, Генрих. Давай, я тебя проведу.

Ева выглядела задумчивой. Она провела Генриха к двери и стала выглядеть еще более грустно. Но когда она увидела самую прекрасную улыбку на планете, обладатель которой стоял перед ней, она сразу же улыбнулась в ответ.
- Я был чертовски рад повидаться с тобой, Ева! – сказал Генрих, перед тем, как переступить порог.
- Ты не представляешь, как я была рада. – говорила Ева, не отрываясь от улыбки Генриха.
- Знай, главное – это быть собой. И ты всего достигнешь. – сказал Генрих, собираясь уходить, но остановился напоследок, чтобы добавить, - Кстати, у тебя бомбезные ноги.

Данные слова развеселили и прельстили Еву. Ей не хотелось прощаться с Генрихом. Но ей пришлось это сделать. И закрыв свою дверь, она прислонилась к ней спиной и прикрыла глаза в мыслях. Она чувствовала, как Генрих пробудил в ней ностальгию. И она не могла успокоиться.

Она устремилась к серванту с ящиками. И открыв один из них, она посмотрела на что-то знакомое, лежавшее внутри. Это были конверты с норвежскими марками и знакомой подписью. То, на что с болью смотрела Ева. То, что отводило ее на несколько лет назад. То, от чего она пыталась отстраниться и забыть.

Взяв в руки эти два конверта, Ева словно металась в шекспировских мыслях: «Быть или не быть». Открыть ей эти два конверта или нет. Но мгновенная мысль «я распрощалась с прошлым» подавила в ней любые сомнения, наполнив разум наркотиком нарцисса внутри. Она вернулась в будни Евы Адамс и снова спрятала эти конверты куда подальше. Ей так хотелось. Почему? Она сама не знала. Спрятав их, она сказала сама себе с самодовольством:
- Да. У меня бомбезные ноги! – после чего дико улыбнулась и решила закрепить недавно выпитое шампанское чем-нибудь более крепким, чтобы забыться.

Морган Роттен © История Одного Андрогина (2011-2013гг.)