Дорога войны. 11 лиц. 5 - Ракшас

   Задумчив и погружён в себя. Иногда, когда что-то там придумает, весел и общителен. Любит кошек и очень любит бывать в гостях в комнатушке Морен. Причём сразу по двум причинам - и сама Морен ему нравится, и огромный чёрный с белым кот. Он гладит его, чешет за ушами, жмакает дружески за толстое брюхо, и кот довольно урчит. Может провести за глажением кота чуть ли не сутки, а потом вдруг задуматься, встать, равнодушно уронить кота с колен или же, недовершив, слезть с Морен, уйти в свою келью, что-то по дороге бормоча и потирая лоб. Умён. Прекрасно играет в шахматы. На людей плюёт. Поначалу очаровывает.

   ...Реторта кипела, плевалась зловонным паром, выбрасывала жгучие капли на столешницу. Хлопотливо натянув маску и перчатки из горного льна, Хасса аккуратно прихватил её длинными щипцами и терпеливо держал на весу, дожидаясь, пока кипение утихнет. Потом бережно поставил на стол, заткнул трубчатой глиняной пробкой с вставленной стеклянной изогнутой тонкой кишкой, подсоединил кишку к другой такой же колбе с белым кристаллическим порошком, плотнее вставил пробки и вернулся к письменному столу.
   Кипа пергаметных листков росла... Хасса писал быстро, торопясь вылить на страницы всё, что теснилось в голове.
   За окном тихо пела птица. Хасса не отвлекался.

   - Красильщик пришёл, - сказала служанка.
   Хасса оторвал голову от страницы.
   - Который?
   - Али с Южной стороны.
   Хасса кивнул, отпуская служанку, сбросил халат из хлопкового камня и убежал. Шаги простучали по коридору, и послышалось отдалённое: "Доброго дня, почтенный Али..."
   Колба с порошком взорвалась.

   Ратима глянула ему в глаза, строго и чуть смеясь, пронзила взглядом до самого дна. Он не показал вида, но они оба знали, что чувствует другой - она - как лёгкое, пока ещё лёгкое прикосновение будущего бешенства пролетает над его душой, словно облако, он - как эта тень забавляет её. Он женился на ней во многом потому, что она взяла на себя управление его жизнью. Она правила в доме, а он занимался своей работой - делом Жёлтого Пути алхимиков, ответвления которого дали ему возможность зарабатывать на новых красках для тканей. Кроме того, она была красива, да и денег в приданое её отец дал больше, чем у него было, хотя семья его и не считалась бедной.
   Сейчас она уезжала в гости к отцу, в Конжел, а на обратном пути собиралась навестить двоюродную тётку в Сурхане. Её не будет около двух месяцев.
   Он со странным чувством смотрел, как пыль от её повозки оседает в конце квартала. Сощурившись и мигнув на солнце, он чуть криво усмехнулся, и в усмешке таилось облегчение. Потом повернулся и вошёл в дом, и служанка закрыла за ним дверь.

   Служанка подавала завтрак, он ел и уходил в кабинет, к стеклу и пергаменту, прокладывать тропу от последнего камня, установленного его учителем, старым Зарипом, Магистром Даванского университета, главой даванского Братства алхимии.
   Служанка собирала обед - он выходил, умывался от пота и засевших в коже шерстинок маски из горного льна, хоть чуть-чуть смывал с рук въедливые чернила, обедал и вновь с головой погружался в кипение и кристаллизацию, в тихий шёпот смешивающихся воедино сущностей и потустороннее гудение пламени горелок.
   Ужин заставал его дописывающим страницу или уставившимся на грифельную доску, с пальцами, вцепившимися в подбородок, с искривлёнными мучительными раздумьями губами. После ужина он опять работал, и частенько засыпал на столе.
   
   Прошёл месяц. Он осунулся, стал выглядеть измождённо. Служанка говорила ему, что пора отдохнуть. Он кивал и шёл работать дальше. И вот однажды она сказала, зовя его на ужин:
   - Господин, не загоняйте себя, в какой раз уже говорю. Приедет госпожа, что она мне скажет?
   Он остановился на пороге. Госпожа приедет... А ведь действительно, Ратима приедет через месяц.
   Эта мысль не давала ему покоя весь ужин. А потом он привычно ушёл работать и забыл. Забыл до утра.
   В ту ночь ему удалось продвинуться - он получил малую толику Слюны Дракона - несколько капель ярко горящей в темноте жидкости. Он поставил мензурку рядом с собой на стол и вглядывался в игру синего света горелки в жёлтых ртутно-подвижных каплях на донце из толстого стекла. Улыбка осветила его усталое, высохшее лицо. Он уснул.

   Утро настойчиво давило светом, вливаясь в окно под потолком. Он поморщился, дёрнул головой, затёкшая шея отдалась толчком в виске. Двинул рукой, чтобы опереться и встать, и услышал глухой звон, сразу же его до конца пробудивший. Рывком повернул голову.
   Мензурка с результатами двухдневной подготовки тяжёлыми стеклянными кусками лежала на полу, и драгоценные капли Драконьей Слюны быстро испарялись с камня среди осколков. Тридцать пять динар - мулу в задницу.
   Он выругался. Пошёл в спальню, упал на кровать и погрузился в сон.
   Когда служанка нашла его там и разбудила к завтраку, он недоумённо поморгал, соображая, как он оказался в спальне, а не в кабинете, вспомнил расколотую мензурку, опять ругнулся, но теперь уже негромко. Раз ему удалось получить Слюну один раз, получит и другой. Главное - может.
   Умывшись и позавтракав, он совсем повеселел. В конце концов, можно и отдохнуть.
   Кто скажет, что он не заслужил?

   Он подремал на террасе до обеда, послушал птичку, которая порой мешала ему работать. Денёк выдался замечательный - нежаркий, тихий. Цветы пахли приятно. Служанка принесла ему лимонада, и он с наслаждением потягивал его, спрятав кувшин в тенёк. Ему было хорошо.
   
   В обед он заскучал. Работать из принципа не хотелось, а кейфовать во дворике ему надоело.
   Полистав книгу, он поставил её на полку - старый роман показался ему мутным, как болотная вода, и столь же затхлым. Новых книг он не покупал уже года полтора, а Ратима читать не любила, предпочитая рисовать, вышивать бисером или петь модные песенки.
   Ратима. Его вдруг передёрнуло.
   Он позвал служанку и приказал принести вина.

   С вином даже старый роман показался весёлым. Потягивая потихоньку, он листал страницы, хихикая над сюжетом. Когда главная героиня вдруг узнала, что её жених нашёл себе другую, он вдруг так захохотал, что сам подивился. Тупая корова, ну а чего ж хотела? Уехала на полгода и писем не шлёт. А этот её художник Али ничего так, ничего.
   Вдруг он сел и задумался. Когда он читал книгу последний раз, то плакал. Честное слово. Хотя тогда он и был на два года моложе, что такого в нём случилось? И вдруг он понял: нет Ратимы. Нет этой тени над ним. Нет этой чуть-чуть снисходительной и обладающей усмешки.
   Он налил ещё.

   К ужину он был совсем хмельной и довольный жизнью.
   Поужинав, вернулся в спальню и уснул. Снились ему бабы.

   На другой день, позавтракав, он совсем загрустил. Работать не хотелось. Почему-то сама мысль о кабинете и стекле колб вызывала неприятие. Полистал вчерашнюю книгу. Тьфу... Страницы снова были пусты и вязки.
   Выпить вина? Так выпить. И он позвал служанку.

   С вином он отправился во дворик. Сел, запустил камушком с клумбы в птицу. Поставил кувшин в тенёк.
   Заняться было нечем.

   Когда кувшин наполовину опустел, он вдруг подумал о Ратиме. Высокая, с полной грудью, крутыми бёдрами. Длинная грива чёрных волос. Он вдруг представил, что она стоит перед ним в спальне, без нитки, и он касается горячими ладонями её шеи, груди, живота, бёдер, лона, роняет её на постель, целует и срывает с себя одежду...
   Он мотнул головой, сплюнул под цветочный куст и налил ещё.
   ...Жар разлился по ногам, забурлил в паху, пробился горячим пульсом в висках.
   Он отставил кувшин. Пойти, что ль, блудницу купить?
   Лицо Ратимы, насмешливое и презрительное, встало у него перед глазами.
   Хасса выругался, сочно, от души, вспоминая всё, что только вспомнилось.
   Посидел, чувствуя, как тень начинает знобить. Внутри было пустовато и муторно.
   Встал и пошёл в кабинет. С полдороги вернулся, забрал кувшин.

   ...До обеда сделать ничего не удалось. Всё валилось из рук, и перед внутренним взором всё крутились груди и бёдра Ратимы и тех немногих, с которыми он имел дело до неё. Единственное, что он сделал до обеда - подмёл осколки. На месте, где растеклась Драконья Слюна, темнело пятно обожжённого камня. Допил кувшин.
   - Господин, идите обедать, - раздался голос служанки, чуть укоризненный при виде его горящего лица и пустого кувшина на столе.
   Он кивнул, поднялся, пошёл за ней и в коридоре вдруг обхватил её, прижал к себе, шаря руками по её груди, забираясь под одежду.
   - Что вы делаете, господин Хасса! - сначала поражённо, потом возмущённо шептала служанка, но он уже запустил руку и ощупывал тяжёлые полушария грудей, трогал против воли твердеющие соски, мял и гладил, а потом опустил руку ниже, по животу, чувствуя, как напрягаются мышцы, и проник пальцами ещё ниже, в тёплое лоно, и оно вдруг повлажнело и налилось жаром, и служанка перестала сопротивляться, только задышала тяжело, обмякла в его руках.
   Он оторвался от неё, повернул к себе и увидел на её невзрачном лице тень страха, робкое желание и почти мольбу.

   Наутро он долго всматривался в её сонное лицо, изучал плоскую линию переносицы, морщины под глазами, чуть обвисшую кожу под подбородком. В голове было пусто. Где-то далеко маячила мысль - что скажет Ратима, когда узнает? Он мотнул головой. Это будет ещё не скоро.
   И он медленно потянул в сторону укрывавшее её покрывало. Ткань, скользящая по груди, разбудила её, и полусонные глаза наполнились стыдом и страхом. Она было попыталась вскочить, но он схватил её, повалил на ложе, прижал ладонь к её губам и покачал головой в ответ на её испуганный взгляд. А потом другой рукой, как вчера, медленно повёл по груди, по животу, к лону, и страх ушёл из её глаз, сменившись желанием. Её губы вдруг поцеловали его ладонь.
   
   Ратима приехала не через месяц, а гораздо позже - тётка заболела, и она не могла уехать от неё ещё целый месяц.
   За это время служанка окончательно надоела ему, и он начал вылазки в бордели.

   Ратима вошла в двери дома, и запылённый возница тащил следом за ней тяжёлый куль с вещами. Он встретил её в гостиной, и в глазах его было что-то, что заставило её встревожиться. Она долго не могла понять, что же это, а он протянул ей руку, усадил на подушки и спросил:
   - Устала?
   Она кивнула, и всё никак не могла понять, что же так её беспокоит. А потом поняла - он больше не казался таким беспокойным. Какая-то равнодушная уверенность поселилась в нём и выглядывала через зрачки.
   - Как тётушка Лейла?
   - Хорошо, - ответила она, и всё никак не понимала, что же с ним случилось.
   Он смотрел на неё и чувствовал странное удовлетворение от её растерянности.

   За последующий год произошло несколько мелких инцидентов, окончившихся чередой скандалов и увольнением служанки. В итоге он перестал спать с Ратимой и вообще её замечать. Формально все деньги принадлежали ему, и он сообразил, что ему нет никакого смысла обращать внимания на её желания. Он просто стал выделять ей деньги на расходы и ведение хозяйства, перевёл на себя все доверенности в банке. Впрочем, нельзя сказать, что он совсем перестал обращать внимание на жену - иногда, пресытившись бордельными девками, он заваливал её на кровать, использовал и уходил, не сказав ни слова. Он перестал уделять время чему-либо и кому-либо кроме работы и красильщика Али, который платил ему больше, чем прочие. К слову сказать, он обеспечивал его всё более качественными рецептами краски.
   В его кабинете появилась особая полка, на которой стройным рядом выстроились колбы с полученными им результатами: восстановленная Драконья Слюна, кристаллы Ока, колба с дыханием Виерны, Кровь гор... Исписанные фолианты громоздились в другом конце комнаты.
   Ему предлагали должность в Братстве, но он отклонил предложение.

   Год за годом он проводил в кабинете, испорченное зрение на его внутренних весах никак не выдерживало конкуренции с результатами работы. Он всё-таки принял должность исследователя Братства, и передал в его библиотеку на копирование все рабочие дневники. Они потихоньку кочевали туда и возвращались назад, а Ратима сохла и выцветала. Пристрастившись было к вину, но лишённая им его, она проводила время в тишине и плаче. Она давно забросила вышивание и пение, и просто увядала в тишине женской половины. Все её попытки вернуть себе власть над ним и домом разбивались о его равнодушную усмешку и закрытую дверь кабинета. Когда она однажды попыталась учинить скандал и там, он просто вышвырнул её в коридор. Она с трудом поднялась на ноги и побрела к себе, утирая кровь из рассечённой губы.
   В ту ночь он пришёл к ней и использовал до утра, и ей казалось, что вместо крови в нём бежит горячая, но какая-то равнодушная, отстранённая ненависть. Осознать до конца этого смешения она не могла и потом всё время старалась держаться от него подальше.
   Он не давал ей покинуть дом, пресекая всё более робкие попытки вырваться и уехать, неминуемо заканчивающиеся тем, что он приходил к ней ночью и творил с ней всё, что хотел. И она перестала сопротивляться.

   Следующее пятилетие ознаменовалось новыми успехами и странной смертью Ратимы, найденной однажды поутру бездыханной во дворике. Отец Ратимы учинил гром до небес, но ничего доказать не смог. Хасса оставил свою должность в братстве и перестал продавать красильщикам рецепты красок, отвадив всех, даже старого партнёра Али. Нашёл уволенную несколько лет назад служанку и забросил бордели.
   И так всё и тянулось - Хасса не вылезал из кабинета, служанка следила за домом, а он спал с ней. Она оказалась бесплодной - при мысли об этом его губы трогала странная, какая-то тайная, усмешка.
   Он завёл кота - толстого, сонного, который любил спать на груде дневников. С ним Хасса частенько разговаривал, почёсывая пушистое брюхо, и кот полусонно мурлыкал.
   Всё шло своим чередом. Шло ещё пятнадцать лет.
   
   ...Близорукие глаза Хассы внимательно следили за кипящей колбой сквозь толстые стёкла очков. Сведение Ока с клыками Каменного Ящера близилось к концу. Вот тонкие красные струйки зазмеились вокруг восходящих пузырьков, жидкость словно поменяла фактуру - стала более густой, напоминающей жидкое стекло, кристаллы Ока начали таять и терять форму.
   Око и Ящер сливались в горного Ракшаса, и гнев его мог быть страшен, Хасса знал.
   И гнев проявился.

   Хассу вынесло сквозь окно кабинета, и пламя потянулось следом за ним в осколках стекла палящим вихрем, но не тронуло, оставило лежать во дворике, а само вернулось внутрь кабинета и пожрало всё, что нашло, двинулось дальше и за несколько минут овладело домом, и каменная кладка начала таять, оседать, дом стал складываться, словно соломенная хибарка под ураганным ветром, стены стали падать внутрь. Пламя бушевало недолго, очень недолго - минут десять, не больше. Хасса сидел на камнях дворика и следил сквозь треснувшие очки за тем, как Ракшас пожирал его дом, пламя отражалось и раскалывалось в его взгляде.
   Когда соседи сломали калитку, от дома оставалось очень немного - на повозку изъеденного камня и сажи. Ракшас угомонился и сгинул.
   Хасса сидел и медленно протирал подолом прожжённого халата очки. Как потом оказалось, у него не было даже синяков.
   Зато долгов оказалось много.
   Впрочем, он не плакал о том. Гораздо больше его огорчила гибель кота в пламени Ракшаса. Гораздо больше, чем гибель служанки.

   Морен говорит, что его привёл какой-то богатый старик, Али-красильщик.
   Временами Али навещает его, приносит сладостей и немного вина контрабандой, а он пишет что-то старику на листочке пергамента и оба довольны, и не понять, кто кого использует...

Дополнение Иорхана Хаммани.
Судя по всему, речь идёт о Хассе Надменном, прозванном так его соратниками по Братству алхимии. В Дом Безумцев он попал как-то странно - отказавшись от пенсии Братства, причём с жутким скандалом, отказавшись от денег того самого Али, если верить внукам красильщика. Вообще история тёмная, и о ней никто из администрации лечебницы не хочет говорить даже сейчас. Впрочем, судя по истории болезни, болен он был. Умер Хасса три года назад. Наследников у него не было.