Рассказ о несостоявшейся любви

Прочти и порви
(Рассказ о несостоявшейся любви)

             «Судьба людей повсюду та же
     Где благо, там уже на страже…»
А.С.Пушкин
Прости меня, Ира, если я буду груб. Обстоятельства сложились так, что при всём желании не могу писать тебе трогательные письма, как, например:
«Милая моя Римма!
Жду и не дождусь той минуты, когда мы вновь будем вместе. Ты, впрочем, может, и не ждёшь: откуда мне знать, мало ли кто ещё по тебе  тайно вздыхает, мало ли кто шлёт тебе восторженные письма, мало ли кто любит сильнее, чем я, мало ли кто там водит тебя под руку по песчаному берегу залива и по праву оговаривает меня. С этим я сильно опоздал. Надо уметь читать между строчками, как говорила ты.
Ира, Ира... Я был бы счастлив, если бы мог верить в людей так же наивно, как и раньше, или если бы вовсе не верил.
Я знаю, жизнь не может состоять из одних увлечений (удовольствий);, ибо как можно заметить прелесть весеннего дня или летнего вечера, если бы вовсе не было зимы, или, скажем, стоял бы всё время полярный день: «Унылые парочки напрасно слоняются по переулкам, всё равно не найти им укромного уголка».
«Молодо-зелено» (Рекемчук).
Лишив себя всякой надежды, питавшейся раньше, надо полагать, исключительно твоим кокетством, я специально не наводил справок, чтобы не было места для отступления потом, и я ухожу. Тем более, я тебе не нужен, я не могу, я  не хочу быть (!) свидетелем или соучастником твоего несчастья, ухожу от твоих глаз безвозвратно, но мне кажется, что ты долго ещё будешь преследовать меня: ведь где бы я ни был, что бы я не делал, о чём бы не думал, всё время думаю о тебе - то с грустью, то с благодарностью.
Если я раньше мысленно представлял, какова должна быть наша встреча, а, встретив, чуть ли не забывал и поздороваться, если я раньше не мыслил и жизни без тебя, то сейчас я должен доказать себе обратное, для чего я должен настраиваться против тебя же. Тебе это ничего не стоит, а мне необходимо избавиться от навязчивых мыслей.
Когда я прослеживаю по порядку наши отношения, то тут проявляется у меня удивительная память, и везде нахожу оправдания тебе, а мне нет пощады. Тут я всё больше и больше убеждаюсь в твоем уме, не по годам взрослом,  в гармонии с природой, не могу осуждать тебя решительно ни в чём, и все мои упреки, конечно, они  были(!) необоснованны.
Тут меня одолевают тысячи сомнений, сотни противоречивых мыслей, и, если бы уяснить всё это правильно, то легче было бы от них избавиться.
Не обида ли иль зависть, не фурии ли нас разъедают, не самовнушение ли всё это? Если так, то, может, оно способно дать такой же результат и в другом направлении?
Был ли я к тебе когда-либо справедлив, были ли мои чувства к тебе искренними? Я этого не утверждаю сейчас, хотя именно так мне тогда казалось.
Почему я пустил всё по воле ветра, надеясь на справедливость законов природы? Значит, не так я их понимал. Нельзя валить всё на природу – ошибка в нас самих, в неправильном понимании сути.
Никто нас ещё не учил терять, но убедительно доказывали, что всё хорошее должно проявляться только по велению сердца, а остальное уж исходит от рассудка. Так или иначе. Она (любовь) исходит из себялюбия, ибо не было бы речи ни о какой любви вообще.
Возможно, она существовала(произошла)  давно, со времён сотворения мира; быть может, люди сами придумали её позже для разнообразия, от скуки (велел же нам всевышний самим решать свои вопросы, лишь бы быть ему угодным), и теперь сами себя наказывают, нажиная взамен ещё худшее – разочарование, одиночество и тоску.
Беззаветная любовь? Беспредельная преданность?
Увы! Только поэтичные души (натуры) умеют восхищаться этой лирической стороной жизни, придавая ей особую прелесть, вкладывая в красивую рифму чувственную (безответную) любовь.
Нужна ли она ещё кому-нибудь, если она не плодотворна, разрушает столько жизней, отнимает столько возможных счастливых минут; к тому же если она и не управляема, и не является преднамеренным действием человека, исходящим от правильных мыслей.
Это не та любовь, которая делает жизнь интересней и прекрасней, которая делает человека добрей и счастливей, которую я должен был бы нести бережно-бережно по данному слову, но я сам никогда не принимаю их (обещаний), зная, что не смог бы воспользоваться ими в нужный момент, т.к. нет необходимости искусственно ограничивать свободу, ибо свобода есть, по определению, осознанная необходимость. Никакие обещания, никакие запреты тут не помогут, т.к. она подвержена случайностям и изменчива, как сама жизнь, как сама природа. Она не терпит жалости.
Любить – не доблесть. Люби себе, сколько душе влезет, но зачем тут наивные выходки, которые не приносят пользы подавно, которые временами противны и самому себе. Любить такую, конечно, и не заслуга, несомненно, такая любовь обречена на гибель (провал), т.к. она не свободна и от расчёта и эгоизма. Ясно, что расчёт не в смысле денег, есть вещи (ценности) более интересные и важные, которые не купишь ни за какие миллионы.
Плохо, когда мы судим о людях по их отношению к нам, но это больше всего нас иногда и интересует, ещё хуже, что взвешиваем собственными весами. Например, некоторые поступки кажутся нам плохими, тогда как другие почитают трусом тех, кто их не может совершить. Они же сами, при известных обстоятельствах, могли бы пожаловаться на отсутствие чувствительности у нас, нажимая именно на этот чувствительный орган – на чувство жалости, строя самым наглым образом обиженную рожицу, пуская подчас в ход слёзы и истерики.
Мир велик, а люди в нем – всё равно, что букашки (муравьи), и у каждого свой собственный мир, и кому, какое дело, чем ты огорчен, чем недоволен, чем ты живёшь – только врагам на руку знание изгибов твоей души, ибо, проникая в тебя под видом дружеского расположения, тотчас же сделают из него дерьмо собачье. Надо бы держать их в некотором отдалении.
Люди не терпят чужого счастья и равнодушно относятся к несчастью. Если покажешь вид, что тебя ожидают неприятности, то, несомненно, в этом помогут, помогут прежде всего друзья, которые будут желать тебе на словах всяческого благополучия и предлагать любые услуги. Есть же люди, которые не могут временами добиваться ничего для себя, но становятся удивительно прозорливыми и хитрыми, когда дело касается друга.
Я – чужой. Раз нас мало интересуют чужие горести, то лучше было бы молчать, а не навязывать свои мысли.
«Только радоваться надо, если твоя драгоценность, которую ты так хотел беречь, попала не в чужие хоть руки, когда их стол ломится от кушаний, а яства приправлены любовью» (Уильям Теккерей).
В тот раз, когда я забрёл к Вам, чёрт меня дёрнул зайти, но это было для меня крайне необходимо, от меня не ускользнуло кое-что.
Котёнок наш, Стёпа, которого мы гладили ещё, будучи величиной с цыплёнка, едва раскрывшего глаза, превратился теперь в громадного ласкового зверя, и к моему величайшему изумлению, терся об ножки стола, стульев, об наши ножки: неужто признал меня.
- Это Стёпа?
- Да.
Да, странное совпадение.
Молчание затянулось. Ужасно пахло земляничным мылом.
И пугать людей не хотел я своей мрачной физиономией, не для того ведь зашёл, чтобы сидеть да молчать, не прикасаясь к рюмке. Молчание скорее свидетельствует о скудности мыслей, но я ничего не находил путного сказать, пока дар речи вновь не возвратился ко мне, и вдруг у меня невольно вырвалось: «Не кажется ли тебе, что я тебя убью?»
«Нет» – сходу равнодушно отпарила ты. – «Ты сам себя раньше убьёшь. Ты думаешь, мне легче находиться между двух огней? Так что давай уезжай, ты мне не нужен».
Надо было найти решение.
Но, как и какое?
После трёхдневных раздумий и бессонных ночей (тогда было задумано это письмо) не попрощавшись ни с кем, (конечно, я посетил своего друга, нашего всеобщего любимца, весельчака корабельного кока, недавно покончившего с собой из-за хромой обезьянки) я вновь очутился на палубе и, упав в мягкое кресло, не успев заказать ничего на ужин, мгновенно заснул под мерный рокот двигателей. Слышу, тут же меня теребят: «Парень совсем пьян. Пора уже, закрываем. Где же твоя каюта? Найдёшь?»
Горе тому, кто в жизни однажды без спроса проявит о ком-то ненужную заботу и ждёт правильного его понимания. Благодарности не будет, не жди, ибо навлечёшь на себя ещё больше неприятностей.
Обыкновенное чувство порядочности людей, заставляет их, потом усомниться в чистоте твоих намерений, хотя, быть может, тогда управляли тобой самые благородные мотивы. Оно, пожалуй, понятно: никто не хочет быть обязанным другому. А надо бы.
Зачем нам, слабым от природы, нужно было прививать любовь к стихам и к музыке, ведь чувствительности и мягкосердечия в нас было без того достаточно, хоть отбавляй. О, наш милый Пушкин и дорогой Пётр Ильич! Не в обиду будь сказано, ведь другому это не вдолбить, нельзя ругать его за это,  это нам куда полезнее было бы знать суровую философию Оноре-де-Бальзака, который всю жизнь утверждал такие правдивые истины, как: юность – наивность, доброта – простоватость, честность – преступление (чего никак не хочу понять), благоразумие – трусость (!), хотя и он, всезнающий, любил, как никто другой, не раз был обманут и даже предан, т.к. в жизни был слишком откровенен, значит, и легко уязвим. Когда Бальзак, будучи в крайней нужде и в состоянии сильного душевного беспокойства, обратился письмом к Виктору Гюго как к другу с просьбой о помощи, тот не удостоил его даже ответом. Я тотчас же возненавидел его и больше к нему не возвращался. Когда-то ведь был без ума от него.
Здесь чувствам нет места. Холодный расчёт. Сила! Сила и есть двигатель жизни: сила всякая, во всех формах её проявления и ничего больше. Никакие стремления не достигают цели, если будешь обращать внимание на бесчисленные мелочи, которые непременно будут мешать. Конечно, главному мелочи должны уступать дорогу, но где ты возьмёшь силу, если иногда и генерал предпочитает поражение победе, если уроки пройденные ничему тебя не научили, если иной раз находишь больше удовольствия в том, чтобы принести счастье другому.
Ох, это проклятая мнительность и дурацкая щепетильность!
Когда я встречаю такого же несмышленыша, как и сам, так и хочется поучать.  Но пусть пока делают, как хотят, не будем им мешать, чтобы потом не слышать упреков, но иногда хочется и крикнуть:
- Остановись, ты, идиот! Куда тебя нелёгкая несёт? Куда ты стремишься изо дня в день, час за часом, если не к своей могиле? Так живи же сейчас, пока живётся; бери, пока даётся. Чего там мямлишь, сукин сын? Чего рассусоливаешь чушь, болван?
О, дурак!