Дубровник

       В самом начале югославской войны мы с детьми оказались в Дубровнике. Ни о чем не подозревая, после недельного скитания в диких горах, в полном отрыве от цивилизации, к полуночи мы добрались до отеля, что сразу за крепостными стенами этого сказочного города на Адриатике. Несмотря на поздний час, на доске за спиной портье, как цацки-награды на парадном мундире тщеславного военачальника, стройными рядами поблескивали отполированные множеством рук ключи от номеров.
       Поднялись по широкой лестнице на этаж. В полной тишине вдруг раздался пронзительный крик – смесь страха и отвращения: на возвышении посреди обширного холла на толстом светлом ковре взгромоздился огромный черный таракан. Возможно, единственный обитатель этой домины, он словно на правах старожила решил лично поприветствовать припозднившихся постояльцев.
       Наутро за завтраком никто больше не появился. Мы быстро убедились, что город опустел. Сезон в разгаре, а туристов не видно. Зато откуда-то стали просачиваться люди в военной форме, и с каждым часом их становилось все больше.
       У любой медали две стороны: не было очередей в музеях, никто не подталкивал сзади и не наступал на ноги в храмах. На пляжах пусто – одни унылые солдаты с автоматами. В те короткие часы город предстал перед редкими путешественниками во всей своей первозданной красоте и былом величии. Как бы стряхнув с себя все наносное, навязанное туристским бизнесом, он нечаянно обрел долгожданный покой. Но это спокойствие было хрупким, преходящим, и все это прекрасно понимали.
       Слоняясь под палящим солнцем по узким пустынным улочкам, мы невольно притягивали к себе всеобщее внимание. Везде нам были безмерно рады. Зазывая нарочито приветливыми улыбками и нахваливая детей, услужливо предлагали всевозможные товары, соблазняли внушительными скидками и заманчивыми сделками – только плати, хоть кредиткой. Но этих милых людей, как они не бодрились, подводили глаза. Вглядевшись в них,  можно было уловить только одно: глубоко запрятанную смутную тревогу. В разговоре нет-нет да возникали неловкие паузы. Порой он обрывался на полуслове, и все знали почему.      
       Безотчетные страхи и сомнения будоражили умы и терзали души, выливаясь в один мучительный, самый главный вопрос, на который не было ответа. В гнетущей, обманчивой тишине он завис над городом как гигантский топор, топор палача, занесенный над приговоренным к плахе.
       Внезапно налетевший с моря и прогулявшийся по ближнему острову смерч – нередкий гость в такую жару – был воспринят как еще одно дурное знамение, как предвестник грядущих испытаний. С каждой минутой напряженное ожидание становилось все более невыносимым, и, казалось, любой поворот событий был бы лучше изнуряющей неизвестности.
       Но надежда все еще теплилась, ведь сама только мысль о том, что кто-то дерзнет посягнуть на эту бесценное сокровище, представлялась недопустимой, кощунственной. А вырвись она наружу по неосторожности или недомыслию, неминуемо обрушились бы на преступившего невидимую черту и гнев небес, и страшные проклятия соплеменников.
       На чьей бы стороне в той войне они ни были, какому бы лагерю ни отдавали свои симпатии, какой бы азбукой ни писали, все они, жители этого необыкновенного города, ставшего камнем преткновения современной истории, нежданно-негаданно оказались в одном лагере, лагере обреченных на страдания и муки.
       Блуждая по затаившемуся городу, мы забрели в тупичок у самой крепостной стены. Невольно вздрогнул, заметив стоящую в тени прилепившегося к ней дома маленькую сухонькую старушку. В темном платке и толстой свитке, с потухшим, устремленным в пустоту взглядом она сжимала в натруженных руках закопченную доску. Увидев женщину, дети сразу притихли.
       - Люди добрые, возьмите Христа ради! – едва ли не заголосив, взмолилась она, протягивая нам икону. – Даром отдаю, не пропадать же ей. Никого у меня не осталось, а у вас дети. Не сомневайтесь, она добрая, намоленная, ее еще при прадедах моих освятили. Может, хоть вам счастье принесет.
       Ее просьба застала меня врасплох. Я украдкой взглянул на потемневший квадрат дерева и различил на нем Богоматерь с младенцем. Какая необычная поза! Точно так, из шалости, сидя на руках, запрокидывала голову наша маленькая дочь. Потом, радостно смеясь, она норовила выскользнуть из объятий, и, чтобы не уронить, ее надо было крепко прижимать к себе. Мы с женой понимающе посмотрели друг на друга: как давно это было, а будто только вчера.               
       Женщина изучающе посмотрела на нас. Возможно, память ей тоже подсказала что-то приятное: мне показалось, что она стала понемногу оттаивать, скорбно опущенные уголки губ чуть приподнялись. Это не было похоже на улыбку, но мы все почувствовали облегчение.
       - Конечно… если Вам так будет спокойнее. Мы ее обязательно сохраним, - уже более уверенным тоном произнес я, принимая икону,  и увидел, как на глаза у нее наворачиваются слезы. У меня перехватило дыхание, и я ничего не смог добавить. Передав икону жене, бережно обнял старую женщину за худенькие плечи. Она порывисто прильнула ко мне, как ребенок. Я вложил в ее руку деньги. Безучастно посмотрев на них, она едва слышно пробормотала:
       - Зачем мне это? Может, завтра их не будет. Ничего не будет. Спасибо, конечно. Храни вас Господь.
       Спустя три дня, проехав автобусом вдоль всего побережья далеко на север, мы в ночи погрузились на паром, который собрал таких же, как и мы, неприкаянных чужестранцев. До последней минуты не отходя от трапа, какой-то селянин в войлочной шляпе с пером уговаривал всех и каждого взять у него за символическую плату шкуры горных козлов, уверяя, что без них в пути несдобровать. Уже на борту этой махины мы увидели по телевизору охваченный пожаром исторический центр Дубровника. Вскоре я узнал, что нашей гостиницы больше нет. Выходит, мы убрались оттуда вовремя.
       Много лет спустя я вновь оказался в Дубровнике. Отель восстал из руин и стал еще краше. В крепости не протолкнуться. Кажется, что отполированные ногами туристов мостовые стали еще ярче сиять на солнце. Как будто и не было никакой войны. Хотя, стоило мне упомянуть метрдотелю, когда я здесь был в последний раз, дежурная улыбка тут же сошла с его лица, и, как мне показалось, он посмотрел на меня с интересом и симпатией, но ничего не спросил.

1996 – 2013 гг.