Перелом 8 - 6

Рос, набирал силу Казитлаг с поразительной быстротой. Социальный состав заключенных был самым разным. Вначале туда тонкой струйкой просочились осужденные местными судами - спекулянты, взяточники, административно-хозяйственные и проворовавшиеся торговые работники, инженерно-технические служащие, совершившие, по определению судов, непредумышленные служебные преступления, опытные казнокрады и невольные растратчики, заезжие любители приличных должностей и легких денег, залетные воры, - выражаясь языком лагерщиков, "контингент" доставлялся пестрый.

С началом коллективизации процент чисто уголовного элемента резко пошел на убыль. Не до него стало. Большую часть заключенных теперь составляли крестьяне, осужденные по различным статьям, а когда коллективизация развернулась во всю силу и были созданы управления по спецпереселению, крестьянство потекло в Казахстан двумя потоками: заключенными-одиночками и массово высылаемыми семьями.

Лагерщики вначале недоумевали: число заключенных росло, а перечень статей, по которым их осуждали, становился короче. Объяснялось это просто: все статьи УК на практике часто сводились к одной - 58-й. Не было ничего под солнцем и луною, чего нельзя было бы вместить, втиснуть, притянуть за уши к этой статье, подверстать под один из ее четырнадцати пунктов. И удобно. Зачем ломать голову, листать по несколько раз в день весь Уголовный кодекс: достаточно оставить закладку на известной странице - и любой приговор будет точно соответствовать рассмотренному делу.

В Казахстан свозили товарняками. На остановках путевые рабочие под злые окрики конвоя стучали в дощатые стены запертых теплушек и оттуда, зная, кто и зачем стучит, глухо отзывались: "Из Пензенской... Саратовской... Астраханской... Орловской... Курской... Воронежской... Тамбовской... Оренбуржья... Кубани... Дона...".

Вслед за крестьянством в Казитлаг стали прибывать осужденные по 58-й служащие, рабочие, бывшие нэпманы, кооператоры, появились первые литераторы и журналисты, посмевшие подать голос в защиту ссылаемых земледельцев, заявить в печати об экономической непродуманности и безжалостности чудовищной по размаху затеи, а вместе с ними - ученые, разделявшие взгляды Кондратьева и Чаянова; покатили в Казахию участники всевозможных "контрреволюционных" и "антисоветских" групп, которые только и существовали разве что в горячечно-больном воображении сталинских шептунов и толкователей изуродованной до бесчеловечности и будто бы социалистической политики, чтобы тут же, в подтверждение правоты очередного бездарно-зловещего тезиса, с помощью ОГПУ успешно "раскрывать" их вредительскую деятельность и сурово карать участников.

Казитлаг основал на железнодорожной станции Карабас (ворота лагеря) пересыльный пункт, где шла своя, более избирательная сортировка заключенных и ссылаемых. Сосланные семьи сразу уводили в прикарагандинские поселки и в степи на точки, а зеки, в белых от засохшей извести бараках, на камышовых нарах проходили месячный карантин. Число их здесь колебалось от двух с половиной до трех с половиной тысяч человек, причем контингент подразделялся на постоянный и переменный. Постоянный - примерно полторы тысячи человек - составляли заключенные, приписанные к карагандинскому лаготделению постоянно. Здесь они приступали к строительству железных дорог от Караганды на Балхаш, Моинты, Жарык, Джезказган, Павлодар; работали на деревообделочных участках, на строительстве жилых и производственных зданий, разгружали вагоны на железнодорожной станции. Переменным - от полутора до двух с половиной тысяч человек - считались те заключенные, кто после карантина, во время которого у них выявлялась специальность либо какой рабочий навык, по разнарядке бригадами-партиями отправлялись в другие отделения и на лагерные точки.

Условия существования для заключенных сложились тяжелые, для спецпереселенцев они оказались просто гибельными. Ничего не делалось для их прямого уничтожения, но очень мало делалось, чтобы они выжили. Во многом высокая смертность вызывалась тем, что с их массовыми поступлениями Казитлаг и управление вкупе с промышленниками не могли справиться, хотя бы в поддержании их жизни, не говоря о каком-то элементарном бытоустройстве. Не меньше губило людей равнодушно-пренебрежительное отношение к ним всех местных властей.

Нормы трудовых выработок, питания, условий содержания, разнарядки на перемещение заключенных и спецпереселенцев на промышленные объекты страны, - все это исходило из ГУЛАГа. От местных партийно-хозяйственных органов и лагерщиков служебными инструкциями требовалось относиться к ним в разгар классовой борьбы как к врагам народа, понесшим заслуженную кару со всеми вытекающими последствиями. Другими словами - рассматривать как рабсилу в наиболее рациональном ее использовании.

Из таких клещей невозможно было вырваться. Личное сострадание и некоторые меры по спасению людей, предпринимаемые отдельными работниками, мало что могли изменить в обреченности тысяч жизней спецпереселенцев дальних точек и номерных поселков. Паек был установлен ниже всякого предела, да и тот мог урезать, совсем отменить любой десятник, куренной мастер, бригадир или комендант. Норму выработки определили одинаковой как для вольного работника, так и для заключенного, без различия пола и возраста. На треть снижали ее детям и старикам, которые также были обязаны работать. О медицинской помощи люди и мечтать не смели, для них не было ни врачей, ни больниц. Одна вспышка дизентерии среди массы обессиленных и голодных людей средневековой чумой уносила в день сотни жизней. В номерных поселках карагандинских окраин - третьем, пятом, седьмом - спецпереселенцы вымирали семьями. В девятом за четыре месяца из двенадцати тысяч к лету в живых осталось полторы тысячи душ. Не меньшая смертность была среди подневольных строителей, начинавших разбивку будущих поселков - Майкудука, Пришахтинска, Новой Тихоновки, Федоровки, Михайловки, среди рабочих железных дорог, идущих в разные стороны от Караганды.

По страшным подсчетам самих строителей, под каждую шпалу укладывали по два человека: принесли и легли вместе с ней под железную бесконечную нить. От голода, тифа, простуды и непосильной работы умирали крестьяне и рабочие, интеллигенты и служащие, лодыри и трудовой люд, невинно осужденные и уголовники; мужики и бабы, парни и девки, старики и дети, - вымирал, уничтожался народ. От веку не знала смерть такого пиршества...

Не легче было тем, кого отправляли на рудники и шахты. Использовали их на самых тяжелых работах - на лесопилках, в каменоломнях, в разведке угольных и рудных залежей, откуда порой не возвращались, поскольку на основательный крепеж не хватало деловой древесины. Пласты рубили обушками, груженные углем и рудой вагонетки поднимали на-гора паровыми котлами. В низких, адово жутких, похожих на нескончаемо длинные норы забоях сочился рудный газ, не хватало воздуха. Измученные люди с трудом выполняли норму. Тому, кто не смог ее выработать, урезали паек. На следующий день голодный, обессиленный человек тем более не мог ее выполнить, и страшный круг замыкался.

Рыть зимой могилы, долбить мерзлую землю считалось делом накладным. Во многих лаготделениях лагерное начальство распорядилось штабелировать умерших в "трупарне" - в одном из отведенных для этого бараков, где они либо лежали до оттепели, либо их сжигали в целях санитарии, а останки зарывали в землю под каким-нибудь каббалистическим знаком на фанерной табличке - "А-10", "Г-15", "Я-170" и т. п., понятным лишь тем, кто аккуратно отмечал квадрат захоронения в соответствующем журнале...

Постепенно увеличивалось число отделений Казитлага, которые утверждали в окрестных селах - Токаревке, Дубовке, Троцком (Буту-Гора), Самаркандском, Бурме, Просторном, Чурубай-Нуре, Кара-Муруне, Тартаульском, Крестовском, Сарептском, Джезказгане, Балхаше, Компанейском, на Спасском и Успенском заводах... Из сорока четырех населенных пунктов Промышленного района треть со временем превратилась в отделения Казитлага. Жителей сел, население которых составляли преимущественно русские, немцы, мордва, вынуждали покидать обжитые места. Тех, кто рискнул все-таки остаться, принудительно сселяли в другие села, как, например, тех же эстонцев, которых еще в начале века в ответ на их просьбу русское правительство со всемерной помощью обустроило на казахской земле, куда они бежали с лесных угрюмых хуторов, доведенные до крайней нищеты своими мысниками - крупными эстонскими землевладельцами.

Так же постепенно, но четко определялись главные направления хозяйствования лагеря-совхоза, которому сменили название на более простое - Карлаг. В степях создавались сельскохозяйственные отделения. Каждое отделение имело от пяти до десяти производственных участков, каждый участок имел свои лагпункты. Общая земельная площадь одного отделения порой достигала 15 тысяч гектаров, куда входили и неудобные земли, использовавшиеся под выпасы и сенокосы. Отделения - точки - можно было встретить в кокчетавских степях и в предгорьях Алтая, в Бетпак-Дале и возле Заилийского Алатау, - и все они были взаимосвязаны в общем хозяйственном плане, но Карлаг, что огромным спрутом улегся в казахстанских степях, все дальше и дальше тянул свои щупальца, разбухал от обилия живой человеческой плоти, намертво присосавшись к пересыльным пунктам, пожирая ее силу, дух, волю, разум, честь и достоинство...

В официальной печати успешная народнохозяйственная деятельность совхоза ОГПУ получила хорошую оценку. С минимальными затратами осваивались огромные площади целинных земель, строились железные дороги, добывались уголь, медь, золото, создавались поселки. В отделениях строили свои скотоводческие фермы, где содержался конфискованный в аулах скот, а на сохранившихся ветряках и паровых мельницах вымалывали для своих нужд зерно, конфискованное в селак. Разбивались 100-200-гектарные поливные огороды под картофель, капусту, овощи.

В отличие от местных исполкомов, Карлаг ни в чем не знал отказа. По его запросу сюда пересылали землеустроителей, гидротехников, животноводов, агрономов и других специалистов в таком числе, какое требовалось. Специалисты отводили Карлагу нужные земли, определяли запасы воды, вычерчивали схемы ирригационных сооружений и железных дорог, организовывали работу огромных людских масс в сельском хозяйстве.

Для воспитательной работы среди заключенных в отделениях учредили культурно-воспитательные отделы - КВО и части - КВЧ. После 12-14-часового рабочего дня на жаре, валившей с ног солнечными ударами, или лютом морозе, когда у женщин примерзали волосы к нарам и стенам барака, в поле или каменоломне, карлаговец обязан был посетить занятия, приобщиться, так сказать, к культуре, воспитанию, послушать и даже записать кое-что из революционной теории по строительству социализма, где в основе человеческих взаимоотношений лежат свобода, равенство, братство, счастье...

Столь крупные достижения, а главное, именно в той форме, которая  наиболее точно выражала понимание сталинским окружением развития сельского хозяйства при социализме, вызвали определенный интерес в ГУЛАГе. Проверяющие наряду с недостатками отмечали высокую организованность, дисциплину, масштабность и качество труда. Родственным ведомствам было предложено перенять кое-что из практического опыта Карлага, совмещавшего в себе самые противоречивые понятия, категории, явления, в чем и заключался феномен лагеря-совхоза. Необычность его начиналась с организационно-административной структуры.

Начальник Карлага и его три заместителя являлись номенклатурой ГУЛАГа. Там назначали, оттуда присылали, он же отзывал, снимал, наказывал, а вот начальники всех отделов (кроме спецчастей) назначались из числа заключенных. Начальником отделения лагеря - точки - назначался вольнонаемный, но его многочисленные заместители на животноводческих, полеводческих и строительных участках - бригадиры, мастера, учетчики, бухгалтера, агрономы, ветврачи, нормировщики, десятники и другие - набирались из заключенных. Функциональные обязанности служащих любой административно-хозяйственной точки Карлага выполняли заключенные.

В Долинке, где размещался его штаб, организовали поликлинику и больницу на пятьсот коек, - весь персонал от врачей до уборщиц состоял из заключенных. На окраине села учредили местный промкомбинат, в котором преподаватели и учащиеся набирались из лагерного контингента. Все крупные лагерные организации имели столовые, магазины, мастерские - в них работали заключенные. Даже охранников умудрялись набирать из их числа, тех, у кого была "бытовая" статья и небольшой срок заключения. В других лагерях пошел слух о якобы райском житье в Карлаге. Попасть туда переводом считалось удачей. Иногда попадали. Однако, прибыв в Карлаг, заключенный понимал, что здесь шансов выжить у него не больше, чем в прежнем лагере, его жизнь и здесь зависела от случая.

В этом огромном, чудовищно противном во всяком своем проявлении человеческому сознанию и образу жизни собрании людей, согнанных со всех концов страны четко отлаженной машиной насилия, в котором так странно и жутко менялись местами добро и зло, мирно уживались библейское рабство с беседами о социализме, зверское избиение заключенных с совещаниями политотдельцев, смирительные рубашки и карцеры с участием в художественной самодеятельности, орудия пыток с библиотечкой пропагандиста и распространением опыта по разведению породистых свиноматок...

Немногие добросердечные коммунисты, кто начинал партийную работу с идей подвижничества и служения народу еще в российских социал-демократических кругах и кого райкомы и органы ОГПУ, учитывая их опыт, направили на работу в Карлаг, кто первым понял, кому и зачем потребовалось устранить лучшую часть народа из общественной жизни страны, - чем могли помогали заключенным, в особенности женщинам. К сожалению, могли они немногое - передать на волю весточку, дать краткосрочное освобождение от работы, провести помимо очереди к измученному наплывом больных врачу. Лагерь не допускал жалости, снисхождения, понимания. Он требовал повиновения и четкой работы. За неисполнение приказа спрос был особый, и постепенно лагерь освобождался от "малодушных" работников...