Мир глазами повешенного

       
    Две полузакрытые глазницы с вывалившимися наружу глазными яблоками, навек утратившими жизненный блеск, безучастно взирали на окружающий мир. Они не смотрят, но они видят. Они не чувствуют, но они знают. Они не плачут, но они страдают. Страдают оттого, что прежде, имея возможность созерцать всю живость и многообразность мира, всю его орнаментальность, пренебрегали этой возможностью, фокусируясь только на бытовых и поверхностных предметах и явлениях. Страдают оттого, что не использовали и на треть все внутренние ракурсы своего зрительного осязания. Они были слепы при абсолютнейшем идеальном зрении. Истинный свет этих мёртвых глаз таился за матовыми и искажающими действительность шорами отстранённости. Они никому не дарили своего тепла. Ни на кого не смотрели с любовью.

     Зато теперь удивительный и прекрасный мир как будто на прощание решил продемонстрировать им свою красоту и многообразие. Как будто раньше он скрывал все свои богатства, подсовывая вместо них лишь серые и тусклые тени своих ложных фантомов.

     Почему эти теперь уже безжизненные глазницы вдруг на секунду увидели, как прекрасен и величественен полёт птицы на фоне сочно-бирюзового небесного полотна? Почему только сейчас они обратили внимание, как игриво переливается всеми оттенками зелени молодая лужайка с весенней травкой, в которой резвятся или спешат по своим повседневным делам трудяги насекомые? Почему они раньше не обращали внимание, какие натружено-красивые руки у чистильщика обуви, который регулярно с трудолюбивым усердием натирал добротные кожаные ботинки, что теперь болтаются, покрывшись изрядным слоем пыли, на безвольных и мёртвых ногах?

     Калейдоскоп причудливых образов, выразительных человеческих лиц, девственных природных уголков и явлений укоризненно замельтешил в фокусе мёртвых глазниц. Как они ни пытались замедлить их мелькание, образы будто бы назло наращивали скорость.

    Повешенный раскачивался, как неуправляемый маятник, своей неритмичной амплитудой движения выражая запоздалое негодование от собственной сознательной слепоты. Как нестерпимо ему хотелось ухватиться за ускользающие из-под его уже мёртвого взгляда красочные и наполненные жизнью образы той окружающей действительности, что была ему дарована и доступна при жизни. Как ему хотелось хотя бы на миг заглянуть в окна домов на его родной улице, рассмотреть в деталях происходящие в их стенах самые обыденные бытовые сцены жизни их обитателей. Ежедневно изо дня в день в каждом из таких домов готовился завтрак, раздавался надрывный детский плач или заливистый смех, ссорились родственники, умирали люди и рождались новые члены семьи. Каждый день параллельно с его собственной жизнью проистекали, сменяя друг друга, жизни других людей. Только сейчас повешенному стало непреодолимо интересно, какой же всё-таки породы собака, живущая у его соседа, которая имела отвратительную привычку визгливо тявкать по утрам, заставляя других раздражённо продирать глаза раньше времени. Только сейчас ему вдруг стало важно, что подумал о нём интеллигентный продавец в табачной лавке неделю назад, когда он, обозлённый от неутолимого похмелья, нагрубил другим покупателям. Вдруг всё, случавшееся с ним когда-либо, приобрело для него глубокую и значительную важность. Мир вдруг стал значителен для него! Мир, который только сейчас раскрыл ему свой секрет, прокричав о своей необозримости. Его мир, к ограниченности пространства которого он так привык, вдруг распростёрся перед ним в своём бескрайнем величии.

     И почему он считал, что его смутный и невнятный образ жизни очерчивался какими-то несуществующими, но непробиваемыми рамками? Почему его бесцельное и маргинальное существование хронически упиралось в невидимую, но ощутимую преграду? Как мог он полагать, что его возможности ограничены, его физические и моральные силы исчерпаны, его жизнь безнадёжно прожита, а мысли все додуманы? Смотря на мир прежними глазами, он видел, как тот лишь злорадно склабился ему в ответ, а стоило петле обозначить условную границу между мирами, как вдруг сквозь оскал он углядел многообещающую улыбку.

     Почему только сейчас, в последние секунды, которые вот-вот будут отняты жадной лапищей смерти, он прозрел? И как никогда захотел протянуть свои жилистые, утловатые руки навстречу зовущим и обнадёживающим перспективам, жадно и исступлённо заграбастать щедрую горсть всех тех впечатлений и ощущений, которыми он ранее так расточительно разбрасывался. Увы! Нелепый финал насмешливо лишил его такой возможности. Не угораздило бы его повеситься, он бы заполнил все досадные проплешины своего существования. Он бы проснулся, вырвался из дышла повседневности и оглядел мир обретённым многомерным зрением. Но он завершил свою жизнь так же нескладно, как и прожил.

    Он досадовал, что его желания никогда не покидали пределы его воображения. Так вот хоть в этот, первый и единственный раз, его невразумительное желание увенчалось успехом. Сила намерения в согласии с решительностью и затянули эту крепкую и надёжную верёвку на его дряблой шее. А догадайся он посмотреть на мир сквозь петлю, прежде чем засунуть в неё свою непутёвую голову, всё могло сложиться иначе! Зачем так скоропалительно просовывать шею в зловещую окружность, когда можно просто взглянуть, уже совсем другим взглядом, в ту жизнь, что разворачивается вокруг? Зачем бежать из того места, о котором ещё ничего толком не узнал? Смерть рано или поздно всех обведёт по контуру, так не проще дождаться своего часа, каким бы он ни был, а не сооружать постыдных виселиц, которые так уродуют даже самые красивые лица.
    А ведь когда-то, много лет назад, он истово и настырно рвался в этот новый мир, в нетерпении простукивая материнское чрево.  Дождавшись своего часа, настойчиво продирался сквозь натуженное лоно навстречу своей исключительной жизни. Попав в объятия света, завопил, раззявив крохотный беззубый роток, возвещая мир о своём появлении. И вот теперь он точно так же второпях уносит из него ноги, хрипом и свистом сопровождая своё бегство в обескрещенную могилу, как в спасительное лоно.

    Как захохотал несчастный счастливец повешенный, вальсируя в воздухе в последних послесмертных конвульсиях. Как затрясся и замахал руками от агонистического восторга. Он успел, он на последних секундах своей жалкой тщетной жизни успел увидеть замысловатую мозаику чудес и диковин мира. Он познал и увидел всё то, чего пока ещё не способны познать и увидеть те люди, в чьи дома он так рвался заглянуть, с чьими жизнями так стремился соприкоснуться. Вот они выйдут из своих домов-раковин, увидят его, заглянут в помутневшие зеркала его выпученных глазных яблок и, быть может, что-то откроется им. Некая тайна, которую он успел приоткрыть и теперь унёс с собой в мир вечного покоя и дремучего блуждания.

     Сонный город беспросветно затянула серая облачная рвань. От возмущённых раскачиваний в воздухе, усиливаемых предгрозовыми разъярёнными шквалами ветра, верёвка оборвалась, а висевший на ней прозревший с гулким ударом хлопнулся на влажную землю. Но повешенный был уже окончательно и неотвратимо мёртв.