Необычное приключение юриста Павла Перепёлкина

Больничные  страсти-мордасти !

Огромный   «Мерседес», нагло игнорируя  правила дорожного движения,   мчался по  ночной Москве, заставляя редкие в этот час автомобили прижиматься к обочинам.  Ярко–синие всполохи  проблескового маяка, установленного   в задней части плоской,  длинной крыши  «Мерседеса», молниями  прочерчивали  темноту  скверов и парков, скованных ночным морозом. От голых, заснеженных деревьев и заметённых снегом кустарников, внезапно выхваченных из  темноты синей мигалкой,   по сугробам пробегали  причудливые косые тени.
Павел  Перепёлкин, крупный мужчина тридцати четырех лет, лежал на носилках и  смотрел в окно,  пытаясь угадать по каким улицам  везёт его машина скорой помощи, но перебитый нос, разбитые в лепешку губы и разорванное левое ухо  сбивали с мыслей, напоминая о себе резкой пульсирующей болью, которая  при малейшем повороте головы доставляла ему невероятные мучения, вызывала приступы рвоты,  и  Павел, утихомиривая эту боль,  следил за дорогой, едва меняя  направление взгляда, не двигая при этом  чугунной от боли головой. 
Как-то Павел вычитал, что кареты скорой помощи  на московских улицах появились в 1898 году. Он отчётливо помнил эту дату: на даты у Перепёлкина была отличная профессиональная память. Так, в силу своей профессии, хорошо запоминают даты или всевозможные числа юристы, историки и, пожалуй, работники бухгалтерии. Павел Перепёлкин трудился юристом в одной крупной нефтяной компании.
«Сама история возникновения скорой помощи, – вспоминал Перепёлкин информацию, зачитанную когда–то в историческом справочнике, и надолго застрявшую в памяти, – уходит во времена глубокой древности, вероятно, еще ранее, чем сформировался первобытно – общинный строй».
Когда память закончила экскурс в прошлое, Перепёлкин вернулся к суровой действительности и задал уже не первый в эту жуткую ночь однотипный вопрос «куда меня везут?» сидевшему  напротив врачу и тот, выбирая удобное положение для отёкшего тела, неуклюже поворочавшись на  скрипучем  откидном сиденье, устало ответил: – в «МЕДСИ».
– Где это? – озаботился Перепёлкин.
– На севере Москвы.
Это была уже вторая скорая помощь, которая мытарила Павла по приёмным отделениям московских клиник: три часа тому назад он, придя в сознание, обнаружил, что болтается в салоне тесной «Газели» скорой помощи.
А до этого была чернота…Мир обрушился так, как это происходит после безумной пьянки, когда вернувшееся сознание судорожно задаёт вопросы типа: где я, что я начудил, где нагадил?
Ещё секунду назад тебя вообще не было, и даже не было ощущения, что могут быть сферы, где ты только что пребывал. Остаётся только чувство несправедливо утраченного времени, определяющееся вопросом: я что–то пропустил?
– До сих пор верил, что на том свете всё же что–то есть…– обозначил своё возвращение голосом Перепёлкин.– А там пустота сплошная!
– А ты думал, всем, кто получил кулаком по зубам, тот свет показывают? – сострил в ответ ему усатый врач  и нервно закурил.
Вместе с сознанием вернулась боль. Она вполне осязаемым естеством наполнила голову, норовя вновь вытолкнуть, оборвать тонкие нити, связывающие мозг с ещё не понятым внешним миром. Спасла от этого вибрирующая боль в висках, которая колыхалась как морской прибой и словно уравновешивала оба источника на неких метафизических весах, не позволяя одной из чаш погрузиться в зону небытия.
– Что же это такое? – пуская сигаретный дым в приоткрытое окно, жаловался врачу молоденький водитель неотложки.– Весь вечер сегодня возим народ по больницам – то с пробитой башкой, то с ножевыми ранениями, то с отравлениями. Все больницы под завязку!
– Каждый год так бывает, – ответил врач, умудренный печальным опытом предыдущих лет. – Забыл что-ли, Петя, какой сегодня день?!
– Ах, да,– кивнул водитель…– Но всё равно – много для 8 марта.
Павел попытался приподняться. Но это усилие стоило ему нового провала в небытие.
Следующее возвращение было более осознанным и осторожным.
Теперь мир не наваливался всем своим ужасающим новорождённого материализмом, теперь учёный болью Перепёлкин крался к нему, чуть приоткрывая веки.
– Куда едем?– осторожно и тихо поинтересовался Павел.
Но врач услышал его шёпот и с готовностью ответил:
– В седьмую горбольницу на улице Миллионщиков. Больше мест нигде нет…
У приемного отделения седьмой городской больницы стояло несколько карет скорой помощи, из которых выносили убогих и покалеченных людей. Водитель нырнул за дверь приёмника и вскоре вытолкнул из коридора свободную каталку. Вдвоём с врачом они переложили Павла на каталку и поспешили с ней в помещение. Врач скорой, расписавшись в журнале доставки и проходя мимо каталки, слегка прикоснулся ладонью к плечу Павла:
– Выздоравливай, боец!
В длинном, унылом коридоре приёмного отделения, сидели на топчанах с пропиленовыми сиденьями похожие на Павла бедолаги.
Павел подумал, что все городские больницы похожи одна на другую своей серостью.
Цвет стен в этих больницах обычно серо–голубой или серо–зелёный, даже если розовый, то с проступающей вечной серостью. И цвет кафельной  плитки в процедурных,  даже если подразумевается белый, то всё равно с оттенком серого. А от стен, словно они просверлены миллионом микросвёрл, тянет легким, но терпимым холодком.
Как бы не топили коммунальщики, холодок этот непобедим. Пожалуй, он даже не климатического, а мистического характера. И ещё запах…Запах, в основе которого хлор и прелый дух плохо простиранного или уже пропитанного потом белья.  Именно в такой больнице бренность жизни видна невооружённым взглядом, а человеческие страдания, вызванные болезнями, травмами, увечьями и ранениями, обнажаются со всей своей обезнадёживающей силой.
Павел попросил телефон у соседа и позвонил жене. Услышав его голос  жена сказала:
– Ну что, Перепёлкин! Нагулялся со своими шалавами заморскими?
Когда жена сильно злилась, она всегда называла Павла по фамилии. Если злилась не сильно, то по имени–отчеству.
– Женя, я в седьмой горбольнице. Мне плохо!
Голос жены переменился, интонации стали озабоченными и тревожными:
–Паша, что случилось?
– Очень сильно избит, кажется,  сотрясение мозга!
– Еду, – сказала жена.

Студенческая дружба не ржавеет, а любовь…?

Началась же эта, как любят писать мастера детективного жанра,  почти мистическая, местами драматическая, порой  смешная, по большому счёту детективная история с обычного телефонного звонка Виктора Алексеева, университетского друга Павла.
Накануне праздника (международного женского дня восьмое марта),   он позвонил Павлу, когда тот утром  клевал носом в кабинете  руководителя  на  планёрке.
– Витя, через двадцать минут сам перезвоню. Сейчас не могу говорить.
После совещания Павел поднялся в свой кабинет и набрал номер друга.
– Паша,– сказал Виктор,– есть предложение встретить международный женский день всем вместе в нашем старом, добром ресторанчике. К тому имеется тройной повод.
– Один знаю – праздничный, а второй и третий  – какие?
– Это сюрприз! В «Праге» узнаешь.
–Заинтриговал!
– Хорошо , что ты  не против; тогда звоню Кольке и Мишке, Вовка уже в курсах. Стрелку забиваем в двадцать ноль–ноль у входа в ресторан. Столик я уже заказал.
Обычно друзья  собирались без жён, но тут, учитывая женский праздник, дабы не обидеть дам, все пришли в «Прагу» со своими вторыми половинками.
Их мужская дружба началась со второго курса юридического факультета МГУ.
С тех далёких времён утекло много воды, все они давно переженились, наплодили детей, добились признания в профессии, но служебные дела и карьера, семейные заботы и повседневный быт не ослабили крепкую студенческую дружбу.
Самым активным из пятёрки друзей считался Виктор Алексеев. Его выбрали старостой группы ещё на первом курсе юридического факультета МГУ, с тех пор Виктор всегда что–то организовывал и пробивал.  Алексеев был видным парнем, при росте 197сантиметров, он не выглядел сутулым  или долговязым, так как был пропорционально и атлетически сложен,  пронзительный взгляд больших чёрных глаз на красивом лице, волевой, немного выдвинутый вперёд подбородок, крупный нос с небольшой горбинкой, широкий, в меру выпуклый лоб свидетельствовали о том, что Виктор человек незаурядный. Люди с такими данными, как правило, многого в жизни достигают, и Виктор оправдывал эти приметы.  Учился он на одни пятёрки и был выпущен из стен «альма – матер» с почётным красным дипломом.
Вообще–то Виктор мечтал поступить на истфакт МГУ, но его отец, большой начальник из МУРа, воззвал к совести сына, аргументируя свое недовольство тем, что тот, якобы, может основательно разрушить милицейскую династию. Дед Виктора в своё время дослужился до генерала МВД и мечтал видеть внука только офицером милиции.
Виктор долго метался меж двух огней, но, уступая настойчивым требованиям отца и деда, сдал документы на юрфак МГУ.
Второй их приятель – Володя Волынец – рано начавший лысеть шатен, был среднего роста, плечист, хитроватые с лучистой лукавинкой глаза, похожие на глаза одного из персонажей картины, где запорожские казаки пишут письмо турецкому султану сияли живо и задорно на его смуглом лице.
Третий их однокашник, Коля Петров, крепкий, основательный, рассудительный малый с деревенскими корнями, никогда не делавший необдуманных поступков и, во время частых студенческих пьянок в общаге, всегда остававшийся трезвым, занимал должность  начальника отдела правовой защиты в администрации Президента России.
Коля никогда не рассказывал о своей работе и Павел только несколько раз видел его по телевизору на втором плане во время встреч российской делегации с французами, англичанами и немцами.
На работе у Коли Павлу так же бывать не приходилось, что нельзя сказать о Мише Куклине, последнем из их компании, к которому в офис Павел ездил едва ли не каждую неделю.
Долговязый очкарик Миша Куклин в своё время зарегистрировал в Москве свою фирму и вскоре его адвокатское бюро «Статус– Кво», расположенное в пяти минутах ходьбы от станции метро «Шаболовская», стало одной из ведущих адвокатских компаний столицы.
Павел часто приезжал к Мише на Шаболовку, чтобы познакомиться с очередным клиентом адвокатской конторы и взяться за разрешение его проблем, требующих срочного юридического вмешательства. Павел подрабатывал у Миши не из–за денег, средств на существование Павлу хватало, труд ведущего юристов  нефтяная компания оплачивала  достойно, а   в первую очередь из–за того, чтобы не скатиться в узкопрофессиональную сферу деятельности в нефтянке,  и постоянно обновлять на практике весь спектр знаний и обширных навыков, приобретенных им во время учёбы в МГУ и во время работы, которой он занимался  до поступления на службу в нефтяную компанию.
Так что, своей докторской Павел наполовину был обязан Мише Куклину, да и семейной жизнью – тоже этому очкарику…
В Московском арбитражном суде, куда в этот судьбоносный день он попал по просьбе  Куклина, Павел встретил свою будущую жену…
Как–то Миша подбросил Павлу иск одной электроэнергетической компании, клиента «Статус–Кво»,  к Калининской атомной электростанции о взыскании долга по расчётам. Павел выиграл дело в первой инстанции, но ответчик, минуя апелляцию, подал кассационную жалобу, которую суд частично удовлетворил. Дело дошло до Высшего арбитражного суда.
Когда в кассационном суде на стороне ответчика его интересы представляла симпатичная блондинка, Павел снисходительно улыбался: «знаем мы вас, блондинок!», но та проявила такие удивительные бойцовские качества и собрала такую оригинальную доказательную базу, что блестяще начатое Павлом дело стало рассыпаться как карточный домик.
Судебный процесс затянулся на целый год: противоборствующие стороны то договаривались, то опять вступали в неразрешимые противоречия, поэтому Павел виделся с Евгенией Королёвой, той самой блондинкой, очень часто, и они в длинном судебном коридоре уже кивали друг другу как старые знакомые. Наконец истец и ответчик пришли к общему знаменателю и решили заключить мировое соглашение .
Текст  соглашения пришлось писать Павлу с Женей. Выполняя эту привычную работу, они несколько раз встречались, то в Мишином офисе, то в представительстве Калининской АЭС, то в суде, обсуждая детали мирового соглашения, пока в один из вечеров не оказались в постели у Павла…
Он проснулся ранним утром от звука хлопнувшей форточки, открытой нараспашку порывом майского ветра, несущего в квартиру запахи распускающихся цветов, свежесть и сырость от  первого  по–летнему тёплого дождя, ласково шелестевшего всю ночь в нежной листве деревьев за их окном,
Рука Павла затекла, но он боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть сон этой милой девушки. Неожиданно она вскинула голову, и они столкнулись взглядом. Она не спала. Слегка приподнявшись на локте, Женя долго  разглядывала его лицо, потом провела кончиками пальцев по бровям и нежно поцеловала в губы.
Вечером она целовала его  совсем не так, а страстно, сливаясь обжигающим дыханием, впиваясь своим ртом в его рот, её руки сжимали его плечи. А ноги обхватывали тисками бёдра.
Ни вчера, ни сегодня утром она ничего не говорила и ничего не спрашивала. Обо всём рассказала пылающая страсть, а потом ласка утомлённой женщины, получившей удовлетворение и утешение. Они, казалось, оба боялись слов, вместо них были руки, губы, тела. А потом они разом провалились в глубокий сон. И вот пробуждение.
–Тебе не холодно? – спросил он и встал, чтобы закрыть форточку. Она смотрела на него и ждала возвращения.
– Почему не спишь?– спросил он, целуя белокурые локоны Жени, и брови, не утратившие аромата, так опьянившего его вечером. Он ласкал её плечи, прохладные и бархатистые.
– Молчи,– прошептала она, прячась под его рукой, на его груди в промежутке между  плечом и головой. Она искала его тепла, не укрытия, а слияния тел, того ощущения единства двух существ, которые ждут любви. Её тугие груди с острыми нежно – розовыми сосками упирались в его грудь, её мягких шёлковый животик касался его живота, и неуёмные ноги не могли найти себе места.
Павел прижал Женю к себе и понял, сейчас всё повторится так же, как ночью и их снова захлестнула волна неуправляемой страсти.
Потом они стояли под душем, и руки их смывали вместе с водой и мылом жар и пот, они как дети фыркали и оглаживали друг другу кожу, ловили на щеках или плечах губами чистые струи и радовались тому, как вода возвращает телу прохладу и бодрость.
Павел смотрел на Женю весь день и глаза его искрились. Она тоже смотрела на него и их взгляды туманились, обретали ту загадочную таинственность, которая заставляла их руки сплетаться и ощутить зов родственных душ. Они уходили из кухни в спальню,  и  в постели Женя говорила ему:
- Вот то и дело слышишь: браки заключаются на небесах. Отчего же небо обходило нас раньше, не соединяло…
- Как не соединяло? А сейчас?
- Ты веришь, что сегодняшний наш союз -  воля неба? Или  капризный случай?
Павел воскликнул:
- А что нам мешает быть вместе навсегда?
Она вскинула брови и удивленно спросила:
- Это что-то вроде предложения?
- Если хочешь, можешь считать мои слова за официальное предложение руки и сердца.
Она долго вглядывалась в Перепёлкина,  гладила его губы, водила рукой по густым прядям волос, вздыхала:
- Конечно, ты жених что надо. И отказываться от тебя грех, тем более,  что ты мне нравишься с нашего первого знакомства, когда я увидела тебя  в арбитражном суде. Я даже вчера бухнулась с тобой в постель, хотя как порядочной девушке мне бы дальше твоего порога ни-ни…
- Ты меня не любишь?
- Наверное, начинаю любить.
Первый раз в жизни они оба не вышли в тот день на работу...
На встречу однокурсников Павел ехал заинтригованный обещанными Виктором сюрпризами на вечер.
И едва они с Женей переступили порог ресторана, как Павел увидел первый сюрприз. В кругу разговаривающих друзей и их празднично одетых жен в зале, спиной к нему, стояла незнакомая женщина, чёрные длинные волосы которой затронули в душе Павла давно забытые трепетные струны, которые отозвались на этот порыв  всполохами догадок: «Не может быть, это просто сон».
Черноволосая женщина повернулась лицом к вошедшим и догадки Павла оправдались… перед ним стояла Лера Беленькая.
– Здравствуй, Павлик,– лучезарно улыбнулась Лера. – Это я попросила Виктора ничего не говорить вам обо мне до ресторана. Хороший сюрприз?
Женя посмотрела на застывшего столбом от изумления Павла, потерявшего от неожиданной встречи дар речи, о чём–то догадалась, знакомясь с Лерой,  и произнесла с сарказмом:
– Вечер обещает быть интересным.
Так повелось с выпускного университетского вечера и стало традицией, что каждую значимую дату их  первая группа отмечала в «Праге».
– Друзья мои,– торжественно говорил  Виктор Алексеев,– мы выпили за наших замечательных дам, за дружбу, за любовь. А теперь я готов раскрыть вам ещё один секрет, для чего, собственно говоря, я стронул вас с насиженных за семейными столами мест, пригласив сегодня  в наш любимый ресторан.
– Не томи, Витя,– попросил Миша Куклин, поправляя очки.– Давай ближе к делу–телу!
– Дело в том, – не терял Виктор нить разговора, – что несколько дней назад мне досрочно присвоено очередное звание. Теперь я полковник и эти звёздочки,– Виктор достал из кармана пакет с крупными звёздами и высыпал их из пакета в пузатый стакан из толстого богемского стекла,– я хочу обмыть со своими лучшими друзьями, кои со своими прекрасными жёнами сидят за этим праздничным столом. Очень приятно, что в такой день с нами оказалась, давно потерянная нами Лера.
– Ура, –  крикнул первым Павел
– Ура, ура, ура! – громко поддержали его собравшиеся , заставив обернуться в их сторону многочисленных посетителей ресторана.
Стакан  водки, с тускло мерцающими на дне полковничьими звёздами пошёл по кругу, дамы делали мелкие глотки, а мужчины пригубили основательно. 
Когда улеглось волнение всем захотелось покурит.
Жёны у ребят по–старомодному не курили,  поэтому остались за столом, а друзья поспешили  курнуть.
Павел хотел остаться с Женей, но красавица Лера, наклонившись над ним, проворковала:
– Павлик, проводи даму покурить. Женя ты не возражаешь?
– Можно? – нерешительно спросил Павел и виновато посмотрел на жену.
По тому, как Женя нервно поджала губы и вздёрнула плечиком: «идите, мне–то что», Павел понял – ревнует. И очень сильно.
Лера Беленькая прибилась к их дружной компании на третьем курсе МГУ. Однажды после весёлой пирушки ребята вызвались проводить её домой. По пути, по чьей–то глупой идее, заглянули в кабак,  и там так нарезались, что всегда трезвый Коля Петров развозил их на такси по домам всю ночь. Леру он отвёз первой и кое–как дотащил до подъезда. Утром следующего дня блондин Коля Петров перед лекциями усадил изрядно помятую Леру рядом с собой и с состраданием произнес:
– Лер, оказывается ты такая же Беленькая, как я афроамериканец.
Хотя Коля старался говорить  тихо, все  услышали и с тех пор за глаза с легкой Колиной руки все на курсе стали  звать её Лера Афроамериканка.
Несмотря на эту нелепую выходку, во всём остальном свою личную жизнь Лера ещё со студенческих лет стала лепить по всем правилам американской мечты: квартиры, машины, отпрыски богатых и влиятельных родителей, нужные знакомства и связи наполняли всё её существо.
Лера Афроамериканка относилась к категории девушек, знающих себе цену. Хваткая и целеустремлённая, она с лёгким пренебрежением относилась к однокурсникам, считая их аутсайдерами. Но для их дружной пятёрки Лера сделала исключение, по достоинству оценив в процессе обучения искромётный юмор ребят, их изворотливый ум, так необходимый для дальнейшей карьеры юриста, их креативность и жизнерадостность.
После той памятной пьянки в кабаке,  Павел с Виктором по очереди принялись ухаживать за Лерой (та как раз поссорилась с очередным своим женихом), но в завязавшемся соперничестве она выбрала Павла, на которого из–за этого долго дулся Виктор, не желая сдаваться, но потом великодушно оставил их в покое.
В начале лета родители Павла уехали на дачу, и он пригласил Леру в гости. После лекций они зашли в супермаркет, набрали огромный пакет деликатесов, купили бутылку дорогого французского марочного вина «Тарзан» и отправились к Павлу отмечать окончание семестра.
Павел уже не помнил, как они оказались в тот день в постели, но хорошо запомнил ощущение невероятного  физического облегчения, лёгкости  во всём теле, необычайной психологической разгрузки, словно с его плеч сняли тяжеловесную ношу и он, такой лёгонький, почти невесомый, воспарил к небесам. Как ни странно, Лера была первой в его жизни женщиной.
Но вместе с этими новыми головокружительными для него впечатлениями он испытал необъяснимое, идущее откуда–то из космоса разочарование, вызванное первой интимной близостью. Это лёгкое разочарование он чувствовал и после встречи с Лерой, когда каждый раз, занимаясь любовью с другими девушками, ловил себя на странной мысли: что–то не так.
Только намного позже, когда Павел встретился со своей будущей женой, он понял, чем обычный механический секс отличается от любви, когда  души и тела сливаются в одно целое, заполняющее собой всё вокруг.
А тогда Лера, застёгивая лифчик, рассеянно спросила:
  – Что ты чувствуешь сейчас, Павлик?
– Счастье!
– А что такое счастье?
– Не могу дать ему точное определение.  Хочешь, расскажу о нём притчу?
– Зачем?  Это детская забава.
– Ошибаешься – царская. Вспомни царя Соломона.
– Тогда рассказывай свою притчу.
–А стоит, поймешь ли?
– Не капризничай.
Павел кивнул. Он встал с постели, закурил, пододвинулся поближе к Лере, сидевшей на краю кровати, и заговорил:
«Надежда и счастье»… Они родились в один день и час лучезарное, ослепительное Счастье и  таинственная, загадочная Надежда. Никто из людей их не встречал, но молва об их рождении быстро облетела землю. А счастье и Надежда парили в поднебесье, купались в лучах солнца, и не торопились являть себя людям.  «Ты прекрасно, – восклицала Надежда, любуясь Счастьем. – Ты лучезарно и привлекательно, порой затмеваешь даже солнце. И всё же объясни, что ты собой представляешь, в чём твоя суть…»
Счастье рассмеялось и снисходительно окинуло туманным взором  неясный образ Надежды, её мечтательный взор.
« Что тебе объяснить?..– удивилось счастье. – Ты сама признала: я лучезарно и притягательно. Разве этого так уж мало? Но скажу тебе по секрету – я почти неосязаемо. И если даюсь в руки, то на краткий миг. Кажется кому–то: поймал меня, ухватил… Ан,  нет меня! Я далеко– далеко. Лови опять».
«Да,– печально согласилась Надежда, – и тогда я вынуждена, заменяя тебя, служить людям».
« Ну и что из того, – капризно воскликнуло Счастье. Служи!»
« А ты будешь всякий раз исчезать?»
«Конечно!– счастье усмехнулось.– А как же иначе? Ведь, если я дамся в руки навсегда, от тебя Надежда, все отвернуться. А мы как жизнь – вечны и неразлучны – Счастье и Надежда…»
Лера удивлённо покачала головой, с интересом оглядела Перепёлкина и обронила:
– Притча со знанием и моралью. Умно рассказана. И очень точно подмечено… Счастье и Надежда. Тебе, Павлик, не в МГУ надо учиться, а в Литературный институт документы нести.
– Нет, Лера, мой удел  - служить Фемиде, а Пегаса пусть объезжают  более талантливые и способные.
–А ты, Павлик, не боишься, что девушки  в один прекрасный день могут сильно разочаровать тебя в твоих надеждах и лишить этого неуловимого счастья?
– Нет. Меня никто не обижал. И я умею доверять девушкам.
– Всем без исключения?!– удивилась Лера.
–Тем, кто мне приятен.
Лера грустно вздохнула:
–Ты очень доверчивый, Павлик. Так в жизни нельзя. Ты ещё смотришь на мир сквозь розовые очки. Видимо,  ты мало знаешь о девушках.
– Не спорю.
– И правильно делаешь, Павлик. Многие из них стервы, а другие дуры… Первые хотят побольше урвать от жизни, потешить душу, самолюбие, а вторые выдумывают несбыточные идеалы и вечно потом недовольны всем, страдают, что их идеалы оказались несбыточными.
– А ты, Лера,  к какой категории девушек принадлежишь?
– Много будешь знать – скоро состаришься,– отшутилась она, и Павла в тот день неприятно удивило: откуда у двадцатилетней Леры взялись суждения взрослой женщины?
Их  роман длился недолго: как только Лера познакомилась с сыном влиятельного нефтяного магната, их отношения сразу прекратились, но дружба осталась. 
До поступления в МГУ Лера с родителями, работавшими долгую трудовую жизнь переводчиками в различных диппредставительствах страны в дальнем зарубежье, исколесила весь свет и к семнадцати годам, зная несколько иностранных языков, остановилпась перед выбором: где и на кого учиться. Вариант с заграницей отпадал, так как родители, выйдя на пенсию, переехали в Россию и необходимых средств для обучения дочери в Гарвардском университете или в Кембридже  не имели. Оставались отечественные вузы, но с поступлением в МГИМО  что–то в последний момент не срослось и пришлось довольствоваться входящим в то время в моду юридическим факультетом МГУ.
Однако Лера не впала в отчаяние и продолжала лелеять свою мечту в соответствии с западными стандартами.
Её бойфрендами были дети дипломатов и послов, с которыми она когда–то сидела на одних и тех же горшках в посольских детсадах или за школьной партой  в дипломатических представительствах.
После окончания университета она  сразу же вышла замуж за овдовевшего дипломата, отца одного из своих бывших бойфрендов, который был старше её на двадцать пять лет, и улетела с мужем в Вашингтон.
Сказать, что Лера любила мужа, вряд  ли можно, но уважать его она научилась. В свою очередь она угадала, что и он  в неё не влюблён. Была ли в нём такая способность – сомнительно, но видеть женскую красоту он умел и ценил её по–своему, считал, что красивая женщина рядом с ним – это не просто украшение, а знак престижности, на неё часто засматривались мужчины. Кроме того, на Леру у мужа были особые взгляды –  узкопрофессиональные, о которых Лера узнала слишком поздно. Случилось же следующее…
После женитьбы дела мужа пошли в гору. В Вашингтоне Лерин муж превратил свой дом в место встреч нужных и интересных людей. Откуда он брал деньги на  частые шумные банкеты, пирушки, Лера не знала, как ему удавалось делать карьеру, менять мебель, покупать дорогие машины, красивую одежду – всё это до поры оставалось для Леры тайной. Она купалась в роскоши и ни о чём не хотела думать.
Через пару лет их совместной жизни в столице Соединённых Штатов, американские спецслужбы до основания распотрошили осиное гнездо, удачно свитое агентурной группой в Госдепе США. Мужа Леры, фигурировавшего в деле вербовщиком, назвали шпионом и тихо, но быстро выслали на родину, объявив фигурой «нон–грате». Лера не пострадала, так как не была втянута в шпионские игры мужа, в этой пульке ей была отведена роль приманки, красивого цветка, на который слетались любившие сладенькое  осы, что позволяло мужу заводить нужные российским спецслужбам знакомства.
После разоблачения Лера с мужем в Москву не поехала, его карьера закончилась, и судьба мужа перестала интересовать Беленькую, по мужу  Разумовскую. К тому же она уже несколько месяцев  крутила роман с известным голливудским режиссёром, который, узнав  о драме  любовницы, бросил свою семью, выплатив огромную неустойку по брачному контракту, и срочно женился на Лере.
Новый муж увёз Леру из надоевшего  чопорного Вашингтона в  безмятежный  Лос – Анжелес. Вот так Лера стала гражданкой США, поменяв  благородную дворянскую фамилию русского мужа Разумовского  на вульгарную американскую – Нунке. 
Казалось бы, жизнь Леры Нунке, окруженная киношной и эстрадной богемой, виллами, яхтами, высшим обществом и повседневным гламурным шиком на ласковом побережье Тихого океана, должна была зацвести всеми радужными красками волшебного бытия, наконец–то сбывалась её американская мечта, к вершинам которой Лера стремилась всеми фибрами своей американизированной души,  не гнушаясь никакими средствами для достижения заветной цели.
Так оно и было поначалу, покуда  муж не затеял снимать новый киношедевр.
На съемочной площадке он страстно влюбился в молодую восходящую голливудскую звезду и быстро охладел к Лере. Новый любовник мужа Ян, красивый, стройный брюнет с глазами азиатской серны,  не смотря на свою женственность и мягкотелость,  оказался кровожадным существом и сущим тираном. Он настоял на разводе режиссёра с Лерой и «вышел замуж» за осчастливленного  им режиссёра. В Америке,  к ужасу всего цивилизованного мира, однополые браки были далеко не редкостью.

И вот, дымя сигаретами на балконе ресторана, поёживаясь от холода, который, впрочем, слабо брал их разгорячённые алкоголем тела, однокурсники смотрели на ночную Москву, интересовались у Леры тонкостями и нюансами американской жизни, удивлялись, как это Лера через столько лет смогла их разыскать.
– Ничего удивительного, мальчики. Когда я неделю назад прилетела из Лос–Анжелеса в гости к маме, она сказала, что в «Одноклассниках» видела страницу Вити Алексеева. Я написала ему, он сообщил мне ваши координаты и пригласил меня в ресторан на встречу с вами, мы задумали сделать вам приятный сюрприз.
– Рисковал Виктор,– многозначительно изрёк Володя Волынец.– Старая любовь не ржавеет. Как бы Женя все волосёнки не повыдергала нашему Паше. Видел я её лицо, когда мы курить пошли! 
Павел отвернулся и усиленно запыхтел «Парламентом».

Еврейский праздник «Пурим»

– Мужики! – как на митинге обратился к присутствующим Виктор Алексеев. – Чуть не забыл. Прошу вас сегодня быть предельно осторожными.
– С какого это вдруг бодуна? – поинтересовался мало пьющий  Коля Петров.
– Кто из вас знает, – не выпускал из рук идею беседы Виктор, – какой сегодня день?
– Витя, ты из стакана с полковничьими  звёздочками  сегодня явно перебрал,– посочувствовал  ему Миша Куклин.
– Сегодня наш Международный день, 8 марта,– уточнила на всякий случай Лера.
– Погоди, Лера, я не об этом,– не унимался Алексеев.– Знаете ли вы, что сегодня восьмое марта впервые за много лет совпало с еврейским праздником «Пурим»?
– Не вижу связи названного тобою праздника с нашим сегодняшним самочувствием и нашей безопасностью,– заметил Павел. – При чём тут «Пурим»?
– А при том, что вы, олухи, совсем не знаете мировую историю. Могу рассказать вкратце.
– Ну,  поведай нам, тёмным, о глубоких тайнах древности. Историк ты наш несостоявшийся! – разрешил за всех Павел, – наверное Лерке, в крови у которой наполовину иудейской крови, будет полезно послушать, да и нам интересно.
– Предупреждая вас о грозящей опасности, я не шутил и не мистифицировал. Вся штука в том, что мои слова имеют подтверждение на уровне милицейских протоколов и сводок происшествий, которые я несколько лет назад стал сопоставлять с этим праздником.
– Не томи, – прервал Коля Петров. – Давай ближе к делу.
– Эх, ребята, какого историка я в себе загубил. Вот послушайте: много веков назад, а точнее в 480 году до нашей эры, Вавилоном правил Ксеркс, он был персом. Женой у него была красавица Эсфирь.
В те давние годы Вавилон заполонили люди еврейской национальности, которые перехватили у персов значительную часть коммерции и сказочно богатели.
Чего не расскажешь супруге на брачном ложе? Вот и персидский царь выболтал жене государственную тайну: в ближайшую ночь готовятся погромы и истребление всех евреев в Вавилоне.
И здесь надо отметить, что Эсфирь являлась не только женой. В первую очередь она была еврейкой.
С двоюродным братом Мордохеем  Эсфирь подменила царский указ и в результате подлога были вырезаны коренные жители страны, а не иудеи. Всего было уничтожено 75 000 персов:  детей и взрослых.
Нет смысла подробно пересказывать вам, олухам, эти события, необходимо только отметить, что указанные погромы происходили в день скользящего, как православная Пасха, еврейского праздника Пурим.
Теперь дальше…  Пламенный борец за права женщин  Клара Цеткин слыла совсем не дурой. Помня великие деяния своей  великой соотечественницы, Клара решила под шумок увековечить это событие в мировом, так сказать, масштабе. 
Конечно, она не решилась бы предложить праздновать 8 марта переходящей, как Пурим, датой (было бы слишком явное сопоставление),  поэтому    получилось корявенько , но, тем не менее, 1/6 часть земли уже семьдесят лет ежегодно с размахом, весело отмечает кровавые события той далекой поры.
Ребята, кто–то из вас посчитает это досужими домыслами, но не странно ли,  что большинство преступлений в стране совершается именно в этот день. Как вам кажется?»
После завершения исторического рассказа о событиях Древнего Востока, однокурсники несколько секунд молчали, переваривая  в своём сознании рассказанное  Алексеевым.
– Херня всё это, – грубо выругался при даме Павел. – Мы тебе не персы, да и на дворе уже двадцать первый век.
– Персы,  не персы, но бдите, такие совпадения бесследно не проходят!– предостерёг Виктор. – Ладно, пошли в зал, а то простынем и заболеем, не май месяц на дворе.
Когда компания вернулась к столу жена спросила у павла:
– Накурился?
– До того, что дым из ушей валит,– пошутил Павел
– А она без тебя не могла покурить? – Женя стрельнула глазами в сторону Леры.
– Ты же разрешила! – оправдывался ни в чём не виноватый Павел, чувствуя почему–то неудобство перед женой за свою прежнюю любовь.
– Ну и иди к своей Лере, а меня оставь в покое!
– Женя, прекрати! – обозлился вдруг Павел
– Поехали домой. У меня разболелась голова!
– Женя, ещё весь вечер впереди, да и ребята обидятся…
– Вижу, тебе есть с кем проводить сегодня вечер,– сказала жена и направилась к выходу. 
Он остановил супругу у лифта:
– Перед Виктором неудобно…
Но Женя шагнула в лифт и уехала на первый этаж в гардероб.

Двенадцать римских таблиц

Настроение было испорчено, Павел немного посидел за столом и ушёл из ресторана «по–английски».
От излишков спиртного и пережитого семейного скандала немного подташнивало, и Павел, прежде чем нырнуть в чрево метрополитена на станции «Арбатская», решил немного развеяться, пройтись по Старому Арбату.
Повернув направо от выхода из ресторана,  Павел обнаружил, что в этот праздничный вечер Арбат, обычно многолюдный, был на удивление пуст.
Не доходя до театра Вахтангова,  он повернул в левый переулок, нашёл темное место, собрался было справить малую нужду, и когда расстегнул пуговицы пальто, дёрнул молнию ширинки, то непроизвольно вздрогнул от неожиданного вопроса за спиной:
– Земляк, время не скажешь?
Павел обернулся: «Какой я тебе земляк?». К нему подходил приземистый тип, лица которого он в темноте разглядеть как следует не мог и только по акценту  догадался, что к нему идёт кавказец.
Павел оставил в покое заевшую молнию ширинки и посмотрел на циферблат «ролексов».
Часы показывали половину одиннадцатого, и он поднёс их к самым глазам спрашивавшего.
Тот поблагодарил и удалился, а Павел принялся за прерванное занятие. Проклятая ширинка, как назло, никак не хотела открываться и Павел промучился с ней около минуты, пока не добился желаемого результата. У него так было ещё с молодости: как перепьёт или перемёрзнет, так его сразу тянет помочиться. Когда он наконец-то справил нужду, то увидел боковым зрением, что из–за угла, со стороны Арбата, к кавказцу подплыли ещё четыре размытых темнотой фигуры и остановились в нескольких метрах от Павла.
– У него «котлы» на пять тысяч баксов потянут! – услышал Павел взволнованный шёпот кавказца.
Отступать в сторону  Арбата, светящегося фонарями, было поздно, – дорогу перегородили, поэтому  Павел нырнул в темноту подворотни и через арку сквозного двора–колодца  вышел в другой переулок.
– Погоди, мужик! Дай закурить
Его догоняли, и Павел понял, что драки не избежать.
Вдруг в глубине его памяти всплыл спортивный зал  стадиона «Динамо» и тренер Моисеев.
К Моисееву их привёл Виктор Алексеев за два года до окончания университета.
Моисеев был другом отца Виктора и считался в Москве одним из лучших специалистов по самому жёсткому стилю каратэ – киокушинкай, основанному японцем Масутацу Ояма.
Через месяц опытный Моисеев выделил из их компании только Павла, который,  как оказалось, имел природный дух бойца, основой которого, может быть, стали гены далёких предков Павла, а именно служивых казаков, которым с малых лет в казачьих станицах преподавалась воинская наука. Возможно, его прапрадед знал всеми основательно забытый сейчас русский казачий стиль «живу», секреты которого, напоминавшие кастовые, передавались русскими казаками–воинами  из поколения в поколение.
Павел уже не знал мастерства «живу», но слышал рассказы стариков, что «живу» чем–то сродни мороку, когда окружающие начинают вдруг сходить с ума и перестают адекватно воспринимать действительность.
– У Павла особый природный дар,– говорил Моисеев спортсменам. – Обратите внимание, что во время спарринга левый глаз у него смотрит вниз,  правый–вверх, таким вот образом он видит все действия противника, тогда как мы сосредотачиваем своё внимание только на том, чем нас сейчас ударят – ногой или рукой.
Такой ученик у Моисеева появился впервые за всю его долгую тренерскую работу и Моисеев пророчил Павлу большое спортивное будущее.
Но Павлу нравилась юридическая специальность, юриспруденция полностью захватила Павла на последних семестрах учёбы. Он мог часами изучать тонкости статей  судебника  царя Хаммурапи и законов Ману, скрижали знаменитых Двенадцати Таблиц римских законодателей  и «Русскую правду» Ярослава Мудрого, мог целый день просидеть в Ленинке, наслаждаясь изысканностью стиля и остроумием защитных речей Кони или судебных изысков Плевако, материалы Нюрнбергского процесса или современная статья по развитию права в различных государствах мира,  доставляли ему удовольствие, сравнимое с эротическим.
«Значение законов Двенадцати таблиц,- читал Павел, сидя в огромном зале Ленинской библиотеки,  -  следует видеть  не столько в новизне или свойстве их постановлений, сколько в том, что они положили основание известности и точности права, подчиненного раньше произвольному толкованию единственных знатоков его - патрициев, и обеспечению нормального хода правосудия установлением порядка процесса"…
…Сзади тяжело дышали и Павел ускорил шаг, а потом и вовсе побежал. «Выручайте мои ноги!»
Из  Калошина переулка  он выскочил на угол Сивцева Вражка, не сбавляя скорости, бросился в левую сторону к далёким огням Бульварного кольца, туда, где по его разумению должны были ходить по Гоголевскому бульвару люди.
Сзади слышался тяжелый топот и учащённое дыхание преследователей. Его догоняли. Павел резко разворачивался и бил, бил…в темноту. Когда попадал, то слышал злобный матерок и мягкое шлёпанье на асфальт падающих тел.
Он боялся только одного - как бы не ударили ножом в спину, - поэтому побежал «змейкой», резко меняя направление.
Когда он выбежал на Бульварное кольцо, то испытал лёгкое разочарование, перешедшее в отчаяние: кроме мчащихся со слепящим светом фарам разномастных машин  на  Бульварном кольце никого не было,  заснеженный Гоголевский бульвар был совершенно пуст.
Павел выдохся, сказалось многолетнее курение и вечерний перепой – убегать уже не было смысла, но и драться с пятью  преследователями сил тоже не осталось.
И вот теперь Павел понял, что единственным его спасением может стать только проезжая часть Бульварного кольца, по которому несся автомобильный поток .
Павел прыгнул на дорогу, одна из машин от неожиданности вильнула в сторону, Павел добежал, лавируя меж машинами, почти до самой середины дороги, когда кто–то ловким приёмом  сбил его с ног,  и он со всего маху упал лицом на мерзлый асфальт.
Машины чуть притормозили, объезжая дерущихся людей, и помчались дальше.
Павел резко встал на корточки, но полностью подняться на ноги ему не дали: сильным ударом ноги в лицо он был отброшен на дорогу. Павла окружили, удары ногами сыпались со всех сторон. Хрустнул в кармане разбитый мобильный телефон, разлетелись на мелкие осколки «ролексы». Один из нападавших, смачно, с оттяжкой, бил ногой Павла по лицу, словно форвард по футбольному мячу. В этом непрестанном граде ударов Павлу всё же удалось встать на коленки, кровь текла из губ, носа, ушей. Когда стали бить коленками в лоб и в виски, Павел отчётливо понял, что сейчас его забьют до смерти. Уже не видя перед собой ничего, он вытянул в стороны руки и поймал за гениталии двух ближних к нему мучителей. Павлу показалось, что он нащупал мошонки соперников и стал что есть силы сжимать их.
Грабители, пойманные за причинные места, стали вопить от боли.
– С–сука–а–а. Ай, больно. Отпусти–и–и… – узнал Павел голос кавказца, который спрашивал у него время в переулке.
– По рукам его бейте–е–е…  – стонал от боли второй пойманный.
Эти двое уже не были бойцами, Павел же, используя их беспомощное состояние, поворачивал мужиков в те стороны, откуда на него сыпались удары остальных нападавших, прикрываясь своими мучителями,  как живым щитом.
Никакая сила не смогла бы в этот момент разжать кулаки Павла, этим не человеческим напором он хотел поставить последнюю точку в своей жизни. Павел, теряя сознание, буквально повис на гениталиях мучителей. И тут кто–то догадался укусить его за руку: острые зубы впились в его ладони, запястья, пальцы, от  новой резкой  боли Павел ослабил хватку и, после очередного удара коленом в висок, потерял сознание.
Последнее, что увидел Павел перед тем, как уткнуться разбитым лицом  в асфальт, был слепящий свет фар автомобилей, объезжавших его тело, безобразно распластанное на  мёрзлой дороге…