Афламенкадо

Глава 10. Афламенкадо - отрывок из книги о кофе "Мешок суфия. Эфиопский дракон".
Авторы: Олег Чернэ (Шаабан) персональный сайт olegcherne.ru и Яна Брильянтова, персональный сайт www.binbit.ru

— Шаабан, где Вы? Куда же Вы? Я что-то не то сказала? — взывала Яна, протягивая руку к внезапно опустевшему барному стулу с целью похлопать оный во исключение зрительного обмана. Секундой спустя, всхлипывая, дует на обожженный палец.
Вероятно, не выдержав плотности информационно-энергетического потока, авангардный хромированный стул раскалился, подобно кофейной жаровне. Взвившийся столб ароматного чудодейственного дыма, словно абиссинским ладаном, обволок изумленную ученицу, навевая почти религиозную атмосферу древнеэфиопской кофейной церемонии Буна. Неожиданно пробудившийся дух легендарной царицы Савской вытолкнул нашу тихоню на воображаемые ступени аравийского храма.

— Лютню мне, лютню б дали, и я бы
    Саэту вам спела не хуже Зирьяба,
    Хватит таланты скрывать под хиджабом,
    Выступит с канте Великая Саба! — голосила Яна на всю кофейню, привлекая внимание немногочисленных посетителей.
— Совсем сбрендила, — фыркнула Фатима.
— Тише, Яночка, все нормально, — попытался успокоить Акбар. — Сейчас сварю кофе, говорят, помогает… Тебе какой?
— Витрувианский… в испанской аранжировке! — нараспев продолжала царица Юга.
— Понятно. Побудь за баром пока, я — в лабораторию… витрувианить, а вот лютни, к сожалению, закончились.
Оказавшись по другую сторону стойки, Яна впервые охватила взглядом всю панораму кофейни и с удивлением обнаружила, скольких вещей она раньше просто-напросто не замечала. Например, стрелки напольных часов, стоявших у противоположной стены, почему-то шли не вперед, а назад. Созерцание обратного хода времени под ритмичные колебания маятника часов истории вызвало очередной поэтический прилив мыслей о главном, то есть о Шаабане:

Apassianado, enamorado
То ль в жизнь, то ли в кофе — другого не надо…
Aл-инсан ал-камил то ль акмал ал-куммал,
Ученых светил без коня обскакал!
Зрачки — зулусы гарные… Толчки пассионарные…
Кто Он, историк, этногенетик?
Мистик… Хранитель всех тайн на планете
Или пришелец с далекой звезды,
Странник, познавший кротовы ходы,
Иль божество, что искрит совершенством,
Светом, всезнанием и вечноблаженством?
Кем бы Он ни был, спасибо ему,
Что приоткрыл древних знаний талмуд,
Знаний, чей свет призывает сквозь тьму,
Свет, что рассеет в миг все «почему».
Может, вкус кофе и есть ключ от Врат,
Вкусившему раз — нет дороги назад…

Для справки: apassianado (исп.) — охваченный страстью, enamorado — влюблённый. Ал-инсан ал-камил (араб.) — совершенный человек, акмал ал-куммал — совершеннейший из совершенных. Кротовы ходы — имеются ввиду кротовые норы (пространственно-временные туннели).

— Твой кофе, госпожа! — с театральным раболепием поклонился Акбар, остановив мысленный маятник мающейся.
— Оставь и ступай, — ответствовала та, не выходя из образа. Плавным неторопливым движением она с благоговением взяла чашечку, бережно поднесла к губам и остановилась. Вместе с ней остановилось и время. Воцарилась тишина, из глубины которой донеслось: «Йе Бунна сибату, мефаджету», — что означало «только обжигающе горячим кофе можно насладиться». Нашей венценосной диве показалось, будто бы сам Витрувианский кофе пригласил ее сделать судьбоносный глоток навстречу внутренней свободе.

Расправила плечи… Вдох, выдох, глоток…
Неведомой течью неведомый ток…
Вкус сильный, то ль мягкий, то ль непостижимый,
С горчинкой приятной, то ль неудержимый.

Тонкий, возвышенный, то ль семиструнный,
Бодрящий весной, то ли патокой лунной.
То ль щедрый, то ль яркий, то ль неповторимый,
Востока то ль жаркий, Парижа то ль Рима.

То ль жизни, то ль счастья, то ль радуги ясной,
То ль сладкий, то ль нежный, с характером властным.
Бунтующий, жгучий, всегда благородный,
То ль смеси гремучей, то ль мудрости сродный.

Помазана, будт кофеладным елеем,
Пошла по прохладно-кипучим аллеям,
Расширилась чаша в озерную гладь,
Неужто теперь ак посуху ступать?

Уверовав сердцем в кофейную силу,
Предчувствуя терцу, мажорно ступила.
Вода покорилась, став плотной словн твердь,
Почуяли стопы незримую жердь…

Победой неверия сердце воспело,
Кофейным плодом в лад повеяло спелым,
Манил пуще манны густой аромат,
В эдемский, то ль в райский привел, то ли в сад.

Кофейным тот сад то ль пьянил, то ль цветеньем,
То ль птиц, то ль небесных, то ль ангельским пеньем.
Момент возвещая второго глотка,
Застыла в безвременье с чашкой рука.

Послышалось путнице: «Прежде чем пить,
Прощенье у кофе должна испросить,
Что всуе пила и не боготворила,
Что сахар клала и не в джезве варила,

Пила без усилья, чтоб утром взбодриться…»
Взмолила: «Прости! — и слеза на ресницах. —
Прости меня, кофе, и мудрость яви, —
Закончив глоток, — воспылай во крови!!!»

Растроганный глас кофе ей отвечал:
«По жаждущим вкус мой давно заскучал…»
То было то ль явью, то ль призрачным сном…
И снова: «Мир вижу кофейным зерном,

Дают половинки лишь целое в сумме.
Завета Ковчег, что хранится в Аксуме,
Являет собой ларец с крышкою златой,
Под сенью её херувимов крылатых
Сокрыты реликвии божьих даров,
Нашли что в часовне церковной свой кров;

Касаться ларца никому не дано,
Быть может, лежит в нем кофейно зерно?
Три тысячи лет и назад, и поныне,
Гадают загадку древнейшей святыни…
К концу подошел наш кофейный урок,
Готова принять ли ты третий глоток?»

Все тело заныло струной натяжения,
То ль страха, то ль льдом, то ль неистовым жжением,
Как будто бы смерти алмазное око
То ль взглядом то ль мерит, то ль слева, то ль сбоку.

Молчит ученица на нерве, на грани,
Недаром запретным зовут плод познания.
Вдруг бабочки парой на край чашки сели,
Привлек их то ль кофе, то ль цвета пыльца,
То ль борются чувства, то ль на сверхпределе,
Решилась, кивнув, — мол, пойду до конца!

Не то чтоб серьезно, не то чтоб шутя,
Спросил: «Отчего так страдаешь, дитя?
И чудится мне, что как раз от того,
Что пал выбор твой на такого него…

Его непреклонность крушителя грез —
Не вечный ли повод для девичьих слез,
В которых и кроется соль наслаждения…
Не утомило ль по мукам хожденье?»

Все страхи взорвались потешною бомбой,
В ушах грохотало басистой дагомбой,
Наполнился жаром телесный Грааль,
Опора под паром нашла вертикаль.

То ль Шеба и Яна вошли в резонанс,
То ль целым одним то ли стать, то ли шанс.
В высокие ноты сложились частоты,
Пропели вопрос то ли лирой, то ль «Кто ты?»
Ответила то ль, то ль с улыбкою пряной,
То ль Яна, то ль Шеба, то ль впрямь Шебаяна...

Возликовала в кофейном экстазе,
Трубе то ли в тон иерихонской, то ль в джазе.
Рухнули стены… не стало fronterы,
Сверкнули глаза яшмой дикой пантеры,

Восславила кофе то ль Витрувианский,
Богов то ль напиток, то ль по-шаабански.
Исполненное благодарностью сердце
Вибрирует то ль, то ль космическим герцем,
Лучит то ли  grazie то ль тысячекратно,
то ль zambrой звучит то ли радостью ратной…               


Для справки: дагомба — ритуальный африканский барабан. Frontera (исп.) — граница.

Приоткрыв глаза, упоенная Кофейная леди осмотрелась вокруг. Пространство ответило ей размыто-зеленоватыми светящимися очертаниями одушевленных и неодушевленных форм, расслаивающихся и струящихся в сферической перспективе бесконечными карточными колодами в руках виртуозного факира. Примерно то же происходило и со звуками: они гудели, фонили и накладывались. Отражение в стенке бара приятно продолжило череду необъяснимых визуально-акустических эффектов, свежеизваянная Шебаяна явно понравилась себе… Хотелось танцевать! «Спасибо тебе, кофе, спасибо…»
— Сп!! — вскрикнула она, на полуслове отпрянув от края барной стойки, едва не упав с нее. «Как же я сюда забралась?!»
— Слезай уже! — позвал жестом Акбар. — Пока ты там лунатила, народу больше, чем на мессу утреннюю, прибыло, Фатима одна зашивается.
— Да уж! — брякнув подносами, неодобрительно подтвердила старшая официантка, добавив про себя: «Возомнила… полет над Рио».
Будто услышав ее упрек, уязвленная леди развела руки в стороны, замерев на краю «обрыва». С высоты «птичьего полета» еще раз окинула взором долины кофейни и, словно на крылах, взмыла вверх. Приземлившись на истертую текку в режиме замедленной кинопленки, выпрямилась разжатой пружиной, уже держа на согнутом предплечье поднос с чашками и бокалами, выставленными Акбаром на стойку для Фатимы, которая, в свою очередь, лишь молча переглянулась с ним, опешив от увиденного.
С царственным величием откинув голову, Яна степенно направилась к вверенным ей столикам… Оставалась последняя чашечка. Аккуратно поставив ее перед одиноким молодым человеком, она решила, что пора бы пойти приступить к заданию Шаабана, но приостановилась, поймав себя на мысли, что весьма слабо разбирается в искусстве фламенко.
Не прошло и доли секунды, как темные струнные переливы, звучавшие в воспоминаниях задумчивого посетителя, непонятным образом явственно передались ей.

Кофе дымится змейками к небу…
Слышит: «Влюбиться б… счастлив ведь не был…
Пламенем платье, соблазна пожар,
Огненной статью бросило в жар.
Искорки колкие, алые фалды,
За ночь с креолкой той душу отдал бы!

Algo hitano, algo griego, [что-то цыганское, что-то греческое]
Гордого стана жаркий fuego. [огонь]
Quema mi alma, quema mi pecho, [жжет душу, жжет грудь]
Шло, помню, Сальме той rojo estrecho, [красное стрейч]
Siento sus olas, как и в тот вечер, [чувствую ее волны]
Estar me solo, no tengo derecho. [быть одному не имею права]

О, неприступная, как дальше жить…
Страстью преступной… возможно ль забыть
Строгие брови, стук каблуков,
В такт ему вторил рокот веков.
Sapateado… mirada salvaje, [стук каблуков, дикий взгляд]
Тушь да помада — ее maquillaje. [макиаж]

Rojo y negro, negro y rojo, [красное и чёрное, чёрное и красное]
Cтруны надрывные, пылкие вздохи.
В ритм ладонями, выкрики… канте…
Красные молнии, черны пуанты,
Сuerpo вулканом багровым клокочет, [тело]
В танца капканы поймать свои хочет.

Cердца удары — кастаньет стуки,
Стонет гитара… кобрами руки,
Юбки кострами, страстный дуэнде, [дух танца, песни]
К ней бы ветрами... passion no se vende! [страсть не продаётся]
Черные волосы, красная роза,
Зычные возгласы — в душу занозы.

Дробь и застыла, застыла и дробь…
«Баста, morena, паркет не угробь!» [Яна про себя]

«Para, mi nena, para, te ruego, [юноша про себя]
Como veneno mе mata tu juego…
Pero sin ella yo casi me muero,
No vayas, mi reina… espera, espera...
Algo de arabe, algo iberico,
Рicado jarabe de Latin America!

Игр довольно с чувствами в прятки,
Больно не больно — в огонь без оглядки!»

Растаяла в чашке кофейная пенка,
А с ней и recuerdos о ночи фламенко… [воспоминания]               

Для справки: в переводе с исп. — хватит детка, хватит, умоляю, как яд меня убивает твоя игра, но и без нее я почти умираю, не уходи, моя королева, постой, постой… Что-то арабское, что-то иберийское, жгучий сироп Латинской Америки.

«Кое-что прояснилось… — с благодарностью к кофе подумала Яна. — Понять бы еще, что такое дуэнде… О нем и Шаабан говорил».
— Понять невозможно, — уже не удивив интересующуюся своим присутствием, прошелестел голос Витрувианского кофе. — Дуэнде можно только прочувствовать. Прочувствовать всеми пятью человеческими чувствами, всей плотью и кровью. Дуэнде высекается кремнем вдохновенного танца, песнью раненой птицы, плачем невесты, оставленной в день свадьбы. Дуэнде уникален в каждой драме своего непредсказуемого рождения…

Может быть магмой неукротимой,
Огнем леденящим, едва ощутимым,
Влагой живительной капли росы,
Жалом и ядом звенящей осы,
Волчьей тоскою и вепревой яростью,
Адреналином, лекарством от старости.
Может явиться в любом он обличье —
Cиром, убогом, парадном величии,
Может стать ветром, может стать громом,
Признанным мэтром, маленьким гномом,
Может открыть вам врата в небеса
И ввергнуть в ад через четверть часа,
Щедрой рукой на Олимп вознести
Иль, как верблюду, дать ношу нести.
Может взвыть мощью, взвить вдохновением,
Страстью наполнить любое мгновение,
Пламенной речью зажечь миллионы
Или ужалить скупым скорпионом.
И повеление им невозможно,
Надолго ни в чьих не задержится ножнах,
Упрям его чуткий порывистый нрав,
Не спорить с ним лучше, ведь он всегда прав!
 
Специфический запах смеси бензина с горелой резиной заставил Яну обернуться в сторону входных дверей. Нетрезвый угрюмый байкер в запыленной косухе, звеня цепями, крестами и черепами, разнузданно развалился на стуле за крайним столиком.
— Эй, куколка! — хамовато прохрипел он через десять благочестивых голов в сторону нашей младшей camarerы. —Мне двойной Red Label безо льда, эспрессо и пепельницу побольше!
Сamarera почувствовала назревающую вспышку праведного гнева из серии «У нас не курят!». Хотя она понимала, что одним мизинцем способна отправить в нокаут этого грузного сумрачного бородача, что-то внутри остановило ее. Накатила щемящая волна сострадания ко всем людям, еще не вкусившим мудрости Витрувианского кофе…

На песке задыхаясь, дельфины
По соленой прохладе страждут,
Единения эндоморфины
Не забыть, ощутив лишь однажды…

«А если у него погиб друг, или его бросила любимая», — подумала девушка и участливым голосом обратилась к обладателю мыслимого и немыслимого союза кожи и металла:
— Я понимаю, что вы и так не в лучшем расположении духа, но все же вынуждена вас огорчить, в нашей кофейне со времен Колумба не курят, зато подают такой кофе, какой и на Route 66 не найдете.
Бородач поднял косматую бровь, с ухмылкой покручивая цепью.
— Тащи, чё с вашей богадельни возьмешь…
Уже через минуту на столике стоял парящий смолистым можжевельником кофе вместе со стаканом виски заказанной марки. «Ночной волк» осушил его одним залпом, зашлифовав парой быстрых глотков свежесваренного. И опять, как и в прошлый раз, Яна стала слышать потаенное… Шум дороги, тревожное инструментальное intro к знакомой песне, но слова… слова были совсем другими.

Эхом гулким стук копыт,
Табуном шальным во мраке,
Или сердце то стучит —
То ль по схватке, то ль по драке…

Красный конь, конь, конь,
Красный конь гнедых сражений,
За гривки его не тронь —
Сгоришь вместе с отражением.

Его пламя бережет
Амулетом жарким летом,
Страхом рог камзол прожжет,
Не поможет и мулета.

Смерть черна, красны глаза,
Кровью жертвы налитые,
Не дави на тормоза,
Стучат в двери понятые.

Красный конь, конь, конь,
Красный конь гнедых сражений,
За хвоста его не тронь,
Пеплом ад богослужения.

Шляпа днищем вниз легла
Знаком фирменной удачи,
Словно податью полна,
Бык не может дать им сдачи.

И когда взревет мотор,
Педаль газа до упора,
На трибунах дикий ор,
Остра шпага матадора.

Разъяренный красный плащ,
Бык беснуется от боли,
О судьбе его не плач,
Палач будет на приколе…

Красный конь, конь, конь,
Красный конь гнедых сражений,
За узду его не тронь —
Вспыхнешь головокруженьем.

Брызжет пеной грозна пасть,
Аплодируют с балкона,
Должен первым ты напасть,
Смерть не чтит статьи закона.

Посмотри в ее глаза
Взглядом твердого решенья,
Бычья красная слеза
Окропит крест прегрешенья.

Зеркала, как ночь, пусты,
Не увидишь в них сомненья,
Как же страшно жечь мосты,
Круг замкнулся солнца с тенью.

Красный конь, конь, конь,
Красный конь гнедых сражений,
Шпоры ты его не тронь
Скоростью самосожжения.

Бык поверженный лежит,
Свежей кровью истекая,
Смерти черные ножи
Без суда его пытают.

Испустил демонам дух,
Дух агонией пылает,
Одним махом быков двух,
О втором пока не знает…

Красный конь, конь, конь,
Красный конь гнедых служений,
За подкову ты не тронь,
Труден трон вечных сражений…

Красной розой свежесть тьмы
Опоит коварной дозой,
На фронтах гнедой войны
Рваной рифмой, пьяной прозой,
На фронтах седой войны
Дробным ритмом, рдяной розой…

Для справки: мулета — небольшой красный плащ, натянутый на палку, которым тореадор дразнит быка во время корриды. Camarera (исп.) — официантка.

Не успела Яна достать из кармана знаменитого фартука белый платок, скорее, чтобы промокнуть влажные глаза, сочувствуя несчастному быку, чем поприветствовать героизм тореадора, как вдруг услышала за спиной странное и немногословное приглашение Фатимы следовать за ней.
— Куда?
— Увидишь…
Пройдя через узкий коридор, они остановились у дверей танцевального зала, до коего сама Яна так доселе и не дошла. Фатима открыла двери и за руку втянула спутницу внутрь необычного помещения… Сотни Ян и Фатим в сотнях различных ракурсов, как в калейдоскопе, преломлялись в неисчислимых фацетных гранях. Во всех простенках этого почти круглого и почти пустого зала висели огромные венецианские зеркала. И только у одного — стояли кофейный столик, бархатное кресло и прозрачный, муранского стекла, шкаф, сквозь створки которого просвечивало изумительной красоты травянисто-зеленое bata de cola. Под ним красовалась пара традиционных туфель с ремешками. Фатима сняла с шеи тесемку с ключиком, открыла шкаф, взяла одеяние и, как великую драгоценность, преподнесла недоумевающей подопечной.
— Это платье самой лучшей танцовщицы фламенко за всю историю этого танца.
 Шаабан еле отбил на аукционе. Примерь, надеюсь, подойдет…
— Как на меня сшито! — без ложной скромности порадовалась Яна, мастерски поигрывая каскадом пышных оборок. — Да и туфли впору…
— Недурно… и цвет под глаза… только прическу нужно подправить, давай я тебе помогу, присаживайся, — предложила Фатима, указав на кресло, и выставила на столик шкатулку с украшениями. Собрав и заколов золотистые локоны девушки черепаховым гребнем, она украсила их нежно-розовым шелковым цветком и, наклонив голову, интригующе протянула:
— Чего-то не хватает…
А не хватало как раз золотого гарнитура, лежащего на дне шкатулки. Удлиненные серьги, кулон, браслет и перстень, мерцающие крупными восхитительными изумрудами, как нельзя лучше подошли к изысканному наряду нашей байлаоры.

— Вот еще веер, кастаньеты и эта настоящая манильская шаль.
Яна не знала, как и благодарить свою так переменившуюся начальницу. А подношение даров на этом не закончилось. Из тусклой толщи старинного зеркала навстречу ей шел Акбар, а со спины накрывал шлейф интенсивного аромата несколько минут назад сваренной арабики. «Этот непревзойденный бариста — и с подносом?! Ну и дела…» 
Тот с невозмутимым видом разместил на столике кофейник и чашку, а затем торжественно вручил коробочку с диском.
— Золотая коллекция фламенко, «Autenticos ritmos de Andalucia».
— Спасибо, друзья, вы так помогли мне… — начала девушка, но, запутавшись в отражениях, не заметила, как Акбар вслед за Фатимой покинул зал. Поставив CD в систему, грациозной походкой вышла на центральный круг паркета…

Сомкнула запястья и не шевелится…
Момент стережет зорким оком орлицы.
Языческой жрицы изгиб ритуальный,
Луна из-за тучи аккордом печальным…
Трепещет вся плоть на повышенной ноте,
Как будто клянется судьбой на таботе,
Змеей золотою цыганский медяк…
Вьет кисти мечтою… гадает за так.
Взмах веером… пауза… выпад и «Оле!»,
Плененная птица тоскует по воле.
И кроткая Радха, и гневная Кали —
В отчаянном вихре мятущейся шали.
Изломами руки прекрасной Лакшми,
Удары дарбуки… «Прими нас, прими…
Прими, как начало текучее женское»,
Кроталы стрекочут с акцентом офенским
Легенд древних мифов по сей не забытых,
Пророчат рождение из пен Афродиты…

Для справки: bata de cola (исп.) — традиционное узкое длинное платье для фламенко с оборками и воланами. Байлаора —  танцовщица. Tабот — реликвия в эфиопских храмах, знаменующая Ковчег Завета. Оле! — одобрительное восклицание зрителей фламенко, созвучное крику души «Жив Господь!». Офенский — древний афинский.

Слегка закружилась голова, и переполненная чувствами и переживаниями байлаора поспешила сесть в кресло, чтобы выпить кофе и немного прийти в себя. Ласковый «шоколадный» глоток приятным теплом разлился по телу, собрав воедино всех кружащихся chicas verdes. Девушка ощутила заметный прилив сил и подивилась деликатности и мягкой настойчивости утонченной арабики. Неслышно вошла Фатима, заменила кофейник и молча удалилась. Пространство наполнилось более резким и воинственным ароматом. Яна решительно вернулась в исходную точку и приготовилась к встрече с робустой…

Питос и пальмас, гритос де альмас,
Барабан уду, зов предков всюду.
Бьет каблуком и искру высекает,
«Не трогай, убьет!» — взгляд ее намекает.
Вызов, борьба и невидимый враг…
Призыв муэдзина, все замерло… Шаг.
Гортанное пенье — горн к бою быков,
Бой с вечностью… с тенью, вновь бой каблуков.
Мужское начало, природа огня,
Металлом металла подковы звенят.
Сердце бесстрашное неуязвимо,
Смерть ошарашена, смерть прошла мимо.
Бушует дуэнде, солирует хал
Пронзительным зикром зелёных зеркал…

Для справки: сhicas verdes (исп.) — дословно зелёные девушки. Питос и пальмас, гритос де альмас (исп.) — щелчки и хлопки, крики душ. Хал — понятие у арабов, соответствующее испанскому дуэнде.

Одеревеневшей от напряжения рукой взбудораженная амазонка налила дымящийся напиток в чашку и сделала несколько выверенных глотков, смакуя выразительный, отдающий мхом и тропическим лесом, немного вяжущий вкус.
Кофе продолжил свою игру… Неприятная жесткость панциря ушла, в центре живота образовалась холодная воронка, набирающая обороты и затягивающая все более ощутимые и все более жаркие, ритмично пульсирующие потоки силы, которой, казалось, не было конца…
«Теперь понятно, почему искусные бариста, создавая свои в совершенстве уравновешенные напитки, всегда подмешивают к арабике суровую робусту. Ведь без робусты вкус прославленной арабики порой воспринимается немного вялым и безжизненным».
Отдаленный бой часов напомнил о закрытии кофейни. Яна резко встала с кресла с намерением пойти домой и вдруг увидела себя как будто бы на дне граненого хрустального стакана, наполненного полынной горечью абсента, бурлящего зеленоватыми субстанциями змеевиков и колб секретной лаборатории, так и оставшейся пока для нашей неутомимой кофейной исследовательницы terra Incognita…

* * *
Утренняя звезда уже показалась в окне спальни, а Яна все еще не могла уснуть. Благостное кофейное послевкусие прохладной медовой дыней до сих пор услаждало и освежало ее. «Кофе… ко-фе… коллайдерум ферментрум, ферментрум коллайдерум», — неизвестной формулой вертелось у нее в голове.
Пытаясь избавиться от навязчивой латыни, девушка взяла с прикроватной тумбочки подаренный кулон и, держа за цепочку, начала монотонно покачивать им, всматриваясь в густую магическую зелень великолепного колумбийского изумруда…
Перед разношерстной внимающей толпой в высокой суфийской шапке и темном кафтане, опираясь на посох, стоял Шаабан. На молодом загорелом лице серебрилась борода мудреца… Пустыня… бескрайняя… знойная… скудная.
—Гоните отчаяние, дети заблудные!
Поведаю тайну вам изумрудную…
Проник я во смысл заветной скрижали
И вскрыл Число чисел, и горы дрожали!
Структуру материи строит Число.
Число — ключ мистерий и шлюпки весло,
Спасительной шлюпки в безумстве ветров
Феерической шутки Властителя снов.
Я-на!!! — июльским громом прогремел Шаабан, указывая на нее посохом. — Ослиные уши вырастут! Я уже глотку сорвал ждать, пока у тебя совесть проснется. Стоит тут, подслушивает, под бедуина заделалась, думает, не узнаю… — витиевато накручивал Он на древнем фарси.
— Извините… я не нарочно, — с достоинством ответила Яна, незаметным движением руки проверяя то ли наличие куфии, то ли вышеобещанных ушей. — Сама не понимаю, как я здесь очутилась, да еще в такой хламиде. Но раз уж так получилось, разрешите воспользоваться случаем и задать вопрос…
— Надеюсь, по теме?
«Надеюсь…» И с мольбой в голосе попросила:
— Пожалуйста, Шаабан, скажите, что такое коллайдерум ферментрум?

Для справки: куфия — арабский мужской платок с обручем