1978 - 4

Глава 4.
«- Мулла попросил себе переводчика, я помогал ему, не вам, - сказал он, кривя рот. – Если бы вы не пришли в Иран, это юное дурачьё не испытало бы искушения, которое вызывает ваше отвратительное хвастовство материальными ценностями.
- Извините, я просто хотел…
- И если бы не ваши столь же отвратительные фильмы и телевидение, которые воспевают ваши безбожные уличные банды и бунтарство в классных комнатах, которые шах привёз сюда по указке своих хозяев, чтобы растлить нашу молодёжь – включая моего собственного сына и моих собственных учеников, - эти бедные дурни все бы выросли правильными, законопослушными людьми».
(«Шамал». СУББОТА. 24 февраля. Глава 46. Международный аэропорт Тегерана. 11.58)

В советской армии солдат кормили плотно. Я не говорю о качестве. Известная «кирза», «дробь 16», «шрапнель» - перловая каша, которая чаще других была на солдатском столе, стала «притчей во язицех». Перловка – такого растения нет в природе. Так прозвали облущённое зерно ячменя, напоминающее жемчуг – перл, откуда и пошло её народное название. Перловку сколько ни вари – останется цельной и твёрдой, но в руках хорошего повара каша будет рассыпчатой, питательной. А с мясной подливой или тушёнкой каша будет и достаточно вкусной.
Термин «кирза» прописался ещё в одном значении – кирзовые сапоги, "кирзачи" - солдатские сапоги, в которых нижняя основа изготовлена из юфти, а голенища из кожзаменителя - кирзы, - материала с пупырчатым покрытием, имитирующим свиную кожу и напоминающим на ощупь ту самую «кирзовую» кашу… Кирза была изобретена ещё во время русско-японской войны, но её широкое применение для пошива лёгких солдатских сапог, ремней, планшеток, оружейных подсумков и пр. началось в годы Великой Отечественной войны.
В дни, когда освежались продуктовые склады, поварам приходилось изощряться, чтобы приготовить блюда из сушёной картошки, сушёного лука, - не очень вкусная пища, да ещё, если к ним добавить промороженную треску и перловку… и вместо хлеба – сухари.
Когда я ставил своих солдат на довольствие в погранотряде, тыловики пограничников выдавали мне продукты по правилу «на небоже, что мне негоже», то есть – те самые, которые надо реализовать на солдатской кухне при освежении складов…
Зато щедро выручали начальники застав, находя в своих запасниках то макароны, то солёную рыбу, картошку, подкидывая продукт охоты – дичь.
С первых шагов своей службы, из училища, в котором преподавателями и командирами были фронтовики, я усвоил правило: хоть умри, а солдат должен быть накормлен!
Борис Львович Комионко, руководивший моей первой мангруппой, кое-какой опыт мне передал: готовясь к выезду, запасись продуктами. И я на спирт, сэкономленный на профилактике и ремонте радиотехники, выменивал крупу, картошку, комбижир… благо в руках автомобили.
Путь наш на машинах начинался от Ашхабада, где вблизи кишлака Изгант дислоцировалась отдельная пеленгаторная рота на территории чужой части. Тут и гвоздя не выпросишь.
Но выход был. Выручал Его Величество Спирт, сэкономленный за счёт замены спирта другими растворителями во время эксплуатации радиотехники. Дальше работают дружеские контакты наших местных коллег с завскладом смежников. Совместная попойка, спиртовой презент, и  вот у меня в кузове – пара мешков картофеля, какая-то крупа, макароны и четверть кубометра комбижира; на месте отправлю водителей на рыбалку, и тогда комбижир пригодится.
Были и другие способы.  В юго-западных районах Туркмении советское телевидение не доставало. Однажды начальнику молочной фермы я перестроил телевизор на иранский стандарт, и моя группа на весь период нашей работы была обеспечена молоком.
Ну, а если, проезжая  мимо знаменитого в то время Бахарденского пивзавода, я не поскуплюсь и прихвачу для начальника заставы канистру-другую пива, то и он от своих щедрот подкинет то бочонок солёной рыбы, то сушёной картошки; кто пробовал, знает – не лакомство, но выручает в форс-мажорных обстоятельствах.
И только в декабре 1978 года я просчитался: выезд планировался на неделю, а растянулся на два с половиной месяца. Но к этому выезду у нас были рыболовные снасти – не меньше десятка удочек, сачки, мощный фонарь для приманки сазана ночью. Рыбу ловили при любой погоде, и улов нас выручал, делая питание полноценным и разнообразным.
А ещё выручал бензин. Я набирал талонов 92-го, которые просто продавал на туркменскую заправку. На вырученные деньги мы покупали масло, сахар, колбасу – ведь команда наполовину состояла из офицеров и прапорщиков, которые должны были питаться за счёт командировочных денег. Этой операцией превращения бензиновых талонов в продукты занимался капитан Муминов, направленец КП, у которого нагрузка по работе была незначительной.

Сейчас, купив не самые дешёвые ботинки, на втором-третьем километре я обнаруживаю, что натёр пятки. Такие ботинки уже не сдашь обратно в магазин, и мы покупаем следующую пару, с которой происходит то же самое. Дочь говорит: «Дед капризничает».
А я вспоминаю годы службы в Советской армии, – получил на складе свой размер, и ничего не жмёт и не натирает. ВПК СССР производил то, что надо и сколько надо…
Но не всё было так гладко.
Наверное, только мы, офицеры радиоразведки, знали, каким ужасным было наше отставание от США по технике связи. И как только мы ни изощрялись, чтобы осуществлять радиоперехват информации «от компьютера – к компьютеру»,  не имея в руках компьютерной техники, допотопными примитивными способами, на одной смекалке…
При выездах с манёвренной разведгруппой на границу нам запрещалось брать с собой секретную документацию на аппаратуру, - упаси бог, попадёт в руки вероятного противника! А не имея перед собой схемы, я не могу устранить даже простейшую неисправность. Но у вероятного противника аппаратура на микросхемах, а у меня – на радиолампах и допотопных транзисторах. Четверть века разницы! Наверное, потому и не брали документацию, чтобы противник не догадался…
Бестолковщины хватало и в организации.
Например, я не мог поставить своих солдат на довольствие в столовой пограничников, потому что паёк пограничника был дороже на несколько копеек. И приходилось ждать несколько дней, пока доставят продовольствие по нашим нормам, а потом самим готовить в своих котлах какое-то варево.
 В мангруппе – полтора десятка офицеров и прапорщиков и столько же солдат. Для своего питания офицеры собирали деньги вскладчину. А вот чтобы кормить солдат в первые дни, пока пограничники не доставят продукты, надо брать часть офицерских денег…
Группа офицеров и прапорщиков из Ташкента до Ашхабада добиралась поездом или самолётом. В Ашхабаде набирали радистов, водителей и расконсервировали технику. Вся техника была на машинах ЗИЛ-157, которые в песках показали хорошие качества, но на серпантинах гор ими управлять трудно из-за выступающего вперёд капота, который закрывал видимость поворотов так, что старшему машины иногда приходилось идти впереди…
Случались и поломки, особенно в блоке двигателя. Если машина шла в большой колонне с техническим замыканием – полевой авторемонтной мастерской, то не страшно.
Манёвренная группа по своей территории перемещалась на  пяти-шести машинах, и в случае поломки посреди пустыни можно надеяться только на себя и на бога. Однажды мы дошли до границы, имея  две машины из пяти на прицепах из-за прогоревших прокладок в блоках двигателей.
Я уже писал, в какую ситуацию мангруппа попала в январе 1979 года.
Тот выезд не планировался. Мы только что вернулись после ноябрьской экспедиции, задача была выполнена, и выезжать в том же году смысла не было. Но оказалось, что пропадают «не освоенные» деньги, выделенные нашей части на командировки офицеров. Если их не использовать, то на следующий год лимит командировочных будет на такую же сумму урезан. Ситуация знакома многим командирам частей; возможно и в нынешнее время действуют подобные правила.
Зам начальника разведки округа долго нас инструктировал, говоря о важности информирования Советского правительства о событиях в Иране; а командир части выразился просто:
- Ребята, надо, ну а там недельку порыбачите и к новому году будете дома.
Выехали мы 22-го декабря 1978 года. А вернулись седьмого марта следующего, 1979 года!
Приказы о продлении командировки поступали по радио.
Офицерская часть мангруппы оказалась в бедственном положении. Закончились деньги, у курящих – сигареты, да и питаться мы не могли за счёт солдат. Начальник заставы помогал, как мог. Зависимые от него туркмены, державшие за КСП свои сады и оливковые рощицы, убили дикого кабана, но нам досталась только четверть туши. Водители ловили рыбу. На сливочное масло, хлеб и сахар занимали деньги на заставе. Подрабатывали у туркмен ремонтом магнитофонов, приёмников; самым выгодным были ремонт и  перестройка телевизоров на иранский стандарт.
С 16 января, после бегства шаха из Ирана, нам предоставили машину ЗАС из дивизии в Кзыл-Арвате и организовали «красную линию» связи с Москвой, начинавшуюся от почты в Кзыл-Атреке, в двадцати пяти километрах от нашей позиции. Но есть было по-прежнему нечего. Только когда я запросил антенну для телевизионного диапазона частот, вертолётом из Ташкента вместе с табельной антенной нам доставили посылки от наших жён и деньги. Моя жена прислала сало, колбасу и пачки листьев табака. Это случилось уже в первых числах февраля, после возвращения в Иран из эмиграции аятоллы Рухоллы Хомейни. Но подступило снова такое время, когда мой табачок резали на курево и для солдат, и для офицеров…

 К слову, история появления у меня листового табака настолько характерна для того времени, что о ней стоит рассказать.

«Партизаны» - так в частях прозвали солдат, призванных с гражданки на переподготовку на один-два месяца. Одевали их в старое, бывшее в употреблении (б/у) обмундирование. Некоторые из «партизан» уже были с приобретёнными на гражданке животиками. Оторванные от семей и кабинетов, солидные люди преображались, становились бесшабашными; в первые дни допивали привезённое с собой спиртное, что усугубляло их «партизанский» вид. Постепенно их приводили «к нормальному бою», и начинались занятия по уставам, строевой и физической подготовке, спецпердметам. Такие призывы проводились в летнее время. Для «партизан» разворачивали палатки, а по выходным дням (суббота и воскресенье) их «отпускали на волю». Вскоре карманные деньги у них заканчивались, пьянка утихала, и начинались нормальные занятия. На разных хозработах «партизан» использовали редко, но мне удалось привлечь двух добровольцев к монтажным работам в строящемся радиоцентре. Парни из Ульяновска оказались добросовестными, работали и по вечерам, и даже в выходные дни. В новом здании воздух охлаждали кондиционеры, и парни предпочитали трудиться там, а не маршировать под ташкентским солнцем на плацу или сидеть в душных классах.
Иногда они покупали у местных жителей чайник сухого вина, и во время работы немного «допинговали».
Перед выходными я им советовал отдохнуть, но они отвечали:
- Нам идти некуда, да и не хотим. Лучше поработаем в прохладе.
И вот как-то в пятницу они мне говорят:
- Станислав Иванович, мы в выходные не будем работать.
- Да конечно, ребята, я вам давно предлагал…
- Не в том дело. Просто у нас деньги кончились, и мы хотим подработать. Но паспорта наши изъяты, поедем разгружать вагоны, там, говорят, документов не спрашивают.
В субботу вечером мои подопечные приходят ко мне домой с огромным мешком. Брикеты спрессованных листьев табака упакованы в мешковину и полиэтилен. Под полиэтиленом широкая полоса картона с надписью «Болгартабак».
- И что это за самодеятельность?
Труженики рассказали свою историю:
- Мужик, который нас нанял, пообещал за разгрузку вагона с табаком пятьдесят рублей и выдал по шесть рублей аванса. А потом исчез. В конторе нам сказали «приходите в понедельник с паспортами, тогда и деньги получите». Мы разозлились и попёрли мешок табака. Шли в открытую, думали, если остановят – потребуем свои деньги. Но на проходной разгрузочной станции на нас ноль внимания. Станислав Иванович, мы знаем, что вы курите трубку, вот вам от нас подарок.
Вдвоём с прапорщиком, который тоже баловался с курительной трубкой, обычной ножовкой по дереву мы тот мешок распилили и бросили жребий. Я заплатил добытчикам двадцать пять рублей, а прапорщик сказал:
- Не обижу.
Для ориентации в ценах замечу, что в те годы бутылка «столичной» водки стоила 4 рубля 50 копеек, а за чайник самодельного вина (или за «баллон» – трёхлитровую банку) достаточно трёх-четырёх  рублей.
В понедельник утром я спросил у своих монтажников:
- Фомин с вами рассчитался?
- Да… спиртом… мы его толкнули в лагере, выручили тридцать пять рублей.
Ну вот, и пацаны не в убытке, и я с табаком.
Этот табак я хранил в полиэтиленовом мешочке и курил несколько лет. Для этого у меня был приспособлен небольшой дубовый пенёк и сапожный нож. Порезанный табак я иногда обрызгивал разведённым в воде мёдом, делая его поистине «трубочным» под стать «капитанскому» или табаку «Золотое руно». Упомянутый табак в Ташкенте купить невозможно и я привозил после отпусков из Москвы или Ленинграда.
Несколько связок табачных листьев жена прислала мне в феврале 1979 года, и пришло время, когда желающему закурить я вручал свои причиндалы – пенёк и нож.

Читая роман Джеймса Клавелла о трудностях, какие пришлось претерпеть английским вертолётчикам, я улыбаюсь.

 Перед Новым 1979 годом пришла радиограмма с приказом задержаться на 10 дней. Но случилось так:  вникнув в обстоятельства, понимая, что в Иране происходит нечто необычное, мы сами обсуждали текст радиограммы с просьбой продлить командировку; начальство упредило нашу инициативу.
В те дни необычность обстановки заключалась вот в чём. Мы знали, что армия Ирана довольно дисциплинирована. Такое, как бывало в нашей армии, чтобы часовой ушёл с поста, не говоря о том, чтобы выпить или даже закурить на посту, в армии Ирана  было просто немыслимо. А тут из перехваченных переговоров мы узнали, что в пещерах предгорья Копет-Дага возле иранского населённого пункта Марава-Тепе целый батальон жандармов отлавливает дезертиров. На допросах дезертиры рассказывают один и тот же сценарий.
Приходит на пост человек в чалме и спрашивает:
- Ты за Хомейни?
- Да.
- Имам, да сохранит его Аллах, приказал брать оружие, уходить домой и делать, что повелит мулла.
Самый дисциплинированный солдат нарушал присягу и дезертировал!

Перед новым годом работники иранского телевидения начали бессрочную забастовку, но прервали её, чтобы показать церемонию приведения к присяге правительства Бахтияра. Тогда мы впервые увидели на экране живого шаха. А не его портрет. На портрете, с которого начиналось ежедневное телевещание, шах был молодым и красивым, сейчас же перед шеренгой министров передвигался немолодой ссутулившийся человек, с мешками под глазами. Перед каждым министром он останавливался и долго смотрел тому в глаза. Сергей Томабаев,  один из переводчиков моей группы, сострил:
- Не предашь ли и ты меня?
Некоторым министрам шах пожимал руку.

Забавная деталь: в Тегеране в забастовках приняли участие проститутки, и агенты шахской охранки САВАК вынуждены были завезти проституток из Мешхеда.

Следующая глава http://proza.ru/2013/06/14/105