Скоро четверг!

Немного погодя, нас подобрал автобус с кричащим номером: «Скоро четверг!»

Водитель — лысый толстяк в кожаной куртке — почти целую вечность возился с разговорником Симпкинса. Всё крутил его в руках, не зная, с какой стороны подступиться. Видно, прежде ему не часто доводилось общаться с детьми. В конце концов разобравшись что к чему, он настолько по-детски, насколько мог, произнес:

— Вообще-то мы следуем в направлении четверга, — при этом в его голосе прозвучала лёгкая примесь чёрствого хлеба и газетных объявлений. — Возможно, не вплотную к четвергу, но в шаговой доступности от оного.

Нас это вполне устраивало, и мы прошли в салон, где кучка пассажиров терпеливо глазели на настенный календарь. Они облепили его взглядами, словно медалями за отвагу. Судя по пунктирным обозначениям на календаре, автобус успешно миновал понедельник, с ветерком прокатился по просторам вторника и теперь неумолимо приближался к окраинам среды. Наступление четверга было делом лишь нескольких километров.

— Сдался им этот четверг. Четверги — дрянь. Сентябрь — вот полный отпад, — поморщилась Веспа, усаживаясь на свободное место возле окошка.

Мы с Куриной Башкой присели рядом.

— Чтобы добраться до сентября, тебе придётся купить билет на поезд, — ненавязчиво заметил я.

Но Башка заявил, что не желает слышать ни о каких поездах в этот прекрасный автобусный день.

— Не желаю ничего знать об этих нелепых железных сундуках на рельсах, — вскричал он в возмущении.

Башка был автобусником до глубины души, и любое неосторожное упоминание о поездах могло испортить ему настроение на всю неделю. Поэтому о поездах мы больше не судачили. Мы вообще старались ни о чем не судачить, опасаясь, как бы разговор вновь не скатился к поездам.

Так мы молчали и молчали, а когда стало совсем невмоготу от скуки, Веспа объявила, что ей охота курить. С этими словами она вытянула из рукава, как фокусник, курительную трубку, а из-за пазухи — мятую банку какао «Ржавый индеец». На этикетке был нарисован индеец с трубкой мира в зубах, а под ним в белом квадратике чёрными буквами читалось предупреждение: «Курение какао может вести к бессмертию».

Набив какао в трубку, Веспа чиркнула спичкой о собственный язык и та, как ни странно, зажглась. Язык у сестры Тимусса был острее осиного жала и шершавее асфальта. Через мгновение она уже пускала в открытую форточку клубы шоколадно-молочного дыма. Вскоре терпким запахом какао пропах весь автобус, но остальные пассажиры не заметили этого. Они были слишком озабочены измерением расстояния между средой и четвергом.

— А ты того, разве не боишься бессмертия? — удивился я, имея в виду предупреждение на банке какао. — Всякое ведь бывает.

—Я даже дьявола не боюсь, — фыркнула Веспа и поднесла трубку к губам. Дым какао окутывал её лицо, как космонавтский скафандр. Она была ничего себе, довольно милой, если бы не её осиный язык. Такой острый, что хоть капусту нарезай.

Пока Веспа курила, один пассажир с передних рядов подошёл к карте-календарю и прочертил фломастером крохотную пунктирную линию в направлении четверга. Это вызвало всплеск одобрения у окружающих. Кто-то робко захлопал в ладоши, раздались ликующие высвисты.
Некоторое время спустя мы снова ехали молча, купая головы в дымке какао. Четверг был уже не за горами, правда, гнать до него оставалось ещё прилично. Чтобы чем-то заполнить бессмысленную тишину, Башка принялся расспрашивать меня о моей фамилии. Ему почему-то никак не верилось, что это именно фамилия, а не кличка.

— Ты уверен, что Горстьгравия это фамилия? — недоумевал он. — Больше похоже на кличку.

За время нашей дружбы он задавал этот вопрос, наверно, в бесконечный раз, и я в бесконечный раз пересказывал ему историю своей редкой фамилии.