***

Операция Тайфун.


Сегодня 6 января. Все связывает время. Количество дней до боя, после, дат. Дата – это пожалуй единственное, что будет кому-то важно. После. Не сейчас. Не нам. Время останавливается или неимоверно куда-то спешит. Поэтому время и друг, и враг тебе. Мы идем по заснеженной пустыне часов 5. Снег уже напоминает липкую кашу, и я явно представляю, как он поглощает меня. Странное ощущение. Мне нравится, что от снега отсвечивает солнце и слепит глаза, как оно греет первый час и как маячит впереди верхушка леса. Здесь холодно, в этом куске русской земли холодно и красиво. Я люблю Россию за ее холод, но умение приласкать, привязать к себе. Намертво. Кто знает, как называется это место и есть ли название вообще, около какого города мы идем и с чем столкнемся через 2 часа. Но я отчетливо знаю, что каждый кмень и дерево , которые вижу на пути – живые. Россия дышит такими пустынями, как живое существо, легкими.

Да, эта белая пустыня много живее пары моих товарищей. Один из них, лежа на носилках, говоря что-то невнятно, напоминает, о нашей дружбе. Я не могу назвать ее былой.

Где-то я иду где-то плетусь позади всех, иногда надо бежать. Бежать, как бегут от хищника. Как пытаешься скрыться от танка или пули. Мне 20, но кажется, я бывал и видил все. Я на ускоренном прохождение жизни. Двадцать лет за два года. Это чувство отдаленно и приходит в такие моменты, как этот, когда я просто иду. Я знаю немногое, только что такое быть сильным и что такое смех от страха.


Нужно дойти до леса, разбить костер, набраться сил. Сейчас главное-огонь. Не тот первый «ОГОНЬ», который застывает у тебя в ушах, становится отзвуком и эпиграфом всего боя, за ним идут еще тысячи, но этот первый остается в тебе, во всем, что ты делаешь. Одно из спасения сейчас – тишина или добрая песня. Но вряд ли это получится сегодня. На носилках стонет раненный солдат. Я привык к шуму на войне, к крику: он и восторженный, и боится, и какой-то дикий, последний? Но от стонов и плача становится тяжело: не знаешь, не можешь понять последний он или не. Крик – как пуля насквозь прошла, быстро…больно конечно, но будто незаметно. Слушать умирающего человека – это как ножом проводить по коже, то углубляясь, то делаю царапину.






В обычное время…в обычное врем я бы шел вдоль пустого пространства и дивился красе этой неизменяющейся белой тюрьмы. Но сейчас надо просто говорить, чтобы не упасть или не сойти с ума окончательно. Нужно отвлечься, чтобы не было видно, сколько еще до привала.
Если идешь и смотришь под ноги, смотришь, как твои огромные сапоги проваливаются в болото снега, можно забыть о том, что происходит. Если смотреть на небо и слушать хруст снега под ногами, можно забыть о войне? Просто не смотри вперед.

Отрезвляет меня звук, ломающейся ветки – становлюсь вровень с первым деревом, первой гайкой всего этого механизма – леса.

НА МЕСТЕ.

Носилки с раненный парнем упали, он давно ничего не говорил и я уже успел мысленно проститься с ним. Ребята, который шлис носилками тоже упали.Я не понимаю, с кем война. Каждое новое существо в чужой форме представляется мне одним человеком. Это странно, черт возьми. Мне кажется, война идет с призраком. Я не знаю, кто такие, те, которые убивают нас. Кто был тот правый, которого убил я.


ОГОНЬ!


6 января. 9 утра. Расстреляна рота из 20 человек.