Большое посещение

БОЛЬШОЕ ПОСЕЩЕНИЕ

Все сходства с реальными людьми и событиями являются фантазией автора.

ГЛАВА 1.

Анатолий Франков жил вместе с женой в небольшом городе в двухкомнатной квартире пятиэтажного дома, как ему казалось, всю свою жизнь.
Сегодня дворник ещё не успел поджечь мусор, и в открытую форточку влетел приятный ветерок и стал звать Анатолия куда-то в горы.  По телевизору должны были показать передачу о человеке, появившемся на свет обманным путём, но…
Анатолий Франков, как с горечью и подозревал накануне, всё же вспомнил об этом - сегодня ему назначено собеседование насчёт работы. Больше самой работы Франков не любил только работу искать и на неё устраиваться. Во время этого процесса его не покидало гнетущее ощущение неправильности своего движения. За час он уставал так, будто отработал смену. Правда, на сей раз знакомые подыскали Анатолию неплохое место, да ещё и с дальнейшими перспективами, и нужно было только прийти. Стены его комнаты в эти минуты казались необыкновенно родными и не хотели отпускать в жестокий мир. С мыслями о бумажной волоките Франков выходил из подъезда, слыша, как где-то на лестнице хохочет сам дьявол.

Здесь следует указать на некоторые события, предшествующие настоящему повествованию. У сорокалетнего предпринимателя Петра Горностаева, проживающего в соседнем по отношению к Франкову и единственном среди окрестных пятиэтажных домов коттедже, месяц тому назад все накопления с заграничных счетов отправились в неизвестность. Некоторое время спустя Горностаев, не найдя пути исчезновения дорогих сердцу капиталов, сделался несколько морально неустойчив. В какой-то момент он даже решил, что преступник, похитивший деньги - он сам и, намереваясь расправиться с негодяем, выпрыгнул с собственного балкона на втором этаже. После удара головой о голову охранника, Горностаев забыл, кто является преступником, но взамен старой его посетила другая идея. Он стал бродить в окрестностях дома и опрашивать людей на наличие чего-нибудь необычного в свете последних дней, и, если кто о чём рассказывал, Горностаев записывал, благодарил, доставал газовый ключ и со словами «ты слишком много знаешь» набрасывался на собеседника и так, и эдак. «Да. А что?» - будет объясняться по этому поводу он позже.

Вот и увиденное сегодня Анатолием Франковым у подъезда свершалось, как ни удивительно, не по велению сердца, а по причинам амбициозным и вздорным, наподобие всего. Пётр Горностаев досаждал своими расспросами невысокого роста арабу. Тот, видимо, по-русски не понимал, но этого не понимал Горностаев. Наконец, араб стал размахивать руками и яростно выкрикивать никому не известные слова, по мнению некомпетентного дознавателя, ругательства и немыслимые уловки.
- По существу у тебя язык не шевелится, ты, если угодно, пьянчуга и бомж! – и Горностаев замахнулся газовым ключом. Франков, будучи добряком, подбежал, и, выхватив стремительное оружие из рук предпринимателя, поспешно бросил в сторону, тем самым разбив оконное стекло на первом этаже, где шахтёр Виталий Спаржа ел из кастрюли щи и сделался весьма удивлён, когда кастрюлю ключом сбило со стола посреди бела дня. А на улице рука Горностаева, продолжая теперь уже порожний удар, совместила араба с пощёчиной, отчего тот обмяк и повалился в цветы. Тем временем Виталий Спаржа с дверной ручкой шагал по направлению к Горностаеву. К щеке шахтёра прилип лист капусты. Виталий не стал выяснять деталей случившегося, ударил газовым ключом по затылку предпринимателя, наступил на араба и укусил в плечо человека, проходившего мимо. Анатолия Франкова он знал и потому относился к нему почтительно и благосклонно, не представляя, что случившееся могло быть делом его рук. Встрепенувшийся араб вскочил, но пришёл дворник и всех разогнал.

Собеседование Анатолий Франков прошёл удачно и на следующий день мог приступать к работе. Это известие его заметно огорчило. Сразу оттуда Анатолий пошёл в бар «Длинный язык», располагавшийся напротив. Там совершенно внезапно к нему подсел мужичок лет шестидесяти, представился Константином Ньюйорковым, а по прошествии двух минут Франков понял, что его раскусили. Да, Ньюйорков знал, кто перед ним. И знал, что можно говорить то, что он говорил. Он держит путь в небольшой малоизвестный городок в горах, где нет ни мэра, ни документов, ни обязательств, ни заборов, ни оружия, и никаких начальников и юристов. Из крана там течёт вино 1614 года, а блеск женских глаз (коих и не счесть) озаряет своим светом даже самые захудалые внутренние миры. Все живут в мире и согласии как одна семья. Кто что умеет, тем на благо всех и, конечно же, себя занимается.
- А то и вовсе не занимается, - добавил Ньюйорков, и в этой фразе лик его стал особенно светел.
- Это же коммунизм! – воскликнул изумлённый Франков, и ему показалось, в лице его собеседника на какой-то миг проявились ленинские черты.
- Не всё ли равно, как назвать? Закат в тех краях таких слов не знает, это я вам точно скажу, - тихо проговорил Ньюйорков.
Анатолий потребовал взять его с собой.
- С радостью. Нас пятеро. Я так глубоко не копаю, но у одного из них есть предположение, что в пути нас могут ждать некоторые опасности и тому подобное дно. И потом, как говорят в народе, человек предполагает, а милиция располагает. Вам решать. Приходите завтра в место, где в это время поменьше народу. Кстати, я вспомнил анекдот, но об этом позже, - сказал Ньюйорков и удалился.

Анатолий сел в автобус и вышел лишь один раз и на своей остановке. Городок по-прежнему приветливо шелестел тут, там, а далее и везде, где можно. Горел коттедж Петра Горностаева. По дороге к подъезду Франкову встретился Виталий Спаржа, рассказавший, что дом подожгли пенсионеры, но, похоже, сейчас пожарные всё уладят. И ещё Виталий добавил, как в последнее время мучается ночными кошмарами, где ему отказывают женщины разных стран. А у подъезда дворник как раз убрал следы недавних разногласий и с видом человека, посоветовавшего изменить расписание пригородных электричек, а заодно и прочего, поджигал мусор в бачках.

Утром Франков надел лучший костюм, взял из холодильника палку колбасы, попрощался с квартирой и пошёл вместо работы к Ньюйоркову. От коттеджа не осталось и признаков былого безмятежного существования. Дворник уже всё разложил по новым контейнерам и повторно поджёг.
- Да, жаркая вышла ночка, - сказал он Анатолию, а дым направился в окна, - теперь и жена его напрочь свихнулась словно кошка.
Пройдя несколько шагов, Франков заметил отсутствие колбасы, а также отсутствие дворника.

ГЛАВА 2.

- Я познакомлю вас с нашими спутниками, Анатолий, - Ньюйорков говорил и объяснял одновременно, - Александр Пожуй, Олег Джазов, Иннокентий Кедр и Вильгельм Петров - человек наиболее идейный и радетельный.

С первого взгляда Франков понял - перед ним настоящие джентльмены и с ними можно иметь дело. Правда, один человек вызывал недоверие, но Анатолий решил, что представление это обманчивое или он чей-то родственник.
Александр Пожуй был известен Франкову как автор книги "Теперь-то уж что".  Про Олега Джазова ходили слухи, что он живёт постепенно, а по тому, как он держался, можно было предположить, что он вот-вот проникнет в суть вещей. Голова Иннокентия Кедра располагалась между шеей и воздухом, а сам он был истинный букан. Вильгельм Петров производил впечатление человека, который хотел где-нибудь фигурировать. Александру Пожую было около пятидесяти, остальным же между тридцатью пятью и сорока годами.

- Водитель этой прекрасной фуры согласился нас подвезти, поэтому прошу проследовать в прицеп, - говорил Ньюйорков, и всё становилось понятным.
Через полчаса они были уже за городом. Франков осмотрелся. Внутри правомерно стояли коробки с бананами.
- Может, поедим? – спросил он.
- Ни в коем случае. Мы же не варвары. И так бесплатно едем, - ответил Ньюйорков.

Но в углу слышалось шебуршение и сопение. Это закусывал Вильгельм Петров. Все пришли в недоумение. Вдруг грузовик остановился. Наши герои выглянули наружу. Шесть человек, вооружённых какими-то массивными предметами старины, вышедшими из употребления, угрожали водителю, который доверчиво выбрался из кабины. Среди них был предприниматель Пётр Горностаев и человек, укушенный Виталием. По его теперешнему виду было нетрудно догадаться, что он обезумел. Горностаев же кричал на водителя:
- А не ты ли обокрал меня? Вижу, не случайно хочешь покинуть пределы города!
- Да я сейчас же всех порешу! – и водитель достал ружьё.
Тут Вильгельм Петров внимательно посмотрел на спутников, потом на налётчиков, взял ящик с бананами и, подкравшись сзади, обрушил её на водителя.
- Откуда только вы берётесь? – лишь смог тот произнести и, потеряв сознание, упал на землю. Вильгельм Петров подобрал его ружьё и объявил:
- Я с вами. Там в прицепе скрываются наши враги!
 К счастью, Олег Джазов в тот же миг сумел проникнуть в суть вещей, а заодно и в кабину с другой стороны, и грузовик тронулся, оставив носителей злого умысла позади.
Пётр Горностаев с негодованием бросил полупустую коробку, участницу боевых действий в сторону от дороги, попав ей в огромную лужу в поле, где под единственным деревом спал пастух Геннадий Штаны и пасся бык Трапеза. Брызги достигли обоих, но больше не пришлись по вкусу скорее быку, так как вследствие этого атаковал обидчика именно он. Анализируя этот поступок, многие современники сошлись во мнении: всё произошло оттого, что бык был незаконнорождённым, а затем каждый из теоретиков становился всё умнее, и было сказано много слов. А наши герои были уже далеко.

К вечеру они прибыли в город Кларнет и ужинали в трактире «Весёлый Клещ», удостоившемся лицезреть славного графа Шевельни, известного широтою своей души и непредвзятостью к жизни. В те времена пользовалось популярностью его высказывание: ведите себя так, чтобы и покойнику было приятно. Граф всегда двигался только в ту сторону, куда дует ветер, а ветер время от времени нёс его в сторону трактира и, ступая на порог, он немедленно угощал всех присутствующих дам и заказывал музыку повеселее, а позже, значительно поддав, смеялся и поджигал собственные облигации, а затем и все деньги, после чего не мог ни за что расплатиться, и его выставляли за порог на улицу, откуда ещё долго доносился его оглушительный смех, от которого звенела посуда внутри, и со стены падал портрет покойного основателя трактира. Граф был сказочно богат, и если порой не платил в «Весёлом Клеще», то получалось это с его стороны неосознанно. Как-то раз он умер, но из-за чудовищной непогоды похороны постоянно откладывали, и в конце концов ему пришлось жить дальше и умереть во второй раз через одиннадцать лет. Обо всём этом Ньюйорков рассказал попутчикам уже за столиком. Кроме того, он был озабочен судьбой оставленного на поле боя водителя фуры, а на стене висел рекламный плакат «Ввиду неупущения своего шанса, начни карьеру прямо в утробе», далее следовал номер телефона.

Анатолий Франков уснул. Ему приснился очень короткий сон о падении человека в сером пальто, поскользнувшегося на мокром полу. Собственно, Анатолий даже не видел момента, когда тот поскользнулся, сон начался с того, что человек уже стремительно падал плашмя и даже не успел до конца упасть, а Франков почти проснулся, но, предполагая, что в трактире кто-то растерял чужие стволовые клетки и намеревается их собрать, заснул снова. Помимо басен Крылова, ему приснился солнечный летний луг, перетекающий в широчайший овраг, восхищавший взор своим зелёным безмолвием. Франков стоял недалеко от края оврага среди четырёх дубов, когда появилась голова быка. Размером с взрослого человека, двухмерная и висевшая в воздухе, она сказала голосом Виталия Спаржи: «Возьми быка за рога!», и Анатолий проснулся снова. Константин Ньюйорков рассказывал, что незачем было дразнить короля Людовика XIV, Александр Пожуй разглядывал стол, Олег Джазов заказывал торт, Иннокентий Кедр заказанный торт ждал.

Внезапно дверь открылась, и в трактир вошёл изрядно помятый Пётр Горностаев.

ГЛАВА 3.

За ним показалось ехидное лицо укушенного накануне Виталием гражданина. Пётр Горностаев увидел наших героев, обернулся и сказал:
- Зовите, Евгений.
Евгений вернулся с остальными компаньонами, среди которых теперь был и Вильгельм Петров. Он где-то раздобыл плащ и пытался скрыть под ним ружьё водителя, что ему никак не удавалось.
- Человек, кипятку, - крикнул Горностаев кому-то из посетителей, спутав его с официантом.
- И мне, но только со льдом, - подхватил бородач из компании предпринимателя. Горностаев подошёл к Ньюйоркову и шепнул:
- Сдвинемте же столы. Видите ли, имеется необходимость, возможно, длительного разговора.
Ньюйорков сделал утвердительный жест и, когда после перестановки интерьера все сели, спросил:
- Вас было больше, где же ещё один человек?
- Улетел в командировку. Хорошо, мой пилот не знает, что я ему больше не заплачу, - и Горностаев захохотал. Тело Вильгельма Петрова дрогнуло, ружьё сработало, и пуля, пройдя сквозь плащ, попала в потолок. В трактире к подобному привыкли, и никто из находящегося в зале персонала не повёл и ухом, лишь обрадовавшийся хозяин Оскар Чуднов, который ничего не видел, крикнул из своего кабинета на втором этаже:
- Занесите в счёт!
- Если меня будете об этом спрашивать, я попытаюсь уйти от ответа и ни в чём не признаюсь, - попытался оправдаться перед товарищами Вильгельм Петров, но почти все сидящие за столом были детьми своих родителей, и он получил пощёчину от человека по имени Семён Скабрезный.
- Что с водителем? – спросил Ньюйорков.
- Он остался на попечительстве у того огромного пастуха, - ответил Горностаев, - каков здоровяк, но мирный, быка попридержал всё-таки, а то бы..., но это неважно сейчас. О нём кое-что известно и у нас в городе. На предложение выпить пастух всегда отвечает, самое время, да и вообще поговаривают, он с богом на короткой ноге. Есть даже мнение, что его не расстраивает финал фильма «Лоскуты, брошенные во гневе». В общем, он один из тех, кто поленился бы и увернуться от пули. Хорошо ещё, что быка попридержал…. Ну, что ж, для начала я представлю своих коллег: старовер и агроном Вчестьдеда Шуйский, заслуженный критик Семён Скабрезный, радиоведущий и легкомысленный человек Андрей Андреев, знакомый вам Евгений Фокстрот, как и Вильгельм Первый, - безработный.
- Вообще-то Вильгельм Петров, - поправил Франков.
- Нам он представился как Вильгельм Первый, - сказал Пётр Горностаев, а Семён Скабрезный повторил пощёчину.

- Не помешало бы разрядить обстановку…, - снова заговорил Горностаев.
- Ну, это по силам только мне, - перебил его Андрей Андреев, - кое-кто, вероятно, удивлялся и продолжает строить догадки об инциденте, имеющем место быть в нашем с вами городишке прошлой зимой. Представляете, я с превосходным умыслом повесил на остановке объявление о продаже чеснока и лука по цене вчетверо ниже рыночной и заклеил всё скотчем так, что не представлялось возможным оторвать нарезанные сегменты с номером телефона, которые, к тому же, не были нарезаны, отчего в тот день брань семнадцати потерявших терпение пенсионеров повлекла пробуждение медведя, пребывающего в зимней спячке в своей берлоге за километры от города и вдобавок от изумления укусившего себя за лапу, по понятным причинам находящуюся у него во рту в тот период времени года. А разгневанные предки, когда устали кусать себе локти и рвать волосы на головах, в порыве неистовства уже не брали в расчёт женщин и детей, и к вечеру забаррикадировались в кофейне «Чистилище», распнув охранника на входной двери и выдвинув требование в ближайшие два дня получить санкции на бесплатное пользование услугами столичных докторов по понедельникам и средам.

Андрей Андреев обвёл всех взглядом, не исключая себя и Евгения Фокстрота, и продолжил:
- А вот ещё кое-что, для людей, так сказать, тормошащихся интеллектуально: в наш город прибыл режиссёр Роман Днепр снимать фильм про вышедшего из леса старика егеря - возмущённого, крепкого, лихого и всего в волосах, но отнюдь не грязного. Название - «Никифор и сыновья преграждают путь президентскому кортежу». Роман Днепр сам писал сценарий, с множеством ответвлений и всяческих ухищрений. Вот, например, он утверждает, что Пифагор при жизни вывел кое-какую теорему, однако же, скрыл её ото всех, боясь задеть чувства тех, чья любезность приносила в его жизнь большущий праздник. На Романа Днепра никто не обижается, потому он хочет мимоходом рассказать и об этом и изложить, как всё и было задумано. Итак, теорема: у всех женщин дурной вкус. Доказательство: им нравятся субъекты мужского пола. Ну что, неслыханно? А вообще лучше никому об этом, иначе потом беды не оберёшься, ведь, как говорил главный здешний приверженец жизни, а конкретно граф Шевельни, «вовремя не прибегнуть к выпивке и девочкам всё равно, что вырвать своё сердце и бросить псам».
- Всё это дорого обходится, - перебил его Вчестьдеда Шуйский.
- Как будто существует что-то ещё, на что можно потратить деньги, - поддержал графа Александр Пожуй, - всякий раз, когда кто-то при возможности не угощает дам, где-нибудь в мире случаются беды, катаклизмы, непогода, сумятица, неполадки, социализмы, митинги, недовольства, а то и катастрофы.
- Но…, - хотел подразумевать Шуйский.
- Шуйский, под вами стул покрывается мхом, - не удержался Семён Скабрезный, - и если где угодно посмотреть в вашу сторону, то в поле зрения обязательно найдутся какие-нибудь клопы или мокрицы. Так что завязывайте со своими разговорами.
- Я прожил пятьдесят лет, - раздухарился тот, - и бывал в переделках даже почище, чем когда не дают послушать соловья. Я вот этими вот руками в течение двух лет в одиночку собирал картофель с двух колхозных полей, потому что всех остальных посадили за политическую неграмотность. Тогда-то я и ощутил всю шерстистость жизни. Недаром я отрастил бороду в знак мудрости.

- А позвольте узнать, куда это ваш коллектив вздумал запороться? – видя, что беседа всё равно не клеится, раздражительно повернул в нужное ему русло Пётр Горностаев.
- В Перепрыгни-Через-Костёр, - ответил Ньюйорков так, что открылись некоторые рты.
- Мои деньги там? Это ведь где-то в Южной Америке?
- Мы пока не в курсе, но, похоже, там неплохо обращаются с людьми. Мне посоветовали сесть отсюда на поезд до Пеликанова Сынишки и в том самом поезде переговорить с проводницей, которой, по словам очевидцев, известно нечто такое, о чём не догадывается даже посол России на Украину.
- Вы, Константин, словно Моисей с евреями, - заключил Горностаев, - но всё равно стоит разыскать эту проводницу. Вертихвостка должна знать всё о моих сбережениях.

- Помню, отец бросал в меня арбузными корками, - вдруг сказал задумавшийся Шуйский.
- У всех свои изыски, - словами заговорил Андрей Андреев, - в Бирмингеме, к примеру, есть человек по имени Теодор - автор некоего букваря, несущего смерть.
- Если меня когда-нибудь спросят, вкладывал ли я в свои публикации чуточку дерьма, я отвечу, да, вкладывал, - признался Семён Скабрезный, но Андрею Андрееву вдруг показалось, что с Великой Китайской стены ему могли помахать белым платочком, а он сидит здесь и не замечает этого.

Принесли торт, заказанный Олегом Джазовым, и тот стал делить его на одиннадцать частей. Не дождавшись, пока тот закончит, Вильгельм Петров взял со стола два куска и положил их в рот, за что был немедленно выброшен Семёном Скабрезным за пределы трактира. Скабрезный вернулся в плаще, под которым было сокрыто ружьё. Вместе с ним вошёл двухметровый человек, бывший ранее на известной дороге при известных обстоятельствах. На руке его водилась татуировка с изображением изгороди. Пётр Горностаев встал.
- Позвольте представить, Борис Преступно, только что из командировки, как я волен предположить. Сила и мощь нашего коллектива. Культурист. Сейчас ему 40. В 36 за плохое поведение был изгнан из мест лишения свободы. Временами он полагает, что всё это – смерть, а там, то есть на том свете, - жизнь. Кстати, Борис – последний человек, заражённый чумой, но я попросил бы об этом не распространяться.
- След от утюга на его лице относится к прошлому году, - добавил Андрей Андреев, - старуха жизнь здорово потрепала моего кузена.
- Не будем тянуть время, - Пётр Горностаев обратился к Борису, который сетовал на отсутствие в барном меню коктейля "Судороги Вениамина", -  рассказывайте, как обстоит дело, да и что с вами стряслось?
Дело в том, что в голову Бориса была воткнута сосулька.
- Холодно там, сам знаешь, - начал он свой рассказ, - а я в дверь постучал, она и упала.
- Ну а деньги?
- Да нет там ничего, только снег. Смотрю – изба стоит. Подошёл. Лучше бы не подходил. Она и упала. Сосулька-то.
- А что в избе?
- Да мужики. Им велели замесить цемент. Прораб или кто там. Но только работодатели уж больше двух месяцев как не возвращаются. А цемента там полно. Им сказали ванну цемента замесить. Мужики сразу ванну-то замесили. Их же шесть человек. А работодатели не едут. Вот они и думают, время идёт, за эту ванну только гроши заплатят. Решили, как цемент застывает, в чём-нибудь ещё замешивать, сказать прорабу, всё время работали. Вот они там постоянно месят, пьянствуют, хлещут, спят в цементе... Шеф же их не проверяет.
- Выходит, ничего не остаётся, кроме как обратиться к этой вашей проводнице, - сказал Горностаев.

В это мгновение стена в трактире «Весёлый Клещ» обрушилась, потому что обиженный Вильгельм Петров пожелал завладеть знакомым грузовиком, но, по недоразумению, сдал назад.
Вниз по лестнице со второго этажа бежал Оскар Чуднов; Семён Скабрезный пытался достать застрявшее в рукаве плаща ружьё; Борис Преступно выбирался из-под завалов, под которыми оказался только он один; Андрей Андреев пробовал различить в пыли очертания торта; Вчестьдеда Шуйский по-прежнему мечтал, что о нём напишут книгу, как он сгинул в тайге; веселящийся Евгений Фокстрот старался испачкать в грязи костюм Иннокентия Кедра, пока тот не видит. В конце концов, бумага всё стерпит.

ГЛАВА 4.

Эта глава получилась неинтересной и, более того, оскорбительной для всех, кто сочтёт себя оскорблённым. Поэтому было решено исключить её во избежание попадания тени на всё остальное повествование.

ГЛАВА 5.

Никто не обмолвился о щебетании птиц, пока наши герои шли к старому знакомому Андрея Андреева переночевать, поскольку в трактире «Весёлый Клещ» ими, судя по всему, были недовольны. Чтобы они куда-нибудь не пропали, предприниматель Пётр Горностаев приставил к ним Бориса Преступно и Андрея Андреева, потому что в Кларнете у последнего в трёхкомнатной квартире жил друг, пятидесятилетний весельчак Николай Свергнуть, в доме, где однажды стригли министра культуры. По дороге Андрей Андреев рассказывал о своём друге:
- Чтобы лучше ориентироваться в пространстве, Николай всех людей округляет. До дурака. Говорит, так удобнее.

Дверь оказалась не запертой, и они вошли внутрь, застав лежащего на диване хозяина за просмотром телевизора. Николай Свергнуть был почти что лысым человеком, облачённым в красную клетчатую рубашку, а на его большом животе стояло блюдо с супом. Хозяин не подозревал о роде деятельности Андрея Андреева последнего периода, а носки его были разного цвета: чёрный и серый. Кроме него в квартире жил православный кот Сергей, о котором упоминается в этом предложении. Со стены дико глядел чей-то досадный потрет работы неизвестного художника. Художник этот, по-видимому, от обиды за неизвестность подошёл к делу крайне небрежно и даже презрительно.

- Располагайтесь, - сказал Николай и принялся рукой нащупывать возле дивана кота, но лишь частично опрокинул на себя суп и, по-прежнему, лёжа, стал собирать ложкой обратно в блюдо то, что ещё можно было собрать, не спеша и нахмурив лоб.
- Что новенького? – откупорил слова Андрей Андреев.
- Завтра женюсь, - ответил довольный Николай, вытянул руку с блюдом вверх, наклонил его и открыл рот.
- Ну что ж, рад за тебя, мои поздравления!
- Спасибо, дружище, - сказал Николай, повернув голову к Андрею, отчего половина содержимого попала не в рот, а ему на подушку, - пойдём со мной?
- Я с детства боюсь бракосочетаемых дворцов, ты же знаешь, - говорил Андрей, наблюдая, как Николай подбрасывает блюдо с намерением повесить его на край люстры, раскачивающейся над ним. Когда после нескольких неудавшихся попыток блюдо приземлилось не на его живот, а укатилось куда-то в угол комнаты, Николай Свергнуть сказал:
- А я пойду обязательно, - и достал из-под подушки почти полную чашку чая и бутерброд с маслом.

Уже засыпая, Анатолий Франков услышал, как пущенная в своенравного кота чашка разбивается о стену. А во сне Анатолий разговаривал со Львом Толстым, и тот изрёк следующее:
- Я всегда хотел мотороллер Тула Т-200, а они что? Шесть тысяч десятин и триста голов лошадей!? Волосы рвал на груди, мой друг, веришь ли. Вот они где сидят у меня эти десятины! Сгубить меня хотели этими лошадьми, подкупить и в узде держать вместе с ними! Чтобы хозяйство вёл и шутки свои не шутил. И надумал я перехитрить всё это дело! Говорю: хорошо-хорошо, сейчас манифест по поводу сему напишу и всё приму как есть. И в дом шмыг!  Написал. Большой написал и похвальный, всем бы понравился. Семьсот тысяч вордовских листов! Стал нарезать диск и в процессе прожига выдернул вилку из розетки! Ха-ха, с тех пор никому меня не найти, ведь парадоксальная (и для мира неразрешимая) логическая задача! Ах да, помнишь того парня, что ходил по воде? Если увидишь, передай ему слова одного студента, он уверяет, что у них в Риме никак не возможно получить разрешение на пристройку к гаражу. Смеху у вас будет тогда на полпаралича, не менее.

На следующий день остававшийся в прежнем положении Николай Свергнуть отвечал на вопрос о собственной свадьбе так:
- Пожалуй, не пойду. Всё небо тучами затянуло. Да и полуфинал сегодня. Так что как-нибудь в другой раз.
Остальные собирались в дорогу. Николай доставал из холодильника две кастрюли, когда Андрей Андреев уже в дверях весело крикнул ему:
- Ну, приятель, не держись!
- Ты же меня знаешь, Андрюша.
Спускаясь по лестнице, Андрей Андреев сказал:
- Помню, когда я устроился на работу, Николай шутки ради справлял по мне девять, а затем и сорок дней, и в одну из этих дат в личной беседе уверял меня, что весь мир – часть какого-то сновидения о голом заде, правда, несколько лет спустя от своих слов отказывался.

Звук столовых приборов, падающих на пол, настиг путников на первом этаже.
- Такого человека надо взять с собой, - восхищённо спохватился Ньюйорков.
 - Нет времени, - прогремел Борис Преступно и вдруг разрыдался, припомнив, как новые сапоги уплывают вниз по реке.

ГЛАВА 6.

Кроме боязни, что он когда-нибудь станет акушером, Павел Прутики успел обзавестись четырьмя детьми, и двое из них составляли половину его потомства. Обо всех четверых он узнавал несколько раньше их появления от своей жены Наташи.
- Если знаешь заранее, то это ещё ничего, - успокаивал себя Павел. Со своими четверыми детьми он проводил больше времени, чем с любыми другими. Порой он рассуждал так: если бы их было трое или пятеро, то это создавало бы неудобства и даже возможность головокружения. Павел предпочитал не вспоминать о тех временах, когда детей было только трое.

Он и его четверо детей жили в большой шестикомнатной квартире. В этой же квартире проживала и его супруга, потому что это было недалеко. Так получилось, что с Павлом они жили в одной комнате.
Она и Павел знали друг друга и до свадьбы. Если бы им тогда сказали, что у них будет четверо детей, они спросили бы: «откуда вы знаете?». Чтобы любить друг друга всегда, они решили пожениться.

Порой Павлу снился сон, где он подбрасывает счастливого и пушистого кота к небесам, а потом ловит его и улыбается.
Павел никогда не носил парика, да и волос на голове у него имелось даже более, чем достаточно. Может, именно потому они с Наташей никогда не ссорились. Кроме того раза. Но сейчас не об этом.

Когда над ним подшутили друзья, сказав, что подорожает гречневая крупа, Павел сразу же приобрёл пару её мешков. Его друзья засмеялись, в особенности Альфредо, но через неделю цены на гречневую крупу действительно повысились вдвое, и им стало не до смеха.

ГЛАВА 7.

- Все здесь? – спросил серьёзно предприниматель Пётр Горностаев на вокзале, - Петрова так и не выяснили, билеты я взял, этот не едет, - он указал на Александра Пожуя, - платить за него…, рожа простая, мы бы его уже раскусили, если б что-то знал, а с вас глаз не спущу.
- Без него мы не поедем, - вступился Ньюйорков, но Горностаев напомнил о ружье, которое так же, как и небезызвестный плащ, было вручено теперь Шуйскому.

Итак, поезд до Пеликанова Сынишки тронулся, и всей компанией расположившись в одном плацкартном вагоне, Анатолий Франков, Константин Ньюйорков, Олег Джазов, Иннокентий Кедр, Пётр Горностаев, Борис Преступно, Вчестьдеда Шуйский, Семён Скабрезный, Андрей Андреев и Евгений Фокстрот наблюдали уменьшение Александра Пожуя, оставшегося на перроне играть в преферанс, благо погода к тому времени улучшилась. Нахождение в этом странном поезде как-то влияло на них, хотя никто не смог бы обьяснить, почему поезд странный.
- Из-за того, что мы едем туда, - произнёс вдруг Франков.

В вагоне присутствовали ещё четыре человека, потому что хотели присутствовать. Первый – знахарь Матвей Тетерев на вид крепкий с бородой до пояса и чернейшими волосами, но в душе лысый. Второй неестественно весёлый человек вёз дверцу с зеркалом от огромного шифоньера. Третий молодой человек, переодетый в журавля, ехал как будто бы быстрее всех. Четвёртым был лежавший на верхней полке ко всем спиной старик, оснащённый седой вьющейся бородкой и неполной лысиной.

Пока молодой человек разливал всем бургундское пуйи-фюиссе в бокалы, извлечённые из потайных карманов его костюма, весёлый с дверцей сказал:
- Господа, а не перенять ли нам что-нибудь от предков?
Шуйский захлопал в ладоши и крикнул:
- Невторостепенно!
- Моё имя Алексей Жизнь, - продолжал тот, - я – гробовщик, и, как и подобает сорокасемилетнему, я прожил сорок семь лет. Я подсматривал кое-где и раздобыл письменное разрешение на дополнительное время. Скорее всего, так.
- Конвертируемо? – спросил у него Семён Скабрезный, но гробовщик сделал вид, что его здесь нет, и ещё больше повеселел.
- Ипподромов, - с бурлящим спокойствием представился молодой человек, - теперь вы всё знаете, - и он покраснел.
- Я вот что скажу, - вступил знахарь Матвей Тетерев, - что бы ни происходило, и происходит таким образом происходить. И всё кружево сплошное.
- И уже бытует такое мнение, что Чехословакия раскачивает западноевропейский таз, - подхватил Олег Джазов.
- То-то и оно! – смотрел на всех котом знахарь, - если это во что-нибудь выльется, пчелиный улей соскочит в дрезденский музей, и головы тогда полетят как горох, который я сейчас на ваших глазах рассыплю для наглядности.
С этими словами он открыл банку зелёного горошка и высыпал его в проходе.

Несмотря на разницу в возрасте со всеми, кто не был его одногодком, и к всеобщему удивлению в вагон вошёл пастух Геннадий Штаны, особенно удивился Евгений Фокстрот и стал похож на отъявленного дирижёра. А гигантский пастух налил в свою кружку пуйи-фюиссе из канистры Ипподромова и дружелюбно произнёс:
- Разузнал я у сведущих людей, куда вы путь держите, и, знаете, тоже захотелось одним глазком взглянуть. Правда, когда спросил, как туда добраться, одного из них тут же передёрнуло, а другой вдруг засобирался домой, потому что не был там с самого утра. Но постойте-ка, мне кажется, или здесь не хватает добра?
Безапелляционные родные просторы в его глазах давали понять, что под словом «здесь» он не имел в виду ни обстановку внутри вагона, ни близлежащее пространство.
- Потому и не хватает, что мозг очень костный в наших краях, - ответил таким тоном Семён Скабрезный, как если бы лицо его было сиреневого цвета, - складывается ощущение, что в бесконечной груше бытия развернулся эксклюзивный праздник исключительно лишь для обитателей нашего неимоверного вагончика (если, конечно, не учитывать Шуйского), а остальной мир заблудился в трёх соснах, и там ещё соперничают на предмет того, как лучше продолжать блуждание.
- А помните, Семён, вы как-то предали Родину и народ? – уязвлено вспылил Шуйский.
- Как не припомнить? Чудный был вечерок. Но отныне я никакой профессии не подвержен. И насчёт твоих делишек тоже умываю руки, - последнее Скабрезный говорил уже Петру Горностаеву.
- А я и знать не знаю, что нас касаются какие-то дела. Забыл где-то на железной дороге, - глубочайше удивился Горностаев, и взгляд его вобрал в себя часть изумления пса, для которого на дереве свили первоклассное гнездо, - да и разве остались среди нас теперь те, кому охота снова раздувать мочевой пузырь исканий?
Но участникам свершившихся событий было уже всё равно, а Евгений Фокстрот даже и не подозревал, что задействован в каком-то деле. Лишь один Шуйский взвился ввиду церемонии:
- А как же моя доля?
- Отыщете – забирайте половину, - махнул рукой предприниматель, задумчиво и ответственно смеясь.
- В этом поезде всегда случаются вещи невиданные, а по воскресеньям и неслыханные, - заверил гробовщик.
- Лень всё-таки вас погубит, дорогие друзья - сказал Шуйский, чем вынудил Андрея Андреева ответить с благоуханием:
- Лень подобна совести, вот только разуму не подвластно её дурить выдумками с убеждениями. Словно перст указующий, подсказывает она, от чего следует воздержаться, дабы не вышло как в четвёртой главе любой книги, предостерегает от скверны, снований и перегибания палки.
- Славно сказано! – возликовал пастух и от избытка чувств разбил об пол свою жестяную кружку вдребезги, - примерно то же самое я говорил им в школе, когда нас повели на экскурсию в морг, но пачкуны оставались непреклонны. И я понял: легче исправить положение того парня, усмехнувшегося в присутствии членов политбюро, чем их разубедить. Вот так и моя шкура тоже приняла участие в экскурсии. И сколько ни старался я расшевелить труп мертвеца, ему хоть кол на голове теши!
- Да это им как об стенку горох, - добавил знахарь и принялся открывать ещё одну банку зелёного горошка со швыряющим намерением.
- Довольно, отец, - остановил его Пётр Горностаев.
- Тут без консервантов, - обиделся тот.
- Что же вы? И помереть спокойно не даёте! – загудел сверху старик.
- Предлагаю пари! – демографически проговорил Семён Скабрезный.
- Что же вы? И помереть спокойно не даёте? – удивился старик.

ГЛАВА 8.

Вошла проводница и сразу же запретила разводить костёр.
- Меня зовут Лилия, если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь, - сказала она, но Евгений Фокстрот услышал лишь журчание ручейка, а пустая банка из-под горошка в руках Матвея Тетерева, сидевшего ближе всех к Лилии, начала плавиться, должно быть, под воздействием нежнейших ноток гостеприимного голоса проводницы, и знахарь опрометью убрал банку вглубь пиджака. Если кто-то молчал, вместо того, чтобы говорить в этот момент, что в мире есть нечто более чудесное, чем Лилия, то поступал, несомненно, правильно. Каждому казалось, она смотрит только на него, даже старик сверху, косоглазию которого не было предела. Иннокентий Кедр заметил, что если в присутствии Лилии посмотреть в то место, где её нет, то можно увидеть только темноту.

- В полной ли мере проходит ваша поездка? - спросила проводница.
- Прелестнейшим образом. Вот справляем день! - Геннадий Штаны поднял бокал, не отрывая купцов от купечества, тем более они не присутствовали.
- А нет ли среди вас Константина Ньюйоркова?
- К Вашим услугам, - симфонически откликнулся тот.
- Я так и подумала. О вашем несущественном и новогоднем образе жизни говорят многие, поэтому очень рада встрече. Насколько мне известно, вы и ваши друзья желаете посетить заповедник Перепрыгни-Через-Костёр.
- Как и любая женщина, вы совершенно правы. Единственно имеется некоторое неудобство: мы не знаем, где это.
- В знак признательности и если никто не против, мы можем изменить маршрут и доставить вас прямиком туда, - она ещё раз посмотрела на всех. Никто не возражал, включая Шуйского, надеявшегося выведать у проводницы насчёт скоропостижно ускользнувшего добра Горностаева наедине.
- А как же другие пассажиры? – опомнился Ньюйорков.
- Другие пассажиры не ездят этим поездом. Остальные вагоны пусты, кроме соседнего, в котором устроили помещение сената, а заседающие там всё равно нигде не выходят.
- Пока искал вас, прошёл через несколько абсолютно пустых вагонов, - подтвердил пастух, - внимания, правда, тогда не обратил.
- В таком случае, мы были бы очень признательны, - продолжал Ньюйорков.
- Прошу следовать за мной.

Лилия и Ньюйорков прошли в купе для проводников, значительную часть которого занимал самовар.
- Сейчас мы сменим курс, - проводница открыла висящий на стене шкафчик, где обнаружился рубильник с надписью «Ни в коем случае».
- Надеюсь, машинист не будет противиться.
- Здесь никогда не было машинистов, - с двухсекундным звуком сказала она и дёрнула за рычаг. Ньюйоркову показалось, поезд стал набирать скорость. Лилия указала на бочку на колёсах, стоящую в углу:
- Шампанское короля Эдуарда I из Плантагенетов. Полторы тысячи градусов. Поможет перенести перегрузки нашего нового маршрута. Отвезите к вашим.
- Я слышал, место, куда мы направляемся, довольно-таки далеко отсюда. Неужели туда проложены железнодорожные пути?
- Конечно же, нет. И это мне приходится объяснять вам? – хихикнула она и понесла поднос с чаем в вагон для сената.
После этих слов у Ньюйоркова не оставалось сомнений, что они прибудут точно в нужный пункт.

ГЛАВА 9.

Вернувшись обратно, он заметил, что складывается крыша вагона.
- Откидной верх, вот до чего дошло! - догадался довольный Матвей Тетерев. А Ньюйорков выкатил бочку в середину вагона, передал содержание разговора с проводницей и посоветовал пастуху погасить трубку.
- Но как же кстати эта цистерна удостоила нас своим появлением, - говорил Семён Скабрезный, подходя к бочке, - а то запасы Ипподромова истощились до самого слоя Гутенберга, руку даю на отсеченье. Но только одну.

 Когда кубки наполнились, Пётр Горностаев провозгласил:
- За примирение!
- Хорошая идея, - сказал пастух, осушив первый бокал, - вот только не в силах я уразуметь причину вашего препирательства, равно как в целом не разумею презабавной вещицы, как можно не дойти до того, чтобы вообще что-либо не делать.
- На этот вопрос ещё никогда не было ответа, - влез Матвей Тетерев, - а по поводу устремлений деловитость обрящего буду говорить и скажу: недаром древние видели в пруду прообраз первого генерала с шилом преобразований в некоем месте.
В тот же самый момент в Зеленограде ученик пятого класса Миша Коньков не получил подзатыльник от отца.

Скорость поезда, между тем, зашкаливала за пределы возможного. Пассажирский самолёт, ранее в том же направлении опередивший наш поезд, наблюдался теперь далеко позади, но Анатолий Франков отчётливо видел глаза одного из пилотов, который подыгрывал самому себе. Поезд покинул Кларнет в полдень, и с тех пор прошло не более двух часов, но за окном уже полностью стемнело, и взошла луна. Над головами снова образовалась крыша вагона, а внутри него включился свет. Кроме того, воздух был по-прежнему незаметен.

- Как сказал один священник, сбрасывающий рясу: «Ощути в себе глобального бомжа», - продолжал знахарь. В этот момент Ипподромов мысленно накинул на себя воображаемую рясу и заулыбался в глубинах души.

- Больше не хочу, - сказал вдруг знахарь и сошёл с поезда, хотя остановки не было. Все увидели его в окно стоящим лицом к ним в ночном поле рядом с небритым таксистом, сверкнувшим из машины вагону желтыми глазами и оскаленно улыбающимся. Матвей Тетерев держал свою голову с бородой и улыбкой на вытянутых вверх руках (и почему-то складывалось впечатление, что он приветливо машет рукой, хотя обе были заняты), а таксист в машине, не отводя глаз от вагона, бессловесно вертелся и ерепенился как умопомрачительная мышь.
- Будто преисподняя перешла на куличи, - прошептал Ипподромов, а знахарь повернулся спиной и пешком отправился вглубь поля, неся голову в одной руке сбоку у пояса, таксист же медленно ехал рядом.

- А смерть-то знает, что вы живы? – задорно раздалось с другой стороны. Все обернулись и в открытой форточке увидели лицо никому не знакомого человека, одетого в старейший синий пиджак, яркость которого навсегда осталась в пятидесятых годах. Благодаря открытой форточке, незнакомец одной рукой держался за верхний край стекла, а ногами упирался в нижние углы окна. Другой рукой он придерживал шляпу. Скорость поезда, по выражению Шуйского, выходила за рамки Господни, и галстук неизвестного трепетал, как не трепещет ничто и никто. Его пригласили внутрь, но он отказался:
- Благодарю, но я практикую быстрый тантризм.

А в это время раздался звук, будто кто-то хлопнул по лбу правой рукой, и в вагон вошёл отдых зверей, ласково потрепал волосы Евгения Фокстрота и принялся колотить Андрея Андреева. Тот вскочил на ноги и ударил кулаком прямо в центр отдыха, и тот чуть было не свалился на пол, но в мгновение ока собрался с духом и провёл не менее мощный удар, после чего Андреев несколько утратил контроль над ситуацией, как гинеколог, ослабивший хватку, и не сумел бы нанести следующий удар раньше, чем это опять сделает отдых. Но Иннокентий Кедр и Борис Преступно схватили отдых зверей с двух сторон и выбросили в окно, предварительно открытое Франковым.
- Твои штучки? – хотел спросить Андреев, но не у кого было спрашивать.

В поле за окном промелькнул освещаемый толстяком с керосиновой лампой избирательный участок – квадратное здание из белого кирпича, приблизительно три на три метра, и наверное, в связи со стремительной скоростью, в открытое окно ветром занесло бюллетень для голосования, который Олег Джазов стал рассматривать сразу и пристально. Предлагался выбор одного из двух вариантов:
1. Свет
2. Тьма

Олег Джазов выбросил его обратно и закрыл окно.
- Это ещё что…, - подбадривал Алексей Жизнь, - Я слышал, у одного господина было три сына, жена и должность.
- Чертовщина какая-то. Не может этого быть. И долго он продержался? – спросил Андрей Андреев.
- Я и так сказал слишком много, - гробовщик отвернулся, мысленно ругая себя за длинный язык.

В сенатском вагоне гремела старая пиратская песня, и там от голосовых вибраций трескались стёкла. В пустом вагоне с другой стороны кто-то

ГЛАВА 10.

рождался сам по себе и при этом страшно сквернословил. Увидев, что верхний старик обрастает гробом, Анатолий Франков проворно и по-достоевски влил в него два ковша королевского шампанского через воронку. Гроб растворился, и воспринимающийся старик запел дивным голосом:

Лягушка смотрит на меня из пруда,
Отдохнуть возле него мне случилось присесть.
Шальных глаз её не скроет вода.
То в них раскаянье, то чёрная месть.

Она, конечно, выпить не прочь, хоть и со мной на пару,
Да откудва ж, я спрашиваю вас, в нашем лесу взяться бару?

Даже косоглазие у него как рукой сняло.
- Это раньше каждый мог не жить, папаша, - подшучивал Семён Скабрезный, - а ныне изволь заполнить собой ячейку общества.
- Какую такую ячейку? – изумился дед.
- Да не о тебе речь. Но ты как будто не знаешь.… Вот чем ты занимался всю жизнь до сих пор?
- Радовался, а что же ещё делать-то? – удивился старик, - жил в деревне из двух домов. Один – мой, другой – пустой. Помнится, после того, как в молодости забрался я опять в соседнюю деревушку, то женить меня на ком-то хотели, потому как сцапали. Но до сих пор я со своей старухой не знаюсь, хоть и роспись моя у них имеется. А ещё как-то раз в лесу орден получил. Больше ничего не происходило.
Семён Скабрезный обрадовался больше самого себя:
- Что же ты тогда ворчал всю дорогу, когда до такой степени умиротворённый?
- А что, разве не смешно получилось?
- Всех обошёл, на месте сидя. Как тебя зовут?
- Фрэнк Синатра.
Улыбка Скабрезного зашла за пределы головы, и старик понял, что надо объясниться.
- Однажды я пошёл погулять подальше, чем обычно, мне встретились люди и тоже спросили имя. Но имени у меня не было. Они сказали, что непременно должно быть имя, иначе меня не смогут в случае чего опознать. Я взял у одного из них газету и выбрал покрасивше. Меня отвели в помещение, выписали бумагу, поставили на ней штамп и отпустили, как будто я ничего не сделал. А ведь я и на самом деле ничего не сделал.
- Крупно живёте, - с чувством вскричал джентльмен за окном, - за вас! - и он откусил порядочный кусок от кирпичика соли, но, почувствовав, что сейчас с него сорвёт шляпу, снова схватился за неё, а выпущенная пачка соли грянула оземь с таким звуком, словно самые хищные бояре ворвались в прачечную.

Впотьмах неизменного поля за окном со скоростью поезда катилось отчётливое сооружение исполинских размеров, более всего походившее на колесо обозрения, сорвавшееся с места, и гранями его служили обыкновенной величины человеческие спины и конечности (только не подумайте, что они были отделены от туловища). Вся конструкция состояла из живых людей, а скреплена была просто кистями их рук, друг друга державшими. Внутри сооружения руками удерживались всяческие ступеньки, стулья, чайники, кровати, шкафы, и центробежная сила исключала возможность падения чего-либо из этого. Кое-кто перемещался по механизму, занимался своими делами, подменял других... Колесо незаметно разрасталось, подбирая с земли вещи и новых участников. «Не первый год катишься», - подумал Франков.

- Внимание! Открыты вакантные места, - возвещал в рупор кто-то из центра колеса, обращаясь к нашим пассажирам, - выбирайте отрасль по душе и держитесь! Мы предоставляем все условия для того, чтобы развиваться, целеустремляться и этап за этапом достигать более высокого положения, где лучшая опора, достойный уровень жизни, почтение, привилегии, и совсем не попадает песок. Спешите!
Шуйский было шелохнулся, но вовремя ухватился за мысль о сокровищах, как он втайне ото всех именовал накопления Горностаева.

В вагон вошёл человек с двумя вёдрами угля, намереваясь его продавать. После того, как никто не откликнулся на предложение, он оставил номер телефона и отправился в другие вагоны.

Олег Джазов заметил, как под его ногами поперёк вагона и сквозь стены демонически корчась и мерцая, течёт чёрный ручей. В одном из окон передавали прямую трансляцию из женского общежития; где-то в углу выли волки. Анатолий Франков увидел свой затылок в другом конце вагона, где четыреста легионеров одновременно играли в покер одной колодой карт. Лицо гробовщика не налезало на голову; шприцы с чаем катались по полу вагона.

- Батюшки! - крикнул Семён Скабрезный, но звук получился такой, будто его, Скабрезного, было семьдесят два человека, и со спокойным тоном палачей. Геннадий Штаны подозревал на себе шапку Мономаха; Иоанн Предтеча злорадствовал и насмехался над усопшими до первого века. На фоне всего этого чёрно-белый с помехами парнишка, сидящий на куске тантала, играл на аккордеоне и пел, хоть и беззвучно, но отчаянно и свирепо. Все грехи Степана Разина оказались на Шуйском; Пётр Горностаев был вместо многих вещей. Складывалось ощущение бегущего Достоевского, грозящего кулачком чьей-то руки; некто в полотенце и с банным веником спешил сдать свою голову в камеру хранения. Отсутствие хохломы брало верх над всеми пассажирами. Ипподромов стал переодеваться в окружающую среду; Борис Преступно приглашал сам себя на свидание. У радикулита случился Андрей Андреев; Иннокентий Кедр всем своим видом опровергал мироздание. Хлопанье крыльями набрасывалось на древнегреческий образ мышления, а василёк победил в гражданской войне.

ГЛАВА 11.

Повествование, как и наши герои, зашло за пределы кустов, и очнувшийся на холме Анатолий Франков зашагал. Ниже распростёрлись края. То были зеленью обильные края при живописных лесах, холмах и рекой, вдаль уходящей. Солнечный свет при всём этом играл играючи. Какофония воспоминаний вдруг повергла Анатолия во что-то. Но, спускаясь в долину, Франков засмотрелся, как хорошо живётся здесь местным колокольчикам, а ещё обнаружил Фрэнка Синатру из поезда, потому что споткнулся об него. Тот заверещал и засмеялся, просыпаясь.
- Да здесь и помереть-то негде, - по своему обыкновению пошутил Фрэнк Синатра, присев и осмотревшись, - Вон как!
Франков предложил поискать остальных.
- Все эти следствия не по мне. Мне нравится, как я сижу, - ответил Фрэнк и лёг, кружась в вальсе, как показалось Анатолию.

Франков пошёл дальше. По дороге его разобрал смех, когда он вспомнил, как ходил на собеседование, дабы получить перспективную работу. Анатолий торжественно обнаружил, что держит в руке бокал королевского шампанского, и не замедлил отпить, причём во благо всего сущего. Так и шёл он по ветру, подобно необузданному графу Шевельни, смеясь и жмурясь от солнечного света, пока у реки ему не встретился Ньюйорков и все остальные: Геннадий Штаны, Иннокентий Кедр, Олег Джазов, Пётр Горностаев, Андрей Андреев, Вчестьдеда Шуйский, Семён Скабрезный, Евгений Фокстрот, Алексей Жизнь, излечившийся от чумы Борис Преступно и так и не назвавший своё имя Ипподромов.

- А вот и ещё один нашёлся, - сказал Семён Скабрезный, - но где же преподобный?
- Не пожелал утруждать себя излишними манёврами, - ответил Анатолий, - но ему и так лучше всех.
- Сомнений в том нет, однако хотелось бы держать такое светило при себе, говорю со всей меркантильностью.
- Где мы? - спросил Франков.
- Не знаю, но, должно быть, недалеко от места, - сказал Ньюйорков, - советую подняться на гору, что повыше других, и взглянуть оттуда.

Предложение было принято, и через несколько минут наша компания достигла вершины, где в то же самое время садился самолёт. Из грузового отсека вышел толстяк в сопровождении Вильгельма Петрова и ещё двоих человек, причём один из них был на экскаваторе, а другой как будто бы с котом в руках.

- Это точно они? - спросил толстяк у Вильгельма Петрова.
- Они самые.
- Где человек, деньги которого они ищут здесь?
- Тот господин..., - Вильгельм Петров указал на Горностаева.
- Я - Леонид Поедание, - обратился толстяк к предпринимателю, - признаться, следовать за вами дорогого стоит. Несмотря на установленный в поезде маячок, вы постоянно пропадали и появлялись в совершенно неожиданных местах, а под конец сигнал вообще перестал быть сигналом и получился больше похожим на художества Айвазовского; несколько приборов сгорело, и Виктора Владимировича ударило током.

Виктор Владимирович, тот, от манер которого веяло присутствием кота, услышав своё имя, издал угрожающий вопль и вытаращил глаза на Евгения Фокстрота.
- Однако, - продолжал Леонид, - как неспроста утверждает сидящий в экскаваторе Максим Ступа, Виктор Владимирович после того прозрел и указал нам правильный путь. В другой раз я спросил бы, как вы это делаете, но сейчас не время. Просто скажите, где деньги.
- Честно говоря, мы здесь не за этим..., - хотел объяснить Горностаев, но его прервал дико взревевший Виктор Владимирович.
- Тгдоа замче!? - рявкнул он после, размахивая руками.
- Вы хоть знаете, на кого покушаетесь, сынки? - не удержался Борис Преступно. И захохотал.
- Не к месту будет пререкаться, - назойливо твердил Леонид, вынимая пистолет, - советую держать ответ.
Но отвечать было нечем, ни словами, ни ружьём водителя, утраченным в железнодорожных перипетиях. Для пущего устрашения Виктор Владимирович выхватил свой пистолет и прокричал:
- У меня тоеж есть! - после чего выстрелил, но в сторону. Леонид завизжал, и пистолет из его рук выпал, в ботинке же образовалась брешь.
- А! Ах! - завопил Виктор Владимирович.

А после удара Олега Джазова Леонид всё же обрушился на землю. Вильгельм Петров бросился бежать обратно в самолёт. Борис Преступно отобрал у Виктора Владимировича пистолет, но тот так неестественно и с громыханием завыл, что Борис слегка потерял почву под ногами. В этот момент Виктор Владимирович ударил Бориса ногой в живот, но этим просто оттолкнул его на пару шагов. Иннокентий Кедр, Алексей Жизнь, Анатолий Франков, Вчестьдеда Шуйский и Семён Скабрезный штурмовали экскаватор, оказавшийся на редкость быстрым и изворотливым. Максим Ступа ловко орудовал ковшом, пресекая все попытки до себя добраться. Но подошедший Геннадий Штаны схватился обеими руками за ковш и невероятными усилиями смог удержать его на месте. Экскаватор попробовал на скорости вырваться из цепких лап пастуха, но не мог удалиться дальше расстояния вытянутой стрелы, хоть Геннадий и проделал ногами две небольших колеи и по колено увяз в земле. Леонид Поедание опомнился и толкнул Олега Джазова невредимой ногой. Олег попятился, споткнулся и покатился вниз по склону. Леонид подобрал брошенный пистолет и, направив его на пастуха, крикнул:
- Прекратить сию же секунду!
Геннадий отпустил ковш, а воспрянувший Максим Ступа дал своим знак отойти. Леонид дёрнул Виктора Владимировича за пиджак, и они отбежали в сторону. Максим Ступа начал резко поворачивать и, описав ковшом почти полную окружность, на огромной скорости сбил стрелой с ног всех противников, уже успевших принять участие в сражении (кроме изъятого подножием горы Олега Джазова). Даже пастуха вышибло из земли. Всех семерых разбросало чуть в стороне от поля боя, в двух-трёх метрах друг от друга. Остальных, кто ещё не успел подступиться к побоищу ближе (Ньюйорков, Горностаев, Фокстрот, Андреев и Ипподромов), Леонид Поедание попридержал, угрожая пистолетом. Озверевший от произошедшего Виктор Владимирович сбегал в самолёт и вернулся с небывалых размеров гранатой. С рёвом он бросил её только что поверженным противникам, и на сей раз попал в цель - в самый центр рядом с лежащим на спине Шуйским, который всё видел. Вряд ли кто-то из них мог не то, чтобы встать и убежать, но даже найти в себе силы отбросить её куда-нибудь в сторону. Шуйский сделал усилие, поднялся на локте и перевернулся на живот, накрыв гранату своим телом.

ГЛАВА 12.

В этот момент на потревоженную землю ступила нога благородного графа Шевельни. Граф выглядел полупрозрачно, и любой человек, независимо от роста, был ему по пояс. Беззвучно подошёл он к Шуйскому, приподнял его и положил гранату себе в карман.
- Кажется, господа, вы стали кое о чём забывать, - сказал граф.
- О чём же? – через несколько мгновений всё-таки сумел произнести Леонид Поедание, понемногу приходя в себя.
- О том, что всё будет хорошо. Вы об этом разве не слышали?
Выражение лица Леонида приобрело вид шахты лифта. Но только в том случае, если бы она была надувная и сдулась. А граф отобрал их оружие и положил его всё в тот же карман.
- Уйдите, - спокойно произнёс он.

Виктор Владимирович, Леонид Поедание и Максим Ступа скрылись в грузовом отсеке. Вильгельм Петров уже уговорил пилота завести самолёт, и они благополучно взлетели.
- Не взорвётся? – спросил у графа Евгений Фокстрот, показывая на его карман.
- Ещё при жизни предметы, оказавшиеся в этом кармане, приобретали свойство теряться и никогда более не находиться, так что не стоит об этом беспокоиться теперь. Вам туда, - указал рукой граф, - совсем близко, ну а мне уже пора, - и он пошёл в другую сторону, постепенно растворяясь в воздухе, - только не вздумайте приударить за дочерью парикмахера в жару.

На гору поднялся взъерошенный Олег Джазов и незамедлительно был введён в курс дела. Остальные начали потихоньку вставать и отряхиваться.
- Похоже, мы почти прибыли, - сказал Ньюйорков, вглядываясь в долину, - не так далеко виднеются какие-то постройки, да и граф указывал в эту сторону.
- Тогда не будем медлить, все уже порядочно отдохнули, так давайте же глянем, что там! – крикнул пастух.
Чуть спустившись по склону, они наткнулись на дорогу, ведущую в нужную сторону, что сделало настроение снова праздничным.
- А Шуйский-то, старый прохвост, не подкачал, - восхищался по пути Семён Скабрезный, - просите чего хотите, дружище наш! - и Скабрезный дёрнул Шуйского за бороду.

Тут он заметил, что их догоняет ведомая под уздцы неизвестным гражданином лошадь с повозкой, в которой с бутылкой монраше сидел старичок Фрэнк Синатра.
- А вот и вы, старина, - ликовал Семён Скабрезный, - право, нам вас не хватало.
- Скажите, вы в Перепрыгни-Через-Костёр? – обратился к гражданину Иннокентий Кедр.
- А как же, здесь больше ничего и нет, - ответил тот, - я бы всех в телегу посадил, но, боюсь, лошадка не одобрит.
- Я только одного не пойму, - расспрашивал Фрэнка Синатру Семён Скабрезный, - как ты удосужился сесть в тот самый поезд?
- Последнее время я стал слаб глазами и решил подлечиться, но, не имея никаких денежных средств, продал дом одному господину. Он привёз все нужные документы, передал мне наличные, причём одной купюрой, чтобы было удобней, как он сказал, и мы всё подписали. Я пошёл в Кларнет и показал городовому купюру, мол, лечиться прибыл, средства имеются, куда тут теперь идти, спрашиваю. Городовой уверял, что с этим только на вокзал. На вокзале мне показали, куда сесть, и я стал ожидать, правда, лёжа, а потом вошли и вы.
- Да ведь это были не деньги, а простой билет на поезд, - сказал Анатолий Франков, - вас хотели одурачить!
- Как будто можно кого-то одурачить, кроме самого себя, - в который раз подивился словам своих новых друзей Фрэнк Синатра.

- А правда, что в вашем городе всем управляют ангелы? – спросил Семён Скабрезный у незнакомца.
- Неправда. Всё куда лучше, - говорил он, - кстати, что это за книга, в которой о вас пишут?
- О, да это «Большое посещение», лучшая из всех книг, хоть автор и скотина, каких поискать, - отвечал ему Семён, а взору наших друзей уже открывался вид на разноцветный Перепрыгни-Через-Костёр, описывать который словами было бы ошибкой.

Конец