Петр I. Экстракт из Солоневича

Из книги И.Л.Солоневича "Народная монархия".
(с) Солоневич И.Л.

" ...В тысячелетнем ряду носителей русской верховной власти Петр Первый занимает совсем особое положение…

Русские цари были очень плохими поставщиками какого бы то ни было материала для легенд. И даже для тех исторических лозунгов и афоризмов, которые обычно редактируются новейшими летописцами и историками.
Это был очень длинный ряд высокого качества средних людей.
Инерция чудовищных пространств и чудовищной ответственности, как бы сковывала их личные порывы и, может быть, трудно найти в истории еще один пример, где личная и по закону ничем не ограниченная власть так сурово отказывалась бы от личной политики и работала бы в рамках такого железного самоограничения.
Менялись столицы, менялись династии, ломался социальный строй страны, возникали, падали, снова возникали и снова падали ее враги, росла ее территория, но задачи верховной власти оставались, по существу своему,  теми же самыми.
И они очень хорошо укладывались в формулировку: "державный хозяин земли русской".

Если искать в истории принципиальную противоположность русской монархии, то носителем этой противоположности будет не республика - это будет бонапартизм с его пышной фразой, с его театральным жестом, с его вождизмом и с его полной беспощадностью к народу и к стране… Бонапартизм рассматривает народ, как боевого коня - и превращает его в клячу, как превратили Францию два Наполеона - Первый и Третий.

Державный Хозяин есть прежде всего хозяин - с хозяйским глазом и хозяйским расчетом, - ПРОЗАИЧЕСКИМ, БЕРЕЖЛИВЫМ, ИНОГДА И СКОПИДОМСКИМ.

Александр Невский вел такую же расчетливую, скопидомскую политику по отношению к Орде, как Иван III по отношению к удельным князьям или Николай I по отношению к дворянству.

Тем последующим деятелям мировой политики, которые будут осторожнее уже по одному тому, что мир обеднеет в совершенно чудовищной степени, - придется забыть о тысячелетних планах и работать по системе Александра Невского или Николая Первого и расхлебывать кашу, заваренную их ЭПИЛЕПТИЧЕСКИМИ предшественниками.
Это будет медленная и очень прозаическая работа…

По странному свойству человеческой психологии - великие памятники воздвигаются именно великим поджигателям мира.

Алексею Михайловичу, который вытащил Россию из дыры (или при котором Россия вылезла из дыры) не поставлено ни одного памятника. Наполеон стал легендой, сладчайшим воспоминанием умирающей Франции, которая умиранием обязана преимущественно ему - этому "Великому Корсиканцу" - даже и не французу.
Россия больше всего памятников воздвигла именно Петру.  И бронзовых и, тем более, литературных.

Петр является необычайно ярким исключением в ряду русских великих князей, потом царей, потом императоров: это был как бы взрыв индивидуальности на тысячелетнем фоне довольно однотипных строителей, хозяев и домоседов.

Он определил собою конец Московской Руси, то есть целого исторического периода, со всем тем хорошим и плохим, что в ней было, и начал собою европейский, петровский, петербургский или имперский период, кончившийся Октябрьской революцией…
В. Ключевский, который вообще избегает высокопарных, формулировок, считает Петра "одной из тех исключительно счастливо сложенных натур, какие, по неизведанным еще причинам, от времени до времени появляются в человечестве"…
Почти все остальные историки, - в том числе и советская официальная история СССР, - считают Петра гением - просто и безоговорочно…

Зрелище получается, поистине, занятное: Екатерина Вторая и теоретик русского монархизма Л. Тихомиров - с одной стороны, Сталин и теоретики революции Маркс и Энгельс, - с другой, трогательно сходятся в оценке петровской гениальности. Какой другой деятель мировой истории может похвастаться столь разношерстными почитателями…

Очень трудно предположить, чтобы ближайшие поколения смогли бы эмансипироваться от политических последствий Петра и еще менее вероятно, чтобы историческая оценка этих последствий привела бы нас хоть к кое-какому единодушию.

Если и двести лет после своей смерти человек продолжает оставаться живым символом живых политических интересов и страстей, то уж это одно свидетельствует об огромности сдвига, им произведенного, или им символизируемого. Можно утверждать, что ни в одной стране, ни один человек не оставил таких глубоких - и таких спорных следов своей работы, какие оставил в России Петр.

Что мы должны отнести на долю его гениальности и что на долю исторического процесса? …
Наши историки как-то не заметили и не отметили того факта, что Петр был не только царем, он был царем почти непосредственно после Смуты, то есть после той катастрофы, когда прекращение династии Грозного привело Россию буквально на край гибели и когда только восстановление монархии поставило точку над страшными бедствиями гражданской войны, осложненной иностранной интервенцией.

Московские люди семнадцатого века еще помнили - не могли не помнить - всего того, что пережила страна в эпоху междуцарствия.
Распря Софии с Петром грозила тем же междуцарствием - не оттого ли вся Москва так сразу, "всем миром", стала на сторону Петра?
И не оттого ли вся Россия, при всяческих колебаниях булавинских бунтов и староверческой пропаганды, все-таки, в общем поддерживала Петра?
Петр для многих, очень многих, - казался чуть ли не Божьей карой. Но был ли лучшим выходом Булавин, - с его новыми ворами? Или Софья с повторением семибоярщины? Или гражданская война в Москве, с повторением всей смутной эпопеи совсем заново?

Ни одному деятелю русской истории не повезло так, как повезло Петру. Ни одно имя не обросло таким количеством литературы, легенд, апокрифов и вранья.
Едва ли стоит говорить об оценке Петра со стороны его соратников. И, если Неплюев писал что "Петр научил нас узнавать, что и мы - люди", а канцлер Головин, что "мы тако рещи из небытия в бытие произведены", то это просто придворный подхалимаж, нам нынче очень хорошо известный по современным советским писаниям об отце народов.

Производить московское государство "из небытия в бытие" и убеждать москвичей, что и они - люди, не было решительно никакой надобности: Москва считала себя третьим Римом, "а четвертому не быти", а москвич считал себя последним, самым последним в мире оплотом и хранителем истинного христианства.
Комплексом неполноценности Москва не страдала никак. И петровское чинопроизводство "в люди" москвичу решительно не было нужно…

Оценивается по-разному даже и внешность Петра.
Академик Шмурло так живописует свое впечатление от петровского бюста работы Растрелли:

"Полный духовной мощи, непреклонной воли повелительный взор, напряженная мысль роднят этот бюст с Моисеем Микель Анджело. Это поистине, грозный царь, могущий вызвать трепет, но в то же время величавый, благородный".

На той же странице, той же книги того же Шмурло приведен и другой отзыв - отзыв художника - академика Бенуа о гипсовой маске, снятой с Петра в 1718 году:

"Лицо Петра сделалось в это время мрачным, прямо ужасающим своей грозностью. Можно представить себе, какое впечатление должна была производить эта страшная голова, поставленная на гигантском теле, при этом еще бегающие глаза и страшные конвульсии, превращающие это лицо в чудовищно фантастический образ", - о "благородстве" Бенуа не говорит ничего.

Об иностранных оценках я не буду говорить. Они в общем складываются довольно однотипно. Их лучшим выражением явятся, пожалуй, довольно длинные стишки князя Вяземского, выгравированные на памятнике Петру в Карлсбаде. На гигантской скале, возвышающейся над немецким курортом, воздвигнут огромный бронзовый бюст Петра и на этом бюсте - стихи - в русском оригинале и в немецком переводе. Стишки начинаются так:

"Великий Петр. Твой каждый след
Для сердца русского есть памятник священный..."

Для немецкого - тоже.
ИМЕННО ПО СВЯЩЕННЫМ СЛЕДАМ ПЕТРА ПОТЕКЛИ РУССКИЕ ДЕНЕЖКИ ВО ВСЯКИЕ КАРЛСБАДЫ И МАРИЕНБАДЫ, ПОСТРОЕННЫЕ В ОСНОВНОМ ЗА НАШ СЧЕТ.
И - еще за счет наших собственных курортов. Немцы смотрят и искренне умиляются: вот это был клиент! Вот он-то "прорубил окно в Европу".
И В ЭТО ОКНО РУССКОЕ БАРСТВО ПОНЕСЛО РУССКИЕ РУБЛИ, ВЫКОЛОЧЕННЫЕ ИЗ РУССКОГО МУЖИКА.

Из необозримого количества исторических фактов, люди выбирают те, какие им удобны и угодны и замалчивают те, какие им неугодны или неудобны. Совсем так, как делал Щедринский аблакат: "Я беру ту статью, которая гласит и тую статью я пущаю, - а которая не гласит, так я тую статью не пущаю"…

Самые благожелательные к Петру историки и писатели не скупятся на черные краски, изображая его пьянство и разгул, его беспощадность и его жестокости. И делают это так, как если бы они понятия не имели, что и пьянство, и беспощадность были явлениями эпохи, и при этом, по преимуществу, не русской эпохи.

Наши историки, рисуя петровские поездки заграницу - рисуют тогдашнюю Европу в виде этаких мирных благоустроенных земель, состоящих под опекой благопопечительных и благопросвещенных правителей, воспитывающих народы свои не батожьем и пытками, а мерами разумного и нравственного воздействия, - этакий сплошной саардамский парадиз.

Исходная точка всех официальных суждений о Петре сводится к следующему: Москва чудовищно отстала от Европы. Петр, - хотя и варварскими методами, - пытался поставить Россию на один уровень с европейской техникой, моралью, общественным бытом и прочее.

Ключевский так и пишет: "как ни мало внимателен был Петр к политическим порядкам и общественным нравам Европы, он, при своей чуткости, не мог не заметить, что тамошние народы воспитываются и крепнут не кнутом и застенком" - как, дескать, "воспитывалась" Московская Русь. Литературная обработка этой темы достигла своего кульминационного пункта в легенде о саардамском плотнике, восхищенном чистотой, уютом и свободой цивилизованных европейских стран.

Описывая европейскую благовоспитанность, историки становятся в тупик перед петровскими антирелигиозными и прочими безобразиями: откуда бы это взялось? Поехал человек в Европу с целью закупки и импорта в Россию всяческой цивилизации и благовоспитанности, а привез такие вещи, за какие двести лет спустя даже и большевики своих воинствующих безбожников по головке не гладили?

Я не буду повторять этих вещей: они всем известны - ряд неслыханных кощунств, организованное издевательство над Церковью, беспробудное пьянство, насильственное спаивание людей, ушаты сивухи, которую гвардейцы вливали в горло всяким встречным и поперечным - словом, действительно, черт знает что такое.

Откуда бы это?
Ответ подыскивается все в том же направлении: этакая широкая, истинно великорусская натура, с ее насмешливостью, необузданностью, широчайшим размахом во всем - в худе, и в добре, и в подвиге, и в безобразии. И тут же делается ссылка на варварское состояние Москвы: "что вы хотите, - варварская страна, варварские развлечения..."

… для того, чтобы увидеть совершеннейшую лживость всей этой концепции - вовсе не нужно быть историком: вполне достаточно знать европейскую историю в объеме курса средних учебных заведений.
Даже и этого, самого элементарнейшего знания европейских дел вполне достаточно для того, чтобы сделать такой вывод: благоустроенной Европы, с ее благопопечительным начальством, Петр видеть не мог - и по той чрезвычайно простой причине, что такой Европы вообще и в природе не существовало.

Вспомним европейскую обстановку петровских времен. Германия только что закончила Вестфальским миром 1648 г. Тридцатилетнюю войну, в которой от военных действий, болезней и голода погибло три четверти (три четверти!) населения страны.

Во время Петра Европа вела тридцатилетнюю войну за испанское наследство, которая была прекращена из-за истощения всех участвующих стран - ибо и Германия, и Франция снова стали вымирать от голода. Маршал Вобан писал что одна десятая часть населения Франции нищенствует и половина находится на пороге нищенства.

Дороги Европы были переполнены разбойными бандами - солдатами, бежавшими из армий воюющих сторон, голодающими мужиками, разоренными горожанами - людьми, которые могли снискать себе пропитание только путем разбоя и которых жандармерия вешала сотнями и тысячами тут же на дорогах - для устрашения.

Во всей Европе полыхали костры инквизиции - и католической, и протестантской, на которых ученые богословы обеих религий жгли ведьм. За сто лет до Петра приговором от 16 февраля 1568 года Святейшая Инквизиция осудила на смерть ВСЕХ жителей Нидерландов, и герцог Альба вырезывал целые нидерландские города.

В первой половине XVII века нидерландцы принимали участие в Тридцатилетней войне. Сейчас же после ее окончания, они были разгромлены Кромвелем (1652-54), который своим "навигационным актом" начисто ликвидировал голландскую морскую торговлю. Затем последовали две войны с Францией. И, наконец, Нидерланды были втянуты в новую, но по старому бессмысленную войну за испанское наследство.
Нидерланды были разорены. Голодные массы на улицах рвали в клочки представителей власти - власть отвечала казнями.

Тот саксонский судья Карпцоф, который казнил 20.000 человек, - это только в одной Саксонии! - двадцать тысяч человек, а Саксония была не больше двух-трех наших губерний, помер - совсем перед приездом Петра в ту Европу, которая, по Ключевскому, воспитывалась без кнута и застенка - в 1666 году. Я не знаю имен его наследников и продолжателей - на самого Карпцофа я натолкнулся совершенно случайно - но эти наследники были наверняка. Сколько людей повесили, сожгли или четвертовали они?

В Англии, куда Петр направил свои стопы из Саардама, - при одной Елизавете было повешено и казнено другими способами около девяноста тысяч человек. Вся Европа билась в конвульсиях войн, голода, инквизиции и эпидемий - в том числе и психических: обезумевшие женщины Европы сами являлись на инквизиционные судилища и сами признавались в плотском сожительстве с дьяволом. Некоторые местности Германии остались, в результате этого совсем без женского населения.

"Европейские народы воспитывались не кнутом и застенками" - говорит Ключевский.

Ключевский не мог не знать, что по "Уложению Царя Алексея Михайловича" смертная казнь полагалась за 60 видов преступлений, по современному ему французскому законодательству - за 115, а Петр ввел смертную казнь за двести - это называется "воспитывать без кнута и застенка".

Застенки были и в Москве. Но вот что пишет об отце Петра - Алексее Михайловиче, посторонний и иностранный наблюдатель - австрийский посол Мейерберг:

"Царь, при беспредельной своей власти над народом, привыкшим к полному рабству, ни разу не посягнул ни на чье имущество, ни на чью жизнь, ни на чью честь".

Оставим пока "полное рабство" на совести барона Мейерберга: для баронских фантазий в Москве, действительно, особого простора не было, а собственные крестьяне барона Мейерберга едва ли пользовались большей свободой, чем московские.

Но, вот, царь "не посягнул ни на чье имущество, ни на чью жизнь, ни на чью честь" - может быть, изучать политическую педагогику "без кнута и застенка" было бы удобнее в Москве а не в Саардаме?

Историки говорят о московской грязи и об европейской чистоте.
Процент того и другого - и в Москве, и в Европе сейчас установить довольно трудно.
Версальский двор купался, конечно, в роскоши, но еще больше он купался во вшах: на карточный стол короля ставилось блюдечко, на котором можно было давить вшей.

Были они, конечно, и в Москве - больше их было или меньше - такой статистики у меня нет.

Однако, кое-что можно было бы сообразить и, так сказать, косвенными методами: в Москве были бани и Москва вся - городская и деревенская, мылась в банях, по крайней мере, еженедельно. В Европе бань не было.

И сейчас, больше двухсот лет после Петра, бань в Европе тоже нет. Города моются в ваннах - там, где ванны есть, деревня не моется совсем, не моется и сейчас. В том же городке Темпельбурге, … на пять тысяч населения имеется одна ванна в гостинице.
А когда мой сын однажды заказал ванну для нас обоих - он пришел раньше и вымылся, я пришел позже и администрация гостиницы была искренне изумлена моим требованием налить в ванну чистой воды: истинно русская расточительность - не могут два человека вымыться в одной и той же воде!

Петр - в числе прочих своих войн - объявил войну и русским баням.
Они были обложены почти запретительным налогом: высшее сословие за право иметь баню платило три рубля в год, среднее - по рублю, низшее - по 15 копеек - одна из гениальных финансовых мер, подсказанная Петру его пресловутыми прибыльщиками.
Ключевский пишет: "в среднем составе было много людей, которые не могли оплатить своих бань "даже с правежа под батогами".
Даже с правежом и под батогами московская Русь защищала свое азиатское право на чистоплотность.
На чистоплотность, вовсе неизвестную даже и сегодняшней Европе, не говоря уже об Европе петровских времен.

Сказка о сусальной Европе и варварской Москве есть сознательная ложь.
Бессознательной она не может быть: факты слишком элементарны, слишком общеизвестны и слишком уж бьют в глаза.

И ежели Петр привез из Европы в три раза расширенное применение смертной казни, борьбу с банями, и еще некоторые другие вещи, - то мы имеем право утверждать, что это не было ни случайностью, ни капризом Петра: это было европеизацией: живет же просвещенная Европа без бань? - нужно ликвидировать московские бани.
Рубят в Европе головы за каждый пустяк? - нужно рубить их и в Москве.
Европеизация - так европеизация!

Европеизацией объясняются и петровские кощунственные выходки. Описывая их, историки никак не могут найти для них подходящей полочки.
В Москве этого не бывало никогда. Откуда же Петр мог бы заимствовать и всепьяннейший синод, и непристойные имитации Евангелия и креста и все то, что с такою странной изобретательностью практиковал он с его выдвиженцами?

Историки снова плотно зажмуривают глаза. Выходит так, как будто вся эта хулиганская эпопея с неба свалилась, была, так сказать, личным капризом и личным изобретением Петра, который на выдумку был вообще не горазд.

И только Покровский в третьем томе своей достаточно похабной Истории России (довоенное издание), - скупо и мельком, сообщая о "протестантских симпатиях Петра", намекает и на источники его вдохновения. Европа эпохи Петра вела лютеранскую борьбу против католицизма.
И арсенал снарядов и экспонатов петровского антирелигиозного хулиганства был, попросту, заимствован из лютеранской практики. Приличиями и чувствами меры тогда особенно не стеснялись, и подхватив лютеранские методы издевки над католицизмом, Петр только переменил адрес - вместо издевательств над католицизмом, стал издеваться над православием.
Этого источника петровских забав наши историки не заметили вовсе.

Первоначальной общественной школой Петра был Кокуй, с его разноплеменными отбросами Европы, попавшими в Москву, на ловлю счастья и чинов. Если Европа в ее высших слоях особенной чинностью не блистала, то что уж говорить об этих отбросах.
Особенно в присутствии царя обеспечивавшего эти отбросы от всякого полицейского вмешательства.
Делали - что хотели. Пили целыми сутками - так, что многие помирали.
И не только пили сами - заставляли пить и других, так что варварские москвичи бежали от царской компании, как от чумы.

Пили, конечно, и в Москве: "веселие Руси..." Но, если исключить Ивана Грозного, с его тоже революционными методами действия, то о пьянстве в Московском Кремле мы не слышали ничего. Там был известный "чин". И когда московские цари принимали иностранных послов, то царь подымал свой бокал за здоровье послов, и их монархов - но это не было ни пьянством, ни запоем.

О состоянии уровня трезвости в современной Петру Европе, у меня, к сожалению, особенных данных нет. Есть случайная отметка москвича, путешествовавшего по Европе и отмечавшего, что, например, немцы "народ дохтуроватый, а пьют вельми зело". "Вельми зело" - указывает на некоторую степень изумления: вероятно, что в Москве пили или только "вельми", или только "зело" - в Германии и вельми, и зело.

Но для более позднего периода некоторые свидетельства имеются. Сто лет после Петра - при Александре I наш посол в Лондоне граф Воронцов доносил своему правительству о коронованных попойках, на которых, "никто не вставал из-за стола, а всех выносили". Именно в то же время английский король Георг пришел на свою собственную свадьбу в столь пьяном виде, что не мог стоять на ногах и придворные во время всей церемонии держали его под руки.

Пьянствовала ли вся Европа? Ну, конечно, нет.
В подавляющем большинстве случаев, массы не имели не только вина, но и хлеба.
В братоубийственных феодальных войнах, которые велись руками наемных солдат - население подвергалось грабежу не только со стороны "чужих", но и со стороны "своих". Еще армии Фридриха Великого были бичом для собственного прусского населения.

Наемная армия, - наемной армией была и фридиховская, - не имела никаких моральных оснований быть боеспособной - отсюда и та палочная дисциплина, которая, к удивлению Фридриха Великого, заставляла солдата бояться капральской палки больше, чем неприятельского штыка.

Отсюда та палочная дисциплина в армии, которую и у нас ввел Петр и ликвидировали только Потемкин,  Румянцев и Суворов, позже она была восстановлена поклонником Фридриха  -  Павлом I.

В Германии, перед Второй мировой войной, еще били гимназистов. Не было "телесных наказаний" в строгом смысле этого слова, но пощечины практиковались, как самый обычный способ педагогического воздействия.
К русским детям, посещавшим германские школы, эта система, впрочем, не применялась.
Наши варварские нравы ликвидировали всякое телесное воздействие на школьников уже лет восемьдесят тому назад.
И попытки немецких учителей бить по физиономии русских детей - приводили к скандалам: иногда родители приходили скандалить, а иногда и школьники отвечали сами - так что русские варвары были оставлены в покое.

Все это было в средней Европе. В южной было еще хуже, в особенности в Италии и Испании - вспомним, что последний случай аутодафе - публичного сожжения живого еретика - относится к 1826-му году.
Вспомним и христианские развлечения римских Пап, - театральные спектакли, от которых, по выражению Покровского, краснели соотечественники Рабле - французские дипломаты. Редкий случай дипломатической стыдливости. На этих представлениях актеров слуги схватывали за руки и за ноги и били животом о пол сцены, - так сказать, аплодисменты наоборот...

Не нужно, конечно, думать, что в Москве до-петровской эпохи был рай земной или, по крайней мере, манеры современного великосветского салона. Не забудем, что пытки, как метод допроса и не только обвиняемых, но даже и свидетелей, были в Европе отменены в среднем лет сто-полтораста тому назад.

Кровь и грязь были в Москве, но в Москве их было очень намного меньше.

И Петр, с той, поистине, петровской "чуткостью", которую ему либерально приписывает Ключевский - вот и привез в Москву: стрелецкие казни, личное и собственноручное в них участие - до чего Московские цари, даже и Грозный, никогда не опускались; привез Преображенский приказ, привез утроенную порцию смертной казни, привез тот террористический режим, на который так трогательно любят ссылаться большевики. А что он мог привезти другое?

Технику и прочее привозили и без него. Ассамблеи?

НУЖНО ЕЩЕ ДОКАЗАТЬ, ЧТО ПРИНУДИТЕЛЬНОЕ СПАИВАНИЕ СИВУХОЙ - ВСЕХ, В ТОМ ЧИСЛЕ И ЖЕНЩИН, БЫЛО КАКИМ БЫ ТО НИ БЫЛО ПРОГРЕССОМ, по сравнению хотя бы с московскими теремами - где москвички, впрочем, взаперти не сидели - ИБО НЕ МОГЛИ СИДЕТЬ: московские дворяне все время были в служебных разъездах, и домами управляли их жены.

Отмена медвежьей травли и кулачного боя? Удовольствия, конечно, грубоватые, но чем лучше их нынешние бои быков в Испании или профессиональный бокс в Америке?

Состояние общественной морали в Москве было не очень высоким - по сравнению - не с сегодняшним, конечно, днем, а с началом двадцатого столетия. Но в Европе оно было намного ниже.  Ключевский, и иже с ним, не знать этого не могли. Это - слишком уж элементарно. Как слишком элементарен и тот факт, что государственное устройство огромной Московской Империи было неизмеримо выше государственного устройства петровской Европы, раздиравшейся феодальными династическими внутренними войнами, разъедаемой, религиозными преследованиями, сжигавшей ведьм и рассматривавшей свое собственное крестьянство, как двуногий скот - точка зрения, которую петровские реформы импортировали и в нашу страну.

В ОСНОВЕ ЭТОЙ ЛЕГЕНДЫ (О ПЕТРЕ) ЛЕЖИТ СКАЗКА О СУСАЛЬНОЙ ЕВРОПЕ И О ВАРВАРСКОЙ МОСКВЕ. ЭТА СКАЗКА СОВЕРШЕННО НЕОБХОДИМА, КАК ФУНДАМЕНТ ДЛЯ ВСЕГО ОСТАЛЬНОГО: ЕСЛИ ВЫ ОТКИНЕТЕ ЭТОТ ФУНДАМЕНТ - СКАЗКИ СТРОИТЬ БУДЕТ НЕ НА ЧЕМ: ВСЕ ДАЛЬНЕЙШЕЕ СТРОИТЕЛЬСТВО ПРЕВРАЩАЕТСЯ В БЕССМЫСЛИЦУ.

Тогда придется сказать, что из всей просвещенной Европы, Петру стоило взять технику чугунолитейного дела, которую предшественники великого преобразователя импортировали и без него, - может быть и еще кое-что из технических мелочей, достигнутых всем тогдашним человечеством, от которого Москва столь долго была изолирована, но что со всеми остальными петровскими реформами - не стоило и огорода городить.

Но тогда, если вы откинете сусальную Европу, а с нею, следовательно, и благодетельность петровских реформ, ТОГДА РУШИТСЯ ВЕСЬ БЫТ И ВЕСЬ СМЫСЛ ТОГО СЛОЯ ЛЮДЕЙ, КОТОРЫЕ ВЫРОСЛИ НА ПОЧВЕ ПЕТРОВСКОЙ РЕФОРМЫ - БЫТ И СМЫСЛ КРЕПОСТНИЧЕСКОГО РУССКОГО ДВОРЯНСТВА.

Следующим - после сусальной Европы - элементом легендарной стройки является вопрос о той бездне, на краю которой стояла Московская Русь и от которой спас ее гений Петра.

Теории сусальной Европы и варварской Москвы носили психологический оттенок горькой, но беспощадной объективности: "Что делать? Действительно - Москва отстала чудовищно; действительно, Европа была неизмеримо впереди нее".

Теория бездны обрастает даже и патриотической тревогой: если бы не Петр, свалились бы мы все в эту бездну. И, может быть, и России теперь не было бы никакой. Наш знаменитый западник Чаадаев утверждал даже, что без Петра Россию впоследствии завоевал бы Фридрих Великий - это с полутора миллионами прусского населения во времена Петра!

Мотив бездны был ярче всего сформулирован Пушкиным: "над самой бездной - на высоте, уздой железной - Россию вздернул на дыбы!"

Не будем отрицать ни пушкинского гения, ни пушкинского ума.
Но, вот, бросил же он свой знаменитый афоризм о пугачевском бунте: "РУССКИЙ БУНТ, БЕССМЫСЛЕННЫЙ И БЕСПОЩАДНЫЙ".
Как мог Пушкин сказать такую фразу?

Беспощадным было все - и крепостное право, и протесты против него, и подавление этих протестов: расправа с пугачевцами была никак не гуманнее пугачевских расправ - по тем временам беспощадно было все.

НО ТАК ЛИ УЖ БЕССМЫСЛЕННЫМ БЫЛ ПРОТЕСТ ПРОТИВ КРЕПОСТНОГО ПРАВА?
И так ли уж решительно никакого ни национального, ни нравственного смысла Пушкин в нем найти не мог?
И это Пушкин, который воспевал "свободы тайный страж, карающий кинжал"?

Почему он отказывал в праве на того же "стража свободы", но только в руках русского мужика, а не в руках бунтующего против государственности барина?
ПОЧЕМУ БАРСКИЙ БУНТ ДЕКАБРИСТОВ, НАПРАВЛЕННЫЙ ПРОТИВ ЦАРЯ, БЫЛ ТАК БЛИЗОК ПУШКИНСКОМУ СЕРДЦУ И ПОЧЕМУ МУЖИЦКИЙ БУНТ ПУГАЧЕВА, НАПРАВЛЕННЫЙ ПРОТИВ ЦАРЕУБИЙЦ, ОКАЗАЛСЯ ДЛЯ ПУШКИНА БЕССМЫСЛЕННЫМ?

По совершенно той же причине, которая заставила людей конструировать теорию о бездне, перед которой стояла Московская Русь.
Эту теорию - в не очень разных вариантах повторяют все наши историки до советских включительно.

Постараемся вспомнить основное из того, что сделала Москва перед самым появлением на свет Божий нашего великого преобразователя.

Военные заводы строились. Большая половина армии была переведена на так называемый "регулярный строй". Ввозились всякие иностранные специалисты и посылались заграницу русские люди. ПРИ АЛЕКСЕЕ МИХАЙЛОВИЧЕ БЛАГОСОСТОЯНИЕ МОСКОВСКОЙ ДЕРЕВНИ ПОДНЯЛОСЬ ДО ТАКОГО УРОВНЯ, КАКОГО ОНО В ПОСЛЕПЕТРОВСКУЮ ЭПОХУ НЕ ДОСТИГАЛО НИКОГДА.

Допетровская Москва вела войны удачные и вела войны неудачные, но все эти войны были уже не оборонительными, а наступательными.

В войне с Польшей были отвоеваны: Могилев. Витебск и Смоленск. В войне за Прибалтику были завоеваны г. Юрьев, Динабург и московские войска дошли до Риги.

В то же самое время воевали и с Крымом - правда, неудачно. Но Малороссия была присоединена, а главный враг России - Польша была при Алексее Михайловиче добита так основательно, что Петр Алексеевич имел - не им самим завоеванную - возможность распоряжаться в Польше, почти как у себя дома.

Главным же врагом России была тогда Польша, а никак уж не Швеция. Именно Польша угрожала самым основным национальным интересам России, угрожала ее самостоятельному национальному бытию, и именно с Польшей покончила Москва, а не Петр.

Швеция была только соперником в борьбе за балтийские колонии, которые нам, конечно, были нужны, хотя и не как колонии, а как выход к морю. Тот же Ключевский, повторяя пушкинский мотив "бездны", сам же пишет: "война 1654 - 1667 года (Русско-Польская. - И. С.) окончательно определила господствующее положение русского государства в восточной Европе и с нее же начинается политический упадок Польши".

ГДЕ ЖЕ ЗДЕСЬ БЕЗДНА И УЖ ТЕМ БОЛЕЕ "КРАЙ БЕЗДНЫ"?

Еще лучше были дела на Востоке. Правда, Нерчинский договор (1689) остановил русскую экспансию на берегах Амура, но это была только остановка в наступлении, а никак не неудача.

Именно при Алексее Михайловиче Грузия пыталась отдаться под протекторат России (царь Темураз), чего люди никак не делают по отношению к государствам, стоящим "на краю бездны". Был ли внутренний край бездны?

При Алексее Михайловиче были бунты - так они были и при Петре, и при Екатерине, и при Николае Втором и - уже в неслыханных масштабах - при Ленине-Сталине. Чиновничество крало при Алексее Михайловиче? Так оно - в неизмеримо больших масштабах по свидетельству тех же Соловьевых и Ключевских, крало и при Петре - такого чиновничества, которое не крадет, нет и не было вообще нигде в мире.

П. Милюков в своих знаменитых "Очерках русской культуры" очень сладострастно останавливается над отсутствием национального самосознания в Москве и совсем забывает о том, что данная эпоха формулировала национальное сознание почти исключительно в религиозных терминах.
Идея Москвы-Третьего Рима - может показаться чрезмерной, может показаться и высокомерной, НО ОБ ОТСУТСТВИИ НАЦИОНАЛЬНОГО САМОСОЗНАНИЯ ОНА НЕ ГОВОРИТ НИКАК.

Совершенно нелепа та теория отсутствия гражданственности в Московской Руси, о которой говорят все историки, кажется, все без исключения.
МЫСЛЬ О ТОМ, ЧТО МОСКОВСКИЙ ЦАРЬ МОЖЕТ ПО СВОЕМУ ПРОИЗВОЛУ ПЕРЕМЕНИТЬ РЕЛИГИЮ СВОИХ ПОДДАННЫХ ПОКАЗАЛАСЬ БЫ МОСКВИЧАМ СОВЕРШЕННО ИДИОТСКОЙ МЫСЛЬЮ.
Но эта - идиотская для москвичей, мысль, была вполне приемлемой для тогдашнего Запада.

ВЕСТФАЛЬСКИЙ МИР, ЗАКОНЧИВШИЙ ТРИДЦАТИЛЕТНЮЮ ВОЙНУ, УСТАНОВИЛ ЗНАМЕНИТОЕ ПРАВИЛО QUIUS REGIO, EJUS RELIGIO, - ЧЬЯ ВЛАСТЬ, ТОГО И ВЕРА: государь властвует также и над религией своих подданных; он католик - и они должны, быть католиками. Он переходит в протестантизм - должны перейти и они.

Московский царь, по Ключевскому, имел власть над людьми, но не имел власти над традицией, то есть над неписаной конституцией Москвы. Так,  где же было больше гражданственности: в quius regio, - или в тех москвичах, которые ликвидировали Лжедимитрия за нарушение московской традиции?

НЕ ЗАБУДЕМ ЕЩЕ О ТОМ, ЧТО АЛЕКСЕЙ МИХАЙЛОВИЧ ЗАКРЕПИЛ КРЕСТЬЯНСКОЕ САМОУПРАВЛЕНИЕ, НАД КОТОРЫМ СТОЛЬКО ПОРАБОТАЛ ЕЩЕ И ГРОЗНЫЙ, СОЗДАЛ ПОЧТИ ПОСТОЯННУЮ РАБОТУ ЗЕМСКИХ СОБОРОВ - ИЗУМИТЕЛЬНУЮ ПО СВОЕЙ ГАРМОНИЧНОСТИ И РАБОТОСПОСОБНОСТИ РУССКУЮ "КОНСТИТУЦИЮ"…
что при Алексее Михайловиче были построены первые русские корабли и заведены первые русские театры, газета и прочее. Где же бездна?

И от чего Россию, собственно, надо было спасать? Разве от коров, лошадей и овец, которые за время Алексея Михайловича успел накопить московский мужик, а также и от тех реальных экономических свобод, какие успело закрепить за ним варварское московское правительство?

В РЕЗУЛЬТАТЕ ПЕТРОВСКОЙ РЕФОРМЫ ЭТИ КОРОВЫ И ЭТИ СВОБОДЫ ПЕРЕШЛИ К ПОМЕЩИКУ: ВОТ ТОТ ЭЛЕМЕНТ, КОТОРЫЙ, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО, ДО ПЕТРА СТОЯЛ НА КРАЮ БЕЗДНЫ. ОН И БЫЛ СПАСЕН - ДО ОКТЯБРЯ 1917 ГОДА...

Итак, усилиями поколений историков был создан фундамент петровской легенды.

Первое: Россия была очень плоха.
Второе: Россию надо было спасать.
Третье: Петр, при всех его увлечениях и безобразиях, Россию все-таки спас.

Признание всяческой гениальности Петра является при этой стройке совершеннейшей логической неизбежностью - вот это был гениальный хирург! И поскольку "спасение России" было в основном достигнуто методом войны, такой же логической неизбежностью является признание военного гения. В вопросе о военной гениальности Петра согласны все историки, несмотря на то, что все они приводят ряд СОВЕРШЕННО ОЧЕВИДНЫХ ФАКТОВ, СВИДЕТЕЛЬСТВУЮЩИХ О ПОЛНЕЙШЕЙ ВОЕННОЙ БЕЗДАРНОСТИ "ВЕЛИКОГО ПОЛКОВОДЦА". Я опять возьму за пуговицу Ключевского.

Начало Северной войны он определяет так: "Редкая война даже Россию заставала так врасплох и была так плохо обдумана и подготовлена".

А конец войны: "Упадок платежных и нравственных  сил народа едва ли окупился бы, если бы Петр завоевал не только Ингрию с Ливонией, но и всю Швецию и даже пять Швеций".

Вот вам, значит, общая характеристика и начала и результата войны: согласитесь сами, что о большой военной гениальности она не свидетельствует.

Если перейти к частным характеристикам отдельных, решающих моментов петровской военной деятельности то в них мы, между всем остальным, отметим, в качестве постоянных спутников петровской военной деятельности - два качества Петра - БЕСТОЛКОВОСТЬ И ТРУСОСТЬ.

В августе 1689 года юный Петр - ему тогда было 17 лет - получает в Преображенском известие о заговоре Софии. Сообщение об этой опасности ("реальной или воображаемой" - оговаривается П. Милюков) приводит Петра в состояние полной паники. Петр, полуодетый, скачет в Троицкий монастырь.  Академик Шмурло пишет:

"Прискакав туда, физически измученный, нравственно потрясенный пережитыми волнениями, царь бросается на кровать настоятеля и, разразившись рыданиями, умоляет игумена оказать ему помощь и защиту". В нашей историографии довольно прочно утвердилось мнение, что именно этот перепуг положил начало той эпилепсии, которая потом всю жизнь не оставляла Петра. Не будем подробно разбирать вопроса о том, была ли опасность действительной, Петр принял ее за действительную. Она была воображаемой, и это показал первый же день едва ли существовавшего заговора Софии: она осталась в полнейшем одиночестве. Устраивать еще одно междуцарствие - в Москве не захотел никто.

Этим первым перепугом можно, вероятно, объяснить многое в личной политике Петра: и зверское подавление стрелецкого мятежа, и собственноручные казни, и Преображенский приказ, и вечный панический страх Петра перед заговорами. Иван Грозный, который, при всей своей свирепости, был все-таки честнее Петра, признавался прямо, что после восстания 1547 года, истребившего фамилию Глинских, он струсил на всю жизнь: "и от сего вниде страх в душу мою и трепет в кости мои". Застенки Грозного в такой же степени определялись страхом, как и застенки Петра. Но Петровский перепуг имел и некоторые военные последствия.

Вспомним Нарву. Петр, которому было уже не семнадцать лет, и который был уже взрослым человеком - ему было 28 лет, повел свою тридцатипятитысячную армию к Нарве. "Стратегических путей не было, по грязным осенним дорогам не могли подвезти ни снарядов, ни продовольствия... Пушки оказались негодными, да и те скоро перестали стрелять из-за недостака снарядов..." (Ключевский).

Узнав о приближении восемнадцатилетнего мальчишки Карла с восемью тысячами, Петр повторяет свой, уже испытанный прием: покидает нарвскую армию, как одиннадцать лет тому назад покинул свои потешные войска, - а потешных у него по, тем временам бывало до тридцати тысяч, София же сконцентрировала против них триста стрельцов.
Историки объясняют бегство Петра его гениальной предусмотрительностью.

Почему, собственно, попал в главнокомандующие этот иноземец, граф де Круа, мелкий проходимец, служивший "в семи ордах семи царям", и нигде и ничем себя не проявивший? Впоследствии он помер