Яблоневая повесть. Часть первая

Часть первая полная мучительных размышлений или эпилог
    Первая глава этой повести называется «удача». Именно удача столкнула нас вместе. Именно она не оставила нам выбора. Я ещё в 14 лет поняла, что значит быть не такой как все. Бывают замкнутые девочки, бывают излишне романтичные, неформальные, отвязные, бог с ними со всеми. Каково быть нормальной снаружи и, отчасти внутри, но иметь в самой сердцевине своей совершенно иной стержень. Тебе ещё совсем мало лет, когда ты в первый раз испытываешь сексуальное возбуждение, и отлично осознаешь, что его причина не нормальна. Ты таишь в себе то, что действительно тебя влечет, и это распирает тебя изнутри. Тебя не возбуждают поцелуи и ты не жаждешь почувствовать в себе нечто. Тебя интересует только боль, ты чувствуешь её как гончая чувствует кровь и сходишь с ума. Неужели зря трудился и выворачивал себя наизнанку благословенный Набоков, доказывая, что сексуальные отклонения преследуют человека вечно, они не его вина, но его наказание. Геи рождаются геями, садисты получают глубокую травму так рано в детстве, что её можно считать врождённой. Педофилы сами ненавидят себя, они живут в страхе с того самого времени, когда сами едва перестали быть детьми. Мазохисты обречены на вечный поиск своих палачей. И только им известно, что свести двух таких сумасшедших вместе может только случай. Ничто и никогда не сделает из зрелой женщины нимфетку, из здорового мужчины садиста, а из  ищущей терзаний девушки счастливую подругу жизни. Страх может заставить больных людей притвориться, многие притворяются всю жизнь. Некоторые довольствуются интернетом, литературой, случайными подачками судьбы. Но все они голодны и этот голод может удалить только удача. Только случай, толкнёт в объятья педофила нимфетку, сведёт дух геев, оставит красные полосы на спине мазохиста и вложит ремень в руку садиста. Именно по - этому   первая глава этой повести называется «удача».
    По сути, всё началось задолго до моего  рождения, когда в селе Апрелевка начали стоить автомагистраль. Тогда мой дед, по бревнам, а где и по доскам, разобрал наш семейный дом. Они с бабушкой купили дачный участок и перевезли весь сруб туда. После долгих мытарств дом был собран заново, но теперь он представлял собой не длинную избу, а квадратный, двухэтажный коттедж. В каких-то местах приходилось делать стены из продуктовых ящиков, где-то использовать чуть ли не сетку, но в итоге всё было сработано на века. Остальным участникам дачного кооператива землю давали от одного из подмосковных заводов, и только один участок, рядом с нашей землей был куплен так же, как и наш. Кем и когда теперь сказать очень сложно, но Саша был там не всегда. Он появился, когда мне было лет 7. Сначала мы присматривались друг к другу, потом начали вместе кататься на велосипедах, и наконец подружились. Больше на даче дружить было не с кем. Саше приходилось терпеть рядом с собой маленькую надоедливую пиявку, всему её учить и вечно отвечать за её сохранность. Моя бабушка ежедневно повторяла: «Саша! Смотри за Дашей. Даша! Слушайся Сашу». Тогда мы машинально кивали и со вздохом уходили гулять. Потом случился провал, почему то Саша перестал приезжать Летом, и одновременно с этим на даче появилась девочка моих лет – Света. Вопроса дружить или не дружить, не стояло, это было само собой разумеющееся. Со Светой было гораздо интереснее, она тоже играла в куклы и любила рисовать, а когда каталась на велосипеде, соглашалась представлять, что едет на пони. Года летели незаметно. Мне вдруг исполнилось 16 и позднее взросление ударило в голову одновременно с сознанием своей ненормальности. Именно тогда все и поменялось, исчезла Света, и снова появился Саша. Теперь нам было не до велосипедов и мяча. Он научил играть в карты, ловить рыбу, разжигать костер и наконец, целоваться. Все это произошло в  августе и потом, весь учебный год я считала дни до мая. И май наступил. Именно тогда столько разноцветных крашеных нитей, таких как решение деда, Сашино первое исчезновение и второе появление, Света, велосипеды, полное отсутствие других детей – сплелись в один неповторимый узор. Хотя бы отчасти понять то, что  произошло в то лето 2007 года, я смогла только несколько лет спустя, когда успела несколько раз переосмыслить произошедшее и снова и снова пережить лето номер один в своём подсознании. 









Глава 1 удача
    Мы остались на даче вдвоем. В семнадцать и девятнадцать лет нам не нужны были няньки. Хотя если бы няньки были, ко мне их точно бы приставили, но, увы, моя любимая бабушка вот уже как семь лет лежала неподалеку, на тихом лесном кладбище, кстати, рядом с заварившим эту кашу дедом. А второю мою городскую старушку в сельскую глушь было никак не выманить. Так что, говорить: «Саша! Следи за Дашей. Даша! Слушайся Сашу» было некому. На неделе родители уезжали в город работать, а мы оставались тут. Но и на выходные они приезжали редко. Саша, в свои девятнадцать, уже был студентом МГУ, а я только должна была пойти учиться в вуз. Меня пристроили туда через знакомых, но оставались опасения, что с учебой я, как троечница и лентяйка не справлюсь. Особенно учитывая тот факт, что весь выпускной класс я думала только о том, что вот уже скоро май. Учебный процесс и я полюбовно отделились друг от друга, а учителя из вежливости проставили мне годовые тройки. Родители грозились нанять мне армию репетиторов, но вопрос отпал сам собой, когда Саша снисходительно заверил их: «не волнуйтесь, я с ней позанимаюсь. Всё будет хорошо» Он занимался со мной всем сразу. Физика, Литература, Алгебра, Английский - все давалось ему чрезвычайно легко. Я же все время капризничала, и процесс не шел.

    После занятий мы подолгу гуляли в лесу и около реки, валялись в поле и там его язык впервые совсем по-взрослому исследовал мой рот. Поцелуи, оказалось, могли быть совершенно разными.  Я лишилась девственности на лесной, залитой солнцем поляне. Я точно не помню, как это случилось, я подпала под гипноз его азартного взгляда, несколько быстротечных минут и вот предостережение бабушки: Главное никогда не снимай трусиков! – было неосторожно забыто. Ни боли, ни удивления, один лишь миг и после этого мы все время были близки. Чтобы он не сказал, чтобы не сделал, получал полное моё одобрение и восторг. Я смотрела ему в рот, как голодный птенец. Наши отношения стали его монархией, он превратился в диктатора быстрее, чем я поняла, что этот процесс уже не обратим. Он отдавал приказ, и прежде чем я бежала его исполнять, по моей спине пробегал холод. Его взгляд становился жестким, и я с замиранием сердца ждала взрыва. Саша,  с самого детства,  обладал феноменально сильным характером, под его давлением на моих глазах сгибались и взрослые. Не знаю, когда именно я привыкла ему подчиняться, но сейчас мне всё больше кажется, что ещё в детстве. Только чтобы он взял меня с собой на речку, приходилось выполнять все его указания и подстраиваться под любое его настроение. Например, во время разговора он внезапно раздражённо приказывал:
- Помолчи! - тогда я поджимала губы и дальше шла молча. Минуту спустя он спрашивал:
- Ты когда-нибудь смотрела фильмы про южную Америку? - И я сразу же с восторгом отвечала.
- Не помню, но расскажи! - И он нехотя рассказывал, потом на самом интересном моменте замолкал и бросал мне.
 - Я передумал идти на поле, мы пойдём к мосту.
     Я безропотно поворачивала за ним в сторону моста и просила ещё рассказать про южную Америку, на что он ещё более раздражённо отвечал:
- Отстанешь, ты, когда-нибудь, или нет?
 И так было всё время.
    Позже Саша научился сдерживать вспышки своего болезненного характера, но их заменила холодная выдержка, застывшая маска и невыносимая надменность во всём, что он делал. Иногда мне думается, а не я ли сделала его в детстве садистом и тираном – во всем уступая? Может быть, я тогда несознательно нанесла ему ещё большую травму, чем он мне. Это произошло не резко, не в один миг, это впечатывалось в нас годами. Хотя если тогда в семь и девять мы бессознательно формировали друг друга, то в семнадцать и девятнадцать именно он сделал меня, полностью отдавая себе в этом отчёт.

    Мне особенно запомнилось два случая. Первый произошел в детстве. Однажды Саша все же довел меня тем, что обозвал глупой. Он прочитал уже множество книг, а меня в те далекие года никакими силами нельзя было заставить читать. Я призналась, что ненавижу книги, и в ответ выслушала несколько поразительно обидных замечаний. И тогда я заплакала. Я встала на дороге, отказываясь идти дальше, и закрыла лицо руками. Сначала он даже растерялся, а потом подумал и сказал:
- Ну и стой тут, больше тебя с собой никогда никуда не возьму! - После этого Саша повернулся и пошёл вперёд, он шёл не спеша, явно ожидая, что я рано или поздно сдамся. Но я упрямо стояла на месте и растирала по лицу пыль и слезы. Вот он дошёл уже до каёмки леса и, не обернувшись, скрылся в тени деревьев. Когда он пропал из поля зрения, меня охватил страх, и я бросилась за ним со всех ног, я бежала так, что упала и разбила коленку, но поднялась, и побежала дальше. Добежав до леса, я остановилась, отдышалась, и чинно ступила на знакомую тропинку. Убедившись, что Саша идёт впереди и его хорошо видно я шла уже спокойнее. Вскоре мы поравнялись, и до дома добрели молча. Уже у калитки Саша спросил:
- Что ты там хотела делать? Шалаш? Давай после обеда тогда. -  Я была вне себя от радости и к величайшему удивлению бабушки проглотила свой суп за полторы минуты. Я прибежала к Сашиному участку и ждала его ещё бесконечную четверть часа. Он вышел нехотя, и мы отправились строить шалаш. Правда Саши хватило только на один вечер, утром он снова начал командовать и даже больше, чем обычно. Но у меня была половина шалаша и я радовалась тому, что есть, а Саша так и не понял, что кнут нужно чередовать с пряником. Вскоре он, однако, осознал это слишком хорошо и даже стал в этом деле настоящим экспертом. И вот, в подтверждение этому замечанию, отличный сюжет из серии взрослых «Тома и Джерри», только что как - раз был фрагмент из сборника «Том и Джерри - малыши».

    Шел 2007 год. Почти все свободное время Саша читал, преимущественно русскую классику. Когда я спросила его, почему он читает именно это, он ответил, что лето 2007 заранее отведено им под русских литературных титанов.
- А что дальше?
 - Первая половина осени тоже, а вторая и вся зима английскому литературному наследию. - Мне стало интересно.
- Дай мне тоже книжку!
 - А какую книжку ты хочешь? О чем ты любишь читать?  - улыбнувшись, спросил он. Я фыркнула и потянулась на диване.
- Ну, конечно же, про любовь! - Саша засмеялся.
- Хорошо. - Он встал, прошелся вдоль своих бесчисленных книжных полок и наконец, вытащил со второго ряда запыленный роман - журнал издания 1987 года. Он протер от пыли мягкую обложку и положил его передо мной. Я прочитала название: «Унесенные ветром». Он погладил меня по голове и сказал – тебе должно понравиться, если прочитаешь за сегодняшний вечер, хотя бы сто страниц, будет сюрприз. Я накинулась на книжку и сразу же поняла, что это не очень интересный роман, но к сороковой странице забыла обо всем, я прочитала 80 страниц и поняла, что у меня уже кружится голова, это было действительно интересно. Саша посмотрел на меня, и сказал:
- Думаю 80 страниц тоже вполне достаточно, одевайся, мы едем в город. - В тот вечер, он отвез меня в пригородный парк, и мы катались на лодке. Я рассказывала ему о том, что прочитала, а он слушал меня, со снисходительной улыбкой, в его глазах светилась такая нежность, что я невольно подумала – так смотрят на своих детей. С этого дня почти все вечера после прогулок мы проводили за чтением. За «Унесенные ветром» последовала «Скарлет», из южной Америки я перенеслась в роскошь загородных имений «Гордость и предубеждение», за ними попала в объятья «Великого Гетсби» и сумрачный мир «1984». Саша выбирал для меня книги сам, в каком-то совершенно определённом, понятном только ему порядке. А когда я уставала читать, он брал мою книгу и начинал читать мне её вслух, и тогда, все приевшиеся было герои и пейзажи, оживали. Он читал просто великолепно, сдержанные богатые интонации, логические паузы и придыхание – все было на своих местах. Теперь, каждый раз, когда беру в руки книгу, ощущаю его рядом, как будто это он мне её читает.

    Такое манипулирование было делом совершенно обычным, и я уже не обращала на него никакого внимания. Но мы сходили с ума с каждым днём все сильнее, варились в собственном соку, предоставленные только друг другу, а если точнее я ему. Мы специально ночевали порозень, я в своём доме, а он в своём, нам ни к чему были сплетни соседей. Но с самого утра и до вечера мы были вместе. Довольно быстро его деспотизм начал прогрессировать. Я ждала взрыва, потому что чувствовала – грядёт тот момент, когда Саша переступит тонкую грань дозволенного. Это произошло в июле, спустя месяц после того, как мы стали принадлежать друг другу.






Глава 2 трясина

    Это был вечный Сашин заскок, он выходил из себя моментально, стоило только пройтись по полу босиком. Да что там, просто коснуться пола голой ступней и все, можно было за, одно это, схлопотать увесистый шлепок по заду, или уверенный подзатыльник. Но и после этого ещё предстояло выслушать лекцию о том, как легко можно застудится, что в доме пол коварен и какие последствия ожидают таких бестолочей, как я, впереди. Однажды он увидел, как утром я хожу по бетонным плиткам босиком и собираю цветы. Утро было холодным, с балкона можно было заметить, как поля заволокло туманом, земля не успела прогреться, а вся трава была в россе. Он всегда вставал раньше меня, но в этот раз я поднялась в девять, и понадеялась, что Саша ещё спит. Но вот я услышала шаги на соседнем участке и нехотя помахала ему рукой. Когда его взгляд упал на мои ноги, он застыл. Мне даже показалось, что его глаза потемнели. Но вопреки ожиданиям, он, молча, даже не сказав мне «привет» отвернулся и пошел за дом. Я слишком хорошо его знала, чтобы не ожидать подвоха и поэтому начала перебирать места, куда бы спрятаться. Я так и не успела ничего придумать, потому что уже через минуту он вышел из-за дома с крапивой в руке и целенаправленно двинулся в мою сторону. Я вскрикнула, бросила цветы и побежала. Мы, наверное, смешно смотрелись со стороны, когда нарезали по участку круги, но вскоре он настиг меня и опрокинул на колено. Я была в старенькой пижаме, и поэтому он сдвинул мои штаны всего одним движением, а следующим уже прижал меня к себе, так, что вырваться не представлялось возможным, хоть, видит бог, я пыталась, как могла. Я завопила.
 – Не надо!
Слезы брызнули из глаз от обиды быстрее, чем крапива коснулась моей попы. Я закричала, но потом поняла, что если буду орать, прибегут соседи, оставалась только тихо всхлипывать, и обещать Саше никогда ему этого не прощать и отомстить при первой возможности. Этим я и занялась, но он оставался глух к моим угрозам, и при этом произносил нечто унизительное.
 – Нравиться? Надо ещё?
 Когда я почти уже захлебнулась в своих соплях, он откинул крапиву и резко встал, от чего я в тот же миг свалилась на траву. Я много раз представляла себе подобные картины и ждала чего угодно, но в реальности всё оказалось совсем иначе. Страшное чувство унижения захлёстывало мозг так, что перед глазами стояли белые пятна. Сначала я лежала и плакала, потом начала исполнять, что то, в духе «ребенок в супермаркете» и бить по земле руками и ногами. Но вот перед моими глазами снова появились Сашины ноги, и рядом упала сначала пара шерстяных носок, а за ней мои желтые резиновые сапоги. Саша сопроводил это всего лишь одним предложением:
- Сейчас же прекратила истерику, обулась и пошла в дом!
  Я с трудом села и удивлённо посмотрела в его спокойное лицо. В голове вертелась только одна мысль: «Дай ему отпор, не делай ничего из того, что он приказывает». Я демонстративно отвернулась и уставилась на аккуратные ряды живого ограждения. Он ждал совсем не долго, а потом ледяным тоном осведомился:
- Может быть повторить?
    Что именно повторить, я уточнять не стала, явно не предложение обуться. Сама мысль о том, что это может повториться ввергла меня в ужас. Я вскочила и побежала к воротам, как была босиком. Толкнув калитку, я оказалась на общей дороге, и только тогда поняла, что меня никто не преследует. План удался, Саша не собирался устраивать сцен на глазах у просыпающихся соседей, не в его стиле было гоняться за мной и силой волочить назад. Но именно в его стиле было заставить меня прийти назад добровольно. Так и получилось. Я стояла в одной пижаме, босиком на пыльной, холодной дороге, вся растрёпанная, заплаканная, голодная, чувствовала жгучую боль, и понятия не имела, как объяснить знакомым прохожим своё положение. О том, чтобы сказать правду не было и речи, я скорее провалилась бы под землю, чем вымолвила бы нечто подобное. Солнце поднималось всё выше и выше, приближалось время завтрака. То там, то тут с участков доносились звуки текущей воды, звон посуды, скрип дверей и утренние приветствия. Меня охватило полнейшее отчаяние, я вдруг стала другим человеком, и то, что происходило с этим другим человеком, было не стыдно, не мучительно, а просто было. Я вошла в состояние полной бесчувственности, и чётко осознала, что произошедшее останется между нами двумя, а значит, этого не было. Поразмыслив над этим, я смело шагнула к калитке, нашла посреди кустов смородины свои носки с сапогами, одела их и двинулась к дому. Саша сидел на крыльце, в своём любимом кресле, чашка с кофе замерла у него в руке, так и не коснувшись губ, полузакрытый Некрасов покоился на щиколотке, по-английски запрокинутой на колено. Я помню каждую мелочь этой позы, её расслабленную надменность, потому что это была поза победителя. Я медленно брела по дорожке, всем своим видом показывая, что принимаю правила игры. Когда мы поравнялись, Саша с невыносимой насмешливостью вымолвил нечто вроде:
- Я жду объяснений.
Их у меня не было, и именно поэтому, вместо ответа, я смотрела в пол и молчала. Он с наслаждением выждал эту страшную для меня паузу, а потом с громким вздохом проанонсировал:
- И так, картина полного смирения. Ладно, пошли завтракать!

    С тех пор все было совершенно иначе, один раз вступив в эту липкую лужу, ты вязнешь в ней. Атмосфера вседозволенности крушила характер подростков как средневековый таран только что заложенную и не укрепившуюся стену. С нами, что-то происходило, но мы делали вид, что всё по-прежнему. Саша был великолепен в своих изобретениях, не проходило и вечера, чтобы он не придумывал новые правила и концепции для нашей реалистичной игры в подчинение. Однажды я сказала ему:
- Ты хочешь меня перевоспитать?
 И он выдал совершенно неожиданный ответ.
- В семнадцать лет человека уже нельзя перевоспитать, его можно только сломать, и у меня для этого ещё полно времени.
 Меня вдруг затошнило. Я поняла, что за любую удачу и полученное удовольствие нужно платить, но то, что я должна была отдать – было слишком дорого. Я нужна была себе сама.
Мне отчётливо запомнился и другой диалог. Однажды, лёжа в его объятьях я спросила:
- Я теперь твоя?
- Конечно - Ответил он, не задумываясь, но потом, перехватил мой взгляд и тихо добавил
- Но ты должна знать, что принадлежишь мне, но я твой, только потому, что ты, опять же, принадлежишь мне.
 Я приподнялась и сдвинула брови.
 - Не понимаю вообще ничего!
Тогда Саша сказал:
- Сейчас -  Он поднялся и достал из самого дальнего шкафа книжку Экзюпери «Маленький принц».  Я прочитала её за один вечер, но так ничего и не поняла. Впоследствии, я перечитывала её ещё несколько раз, но результат был ровно такой же. Сказать Саше, что я не справилась, значило подписаться под собственной глупостью, более того мне казалось, что он не станет ничего объяснять. Должно было пройти ещё несколько лет и много чего случится, чтобы я, наконец, поняла, что только Сашин больной мозг мог так страшно интерпретировать Экзюпери, мой же был на такое не способен.
Однажды, Саша взялся за новую книгу, не закончив предыдущего произведения, это было так не похоже на него, что я всмотрелась в название. «Лолита», Набоков. Я точно знала, что он уже читал её когда-то, потому что смутно запомнила его рассказ. Но на этот раз, Саша пролистал несколько первых глав и остановился всего на паре страниц, что-то нашёл в конце, потом удовлетворенно кивнув – передал книгу мне. Конечно, всё это было тщательно  задумано, интерес подогрет идеально, семена брошены в плодородную почву моего доверчивого сознания. Прочитав это, решающее в то лето произведение, я была подготовлена ко всему. Не надо было быть гением, чтобы провести элементарные параллели между нашей ситуацией и описанной историей. Я поняла, зачем Саша наполняет каждый день какой–то целью, для чего даёт мне эти книги, почему мы периодически поступаем, по-моему, а не как сказал он. Всё это делалось не из любви, это был холодный расчёт, он дрессировал меня. Но это были не единственные мои догадки, теперь я точно знала, что такие истории, как наша хорошо не заканчиваются. Но об этом я предпочитала не думать, потому что уже давно приготовилась к перспективе рано или поздно за всё расплатиться. Что же касается особого распорядка дня, мне были ненавистны только часы занятий. Мне не давалось ровным счётом ничего. Отчасти потому, что Саша не был блестящим учителем, он схватывал всё на лету, но, как следует объяснить, не мог. Я злилась и капризничала, а его раздражению и вовсе не было предела. В то же время, я не могла не заметить, что он получает от этого процесса свою долю извращённого удовольствия. 

    Мы всегда начинали с русского и однажды он объявил:
- Сегодня у нас будет проверочный день, и теперь он будет у нас каждую пятницу. Сейчас ты напишешь диктант, потом будет контрольная по алгебре, и наконец, я проверю неправильные глаголы, которые мы долбим уже месяц. Если ты напишешь все хорошо - я возьму машину, и ты сможешь сама поездить за рулем по проселочной дороге.

Я просияла, но решила все - таки осведомиться.
- А если нет?

- Я выпорю тебя. По-настоящему.

Я запротестовала, но он властно сжал мою руку. Его красивый рот скривился, а взгляд стал угрожающим. 

- Не препирайся – произнёс он почти по слогам и так тихо, что знакомый холод сковал все мои органы. Саша как - будто специально открыл книгу с набором самых зверских диктантов. Я начала писать под его монотонную диктовку. Мне было не по себе, и я все время ерзала, он замечал это и чуть слышно усмехался, взгляд при этом у него оставался на удивление нежным. Диктант не был длинным и после него я сразу приступила к контрольной, не решив даже половину того что было мне предложено, я с досадой закрыла тетрадь.

- Я вижу, ты чудесным образом уложилась в 20 минут вместо сорока пяти! Ну что ж, будем проверять.

    Ознакомившись с моими трудами, он буквально швырнул мне тетрадь. Я открыла диктант и с отчаянием взглянула на двенадцать ошибок найденных всего в двадцати строчках. Контрольная и вовсе была исписана исправлениями и это были только три примера, которые я хотя бы попыталась решить. Я медленно отложила тетрадь и затравленно уставилась пол. Меня трясло.

- То, что тебя, наконец, расстроили твои успехи, меня радует, видимо мы находимся на верном пути. Глаголы, я полагаю, проверять не стоит, так?

    Я кивнула. Наступила долгая тяжелая пауза и после, он невероятно надменно, как – будто пробуя на вкус каждый звук, произнёс.
 - Ну что ж... неси ремень.

    Я с трудом оторвала он пола глаза, и стала наблюдать, как его прекрасное лицо попеременно заслоняют тёмные и светлые пятна. Несколько необычных секунд и удар об пол. Никогда не до не после этого я не теряла сознания от испуга или потрясения. Такой вот трагикомичный момент. Мне довелось очнуться уже на кушетке с мокрым полотенцем на лбу. Мы долго разговаривали, и вскоре Саша без труда убедил меня в том, что у меня есть только два пути – признать, что я хочу этого и переступить через себя или струсить. Выбери я второе, и между нами было бы всё кончено. Это был идеальный шантаж. Он знал, что я скорее сознаюсь в том, что душевно больна, чем потеряю его. И он был прав.
    Оставшийся месяц мы вязли в мутной трясине, мы осознавали, что нас начинает тошнить от того, что мы делаем, но продолжали шагать вперёд, сквозь муть и водоросли. Мы были слишком молоды для того, чтобы во всем разобраться, но Саша вёл наш корабль как сумасшедший, и как это водится на настоящих судах, любое возражение против капитана жестоко подавлялось. Кровоподтеки чередовались с оргазмами, приступы тошноты с замиранием сердца.
     Возвращаясь к Набокову можно вновь провести несколько очевидных параллелей. Обладая маленькой Лолитой, Гумберт не мог найти покоя, испытывая постоянный страх перед разоблачением. Так и я, не могла побороть постоянную борьбу своей гордости, заглушить стоны сильной, как оказалось после, личности. Я должна была сломаться, но не могла, зато чувствовала, что согнуться ещё больше уже не смогу. Саша начал давать мне валерьянку, и я чувствовала, что он ждёт осени. Я чувствовала так же, что он сам себя боится. Подумать только, в яме двое, один боится другого, а другой себя.

    Когда приезжали родители, я ходила словно тень, мало ела и прятала под одеждой последствия нашего безумия.  Но всё это было ничем по сравнению с главной моей тревогой. Больше всего меня угнетало сознание того, что скоро нам придётся расстаться. И действительно, время расставания все-таки настало. Вся дача уже покрылась золотом, небо зарядило дождями. Во время прогулок под ногами шуршала мокрая листва, она заблудилась в пожухшей траве и вязла в коричневой каше, бывшей, когда то пылью. Мы обнимались так, как будто голодные. Ему нужно было в институт, мне тоже. Учебный год начался уже как два дня, но мы никак не могли выехать. Собирались, готовили много вкусной еды, делали какие - то дачные дела. Даже прекратили наши занятия. И вот однажды, Саша взял молоток и заколотил первое окно. Я проснулась от этого стука и выбежала из дома вся в слезах. Обычно, чтобы перебраться к нему на участок, я перепрыгивала через живую изгородь. Я делала это машинально, но тогда запуталась в ногах и упала прямо под куст, я лежала в грязной желтой траве, в резиновых сапогах и пижаме, и мне не хотелось вставать. Из разбитой коленки сочилась кровь, она уже пропитала штаны. А я лежала и смотрела в серое утреннее небо. Мне вдруг вспомнилась, как десять лет назад я разбила коленку, догоняя его в лесу. Саша подошел и удивленно уставился на меня, а потом почему то начал улыбаться.
- Вставай, пошли завтракать.
    Я поплелась за ним. На кухне он включил конфорку и поставил на неё сковородку с холодной яичницей. Молча, вынул вату с зеленкой и, намочив тряпку, начал обрабатывать ссадину. Я сразу же попросила – не надо зелёнкой. Но он даже не ответил, просто прижег красные царапины на моем колене. Пока я ела свою яичницу, Саша забил все оставшиеся окна. В доме стало совсем темно.
Мы очень хотели поехать на электричке, я вообще обожаю пригородные поезда и особенно платформы холодным летом и ранней осенью. Но ему нужно было забрать отцовскую машину, и было много вещей.
- Пристегнись.
    Я пристегнулась и сидела всю дорогу молча, болтала ногами и думала над тем, что в Москве наши встречи будут действительно заранее уродливы и совершенно излишни. Я именно тогда поняла, что никогда больше не хочу жить в городе.








Глава 3 под водой и над водой

    Саша уже давно предупредил, что в Москве мы видеться не будем. Я знала, что он просто отодвинул меня, как надоевшую игрушку. На прощанье он дал мне последние наставления.
 – Пиши мне на мейл и главное думай своей головой.
    Последнее я делать не умела, а первое пообещала исполнять с точной периодичностью. Я вышла из машины. Он подал мне рюкзак, как - будто отправляя младшую сестру в первый класс, потом поцеловал в висок и подтолкнул в сторону подъезда.
    Всё, это были последние мои впечатления за осень, потому что ещё в лифте моего подъезда меня обступила тёмная мутная вода, она мешала мне глубоко дышать, и видеть всё вокруг. Институт, одногрупники, дорога до института, родители, школьные знакомые, я видела всё это как во сне. Не чувствовала вкуса еды и не слушала разговоров. Я все время писала ему письма. Описывала всё: что ела, что видела, какая погода за окном. Думаю, он знал по именам всю мою группу, мог перечислить весь мой рацион и все остановки, и переходы по дороге к институту. Взамен, Саша ничего не рассказывал мне о себе, но иногда отправлял пару сообщений, например «Попробуй ездить в институт через кольцевую ветку, думаю, это поможет не сходить с ума от однообразия» - или «Я прочитал статью, о которой ты писала, такое могло заинтересовать только тебя, больная моя девочка» И так далее. Иногда он помогал мне с учёбой, особенно с историей и как только мне казалось, что он уже мне не ответит и вообще не читает моих писем, как он вдруг в течение нескольких после отправления секунд отвечал мне, если находил что–то важное в моём письме.
    Наше лето кончилось, прошло бесследно, но в каждом году бывает «бабье лето», и наше наступило в январе. Ещё за месяц до нового года, когда я сообщила, что подумываю на каникулы поехать куда-нибудь со своей группой, Саша написал мне «Отметь новый год с родителями, это семейный праздник, а второго приезжай на дачу». Это короткое письмо звенело во мне как сигнализация, когда я прочитала его - просто не могла поверить. Всё вокруг снова обрело краски, еда стала поразительно вкусной, знакомые показались друзьями, синее рассветное небо теперь шептало мне: Скоро, уже скоро. Закат говорил со мной – смотри, как в мире много красоты! Однажды я шла мимо табачной лавки и купила себе пачку сигарет, это были тонкие сигареты, не дешевые и не дорогие, но лёгкие. Как только я осталась дома одна, я вышла на балкон, и закурила, с первой затяжки я сильно закашлялась, меня душил кашель и чуть ли не рвота, но я набралась мужества и сделала второй вдох. Вдруг с соседнего балкона послышался шум, я обернулась и увидела соседа, чтобы не быть замеченной пришлось сесть на балконный пол. И вдруг меня начал душить не кашель, а смех, зажав рот ладонью, я вся сотрясалась. Откуда-то сверху на меня упала охапка снега и потушила мою сигарету, это вызвало у меня новый приступ веселья. Я была так счастлива, что даже после того, как истерический смех закончился, с лица не сходила улыбка. Вечером мама спросила меня: «Почему ты всё время улыбаешься», тогда бабушка прищурилась, и пристально оглядев моё выражение лица, констатировала: «Она влюбилась!» И вместо того, чтобы начать это отрицать, я вдруг засмеялась, и спустя несколько минут мама с бабушкой смеялись вместе со мной. Это был первый раз в жизни, когда я смеялась так заразительно.

    Начался январь 2008 года. Холодный сколький перрон, пьяные лица жителей Подмосковья, промёрзшая, вся в инее электричка. Начал мелькать знакомый лес, каёмка стареньких покосившихся заборов, яблони, тропки и сердце билось от этого будто не в груди, а прямо в горле.
    Я решила для себя, что сделаю всё, чтобы вернуть его, всё, чтобы он помнил обо мне, но вот что именно делать я не знала. На днях подруга сказала мне «жизнь нужно прожить так, чтобы тебя можно было найти в Googl», а я подумала «Ну что за чушь?!». Мне было всего восемнадцать, но я слишком хорошо осознала, что это значит – быть другой, а потому, наверняка могла сказать – счастье есть твой мужчина и больше ничего. Такие вот мысли вертелись у меня в голове, а электричка мчалась всё дальше, стуча о ледяные рельсы. Именно в такие моменты и случается с нами всё самое неожиданное. Я ещё издали заметила на пригорке рядом с железнодорожными путями двух мальчишек, один из них, лет десяти держал в руках кирпич, а второй шестилетний в нетерпении прыгал рядом, и по мере того как мой вагон приближался к этим маленьким фигурам, я как во сне наблюдала за происходящим. Мальчик медленно поднимал вверх руку с тяжелым кирпичом, потом неожиданно сильно размахнулся и камень полетел с необычайно дикой для такого броска силой прямо в моё окно. Странно, но то, что камень попадёт именно в моё окно, я знала наверняка, но вместо того, чтобы отскочить почему-то сидела как примёрзшая. Впоследствии со мной часто случались подобные вещи, но тогда всё было в новинку. Раздался оглушительный удар и следом за ним звон стекла, камень угодил прямо в мой висок, а осколки щедро разбавили этот эффект, впиваясь в лицо и шею, даже на руке у меня появилась и стала расползаться красная полоска крови. Я так сильно испугалась этого шума, что боль почувствовала только спустя несколько секунд. В вагоне нарастало движение и визг, люди переговаривались и толпились вокруг меня, а я прижала к себе свой рюкзак и повторяла «не теряй сознания, не теряй сознания». Кто-то начал звонить машинисту, толстая женщина в енотовой шубе, зачем то пихала мне в руку платок, а её соседка поливала меня из бутылки с газированной минеральной водой, пока я жестом не остановила её. Кто-то орал «Есть в вагоне врач?!» Но, слава богу, врача там не оказалось. Я смотрела на них, и очень сильно боялась, что они все попытаются помешать мне доехать до Саши. Так и случилось. Когда в окне замелькала знакомая платформа, я тихо произнесла:
- Извините, но это моя остановка и мне надо выйти. - Но люди не хотели расставаться с единственным своим развлечением, каждый из них вдруг ощутил себя социально ответственным гражданином и героем фильма одновременно. Воздух прорезали несколько протестов из серии: «Куда же она пойдёт!?» «Да у неё шок!» «Она упадёт на рельсы…» И по моей спине пробежал холод. Я, молча, встала и двинулась к выходу, к сожалению, мне не удалось идти ровно, и походка вышла неуверенной, вагон качнулся, и я пошатнулась тоже, на моё горе, именно в этот момент огромный пьяный мужчина поймал меня в свои медвежьи объятья и, дыша мне в лицо перегаром, заявил:
 - Всё в порядке, я её держу! Сейчас я тебя усажу, родная.  - А двери электрички к тому моменту были уже открыты и грозили закрыться, вот тогда-то я и перешла отметку нормального психического состояния. Сама не ожидая от себя такого звука, я заорала:
- Уберите руки! Отпусти меня! Что тебе не понятно?! - И в завершение, со всей силы пнула его ногой и рванулась к выходу. В двери пришлось протискиваться, они уже почти закрылись, но я всё-таки успела. Электричка тронулась, как будто обещая мне непременно увезти всех этих чужих людей, а я осталась на платформе и только тогда поняла, что больно мне очень, а идти ещё надо себя заставить. Кровь с виска пропитала мне шарф, а с руки капало на снег под ногами. До дачи оставался всего километр, но больше всего меня пугала перспектива не дойти.
    Тогда я огляделась вокруг, на платформе было много скамеек и почти все они были заняты. На одном из сидений спал бомж, от него исходил сильный запах мочи и рвоты. Это был мой единственный шанс остаться нетронутой никем, и я, собрав в кулак всё своё мужество, решительно двинулась в его сторону. Он занимал всего три четверти скамьи и, оставшегося места мне вполне хватило, чтобы сесть и, достав из сумки пижамную кофту, перевязать ей себе голову, потом я сняла и выкинула мокрый липкий шарф, заменив его рукавами от той же кофты. Мой новый образ дополнил капюшон, частично скрывший пятна размазанной по лицу крови от посторонних глаз, а на руку я надела единственную уцелевшую перчатку, вторая была потеряна в результате бегства. Закончив эти манипуляции, я поняла, что кажется, привыкла уже к запаху моего нового соседа и, повернув к нему голову, с досадой заметила, что тот уже не спит, а сидит и смотрит на меня во все глаза. Я уставилась на него в ответ, и тогда он неожиданно спросил: «Дорогуша, может нам пивка?» Это было первое дельное предложение за весь день, но я вежливо отказалась и, покачиваясь, пошла вдоль платформы к дороге, ведущей к дачным участкам. За мной долго шла какая-то собака, в итоге, дурашливый кудлатый пёс оставил меня около ворот. Сильно кружилась голова и тошнило. Я, как могла, боролась со спазмами в горле, но подойдя к Сашиному участку, всё же, сдалась и оставила у его калитки весь свой завтрак. Смутно ощущая, что повязанная кофта пропиталась кровью, я сделала несколько последних шагов, увидела горящий в окне свет и, постучав, упала на крыльцо. Темнело. Это был мой второй в жизни обморок.

    Я проснулась и попала в рай. Настоящий рай, а не тот розово-голубой с толстыми детьми и приторной струнной музыкой. В комнате было очень тепло, даже жарко, прекрасно пахло домашней едой, весь дом наполнился звуком шипящего на сковородке масла и треском дров в печке. На меня приветливо смотрели своды книжных полок, а знакомые вещи встречали как старые друзья. Я лежала под одеялом в своих пижамных штанах и мужской футболке. С трудом повернув голову, я, наконец, увидела Сашу. Он стоял у плиты с полотенцем, перекинутым через плечо, и переворачивал подгорающие котлеты. Почувствовав, что за ним наблюдают, моя любовь обернулась и наградила меня долгим взглядом, в котором одновременно читались и неприкрытое удивление, и радость встречи. Он смотрел на меня и улыбался, потом выключил конфорку, вытер руки о, висящее на плече полотенце, пересёк комнату и сел на стул рядом с кроватью. Я поняла, что так и не дождусь никаких вопросов, и наскоро рассказала ему всю историю. Он выслушал, кивнул и сразу же поинтересовался - «Тебя тошнило?» Я моментально пожалела, что умолчала о некоторых деталях и честно призналась, что меня вырвало рядом с его калиткой.
- Поздравляю, у тебя сотрясение, есть хочешь?
- Очень – я попыталась встать, но он удержал меня.
- Лежи, поешь в кровати, и не трогай голову, увижу - по рукам надаю.
    В тогдашнем моём состоянии о сексе не могло идти и речи. Тем более об остальных наших развлечениях, поэтому мы целыми днями болтали и гуляли по заснеженным дачным линиям, я учила историю, а Саша как всегда читал. История давалась мне тяжело. Мы развлекались одним нам понятными способами. Например, я вставала рядом с Сашиным креслом и вытягивала руки перед собой. Прищурив глаза и склонив голову набок, мой строгий учитель спрашивал у меня:
- Улица 1905 года была названа так в честь…?
Я закатывала глаза и громко цокала языком.
 – Ну, Саш! Этого не было в параграфе!
    За моей репликой незамедлительно следовал болезненный удар линейки по вытянутым ладоням, мой стон и содрогание всего тела в невероятном приступе возбуждения. Сашины глаза тогда начинали светиться демонически - озорным блеском, но эти искры не трогали жесткой линии его рта.
- И так, продолжаем. А не соблаговолите ли вы, барышня, подсказать мне в каком году был расстрелян последний из царей русских? – На распев и пробуя на вкус каждое слово, произносил он. И всё начиналось снова.
     Те самые бабочки, которые якобы время от времени порхают в животе у каждой девушки, могли возноситься к небу и обрушаться вниз по несколько раз за минуту. Такое могли со мной делать только Саша, мой больной мозг и наше доведенное до предела воздержание.
     Иногда мы слушали радио, кормили зимних птиц и оголодавших кошек. Мы раздобыли в поселке краски и плёнку на 36 кадров, которую вставили в найденный старый Зенит. Саша сам проявил фотографии и отдал мне весь конверт. Я спросила:
- неужели не оставишь себе ни одной фотографии?
Тогда он принял отрешённо - бесстрастное выражение лица и невозмутимо сказал:
 – нет, мне не нужно.
    Я страшно на него обиделась, но постаралась этого не показать. Впрочем, он наверняка заметил это, но, наверное, такова и была его цель – заставить меня почувствовать себя не нужной, убить надежду на какое-то продолжение и, наконец, тактично отделаться. Впоследствии, я жила этими фотографиями. Я помню, как был сделан каждый кадр, что было сказано и что ощущалось в этот момент. Вот я высыпаю гречку в птичью кормушку, вот Саша выкладывает на тарелку яичницу, наш поцелуй, заснятый на вытянутой руке, пара ног, на заснеженной дорожке, рука, протягивающая кошке миску и куча других сюжетов.
    В итоге произошло так, что именно эти фотографии, а точнее одна из них дали мне первую подсказку, первый ключ к его – Сашиной сути. К тем камням, которые лежали на дне его натуры под толщами километров тёмной холодной воды. В какой-то момент я поняла, что в тех снимках, которые есть у меня, не хватает одного. Мы точно проявляли его и точно положили вместе со всеми, мы были на нём вдвоём. Это была единственная фотография, сделанная не нами. Однажды к нам зашла соседка, заехавшая в посёлок посреди зимы невесть зачем. Она услышала голоса и пришла на Сашин участок. Увидев меня в доме, она недовольно поджала губы и холодно поинтересовалась как дела. Ей явно пришлось не по вкусу такое наше сожительство. Сашу всё это явно забавляло, и он с энтузиазмом отвечал на вопросы, попутно над ней насмехаясь, а потом неожиданно спросил:
- Может, сфотографируете нас, раз зашли?
    Гусыня явно растерялась, но оторопело взяла из его рук фотоаппарат, тогда Саша подошел ко мне, обнял сзади и торжественно произнёс:
- Мы готовы!
    Затвор щелкнул, соседка отдала фотоаппарат и вылетела из дома, почти не попрощавшись. Фотография вышла прекрасной - довольный дерзкий Саша и моё стеснение  на фоне бесконечных книжных полок в мягком электрическом свете. Я гадала, где же мог затеряться этот снимок, пока не поняла, что он бережно храниться в доме моей любви. Да, всё это время он был у Саши.
     Он оказался сентиментальным, правда, глубоко в себе. Но тогда это было трудно предположить. Особенно учитывая тот факт, что несколько дней спустя, прощаясь со мной, Саша холодно бросил:
- Я хочу, чтобы ты понимала, что это конец, только не пиши мне, хотя, можешь писать, но не жди ответа, я не буду отвечать.
    Это была ещё одна страшная рана. Человеческое сердце разбивается. Это факт. Иногда оно рушиться по частям. Со временем раны перестают болеть, но дееспособным сердце быть уже не может. Оно не будет доверять, и следовать за мнимым светом. Мое тогда не разбилось окончательно, но часть его омертвела, может быть, оно и разбилось бы, но за секунду до касания с землёй, Саша схватил меня за плечи и жадно поцеловал. Это был короткий отчаянный поцелуй, такой сильный, что на губах остался солоноватый металлический привкус.
- Так нужно, Даш. Если бы ты только знала, как я не хочу делать этого. Всё, иди! – И он толкнул меня в сторону дома.














Глава 4 встреча

     С тех пор со мной всегда были он и боль о нём. Я верила, что мы встретимся, что он найдёт меня, и раз представляла себе - как это будет. Иногда я чувствовала его присутствие. Например, когда, приехав на дачу, обнаруживала аккуратно сложенные, ровно наколотые дрова и полную флягу воды на задворках дома. Иногда на мое имя приходили безымянные посылки с книгами и советские открытки. Весной у забора я обнаружила свежее - высаженное миндальное дерево. Год сменялся годом, а я ждала. Это ожидание стало мучительным. Я осознавала, как меняюсь. Особенно сложно было весной, когда мозг становился, горячим, а тело по ночам билось в холодной лихорадке. В моей жизни происходили перемены, иногда незначительные, иногда важнее. Отец ушёл от мамы, оставив её в одиночку биться с подступающей старостью, но это событие прошло мимо меня. Я никак не могла помочь своей бедной маме, и к своему величайшему стыду собственную трагедию юности переживала намного острее.  Девушки с такими наклонностями, как у меня, не имея рядом твёрдой руки, рано или поздно начинают заниматься саморазрушением. Некоторые говорят – ты никому не будешь нужна, если ты не нужна сама себе. Но это происходит само собой, непроизвольно. Такая особа может следить за собой на всех уровнях, учиться, работать, быть ответственной, иметь друзей. Но в ситуации, при которой никто ей не указ, инстинкт саморазрушения берёт верх. Это как крики животного в брачный период. Вызывающее поведение, алкоголь, лёгкие наркотики, необдуманные поступки, она ждёт того, кто скажет ей стоп. Увы, ей может подойти только один из тысячи, чтобы наделить его такой властью над собой. Это больше чем секс, это любовь, поэзия и искусство. Время шло, а мой один из тысячи был вдали, окна в его доме были наглухо заколочены, а земля зарастала травой. По мере сил я ухаживала за его садом, и со временем даже добилась в этом определённых успехов, мне удалось создать нечто волшебное в тени его яблонь.  Я не видела его семьи с тех пор, как мне исполнилось семь лет, и теперь страстно жалела, что никогда не спрашивала о ней. Когда моему ожиданию минуло три года, я перестала ждать, именно тогда мы и встретились.
      Я, конечно же, не знала, что встречу его при совершенно неожиданных  и не самых выгодных обстоятельствах, но кто это вообще знает. Мы встречам судьбу в будни, когда очень сильно устали, в один из самых серых вторников, например, или во время субботней поездки в Ашан, у стенда с дрожжами. Но это был не Ашан, это была машина полиции, в которой нас везли в участок. Нас задержали перед входом в клуб, на углу здания, где я и мои друзья покупали у наркомана таблетки экстази. В глаза светил фонарь, я чувствовала страх, настоящий животный страх послушной девочки, которая только недавно вступила в запоздалый переходный возраст, и теперь впервые подвела всех. Моя подружка Саша громко материлась и спрашивала, за что нас задерживают, Гоша молчал, похоже, впервые в жизни и тихо шипел на Сашу – мол, зарой рот. Я тоже молчала, я промолчала даже тогда, когда почувствовала что молодой опер, помогая залезть в машину, ущипнул меня за зад, вот так я была шокирована и испуганна. Пока мы ехали, нас сильно трясло, было жутковато и в такие моменты вместо того, чтобы как все остальные на земле вспомнить маму или ангела хранителя, я повторяла:
- САША Саша Саша, ну пожалуйста, пожалуйста, Саша  Саша. – Я не знаю, о чём я его просила, и вообще, почему повторяла его имя, но оно звучало в моей голове, как мантра.
    Я звала его, и он пришёл. Мы по одному, все четверо – я, Саша и Гоша с новым знакомым вышли из машины и выстроились вдоль неё. Молодой парень суетился вокруг своих коллег постарше и пытался неуместно и глупо шутить, а те, что постарше в свою очередь, докладывая, как могли, выслуживались перед пожилым мужчиной, похожим на моржа. Он трудно дышал и дёргал усами, но, ни о чем не спрашивал, а только слушал.
- Вот Пал Семёныч, ещё привезли, тоже наркоманы этим уже по двадцать один – шей не хочу. Вот теперь их в третью до утра, потом опросим и мамкам с папками на поруки под диспансер. Только третья битком, надо бы определить ещё куда-нибудь.
- Ладно – протягивал дядя морж
- Так куда нам их всех?
    Морж громко цокнул, потрогал усы и приказал:
- А позови Александра Митрича, может к его орлам?
Молодой отдал честь, выкрикнул - Есть! -  и помчался в кулуары участка с криками: Капитан! Капитан! Пал Семёныч вызывает.
     И капитан вышел. Потрясающе надменный, красивый, и, конечно же, мой Саша, его внимательные серые глаза впились в моё лицо и строго, оценивающе изучали его, пока сам Пал Семёнович монотонно объяснял:
- Вот, дорогой ты мой, наркоманы опять,  ночь только началась, а ещё четверо,  ох уж мне эти рейды. Сначала губят нам поколение, растят упырей несознательных, а потом собирай их по притонам. Что прикажешь мне с ними делать? Может, к вашим орлам определим, у нас-то апартаменты заняты все.
Я, затаив дыхание, я ждала ответа, и вот этот голос молвил:
– Да не вопрос, Пал Семёныч, эту только отпустите, я её сам обработаю, знакомая моя, росли вместе.
    Говоря всё это, капитан не отрывал от меня строгого взгляда, и бровь его изогнулась, давай понять, что он сейчас врёт или не врет для меня. Я не дышла уже несколько минут, а только стояла на ватных ногах и с интересом и удивлением наблюдала за ним. А морж, тем временем, колебался:
 - Ну вот, сдам её тебе на поруки, ты её по головке погладишь, а завтра маме  с папой отдашь. И что – снова в подворотнях потом ловить? У неё там, между прочим, на административное тянет.
 Саша, задумался, кивнул и медленно, с расстановкой ответил:
- по головке её я точно, положим, не поглажу, скорее, выдеру как козу сидорову, а матери, это да, ничего не кажу, у неё сердце.
    Он произнёс это, будто бы не был особенно заинтересован, а просто нехотя делал доброе дело, но, я видела, как напряглось всё его тело, и руки дрожат от напряжения, чтобы оставаться в спокойствии.
    Когда он закончил реплику, у меня от унижения и горячего желания подкосились ноги. Гоша и Саша смотрели на меня во все глаза, меня начло тошнить. И вдруг я закричала:
 –  Что ты несёшь!? Да я его в первый раз вижу вообще! -  но комок подступил к горлу, и меня вырвало прямо под ноги, меня рвало не от алкоголя, а от страха и эмоций. От этого места.
    Тогда Саша быстро сократил расстояние между нами и, взяв меня за плечи, отвёл в тень, при всех наклонил над казенной клумбой  и сильным шлепком под короткую юбку буквально выбил вторую порцию спазм и рвотной массы. А пока я корчилась, бросил моржу:
– Ещё и врет дрянь, убил бы.
    Я совсем начала сходить с ума от мучительно унижения, но тошнить меня перестало, и тогда  я заплакала, как ребёнок, и услышала над ухом тихий голос моего  капитана.
 -  Заткнись, идиотка.
В этот момент Пал Семёныч неожиданно бросил молодому парню:
– Отдай Александру Митричу документы девушки, за неё, кажется, переживать не стоит.
- Есть товарищ подполковник! – Последовал ответ по всей форме. После этого Саша повел меня на парковку, и мы подошли к скромной иномарке. Он открыл машину и достал из салона бутылку с водой.
 -  На, рот прополощи.
-   Я ни куда не поеду!- я начла полоскать рот.
-  Ну, это мы посмотрим. – Был спокойный ответ.
    Когда я закончила и под моими ногами образовалась целая лужа воды, он открыл  пассажирскую дверь и, взяв у меня бутылку, втолкал меня в салон, я отбивалась и даже выкрикнула матное слово, за что моментально получила сначала подзатыльник, легкий, но увесистый, а после по губам. Я попыталась открыть дверь, но машина захлопнула замки, повинуясь брелоку в его руке. Убедившись, что я надежно закрыта в аквариуме, он, не касаясь губами бутылки, отпил воды и выкинул её под машину, открыл ключом свою дверь и, не обращая внимания на мои угрозы, просьбы и попытки выбраться, тронул автомобиль с места.
    Мы совсем недолго  ехали и в итоге оказались в спальном районе, он вывел меня из машины и сжал запястье, чтобы я не орала. Мы вошли в  подъезд, и поднялись на какой-то не очень высокий этаж. Не отпуская мою руку, Саша открыл дверь квартиры и втолкнул меня внутрь.
- Почему на тебе нет формы?
Такого вопроса он не ожидал.
-Что?
- Почему на тебе нет формы, на всех есть, а на тебе нет? Ты же мент?
    Впервые за вечер моя дерзость и спокойствие действительно ввели молодого капитана в замешательство, но, правда, не надолго.
- Во-первых, чтобы я последний раз от тебя слышал это слово…
- Какое слово?
- Мент. – Произнёс он тихо, по всей видимости, уже преодолев стадию злости и войдя в бешенство.
- Понятно, а во вторых?
- Я следователь,  не ношу форму. Покажи руки.
     Я едва не поддалась искушению выполнить этот приказ сразу, вены у меня были чистыми, Саша, как всегда, предполагал худшее, мне нечего было бояться, но я твердо вознамерилась гнуть свою линию до конца, и узнать-таки пределы дозволенного. По этому, отвернувшись, я достала из кармана кенгуру пачку Кент с зажигалкой и принялась демонстративно закуривать. Я хотела узнать, как далеко можно зайти, и я узнала. Саша, как хищник, подскочил и вырвал у меня из рук сигарету, а уже через секунду я оказалась на его плече, и вопреки ожиданиям он отнёс меня в ванну. В высоких босоножках, юбке и кенгуру, словом во всем, что на мне было,  и при полном макияже я оказалась под ледяным душем. Я стояла и ловила ртом воздух, пока не пришла в себя окончательно и не попросилась назад, притом попросилась довольно жалобно.
      Саша, молча, выключил воду и начал снимать с меня мокрую одежду, а после протирать полотенцем тело и волосы. Все это время я напряженно думала, мне казалось, что я повзрослела, что он увидит меня и тот отпор, который я теперь способна дать, и снова станет моим. Но пока я набиралась уверенности в себе и взрослела, Саша, оказалось, скакнул ещё на несколько уровней. Это было неравное соревнование от неравного старта. Между тем я могла наблюдать за его красивым, сосредоточенным лицом, идеальными бровями, чётко очерченной линией рта, ставшими сильнее руками. Мой взгляд не мог остаться не замеченным, и был удостоен надменной улыбкой, чуть приподнявшей его левую бровь. Тогда я торопливо отвела взгляд и прервала это временное перемирие глупым вопросом.
- Сколько тебе лет?
Саша второй раз за вечер удивился. Раньше-то я вопросов не задавала.
- Смотри, когда мне было десять, тебе было семь, соответственно, если тебе сейчас двадцать один, сколько мне лет?
     Вот, так, одним вопросом он поставил меня в неловкое положение, заставил волноваться, лихорадочно подсчитывая, и почувствовать дрожь во всем теле - так были горячи воспоминания о наших с ним занятиях.
- Двадцать четыре?
- Двадцать пять, но ты правильно всё посчитала. – Что я слышала? В его голосе нежность, ласка, ностальгия? Между тем пришла моя очередь отвечать на вопросы.
- Ты, и, правда куришь, или хочешь казаться взрослее?
- Правда, курю, хочу казаться взрослее.
    Он засмеялся. Я подумала: «Ух-ты, я рассмешила Сашу, человека, который смеётся раз в полгода».
- Не стоит. – Это было произнесено с улыбкой, а значит, это не был приказ, скорее просьба. Мне предстояло задать ему ещё один вопрос, если бы я не спросила его об этом - пожалела бы, и возможно ничего, произошедшего в ту ночь, не случилось.
- Что ты сделаешь со мной?
    Едва он услышал мой вопрос, его руки с полотенцем замерли в воздухе, потом медленно опустились вниз, он сверлил меня прекрасными серыми глазами и только желваки на скулах выдавали мучительную работу мысли. Когда, спустя вечность Саша заговорил, его голос был тихим и вкрадчивым, или мне показалось или он, правда, дрогнул.
- Я накормлю тебя и отправлю спать. – Последовала долгая пауза, видимо в моих глазах можно было прочитать разочарование. 
- Скажи мне, скажи честно – ты бы хотела, чтобы я сделал тебе больно?
- Да… - Было страшно признаться в этом, до того страшно, что мне вдруг вспомнилось, как когда то я прыгала с обрыва в воду, но все-таки я призналась и даже закричала:
- Да!! Что, не хочешь?
    Саша, со свистом выдохнул, бросил полотенцем в стену и обхватил голову двумя руками. Этот жест был очень коротким, но полным драматизма и безысходности.
-В том, то и дело, что да, хочу…
    Он отнял руки от головы и буквально вылетел из ванны. Оставшись одна, я, сгорая от любопытства, накинула на себя брошенное полотенце и на цыпочках вышла из ванной. Я шла на свет, и он привел меня к лоджии. Саша стоял перед широким французским окном и курил. Широкие плечи заслоняли половину городских огней, я смотрела на него и не понимала, как это так – Саша и курит. Он точно знал, что я стою за его спиной, это было понятно по тому, как напряглись его плечи, когда я подошла. И вдруг они содрогнулись, дрожь прошла по всей его спине, а из груди вырвалось подобие стона. Я не сразу поняла, что он как будто бы плачет, а когда поняла, подбежала и обняла сзади, я спрашивала:
- Саша, Сашенька, что с тобой? Саша! – но в ответ получала только сдавленные беззвучные рыдания. Тлеющая сигарета слабо мерцала в синеве вечера, и я отрешенно наблюдала за ней.  Постепенно он перестал двигаться и, наконец, произнёс:
- Господи, что я с тобой сделал? Прости меня. Ты сможешь меня простить?
    Я изумлённо застыла, не зная, что ответить, но это было не последнее моё потрясение, потому что, когда Саша обернулся, его глаза были сухими, а лицо спокойно. Этот человек рыдал без слёз. 
Конец первой части