Яблоневая повесть. Часть вторая

Часть вторая, полная событий.
Глава 5 - волшебная
    Та ночь была для нас будто бы первой. На моей личной системе координат она есть точка отчета чего - то нового, мистического, потому что именно тогда я поняла – ещё ничего не потерянно, ещё все возможно, и приняла единственно правильное решение - бороться. Моя бабушка учила меня терпеть и бороться, и была права, больше ничего не пригодилось мне в жизни так, как это умение. Как хорошо бы всё сложилось, если бы я так и поступила – стала бороться,  но скажи мне тогда кто-нибудь, что уже утром я изменю своё решение, я бы не поверила. Именно поэтому говорят – лучше жалеть о том, что сделано, чем о том, что не сделано.  Мне бы так хотелось, что бы эта повесть была написана о героине, которая всегда умела любить и бороться, и именно так заслужила своё счастье. Но тогда я каждый год была другой, с новыми взглядами, принципами и решениями, всё это было похоже на калейдоскоп или мозаику, в итоге, первое превратилось в кашу, а второе не сложилось.
    В ту ночь мне не пришлось ничего делать, Саша все сделал сам, как только он обернулся, выражение его лица начало меняться, оно было каменным и вдруг приобрело свой привычный скептичный вид. В лучших традициях перехода от мелодрамы к кинокомедии он поймал меня за подбородок, и вдруг неожиданно весело произнёс:
 - Босиком? – Его правая бровь взлетела вверх, и он сделал театральный шаг мне на встречу, а я еле опомнившись, начала убегать. Мы сделали пару кругов вокруг стола, и я вырвалась в холл не иначе как потому, что он поддавался, я визжала, а он двигался лениво и грациозно. Как коты играют с мышками, пока окончательно не решат съесть их.  Во время этой беготни мне приходилось поддерживать полотенце на груди, что значительно сбавляло скорость, и вот, запрыгнув на диван гостиной комнаты я, ища пути к отступлению, обвела взглядом комнату и увидела журнальный стол, а на нём, о боги, ту самую нашу фотографию, без рамки, но на самом почетном месте. Это была единственная фотография на его рабочем столе. Я замерла и открыла рот от изумления. Он перехватил мой взгляд и сразу же понял в чем дело, а потом усмехнулся. А я-то ожидала, что Саша станет отнекиваться от такой сентиментальности, выйдет из себя или на крайних случай, попросит меня не надумывать себе лишнего, а он как будто бы подтвердил – да, ты мне дорога, и даже не  представляешь как! Потом он, продолжая удивлять, одним прыжком перемахнул комнату и схватил меня в объятия, начав кружить по комнате на вытянутых руках, так, что я напоминала вертолет. Саша и звуки делал соответствующие, разыгрывая маленький бойкий мотор, а в промежутках между его работой, кусал меня и подкидывал, доведя до щенячьего, истерического веселья.
     Потом он поставил меня на ноги и торжественно произнёс:
– Как же я рад тебя тут видеть! Сотни раз представлял, как ты здесь ходишь, веришь? - Я не верила, а только стояла и хлопала глазами. Вот так, стоило Саше появиться рядом, и я погрузилась в своё оцепенелое молчание, фазу полного спокойствия и наблюдения, как и происходило обычно со мной.
- Ну ладно, пора одеваться, ты простудишься, пошли, укутаю тебя и пожалуй накормлю. Есть хочешь?
     Я кивнула и продолжила, молча путешествовать за ним по квартире. Кстати все в его жилище подтверждало его аскетичность. Предметов было мало, много было только книг, и мебель осталась старой,  советской, вечной и прочной. Низкие книжные шкафы, были вручную доколочены до самого потолка, притом сработанно это было, как всегда, на совесть.
- А где твоя семья? – Саша оторвался от выбора подходящих для меня вещей, поднял голову и задумчиво в меня всмотрелся.
- Они в Латвии, мама перебралась на родину, отец с ней.
- А ты тут?
- Да.
- Не хочешь к ним?
- Я не выездной.
- Почему?
- Одевайся, давай. – Вопреки моим ожиданиям, Саша, по-прежнему, вкладывал в меня информацию весьма дозировано.  Не выездной, это была ещё одна загадка. Я вдруг вспомнила, что Саша не любил путешествовать и предпочитал видеть самые необычные уголки мира сквозь призму книжных описаний. Он будто бы побывал везде, и все его интересовало, но не слишком. Наверное, столкнувшись с такими ограничениями, он и не огорчился. Саша смотрел на меня, пока я одевалась и вдруг, встав рядом, резко поднял вверх рубашку и начал ощупывать мои рёбра.
- Ты ешь вообще что-нибудь? Или только колешься?
- Я не колюсь! Отстань.  – Я попыталась вырваться, но он перехватил меня и сжал плечи, потом сильно встряхнул и практически прошипел:
 - Я поставлю тебя на учет в диспансер, ты будешь каждый месяц ходить туда и писать в банку, а потом приносить мне результаты анализов. Ты поняла. Поняла?
- Да! – Я сердито смотрела на него, но точно знала, что спорить уже бесполезно.
- Пошли есть.
    И я опять посеменила за ним на кухню, где сидела за столом и играла ложкой, пока Саша не поставил передо мной полную тарелку макарон по-флотски. А потом я ела, а он смотрел, как я ем.
     Я тоже робко наблюдала за ним, и отметила, как сильно он повзрослел, он сидел в таком поразительном умиротворении, наклонив голову и подперев её рукой, в его глазах светилась вся нежность этого мира, как будто я и есть счастье, и именно во мне скрыто всё самое дорогое для него. Но сердце было уже ранено, корка этой раны затянулась и одеревенела, так что верить мне в это было тяжело, а обманывать себя неразумно. Я сделала над собой усилие и, нахмурившись, уткнулась в тарелку.
-Злишься на макароны?
-Я не злюсь.
- Тогда что это за выражение лица? Я только что видел, как ты свела брови.
Я замотала головой – Нет!
- Да! Саша улыбался.
-Нет!
    Он утвердительно кивнул, прикрыв при этом глаза для большего эффекта.
- А ну рассказывай.
- Не буду.
- Почему?
- Потому что не хочу!
    Я видимо пробудила в нём живейший интерес, потому что он с полминуты буквально не знал, как себя повести и в итоге решил обратиться к старой, проверенной тактике. Он насмешливо посмотрел на меня и, взяв меня за нос, придвинул ближе к своему лицу.
- Сейчас я перекину тебя через своё колено и буду шлёпать, пока не расскажешь мне все и даже больше.
Но я только улыбнулась и сказала сквозь зажатый нос – Думаешь, я буду против этого?
Но капитан был в себе уверен:
 – Может сначала и не будешь, но уверяю, мадмуазель, вас хватит не на долго.  -  В следующую секунду мой нос оказался на свободе, но зато на уровне пола, как раз, чтобы рассмотреть банки с малиновым вареньем под его столом, а я сама, как и было обещано, на Сашиных коленях.  Его штаны будто бы специально были велики мне ровно настолько, чтобы при желании стащить их вниз, так что с этим проблем не возникло. На секунду мы замерли в ожидании, особенно я, а потом Саша громко и с выражением объявил:
 - Новое прочтение сборника детских стихов поэтов серебряного века! Марина Цветаева -  «Так». 
    И он начал читать стихотворение на память. Я услышала первую строчку.
"Почему ты плачешь?" - "Так". –
Ладонь опустилась, и я громко охнула. Всё это превращалось в грандиозное представление. Сразу после первого шлепка последовала вторая строчка.
"Плакать "так" смешно и глупо.
    Ещё одна встреча его ладони с моей попой и мой, уже более уверенный стон, а после, продолжение чтения.
Зареветь, не кончив супа!
    И всё по - новой. С завидной координацией, памятью и чёткостью интервала, Саша прочитал мне всё произведение до конца, а именно:
Отними от глаз кулак!
Если плачешь, есть причина.
Я отец, и я не враг.
Почему ты плачешь?" - "Так". -
"Ну какой же ты мужчина?
Отними от глаз кулак!
Что за нрав такой? Откуда?
Рассержусь, и будет худо!
Почему ты плачешь?" -  тут он прервался, сделал лирический вздох и тихо, чуть грустно закончил строчку -  "Так".
    Потом он аккуратно перевернул меня и посадил к себе на колени, поцеловал мой всхлипывающий, а ранее пленённый, нос, и скорее попросил, чем приказал:
 – Рассказывай.
    Я решила рассказать ему о том, что меня беспокоит, по двум причинам – от прилива нежности к нему и просто потому что, не хотела быть победителем. Он был достоин выиграть этот шуточный поединок, вернее я хотела, чтобы он чувствовал себя со мной всегда сильным и уверенным в себе. Я вздохнула и выпалила:
- Ты только сейчас такой хороший, и ведёшь себя, как будто любишь, а потом снова оставишь меня на несколько лет.
    Было видно, как сильно я напугала его этим измышлением, он был и напуган и удивлен, но привычно быстро взял себя в руки. В комнате раздался щелчок вскипевшего чайника, и Саша, пересадив меня с колен, встал и занялся чашками. Он не оборачивался ко мне, и видимо специально, потому что даже со спины можно было увидеть в нём некоторое волнение. Занимая свои руки приготовлением, он отрывисто заговорил со мной.
- Дурра, какая же ты дурра. Понимаешь, мы встретились с тобой слишком рано. Я уже не говорю о детстве, но взять хотя бы это лето 2007 года. Ты помнишь, какие мы были к сентябрю? Что я мог тебе дать, и что я сейчас могу дать тебе? И не проси меня объяснять тебе что-либо. Всему свое время, а пока, держи свой чай, какао у меня нет. – И сказано это было твёрдо настолько, чтобы понять - дискуссия окончена.
    Чай я пила молча, и даже забыла кинуть туда свои привычные две ложки сахара. Мне казалось, что я вдруг всё поняла, и теперь стоит только подождать, и мы будем вместе. Я верила в это, а моё сердце нет, оно только и делало, что ждало боли. Неожиданно я стала взвешивать Сашины слова по-другому, с точки зрения их правдивости. Таким образом, я впервые усомнилась в том, что он сказал правду. Вдруг он просто не хотел быть со мной и боялся сказать об этом. Я погрузилась в молчание.
    Позже Саша постелил мне кровать, как ни странно отдельную. Я забралась под одеяло и закрыла глаза, мне не хотелось ни о чем его спрашивать. Он очень долго сидел у кровати и смотрел на меня, положив ладонь на мой лоб. От его ладони исходила приятная прохлада, я провалилась в сон, а за окном уже светало.
    Я проснулась от ярого света, ударившего мне в лицо из щели между задёрнутыми шторами, в квартире было тихо. Я встала и побродила по комнатам, кроме меня в них никого не было. На кухне меня ждал остывший омлет, молоко и запечатанная пачка какао. Видимо Саша уже успел сходить в магазин.  На табурете стопкой лежали мои вещи, а на них ключи от квартиры. Ни записки, ни телефона, никаких инструкций. Что делать? Ждать его? А зачем тогда ключи? Уходить? Наверное.
    Я оделась, съела омлет, выпила какао и ушла, закрыв за собой дверь на два оборота. На улице стояла жара, всюду кружил тополиный пух, дети поджигали его и отбегали сторону. Я понятия не имела, где именно нахожусь, что это за район и как отсюда уехать. Метро нашлось с помочью прохожих, в карманах отыскались деньги на билет, через сорок минут я была дома, лежала и теребила в руках его ключи. Как я их отдам? Нужно ли это делать. Я не знала его телефона, и не знала адреса, но точно могла найти дом и квартиру, если бы захотела, но как найти в себе силы явиться туда и в какое время, тоже не знала. В итоге я положила ключи в шкатулку и сказала себе – хоть раз в жизни, имей свою гордость, он сам найдёт тебя или позвонит.
    Гордость и недоверие, вот чему я научилась за время нашей разлуки, не оставь он меня тогда, я сохранила бы свои уникальные качества – терпение и веру, а теперь часть меня ороговела, и деформировалась. В тот день Саша впервые пожинал посаженые им зёрна.
    Что же касается его обещания, Саша всегда держал свое слово – через неделю мне пришла повестка в наркологический диспансер с предписанием в течение года ежемесячно сдавать анализ мочи. А с Сашей и Гошей я больше не общалась.
























Глава 6 отступная
    Втайне от себя самой, я всё же ждала его, мне удалось извести себя этим ожиданием, дойдя до полного морального и физического истощения. Я не ела, не спала ночью и спала днём, забывала о своём внешнем виде, была отвратительным собеседником и могла за несколько минут не единожды сменить температуру тела. Через месяц, мои родные начали за меня бояться. Бабушка шептала маме на ухо:
 – засыхает девка! - и подливала мне святую воду, куда только можно. Мама задавала слишком много вопросов и пристально всматривалась в меня, когда я отвечала. Ни разу, даже близко ей не удалось подойти к разгадке, всё было как то мимо. В итоге, как это часто бывает с девушками, я просто устала страдать. Однажды проснувшись в хорошем настроении,  я съела целую тарелку блинов, надела своё лучшее платье, ярко накрасилась и подбила маму выставить нашу дачу на продажу. Мама сказала:
 – да кому она нужна, конечно, продадим, ты только не волнуйся и кушай больше - слава богу, нашу старую, покалеченную временем дачу, так никто и не купил. Это был порыв мести, так проявлялась моя обида, при других обстоятельства я никогда и не кому не позволила бы даже попытаться лишить меня этой пяди родной земли. А ключи от Сашиной квартиры были зашиты в старого игрушечного зайца. Позже, я неоднократно пыталась их достать, но пока распарывала нитки, успевала передумать, и зашивала все обратно. Спустя некоторое время после этих событий неожиданно ушла из жизни моя вторая бабушка, и мне вовсе стало не до любви. Мы с мамой остались совсем одни, и жизнь взваливала на меня всё новые испытания, приучая быть независимой и сильной.
    Мне казалось, что пора идти дальше, и чем решительней, тем лучше. Только зачем вместо того чтобы идти, я побежала? Я двигалась вперёд, не оборачиваясь, не успевая подумать о том, что именно делаю.  Раньше мне очень хотелось найти какую-то формулу, что-то для себя понять, а теперь я жила похабно, и сама не заметила, что стала одной из тех женщин, которые вбивают своё имя в Google. Порою, в юности мы всё знаем наперёд, мы откровенны с собой, полны веры, надежды и уверены что мир ждёт нас, так почему же потом, мы всё это забываем, отказываемся от этой внутренней красоты и топчем все свои идеалы?
    Следующие года я провела в этой попытке разрушения, пытаясь найти себе новые цели и знакомства. Кто-то умный сказал – просто удивительно, как быстро женщина перенимает принципы и жизненные устои того, с кем спит. В итоге, в 2012 это случилось и со мной.
    Человек может прожить без собственности, но без уважения к самому себе может ли? Именно об этом я и думала, стоя у окна и прислонившись лбом к холодному стеклу. Мою спину сотрясала крупная дрожь от беззвучных рыданий. Сосуды в носу расширились, и дышать носом уже не получалось, в противном случае в комнате раздавались предательские всхлипывания. Я знала, что имею от силы три минуты, чтобы успокоится и лечь в постель, а лучше всего сделать вид, что уснула, или правда уснуть. Именно столько времени обычно было ему нужно, чтобы кончить в ванной и прийти назад.  Я поднесла руку к глазам,  помассировала виски, сделала несколько глубоких вздохов, после чего, в голову, наконец, пришла первая здравая мысль, ведь я стояла перед окном голая, и плакала, это можно было увидеть из окон соседних домов или с улицы. Отойдя от окна, я опустилась на постель, совершенно успокоившись, легла и, укрывшись одеялом, заметила, что нос постепенно начало отпускать. Дверь в комнату открылась, вошёл Стас, и, не посмотрев в мою сторону, грузно свалился на соседнюю половину кровати, на значительном расстоянии от меня. Я подождала, не скажет ли он чего-нибудь, но он не говорил, и я была этому рада. Уже засыпая, я подумала, что плакать после секса – нормально для женщины, что это просто гормоны. Неожиданно, перед глазами возникло воспоминание о поездке в Израиль, стена плача, еврейки, читающие тору, туристы,  и израильские военнообязанные, присягающие на верность стране на главной площади Иерусалима. В голову пришла запоздавшая мысль, вспомнив, что в записке, которую я  вставила в трещину стены, тогда было написано: «я хочу стать известной журналисткой», я с раскаяньем подумала: «Господи, почему я тогда не написала, что просто хочу любить?»  Это было последнее, что встало перед глазами, прежде чем я окончательно заснула.
    К слову сказать, я не стала известной журналисткой, но не прошло и полугода после поездки в Иерусалим, как действительно попала в мир массовой информации, в одну из самых престижных газет Москвы. В ней мне нравилось всё. Человек, который любит своё дело, вносит искусство в любую работу. В свою очередь мир новостей это море, а у меня, оказалось, от рождения были жабры. Теперь всё о чём я мечтала, это дослужиться до редактора, и верно шла к этому по прямой, но серой дороге. Мечта работать в печатных изданиях когда-то горела надо мной как звезда, и я летела на её свет. Я думала тогда, что случись это и ничего уже не произойдёт плохого, и единственная былая мечта – быть с Сашей, померкнет. Я верила в это, как дети верят в то, что когда-то вырастут и всё у них будет хорошо.  Вот тогда-то остальное и отошло на второй план. Всё - то нехорошее, необычное, что происходило в жизни со Стасом, было как бы на заднем фоне. Не важно, что творилось тогда в холодильнике или в постели, лучшее было впереди. А настоящий момент нужно было переждать, перетерпеть. Стас, в свою очередь, никогда не отличался ни чуткостью, ни нежностью по отношенью к другим. Он был жесток к близким, и всегда умел найти виноватых. Прирождённая хваткость к любому делу и свойства, присущие отменному бюрократу толкали его вверх по карьерной лестнице и с каждым днём возвышали над остальными. Подобный пьедестал цинизма мог бы пойти ему на пользу, если бы, в один момент, в его фирме, не начались проблемы. Незаметно подкрался третий по счёту месяц, когда не заплатили зарплату. Мы ругались. Без криков, без битья посуды, холодно и ожесточённо. Возможно, такие они и есть – самые страшные ссоры. Я старалась унизить его, ставая под сомнение твёрдость его решений и слов, а он страшно задевал меня своим пренебрежением к моему телу. Не знаю, что связывало нас до этого, но столкнувшись со сложностями, мы хорошо осознали, что совершенно не созданы друг для друга. За пару лет совместной жизни мы не только не хотели друг друга, но и относились к близости как к ноше. Это было, пожалуй, самое страшное, потому что над нашей постелью всегда возвышался образ Саши. Я не призналась ему в том, что именно жду от мужчины в постели, мой мазохизм оставался тайной. Возможно, именно по этому, я оказалась безжизненной и холодной в нашей интимной жизни.  Я часто повторяла Стасу, что идеальных пар не бывает. «А есть ли она, такая любовь, о которой все поют и пишут?» Но такая любовь была, и обманывать себя было бесполезно.  Со стороны казалось, что все эти проблемы надуманны: не подходите, друг другу, ну и не надо, расстаньтесь, идите своей дорогой и не мучайте друг друга. Но я боялась. Что скажут родные, что скажут друзья и знакомые. Я чувствовала к себе отвращение каждый раз, когда думала о мнении окружающих. Когда это успело стать для меня важным? Этого никогда не было в моей природе. Словом, вот что бывает с единожды отступившими от себя.  Стас был молод, красив, умён и жесток. Именно эта жестокость и привлекла меня в нём. Много позже, разобравшись в своих чувствах, я с горечью осознала, что в Сашином поведении и действиях было меньше жестокости, чем в одном взгляде Стаса. Сашины эмоции находили выход идеальным для нас способом, Стас же копил этот холод в себе и в итоге превратился в отвратительно человека. Я боялась уйти от него, меня терзали опасения не найти кого-то лучше, во мне зародилось тщеславие. Возможно, всё продолжалось бы так и дальше, но звёзды встали в один ряд и на чужом примере показали мне всю ничтожность моих затруднений.
    В нашей большой компании появилась идеальная пара. Друг Илья, многие годы искавший себе девушку вдруг нашёл её в случайной знакомой. До неё он не подпускал к себе никого, подобно средневековой девушке. Но вот появилась его Нина. С первого взгляда и до настоящего момента он ни разу не усомнился в том, что это была она, его Нина. Необычная, некрасивая, худая, задумчивая, вальяжная дева Мария, если только могла быть дева Мария такой страшной на лицо. Его отношение к ней поражало всех, он дышал ею, его мышление было утопичным.
    А ведь главное, в таком нелёгком положении, каким было наше положение со Стасом - не пускать в совё окружение людей с утопическим мышлением. Это что-то вроде совета Хемингуэя в «Праздник, который всегда с тобой» - не пускать рыбу лоцмана в места, где хорошо и девшего отдыхать. Так он называл первого человека из привилегированного общества, тот приезжал сам, и через какое-то время подтягивал кучу богачей-туристов, которые в конец убивали всю уникальную атмосферу этого места. В настоящих, не совершенных отношениях, где нет ни нуги не ванили, человек утопичных взглядов, как сильная щёлочь расщепляет жир.  Он действует именно так. Не постепенно, а как будто был сильно пьян, шёл по улице, чуть не попал под машину и отрезвел в одно мгновенье. Со временем это ощущение проходит, но вот ты видишь несущийся на скорости автомобиль, и снова ты там… Нина и Илья любили друг друга. Не известно точно любила ли Нина, но того, как любил её Илья,  было достаточно, чтобы сказать - Нина и Илья любили друг друга. Илья не понимал шуток о Нине, он действительно не понимал их. Не смотря на то, что сам обладал приятным и подвижным чувствам юмора. Когда кто-нибудь намекал на то, что Нина симулирует головные боли, он с грустью отвечал:
- Дааа…болеет, осталась дома,-  и всем своим видом выражал тяжёлую печаль и одиночество, в искренности, которых никто бы никогда ни усомнился. Мне не нравился      Илья как мужчина, тем более я не имела ничего против Нины, даже наоборот я любила их общество вместе и по отдельности, но иногда смотря на этих двух, думала: «Стас, неужели твоя любовь так убога?»
    Однажды на вечеринке я ввязалась в батальный спор с Ильёй. Точно не помню, о чём мы спорили, но смысл противостояния ясен мне как тогда. Это был спор идеалиста с циником. Но вся суть в том, что циник на самом-то деле тоже идеалист, и именно по - этому спорит с непроходимым упрямством и жестокостью. Сильнее всего мы оспариваем то, во что и, правда, верим. Остальные присутствующие уже устали слушать нас и разбрелись по комнатам, остался только очень пьяный незнакомец, но и тот спал за столом, подперев руками голову. Не знаю, как это произошло, но в щитке выбило пробки, и во всей квартире потух свет. Смолкла музыка, из комнат послышались пьяные выкрики, но Илья был так распален, что, не замечая всего этого, продолжал спорить и вдруг выдал:
- Вот чем бы ты занималась сегодня, если бы знала, что завтра тебя ждёт успех? Я сейчас не только про работу, я в принципе. Но даже если про работу. Отдала бы ты свою жизнь журналистике?
Нет! – подумала я, но сказала – Да. Наверное.
    Я спросила себя, а чего я действительно хочу больше всего на свете? И пьяный искренний ум моментально  подсказал мне единственное имя – Саша.
- Если есть что-то такое, чтобы ты сделала, только если бы была уверенна, что выгорит, иди и делай это!
И я подумала – сделаю – а вслух сказала:
- Понятно, знаешь, давай лучше выпьем.
    И мы выпили. А потом ещё раз. Включился свет, заиграла музыка, а я всё пила и пила. Если бы я не накидалась как следует, не дожила бы до утра. А утром, едва Стас уехал из дома, я приняла две таблетки цитрамона, собрала все свои вещи, кое-как запихала их в свою старенькую машину и уехала к маме. Я сделала это не потому, что хотела увидеть, как попляшет теперь Стас или как он будет меня возвращать, я сделала это, потому, что дышать не могла, когда он был рядом. Не знаю, что было главным во всей этой истории, и какой из всего этого сделать вывод, но одним из ключевых моментов стало то, что Стас не пытался меня вернуть. Как только он заметил отсутствие меня и моих вещей, сразу позвонил и грубо сказал что-то вроде: «Хватит валять дурака, собирайся и вали назад». Как только он понял, что назад я не собираюсь, он заорал:
-Ну и чего ты добиваешься? Чего ты от меня хочешь?
- Ничего.
- И что тогда? Я не понимаю ничего.
Я молчала
- Что ты молчишь.
Я положила трубку.
    Он не писал мне в социальных сетях, не дежурил у работы, не появлялся у подъезда, просто стёр меня отовсюду, и это, пожалуй, единственное, за что я ему благодарна. Позже, наши друзья терялись, когда я не приходила туда, где был Стас и наоборот. А потом всё как-то забылось. Компания отошла на второй план, те, кто действительно любил меня встречались со мной, остальные исчезли, а я и не страдала. 


















Глава 7 залетная

    Таким образом, расставшись со Стасом, я переехала к маме. Как только мои чемоданы упали на родной пол, я почувствовала себя свободной и счастливой. Как будто с плеч упала тяжелая ноша и теперь я, наконец, могла двигаться вперёд. Потом мы с мамой выпили бутылку вина, и я распорола зайца с Сашиными ключами. Я достала их и поцеловала холодный металл.
    На следующий день, взяв на работе отгул, я два часа одевалась, что было совершенно не в моей природе, а потом все-таки поехала в ту самую квартиру, которую помнила, как свою. За то время, что мы не виделись,  все в том районе изменилось до неузнаваемости. Я долго блуждала, и наконец, нашла его дом, долго ходила от одного подъезда к другому, выбрав в итоге тот, из которого вышел мальчик с собакой. Какой этаж? Вроде бы шестой. Вот та самая дверь, я нажала на звонок. За дверью послышался резкий женский голос:
- Дима! Открой. – А через минуту – Ой, да хватит, я сама открою.
    Дверь открылась, и я увидела Сашину маму. Последний раз я видела её лет в семь, но она совсем не изменилась, красивая, но очень сухопарая женщина. Она оглядела меня с ног до головы и высокомерно подняла бровь.
    Я растерялась. Что мне было ей сказать?  Помявшись, я спросила:
- А Саша дома?
- Нет, а вы, собственно говоря, кто? – надменности ей было не занимать.
- Меня зовут Даша, я ваша соседка по даче, но вы меня, наверное, не помните.
- Нет, не помню. – Ещё более раздражённо сказала она, и видно было, что это не правда, что она отлично знает кто я.
    Тогда я сделала отчаянный ход - достала из сумочки ключи и, протянув ей, сказала:
- вот, отдайте Саше, пожалуйста – но это была ошибка. Её холодные серые глаза впились в меня с ненавистью. Она страшно ревновала.
- Если вы с ним так близки, что удостоились таскать при себе ключи от нашей квартиры, вы должны знать, что мы с Сашей не общаемся, потому, что он, прямо таки, ненавидит свою родную мать. Где он, я понятия не имею, потому как, вернувшись в Россию, я увидела только его простывший след. А ключи отдайте сюда. С ума сойти!
     И она, выхватив у меня из рук ключи, захлопнула дверь прямо перед моим носом. От обиды я заплакала и, наконец, поняла, почему Саша, никогда, не рассказывал о своей семье. Его высокомерие, было, оказывается, врождённым, но эта вздорность, это нахальство, не могло принадлежать женщине, родившей на свет любовь всей моей жизни. Мне ничего не оставалось, кроме как поехать домой.
    Я понятия не имела что  мне делать дальше, но чувствовала, как во мне назревает какое-то очень важное решение.  К несчастью, вместо того, чтобы принять его, я пошла с подругой в бар, познакомилась там с канадцем и утром проснулась у него. Я никогда особенно не пила, и поэтому  всё, что происходило той ночью, помню смутно.  Помню, что за весь день ничего не смогла съесть, а потом выпила две Маргариты, и ещё две купил мне Айвен, мы говорили на английском, если это вообще можно было назвать разговором. Он был так сильно похож на Сашу, если бы не эта постоянная глупая улыбка, которая не покидала его лица. Улыбка европейца. Мне вдруг стало так весело, я почувствовала себя раскрепощенной и почти счастливой.  Сам Айвен пил минералку и рассказывал мне про Канаду, а я делала вид, что всё понимаю и смеялась. Потом он сказал:
- Хочешь, я покажу тебе свою гостиницу? - Я кивнула, и мы поехали к нему на такси. Он жил в роскошном номере прямо в центре Москвы. Последнее, что мне удалось запомнить -  вид из окна, огни Москвы и бокал шампанского, который я осушила почти залпом.
    Я не помню, например, хорош он был в постели или плох, а проснувшись утром, долго не могла понять, где я. Комнату заливало солнце, Айвен был в ванне, я слышала, как работал душ. Я вскочила с кровати, нашла свои вещи, оделась за несколько секунд, а потом начала красться к выходу,   но была поймана на месте преступления. К моему глубочайшему удивлению он на ломаном русском, но всё - же весьма понятно спросил:
- Куда ты?
    Я обернулась, виновато  посмотрела на него и сказала на русском, а потом на английском:
– Мне пора идти.
Он был крайне удивлён и, кажется, расстроен.
- Подожди… завтрак. – Только и вымолвил он, но, кажется, уже без надежды. Я помотала головой из стороны в сторону и тогда он ещё раз попросил:
– Подожди – вышел из комнаты и вернулся с визиткой в руке. Я взяла его визитку и кивнула головой. Он улыбнулся мне и жестом спросил, не проводить ли меня.
- Нет, не надо -  И я выбежала из номера, а оказавшись в фае, опрометчиво выкинула визитку.
Через две недели я поняла, что беременна.


















Глава 8 оставлять или вынимать?

    Почему то мне не было страшно, и я совсем не жалела о том,  что всё случилось именно так. Я старалась сфокусироваться на том, что если нам с Сашей не суждено быть вместе, у меня, хотя бы, будет ребёнок.  Он будет радовать меня, а я его. Страх вызывали только мысли о дееспособности ребёнка. Мама говорила мне, что пьяное зачатие почти всегда оборачивается катастрофой.  Когда я думала о том, что ребёнок может быть не здоров, во мне шевелился ужас и всё холодело. Я никому ни о чём не рассказывала и старалась сфокусироваться на работе. В конце третьей недели мне пришло в голову пойти в женскую консультацию. Я отстояла огромную очередь, и в итоге пробилась к старой врачихе по кличке Сова (так её называли женщины из очереди, переговариваясь между собой).  Она посмотрела на меня поверх огромных очков и нетерпеливо попросила сесть.
- Что у вас?
    Я долго готовила эту речь, и поэтому на одном дыхании выпалила:
- Я забеременела, когда была пьяной, а отец ребёнка был трезвый, вообще я не пью, но теперь боюсь, что ребёнок может быть не здоров, но я очень хочу его оставить. – Слёзы хлынули ручьями – Пожалуйста, можно я его оставлю. Я так хочу, чтобы он был здоров. -  Я еще договорила до конца, а  уже выла во весь голос.
    Она глубоко вздохнула, сняла очки и долго смотрела на меня, в её глазах было сочувствие и, кажется, что-то ещё, будто бы она видела это уже не раз или попросту устала видеть.
    Потом она действительно как-то по - совиному вскинулась, и твёрдо сказала:
- А ну успокойся, и такое бывает. Врать не буду, сейчас что-то точно сказать нельзя, а когда будет можно, уже поздно будет. – Потом, она вздохнула и совсем другим тоном, задумчиво продолжила – я бы оставила, у меня вот вообще детей нет, а ты тут нюни распускаешь. Пусть живёт, а ты зато себе потом ещё столько нарожаешь, мал мала меньше. Приходи через неделек шесть, посмотрим твоего ребёночка.
    Потом она задала мне несколько рядовых вопросов, заполнила бланк, и на прощанье, опять сняв очки, ободряюще пробубнила:
– И так заходи, без очереди, я тебе талон дам куда нужно. И знаешь ещё что, сходи-ка ты в церковь.
    Эти «шесть неделек» я провела на ватных ногах, работала, как могла, чаще набожных старух ходила в церковь, а на ночь перебирала всех святых, которых только знала. Когда моя старая мама узнала, что именно меня так тревожит, поддерживала меня, как могла. Она тратила всю зарплату на продукты и витамины, и лишь один раз недовольно поджала губы, узнав, что ребёнок не от Стаса. 
    Жизнь жестока, потому что время идёт вперёд, но жизнь и прекрасна от того, что время идёт вперёд, а значит любое, даже самое страшное ожидание подходит к концу. Никогда не забуду, как Сова, схватив меня за руку, прямо на гинекологическом кресле, затрясла её и закричала:
- Здоровенький! Здоровенький! Ну! А ты боялась!
    Это был грандиозный подарок судьбы. А ещё один преподнесла мне Сашина мама. Она позвонила мне на домашний телефон, в самое неожиданное время, пьяная вдрызг, и плача покаялась в своих грехах.
- Саша то о тебе говорил, всё я знала кто ты, он меня просил сразу ему сказать, как ты приедешь, а я не сказала! А теперь он уехал куда-то, а куда не сказал. Ты меня прости, если можешь, я всегда хотела… - Тут она зарыдала и бросила трубку.
    У меня закружилась голова, подкосились ноги. Я была так счастлива, так рада. Я просмотрела все входящие и записала её номер, на всякий случай, на будущее, пора было учиться - не пренебрегать случайностями.
    Я работала до тех пор, пока не поняла, что скоро все заметят моё интересное положение и засипят вопросами об отце ребёнка. Бывало и такое, что к матерям одиночкам проявляли жалость,  чуть ли не деньгами для них скидывалась, провожая в декрет, а одной, так и вовсе, нанесли старых детских вещей. Я же, и в страшном сне, не позволила бы увидеть в моём ребёнке повод для сожалений.  Таким образом, к началу марта я взяла декретный отпуск и отправилась на дачу. Я обещала себе, что не уеду оттуда пока не родиться ребёнок, но на самом деле, глубоко в себе, я зареклась не уезжать, пока не приедет Саша.  А в том, что он приедет, я уже не сомневалась, потому что накануне отъезда, по - хозяйски набрала номер его матушки и сказала ей всего две фразы:
- Это Даша. Передайте ему, что я жду его на даче.
























Глава 9 Ожидание и вознаграждение

    Я полагала, что жизнь на даче будет для меня удовольствием. Мой дом, полный воспоминаний и призраков прошлого, чудесный Сашин сад, заросли кустарника и бесконечные тени яблонь.  Правда, до этого нужно было ещё дожить. Проблема заключалась в том, что на дворе хозяйничал месяц март, холод стоял не по-весеннему крепкий, а снег лежал по-зимнему высокий. Я вспоминала, как было нам хорошо той самой зимой, в том самом январе, ведь было и тепло, и сытно, так почему же я стояла перед запорошенной калиткой в таком диком ступоре? Ответ напрашивался сам собой. Всё тогда делал Саша. Он готовил, топил дом, грел воду, колол дрова, буквально всё, а мне теперь будто бы предстояло заново учиться жить. Я сама хотела испытать себя, стать  сильнее и даже заслужить своё будущее счастье.
    С самого начала всё пошло не так. Можно ли беременным чистить снег? И чем? Лопата в сарае, сарай за домой, всё запорошено. А если не почистить, как тогда зайти в дом? Вот первое, с чем мне предстояло столкнуться. Я хорошо запомнила эти первые дни, как по-заячьи прыгала по сугробам, как чистила снег по четверти лопатки, чтобы не поднимать лишнего, как зайдя в дом, обнаружила, что в нём холоднее, чем на улице.  Я помню, как грелась в машине, какими были отсыревшими остатки дров, как трудно было их колоть, как задымила печка, когда я, впервые, после долгих лет попыталась её растопить. Всё это время Сашин голос неотступно звучал в моей голове, я вспоминала все его советы: «Даша! Всегда вынимай заслонку в печной трубе, от этого можно отравиться или вообще угореть», «Даша, никогда не ложись в отсыревшую постель, как бы ни было жарко в комнате, отморозишь почки», «никогда не ходи босиком в доме», и многое другое. Я научилась спать одна в тёмном, зимнем посёлке, врубать вылетающие пробки, готовить на газу, добывать воду из замерзшего колодца, мыться с помощью двух вёдер и одного таза.  Я много слушала радио, а в свободное время читала вслух и вязала для ребёнка. Кстати о ребёнке – он рос. Мой живот уже нельзя было скрыть, но до приезда любопытных соседей оставалось ещё несколько месяцев. Я часто думала – что скажет Саша, когда увидит мой живот? Ребёнку суждено было стать последней проверкой или окончательной точкой между нами.
    Всё ладилось, я почти привыкла жить одна в глуши, а Саша всё не ехал. Однажды я сказала себе: «Он приедет, когда растает снег, будет именно так! Он скоро приедет».
    Никогда я не чувствовала моральной связи с кем бы то ни было, но вдали от людей и цивилизации во мне проснулись обострённые, почти мистические способности. Я чувствовала, что Саша торопиться ко мне, что он мается и рвётся, что нам пора, наконец, быть вместе. 
    Время шло, подступала весна, воздух становился теплее, по земле потекли ручьи, за домом появились подснежники. Когда кончились дрова, я смело взяла их из запасов Сашиного участка. В тот день, было особенно тепло, в глаза светило солнце, я вытащила несколько больших поленьев на середину участка и попыталась их расколоть. Со своими, наколотыми когда-то Сашей дровами было управляться куда легче, эти же полноценные бревна были мне не по зубам. Я подходила к ним справа и слева, корячилась, злилась, ругалась, прыгала, но так ничего и не добилась. В итоге мой маленький топор застрял ровно посередине самого огромного полена, я пыталась достать его, но тщетно. Тогда я села на соседнее бревно и заплакала, а когда подняла голову, увидела его.  Саша стоял, подперев яблоню, и скрестив руки на груди, с улыбкой наблюдал за мной. Я вскочила на ноги и смотрела на него, не зная, что мне сказать или сделать.  Его взгляд упал на мой живот, и он замер. С лица сбежала тень улыбки, на скулах заходили желваки.
     Через секунду он ринулся вперёд, одним движением выхвалит их бревна топор, а вторым разрубил его ровно пополам. Он раскалывал одно полено за другим, пока не перерубил их в щепки, а потом обернулся ко мне и выдавил леденящим душу тоном:
- От кого?!
     Я замотала головой так, что слёзы, бежавшие по моим щекам, брызгами разлетелись в стороны.
- Ни от кого. Отца нет. Я одна.
    Саша заметно успокоился, его красивое лицо утратило остроту и вновь стало надменно – заинтересованным.
- Кто ещё об этом знает?
- Никто! Только мама…
     Он долго смотрел мне в глаза, и я уже мысленно попрощалась с любой надеждой на совместное существование, как вдруг Саша в очередной раз удивил меня. Он откинул топор в сторону, и, кинувшись ко мне страстно, долго целовал. Когда он отстранился, слёзы по-прежнему струились по моим щекам. Он сжал в ладонях моё лицо и, прислонившись губами к моему лбу, прошептал:
- Всё будет хорошо. Слышишь? Это мой ребёнок. И ты моя.
    Мы долго ещё так стояли, только изредка Саша вытирал мне слёзы и говорил:
- Ну тихо, тихо. Всё. Всё кончилось.




















Глава 10 с чистого листа

    Следующие несколько дней стали для нас незабываемыми, мы узнавали друг друга заново. Саша совсем изменился, его больше нельзя было назвать молодым человеком, он был молод, но язык не поворачивался обратиться к нему в таком выражении. Его щетина переросла в бороду, глаза стали как будто бы чуть тусклее, но  и добрее при этом. В его взгляде часто можно было заметить тепло и понимание, жизнь смягчила его характер, но не на много. В остальном это был всё тот же Саша.  И надменности ему было по-прежнему не занимать.  До сих пор я досконально помню многие из наших тогдашних разговоров. Никогда больше мы столько не говорили.
- А что это за транспортное средство такое у забора? – пренебрежение в его голосе было почти осязаемо. Я засмеялась.
-Это старая дедушкина машина. Только в ней совсем не осталось бензина и она не заводиться.
- Никогда бы не назвал это машиной.  Почему нет бензина?
- Я в ней грелась, а потом уснула…
    Саша был шокирован этим фактом, я выслушала целую лекцию о том, что никому не нужны такие подвиги и у меня нет головы на плечах.
    Помню, как мы раз и навсегда расставили все точки «над i» с вопросом моей работы.
- Что ты ела всё это время, ты же не умеешь готовить?
- Я немного научилась, у меня тут есть всякие макароны и рис…
- Мясо, овощи, фрукты?
- Так до магазина сейчас не доберёшься, и потом, мои декретные деньки быстро кончаются.
    Я почти никогда не видела, что бы Саша был так обескуражен, всё то, что он узнал обо мне за этот день, вводило его в совершенно взвинченное состояние. Я чувствовала, как он  жалел о том, что не был рядом.
- Ты больше не будешь работать, забудь о своей газете, и ни о чём не беспокойся, у тебя всё будет.
     Тем же вечером у меня появилась куча фруктов, свежая зелень, мой любимый арахис, так много сыра и творога, что я вскоре просто не могла их есть. Всё вокруг преображалось, мы перебрались в Сашин дом, там всегда было тепло и я, наконец, вспомнила, что такое горячая ванна.  Всё, что было сломано, чинилось, меня постепенно окружали чистые современные вещи.
- Почему ты не хочешь, чтобы я работала, и мы жили в городе? - Я спрашивала без протеса, а так, ради интереса.
-Работа делает женщину жёсткой, а в городе полно страстей. У тебя появятся подружки, ты будешь обращать внимание на вещи, носить несусветные, но модные тряпки. В городе человек не может быть спокоен и счастлив, он подвержен чужим биоритмам, на каждый квадратный метр уйма человеческих страданий. Зачем тебе это?
- Незачем – честно ответила я.
- Вот и умница.
    Мы много говорили о ребёнке, и я с удивлением наблюдала, как быстро Саша присвоил его себе, будто бы этот ребёнок был больше его, чем мой.
Как-то я попросила:
 – А ты сделаешь ему кроватку? Ты так хорошо делаешь мебель!
 - Если ты хочешь… - Ему было приятно.
Были и другие разговоры, текущие в лёгком, шутливом тоне
 - Любовь моя, ты испытываешь моё терпение, а всё потому, что просто забываешь, что я всегда могу отделать твою беременную задницу крапивой.
- Правда?!
- Нет – Уже серьёзно сказал Саша – тебе нельзя переносить болевых шоков. Это опасно. Но запереть тебя в комнате на несколько веков я вполне ещё могу, или например, заставить учить неправильные глаголы. Что ты улыбаешься?
- Я уже взрослая, зачем мне это?
- Уверен, что пригодиться. – С улыбкой заверил мой капитан.
    Сашин отпуск подходил к концу, вскоре мы ненадолго перебрались в город. Я не спрашивала и поэтому не получала ответов, но я чувствовала, как он подбивает свои дела,  как расстаётся со всем, что было прежде. Мне хочется верить, что он делал это без сожалений, но что-либо сказать наверняка я не могу.  Мы обвенчались за несколько месяцев до рождения сына, в тот день Москву заливали дожди, моя мама заболела и мы были в церкви одни.
    Когда мы вышли на улицу, тучи на время отступили, пропуская яркие солнечные лучи, в воздухе пахло свежей зеленью, заневестившиеся вишни дрожали под крупными блестящими каплями.
Весна подхватила нас и унесла навсегда.


















Глава 11 в мире людей

    Наши отношения всегда развивались вне зависимости от других людей. Люди вообще недолюбливали Cашу. Он был им непонятен: замкнутый, аристократичный, высокомерный. Он бесил их своим совершенством. Словами не передать ту грацию, с которой он мог, например, копать картошку или носить воду. Это несоответствие дела и манер, социального слоя и поведения вводило окружающих в ступор. Всем и каждому казалось, что Саша пренебрегает ими. Они думали: не богат, не известен, не прокурор, не бизнесмен, так чего же тогда задирает нос?
    Я часто думала - как мы будем жить в реальном мире, полном людей? Сам же Саша чувствовал себя уверенным в любом обществе, как будто не замечая их отношения. Он любил людей, хоть они об этом даже не догадывались. Мой капитан просто предпочитал занимать созерцательную позицию. Ещё ребёнком он таскал меня на дачные собрания. Я изнывала от скуки и капризничала, а он шикал на меня и с интересом слушал каждого выступающего, будь то председатель или сумасшедшая старуха. Так случилось, что именно одно их таких скучнейших собраний дали мне ещё один ключ к разгадке его удивительного характера.
    Мы жили вдвоём уже две недели, и все было на удивление хорошо. Именно тогда мне и представился случай увидеть Сашу среди людей и в контакте с ними. Однажды, проходя мимо ворот, мы заметили объявление:
«Уважаемые садоводы, 15 числа сего месяца состоится 64 собрание кооператива. Присутствие представителя от каждого участка обязательно».
     Вскоре к Саше зашёл один из соседей и сказал:
- Александр Митрич, ну что, поднимем вопрос детской площадки? (не знаю, как Саша в столь непреклонном возрасте добивался, чтобы к нему обращались непременно по имени отчеству.)
- Чего ж не поднять… - протянул он, не отрываясь от работы, кстати, как раз той самой, заказанной мной колыбели.
- Ну так, а выступать то кто будет?
- А что некому? Детей ни у кого нет?
    Сосед замялся, и я кожей чувствовала, как он ненавидит и боится этого странного человека, но всё-таки продолжает этот неприятный ему разговор:
-Я выступать не буду.
    На что Саша, так же, не отрываясь от работы, и даже не взглянув на этого взрослого ребёнка, ответил:
– Значит, буду я. – Сосед начал, что-то мямлить и вроде даже оправдываться, но Саша уже не отвечал, он взял листок с планом колыбельки и начал рассчитывать длину какой-то очередной перекладины. Сосед помялся ещё немного и ушёл. Я услышала, как он плюнул на землю рядом с нашей калиткой. Во время разговора я не вмешивалась, потому что мой командир успел исподлобья бросить на меня однозначный предупреждающий взгляд, но теперь я подошла к Саше и встала в требовательную позу, а он даже не поднял головы,  тогда я перешла в наступление.
-Ребёнок ещё не родился, а ты уже ссоришься с соседями из-за детской площадки?
    Саша замер, а потом, всё так же, не отрываясь от работы, попросил меня, во-первых, не разговаривать с ним таким тоном, во-вторых, не лезть не в свои дела, а в-третьих, идти накрывать на стол. Так мы на время отставили эту тему, но я переживала за него. Что-либо вынести на обсуждение, создать нечто новое или заставить поменять старое, в обществе заседателей дачного правления было просто невозможно. Это знали все, в том числе и сосед, отказавшийся брать на себя какую-либо ответственность. В этом мире ничего не менялось годами. А если принять во внимание – как сильно ненавидели Сашу окружающие, у меня были все основания полагать, что его предложение высмеют и отклонят. Я опасалась за его гордость. Позже я поняла, что боялась ещё и за себя, меньше всего мне хотелось увидеть падение единственного жизненного идеала и самой надежной своей опоры.
    Подходило время собрания, а Саша как будто бы и вовсе забыл об этой затее. Хорошо помню, как в день заедания я надела старое синее платье, в тон Сашиной рубашке, как можно менее броско убрала назад волосы и всем своим видом закрылась в себе. В доме правления № 1 было жарко, люди переговаривались. Саша поглядывал на меня с беспокойством, он знал, что в своём положении я не выношу духоты и толп.  С каждой минутой людей всё прибывало, и вскоре я осталась сидеть одна, потому как Саша уступил место какой-то женщине. В остальных легко было узнать множество знакомых лиц. Наконец  вышел председатель и начал монотонно рассуждать о газе, воде, ограждениях и электричестве. Потом вышла пожилая женщина и долго ругала мифических подростков, за то, что они кинули в её колодец амбарный замок.  Председатель пообещал всех найти и наказать. Не самый приятный мужчина попросил водителей закрывать за собой подъездные ворота и даже прочитал с бумажки номера машин, владельцы которых, однажды их уже не закрыли. Остальных я не запомнила, так как сильно волновалась и чувствовала  себя плохо. Наконец, председатель сказал:
- Это всё? Есть у кого ещё что–то?
    В этот момент всё и началось.
- Да! – Громко сказал Саша, и вышел на трибуну, не дожидаясь приглашения.  Народ зашептался, и я услышала, как кто-то произносил его фамилию, но в основном из шороха  доносились такие слова как – странный, смурной, иш ты, и т д.
    Саша подождал, пока эта волна затихнет, подошёл к плану посёлка и указал в место, расположенное рядом с его серединой, это была заброшенная, давно заросшая поляна. Он несколько раз ударил в это место, как бы, призывая ко вниманию и заявил:
- Здесь будет детская площадка. Все у кого есть дети могут помочь её возвести, физически, материально, как будет угодно.
    Саша затих, и народ тоже в изумлении притих, всем было невдомёк, как можно разговаривать об этом, как о вопросе решённом, да ещё и  в таком тоне. От Александра Митрича явно ждали разъяснений, но он произнёс только одно слово:
- Вопросы?
    И вопросы посыпались градом. Кто-то кричал, что это место общественное и под застройку его никто не отдавал, на что Саша ответил, что лично посмотрит, у кого именно поднимется рука снести уже возведённую детскую площадку.  Кто-то вопрошал, как он предлагает скидываться и обязать других работать, но и тут был дан спокойный ответ:
- Я никого не обязываю.
    В итоге одна из старух сварливо заметила:
- А вам то, какое до детской площадки дело? Вам то, лично она на кой чёрт сдалась?
Я думала, что на такой вопрос Саша ответа не подготовил, и уже запаниковала, но не прошло и секунды, как он, взглядом указав в мою сторону,  сказал:
 - Мы с женой ждём ребёнка.
    Это заявление повлекло за собой такой гомон, что предыдущие перешептывания были верхом благовоспитанности. Кто-то сзади меня хмыкнул и почти в голос, как будто бы нарочно, сказал: «Смотри-ка, добилась-таки своего». Меня рассматривали, как невиданного зверя, сразу несколько пар глаз жадно впились в мой живот, и я почувствовала, как теряю сознание от жары и смущения, но я хорошо знала, что именно сейчас нужна Саше как никогда и усилием воли взяв себя в руки, скромно ему улыбнулась и опустила взгляд вниз. Постепенно голоса смолки и Саша заключил:
- У меня всё! Строительство начнётся во вторник. Если возникнут вопросы, можете задать их мне лично. – Он ещё раз обвёл всех тяжёлым взглядом, под которым некоторые начали ёрзать, и величественно, не спеша покинул трибуну.
    После минутной заминки кто-то из заседателей, с ядовитым сарказмом подытожил собрание.
– Ну что ж, ели это всё, ни кого больше не задерживаем.
     Народ двинулся к выходу, но Саша никуда не торопился, он дождался, пока зал почти опустел и, взяв меня под руку, поцеловал в лоб и вывел из здания. Мы шли по пыльной проселочной дороге, как по красной ковровой дорожке, не было того, кто бы, не обратил на нас внимания.  Мне было не по себе, но я, почему  - то была спокойна.
    С тех пор, где бы я ни появлялась, что - бы не делала, я была под Сашиной незримой печатью. Люди относились ко мне с опасением, шептались у меня за спиной, но никто и никогда не посмел бы меня обидеть. Я много анализировала произошедшее, и в итоге пришла к единственному заключению, в справедливости которого не сомневаюсь. Вся эта история с детской площадкой была, придумала Сашей не случайно, это был искусно продуманный фарс. Так он заявил о своих правах на меня и одновременно убелил всех и каждого, что ребёнок от него.
    В понедельник, ранним утром, он пошёл к самому старому нашему дачнику и занял у него косу. Я никогда не забуду чудесного видения моей молодости – Саша, голый по пояс, умело косит траву на заброшенной поляне, чёткими движениями бороздя заросли, а я приношу ему завтрак. Мы как будто перенеслись в древность, я чувствовала дыхание предков и любовь ко всему, что меня окружает. Когда кто-то проходил мимо, он с удивлением останавливался, будто думая: «Он, правда, делает это! Он делает это в один, без никого!», а потом бежал рассказывать соседям.
    Во вторник, к поляне подъехала машина с землёй, рабочие выгрузили грунт и уехали. Саша взял Лопату и начал в одиночку раскидывать землю, уравнивая место под будущую площадку. Люди начали по одному и группами проходить мимо, как бы случайно останавливаясь и отвлекая вопросами. Саша терпеливо удалял их любопытство и снова приступал к работе. К концу дня, одна из старух, баба Маша, принесла ему полную крынку кваса, шутила с ним, улыбалась и даже назвала сынком, а когда он протянул ей остатки, махнула рукой и сказала:
- Да оставь себе пока, пусть Дашка твоя потом занесёт, я её научу, как самой так делать.
    В среду Саша отпилил старые ветки на одной из яблонь, и подвесил к ней самодельные качели, потрясающей красоты. Тем же вечером, на качели пришёл посмотреть бывший председатель, отошедший от должности по старости лет - Георгий Афанасевьич.
- Руки у тебя золотые. Какой в тебе плотник пропадает, смотрю, и слеза наворачивается. Что дальше то делать будешь? – Саша начал обстоятельно показывать, где и что будет, а  Георгий Афанасевьич, слушал и иногда давал советы.
- Один ты тут не справишься, одна свая чего стоит, вывернешь себе кишки, а толку то? Я приду завтра, авось вместе сработаем, старых то костей не жалко. Ко мне может правнучка заедет, скажу ей - вот тебе чего дед то сделал.  – Тут он закурил, и молча, повернул к дому.
    С тех пор, постепенно, люди стали нам помогать. Несколько матрон взялись высаживать клумбы, я расписывала то, что уже было сделано в яркие, цветочные орнаменты, кто-то подтащил скамейку, а однажды утром мы обнаружили на ней несколько авиационных шин, видно кто-то хотел помочь, но почему то постеснялся. Площадка получилась разрозненной и немного забавной, но вполне полноценной.  Чего там только не было, даже домик – шалаш, который построила банда дачных мальчишек под чутким Сашиным руководством.


    Наш первый сын родился здоровым и крупным, в точности как обещала нам сова, вскоре судьба подарила нам ещё двух озорных мальчишек.  Наша жизнь протекала провинциально и тихо, вдали от сверстников и городских страстей. Первый год нам пришлось часто бывать в Москве, позже мы окончательно перебрались за город. Периодически, к нам  заезжала моя мама, она перенимала на себя часть моих забот.
    Наше жильё менялось, мы часто строились, объединили два участка в один, перебрали сарай и дровницу. Один из домов преобразился в полноценный загородный дом, второй оставался пережитком прошлого. Периодически Саша нанимал рабочих из посёлка, преимущественно тех, кто нуждался в деньгах. Он сам работал вместе с ними, и слава о его плотницком мастерстве разлеталась далеко за пределы нашей деревни. На отшибе участка выросла баня, в тени вишнёвых деревьев была возведена чудесная беседка. Мой старый дом зачастую служил нам убежищем, это случалось, когда мы уже отчаивались куда-либо скрыться от наших троих сыновей.  Поселок вокруг нас тоже преображался, у нас появились постоянные соседи, старики больше не боялись оставаться зимовать.
    Вопреки моим ожиданиям, Саша ни разу не поднял руку ни на одного из наших детей. Видит бог – это было нелегко. Он умел утихомирить любого из них одним лишь взглядом. Бывало, что в порыве раздражения он хватал сына за шкирку и буквально закидывал его в баню, оставляя там на весь день. В бане было светло и не жарко, но абсолютно нечем заняться кроме размышлений. В такие моменты я кралась сквозь тень яблонь и передавала узнику книжки и еду. Саша видел это, но делал вид, что не замечает.
    Многим наша жизнь показалась бы отшельнической, лишённой остроты и новшеств, мы крайне редко пользовались интернетом, практически ничего не смыслили в телевизионной сетке вещания и порою неделями не включали сотовые телефоны. В городе люди не выпускают из рук мобильных. Когда я собиралась куда-то и выходила на порог, то не брала с собой телефона, а Саша спрашивал: «Куда?». Я говорила: «К бабе Мане», и шла в мыслях о нём туда и обратно, вот и вся связь.
    С годами я утратила городской облик. Мои волосы водопадами ниспадали на плечи и спину. Содержать в порядке ногти, лицо и одежду было подвигом, на который я шла сознательно, с особым изощренным удовольствием.
    Что касается Сашиной работы, он связал свою жизнь с литературой. Он не писал сам, но стал одним из самых востребованных переводчиков современной прозы.  В его переводе была искренность, простота и атмосфера. Изредка он бывал в Москве, в остальное время работал дома.
    У меня был явный и почти единственный талант – не задавать вопросов и довольствоваться тем, что есть.
    Не смотря на убеждения окружающих, наша жизнь порой проходила не так уж гладко. Мы жили на земле, а земля полна страстей и горя. Например, бог не дал на дочери, о которой так сильно мечтал муж. Наш средний сын страдал болезнью дыхательных путей. Иные люди видели множество стран, путешествовали по необъятной родине, я же почти всю жизнь прожила на единственном клочке земли, который и стал для меня всем миром, уникальной сжатой вселенной.
    Я знала тревоги, переживала лишения, но главное, что мучило меня всю жизнь – это Сашины тайны.  Почему он отказался от карьеры?  Откуда брал деньги на существование? Где пропадал он в годы нашей разлуки? За что так ненавидел свою мать и не общался с отцом? Знал ли он других женщин?  О чем думал, о чем мечтал? Почему вообще человек с блестящим образованием, знанием нескольких языков, осел в глухой деревенской действительности, занимаясь весьма непретенциозной работой.
    Я жила между этих завес, будто бы всегда стояла  у закрытых ворот и лишь несколько раз сумела прикоснуться к ним, так и не заглянув внутрь. Говорят, что женщины любят тех, кого не знают. Быть может в этом и есть секрет моей безумной им одержимости.
    Мы можем прожить лишь одну жизнь, и кто-то скажет, что  не разумно слепо посвятить её служению одному единственному человеку. Но я не слушаю таких людей, в моей голове по-прежнему звучит тихий голос моей бабушки: «Саша! Следи за Дашей. Даша! Слушайся Сашу!»