Письма в никуда

Открыв глаза, чувствовал сильный холод, приносимый ветром в окно моей однокомнатки. Он гулял по моей квартире так же спокойно и бесцеремонно, как это делал и я. Встав, умылся, побрился, налил чаю. Бросил в чашку лимон двухнедельной давности, закурил. Взял со стола листочек, карандаш, и начал писать письмо, которые пишу ежедневно, пишу их в никуда. Порой просто хочется рассказать этому миру то, что ты сейчас чувствуешь, поделиться с ним, ведь он единственный, кто всегда поймёт и выслушает. На часах ровно 9 утра, стрелка шаг за шагом двигалась к первой минуте девятого, чай я уже допил. Интересно, с каких пор у меня появилась привычка писать письма в никуда? Рядом лежащий мобильник внезапно подал признаки жизни, проверил -- сообщение от Юли. Сегодня нам было суждено встретиться, провести этот день вместе, пообщаться, ведь в последний раз мы виделись с ней с год назад. Я даже представить себе не мог, даже каплю, как она там; как она живёт, о чём она думает, и одновременно было наплевать на это. Натянул осенний шерстяной свитер, джинсы, накинул набок сумку, в которую положил недописанное письмо, книгу, денег на дорогу и ключи. Передо мной лежал трёхчасовой путь езды к ней. Она обещалась ждать меня в зале ожидания в половину первого.

Я вышел из квартиры, закрыл, спустился. На улице царил беспорядок, гниль. Тысячи серых затылков мелькали передо мной. Я двинулся. Наверное это будет по-настоящему одинокое странствие, происходящее всякое воображение, полёт к далёкой цели в абсолютной пустоте. Без надежды случайно встретить даже атом водорода. А каково это очутиться в бездне и верить всем сердцем, что ты приближаешься к тайнам Вселенной? Мысли очень часто и неясно терзали мой разум, но я даже был чуточку рад им, плохим и ничтожным. Дойдя до вокзала, находившегося рядом с моим домом я присел на скамью. У меня в кармане было ещё с десяток минут ожидания моего поезда. Придёт час, и расстояние между нами окажется таким большим, что мы уже не сможем ездить друг к другу на поезде. Теперь я конечно буду чуть сильнее ощущать одиночество. Достал вторую за день сигарету, но зажигалка отказывалась работать, проклятье, обойдусь. Оттянул левый рукав свитера, посмотрел на часы. Время шло очень медленно, будто оно завязло в самом густом болоте, и еле выбиралось из него. Я ждал очень долго. Наконец мой поезд прибыл, купив билет, принялся устраиваться по-удобнее, для меня в этой электричке было особое место, находящееся в четвёртом ряду, слева, у окна. За всё время езды тут, я постоянно сажусь на это место, помню, даже чиркал там что-то непонятное маркером, будучи совсем ещё непонятливым, когда меня выпустили из детского дома, в этот мир, полный ненависти и повседневности, стесняемых лишь одним -- любовью.

Три часа езды ради встречи, я готовился, собирался с мыслями, и боялся увидеть её другой, не такой, какой она была год тому назад. Мне было очень не очень хорошо и весело, я словно чувствовал глыбу у себя под сердцем, мешавшую мне быть. Когда живешь обычной жизнью, тоска пропитывает все: желтеющие страницы книг, зубную щетку в ванной, сообщения в мобильном телефоне, и даже этот мир, этот город, этих граждан.
У меня было чувство, что я хоть немного, но понимаю, почему Юля казалась не такой, как остальные, и в то же время я осознавал, что она никогда не посмотрит на меня так, как я о том мечтаю. Вот почему в тот день, когда мы виделись, я так ничего ей не сказал. Её взгляд будет всегда устремлён к чему-то далёкому, к чему-то, что выше меня. Я никогда не смогу дать ей то, чего он так жаждет. И всё-таки я знаю, что и завтра, и послезавтра, и всегда я буду любить её, что бы ни случилось. Постепенно я начинал теряться в своих мыслях, они подобно куче мусора сваливались на меня, и мне приходилось их всех обдумывать, чтобы подумать о чём-нибудь другом. Когда теряешься в своих мыслях, надо довериться своим инстинктам. Я попробовал заснуть. Проснулся от голоса водителя, приносившего свои извинения за остановку. Я поднял голову, мы сошли с рельса. Скорби было все больше и больше, я очень боялся, что опоздаю. Подойдя к водителю электрички, я спросил, сколько времени займёт всё это? Он с жалостью пожал плечами, что ж, подожду. Вышел в открытую дверь электрички, попросил у сидящего рядом лысого мужчины зажигалку, закурил. Мысли снова одолевали меня, и мозг, словно выдохшийся мотор, требовал переменки, отдыха; я ничего не мог с этим поделать.

Через год, после того, как я перестал учиться в Санкт-Петербурге, Юлю перевели в ту же. Мы тогда были совсем юными и беззаботными, и чаще бывали в библиотеке, чем торчали бессмысленно на улице. И конечно мы быстро подружились. По этой причине над нами иногда насмехались однокашники, но нас было двое, и, странные дела, мы уже не видели в их насмешках ничего ужасного. Мы влюбились. Затем я переехал в другой город, а она осталась доучиваться там, я был вынужден навещать её, был просто обязан. Динамики электрички что-то пикнули, я понял, что пора заходить -- мы снова на ходу. Натянув правый рукав, наблюдал уже десять часов, одиннадцать минут, как бы не опоздать, ведь ехать ещё очень долго. Я очень переживал, и чтобы не думать, снова прислонился к окну, подтянул воротник свитера ближе к лицу, и достал книгу. Читать и вникать одновременно не получалось. Слишком огромное количество мыслей разменивались в моей голове, но я продолжал читать эту уже явную бессмыслицу. Глаза закрывались, но мне не хотелось спать, я сдерживался. Дорого очень наскучила, за окном мелькали маленькие домишки, похожие на деревню, а вскоре и совсем одни леса и поля. Мне кажется, мы с Юлей думали и чувствовали во многом одинаково. Вчера я видел сон. Очень старый сон, снившийся мне уже давно. Во сне нам все еще по 17 лет. Вокруг огромная равнина, вся покрытая снегом. Далекие огни домов расплываются и тонут во тьме. Мы идем по ковру свежевыпавшего снега, не оставляя следов, идем и думаем. Однажды мы снова будем любоваться всем этим вместе. Ни она, ни я не сомневались в том, что все будет именно так. Мы ехали на север, к Петербургу, и окна вагона постепенно начинали запотевать, становилось холоднее. Я моргнул, и тут уже начал осыпываться снег, маленькими клеточками наполнявший земельный покров. У нас, на юге, было пока только прохладно, а тут уже совсем зима. Я мёрз, и прижимался к батарее, дарящей мне совсем лишь чуточку тепла. Проехав ещё с получаса я наблюдал уже сильный снегопад, но это влекло меня ещё сильнее, ведь и в тот раз мы виделись при такой же погоде. Я отложил книгу в сумку, прислонился к спинке сидения и читал наши с ней сообщения. Мурашки от ног до головы, вот что я чувствовал. Все эти годы я бежал вперёд, хотел обрести что-то важное, что-то недостижимое, и, кажется, в конце концов, остался ни с чем. Я не знал откуда вырвалась эта тревожная мысль, и боялся признаться себе, что это правда. Потом, я заметил, что день ото дня моё сердце ожесточается, а жить становится всё невыносимее. Однажды утром я с ужасом осознал то, что до сих пор не мог принять. Мне стало ясно, сколь многое я утратил. Я знал, что существует лекарство от всех болезней, и именно к нему я сейчас направляюсь.
 
 Громкий звук торможения по рельсам, удар о соседнее кресло. Что это? Все пассажиры, начиная от детей в соседнем ряду, заканчивая четырьмя ветеранами, все ударились, все были очень напуганы. В вагоне увиделась женщина-контролёр. "Сохраняйте спокойствие, произошло техническое недоразумение -- поезд ударился о кучу снега, навалившегося небом на рельсы." Что за чертовщина такая, почему Всевидящий не даёт так просто взять и встретится мне с Юлей, почему всё так? Я был уже зол, стрелка часов приближалась уже к обеду, а впереди ещё с полтора часа езды. Снова вышел, побродил по заснеженному полю, сел обратно. Я не знал чем себя занять, и прогонял ничтожные мысли. На счету моей сим-карты не было денег, чтобы написать ей смс, я знал, что она будет ждать меня до самого конца.

 Работники железной дороги быстро очистили снег, привели электричку в ход, и мы снова ехали. Я опять навалился на спинку своего кресла, и с хмурым и недовольным лицом продолжал путь. Я все перечитывал нашу с ней переписку, и понимал, что даже если мы обменяемся тысячами писем, наши сердца не станут ближе ни на сантиметр. Прошло полчаса,  и за окном вагона виднелся город. Санкт-Петербург, город, в котором я прожил 17 лет своей жизни, который был мне очень родным, которому я верил и доверял. Постепенно мы оказались в центре города, за окном уже виднелся вокзал, и моё сердце, казалось, вот вот выпрыгнет из меня. Я не знал, что я ей скажу. Электричка остановилась, я взял сумку, вышел, и начал взглядом выискивать Юлю. Вокруг кишит человеческая масса, а её все не видать. Я стоял уже в зале ожиданий, как увидел девушку, сидящую на скамье возле входа. В её руках было письмо, я помню его по её рассказам, это письмо она писала мне весь год, оно состояло из ста страниц, мы обменивались ими частенько, но это сложно было назвать традицией, или каким-нибудь синонимом этого слова. Я стоял от неё в двадцати метрах, просто стоял. Тут она подняла пустые глаза, которые опознав меня мгновенно загорелись и заблестели, она встала, я заметил, как из её глаз вытекает маленькая, но очень скорбная слезинка. Я жаждал обнять её, бросил свою сумку на пол и побежал к ней. Был бы у меня хвост, как у собаки, он, наверное, с шумом быстро завилял бы от радости. «Хорошо, я не собака», подумал с облегчением, и удивился, каким дураком нужно быть, чтобы такое подумать. Момент. Мы обнялись. Тут же услышался её до боли прекрасный голос: "И все же я буду тебя любить. Завтра и послезавтра. Мне надоело засыпать в слезах, думая о тебе." Из моего левого глаза побежала точно такая же слезинка, но я сдержал её. Если я промолчу сегодня, я никогда не смогу заставить себя признаться ей, и я сделал это. Она посмотрела на меня с нежной улыбкой, и мы соединились в одно целое, касаясь губами друг друга. Я не хотел её отпускать. В то мгновение я ясно ощутил, что значит вечность, что значит сердце, что значит душа. Я словно бы осознал все то, что со мной случилось за двадцать лет. Но мгновение прошло и мне стало невыносимо грустно. Её доброта, её душа, смогу ли я сберечь их? В праве ли я увлекать Юлю за собой? Ответов на эти вопросы я не знал. Я отчетливо понял только, что отныне мы с ней уже не сможем быть всегда вместе. Нас по прежнему ждала необозримая жизнь, перед нами раскинулась неизбежная равнина времени без конца и края.