Розовый цветок

Под моим окном рос да и теперь растёт розовый куст. Думаю, все такой видели: вроде шиповника, только цветы пушистее, душистее и белые. Нет, не белые, а… После болезни я как раз в первый раз оказалась на улице, всё вокруг почудилось в новинку – и трава, вся в мелких маргаритках, и кленовые листья где-то высоко, и мелкие камушки, ощущаемые сквозь подошву туфель, и розовый куст тоже и я впервые задумалась, какого же цвета его цветы.
А он как раз цвёл, весь мокрый после недавно пролившего дождя. Я подошла ближе, сунула нос в цветок, качавшийся прямо перед глазами – ничего не почувствовала, сунула в другой, уже тронутый подвяданием. Он пах нежностью – не нежно, а именно нежностью и ещё чем-то таким, навевающим мысли о могиле католического епископа – эти могилы обычны вдоль дорожки, ведущей в костёл и считаются чрезвычайно подходящим местом для признаний в любви и свадебных фотографий. Вобщем, цветок пах чудесно, соловей в начале июня пел не менее чудесно. Я пошла слушать соловья и кормить комаров обнажёнными по локоть руками, но роза не выходила у меня из головы и когда я через сорок минут возвращалась домой, пришлось сорвать её. Тот же самый, начавший увядать цветок. Он, оказывается, запомнил меня, потому что смотрел с большим достоинством, в котором читалась немая просьба забрать с собой, и веточка совсем не кололась, когда я прикасалась к ней пальцами.
Домой я его принесла в ладонях. Сахар, холодная вода, то ли маленький фужер, то ли большая рюмка – не разбираюсь, и табуретка, которую я двигала вперёд-назад по комнате, чтобы уберечь от лучей солнца и одновременно не вызвать недостаток света.
Через двое суток опал последний лепесток, в фужеробокале не пришлось вечером менять воду на свежую, а ночью тонкий аромат не окрашивал сны.
О чём я говорила с цветком – слишком лично не то что бумаги – для памяти, но вот краткий отрывок из одного разговора, ради которого я пишу всё это.
- Какого цвета ты, цветок? Я не слишком люблю белый,  но ты мне нравишься. И я вижу, что ты не бел.
- Я – то, что можно назвать кремовым с жёлтым – ясным днём, или с синим – прозрачным вечером – отливом. Я цвета сливок, в которые добавили полчайной ложки жёлтой гуаши и накапали розового масла. Иногда я кажусь светло-коричневым и только восприятие коричневого цвета в его тёмном древесном оттенке не даёт людям понять этого.
Я – цвета северного края неба перед началом заката на безоблачном небе за десять дней до  летнего солнцестояния, я цвета…
Далее пошли ещё более тонкие и верные определения, которые я, силясь запомнить приведённые здесь, не удержала в памяти.
Просить повторить было бы невежливым – цветок в основном слушал меня, а сам не был не особенно разговорчив. Временами, мне казалось, что он прямо жалеет о своей участи подобно ёлке из сказки Андерсена – думал, что здесь красиво и почёт, а оказалось –  хоть и так, но нету ни привольного воздуха, ни огромного, в два метра высоты куста, и время, отпущенное ему, сжимается до размеров точки.
На меня он глядел по-прежнему просительно, горько – и, не знаю уж, почему – сочувственно. Чтобы искупить свою вину перед ним, я решила написать всё это – что написано пером, то не вырубишь топором, как известно, и попробовать укоренить оставшийся после цветка черенок.
Написать – я написала.
Черенок укореню завтра.
Посмотрим, что будет.

09/06/2013