Шулик и Рухля

Шуликом в этих местах называют ястреба. Меня всегда смешило, что грозного хищника называют так фамильярно-картаво, Шулик. Он парит такой гордый, а ему кричат:
 - Цыплят высматриваешь? Ах ты шулик!
В то лето у нас стали пропадать цыплята.  И вороны таскали их, и шулики.   И мама сделала пугало.  Сначала она хотела изобразить себя.   Вот, типа, я тут стою на страже, ну-ка суньтесь, вороны.   Но вышло совсем непохоже.  Одетое в мамины старые халат и косынку , пугало  совершенно не походило на маму.
 - Ну да ничего, -  сказала мама – так даже лучше. Будет Рухля.
 Рухлей звали тётку маминой подруги детства. Это была  несчастная безумная старуха, вечно грязная и расчёрханная  – ещё долгое время после её смерти Рухлями в селе называли нерях.
Имя удивительно подошло пугалу. Особенно когда его слегка порастрепало ветром.
 - Киш! Киш! – заполошно махала Рухля рукавами – Киш мир ин тухес, шлимазлы!
На ворон это подействовало. Не думаю, что они так уж испугались, наверное просто оскорбились. 
А вот ястребу было плевать  на Рухлины оскорбления.  Он продолжал таскать цыплят. Тогда я решил Рухлю усовершенсвовать.   Привязал к её позвоночнику поперечную палку,  а на голову надел парик из мочалы и противогаз. Это был наивный ход, конечно, но, как ни странно, действенный. Шулик по-прежнему кружил над двором, но снизиться не решался.  Представляю, какая происходила в нём внутренняя борьба.  Стыдно владыке обозримых небес, обладателю стального клюва  и непобедимых когтей бояться какого-то чучела.  Он же почти орёл! Нельзя трусить! Надо камнем пасть, ухватить добычу и взмыть обратно в небо, демонически хохоча. Вот сейчас, сейчас он так и сделает!  Но нет… Мерзкая, липкая слабость сжимает ему  сердце. Отвратительный иррациональный страх.
По-правде сказать, я не могу его осуждать за это. Усовершенствованная Рухля стала воистину страшна. Никакого добродушно-глупого маханья.  Руки раскинуты в диком порыве объять весь белый свет – объять и поглотить, сделать неживым.   И жуткая, мёртвая противогазная морда, и сивые мочальные космы…
 Честное слово, я сам бы улетел, если б мог. Но не могу… Не дал крыльев Господь…  К  этой земле припечатан я судьбою, к жёлто-серому её суглинку, прошитому корнями трав.  И боюсь, что навсегда, навсегда.
 Правда, временами мне кажется, что раньше было по-другому. Ух, я тогда земли почти не касался. Парил высоко-высоко, гордый и хищный.
 - Эй, Шулик, пливет, блатан! – кричали мне снизу вороны.
 А я на них – ноль внимания. Летел себе, и всё.
Почему же теперь так? Что случилось со мною?