Можно ли судить меня по-человечески? Глава 2

Я  не замахивался писать роман и даже не повесть.  Просто мне хотелось вкратце пробежать по жизни моей жены от выхода за меня замуж до её кончины, причём безвременной. Это я подчёркиваю ещё раз.
Александр, он же Шурик вырос до первого класса. Наступили не очень радостные дни. Бабушки и дедушки у нас были, но они были очень далеко, жили своей жизнью и мы не собирались им её нарушать. Мы оба работали. Он же после школы был предоставлен самому себе. Все наши наставления гулять только во дворе он игнорировал не столько из строптивости характера, сколько из обыкновенного поведения мальчишки. Я рос в Ленинграде таким же. Мы приезжали с работы обычно вместе и пускались на его поиски. Это были подвалы, соседние дворы, кусты, ямы. Мы жили на краю северной части Волгограда и дальше начинался частный сектор. Сюда ходил только трамвай. Чаще мы его быстро находили грязного, голодного, сопливого и, конечно, никаких уроков не было сделано.
Жизнь повторялась вновь, но с той лишь разницей, что старшие дети не доставляли нам хлопот, они росли вместе. А этот был один и рос один. Старшие уже разъехались. Однажды осенью, уже было холодно, мы вернулись домой. У трамвайной остановки, где мы выходили, выкопали большую яму. Она была наполнена водой. Посреди этой поверхности плавала детская зимняя шапка. Мы похолодели от ужаса. Где его искать? Быстро темнело. Мы носились по дворам и кричали: «Шурик! Шурик!». Его нигде не было. Плавающая шапка сверлила мозг, но к счастью всё обошлось, он нашёлся и шапка была не его!
Люда по-прежнему мучилась со своей бедой, я не приставал к ней, т.к. понимал, что это было бесполезно. Жалко было её и себя.  Но ничего нельзя было поделать.  Женщину, как таковую, было искать негде, времена были не те, да и работали мы до шести вечера, нужно было готовить еду и делать уроки с нашим новым созданием: учиться в школе в третий раз.
Мне всегда нравилось учиться и, к своей гордости, я до сих пор многое помню из всех предметов наизусть. Мне в своё время институт давался очень легко. Меня учили в школах прекрасные учителя. Слава им! А в институте нас учили создатели фундоментальных наук: Шмаков- создатель телевидения, Фрадин-создатель теории антенн, Войшвилло – создатель низкочастотных усилителей. По их книгам учился весь мир. А мы сдавали им экзамены. У Людмилы были тоже великие люди- создатели телефонии и дальней связи. Сам профессор Шмаков принимал у меня защиту диплома,  ему было около девяноста лет.
Я пытался привить Шурику свою любовь к учению, но это с ним плохо получалось. Он рос каким-то самим по себе и со своим особым отношением ко всему и, в частности, к технике, особенно электронной.  В дальнейшем это определило его компьютерную судьбу.
Но ох был хилым и часто болел. Заболели глаза. Врачи сказали, чтобы мы менялись на город ближе к морю, иначе будет ему хуже.
В объявлении попался город Шяуляй(так пишется правильно его название) в Прибалтике. И мы еще с играющей в одном месте романтикой, бросились в обмен. И через несколько недель выходили ночью в этом городе из поезда и большим количеством сумок, чемоданов и тюков. Остальное ехало в двух контейнерах. Менялись не глядя. Назвали таксисту адрес и он на привёз, как потом оказалось в самый центр города. Утром я ахнул. Из окон был виде костёл в стиле позднего ренессанса(я уже увлекался несколько лет туризмом, сопровождая в Волгограде экскурсантов). Другие окна выходили на центральную пешеходную улицу. Её по утрам мыли с мылом. Она была из красивой брусчатки и состояла из маленьких магазинчиков и кафе и на земле и под землёй. Новый мир! Не  было очередей за пельменями и котлетами, где на человека давали десять котлет и пачку пельменей. Здесь этого не знали. Здесь было всё! Шёл одна тысяча девятьсот восемьдесят шестой год.  Моя страсть к учёбе сразу бросила меня на литовский язык. Шурик учил его в школе. Люда пыталась учиться со мной в университете по вечерам. У неё получалось плохо, у меня- блестяще! Через полтора года я уже свободно говорил на бытовом языке и принялся за язык телевидения, где работал в НИИ  телевидения. Люда устроилась на телефонной станции, где директором был её однокурсник. Меня очень уважали мои сотрудники. Все были литовцами и восхищались моими познаниями. Все с удовольствием исправляли мою речь по моей просьбе.
Жизнь пошла по новому руслу. Кроме основной работы я устроился в экскурсионное бюро и возил автобусы с экскурсантами из всего Союза. Я объездил всю Прибалтику, Калининград. Возил людей на концерты органа в Домский собор, в Юрмалу и Дзинтари, в Елгаву.  Позже я мог вести экскурсии на двух языках. В бюро приходили сотни писем с благодарностью. Этот кусок жизни остался самым светлым в моей дальнейшей жизни.
Врачи быстро определили болезнь Людмилы, но медицина ещё не была готова ей помочь. Нужен был лазер, который бы «заварил» бы её трещину. Но его не было… Всё продолжалось также.  Литовки – женщины мало симпатичные. Гораздо симпатичнее были мужчины.  С моим старанием учить язык, я как-то забылся об отсутствии у меня женщины и находил счастье в другом. В принципе, можно было найти женщину, если постараться. Но я тогда этого не делал, да и было некогда.
Шурик учился неплохо. Однако в школе проявлялся национализм. Его часто били мальчишки. Позже это стало проходить.
Мы объездили все райские уголки Литвы и Латвии. Это было незабываемо. И моя натянутость к Людмиле в Волгограде здесь как бы прошла. Я очень любил её и такую. Мы были счастливы, стоя на Куршской косе, откуда одновременно можно было видеть Балтийское море и Куршский залив.  Мы бродили босиком по холодным балтийским волнам и пригоршнями черпали янтарь. Он был мутный, необработанный. Но всё равно было приятно. Я обнимал её за плечи  и часто целовал. Она была прелестна в свои сорок лет. Когда я её фотографировал, то непременно делал акцент на её грудь.  Я просто не мог оторвать от неё  взгляда. Она оставалась стройной после рождения троих детей, без живота. Бёдра были красивые. Она похорошела. Появились знакомые русские. Мы ходили в гости. Я ходил в гости и к литовцами. Пели литовские песни и танцевали их танцы. Много помню и сейчас. Когда ты говоришь на языке страны, в которую приехал, то страна тебя понимает и приветствует и тебе комфортно и уютно среди этих людей. Они слышат твой акцент, но относятся с пониманием. Позже я усвоил акцент Нижней Литвы и слился с ними воедино.
Можно бесконечно описывать жизнь в Прибалтике. Но надвигался тысяча девятьсот девяностый год. Год, который начал ломать жизни людей, стран и народов.
Я не приветствовал этот год. Посреди шикарной жизни в Прибалтике это не лезло ни в какие ворота. Я понимаю, что мы – Россия построили им дороги, заводы, сделали им райскую жизнь. Себе же не сделали ничего! Мы- россияне не знаем до сих пор, что такое райская жизнь. И только сейчас, когда многие полетели отдыхать по всему свету, поняли, что есть на земле райская жизнь. Но тогда она была в Прибалтике. Начиналась «перестройка» - дурацкое слово! Никто ничего не перестраивал, а только ломал. Я не понимал Горбачёва и его длинные пустые речи, в которых не было никакой конкретики. Всё рушилось. Как можно было посреди налаженной, пусть во многом трудной жизни, ломать и её. Как можно к концу двадцатого века, победив фашизм, стать беднее бедных!
Как будто пришли солдаты и матросы из революции и «громили» всё. Но это уже были другие люди. Они грабили Россию беззастенчиво и безжалостно. Правительства настоящего не было. Что-то и кто-то выдавал, потом трудное слово ГКЧП! Зачем? От кого. Почему танки в Москве, в Вильнюсе, Тбилиси? Уходил Горбачёв, приходила эпоха Ельцина.  Страна разорялась. А ведь мы были первыми в космосе!
Мы уехали из Литвы. Нам повезло.  Но другая, страшная жизнь наступала и была ещё худшей, чем когда мы уезжали в Литву. Все ехали в Москву за колбасой, туалетной бумагой. Карточки, визитки! Ужас, сейчас это вспоминать! Почему нужно было через это проходить?  Почему нужно всё было покупать на рынках, как когда-то в двадцатые годы? Кто автор этого сценария для нашей страны? Я многое знаю и здесь не место это раскрывать, да и не о том я пишу. Но считаю эти годы позором моей страны. Мы ведь жили не так уж и плохо.