Старатель. влюбленным и казакам...

СТАРАТЕЛЬ

... В состоянии влюбленности,  температура мозга человека, особенно юного, существенно повышается, подталкивая его, тем самым, на свершение иррациональных, а зачастую и трагических поступков.
«Игры мозга» Курт Флеминг   

В дождливый, августовский день, когда люди, нелепо взмахивая фалдами плащей и покачиваясь на парашютах зонтиков, казалось, согласились и полетели вслед за листьями в осень, в небольшом сквере Якиманки быстро, как на дуэль, шли друг-другу навстречу двое: невысокого, но спортивного вида парень лет 18-ти, скуластый, ясноглазый, под мокрой, светлой шевелюрой,  и броской наружности девушка на высоких каблуках и острым взглядом кассирши банка, или работника таможни.
У парня, видно, сдали нервы, так как еще метров с десяти он срывающимся голосом крикнул:
-  Последний раз тебя спрашиваю, Лиза, пойдешь за меня замуж?!
Та холодно ответила:
-  Конечно нет, Коля, кстати, ты мог бы для начала поздороваться.
-  Прости. Так это что конец?..
-  Конечно! А что ты можешь мне предложить? Продолжение голодного детства по коммуналкам как с моей бессеребреницей мамой, или уже купил квартиру, машину и дачу?
-  Пока нет...
-  Да и, вообще, ты, Коленька, моложе меня аж на два года!
-  Ерунда какая...
-  Может, но мозгов-то нету, мог бы и в ресторан пригласить ради такого случая!
Щеки парня вспыхнули:
-  У меня с собой только триста...
-  Ха-ха-ха! Да мне хватит и тридцати, но тысяч, и желательно в долларах! Прощай, жених.
-  Я ведь люблю тебя...
-  Ага!
Ветер, вдруг, вывернул наизнанку ее зонтик, она зло швырнула его в кусты и быстро зацокала к выходу. Николай пошел, было, следом, но Лиза тормознула такси и укатила.
Все произошло столь быстро и трагично, что парень застыл телом и душой, темнея голубыми глазами от горя и зависшей над городом чернильной тучи. Прошло минут пять... Потом небо опрокинуло ушат такой холодной воды, что Николай дрогнул всем телом и, будто слепой, пошел через дорогу, не обращая внимания на ругань водителей и гудки объезжавших его машин.
Дрожа, шепча почему-то: «Шагане, ты моя Шагане...», под кастаньетную дробь собственных зубов, он остановился на миг под дырявым козырьком какого-то магазина, как под водосточной трубой и, совсем промокнув, рванул на себя дверь.
     Николай оказался в букинистической лавке. Желтолицая, высушенная, как древний фолиант, хозяйка, сморщилась было от вида юноши, но вспомнив об обязанностях, зашелестела про его интересное лицо, предлагая немедленно что-нибудь купить, например «Энцикопедию кино» 50-х годов издания, за жалкие 10 тысяч рублей. Николай, едва понимая, о чем она говорит и продолжая зябнуть от холода и пережитого, отказался. Тогда тетка потребовала хоть что-то приобрести раз пришел – тут, мол, не сушилка, не забегаловка! Он схватил первую попавшую брошюрку, с такой же желтой обложкой как физиономия тетки, расплатился и помчался домой.
Быстро переодевшись в спортивный костюм, Николай поставил чайник, кинулся в комнату и замолотил руками и ногами по старой, неоднократно штопанной боксерской груше, кляня себя за вечную вспыльчивость, неумение общаться с женщинами и глубо скрываемую даже от себя, слабость характера. Озноб, как столбик термометра, полз вверх! Тогда Николай принял горячий душ, выпил чай с медом, бросился в кровать, укутался одеялом и тут заметил пакет из букиниста. Он вынул брошюру «Старатели Забайкалья» и вздрогнув от какого-то неясного предчувствия, сначала полистал, а потом начал жадно читать содержимое...
***   
На следующий день он уже садился в поезд Москва-Чита, экипированный раздутым рюкзаком, старой палаткой и спинингом. Николай, в итоге, был даже благодарен Лизе за жесткую беседу и абсолютно не поверил в окончательный распад их отношений. Он ехал по золото, чтобы враз решить проблемы быта. Она еще будет им гордиться, красавица-жена недалекого будущего!
Поезд бросился по клавиатуре рельс в полную оптимизма сифмонию будущего,
Николай по-хозяйски расположился в купе и, конечно же, ему попались замечательные попутчики, бородатые добряки с водкой и рассказами про суровую таежную жизнь. Он, кстати, был с ними тоже общителен и откровенен. Мужики, сердечно сочувствуя его любовной драме, прятали повлажневшие от слез глаза, горько качали поседевшими главами, а ночью исчезли, прихватив куртку, деньги и спининг. Николай был шокирован происшедшим. Ну, надо же! За какие-то пару дней столько огорчений! Что делать, всплакнуть, вернуться, или кинуться к проводнику и заявить на грабителей? Последне его рассмешило: – коррупция, Коля, - сказал он себе, – глупо! Сам дурак, как говорится, да и рожа у кондуктора пиратская, мог бы сразу понять, что тут криминал. Ну, да ладно – молод, глуп, доверчив. Он снова рассмеялся, сунул руки в карманы джинс и, вдруг, обнаружил пятерку, сдачу с билета. Ха! Смело воскликнул он себе, или судьбе, заказал чаю, печенья и, завтракая, пришел к философскому выводу – путь к богатству начался правильно, с потерь.
***
Чита встретила его ветром, пылью и голодом. Он, в раздумьи, дошел до центра, затем спросил  седого горожанина, как проехать к реке, сел в автобус, ныряя по волнам, переправился «трамвайчиком» на другой берег и, довольно скоро наловив на самодельную удочку рыбы, вкусно поужинал у веселого костерка.
Ночью к его палатке пришли пятеро местных пацанов. От крика: «Выходи, иностранец!», он проснулся и удивленно откинул полог. Перед ним, грозно похрустывая пальцами, стояли подвыпившие сельчане, а старший, здоровяк лет 25-ти, без лишних слов и приветствий, предложил драться как в фильме «Бойцовский клуб» с Брэт Питом, но на деньги, иначе... Николай мельком глянул на жаждущих битвы, понял, что без некой «пошлины» с деревенской таможней ему не разойтись и  согласился. Правда, объявил, что биться будет за гораздо большую ставку, прикидывая, что тогда сможет купить необходимое старателю и добраться, наконец, до цели путешествия - златоносной реки «Наталки», впадающей в более крупную «Томчак». В брошюрке ведь было ясно сказано, что место их слияния изобилует золотым песком и «Тараканами», т.е., мелкими самородками. Ну, что же, тогда в бой! 
Противник Николая был выше и крупнее его, но с боксом был явно не знаком. Тем не менее, «иностранец» доставил удовольствие местным и ему, пропустив несколько безобидных ударов. Он падал, а в конце схватки скрыл свой встречный в челюсть, замаскировав победу под нечаянную. Пацаны остались довольными, они тут же перезнакомились, а боец Сема, добряк и браконьер, честно рассчитался с Николаем. Потом они пили мировую с чаем и водкой и он врал деревенским, что едет на Тенькинский прииск повидать деда, оставшегося там на вольное поселение после окончания долгого срока. За что дед сидел, Николай якобы  не знал, Сема предположил – браконьерство, но его осмеяли и сошлись на политике. Пацаны душевно отнеслись к его желанию повидать старика, наперебой советовали добираться сначала поездом, потом лететь вертолетом с геологами, мол, пилоты на водку падкие, а рублями доплатит за закусь, а также упреждали, что коль не застанет деда, - тикать не медля! Потому как сейчас в тайге лафа, нет ни мошки, ни зверья голодного, а вот если снег падет – хана! - Зимовать придется и «пахать на дядю» с прииска. Затем они складно спели «Бродяга к Байкалу подходит.., Каким ты был, таким ты и остался», а на заре распрощались.
***
Все сладилось, как пацаны и советовали. Николай купил самые необходимые вещи: топор, спички, котелок, большой охотничий нож, железный совок, сало, муку, соль и гвоздей. Затем, от станции «Бориска», названного в честь первого старателя найденного в тайге мертвым, но с мешочком самородков, долетел вертолетом до геологической базы и углубился в тайгу. Он ориентировался по карте, направляясь к так называемым златоносным «сундукам, карманам, или щеткам» реки Наталки.      
Переваливая через гряду породы, Наталка щедро засыпала ее пазухи золотым песком и это было написано к брошюрке «Старатели Забайкалья».
Шел Николай ходко, весь день, помня наказ уйти до снегов. Второй и третий день он так же не терял скорости, но к ночи, едва натянув палатку, пожевал сало с остатками хлеба, попил из ручья и, не разводя костра, рухнул спать.
То, что он увидел, пробудившись от рева, сковало и тело и сознание ужасом. Огромный медведь, сорвав палатку, наклонялся над ним, как снежный человек, катая его в спальном мешке лапой и одновременно дожирая сало. Зловоние, исходившее от зверя, заставило Николая задержать дыханье, а страх - закрыть глаза. Так продолжалось минут пять... Сравнить подобное с чем-то уже пройденным в жизни ему не удавалось, разве что волочение за лошадью, но это было в детстве – кобылка чего-то испугалась, прыгнула в сторону, семилетний Коленька выпал из седла, застряв ногою в стремени, но через сотню метров трусиха встала дрожа всем телом и умудрившись не причинить мальчонке никого вреда, а тут!..
 Наконец, искромсав мешок когтями и вдоволь накрутив бездыханое тело, медведь потерял к нему интерес и начал, очевидно, рвать рюкзак. Потом, вдруг, рявкнул коротко, страшно, будто подавая кому-то сигнал, Николай инстинктивно открыл глаза и поразился!.. Луна ярко осветила двухметрового бородача, который всадил копье в спину медведя, заставив того подняться от боли на задние лапы. Расчет был верен – мужик набросил, как лассо, мешок на голову Хозяина тайги, поднырнул под него, вспорол живот огромным тесаком, ухватил Николая и поволок вниз к реке. Медведь ревел, пытаясь сдернуть холстину, раскачиваясь, шел следом, затем полз на заду, почему-то выматывая из собственного нутра, кишки.
Наконец его скрутила конвульсия, а бородач, зайдя со спины, добил зверя ударом ножа в глаз. И все!.. Ни выстрела, ни собак, ни охотничьих рожков.
Только теперь Николай осознал, что даже не попытался за все это время выбраться из остатков спального мешка.
***
... Потом они ужинали со спасителем, вареным медвежьим мясом, обильно запивая чаем. Николай все лопотал слова благодарности, затем чуток успокоился и спросил молчаливого дядьку, как зовут?.. На что тот неуверенно ответил: - «Сентябрь, думаю»... Николай не удивился, тоже представился, прилег у костра и от пережитого, тяжеленной для желудка пищи, неожиданно заснул.
Когда горе-старатель вновь проснулся, «Сентябрь» сидел спиной к сосенке, руки его были крепко скручены ремнем, во рту кляп, трое детин сдирали с медведя шкуру, а четвертый, в засаленной телогрейке и черной фуражке, сидел рядом с Николаем, поигрывая охотничьим ножом. Заметив, что тот проснулся, спросил: откуда, по золотишко ли пришел? Николай ответил да, мол, жениться надо и что он москвич. «Сентябрь» замычал и задергался, услышав эти откровения, но человек в телогрейке «успокоил» бородача, дескать охотниками  займется позже...
Этот Главный, как понял Николай, ухмыльнулся чему-то, отодвинулся от него к костру и положил на угли лезвие ножа... Воцарилась, вдруг, тишина, а потом его сотоварищи сели кругом на корточки, он объяснил им, что Коля моет золотишко на его територии, а значит – вор! Мужики согласно закивали, «Сентябрь» же, снова задергался, замычал, а дальше все произошло молниеносно – Главарь схватил Николая за руку и отсек ножом левую кисть. Боли он не почувствовал, но когда тот прижег рану пылающей головней, дико вскрикнул и впал в беспамятство.
... Далее ему виделось, как он танцует с Лизой вальс на цветущей поляне и на головке ее фата, он же при бабочке и в смокинге, а очнулся жених от толчка - его, привязанного за пояс животом вниз к коряге, заносила в протоку, златоносная река Наталка. Сознание, впрочем, вернулось ненадолго. Коряга застряла на мелководье, Николай увидел дно, усыпанное мелкими самородками, улыбнулся, протянул правую руку, собрал горсть, крепко зажал в кулак, удивленно глянул на свою кровоточащую культяпку и вновь погрузился в темноту.
***
А из нее вернули боль и пламя костра. Руку его врачевал «Сентябрь», замазывая обрубок травяным месивом и красной глиной. Николай спросил убил ли тот бандитов, но дядька ответил, что усыпил.... Потом, дескать, он бежал за Колей вдоль берега, пытаясь выловить, ан течение на этом участке слишком быстрое...
Пылали и рука и голова, но гнев жег сильней! Николай забормотал о том, как испугался медведя, как найдет Главаря и забьет насмерть одной правой, а лекарь сильно нажал пальцем на какую-то точку его лба и далее...
Далее падал снег, а «Сентябрь» подтаскивал его на волокуше к полуразрушенной зимовке. Николай удивился, попытался встать, но тут же пал носом в сугроб. Дядька рассмеялся радостно, взвалил его на спину и внес внутрь избушки. Скоро задымила «буржуйка» сделанная из железной бочки, зашипел в дверце мясной шашлык и вокруг, в душе стало тепло и спокойно.
***
Прошло несколько дней. Рука заживала, сердце кровоточило - отказ Лиды, а теперь еще и инвалидность... Хотя по-прежнему  снились розовые сны их семейного счастья, верилось в подобное будущее уже с трудом.  На груди он, все же, бережно носил пяток самородков в мешочке на сыромятном шнурке, отданых «Ноябрем», так теперь звал он спасителя, а тот учил Николая стрелять с одной руки, подарив винтовку Главаря-садиста. Все это стало повседневным бытом и его надо было принять, поверить, как в некий фатум, или даже в компьютерную игру, но подобные обманки оказались не для души. Она жила другой жизнью, - горевала и кручинилась, как при потере самого дорогого, близкого человека. Николай, с трудом сдерживал в себе эту боль от взрыва бывшей и такой гармоничной вселенной, как мог скрывал тяжкие чувства от нового друга и спасителя, но эти внутренние страдания все же довели его...
     Однажды, охотясь с Ноябрем на кабана, он неожиданно встретился со зверем глазами, выхватил нож и пошел на него, обрекая себя на верную смерть. Ему показалось в тот миг, что именно это клыкастое чудище повинно во всем происшедшим с ним, что схватка вернет равновесие души и целого Мира!
     Только пуля «Ноября» вновь спасла ему жизнь. Тот подбежал к рухнувшему в метре от парня кабану, добил выстрелом в ухо и взревел на Николая медведем:
- Ах, щенок, «таежные волки» отхватили тебе одну лапу так ты и ощерился?! Попер под вонючего вепря кости сложить и душу бессметрную опоганить? 
Николай огрызнулся:
- Я привык к поединкам, папаша!
У Ноября аж дыхание на миг перехватило от ярости:
- Брэшешь! Ныне ты из-за бабы пошел и не силой мериться, а супротив Бога! Она, вишь ли, не любит... Скрепи сердце и добейся, а коль не осилишь по хорошему, укради, как я и делов-то куча! А то, накось, на царскую охоту стреканул! Да знаешь ли ты сколь того кабана гоняли и ранили, шоб самодержец храбрость свою показал? – Часами! Его потом не токмо ножом, а пинком добить можно было. И, вообще, аль ты ведаешь свою миссию на земле? Ась?..
Николай понурясь молчал. Ноябрь смягчился, заговорил спокойно, желая донести слова до самого сердца:
-  Тота! Она, миссия, мабуть, так сокрыта от всех до часу, что и пытать судьбу не моги, все одно она произойдет, как свыше прописано. 
     И много еще говорил парню мудрый отшельник, но Николай его так и не услышал...
Когда через неделю их обложили в избушке настоящие волки, покушаясь на мясные запасы, он снова выскочил с ножом в уцелевшей руке, желая все же погибнуть, чтобы не слушать более никого и не задумываться о высших, недоступных материях!
     На него тут же, огромными скачками пошел вожак стаи и через миг все было бы кончено, но Ноябрь опередил его. Старик выбежал следом за Николаем и стреляя с двух рук, убил волка в прыжке. Еще трое легли в снег, кровавя его, рыча от ярости, боли и голода, остальные отступили. Ноябрь вмиг воспользовался этим, едва успев затащить обратно сопротивляющегося, вопящего от ярости и горя парня.
Потом, когда Николай очнулся от своего очередного приступа безумия, он, вдруг, столь ясно осознал, как предательски подверг смертельной опасности другого человека, что зарыдал как ребенок, бросившись на колени, прося прощения и обещая никогда!... Ноябрь оборвал его, сунув в руки винтовку и жестко крикнул:
-  Будя, стреляй, сейчас опять пойдут!
Волки стали буквально бросаться на ставни и двери, пытаясь вломиться в дряхлую зимовку. Это было страшно... Однако, на Николая вдруг лавиной, сошло такое холодное спокойствие разумного сумасшедствия если, конечно, и такое существует в природе, что он стал неспешно и тщательно целиться, стреляя предельно метко. Вдвоем, они уложили еще четверых, а остатки стаи ушли.
При утреннем осмотре, трое из убитых ими, оказались одичавшими собаками. Ноябрь, более не дивился поведению зверья при нападении:
-  Вот так-то... Изгнали людишки своих верных четвероногих друзей из дома, бросили, а они к волкам переметнулись от безысходу и мстили, да еще и обученность пользовали. Это ж надо так шарахаться на окна!..
Повторная попытка Николая свести счеты с жизнью, не прошла для охотника даром. До самого вечера Ноябрь бродил по двору, как потерянный, что-то бормоча и опасливо поглядывая на огромную, окровавленную пасть вожака. В сумерках, он вошел в дом, задумчиво погрыз сухарь и молча, не раздеваясь растянулся на лежанке. Николай заткнул выбитую из окон слюду, жарко натопил печь, долго сидел пред ней, как-то настороженно глядя на огонь и ругая себя последними словами.
Ночью он слышал, как охотник шептал, что приходила стая по его грешную душу... Бородач долго молился в углу, а как посветлело за щербатыми ставнями, не выскочил, как обычно, «погреться снежком», растирая затекшее за ночь тело, а тихо беседуя сам с собой, остался лежать в зимовке, кутаясь в тулуп.
     Прошло еще несколько дней. Николай пытался заговаривать со стариком, но тот упорно отмалчивался. Это сильно печалило парня. Он тоже замкнулся и оставил Ноября в покое – кто его отшельника знает, может так надо, а может необходимость старческая... 
Занялся он хозяйством: снял с волков шкуры, неумело, с толстым слоем еще сохранившегося жира, опасаясь продырявить трофеи, заново навесил сорванные с кожанных петель ставни, смиренно готовил ужины и обеды, но охотник почти всегда отказывался от еды. Николай во всем винил себя, а когда Ноябрь запылал жаром, перестал вставать с лежанки даже по нужде, и вовсе сник. Спасителя его одолела трясучка, иссушая тело и мучая душу.
Николай ухаживал за ним, кляня себя последними словами: выкладывал на груди его кусочки подогретого кабаньего сала, протирал тело настойкой крапивы и зверобоя, а еще много работал, в одиночку, латая обветшалый домишко и готовясь к долгой зиме. Он колол дрова, собирал хворост, пристрелил забредшего в низину и, видимо, той же стаей смертельно раненного лося. 
    Ноябрь таял на глазах. Он все чаще впадал в бредовое состояние, звал то ли родственников, то ли станичников, отказывался даже пить, а очнулся вмиг! Просто спустил ноги с кровати, качнулся, пал, правда, тут же на подушки, но затем опять присел и уже не ложился, жадно поглощая целебный бульон из рук Николая.
За всеми этими событиями, как-то померкла прежняя жизнь и парень просто гнал все реже возникающие вопросы: «Нужен ли он любимой таким вот, покалеченным? Как жить дальше?..» К тому же, пришла весна и Жизнь снова и мощно заявила о Вечности!
Бородач «Апрель» выздоровел! Он стал много беседовать с Николаем о тайге, о жизни и, в частности, рассказал ему об истории края: 
-  Ты же, Коля, небось даже и не догадываешься в какой волшебной стране оказался! Тута чего только не произошло за последние веков эдак восемь, о раньшем не ведаю, врать не стану. Но знашь ли ты, что наши погранпосты появились в Даурии, (так звали Забайкалье местные аборигены), лишь в 17-ом веке и то были казаки Ермака, то бишь дальние мои сродственники.
Апрель гордо выпрямился, задрал вверх бороду важно поглаживая ее, но потом чуток сник, очевидно вспомнив, что сам-то он казаком был никудышным, хотя рассказ не прервал: 
-  А досель, тут, кубыть, правил жестокий Чингиз-хан и все его отродье. И, мол, отсюда посылал он орду на Матушку-Русь и побил он нашего люда, а уж сколь в полоне держал и сказать не можно. Одно имя ему – Тать! Щас во все это уже не верят, а я не знаю... Но важно другое - старатели и тогда уже золотишко мыли иль копали, так как натыкался я пару раз на странные шахты, совсем примитивные. А ведь считается, что все началось тут недавно, с найденого в тайге погибшего старателя Бориски с самородками за пазухой и мешочком драгоценого песка, что доказывало наличие в Забакайкалье золота. Уф!.. А хошь легенду якутскую расскажу? А то ты как-то загрустил...
-  Я?!
Николай было возмутился, но тот его прервал:
-  Ладно, ладно, шучу - вижу интересуешься...
Он бросился, вдруг, плясать вокруг печки, взывая и закатывая глаза, как шаман, но быстро устал, рассмеялся и, чуток отдышавшись, перешел от танца к легенде:
- Так вот, Коля, сказывают, что якобы, устал однажды Создатель, сотворяя для нас земные блага, прилег на облако и залюбовался красавицей Сибирью, а тут – тю!.. Пала с руки его варежка, а из нее посыпались драгоценности на благославенную нашу таежную землю! А Господь, сделал вид, что не заметил и вот так появились здесь нефть, золото и газ, а уж алмазов всяких вовсе не счесть!
     Николай слушал все это жадно, как дитя сказки, дивился и недоумевал, как это раньше его не интересовала история необъятной Родины? 
Шло время. Они часто охотились, топоча по сугробам в плетеных коротких следнях-лыжах и мир вокруг и в душе ярко воссиял, заблестел, заискрился инеем на лапах кедрача. Небо, солнце, мороз, даже петельки заячьих следов на снегу казались важней и интересней прошлого. О будущем Николай старался не думать, а если случалось, тут же обметал, как валенки веником при входе в зимовку.
Итак, прежние раны рубцевались быстро и, вдруг, на тебе!.. Старик снова занемог в одночасье. Он рухнул на лежанку обновленной избушки и задышал хрипло, тоскливо... На этот раз мучал не жар - Апрель будто иссякал, как древний источник. Он вмиг состарился лет на двадцать и стал бледным, бледным...
Как ни старался Николай пробудить в нем жажду к жизни, ответными рассказами о красавице Москве, златых куполах ее церквей, многолюдных улицах и проспектах, Апрель не реагировал. Он будто отсутствовал, пребывая в ином временном измерении. Не удалось вернуть его оттуда и через плотские радости. Мороженная, кислая рябина прежде любимая им, аппетитные кусочки мяса, не помогали  – жизнь покидала старика.   
     Однажды утром, он слабым, но чистым от хрипа и боли голосом попросил переодеть его в свежее белье. Николай дрогнул от дурного предчувствия, но виду не подал и смиренно повиновался.
Потом Апрель долго молчал, щупая колючий лен рубахи, глядя в потолок и шепча молитвы, затем задал вопрос:
-  Крещен ли ты, Николай?
-  Да.
-  Любо. А кем?
-  Бабушкой.
-  Ладно... Тогда не откажи, сынок, исповедай по-христиански.
Николай испугался, как в детстве, когда над умершим отцом завопили приглашенные плакальщицы:
-  Не спешил бы ты...
-  А меня об том не спрашивают. Готов?
-  Г- готов...
Николай присел рядом и выслушал старика:
-  В миру меня звали Вячеславом. А каюсь я, Коля, в том, что будучи по рождению из сибирских казаков, должон был блюсти хозяйство, род продлить, почти вырезанный красными в 20-х годах за верность престолу, но выказал пред батькой и мамой полное слабоумие, такмо рано убег из дому. Вместо тяжких работ хлебороба и ухода за скотиной, гулял я и бродяжничал по приискам, мыл золотишко на какую-то придуманную, сладкую жизнь, но состояния не скопил, а суть свою истощил!..
И вот однажды, так как лукавый таких как я блюдет и кохает на погибель, встренул он меня с таким же непростым человечком. Помню, с большого похмелья вошел я в пивнушку, а там одиноко хохлилсяся над стойкой пожилой, но крепкий еще старик. Гляжу, а пред ним ни закуски, ни выпитой кружки! Ну, я, конечно, расщедрился, угостил, хотел погутарить за жизнь, а он не стал – расплатился со мной  «тараканом», т.е., самородком и довольно крупным. Я наотрез отказался, быстро прикрыв золотишко пустой солонкой, мол опасно это, но старик выложил второй, попросив лишь об одном – загнать с ним кабана, что раззоряет его хозяйство и чуть не запорол его самого. Тут он даже обнажил шею, затем обезображенную шрамами руку.
     Апрель перевел дыхание, задумался, потирая иссушенной рукой лоб и тихо продолжил:
-  Зараз меня жадность и подстерегла, Николай! Мало того, что я никогда не ходил на вепря, так старик выложил и третий кусок драгоценного металла. Мне  бы отказаться, ан согласился. А почему не рискнуть, думаю, аль я не казак? К тому же, дело-то было не хлопотное - залечь за огромным валуном и подстраховать охотника в случае если кабан опять уйдет от  него каменной грядой, а зверь, кубыть, всегда так и поступал, будто знал, что деду не под силу бегать вследки средь булыганов. Так вот, коли прыгнет с камня кабан, мне надо пальнуть и бежать вдогон, а если промашка выйдет, - старик, мол, все одно обойдет его ложбиной и добьет. На том и порешили.
Долго караулил я с гладкоствольным ружьем такого калибра, что им не только вепря, но и медведя  уложить бы можно, а перед зорькой малость вздремнул. Проснулся, правда, вмиг, лишь услыхал топот и метнулось надо мной темное тело – я выстрелил! А потом еще пару раз...
     Голос Апреля совсем ослаб и Николай склонился над ним горюя, но не решаясь пропустить ни слова:
-  Оказалось, убил я, Коля, не зверя, а деда – так он решил уйти из жизни... Повесил, то есть, самоубивец, на меня и свой и мой грех!
      С тех пор, перестал я лотошничать по рекам - мыть золотишко, бросил и копать проклятое, а вернулся домой. Родителей уже не было. Курень наш просел, как старый мухомор и даже пару ставен отвалились с глаз его. И такая взяла меня тоска, так заныло под сердцем, что я впервые понял – там совесть и лежит, ждет пока человек очнется от соблазнов зряшных. Плакал я, помню, на осиротелом, полуразрушенном базу, чисто дитя и будто что-то вышло из меня вместе со слезьми... Пакость человеческая, что ли? А в мозгах прояснилось чето, правда, пока не очень мною сознаваемое... Однако ж полегчало. Встряхнулся я как при езде охлюпкой, то бишь без седла. Помянул батьку да маму с соседями и навсегда ушел в тайгу.
Осталась в поселении, полюбовница моя краденная, не женился я на ней – порченой оказалась. По глупости разбираться не стал – кинул. Н-да... А она на свой хутор не вернулась, -развалюху пустую заняла и осталась. Цепкой баба оказалась! Потом узнал – быстро она приплодом нажилась – подгуляла с горя. Эх, злодей я, Коля! Казачонка родила она беленького, беленького, как ты, но об таком как я и она жалиться-кручиниться не стала! Жаль... Судьбы их не ведаю, да и к чему? Свои теперь пути у них. И вот когда потерял я, Николай, самых близких, сломились корни мои,  почувствовал, иль придумал покаяние себе - мыть снова золото и прятать, чтобы не доставалось худым людям, таким что над тобой надругались, а места где закапывал, приказывал себе забыть!
Недалеко от зимовки, вдруг с дуру, иль со слепу ухнул филин. Апрель насторожился, быстро, быстро и почти безвучно трижды прочел: «Отче наш...» Потом слепо глянул на Николая будто вылянившими глазами и печально произнес:
-  Силы мои, сынок, кончаются... Об одном душевно прошу - отпусти мне ту жадность, что довела до греха - сиречь золото убиенного старца...
Он с трудом снял с шеи мешочек:
-  Употреби это золото на чистое дело - отмой, так сказать от пакости, бо слыхал я тогда у костра, средь бандитов, да и опосля в бреду твоем, что приехал ты, паря, из-за любви, старателем разжиться...
Николай, крепко сжал его сухую руку, с трудом сдерживал слезы:
-  Да блажь это детская, не уходи, дяденька, поживи, я же без тебя от волков не отобьюсь, силки на зайца не поставлю правильно...
-  Не об том ты, сынок! Вот мать и батька твои живы?
-  Нет.
-  Это как же?
-  Погибли. Несчастный случай на работе, физиками они были.
-  А... Ну, тогда ты мне, Коля, верный сын на сей последний час и слухаться должен батьку и прощать...
Апрель, вдруг, замолчал, подвернул под руку голову, как подбитая птица кроется крылом, и кому-то заулыбался, стоящему в углу и видимому лишь ему одному... 
     Николай не пытался более с ним заговаривать, иль тормошить за плечо, понимая, что все это уже бесполезно. Слезы катились по юношескому лицу и, что удивительно, редкие, но очень крупные. Он светло подумал, а не выходит и из него, что-то совсем ненужное человеку? Затем открыл им ладони и стряхивал на пол, будто кипяток, или капли ртути.
     К ночи Апрелю стало совсем плохо. Умирающий захрипел и в перерывах меж этими страшными неземными звуками, торопился, предупреждал:
-  Не меняй в ближних поселках золото, а то живым Коленька не уйдешь, да уж теперь, в поездах не откровенничай с лиходеями...
Николай поразился, что последние мысли старика и впрямь были отцовскими:
-  Обещаю, батя.
Лицо того запламенело на миг, будто последняя вспышка догоревшего костра, Апрель улыбнулся гордо и прошептал:
-  А что еще нужно казаку в послед миг? Уж коль не съездил на Соловки, как деды-прадеды на покаяние, так сын проводит и слезу прольет!
У Николая перехватило дыхание от ответственности, величия и простоты происходящего:
-  Прощен раб Божий Вячеслав!
Вмиг осипшим голосом произнес он и трижды перекрестил Апреля.
Тот снова улыбнулся, сладко зевнул, или вздохнул и вытянулся струной. Скоро он, безвестный Миру, но так много давший другому человеку, отошел...
Николая при этом, вдруг, согнуло пополам, как от резкой боли в животе – даренные самородки оказались столь тяжелыми, что он снял с шеи мешочек дивясь и крестясь, а потом долго молился своими и слышанными от старика словами, а так же целыми пассажами из писания. Полегчало...  Пришла мысль, о том, как нечаянно и сильно довелось ему разбогатеть. Она, впрочем, не принесла ему никакой радости – дороже и тяжелей всякого золота оказалась невосполнимая утрата...
Он похоронил учителя, спасителя и казацкого своего батьку недалеко от зимовки. Копал глубоко, от зверья, от людей. Ладно срубил и поставил над могилой крест, вырезал на нем: «Христианин Вячеслав», примерную дату ухода, снова помолился, как знал, оплакал бурно, навзрыд и с первым теплом ушел к реке Наталке.               
 ***
Из тайги и поселений он выбрался к станции довольно легко, а вот стычки с каталами и грабителями в поезде не избежал. Еще на пероне он услышал непонятную фразу: - «форма № 36», брошенную тремя крепкими парнями проводнику и прошедшими без билета, а уж в купе...
Они пришли вечером и предложили его попутчикам сыграть в картишки – хоть в «дурака», хоть в «преферанс», мол скука! Те отказались, но гости выставили водку, икорку и т.п., - игра началась. На покалеченного пацана они не обратили внимания. Николай залез на верхнюю полку и украдкой, с болью, наблюдал за ловкостью шулеров и азартом, запылавшим в глазах простаков. Конечно, им всем поначалу фартило, ставки росли, но ночью, двое проигрались, отдали золотой песок и деньги, а третий отказался, пригрозив милицией. Бандиты начали его бить, Николай спрыгнул и заступился, нокаутировав двоих, третий же выхватил бритву, а Николай нож и пошла гулять по коридору резня!
Из других купе выбежали еще двое с бритвами, погнали его к тамбуру, полосонули по культяпке, он ранил двоих, а с третьим вылетел из поезда в обнимку и на полном ходу...
Тело бандита сработало, как подушка безопасности. Он остался недвижим, с  окровавленной головой, страшно скаля небу зубы...
Николай проводил взглядом поезд, встал и хромая побежал к идущей параллельно полотну дороге.
Ему повезло. Водитель неказистого джипа, будто собранного из нескольких марок внедорожников, тормознул и согласился подвести до станции. Им оказался сильно выпивший и бывший раллист Владик. Показывая свое искусство он погнал, как безумный, сокращая путь перелесками и полями. Николай не выдержал и взмолился:
 –  Дяденька, я от этой тряски последнюю кровь расплещу – ранили меня в поезде и выкинули!
Владик сбавил скорость, дико глянул на порезанную культяпку, вмиг протрезвел и пробормотал:
-  Щас, щас... Какой я тебе дяденька, мне и шестидесяти нету – спасем бедолага, не дрейфь!
Он тормознул, одновременно газанув, джип крутнулся на 360 градусов, затем, направленный опытной рукою, вписался в узкую просеку и помчался к дому раллиста.
      Там холостяк перевязал Николая, уложил на пару часов поспать, а на заре повез к параллельно идущей ветке, шедшей в объезд Новосибирска. Так Николай избежал возможной мести бандитов и преследования милиции.       
***
Москва встретила Николая таким шумом и толпами, что он даже посидел в сквере на скамеечке, привыкая к хаосу столицы. Потом наскоро пообедал, посетил ГУМ, купив красивые туфли, костюм, бабочку и поехал к Лизе.
      Сильно располневшая любимая, в застиранном халате, ахнула, узнав его, положила ребенка в кроватку, поздоровалась за руку и быстро извинительно залопотала о своей жизни:
-  Я, Коленька, вышла за того таксиста, с кем уехала при последней с тобой встрече, он был богатым, потом запил, бьет иногда и вот недавно родила...
Николай предложил тут же уйти с ним - она отказалась:
-  Я все равно люблю мужа, пойми!
Он долго молчал, пораженный переменами в его прежде заносчивой и своенравной возлюбленной, а потом решил просто - дал ей пакет с тридцатью тысячами долларов:
-  Держи, Лиза, ты о них мечтала...
Она, пораженная, рассыпала денежные пачки, Николай инстинктивно выдернул из кармана обрубок руки, в желании помочь... Девушка в ужасе закричала, он же спокойно сказал:
-  Несчастный случай.
Тут проснулся и горько, пронзительно заплакал ребенок, Лиза, подхватив деньги, кинулась к сыну, на ходу пересчитывая валюту...
От подобного, Николая шатнуло, как при землетрясении! Он схватился рукой за липкий косяк двери, попытался вздохнуть – не вышло, тогда, пробравшись через гирлянды сохнущих повсюду пеленок и спотыкаясь о предметы обветшалого Лизкиного быта, он с трудом вышел на улицу, почти теряя сознание.
Там он сдернул с шеи бабочку-удавку, глотнул свежего воздуха, приобнял фонарный столб здоровой рукой и долго стоял так, приходя в себя, не зная куда податься, а главное зачем?..
Кадрами хроники неслись перед глазами оскаленные морды волков, угрюмые рожи бандитов, веером складывались и раскадывались карты игроков, на них он видел то себя, то Лизу и лишь Апрель-Вячеслав был вне, назидательно вздымая к небу седой перст бороды и шепча молитвы.
Любимая к Николаю так и не вышла...