Ни господина, ни верности не знаешь ты, повинуясь лишь руке, в которую вложен.
Дж. Р. Р. Толкин «Дети Хурина»
Руна первая: Битвенный Ворон
– И что же ты приобрёл благодаря своей победе, хотел бы я знать, а, Гвэйн? – кислым тоном осведомился Харлейв, выпуская из своей трубки густые клубы дыма.
Храбро ты бился:
себя не жалел –
других и подавно
ты не щадил;
где же сокровища,
доблестный конунг?
Гвэйнир, усталый, недовольный, в забрызганной кровью кольчуге, пробормотал нечто неразборчивое и принялся умываться с таким остервенением, точно намеревался смыть не только пыль, грязь и кровь врагов, но и собственную кожу.
Харлейв, покосившись в сторону кузена, критически покачал головой, потом перевёл взгляд на небрежно валяющийся в углу походного шатра большой кусок серебристо-серой ткани, на которой с убедительным реализмом был вышит ворон в натуральную величину. То был боевой стяг Гвэйнира; вещь эту изготовила лично леди Вэйл, бабушка отчаянного мага, которая сопроводила подарок исчерпывающей инструкцией по применению. Знамя с вороном должно было неизменно обеспечивать внуку бывшей некромантки победу в сражении: однако Вэйлинди предупредила – если Гвэйн развернёт волшебный стяг в то время, когда луна идёт на убыль, одержанная победа не принесёт воинственному магу ни сколько-нибудь ощутимых реальных выгод, ни даже той иллюзорной пищи для самолюбия, что издревле называют славой.
…Когда дружина Кинварха смяла передние ряды хеордвэрд Гвэйнира, вспыльчивого сына Фьонна охватил гнев – как и всегда при явных признаках временной неблагосклонности норн. До того ли тут было, чтобы вспоминать о предостережении премудрой бабушки?..
Над головами воинов Гвэйнира взвился стяг с вороном. Отчаянный предводитель, однако, не позволил никому из своих дружинников коснуться зачарованного знамени – Гвэйн даже в приступе ярости всё-таки не позабыл окончательно, что обычному человеку, без ярко выраженных магических талантов, если таковой возьмёт волшебный стяг, вещь эта сулит гибель.
Чёрный предвестник
побед и горя,
ворон – спутник
войны неизменный;
радует слух его
песня мечей,
сладок ему
напиток кровавый!
Когда ворон, силою волшебства покинув серое полотнище знамени, взвился над полем битвы, натиск воинов Кинварха стал быстро слабеть. Однако победа, одержанная Гвэйниром, и впрямь не имела особой цены: более половины его дружины полегло в бою – а упрямый предводитель так и не получил то, ради чего заварил это побоище…
* * * * *
Всё началось в день зимнего солнцестояния на пиру во владениях мастера Диниша – сиречь лорда Айнумэро, высокородного эльфийского князя и всеми чтимого филида высшей категории, названого брата сыновей Фьонна.
Высокая девушка в белой льняной тунике и синем плаще, украшенном замысловатым узором, появилась в сопровождении трёх молодых воинов в богатом одеянии. Она шла уверенно и величаво, не оглядываясь на своих спутников. Взгляд Гвэйнира, до того рассеянно-скучающий, тотчас остановился на ней. Обычно женщины смущались под пристальным взором сына Фьонна, ибо, как гласит народная мудрость, зелёные глаза легко похищают сердца: но золотоволосая незнакомка осталась невозмутимой – даже ресницы не дрогнули.
– Я рад, что ты наконец решилась оставить своё уединение, Фьёрнэ, дочь Тинха! – поднявшись ей навстречу, приветствовал гостью хозяин. – Также рад я видеть и вас, Кинварх, сын Тинха, Эйнле и Лабрайд, сыновья Арвейда!
Диниш с галантной учтивостью проводил даму к месту напротив Гвэйнира, который не сводил с неё глаз. Спутники Фьёрнэ, конечно, заметили недвусмысленные проявления столь явного интереса со стороны сына Фьонна и нахмурились – но Гвэйниру не было дела до чьих-то подозрительных взглядов; не обращал он внимания и на предостерегающие знаки сидящего рядом Харлейва, своего кузена.
Фьёрнэ, дочь Тинха! Прежде Гвэйнир никогда её не видел, хотя немало был наслышан как о ней, так и о её родичах. Чародей Тинх некогда враждовал с Фьонном, отцом Гвэйнира; но в некой точке пространства и времени причудливое сцепление обстоятельств вкупе с проснувшимся весьма кстати здравым смыслом привело старинных недругов к примирению и взаимовыгодному сотрудничеству. Однако задолго до того Айрин, супруга Тинха, была возлюбленной Фьонна и родила от него Эртхелера, старшего брата Гвэйнира.
Фьёрнэ, как упорно утверждала молва, не унаследовала любвеобильной натуры своей матери. Обладая выдающимися магическими способностями и глубокими познаниями в различных науках, девушка добилась звания филида высшей категории, что практически приравнивалось к княжескому титулу. Авторитет Фьёрнэ был необычайно высок и в её собственной семье: по слухам, отец не принимал ни одного важного решения без одобрения дочери, не говоря уж о её младшем брате и двух кузенах, сыновьях сестры Тинха.
Пока Гвэйнир, устремив неприлично пристальный взгляд на девушку, судорожно перетряхивал содержимое своей памяти, выуживая всё то, что когда-либо слышал о единоутробной сестре своего старшего брата, хозяин дома, желая разрядить обстановку, завёл непринуждённую беседу с Фьёрнэ и её родичами. Премудрый мастер Диниш, он же достославный лорд Айнумэро, отлично знал нрав своего названого братца: если Гвэйн что-то забрал себе в голову, он как можно скорее постарается захватить вожделенный объект в свои руки. Но и Фьёрнэ, и её милейших родичей никто не упрекнёт в излишней уступчивости, так что дело в перспективе попахивает крупной дракой; обладая не только повышенной проницательностью, но и даром предвидения, Диниш никогда не ошибался в своих предчувствиях. Тем не менее прославленный Кователь козней, небезосновательно прозванный также и Коварным, честно попытался предотвратить столкновение, хотя подспудно уже ощущал всю тщетность подобных потуг, лишь отсрочивающих соответствующий поворот событий.
– Могу ли я обратиться к тебе с просьбой, Фьёрнэ? – вкрадчивым тоном вопросил Диниш, меж тем как Харлейв, уцепив Гвэйнира за рукав, что-то яростно шипел на ухо кузену, утомившись сигнализировать бессловесно.
– Я не стану обещать, что исполню, прежде чем услышу, в чём она заключается, – с лёгкой улыбкой отозвалась девушка.
– Я всего лишь хотел просить тебя спеть песню, госпожа Фьёрнэ, – с подчёркнутой почтительностью промолвил эльфийский филид.
– Ты, как всегда, рад посмеяться над другими, Коварный Мастер, – с прежней улыбкой отозвалась дочь Тинха. – Кто же сравнится с тобой в искусстве песенных чар, князь?
– Но я вовсе не прошу тебя состязаться со мной, госпожа, – со смирением, которое могло ввести в заблуждение любого, кто не был хорошо знаком с достославным эльфийским филидом, произнёс Диниш. – Ты, конечно, поступишь так, как пожелаешь, госпожа; но я сочту за величайшую честь, если ты согласишься исполнить мою скромную просьбу.
– О, всем известно, сколь красноречив мастер Диниш! – натянуто усмехнулась Фьёрнэ. – Ты ловок и хитёр, князь: нет никого, кто сравнится с тобою во всём, за что бы ты ни взялся, разве ты сам позволишь взять над собою верх – и тем пуще запутаешь своего противника. Не стала бы я петь ныне, если бы кто-то другой просил меня об этом, король филидов!
В руках Диниша появилась арфа, белизна которой и плавные изгибы форм напоминали плывущего лебедя.
– Играй ты, мастер Дин, – сказала девушка. – Не подобает мне ныне касаться струн – ты ведь знаешь это. Лишь из почтения к твоей мудрости и искусности, князь, стану я петь сегодня – ибо нет радости в моём сердце, и слёзы всё ещё застилают мои глаза, – словно в подтверждение этих слов, девушка краем вышитого рукава наскоро провела по глазам.
Гвэйнир, ещё более заинтригованный, искренне желал поцелуями стереть эти слёзы и приложить все усилия, чтобы порадовать Фьёрнэ (и себя, разумеется, тоже). Кинварх и сыновья Арвейда, без труда прочитав соответствующие мысли на лице сына Фьонна, тоже сидели как на иголках, непроизвольно подёргивая рукояти своих мечей и нехотя отпуская их лишь под проницательным взором Диниша.
Звуки колдовской арфы незримыми волнами накрыли и плохо сдерживаемую враждебность доблестных братьев Фьёрнэ, и внезапно пробившийся горячий ключ Гвэйнировой страсти, и тщетные потуги рассудительного Харлейва предотвратить конфликтную ситуацию; а глубокий и сильный голос Фьёрнэ вторил звону серебряных струн:
В порывах холодного ветра
Мне чудится ярое пламя,
И дым его стелется низко
За дальними рубежами.
Скользят перелётные птицы
На крыльях холодного ветра,
И крик их протяжно-печальный
Сплетается с ветром свистящим.
А звон ледяных колокольцев
Вторит безумному ветру,
И отблеск холодного солнца
Дрожит на застывших ветках.
И Ночь покрывалом чёрным
Укроет усталую землю…
А звёзды мерцают в небе
Холодным призрачным светом…
Она ощущала устремлённый на неё взгляд Гвэйнира почти как прикосновение дерзкой руки. Двойственное чувство испытывала Фьёрнэ: ей хотелось вскочить на ноги и швырнуть чем попало в наглеца – но глаза её всё чаще останавливались на нём, словно притянутые его магнетическим взором, и смутное восхищение против воли поднималось в ней из тёмной пучины бессознательного…
Гвэйнир улыбнулся, встретив холодный взор Фьёрнэ. Несомненно, она особа властная и самоуверенная; ну и что? Гвэйнир живо представлял, как холодно-спокойное выражение синих глаз сменится покорной томностью, как раскроются гордо сжатые губы в предвкушении поцелуя; сын Фьонна мысленно расплетал толстую косу, перебирал тяжёлые золотые пряди… За столь приятными мечтаниями Гвэйнир не заметил, как по кругу пустили обетную чашу; отпивая из неё глоток, каждый произносил обещание, которое он намеревается исполнить до следующего зимнего солнцестояния.
Едва ли Гвэйнир слышал, что обещал свершить в течение года Харлейв, передавший ему чашу. Сын Фьонна машинально принял её, ещё не думая о том, что он сейчас скажет; только ощутив в ладонях холодную тяжесть серебра, шероховатость кованого узора, покрывающего чашу, Битвенный Ворон, прозванный так за свою воинственность и пристрастие к мрачновато-величественным чёрным одеяниям, изрёк неожиданно для окружающих – да и для себя самого, пожалуй, тоже:
– Я, Гвэйнир, сын Фьонна, призываю в свидетели Творца и всех вас: я даю обет жениться на Фьёрнэ, дочери Тинха!
Смешанное с пряностями терпкое вино словно обожгло горло – а может, Гвэйнир чуть не поперхнулся под пронизывающим, точно порыв ледяного ветра, взглядом Фьёрнэ?
– Прежде не худо бы спросить, согласна ли я! – вскочив на ноги, резко бросила девушка.
Её братья тоже поднялись с мест, недвусмысленно взявшись за рукояти мечей. Там, на пиру, наброситься на дерзкого мага им помешал премудрый Диниш…
Встретил я деву
под солнцем ясным –
и вмиг утратил
покой и счастье.
Нажил врагов,
распрю затеял,
друзей опечалил
своим безумьем!
* * * * *
– Так что же ты завоевал, о доблестный воин? – иронично повторил Харлейв.
Дочь Тинха бесследно исчезла. Во время боя воины Гвэйнира то там, то здесь видели запряжённую парой огненно-рыжих кобылиц колесницу Фьёрнэ и её брата Кинварха; два всадника следовали за колесницей – то были Эйнле и Лабрайд. Но куда все они подевались потом – никто не мог ответить: их не было ни среди убитых, ни среди немногочисленных пленников. Впрочем, следы колесницы Харлейв обнаружил вблизи от поля битвы – они внезапно обрывались на ровном месте. Это означало, что беглецы воспользовались магическим порталом, дабы переместиться в некие отдалённые (а может, и не особенно отдалённые) места; в ходе же попытки проследить путь Фьёрнэ и её спутников посредством магии Гвэйнир и Харлейв имели сомнительное удовольствие узреть изысканно-утомительные хитросплетения вроде того причудливого узора, что украшал подол платья и край плаща девы-филида.
Тропы запутаны,
руны смешались –
как же к тебе
отыщу я дорогу?
Сердце любовью
жестокой изранено –
только любимая
радость вернёт мне!
– Она будет моей, – с непоколебимой уверенностью, совершенно не подкреплённой конкретными обстоятельствами, заявил упрямый Гвэйнир. – Хитростью ли, оружием – но я добуду её!
– Будь осмотрительнее, Гвэйн, – Харлейву явно был не по душе столь беспринципный настрой родича. – Обман в любовных делах не доведёт до добра, братец! Вспомни хотя бы сагу о сынах Гьюки – как они кончили? А всё оттого, что Гуннар обманом добыл себе жену! Не повторяй чужих ошибок, Гвэйн! И постарайся не напороть неразгребаемую кучу собственных, – назидательным тоном добавил сын дракона. – Положим, найдёшь ты, где укрывается дочь Тинха – и что дальше? Теперь-то она и её воинственные братишки видят в тебе врага! Ох, до чего скверно! Вы возродили старую распрю, которую давным-давно похоронили ваши отцы! В первую очередь это твоих рук дело, Гвэйн – разве так следует начинать сватовство, как это сделал ты? А ведь Фьёрнэ и Кинварх – дети Айрин, следовательно, Эртх, твой единокровный брат, им тоже брат! Ты затеял ссору с родичами собственного брата!
Харлейв горестно вздохнул, искренне опечаленный тем, что его кузен ввязался в столь некрасивую историю.
– Но я вовсе не стремился воевать с ними, – поспешно отозвался Гвэйнир. – Они сами начали – не мог же я уклониться от битвы! Тогда меня все сочли бы трусом!
– Да, конечно, лучше пусть сочтут безумцем, – чуть слышно пробормотал Харлейв и громко спросил. – Всё хочу понять – почему ты вдруг так загорелся идеей женитьбы на этой девице, хотя увидел её впервые в жизни? Я ничего против неё не имею – она девушка достойная и личность необычайно талантливая – но ты ж с ней и двух слов не сказал, так какая…
– Не знаю, Хар, – чистосердечно признался Гвэйнир. – Я до сих пор и сам понять не могу! Но не думай, будто я о чём-то сожалею, Хар, – добавил он с вызовом. – Конечно, я заполучу её, хотя бы для этого мне пришлось пройти хоть через девять Миров! – при этих словах хмурое выражение лица воинственного мага смягчила улыбка, вызванная мечтами о том, чем можно будет заняться после столь основательной предварительной подготовки.
Набрав в ладони холодной воды, Гвэйнир с наслаждением прижал их к разгорячённому лицу.
– Хар, у меня к тебе просьба, – сказал он чуть погодя, небрежно комкая льняное полотенце. – Прими на себя временное командование моей дружиной – тебя они, конечно, будут слушаться. Пусть возвращаются домой!
– А почему бы тебе самому не распустить по домам то, что ещё осталось от твоего некогда прославленного воинства, Гвэйн Вледиг ? – насторожился Харлейв и с оттенком досады добавил. – Эх, брат, ну и дубина же ты, если думаешь, что со мной прокатят столь примитивные увёртки! Почему ты не хочешь, чтобы я сопровождал тебя?
– Так, – неопределённо отозвался сын Фьонна. – Ох, не заставляй меня составлять пространные речи, подробно объясняющие мои мотивы!
– О, в этом нет необходимости, – перебил Харлейв, с деланным вниманием уставившись на свои ногти. – Какое же удовольствие путешествовать в обществе субъекта, который не одобряет твой образ действий?
Не для того я
выковал меч твой,
чтоб ты его поднял
на родичей брата!
Мудрость больше б
тебе пригодилась;
заносчивый нрав
тебя в беды ввергает!
– А ты попробуй воспользоваться исконной способностью драконов к гипнозу, – ехидно предложил сын Фьонна. – Мне приходилось слышать, будто драконы могут до такой степени заморочить человека, что он забывает собственное имя, не говоря уж про цели и задачи!
– С каких это пор ты стал слушать, что говорят вокруг? – неподдельно изумился Харлейв и с глубокомысленным видом изрёк. – Да, есть кое-что, не отрицаю: но я для подобного деяния слишком благоговейно отношусь к тому, что принято именовать правами и свободами личности. Хотя… – немигающий взгляд золотистых глаз точно ненароком встретился с глазами родича.
– Э-э-э, не очень-то сверли меня своими буркалами! – буркнул маг, с усилием стряхивая внезапное ощущение некоторой скованности. – Тоже мне, Глаурунг нашёлся!
Харлейв принуждённо усмехнулся; взгляд его стал прежним, мечтательно-рассеянным и чуточку ироничным.
– Куда уж мне до этого старого червяка! – пренебрежительно махнул рукой отпрыск дракона-гуманиста и выразительно пыхнул трубкой. – Да и ты, дружище, похоже, унаследовал батюшкину невосприимчивость к гипнозу…
Руна вторая: Геополитика Арландуна
Гвэйнир энергично шагал по тропе, которая змеёй скользила по склону горы, поросшей смешанным хвойно-лиственным лесом. Набегающий ветер поминутно шелестел в густых кронах; в просветах между стволами мелькали другие деревья. Сын Фьонна не имел ни малейшего представления о том, как долго ещё предстоит спускаться с горы и что находится внизу. Тропа, в основном достаточно широкая, порой сужалась настолько, что едва находилось место, куда можно поставить ногу для следующего шага; порой же Гвэйниру приходилось перепрыгивать с одного каменистого выступа на другой, подвергая жизнь свою бесславному риску – ибо что за слава за здорово живёшь сорваться с горной кручи?..
Но сын Фьонна не утруждал себя раздумьями на подобные темы. Щекочущее нервы ощущение опасности было для Гвэйнира чем-то вроде острой приправы, без которой иным любое кушанье кажется невыносимо пресным: пробираясь над обрывами, ощетинившимися бесчисленными копьями ветвей, Битвенный Ворон с особым наслаждением переживал полноту бытия.
Мир беспределен:
как ветер привольный,
вдаль я направил
шаг беспокойный.
Участь живущего –
в поисках счастья
в Мире скитаться
под сенью ненастья.
Чем ниже спускалась тропа, тем реже попадались на ней опасные участки; шагая под уклон по широкой ровной дороге, Гвэйнир наконец обратил свои помыслы к столь банальным (но оттого не менее необходимым) явлениям, как отдых и трапеза. Судя по освещённости, день неуклонно шёл на убыль – приближались предзакатные сумерки: и отчаянный путешественник решил, что за следующим поворотом он сделает привал, если место окажется для этого мало-мальски пригодным.
Внезапно Гвэйнир сбавил шаг: обострённое чутьё давало знать о чьём-то присутствии – но отнюдь не о птице или звере, нет. Внук Архимага стал тихо продвигаться вперёд, внимательно оглядываясь по сторонам. Пристальный взгляд Гвэйнира скользнул вдоль одного из толстых древесных стволов – и вдруг зацепился за краешек зеленовато-серой ткани, почти неприметной на фоне сухой листвы, устилающей землю…
Гвэйнир решительно обогнул дерево. Прислонившись к стволу, на земле сидел индивидуум из расы Перворождённых и, сокрушённо посматривая на своё отражение в небольшом карманном зеркальце, осторожно прикладывал отполированный не хуже зеркала стальной нож к синяку под левым глазом. Увидев незнакомца, эльф отложил зеркало, убрал нож и вопросительно взглянул на мага.
– Да сияют звёзды рунами удачи! – вспомнив, что Перворождённые с особым почтением относятся именно к этому сорту светил, изрёк Гвэйнир; немного ошалев от собственной фразы и той высокопарности, с коей он произнёс сие приветствие, маг уже нормальным тоном спросил. – Могу я узнать, достойный лорд, в каком Мире я нахожусь?
– И твои дороги да приведут тебя к удаче, воин, – вежливо отозвался эльф, который сильно напоминал магу его названого брата Диниша, ибо тоже имел длинные волосы необычного серебристого цвета и ярко-синие пронзительные глаза. – Как же тебя угораздило попасть неведомо куда? Впрочем, и не такое случается, – добавил он с мрачноватым оттенком, который скорей относился к собственным раздумьям эльфа, чем к житейским передрягам, постигшим мага. – Там, внизу, – эльф повёл рукой в сторону, – находятся города людей – Линнисфарн и Форлиндэн, а также славный некогда город Тёмных эльфов – Айлфорн, где правит лорд Ангэйн Мориэльдэ, мой дядюшка. А ещё, – последовала небольшая, но выразительная пауза, – там неподалёку раскинулось некое орочье селение…
Вероятно, изумление, вызванное столь нетипичным для эльфов и орков близким соседством, весьма живо отразилось на физиономии мага; его собеседник, невесело усмехнувшись, добавил:
– Вот оттуда-то я и возвращаюсь в Айлфорн. Я – Гвинас, сын лорда Хеледэна Келебриэльдэ, верховного короля эльфов Арландуна, и леди Иэллин, сестры лорда Ангэйна. А кто ты, воин?
– Брэндон, сын Элиара, – наобум брякнул Гвэйнир, толком ещё не решивший, как ему лучше назваться – подлинным или вымышленным именем.
Собеседник окинул его задумчивым взором.
– Вряд ли это твоё настоящее имя, – прозорливо заметил Гвинас. – Однако эхо разноречивой молвы не обошло молчанием произнесённые тобой имена. Элиар? Не он ли когда-то странствовал по Арландуну, именуя себя Кьёртэном? А на самом деле…
– Возможно, и так, – торопливо оборвал не в меру осведомлённого собеседника сын Фьонна.
Эльф понимающе кивнул.
– Что ж, у каждого могут быть свои тайны, – согласился он с невозмутимым видом.
Гвэйнир выразительно тряхнул головой.
– Скорее уж это так, ради поддержания традиции, – пояснил он и перешёл к непосредственно интересующей его теме. – Скажи, Гвинас, в ваших краях случайно не появлялась некая Фьёрнэ, дочь Тинха, одна либо в компании весьма воинственных родичей?
– Мне доводилось слышать об этой леди, но видеть её ни разу не приходилось, – после короткой паузы сказал эльф. – Однако, возможно, моя матушка сумела бы дать более точный ответ на твой вопрос… Брэндон. Через несколько дней я намереваюсь отправиться домой, во владения моего отца. Если пожелаешь… Брэндон, можешь присоединиться ко мне; а пока будь гостем во владениях моего дядюшки.
Гвэйнир охотно принял приглашение, и не только в надежде со временем что-то узнать о местопребывании Фьёрнэ, но также из любопытства более широкого формата. Что кроется за красноречивыми недомолвками Гвинаса?..
Сын Фьонна припомнил кое-что из некогда рассказанного отцом об Арландуне. Кажется, почти все родичи короля Хеледэна из рода Келебриэльдэ были убиты орками… или может, троллями?
Гвинас сказал, что возвращается в Айлфорн из поселения орков. Что он там делал? Как-никак, а происхождение – если уж не собственное сердце, по не поддающейся логике случайности отягощённое пацифистскими воззрениями – обязывает его отнюдь не к приятельским беседам с орками за кружечкой эля. Однако на мстителя за родичей он как-то не слишком смахивает… В одиночку он, что ли, крошил толпу орков, даже не забрызгавшись их чёрной кровищей – а те только и успели, что врезать ему в глаз?! И на беглого пленника он тоже не похож – если не считать синяка под глазом и несколько кислого выражения лица, вид у него вполне цветущий, а не измождённый. Не менее интересно и то, почему Гвинас направился в Айлфорн не по равнине, более коротким и удобным путём, а кружной дорогой, по извилистым горно-лесным тропкам?.. Сын Хеледэна не смахивал на безумца: а эльфы, за исключением редких случаев злосчастной утраты рассудка вследствие тяжёлых жизненных обстоятельств и мучительных душевных переживаний, не склонны к совершению абсолютно немотивированных поступков. Ведь не просто так одним из традиционных прозваний Перворождённых стал эпитет «Мудрые» или даже «Премудрые», то есть превосходящие мудростью всех прочих!..
* * * * *
Гвинас, сын Хеледэна, прохаживался взад-вперёд, чутко прислушиваясь к малейшему шороху. Гвэйнир, удобно устроившийся у корней большого дерева, давно видел десятые сны. Эльф негромко окликнул его: «Брэндон!» Ответа не последовало. Тогда Гвинас, рупором приложив ладони ко рту, трижды издал звук, в точности воспроизводящий уханье совы: в ответ послышались точно такие же звуки с равными промежутками, и вскоре из темноты выскользнул закутанный в тёмный плащ высокий эльф, за плечами которого смутно угадывались большой лук и колчан со стрелами. Указание на солидный рост этого нового персонажа не случаен – хоть карликов среди эльфов и не водится, вопреки расхожему мнению, проистекающему из ошибочного смешения эльфов и пикси – но данный индивид даже по стандартам Перворождённых был явно выше среднего роста.
– Привет, Гвинас! А это ещё кто такой? – новоприбывший указал на спящего мага.
– Это ты лучше при случае сам у него спроси, Ломендар, – предложил сын Хеледэна. – Назвался он Брэндоном, сыном Элиара.
– Ворон, сын Изгнанника? – задумчиво протянул Ломендар, многозначительно присвистнул и отрывистым тоном обронил. – Как твоя инспекционная миссия, лорд Гвинас? Какие нарушения правил хранения оружия, в голос вопиющие к закону, нашёл ты в орочьих логовах?
– Ничего такого, что дало бы благовидный повод воззвать к правителю Айлфорна как к гаранту законности, – ровным, бесстрастным голосом произнёс сын Хеледэна и со вздохом поднял глаза к непроглядно чёрным небесам, отыскивая взором столь дорогие сердцу каждого эльфа звёзды, образующие так называемый Большой Серп.
– Кто бы в этом сомневался! – холодно усмехнулся Ломендар в ответ на изречение собеседника. – Орки не так глупы, как это принято думать: как и почти все живые существа, эти твари неплохо соображают, когда дело касается их насущных интересов. Разумеется, они заранее спрятали всё, что им запрещено держать в своих норах согласно королевскому указу!
Сделав паузу, лучник продолжал, критически взирая на собеседника:
– Для меня нет ничего неожиданного в результатах вашей бессмысленной, с позволения сказать, проверки. Нет, иная печаль гнетёт мою душу…
– Не беспокойся, Ломэ, – живо перебил его Гвинас. – Когда я вернусь в Айлфорн, я снова буду просить дядюшку, чтобы он вернул тебя из изгнания…
– Да разве я об этом? – горестно вскинулся тот. – Пока в Айлфорне царят подобные порядки, я туда не вернусь, хотя бы сам лорд Ангэйн умолял меня снова стать его советником! Нет уж, с меня довольно! Ещё немного – и он, пожалуй, объявит Айлфорн городом, открытым для всякой орочьей швали! Не о себе я сокрушаюсь, а о тебе, Гвин! Вспомни: твои родичи погибли от лап орков, твой отец претерпел ужасные пытки, после которых лишь чудом выжил – а ты, ты миролюбиво общаешься с орками вместо того, чтобы говорить с ними на единственном языке, который подобает потомку замученных этими тварями – на языке войны! Стыдись, сын государя Хеледэна! Ты как будто порицаешь лорда Ангэйна – а сам действуешь на его лад, забывая об исконном достоинстве Перворождённых!
– Я не собираюсь оправдывать свой образ действий, Ломендар Куатаро, – сурово оборвал Гвинас, не подавая вида, что слова собеседника глубоко уязвили его. – Не собираюсь я и геройствовать на эпический лад, когда обстановка совершенно не благоприятствует моим замыслам! Уж если наносить врагу удар – удар этот по возможности должен быть точно рассчитан, а не являться следствием минутной вспышки! Но довольно об этом сейчас. Не для того я искусственно создал предлог для возвращения в Айлфорн кружным путём, чтобы выслушивать незаслуженные упрёки! Подумай ещё раз, Ломендар: если мой дядя неверно понимает интересы своего королевства, то ты тем более нужен Айлфорну. Я и Гвайтмир – мы оба будем просить Ангэйна отменить его несправедливое решение. Неужели ты будешь продолжать бравировать своей нынешней участью изгнанника, даже если лорд Ангэйн согласится с нашими доводами?
– Не думаю, что он прислушается хоть к чьему-то мнению – он же сам всегда превосходно знает, в чём заключается наиболее мудрое и справедливое решение, соответствующее современным реалиям международной обстановки, – сумрачно усмехнулся бывший советник короля и твёрдо добавил. – Я не вернусь ко двору Ангэйна – я ведь уже не раз повторял это! Однако я должен предупредить тебя, Гвин – что-то неладное творится за Мьюнскими горами. Мы все слишком мало внимания обращали на этот район – с тех пор, как пал Фьордан. А напрасно! Пока мне не удалось, к сожалению, выяснить ничего определённого, но… В первую очередь они ударят на Дрэгон, если…
– Благодарю за предупреждение, Ломэ, – кивнул Гвинас. – Через несколько дней я отправлюсь домой, а оттуда – в Дрэгон, – помолчав, добавил он. – Раз ты не желаешь возвращаться в Айлфорн – поедем вместе. Мой отец с радостью примет тебя, а в Дрэгоне всегда нужны храбрые воины. Накануне своего отъезда из Айлфорна я могу подать тебе сигнал – скажем, зажгу большой светильник на главной башне, – продолжал сын Хеледэна с воодушевлением, когда собеседник коротко кивнул в ответ на его приглашение.
– Я буду ждать тебя возле Тернового Перекрёстка, – подхватил Ломендар. – И, надеюсь, наши мечи ещё проверят на прочность орочьи шлемы и черепа!
– Будущее покажет, – с философской рассудительностью отозвался Гвинас.
Скрывает земля
огонь самоцветов,
во тьме прорастают
деревья и травы;
так замысел дерзкий
сокрыт от взоров –
в безмолвии тайны
грядущее зреет.
* * * * *
С тех пор, когда Фьонн, отец Гвэйнира, вместе с драконом Гвейфом беззаботно путешествовал по просторам Арландуна, в окрестностях Айлфорна произошли кое-какие изменения. Большинство проживающих там эльфов, а также их сородичей из других районов Арландуна, были твёрдо убеждены, что перемены эти носят ярко выраженный негативный характер. Нет, никто не возражал против того, что вместо одного миража, в точности повторяющего очертания города, на подступах в Айлфорну появилось около полудюжины подобных же магических иллюзий: эльфам они не помеха, а что до иных-прочих…
Вот в этих-то «иных-прочих» и заключалась самая суть проблемы. С людьми, жителями Линнисфарна и Форлиндэна, Тёмные эльфы, подданные лорда Ангэйна, равно как и Светлые эльфы, государем коих являлся лорд Хеледэн, он же верховный король всех эльфов Арландуна, издавна ладили неплохо, если не считать мелких споров и досадного недопонимания по вопросам, не имеющим принципиального значения.
Однако гордые и своевольные эльфы никак не желали проникнуться прогрессивными идеями, согласно которым выходило, будто орки, эти исконные недруги Перворождённых – порождения Тьмы, вместилища всех наигнуснейших пороков! – способны существовать мирно, да ещё неподалёку от эльфийских населённых пунктов!.. Тем не менее лорд Ангэйн, который старательно формировал свой имидж «государя новой эпохи», отнёсся с большим пониманием не к позиции собственных подданных, а к просьбе некоего орочьего клана, слёзно умолявшего «премудрого короля» позволить им, бедолагам, поселиться в его владениях. Орки, бежавшие из северных районов Арландуна вследствие крупного конфликта с другим кланом соплеменников, с готовностью соглашались выполнять любые требования и предписания достославного лорда Ангэйна.
Вышеупомянутому правителю подобная покорность была отчасти приятна. Несмотря на высокую эльфийскую мудрость, недостижимую и непостижимую для большинства смертных, Ангэйн всегда испытывал некое неприятное чувство при воспоминании о своей номинальной вассальной зависимости от лорда Хеледэна. Потому-то, вероятно, лорду Ангэйну нередко хотелось нарочито подчеркнуть свою политическую независимость, совершив какой-либо выразительный жест, едва ли могущий получить одобрение верховного короля.
Ангэйн не без оснований считал, что Хеледэн слишком многим обязан ему и его сестре, чтобы чинить препятствия родичу. Если ныне и стоит незыблемо древнее королевство лордов Келебриэльдэ, то лишь благодаря былой военной помощи Ангэйна; самая жизнь Хеледэна была спасена лишь благодаря Иэллин, сестре Ангэйна, что теперь является супругой верховного короля. Сам же Ангэйн был женат на сестре Хеледэна, леди Оэйлин: правитель Айлфорна искренне полагал, что столь тесные семейные узы предоставляют ему исключительные права политического характера.
Однако с орочьим поселением, выросшим вблизи Айлфорна точно семейка поганых грибов, многомудрый Ангэйн, среди людей более известный под именем лорда Хьюла, явно перестарался. Даже королева Иэллин, которая обычно поддерживала начинания брата, узнав о сомнительном эксперименте по приручению диких орков, была крайне недовольна. Ещё бы: подобный политический шаг не только представлял угрозу миру и спокойствию Айлфорна, но и серьёзно задевал чувства Хеледэна и его сестры Оэйлин, супруги Ангэйна, родичи которых некогда погибли в результате внезапного нападения орков.
Угрозу спокойствию Айлфорна, нужно заметить, в первую очередь являли не столько сами орки, которым строго запрещено было иметь в своём поселении оружие, что периодически проверялось специальной комиссией, а недовольство эльфов странным решением лорда Ангэйна. Леди Оэйлин, удостоверившись, что супруга не переубедишь, с расстройства уехала погостить во владения брата, да так там и осталась. Гвайтмир, сын Ангэйна и Оэйлин, хотя и остался при дворе отца, также не скрывал, что соседство орков, мягко выражаясь, не вызывает у него восторга.
Ломендар, один из ближайших советников владетеля Айлфорна, яростнее прочих возражал против водворения «орочьей нечисти» вблизи города: с представителями орков Ломендар не пожелал разговаривать дипломатично и, вопреки королевской воле, в резкой манере потребовал, чтобы «исчадья Тьмы» убирались прочь, в свои «северные норы». Ангэйн пришёл в ярость от подобного самовольства и в запальчивости изгнал Ломендара из города.
Король, позабыл ты
сказанья былые;
о битвах прежних
тебе бы вспомнить!
Мудрым тебя
называли когда-то:
иль прослывёшь ты
безумцем ныне?
В то время в Айлфорне гостил Гвинас, сын Хеледэна и Иэллин: он и его кузен Гвайтмир тщетно упрашивали разгневанного Ангэйна отменить поспешное решение об изгнании Ломендара, чья доблесть и возвышенные принципы были хорошо известны по всему Арландуну. Однако, устремляясь мечтами в будущее, которое правителю Айлфорна виделось как мирное сосуществование народов, издревле жестоко враждовавших друг с другом, Ангэйн не желал принимать во внимание настроения, что владели эльфами в настоящее время; всё же, понуждаемый своими приближёнными, он объявил внеплановую проверку орочьих жилищ на предмет нарушений длинного перечня предписаний, высеченного в камне и установленного, как грозное напоминание, посреди поселения злополучных беглецов с севера.
Первоначально проверочную комиссию по настоянию отца возглавил Гвайтмир; но через неделю из Тырха – так прозвали орки свой новый дом – иначе же Фьюиндора, Сумрачного угла, как называли эльфы орочье поселение – пришло известие, что сын короля серьёзно повредил руку вследствие досадной случайности, а потому временно не в состоянии выполнять возложенные на него обязанности. Сообщение это доставил сыч, летевший мимо города в лесные чащи; и странным показалось многим эльфам, что не послал Гвайтмир гонца из числа своей свиты, как было то в обыкновении. Больше всех встревожился Гвинас, сын Хеледэна: его и Гвайтмира связывала искренняя дружба, хотя отцы их не испытывали друг к другу большой приязни.
– Я поеду во Фьюиндор, Ангэйн! – твёрдо заявил он дядюшке.
* * * * *
В воображении Гвинаса, живом и пылком, рисовались мрачные картины: Гвайтмир и его свита, запертые в каком-нибудь мерзком сарае, а вокруг – гнусные ухмыляющиеся орочьи морды… Написать письмо, которое доставила королю ночная птица, кого-либо из пленников понудили под угрозой ужасных пыток…
Подъезжая к грубо отёсанным воротам в частоколе, которым было обнесено селение орков, Гвинас представлял себе, как он и его воины, скрывающие кольчуги под туниками и длинными плащами, сомнут орочьих сторожей, ворвутся в гнусные стены, разя и рубя орков… Вероятно, подобный вариант поведения сыну Хеледэна подсказывала благородная кровь Светлых эльфов, родственная той, что некогда обагрила кривые орочьи клинки.
Однако в душе Гвинаса бесшабашная удаль Светлых эльфов тесно переплеталась с изощрённой продуманностью их Тёмных родичей. Сын Хеледэна не вовсе отрицал вероятность того, что содержание принесённого филином письма могло оказаться достоверным; потому Гвинас сдержал свой воинственный порыв, хотя ореол героя, с малым отрядом отчаянно штурмующего вражье поселение, и будоражило живое воображение знатного эльфа непреходящей эпической романтичностью.
Обуреваемый смутными сомнениями, Гвинас не обратил особого внимания на неуклюжую почтительность орков, встретивших его у ворот. Лишь очутившись под крышей глинобитной хижины, в которой разместился Гвайтмир, сын Хеледэна с вздохнул с некоторым облегчением. Брат никоим образом не походил на истязуемого пленника, несмотря на то, что вид у него был весьма подавленный; его левая рука, тщательно перебинтованная, была подвязана серебристо-серым шёлковым платком.
Сын Ангэйна при виде родича отложил в сторону книгу, которую он читал, лёжа на широкой лавке под окном, поднялся на ноги и в соответствии с требованиями старинного эльфийского этикета приветствовал кузена в самых изысканных выражениях, пересыпанных метафорическими звёздами и музыкальными эпитетами.
Меж тем взор Гвинаса, несколько растерянный вследствие явного несоответствия убогого и грубого интерьера царственному облику кузена, натолкнулся на неопровержимое доказательство того, что Гвайтмир отнюдь не в плену: оружие айлфорнского принца лежало на лавке подле него.
– Оступился на их отвратительных скользких ступеньках, – лаконично охарактеризовал ситуацию сын Ангэйна и добавил с горестным чувством. – А ты совершенно напрасно перешагнул треклятый порог орочьего логова, Гвинас! Я-то выполняю распоряжение отца; а о тебе скажут, пожалуй, что наследнику клана Келебриэльдэ не подобает мирно входить в жилища орков – но не иначе, как с огнём и мечом…
Гвинас, который отнюдь не был лишён своеобразного эльфийского чувства юмора, неторопливо вытащил из кармана мини-светильник – золотисто мерцающий кристалл, оплетённый сетью тончайших серебряных цепочек, а затем хлопнул ладонью по рукояти своего меча.
– Именно так я и делаю, – непринуждённо заявил он, надеясь хоть немного разогнать безмерную тоску, явственно изображающуюся на лице родича.
Однако Гвайтмир находился совершенно не в том расположении духа, когда адекватно воспринимаешь шутки. Он с кислым видом тряхнул головой, сел на лавку и, подперев голову здоровой рукой, проронил:
– Не притворяйся, будто не понимаешь, о чём я говорю, сын Хеледэна! – и, смягчившись, добавил. – А наблюдение за орками в повседневной жизни, да будет тебе известно, изрядно отравляет существование. Боюсь, ты скоро это ощутишь, если задержишься здесь.
Тем не менее Гвинас остался: не мог же он бросить друга и родича, раненого, охваченного тоскливым настроением, да ещё в орочьем логове! Более того: Гвайтмиру, несмотря на травму, практически не на кого было переложить хотя бы часть обязанностей, навязанных ему «прогрессивно мыслящим» родителем. Эльфы, которые как один терпеть не могли орков, кое-как сдерживали свою исконную враждебность к «исчадьям Тьмы» лишь под воздействием личного примера и умелого руководства Гвайтмира; окажись во главе комиссии кто-то, обладающий меньшей выдержкой – это легко могло привести к такому повороту событий, который, конечно, едва ли стоит именовать непредсказуемым…
Гвинас, чьи благоразумие и доблесть до сих пор не столкнулись лбами, принял на себя руководство инспекционной деятельностью, хотя и без особого энтузиазма по отношению к работе – единственно из родственной любви и дружбы. Меж тем Гвайтмир, несмотря на производственную травму, наотрез отказался возвращаться в Айлфорн раньше, чем завершится проверка.
– Раз отец меня сюда направил, – говорил он, – должен я до конца выхлебать сомнительное удовольствие ежедневно видеть орочьи морды и слышать их непереносимо гнусную брань!
Но если на практике стоицизм Гвайтмира теперь этим и ограничивался, то самоотверженный порыв Гвинаса, очертя голову ринувшегося в Сумрачный угол, дабы не оставить родича и друга в беде без помощи, стал для сына Хеледэна началом серьёзного испытания на психологическую устойчивость.
Просыпаясь по утрам, Гвинас вместо привычных с детства звуков арфы и перезвона серебряных колокольчиков, которыми эльфы охотно украшают гривы своих скакунов, слышал врывающуюся в окно нецензурную орочью речь, а по вечерам – красноречивый шум, свидетельствующий об очередной пьяной потасовке.
Первое время кривые, узкие и неимоверно грязные улочки, с периодически повторяющимися свалками, выбитыми окнами, выходящими за красную линию сараюшками и в особенности характерными резкими запахами, вызывали у наследника рода Келебриэльдэ приступ тошноты. В орочьих жилищах, хотя и было немного почище – орки, дорожа новым пристанищем, тщились худо-бедно соблюдать хотя бы некоторые санитарные нормы – однако было тесно и темно, не в последнюю очередь из-за ужасающей захламлённости. Впрочем, соблюдение орками норм пожарной безопасности нимало не заботило эльфийских инспекторов: они были бы даже рады, если бы пожар выжег дотла этот уродливое пятно на теле королевства, тем паче что солидное расстояние между населёнными пунктами не позволило бы огню перекинуться на Айлфорн или города людей, окружённые к тому же огнеупорными каменными стенами.
Несколько домишек на отшибе, которые отвели для временного проживания эльфов, как и прочие строения в селении, не имели ни просторных веранд, ни густых палисадников: заросший лебедой и прочими сорными травами пустырь раскинулся вокруг. По вечерам Гвинас, Гвайтмир и их приближённые, стараясь не обращать внимания на доносящиеся снаружи грубые звуки, пили чай в помещении, интерьер которого вызывал стойкую ассоциацию с тюремным казематом, хотя эльфам, слава Создателю, и не приходилось иметь с ним дела. По ночам эльфы обязательно выставляли вооружённую стражу; доверия к оркам они не испытывали.
Но и орки, в свою очередь, опасливо косились на белых демонов – так между собой называли они эльфов. Лишь тяжёлые жизненные обстоятельства вынудили орков просить политического убежища у лорда Ангэйна, преодолев исконную ненависть и страх перед могучими чародеями и непревзойдёнными воителями, один взгляд которых способен внушить безмерный ужас.
* * * * *
Однажды Гвинас после долгого и нудного дня вернулся в хибару, в которой обретались они с кузеном, в особенно угнетённом расположении духа.
Будучи эльфом, следовательно, являясь представителем высококультурного народа, Гвинас, естественно, не мог органично переваривать ни отвратительные манеры орков, ни их тяжёлую своеобразную пищу, что заставит содрогнуться всякого, кто привык к здоровому питанию. Как и предостерегал кузена Гваймир, лицезрение орков в быту никоим образом не способствовало благостному настроению. Грубые сцены животной разнузданности, кои случайно предстали очам высокородного эльфа, до неизмеримых глубин оскорбили его моральные, эстетические и иные понятия.
К тому же Гвинас, к немалому своему изумлению, смешанному с брезгливостью, стал замечать, что некая орочка, что по десять раз на день попадается ему на глаза, как-то странно на него поглядывает, как-то двусмысленно и… Тьфу! Стоило сыну Хеледэна подумать о том, что означают томные взгляды зеленокожей клыкастой девицы – и благородного эльфа охватывало непереносимое омерзение, берущее начало в привитых с детства расовых предрассудках.
Гвинас с тоской вспоминал о своей возлюбленной Тинлинэль, дочери знатного эльфа из Айлфорна, ради которой он, собственно, и приехал во владения своего дяди. Но проверка орочьих жилищ была в самом разгаре, так что Гвинас, раз уж сам сунулся в это дело, теперь не мог бросить всё к свиньям собачьим и укатить в Айлфорн, оставив Гвайтмира с его вывихом, своевольными подчинёнными и мерзкими орками.
Итак, войдя в хижину, Гвинас, пребывающий в расстроенных чувствах, машинально потянулся к кувшину с вином, который стоял на столе. Сын Хеледэна отнюдь не собирался напиваться до полусмерти: это орочий обычай, искренне презираемый эльфами. Однако те жалкие три капли, что сиротливо скатились в кубок, конечно, не могли поддержать подкосившиеся душевные силы Гвинаса.
– Извини, друг, но, я полагаю, что запас взятого нами вина закончился, – сообщил Гваймир, переворачивая страницу книги и поднимая глаза на брата.
Сделав паузу, сын Ангэйна сочувственно промолвил:
– Я ведь предупреждал тебя, Гвин… Чего ещё ждать от орков, кроме гнусностей?! Не сомневаюсь, ты опять насмотрелся познавательных картин с местным колоритом! Конечно, после этого необходимо подкрепиться – но вина, увы, больше нет. Разве что кого-нибудь послать в Айлфорн; а пока, может, выпьешь чаю?
Гвинас отрицательно качнул головой. Несколько мгновений он стоял в раздумье посреди помещения, а затем решительно произнёс следующее:
– Нет, в Айлфорн мы никого посылать не будем. Это будет двойное испытание – на миг вернуться домой, а затем снова окунуться в эту дрянь, – он выразительным жестом и взглядом обвёл вокруг себя. – Раз уж выпало нам расхлёбывать последствия политического шага… прости, пожалуйста, Гвайт, – спохватился он, что речь идёт о решении отца собеседника.
– Продолжай, друг Гвин, – спокойно отозвался сын Ангэйна. – Раз наша судьба – расхлёбывать кашу, которую заварили наши старшие родичи, то – что?..
– То мы вполне можем попробовать то пойло, которое местное население регулярно заливает в свои клыкастые пасти, – сумрачно подхватил Гвинас.
– Ты полагаешь? – с сомнением протянул Гвайтмир. – Странная вообще-то логика в твоём рассуждении, если вдуматься!.. И вдруг эти твари подсыплют какого-нибудь яда? Да и так ли необходимо его добавлять, чтобы отправить нас в Палаты Ожидания – мы же не знаем, как их… коктейль приготавливается и из чего?
– Тем проще будет его проглотить, – с натянутой беспечностью сказал сын Хеледэна.
Гвайтмир с некоторым беспокойством вперил взор в лицо брата. Чего это ему вздумалось? Гвинас прежде всегда отличался прагматичной рассудительностью и не кидался очертя голову в разные сомнительные эксперименты. Может быть, воздух Фьюиндора, насыщенный запахами подгоревшей пищи и уличных нечистот, оказывает на сына Хеледэна столь зловредное воздействие?..
* * * * *
…Когда небольшая группа эльфов появилась на пороге орочьего трактира, находящиеся там завсегдатаи воззрились на них почти с ужасом: что понадобилось здесь этим опасным типам, вооружённым волшебными мечами?!
Гвинас, мельком скользнув взглядом по интерьеру и украшающим его колоритным рожам, ощутил глубокое отвращение. Великие Стихии, как же он, принц из рода Келебриэльдэ, по доброй воле очутился в этой мерзкой дыре?! Что за нелепая, оскорбительная насмешка судьбы!
Но ещё большее отвращение пережил сын Хеледэна, когда бросил взгляд на тот напиток, что поставил перед ним хозяин заведения, низкорослый, кривоногий, но весьма шустрый представитель орочьего племени. Тёмная масса в широкой деревянной миске цветом напоминала запекшуюся кровь…
Гвинас невольно содрогнулся, предположив, что могло послужить ингредиентами для сего пойла. Между тем орочьи морды с выражением нескрываемого интереса уставились в сторону высокородного эльфа. Сын Хеледэна воспринял направленные на него взгляды как вызов – дескать, проглотит, или же на это у него недостанет отваги?..
Неукротимый пламенный дух Перворождённых взыграл в сердце Гвинаса: сын Хеледэна решительно взял ёмкость с подозрительным напитком и, не отрываясь, осушил её до дна, отогнав прочь все докучные мысли, порождаемые благоразумием. Позднее, чуть остыв после своего порыва, эльф с некоторым раскаянием вспомнил о возлюбленной, о друзьях и родичах. Да-а, это будет очень, очень глупо – помереть от орочьего пойла, которое, собственно, никто насильно не вливал ему в глотку!
Однако ж орочье пойло вроде бы не причинило эльфу явного вреда. Более того, орки как будто стали испытывать к сыну Хеледэна нечто вроде особого, своеобразного уважения, хотя подобные чувства, как принято считать, оркам чужды в принципе: чтят они только грубую силу, а мощь духа и интеллекта оценить не в состоянии.
Как главе проверочной комиссии, Гвинасу была на руку перемена в умонастроении орков; однако новое положение вещей характеризовалось и некоей неприятной двусмысленностью, как вскоре стало очевидно. То, что сын Ангэйна безрассудно проглотил напиток неизвестного химического состава, для орков возымело некое особое значение.
– Извини, Гвин, если тебе будет неприятно то, что я скажу, – сказал однажды Гвайтмир, едва сын Хеледэна переступил порог. – Мне и самому неприятно, но… Орочьи рыла, как мне кажется, в некотором смысле стали воспринимать тебя как члена их треклятого социума.
– Почему ты так думаешь? – вспыхнув, резко спросил Гвинас и, сбавив тон, осторожно добавил. – Ты как себя чувствуешь, Гвайт?
– Не беспокойся, я не сошёл с ума, – горько усмехнулся родич. – Дело в том, что тут тебе… приглашение на вечеринку принесли. Нет-нет, я в своём уме, Гвин! Вот, прочти это, – сын Ангэйна указал на лежащий на краю стола клочок плохо выделанной кожи, демонстративно не прикасаясь к посланию и тотчас же брезгливо отдёрнув руку.
Проверка почти завершилась, оставались кое-какие формальности, так что не сегодня-завтра можно возвращаться в Айлфорн. Чего там хотят эти гнусные орки, разрази их… Гвинас, опершись рукой о стол, растерянно скользнул взглядом по кривым строкам, машинально отмечая многочисленные орфографические ошибки.
«Повелитель Гвынг», – начиналось послание. Так называли Гвинаса орки: и хотя сын Хеледэна был не в восторге от этой клички, он очень скоро бросил бессмысленные попытки научить орков правильному произношению его имени. Так, что там дальше?.. До чего отвратительный почерк!
«Приходить завтра, – наконец разобрал Гвинас руны, более похожие на абстрактные каракули. – Много выпивка быть. Игрища быть. Ырванг».
– Что это значит? – вырвалось у эльфа. – Создатель и Великие Стихии, что же, конец Света близится?!
– Мой отец сказал бы, что приближается Эпоха всеобщего мира, – философски отозвался кузен. – Как бы то ни было, это приглашение – вызов внешней среды, на который необходимо ответить.
– Я бы, пожалуй, предпочёл вызов на бой, – процедил Гвинас.
– Я тоже, – примирительным тоном согласился Гвайтмир. – Но в сложившейся ситуации, похоже, всё-таки разумнее принять лестное приглашение орочьего старейшины, чем махать мечом. Заодно и посмотрим, как орки отмечают праздники. Очень поучительное должно быть зрелище, как я полагаю!
Однако Гвинас не разделял ироничного настроя родича. Тёмным эльфам проще: их имиджу мелкие проделки несколько сомнительного свойства не помеха. А сын Хеледэна переживал глубочайший душевный разлад. С одной стороны, ему как будто не в чем себя упрекнуть – он прибыл во Фьюиндор, побуждаемый тревогой за родича; и всё же Гвинас с преувеличенным трагизмом, присущим восприятию многих Светлых эльфов, ощущал гнев и унижение вследствие необходимости соблюдать декорум дружбы по отношению к орочьим мордам.
Меч иль стрела
могут в битве настигнуть –
на горных уступах,
в лесу, на равнине;
могут и мимо
прийтись удары
смертной стали,
разящего жала.
Яд сомнений –
не обойдёт он:
крови не выпьет –
а дух истерзает;
жизнь не прервёт –
а радость похитит.
Была уже глубокая ночь, а Гвинас всё сидел на покосившемся крыльце, вполголоса грустно напевая «Плач о героях Келебриэльдэ» – длиннющую балладу, повествующую о древности рода, славных деяниях и трагической гибели предков Гвинаса. Автором этого проникновенного произведения был лорд Хеледэн, отец Гвинаса; и неизбывная тоска, звучащая в песне, жгла сердце сына, который ощущал себя почти что отступником.
Звуки песни, несмотря на мастерство и приятный голос исполнителя, терзали слух орков, живущих поблизости, переполняя их суеверным страхом: не понимая верхнеэльфийского языка, языка поэзии и науки, орки вообразили, что Гвинас произносит могущественное заклинание, которое разрушит Тырх – может, низвергнет с неба тучу белооперённых стрел, либо повернёт вспять русла рек, волны которых затопят селение, и тому подобное. Оркам редко доводилось слышать хоть слово на верхнеэльфийском; с ними Перворождённые говорили на языке людей, а между собой – на диалекте Тёмных эльфов. Непривычная мелодичность незнакомых слов, неуловимо напоминающая плеск волн, резала слух орков, которым чудилось во мраке эльфийское войско – в сверкающих доспехах, с беспощадными мечами и стрелами, не знающими промаха…
Горьки мои слёзы
о славных героях,
что не вернутся
с лучами рассвета,
что не вернутся
в свой дом на закате!
Плачь, соловей,
певец полуночный,
плачь о героях,
что не вернутся!
Фарлад и Кирвен,
Нэрмар и Димринг,
Вингвен и Халлэн –
мне нет утешенья!
Как ясные звёзды
среди сумрака ночи –
так были они
средь вражьего войска,
так были они
перед взором моим –
но тьма поглотила
мою отраду!
Гвинас всё нанизывал и нанизывал строфы безутешного плача; а орки, слыша его стенания, тряслись от страха, воображая те казни египетские, которые вот-вот обрушит на Тырх эльфийский чародей…
* * * * *
На вечеринку на подворье Ырванга прибыли наиболее влиятельные орочьи тузы. Эльфы, как и подобает представителям мудрейшей расы, внешне сохраняли невозмутимость, хотя при виде орочьих морд ужасно хотелось взяться за мечи или хотя бы врезать по зубам этим рылам.
Между тем несколько орков, вероятно, решили немного поразмяться, устроив кулачный бой. Гвинас хмуро взирал, как два зверских мордоворота старательно колошматят друг друга, сопровождая битьё грубым гоготом, у этих существ заменяющим смех. Сын Хеледэна ощущал настоятельную необходимость побыть наедине с собой. Айлфорн… да, там ждёт его Тинлиэль… но сначала придётся слушать пространные речи дядюшки, давать ему разъяснения относительно проверки… Впрочем, это как раз можно переложить на Гвайтмира. Гвинас мрачно улыбнулся. Пусть все едут в Айлфорн по равнине, по старинному торговому тракту – а он пойдёт кружным путём, по горным тропам через лес. Конечно, это будет выглядеть странно – если только не найти подходящего предлога!..
– Не спеши праздновать победу, – пренебрежительно-вызывающим тоном обратился Гвинас к орку, сбившему с ног своего товарища и теперь с горделивым видом потрясающему над головой огромными кулачищами. – Я предлагаю тебе помериться силами со мной.
Орк оробело уставился на эльфийского колдуна, всю ночь бормотавшего странные заклятья; однако имидж многомощного борца, как видно, значил немало в орочьей системе ценностей – во всяком случае, орк хмуро кивнул, таким способом выражая готовность рискнуть в кулачном поединке с опасным чародеем, внешняя утончённость которого – не более, чем обманчивая иллюзия.
– Гвин, ты что, сошёл с ума?! – отчаянно прошептал Гваймир.
– Оставь, Гвайт, – хладнокровно возразил сын Хеледэна, отстёгивая меч и передавая его родичу. – Я сам знаю, что мне делать!
На самом-то деле Гвинас, в сущности, настолько запутался в своих причудливо переплетшихся переживаниях, что как раз толком и не знал, как ему следует теперь поступать. Об этом он намеревался поразмыслить в уединении в лесной тиши; однако для одинокой прогулки по горным склонам требовался благовидный предлог, каковым могла стать неопасная для жизни и здоровья травма, которая нанесла бы временный ущерб привлекательной внешности эльфа. Такая травма в глазах Перворождённых явилась бы вполне заслуживающим доверия и уважения предлогом, так как все знали о любви Гвинаса к Тинлиэль: кому же приятно предстать с подбитым глазом или разбитым носом перед своей возлюбленной?!
Сын Хеледэна, который неплохо владел боевыми искусствами, решил слегка ушибить лицо о лапищу орка, отчасти смахивающую на бронированную палицу средних размеров. Необычайно самоотверженный поступок, учитывая то, насколько высоко эльфы ценят красоту и пекутся о ней!
Итак, Гвинас ввязался в рукопашную с орком отнюдь не из сомнительного стремления проявлять доблесть даже там, где это не требуется. Однако орки, необразованный народ, восприняли одержанную эльфом победу именно как целенаправленную демонстрацию его могущества и силы. Недаром он всю ночь напролёт читал заклинания!.. Орки с ужасом ожидали, что чародей немедленно расквитается с ними за синяк под глазом, наставленный их злополучным собратом; лишь когда Перворождённые покинули Тырх, и ворота селения закрылись, из всех орочьих глоток разом вырвался вздох облегчения, похожий на многократно усиленный эхом вой ветра в печной трубе.
Руна третья: Ворон и Перворождённые Арландуна
Когда Гвинас, почти избавившийся от следов синяка, и Гвэйнир, горделиво-самоуверенный, как всегда, прибыли в Айлфорн, все отчёты о проделанной во Фьюиндоре профилактической работе уже были успешно сданы Гвайтмиром и другими членами комиссии. Ангэйн весьма радушно принял своего племянника и лорда Брэндона. Слегка попеняв Гвинасу относительно излишнего с политической точки зрения нокаута одного из жителей орочьего посёлка, Ангэйн с проницательной улыбкой обратился к Гвэйниру, инкогнито которого не ввело государя Айлфорна в заблуждение.
Ангэйн, которого чаще именовали лордом Хьюлом, имел все основания питать признательность к отцу Гвэйнира, некогда спасшему его жизнь; благожелательное отношение эльфийского князя плавно распространилось и на сына Кьёртэна, сиречь сына Фьонна. Ангэйн устроил в честь лорда Брэндона торжественный приём и военный парад с последующим рыцарским турниром. Если не считать отдельных оплошностей, Ангэйн являлся весьма искусным дипломатом: сумрачная физиономия Гвэйнира заметно прояснилась, и даже более – сын Фьонна, вспомнив правила хорошего тона, которые в детстве ему тщетно пытались привить дедушка и бабушка, добросовестно старался выглядеть любезным и приветливым, как положено в приличном обществе.
Но, увы, как часто бывает, добрый почин повял из-за досадного пустяка – древоточец мал, однако порой сваливает и вековые дубы. Среди советников короля Ангэйна числился некий Саэринар; по странному совпадению, характер сего достойного Тёмного эльфа во многом оказался схож с нравом Гвэйнира, чья чересчур яркая индивидуальность была сродни бурному потоку жизни и солнечному блеску, то отрадному, а то знойно-ослепительному и беспощадному.
Надменный, вспыльчивый и язвительный, Саэринар в принципе был способен довести до белого каления не только любой металл, будучи искушён в кузнечном ремесле, но и почти любого индивида, разве что тот от рождения являлся ангелом. Если за Саэринаром до сих пор не числилось сколько-нибудь заметных стычек с коллегами, то лишь потому, что премудрый советник лорда Ангэйна всё-таки обуздывал свой нрав, будучи так или иначе заинтересован в поддержке соратников на ниве государственной деятельности.
Ответ на вопрос, что стало истоком неприязни Саэринара к Гвэйниру, тонет в сумраке неизвестности. Возможно, подсознательно достойный советник короля Тёмных эльфов испытывал душевный дискомфорт, видя словно бы самого себя со стороны. Так или иначе, а вскоре антипатия эта стала явной; Гвэйнир же, как легко догадаться, не проглатывал молча колкости эльфа, а отвечал с ещё большим ехидством, что пуще разъяряло несдержанного и гордого Саэринара.
Однажды поздним утром Гвэйнир, желая промочить горло чем-нибудь бодрящим, зашёл в каминный зал, во дворце Ангэйна служивший чем-то вроде клуба, совмещённого с баром. Компания в тот час была немногочисленной, разговоры клеились вяло; Гвэйнир же по язвительной улыбочке, мотыльком порхающей по губам королевского советника, сразу решил, что Саэринар готовится изречь очередное хамство, искусно завуалированное под светскую шуточку.
Сын Фьонна нарочито стукнул кубком, ставя его на стол, и, нахмурив брови, выжидательно воззрился на Саэринара.
– Итак, наш храбрец решил испытать себя в роли дракона-гипнотизёра, – с обманчивой мягкостью заговорил советник Ангэйна. – В какой же исправительной школе ты воспитывался, достославный лорд Брэндон, что тебе не разъяснили, насколько невоспитанно вот так сверлить глазами окружающих?
Кубок, пущенный рукой разъярённого Гвэйнира, едва не угодил в лоб насмешника; Саэринар вовремя отшатнулся, и в следующее мгновение раздался звон стекла – тяжёлая посудина, на которую эльфийские мастера не пожалели серебра, вдребезги разнёсла оконный витраж.
– Исправительная школа, говоришь? Хорошие манеры? Я тебя поучу хорошим манерам, зубоскал! – рявкнул Гвэйнир, хватаясь за меч. – Прохвост!
Окружающие попытались урезонить враждебные стороны, но вмешательство миротворцев не принесло ощутимых результатов – конфликт стремительно перетекал в стадию вооружённого столкновения. Саэринар побледнел – вероятно, осознав, насколько он был близок к бесславной гибели либо тяжёлому увечью, также не сулившему доброй славы, учитывая сопутствующие обстоятельства – и, вскочив на ноги, тоже потянулся к оружию.
В этот момент в каминный зал вошёл один из герольдов лорда Ангэйна.
– Лорд Саэринар, плановое совещание у государя, – бесстрастно напомнил посланец.
Королевский советник медлил, кусая губы и тиская рукоять меча.
– Хорошо, я уже иду, – обронил он, кое-как взяв себя в руки.
Посланец короля вышел.
– После полудня, возле Рябинового Перекрёстка, – адресуясь к Битвенному Ворону, с ироничным прищуром негромко промолвил Саэринар.
Гвэйнир не успел ответить в традиционном для поединщиков хвастливом духе – его противник покинул помещение, дабы принять участие в королевском совещании.
Когда враждующие стороны явились на условленное место, заранее прибывший туда Гвинас с группой доброхотов-миротворцев предпринял ещё одну попытку примирить не в меру вспыльчивых индивидов; однако оба решительно посоветовали посредникам не мешаться в чужие дела, снисходительно согласившись, чтобы сын Хеледэна и его свита присутствовали при поединке в качестве независимых наблюдателей.
Скальды скажут:
руны раздора
дружно взошли
на делянке гордыни;
вверх потянулись
мощной рассадой –
надменность им стала
сытной подкормкой;
скоро плоды
принесли эти руны –
пламя вражды
и мечей непогоду.
Следует отметить, что поединок, состоявшийся между советником государя Ангэйна и сыном Фьонна, ни в коей мере не может расцениваться в качестве подходящего сюжета для героической баллады, – и вовсе не потому, что сражающимся недостало храбрости.
Нелюбезные речи, коими перебрасывались поединщики, ещё худо-бедно укладывались в рамки эпической традиции, если для приличия опустить пару-тройку ненормативных слов и выражений, озвученных Битвенным Вороном. Но гнев – не лучший советчик даже в битве: позабыв о правилах, предписывающих использовать заранее оговоренный вид оружия, противники предприняли достойную сожаления попытку вырвать меч из рук врага; вцепившись свободной рукой в запястье противника, оба поединщика принялись выкручивать друг другу руки, парализуя деятельность клинков. Негодующие возгласы наблюдателей остались без должного внимания, разве что противники дружно буркнули – дескать, не суйтесь, не мешайте, и вообще, какое вам дело?.. Наконец Гвэйниру посчастливилось: не выдержав стальной хватки его геройской длани, пальцы Саэринара разжались вопреки воле своего господина, и меч эльфа с приглушённым звоном упал на каменистую почву. Сын Фьонна джентльменским жестом отбросил свой меч, и противники, к вящему негодованию наблюдателей, схватились врукопашную. Поскользнувшись, герои кубарем покатились вниз по склону, не разжимая бойцовской хватки – и, подняв облако брызг, плюхнулись в большую лужу, присыпанную сухой листвой.
Первым на ноги вскочил Гвэйнир. Хотя его одежда была изодрана и перепачкана, он не утратил боевого запала и уже вознамерился за шиворот извлечь своего противника из лужи, однако конфликтный советник Ангэйна выбрался на сушу без посторонней помощи.
– Ты у меня побегаешь по лесу, – бормотал сын Фьонна, примеряясь, как половчее наброситься на противника.
– Дубина! – сдавленно шипел королевский советник, когда противники, сцепившись, снова принялись тузить друг друга, катаясь по каменистой земле. – Это ты побегаешь по лесам и равнинам, хотя за тобой никто не будет гнаться, кроме твоей тени!
– Довольно, – раздался над поединщиками строгий голос Гвинаса, который в конце концов не выдержал вопиющего пренебрежения всеми правилами эпического единоборства. – Хватит! – повторил он, силясь оттащить противников друг от друга.
Это удалось далеко не сразу; лишь деятельное участие всей свиты Гвинаса наконец позволило освободить Гвэйнира и Саэринара из клещевого захвата ярости.
– Ты хоть понимаешь, что за безобразие вы устроили? – выговаривал Гвэйниру сын Хеледэна, когда Саэринар удалился с торжествующим видом несломленного мученика – величественно и гордо, невзирая на покрывающую его грязь и кровь из рассечённой камнем скулы. – Теперь тебе придётся предстать перед судом короля…
– Что?! – вскинулся сын Фьонна. – Ни перед каким судом я представать не собираюсь! Этот нахал оскорбил меня, чему есть свидетели!
– Думаю, дядюшка примет во внимание показания свидетелей, – начал Гвинас; но, вспомнив об участи Ломендара, вздохнул и добавил без особого оптимизма в голосе. – Надеюсь, что примет во внимание.
– Ну уж нет! – отрезал Гвэйнир. – Я не собираюсь коленопреклонённо молить о прощении, когда мне принадлежит право решать, прощать виновного или нет! Раз тут царят тоталитарные порядки, попирающие права и свободы личности – я не вернусь в Айлфорн! Я немедленно отправлюсь ко двору твоего отца!
– Гвэйн, – Гвинас был искренне огорчён тем, что сын Фьонна влип в столь неприятную историю. – Но не можешь же ты путешествовать в таком виде! Ты сейчас похож на поросёнка, искупавшегося в грязи!
По распоряжению Гвинаса один из его спутников быстренько сбегал в город, принёс чистую одежду и привёл коня для Ворона.
– Скачи к Терновому Перекрёстку, – чуть подумав, посоветовал сын Хеледэна. – Там ты найдёшь Ломендара Куатаро, изгнанного моим дядюшкой. Дождитесь меня, и тогда мы поедем все вместе.
Скандал, разразившийся при дворе Ангэйна после того, как до короля дошли известия о стычке Брэндона и Саэринара, расколол город на две партии. Малочисленные сторонники Саэринара требовали разыскать и примерно наказать Брэндона, выставившего королевского советника на всеобщее посмешище; подавляющее большинство жителей, однако, полагало, что Саэринар получил по заслугам за своё несносное высокомерие.
На сей раз Ангэйн, хоть и не сразу, но согласился с доводами племянника и объявил, что лорд Брэндон может вернуться в Айлфорн, не опасаясь судебного преследования. Сын Фьонна, узнав об этом, не изъявил, однако, особого желания возвращаться – к этому времени он уже успел напитаться негативизмом Ломендара, ежечасно критикующего политику Ангэйна.
Между тем родичи Тинлиэль, возлюбленной Гвинаса, которые живо сочувствовали изгнанному советнику короля, будучи связаны с ним узами родства и дружбы, вознамерились всей семьёй отбыть из Айлфорна – под предлогом, что они хотят навестить друзей, проживающих на территории, подвластной непосредственно лорду Хеледэну. Гвинаса более ничто не удерживало в Айлфорне, и он объявил дядюшке, что намерен отправиться домой. Ради приличия Ангэйн уговаривал племянника погостить ещё, хотя внутренне ощутил огромное облегчение – Гвинас слишком усердно осаждал дядю просьбами о восстановлении в правах Ломендара, чем изрядно достал достойного государя Тёмных эльфов. Как и предсказывал изгнанный советник, Ангэйн решительно отверг все доводы племянника и собственного сына, касающиеся прославленного лучника.
У Тернового Перекрёстка, как и было условлено, к Гвинасу присоединились Ломендар со своими единомышленниками и Гвэйнир, который среди изгнанников успел сделаться своим парнем – вероятно, не в последнюю очередь ввиду стычки с напыщенным Саэринаром. Что же касается Гвинаса, то лишь присутствие Тинлиэль скрашивало его мрачное настроение – сын Хеледэна унаследовал от отца склонность к возвышенно-трагической меланхолии, очередной приступ которой разыгрался после посещения орочьего селения.
* * * * *
…Вернувшись домой и переступив порог своей комнаты, Гвинас огляделся. Высокие окна, одно из которых смотрит на речную гавань; стены и свод украшены затейливыми переплетениями резьбы, воспроизводящей образы деревьев и лесных трав; камин, сложенный из зеленовато-серого камня; светильники в виде полупрозрачных цветочных чаш… Здесь ничего не изменилось: древние грёзы народа Перворождённых, воплотившиеся в зримых формах уютного жилища, приветливо встречают вернувшегося домой сына Хеледэна, словно испытанные, преданные друзья.
Однако не прежним воротился он домой: хрупка внутренняя гармония духа – и её-то Гвинас потерял. Смутная, необъяснимая тревога раздражала его нервы, точно мышь, старательно хрустящая в укромном углу сухой коркой.
Сын Хеледэна мужественно постарался побороть неприятное ощущение, перенеся внимание на одно из благородных занятий, в коих он, как и подобает эльфу, был искусен. Но холодным и тусклым показался ему блеск самоцветов: и впервые в жизни усомнился он в том, стоит ли создавать новые дивные вещи из металла и сверкающих камней. Он попробовал читать: но разум его не находил умиротворения в искусных хитросплетениях слов, и руны словно скользили мимо рассеянного взора. Когда же взял он арфу, струны, которых касались его пальцы, зазвенели печальными, плачущими голосами: и не шли ему на ум слова весёлых песен, но лишь горестный мотив находил отклик в его душе.
Однако дух его яростно восставал против непонятной скорби. Гвинас отложил арфу и, усевшись в кресло у окна, стал смотреть на звёзды, вспоминая о них, о Луне и Солнце удивительные легенды, которые некогда рассказывали ему отец и мать.
Под утро тяжёлая дремота смежила его веки…
По мосту, что соединяет с внешним миром сказочно прекрасный город, окружённый кольцом гор, на равнину выходит большое войско. Доблестно сражаются защитники города; но мощь их сокрушена, и вот уже враги врываются в город, воспользовавшись мостом… Огонь обвивает стройные башни, рушатся дворцы, звон оружия и отчаянные крики острой болью впиваются в грудь, сжимают виски…
Гвинас открыл глаза. Солнечные лучи заливали комнату; он сидел в кресле, облокотившись одной рукой о подлокотник и свесив голову на грудь. Ощущение некоторой скованности, вероятно, было связано с тем, что он заснул в неудобной позе; Гвинас машинально провёл ладонью по лбу, силясь отогнать тягостное впечатление от зловещего сновидения.
Из-за окна, из сада, раскинувшегося вокруг дворца, донёсся звонкий девичий смех. Гвинас улыбнулся, узнав голос Тинлиэль; но улыбка тотчас погасла, едва сын Хеледэна услышал голос того, кто именовал себя Брэндоном. Наскоро приведя себя в порядок, Гвинас вышел в сад и поспешил в ту сторону, откуда доносились голоса.
Посреди пёстрого цветочного моря Гвэйнир с заметным энтузиазмом раскачивал качели, на которых сидела Тинлиэль; эльфийка весело смеялась всякий раз, когда качели взлетали достаточно высоко. Длинные волосы девушки взмётывались огненными прядями, а широкие рукава трепетали, точно шелковистые крылья бабочки: Гвинас, шедший по боковой аллее, замедлил шаг, невольно залюбовавшись своей невестой.
Завидев Гвинаса, Ворон быстро остановил качели и кивком приветствовал эльфийского принца. Тинлиэль перевела улыбающийся взор на сына Хеледэна. Его внешняя беззаботность не помешала девушке тотчас подметить подавленность и растерянность, которые Гвинас старательно скрывал под заученным выражением светской приветливости.
– Гвин… – девушка поднялась с качелей и шагнула навстречу своему наречённому, почти позабыв о присутствии Гвэйнира.
Волшебник тактично удалился, не испытывая ни смущения, ни беспокойства. Чуть подумав, он направился к замку – Гвэйнир вспомнил слова Гвинаса относительно того, что королева Иэллин может подсказать, где искать Фьёрнэ. Оживлённая беседа Ворона с эльфийской красавицей, невестой Гвинаса, была более чем невинной. Не то чтобы Гвэйнир ежесекундно только и думал, что о Фьёрнэ – совсем напротив, он всегда был открыт новым впечатлениям; но, к удивлению сына Фьонна, мысли его весьма часто обращались к родным краям, чего прежде Битвенный Ворон за собой не замечал. Невзирая на непривычную ностальгию, сложные хитросплетения политических интересов арландунских эльфов немало его забавляли, а Тинлиэль – непосредственная, дерзкая, смелая – чем-то неуловимо напоминала магу его сестру Дэйни.
* * * * *
– Что с тобой творится, Гвин? – участливо промолвила Тинлиэль, едва Битвенный Ворон скрылся за поворотом тропинки.
Сын Хеледэна молчал; его возлюбленная повторила свой вопрос – он что-то отвечал, кажется, невпопад. Девушка, неодобрительно тряхнув кудрями, решительно взяла его под руку, и они пошли по тропинке, окаймлённой бурно цветущими миксбордерами.
Гвинас всё думал, как ему заговорить с ней об этом человеке; плеск падающей воды отвлёк эльфа от раздумий – и только тогда он заметил, что они идут по Аллее Фонтанов. Взмётывающиеся ввысь водяные арки, журчание сбегающих по широким ступеням каскадов, повисшая в воздухе влажная свежесть – всё это разнеживало, звало отбросить прочь докучные мысли, наслаждаться отдыхом и покоем, беспечно вслушиваясь в тихую музыку текучих переливов; но внезапно вспыхнувшие сомнения мучили сына Хеледэна, не давая забыться посреди неги волшебных садов…
Тинлиэль вдруг остановилась и, наклонившись, принялась развязывать ремешки своей обуви. Гвинас ещё не успел спросить, что она намеревается делать, как девушка проворно заскользила по камням, служащим обрамлением большому искусственному каскаду. Вода прозрачной тканью окутывала поверхность каменных плит, шелковисто перетекая с верхних на нижние; Тинлиэль осторожно шагнула на одну из ступеней. Вода не доходила девушке до щиколоток. Тинлиэль наклонилась, зачерпнула рукой воды – широкие рукава, точно листья кувшинок, раскинулись по водной глади – а через мгновение пригоршня брызг осыпала Гвинаса. Он невольно улыбнулся.
– Тин, перестань, – однако прозвучало это с такой интонацией, что можно было понять и прямо противоположным образом. – Ты ведёшь себя как ребёнок…
Он живо представил, как недавно она беззаботно смеялась в обществе Гвэйнира, и чуть нахмурился.
– Этот человек и ты… – вдруг проронил он.
Тинлиэль сделала мученическое выражение лица и медленно пошла по каменным ступеням, с которых сбегала вода.
– Орки и принц Келебриэльдэ, – негромко, с явной неохотой произнесла девушка.
– Тин! – он вспыхнул. – Ты ведь знаешь…
– Только не оправдывайся, Гвин, – предостерегла она и наклонилась, словно затем, чтобы получше рассмотреть цветок кувшинки. – Тем более, в этом нет необходимости – я же тебя ни в чём не виню.
Подол шёлкового платья, который девушка в рассеянности выпустила из рук, затрепетал, раскинувшись на поверхности воды. Гвинас смотрел на свою невесту со смешанным чувством: восхищение ею не окончательно разогнало его сомнения.
– Вот что, Гвин, – решительно промолвила Тинлиэль, пристально глядя на него. – Выброси из головы чепуху, которую ты вообразил насчёт меня и лорда Брэндона! Он всего лишь рассказывал мне о своих родичах и о приключениях, достойных героя, в которых ему довелось участвовать. Я люблю тебя по-прежнему, Гвин, – совершенно иным тоном шепнула она, и грустно добавила. – А вот с тобой что-то случилось, мой Гвин. Ты словно мне не веришь…
На её глазах блеснули слёзы.
– Моя душа отравлена, Тин, – горестно откликнулся Гвинас, в сотый раз мусоля в мыслях проблему неразрешимого конфликта между долгом кровной мести оркам и своим недавним миролюбием, пусть и внешним, по отношению к «детям Тьмы». – Но моя любовь к тебе ничуть не ослабела! – поспешил он уверить свою даму.
Она улыбнулась сквозь слёзы: Гвинас не преминул мысленно сравнить эту улыбку с лучами солнца, играющими в дождевых каплях, дрожащих среди листвы…
Стрелы аира
мне сердце пронзили,
а звездоцветом
опутаны крылья… – вполголоса проговорила Тинлиэль нараспев.
Гвинас невольно тоже улыбнулся, тотчас вспомнив, как в Праздник Середины Лета пел ей песню, в которой, по обычаям Тёмных эльфов, поведал о своих чувствах, используя символический «язык трав». Аир и звездоцвет – верность и любовь; она приняла венок, песню и любовь…
– Ты принесёшь мне венок из звездоцвета и аира, как тогда?.. – тихо спросила Тинлиэль.
– Да, любовь моя, – он снова, как в тот памятный день, чувствовал себя безмерно счастливым.
– Так возвращайся скорее, – тоном капризного ребёнка шепнула она; точно прикосновение ветерка, коснулись его губ её губы, и так же, как проворный ветерок, она убежала.
* * * * *
– Что за безумие охватило твоего брата, Иэллин? – с удивлением говорил лорд Хеледэн, расхаживая по комнате. – Неужели ты не в силах вразумить Ангэйна, который как будто всерьёз полагает, что сумеет превратить беглую орочью шайку в организованное поселение мирной диаспоры?
Леди Ллиэ молчала, опустив голову. Наконец она тихо промолвила:
– Вы все – и ты, и мой брат тоже – привыкли считать меня чуть ли не всесильной. Хорошо же мне удалось сформировать подобный имидж! Однако это иллюзия, мой король. Прости меня, – я, быть может, наношу чувствительный удар по твоим надеждам – но я не в силах образумить моего брата. Немного стоит моё могущество, которому вы так привыкли доверять: я всего лишь женщина, которой некогда пришлось убедиться в том, что она слаба, несмотря на всё своё искусство и свою гордыню.
Хеледэн внезапно остановился. Прислонившись к оконному косяку спиной к окну, он скрестил руки на груди, устремив на жену печальный взор. Тень падала на его лицо, и синие глаза казались темнее, чем обычно.
– Ты всё это время помнила его, – проронил он. – Отца этого напыщенного мальчишки, что явился с Гвинасом и Ломендаром?
Ллиэ подняла голову и загадочно улыбнулась.
– Ты сам знаешь, что помнить всё – это удел Перворождённых, – спокойно и величаво промолвила она. – А благодаря ему я узнала пределы своего могущества – разве такое можно забыть?
Верховный король эльфов Арландуна отвернулся и глухо промолвил:
– Ты когда-то спасла мне жизнь, Иэллин; но иногда мне кажется, что, пожалуй, лучше мне было расстаться с ней в застенках Фьордана и уйти на несколько сотен веков в Палаты Ожидания.
Леди Ллиэ почти испуганно взглянула на своего супруга. Хеледэн неподвижно застыл на месте, устремив взгляд в пространство; врывающийся в окно ветерок трепал платиновые пряди, забрасывал их на лицо, но король словно не замечал этого.
Ллиэ порывисто вскочила с места, подбежала к мужу и обняла его.
– Перестань, Хелед! – жалобно сказала она. – Мне страшно от твоих слов! Неужели ты так несчастен со мной?! О, сколь же малое подвластно моему искусству: как не могу я справиться с одержимостью Ангэйна, так не в силах одолеть возвышенную депрессию, что порой на тебя находит! Что с того, что я помню Фьонна? Я ведь с тобой, а не с ним! И я люблю тебя…
Ласки жены и её тревога наконец вырвали Хеледэна из пучины необоснованной печали и отчаяния.
– Прости, если мои слова огорчили тебя, Иэллин, – тихо сказал он, бережно прижимая её к себе. – Но говорю я так, потому что люблю тебя, и больно мне сознавать, что было время – пусть всего лишь один миг – когда ты едва не последовала за тем человеком, бросив всё, чем владеешь. Если я и научился быть счастливым после всего, что мне некогда довелось пережить, то лишь благодаря тебе: но и то, сколь хрупким и своевольным может оказаться счастье, я тоже узнал через тебя. Мне не в чем упрекнуть тебя, Иэллин: если иные из моих надежд развеялись прахом, то виной тому сила рока – а ты, я знаю, верна мне.
– Ох, опять ты про рок, Хелед, – тоскливо протянула Ллиэ. – Оставь же, наконец, этот эпический фатализм! Боюсь, однажды ты со свойственным тебе красноречием убедишь меня в том, что над всеми нами тяготеет какое-то там проклятие – и тогда мне захочется сложить руки и бесстрастно смотреть в небо, ибо что-то предпринимать, будучи всё равно обречённым – пустая трата времени и сил! Однако я верна тебе – и интересам нашего народа, между прочим – надеюсь, хоть это не позволит мне впасть в бездеятельность.
К чему вспоминать
беспрестанно о прошлом?
Вспять не помчится
реки теченье.
Счастлив ли ныне –
об этом скажи мне;
о нынешних бедах
проси совета.
Верховный король Перворождённых Арландуна улыбнулся.
– Прости, Иэллин, – повторил он, теснее прижимая её к себе. – Хоть ты из Мориэльдэ, Тёмных эльфов, но свет твоей мудрости освещает мой путь с того самого мгновения, когда мы с тобой повстречались. Ты вернула меня из сумрака в мир живых; конечно, справедливо, чтобы ты располагала моей жизнью – и никто не сумел бы сделать это лучше тебя!
– Ты до сих пор думаешь, что это я вернула тебя к жизни, – руки Ллиэ ласкали его лицо. – Нет, ты вернулся ради мести, Хелед. Иначе моё искусство было бы бессильно. В твоём сердце тогда ещё не было любви… ко мне, – шёпотом добавила она, опустив глаза.
– Да, – согласился он. – Тогда я вернулся ради мести, Иэллин. Но я вернулся бы только ради тебя…
В дверь негромко, но настойчиво постучали.
– Войдите, – холодно промолвил верховный король Перворождённых Арландуна, нехотя выпуская королеву из объятий.
Гвэйнир поклонился, войдя в просторный светлый зал. Иэллин опустилась в кресло, а Хеледэн отошёл к дальнему окну и сделал вид, что смотрит на речную гавань, где в лучах солнца золотились верхушки корабельных мачт.
– Королева, – без дальних предисловий начал Гвэйнир, – я хотел бы просить твоей помощи.
– Если это в моих силах, – приветливо улыбнулась Ллиэ.
– Об этом судить тебе, королева, – уклончиво произнёс сын Фьонна. – Я лишь хотел спросить тебя о девушке, которую зовут Фьёрнэ. Где мне искать её? В Йоль я дал клятву, что она станет моей женой…
– Не спрашивая её согласия, – подхватила эльфийка.
– Но я получу её согласие? Будет она моей? – настаивал Ворон.
– Ты отыщешь её, если и впрямь этого желаешь, – с загадочной полуулыбкой промолвила эльфийская волшебница; в тоне её явственно слышалась некая недосказанность, подчёркнутая долгой паузой. – Но прежде тебе предстоит проделать небольшую экскурсию по… – она на миг замялась, а затем, загибая изящные пальчики, быстро зашептала, – пять, шесть, семь… по девяти Мирам, – громко подытожила леди Иэллин с язвительно-сочувственной ноткой в голосе.
– Это что, обязательно? – нахмурился Ворон. – А может, потом? В свадебное путешествие, например? Или это чья-то зловредная шутка – альгейс, говоря языком научной магии? Кто нагрузил на меня это дурацкое туристическое проклятие?! Только скажи мне, королева, кто это сделал – уж я…
– Тсс! – эльфийка вскочила с места и торопливо зажала ему рот узенькой ладонью; лёгкий аромат фиалок овеял лицо Гвэйнира. – Пожалуй, сгоряча поклянёшься натворить дел, совершенно ненужных, а, главное, глупых и опасных. Не беспокойся, мальчик – тебе никому не придётся разбивать череп, никого не надо заковывать в цепи и тому подобное. Проклятие, говоришь? Альгейс? Если и так – он исходит только от тебя, ни от кого иного. Вспомни-ка…
«Я заполучу её, хотя бы для этого мне пришлось пройти через девять Миров», – отчётливо прозвучал в памяти самоуверенный голос, в котором Гвэйнир с некоторым удивлением узнал свой собственный.
Слово. Сила. Сотворение. В слове – в слове чародея особенно! – скрыта сила, способная созидать. Делать мысленный образ – ощутимым. Воплощать. Как он мог позабыть об этом – об одном из главных правил магии?! Слова волшебника – это семена будущих событий. Он сам невольно, не задумываясь, нагромоздил преграды на своём пути к любви Фьёрнэ. Сначала нажил себе врагов в лице её милейших родичей, а потом ещё и навязал себе длинную прогулку по ветвям Мирового Древа, сиречь дорогам, связующим Миры!..
* * * * *
Гвинас направился к пристани, вблизи которой у речного берега рос аир. Эльф шёл через берёзовую рощу: свет играл на белых стройных стволах, а сочная зелёная трава под деревьями так и манила побегать босиком или понежиться в тени, раскинувшись на душистом травяном ковре. Здесь в изобилии рос звездоцвет. Сын Хеледэна невольно замедлил шаг, выбирая самые красивые цветы для Тинлиэль, и улыбнулся, любуясь знакомым с детства, но оттого не менее дорогим его сердцу пейзажем. Незаметно для себя эльф добрался до берега реки, возле которого росли раскидистые ивы и горделиво вздымались из воды стебли аира. Гвинас срезал несколько гибких стеблей и опустился на толстый ствол ивы, склонившийся над водой; проворно сплетая побеги аира с веточками звездоцвета, сын Хеледэна краем глаза посматривал на реку, на поверхности которой серебрились солнечные блики, на ладьи, колеблемые у причала лёгкими волнами: «Крылья Волн», «Белопенный Скакун», «Лебединый Дар» – гласили изящные руны на бортах.
Солнечный отблеск
на водах звенящих;
игривая радость –
и мудрости горечь,
напевы творенья,
мечтаний туманы –
в лучах золотых
запуталось сердце!
Вдруг ввысь прянула чайка, до того скользившая над водою; Гвинас устремил взгляд вдаль – и чуть не свалился со своего седалища, точно ощутив неожиданный удар. На фоне туманной дымки, клубящейся над Мьюнскими горами, ярко вспыхнула огненная точка – сигнальный огонь, зажжённый на башне Дрэгона.
Руна четвёртая: Бранные подвиги Ворона
Экстренно созванный королевский совет, на который любезно пригласили Ломендара и Гвэйнира, учитывая их солидный боевой опыт, продолжался недолго. Король Хеледэн, мрачный и бледный от ярости, в которую его повергало малейшее упоминание об орках, привычно отдавал своим приближённым распоряжения, обычные в случае войны – как можно скорее собрать и снарядить дружину и тому подобное. Учитывая непримиримую ненависть достославного государя к оркам как к убийцам его родичей, можно предположить, что он намеревался лично возглавить поход против «исчадий Тьмы». Однако его сын спешно взял слово.
Гвинас, который после посещения орочьего селения погрузился в пучину депрессии, хорошо знал нрав своего отца, чтобы понимать – хотя внешне Хеледэн оставался невозмутимым, в глубине души он никак не может переварить то, что его отпрыск пошёл на дипломатические отношения с орками вместо того, чтобы крошить их мечом, не разбирая правого и виноватого. Впрочем, Хеледэн не допускал и мысли, что существуют такие ситуации, в коих позиция орков может характеризоваться хоть какой-то правотой и законностью.
Сын невыносимо страдал от молчаливого, сдержанного осуждения отца. Хеледэн и вообще-то был весьма замкнутым, закрытым индивидуумом, предпосылкой чего, несомненно, явились некогда пережитые им мучения. Он был совершенно чужд того беззаботного веселья, что люди зачастую приписывают Перворождённым в качестве неотъемлемого элемента их характера; лишь изредка благородные черты отважного государя озарялись улыбкой. Только с женой и сыном, да ещё с немногочисленными друзьями он порой делился своими сомнениями и опасениями; от всех прочих он отгораживался маской холодно-отстранённого величия.
Гвинас очень дорожил доверием отца, и теперь, когда Хеледэн едва удостаивал его сдержанного кивка и пары незначащих фраз, сын с душевной болью вспоминал, как вечерами они с отцом, а нередко и втроём с матерью беседовали, сидя у камина или гуляя в ночные часы и любуясь звёздами; как вместе с отцом они работали в кузнице, озаряемой отблесками пляшущего пламени… Теперь всё это, казалось, безвозвратно кануло в прошлое, и Гвинасу иногда думалось, что ему легче было бы умереть, чем жить так, будучи отщепенцем в глазах собственного отца.
Королева Иэллин, в отличие от мужа, нисколько не порицала сына за его позицию относительно орочьего селения; однако даже она, мудрая и ловкая Ллиэ, так и не сумела смягчить молчаливое негодование супруга. И она, и Гвинас, конечно, понимали: Хеледэн никогда не сможет забыть о гибели своих родичей, никогда не простит их убийц, а потому всё, что хоть отдалённо напоминает о той давней трагедии, причиняет ему боль, которая отгораживает его от окружающих непроницаемой стеной, заставляет замыкаться в своём горе и гневе.
Гвинас судорожно искал способ вернуть приязнь и доверие отца, которых тот незаслуженно его лишил, не желая ничего понимать, не желая увидеть, что его сын не мог бросить друга, что махать мечом в той ситуации было бы невообразимо глупо…
– Отец… – Гвинас осёкся под обжигающе-ледяным взглядом Хеледэна. – Государь, если позволишь…
– Что? – бесстрастно обронил Хеледэн, мысли которого сейчас были в далёком прошлом.
– Позволь мне встать во главе дружины и сразиться с исчадиями Тьмы, перешедшими Мьюнские горы, – негромко, но решительно и твёрдо промолвил сын.
Хеледэн медлил с ответом, безотчётно стиснув тонкие пальцы на подлокотниках кресла.
– Я знаю, ты винишь меня… – отчаянно начал Гвинас.
Верховный государь Перворождённых Арландуна резко поднялся с места, помрачнев ещё больше.
– Замолчи! – суровым тоном приказал он. – Ты хочешь отправиться в Дрэгон, чтобы сражаться с оркам? Да будет так!
Ломендар и Гвэйнир переглянулись и, не сговариваясь, изъявили желание присоединиться к принцу. Их обоих и ранее ужасно покоробило от того подчёркнутого осуждения, которое Хеледэн выказывал по отношению к сыну. Ломендар, как и полагается эльфу, представителю народа, стоящего на более высоком уровне духовного развития, чем прочие, конечно, лучше понимал суть проблемы, что заставляло его остро сочувствовать не только Гвинасу, но его отцу, душевные раны которого так и не зажили с течением времени. Что касается Гвэйнира, то от него принципиальная позиция эльфийского государя ускользнула вовсе: в поведении Хеледэна он усматривал лишь потрясающее бессердечие, которое вообще ни на что не похоже.
Также Битвенный Ворон был слегка озадачен особенностями назревающего военного конфликта. В его родном Мире орки, хотя, конечно, тоже не обладали столь высоким уровнем интеллекта, как эльфы, драконы и маги, всё-таки в подавляющем большинстве являлись довольно добродушными парнями, если не считать их постоянных межклановых трений, обычно выливающихся в вооружённые столкновения, а также периодических стычек с гномами, случающимися ввиду того, что потомки Дьюрина и «исчадья Тьмы» упорно рассматривали друг друга в качестве живых манекенов для боевых тренировок.
Разумеется, там, откуда прибыл Гвэйнир, никому и в голову не пришло бы поручать оркам сложные инженерно-математические расчёты или же работу, требующую нестандартных творческих решений; но в качестве охранников зеленокожие клыкастые парни обычно бывали весьма надёжны и эффективны. Непримиримая легендарная вражда орков с эльфами давным-давно сошла на нет; отголоски былых битв слышались разве что в язвительных шуточках, на которые представители некогда противоборствовавших сторон не скупились.
В Арландуне всё обстояло совершенно иначе. За исключением непримиримой мести, как в случае с Хеледэном, для эльфов и орков набеги друг на друга здесь являлись чем-то вроде разновидности спорта. Те из Перворождённых, кому хотелось щегольнуть доблестью и славными ранами перед своими возлюбленными, да и вообще поднять свой авторитет среди соплеменников, периодически совершали военные экспедиции за Мьюнские горы, номинально считающиеся границей владений короля Хеледэна. Что же касается набегов, предпринимаемых орками, то эти боевые операции совершались исключительно в надежде на лёгкую поживу. Странно, что подобные надежды, не подкреплённые реальными свершениями, продолжали существовать в умах орков весьма длительное время: все орочьи рейды, как правило, закачивались крайне плачевно для их инициаторов и тех, кто сдуру встал под их знамёна. Хотя оркам периодически удавалось незамеченными перебраться через Мьюнские горы, – ибо перевалов там много, и на каждой тропинке дозорных не поставишь – но победа неизменно доставалась эльфам, чьё искусство ведения боя, а также качество вооружения несравненно выше.
Возможно, что эльфы, слегка возгордившись, немного ослабили бдительность – ведь и мудрые не застрахованы от ошибок! – оттого на этот раз по горным туннелям пробрался большой отряд тяжеловооружённой орочьей пехоты. Как бы то ни было, спешно собранная дружина под предводительством Гвинаса – и Ломендара с Гвэйниром, которые ввиду подавленного душевного состояния друга, а также своих былых громких подвигов, сумели в значительной степени взять в свои руки контроль над воинством Светлых эльфов – скорым маршем прибыла под стены Дрэгона как раз вовремя.
Орки, копошившиеся вокруг осадного орудия, вероятно, похищенного из музея древностей, слегка ошалели, когда их начали рубить мечами вместе с громоздким экспонатом. Бросив таран, орочья орда, подобно тяжёлой и грязной волне промышленных стоков, покатилась в сторону гор. Гвинас в запальчивости вознамерился преследовать врагов, но более рассудительный Ломендар сдержал его порыв. Дружина только с дороги, необходим хотя бы краткий отдых, а с орками они ещё успеют разделаться. Ломендар прозрачно намекнул на возможность похода через перевалы Мьюнских гор, в глубь орочьих территорий, и Гвинас, приятно поражённый размахом подобной операции, согласился с доводами соратника. Что касается Гвэйнира, то он, не испытывая к арландунским оркам личной неприязни, был не прочь слегка размяться с мечом – для дополнительной практики перед тёплой встречей с братьями Фьёрнэ, если они всё ещё враждебно настроены (что скорее всего), да и просто для развлечения.
* * * * *
Дрэгон, хотя снаружи и выглядел классической обомшелой цитаделью незапамятных эпох (за исключением вполне современных ворот), внутри, к вящему удовольствию Гвэйнира, оказался оборудован по последнему слову дизайнерской и технической мысли. Сын Фьонна, как и подобает герою, конечно, не возражал против романтической ночёвки на лесистом склоне горы или песчаном берегу водоёма, однако он не только не испытывал презрения к комфорту, а, напротив, весьма ценил это достижение цивилизации, основы которой как раз и заложены премудрой расой эльфов.
Сын Хеледэна, а также Гвэйнир и Ломендар расположились в просторном зале-студии на верхнем этаже надвратной башни. Вообще-то обычно эльфы предпочитают пусть и малогабаритные, но индивидуальные кельи, где в тишине уединения удобнее предаваться возвышенным раздумьям. Но ввиду того, что душевное состояние Гвинаса серьёзно пошатнулось, Ломендар, посовещавшись с Гвэйниром, решил не выпускать принца из-под наблюдения, чтобы тот не натворил глупостей и случайно не влип в какую-нибудь скверную ситуацию.
Вечером, желая подбодрить Гвинаса, который рассеянно наигрывал на арфе невообразимо печальную мелодию – даже у Гвэйнира, не отличающегося сентиментальностью, предательски увлажнились глаза – Ломендар завел речь об обычаях орков и прочих «исчадий Тьмы». Гвэйнир, вспомнив парочку жутких анекдотов на эту тему, вставил и своё слово. Завязалось живое обсуждение; собеседники переговаривались, сидя каждый на своей кровати, расстояние между которыми было не менее пятнадцати шагов – в целом дискуссия выглядела весьма забавно.
– В Чёрной пещере, – нарочито зловещим тоном рассказывал Гвэйнир избитую историю для великовозрастных детишек, – жил огромный великан…
– Маленьких великанов и не бывает – это же не карлики, – веско заметил Ломендар, критически рассматривая носы мягких пушистых тапок, в которые в данный момент были обуты его ноги.
– Великан может быть просто большим, а может быть оч-чень большим! – не растерялся Ворон и величественным жестом поправил полу золотистого шёлкового халата, который, словно ласковая волна, мягко окутывал его плечи и стан. – Этот великан с головы до пят оброс…
– Мхом? – предположил Ломендар.
– Нет, шерстью, – начиная раздражаться тем, что его всё время перебивают, возразил сын Фьонна.
– Так он был медведем?
– Ломэ, перестань! Раз ты так хорошо всё знаешь, сам рассказывай!
– Да пожалуйста, – спокойно отозвался эльф и начал так. – Когда Цитадель Сумерек пала, и её хозяин сгинул, орки и тролли рассеялись по всему миру. Они сбивались в стаи и нападали на небольшие селения и отряды путешественников, а иногда и на крупные промышленные и торговые объекты. Эти злодеи не ограничивались грабежом; он устраивали поджоги, диверсии и террористические акты, а пленных подвергали ужасным издевательствам и мучительной смерти. Поэтому воины предпочитали погибнуть в бою, чем сдаться; но ещё ужаснее была судьба мирных жителей, оказавшихся во власти этих отродий Тьмы. Пленных женщин и детей они…
Тут Ломендар запнулся. Как и у всех эльфов, воображение у него было развито до крайности: едва представив себе те мерзкие преступления, которые совершались в отношении упомянутых категорий пленников, прославленный лучник Арландуна побледнел от ужаса и ярости. Он уже был готов голыми руками растерзать злодеев-орков без суда и следствия, совершенно позабыв о том, что разговор, собственно, имел целью взбодрить Гвинаса – а для этого истории, отдалённо напоминающие судьбу его предков, никак не годятся.
Гвэйнир только и ждал, к чему прицепиться в повествовании эльфа.
– А если вкратце, то о чём ты хотел рассказать, Ломэ? – осведомился сын Фьонна, разглядывая кристалл горного хрусталя на прикроватной тумбочке возле своего поистине королевского ложа. – Это про отряд героев, из которых в живых остался только один, а остальных орки замочили? Зато уж он задал врагам жару, а потом ещё и ухитрился стать зятем эльфийского короля, хотя ему, собственно, нечего было даже надеть на свадьбу, а всё его недвижимое имущество и сбережения ухнули ещё раньше?
– А твой великан хватал рогатый скот и красивых женщин? Коров сжирал сразу, а девушек после того, как… – Ломендар деликатно кашлянул. – И продолжалось это до тех пор, пока бесстрашный воин при помощи чародейного меча, полученного от отца, не воздал чудовищу по заслугам – а потом долго правил обширным королевством, хотя и нельзя утверждать, что правление это было неоспоримо мудрым и справедливым?
Гвэйнир демонстративно зевнул. Гвинас не вмешивался в спор друзей, и Ломендар наконец обратил на это внимание.
– Гвин! – окликнул он.
– В чём дело? – безучастно отозвался тот.
Ломендар испытующе поглядел на него и произнёс с осторожностью:
– Гвин, может, мы тебе мешаем своей болтовнёй?
– Нет-нет, Ломэ, не беспокойся, – прежним тоном обронил сын Хеледэна. – Продолжайте, друзья, не стесняйтесь. Вы мне нисколько не мешаете!
«Но и толку от нас никакого», – огорчённо подумал бывший советник Ангэйна. Между тем Гвэйнир, закутавшись в одеяло, с детским наслаждением прильнул щекой к подушке и закрыл глаза. Через несколько минут он уже крепко спал и счастливо улыбался во сне.
«Гвэйн, иди же скорее ко мне, – томно стонала Фьёрнэ; её нагое тело, охваченное неудержимой страстью, податливо изогнулось в его объятиях. – Я твоя, любимый…Я жду тебя, радость моя… О-ах!»
* * * * *
Орки с характерной для них настойчивостью, тотчас переходящей в тупость, на следующее утро оголтелой ордой накатили к стенам Дрэгона – невзирая на то, что накануне прибывший отряд эльфийских воинов старательно зачистил окрестности. Эту особенность «исчадий Тьмы» не могли понять и мудрейшие умы Арландуна: орки, будучи, казалось бы, перебиты полностью (в рамках конкретной территории, разумеется), ухитрялись в кратчайшие сроки явиться снова в удвоенном количестве. Когда-то в незапамятные дни, когда научные познания о мироздании и законах природы были ещё весьма скудны и отрывочны, эльфы даже подозревали, не оживают ли по ночам убитые днём орки: чтобы пресечь подобное, Перворождённые взяли за правило сразу после битвы немедленно сжигать мёртвых и недобитых орков. Однако кремация орочьих останков не устранила таинственной аномалии, а версия относительно воскресения орков безнадёжно лопнула, ибо никак не объясняла внезапного ускоренного увеличения их численности.
Получив известие о том, что орки топчутся у ворот, что есть сил молотя в створки дверным кольцом, ожесточённо дёргая за канат привратного колокола и дубася в гонги, Гвинас вышел на крепостную стену, дабы лично обозреть силы противника и принять наиболее мудрое решение относительно дальнейших своих действий как предводителя эльфийской дружины. Меж тем Ломендар, за десять минут полностью снарядившийся для боя (за исключением шлема, который бывший советник Ангэйна пока не стал надевать), предпринял героическую попытку разбудить Гвэйнира, который видел уже, наверное, повторную серию десятых или одиннадцатых снов, и ухом не вёл, что враг стоит у ворот.
– Брэндон, проснись, пора! – Ломендар, не видя никакой реакции на устную агитацию, для наглядности ухватил спящего за ворот пижамы и пару раз энергично встряхнул, надеясь таким способом освободить мага из тенёт сонных грёз.
Подобная попытка и впрямь оказалась подвигом, сопряжённым со значительным риском для жизни. Спросонья Гвэйнир не сразу разобрался в ситуации. Ворон ещё находился под впечатлением жуткого сновидения, в котором он выступал в качестве пленника; а так как подобное жалкое положение не может вызвать у настоящего героя ничего иного, кроме желания поскорее освободиться и сквитаться со своими мучителями, сын Фьонна, не раздумывая, схватил первое, что попалось под руку – это оказался необработанный кусок горного хрусталя, установленный на прикроватной тумбочке в качестве декоративного элемента интерьера – и швырнул увесистый предмет в сторону гипотетического противника.
– Ты что, сдурел?!
Голос Ломендара, в котором звучала – прямо-таки клокотала – боль и вызванная ею ярость, привёл Ворона в чувство. Сон окончательно слетел, и сын Фьонна понял свою ошибку. Перед ним стоял отнюдь не заплечных дел мастер, вознамерившийся тащить его на дыбу или иной пыточный аппарат, а Ломендар, который всего лишь намеревался разбудить заспавшегося соратника. Из разбитого лба прославленного эльфийского лучника струилась кровь – камень, которому не было дела до справедливости, тупо попал в цель.
– Нет, вы, люди – настоящие свиньи, хуже орков! – ярился пострадавший ни за что эльф. – Вам всё равно, кого мочить – врагов или друзей! Вы сначала крошите кого ни попадя, а потом начинаете скулить, взваливая вину за свои пакости на судьбу, тёмных властелинов или их бессильные проклятия!
Обалдевший при виде подобной экспрессии Гвэйнир открыл было рот, намереваясь вставить хоть словечко в своё оправдание; однако бывший советник благородного лорда Ангэйна, к сожалению, не испытывал особого уважения к правам обвиняемых. Весьма прискорбно и то, что дальнейшая речь доблестного Ломендара состояла в основном из нелитературных слов, заимствованных из разговорного языка людей и орков; подобный способ выражения своих переживаний, каковы бы они ни были, естественно, не слишком-то к лицу представителю столь высококультурного народа, как Перворождённые.
– В чём дело? – дверь приоткрылась, и в образовавшемся проёме возник Гвинас. – Ломэ, ты бранишься, словно орочий урядник, которого лишили премиальной доли добычи! Хорошо, что наши блюстители чистоты языка тебя не слышат, а то не миновать бы тебе крупного штрафа за нарушение норм литературной речи! О, Великие Стихии! – воскликнул сын Хеледэна, заметив кровь, которую бывший советник его дяди вытирал носовым платком. – Где это тебя так угораздило?!
– А это спроси у достославного лорда Брэндона, Гвин, – с непередаваемым сарказмом отозвался прославленный лучник. – Ещё немного – и я бы по его милости спешно отбыл в Палаты Ожидания! Пожалуй, в бою лучше держаться подальше от этого героя, а то он как начнёт косить мечом всех, кто попадается на его пути – глядишь, под горячую руку и своих порубит!
Сын Хеледэна, по-видимому, не воспринял всерьёз вероятность подобного поворота событий; а, может, он просто слишком глубоко погрузился в депрессию, и окружающая действительность не вызывала у него выраженных эмоций. Во всяком случае, он быстро и ловко оказал первую помощь товарищу, пострадавшему ещё до выхода на поле брани – наложил швы на рану и перевязал её. За это время Гвэйнир успел наскоро одеться и вооружиться, а также на ходу перекусить тем, что нашлось в замковом буфете, нетопленом и почти опустевшем как в смысле народа, так и в смысле продуктов питания.
Когда Гвинас, Ломендар и Ворон вышли на смотровую площадку главной башни, внизу, под стенами цитадели, казалось, бурлило море; но стоило присмотреться, как нестройно бушующие волны распадались на множество отдельных вооружённых до зубов орочьих тел, пока ещё живых и находящихся в добром здравии, если только это слово уместно употребить в отношении бронебойного здоровья отродий Тьмы.
– Н-да, – потирая рукоять меча, высказался Гвэйнир. – Не хило! С чего начнём: сначала будем лить на них смолу, или сразу ринемся в рукопашную?
Вопрос, который, собственно, адресовался Гвинасу, некоторым образом являющемуся главнокомандующим, был задан по делу и не подразумевал ничего иного, никакого намёка – скажем, на отсутствие либо недостаток доблести у кого-либо из присутствующих. Однако сын Хеледэна ввиду своего не вполне адекватного душевного состояния внезапно ощутил шевеление «комплекса вины», ошибочно принятого эльфом за укоры совести. «Мои родичи погибли с оружием в руках, сражаясь с орочьей швалью, – с непередаваемой горечью подумал Гвинас, – а я, запятнавший себя отступничеством от священного долга мести, буду сидеть за стенами, словно последний трус?!»
Бронированные суперворота Дрэгона бесшумно распахнулись, и эльфийский отряд льдисто-серебряной лавиной вклинился в чёрные волны врагов. В первые мгновения орки, чья храбрость, в отличие от эльфийской доблести, отнюдь не является неизменяемой константой, резко отшатнулись, устрашённые блеском волшебных мечей и копий белых демонов. Оружие эльфов принялось бодро косить орочью нечисть; Гвэйнир, любитель военных ристаний и бранных игрищ, в том числе и подлинных, не только ни отставал от Перворождённых, но изумил даже их своей скоростью в шинковке орков. Виртуальная пальма чемпиона осеняла попеременно то Битвенного Ворона, то достославного Ломендара Куатаро; со стен, где осталось резервное подкрепление, неслись одобрительные возгласы, которые пуще подстёгивали героев.
Всё же сын Фьонна и бывший советник Ангэйна не слишком удалялись от масс эльфийского воинства, черпая дополнительную силу и уверенность в том, что товарищи рядом и в случае чего придут на помощь. А вот Гвинас, терзаемый мучительными противоречиями, отчаянно рванулся вперёд. Возможно, какой-нибудь философ, благодушествующий среди алхимических принадлежностей и пыльных пергаментных свитков в башне из слоновой кости, рассуждая о том, как отважный сын Хеледэна повёл себя в битве под стенами Дрэгона, с глубокомысленным видом изрёк бы, что доблестный эльф поступил неразумно: однако поведение злополучного Гвинаса было не настолько лишено логики, как это может показаться на первый взгляд. Сомнения утомляют и отнимают силы: личность деятельная, жаждущая крупных свершений, изнемогает от осознания столь бессмысленной траты творческого потенциала, дарованного Создателем, и стремится во что бы то ни стало преобразовать в поступки ту энергию, что, подобно драгоценным каплям влаги в пустыне, бессмысленно вязнет в песках душевного разлада. Всему живому свойственно стремление бежать от страданий, испытываемых в данный момент – зачастую не думая о том, что избранный путь может повести к ухудшению ситуации. Один пьёт вино, чтобы забыться, а другой кидается в омут деятельности, будь то сражение, политические интриги или творчество, поглощающее время и внимание своих адептов, тем самым похищая их у печали.
Итак, Гвинас, размахивая мечом, сверкающим точно молния среди сумрака, врубился в гущу орков – и очутился в изоляции от соратников, которые предпочитали проявлять чудеса храбрости рядом с единомышленниками, а не геройствовать в одиночку в тесном кольце врагов. Положение, в котором сын Хеледэна очутился во многом благодаря собственным стараниям, никак нельзя было назвать выгодным с точки зрения военной стратегии и тактики. Окружившие его орки, осмелев, всем скопом кинулись на опрометчивого эльфа; несмотря на его доблесть и ратное мастерство, сдерживать неорганизованную, но многочисленную толпу врагов оказалось делом нелёгким: несколько раз Гвинас был серьёзно ранен – а в перспективе зловеще замаячили безотрадные Палаты Ожидания.
Ломендар и другие эльфы, конечно же, видели, в каком опасном положении находится их предводитель; но орки существенно замедляли их продвижение, невзирая на яростные попытки храбрых воинов короля Хеледэна пробиться на подмогу Гвинасу. Эльфийский принц держался стойко, но вместе с кровью, струящейся из ран, силы постепенно оставляли его; хотя дротик, брошенный кем-то из врагов, не пробил шлема, от оглушительного удара по голове перед глазами поплыли кровавые круги, и Гвинас, теряя сознание, рухнул на землю.
…Тяжёлый меч, края лезвия которого пламенели тонкой огненной полосой, обрушился на голову ближайшего орка, проломив орочий шлем и череп; другого орка меч разрубил надвое до пояса. Орки невольно отшатнулись от высокого воина в воронёной кольчуге и золочёном шлеме; пользуясь их замешательством, Гвэйнир срубил ещё парочку неприятелей, потом подхватил на руки бесчувственного Гвинаса и стремительно умчался прочь, под защиту соратников.
Когда Гвэйнир опустил раненого на траву в стороне от продолжающейся битвы, эльф открыл глаза.
– Брэндон… ради всего… спаси Тинлиэль… – пробормотал он, когда сын Фьонна склонился над ним.
– Тащи его в замок, скорее! – Ломендар, в забрызганной кровью кольчуге и помятом шлеме, возник подле Ворона. – Эти твари всё напирают…
– Ты хочешь сказать – отступаем? – без особого волнения уточнил Гвэйнир. – Что-то пока не хочется, Ломэ.
– А мне, думаешь, хочется пятиться, как рак? – экспрессивно возразил лучник. – Но теперь, когда главнокомандующий вышел из строя, нужно решить, кто примет на себя обязанности временно исполняющего его обязанности… Придётся собрать совет… Дурацкая вылазка! Я сразу был против, надо было держать оборону и вымотать этих тварей, а не… Ох, Гвин, и что за муха тебя укусила!
– Эй, Соэро, Хисэнар! – не особенно вслушиваясь в рассуждения Ломендара, окликнул Ворон двух воинов, очутившихся поблизости. – Друзья, позаботьтесь о лорде Гвинасе, отнесите его в замок! А теперь, Ломэ, – обратился сын Фьонна к бывшему советнику лорда Ангэйна, – если ты не возражаешь, возглавим наше воинство и поддержим его боевой дух личным примером, а также устрашим врагов меткостью стрел и мастерством фехтования, и пусть сложат песни о Луке и Мече, или как там…
* * * * *
Чудеса храбрости, проявленные сыном Фьонна и бывшим советником лорда Ангэйна, заставили орков отступить; но никто не сомневался, что так просто вражьи морды не успокоятся. Однако передышка была как нельзя кстати. Вернувшись в крепость, Ломендар почти бегом направился в помещение, куда отнесли раненого Гвинаса. Гвэйнир, хотя и не обладал выдающимися целительскими познаниями и навыками, последовал за лучником.
Гвинас был без сознания, а мертвенная бледность, покрывавшая его лицо, вполне могла напугать личность со слабыми нервами. Впрочем, Ломендар и Гвэйнир к упомянутой категории индивидов как раз и не относились.
Бегло осмотрев раны Гвинаса, Ломендар нахмурился.
– Серьёзная переделка, – пробормотал он и укоризненно покачал головой. – Эх, Гвин, Гвин, и какого орка, спрашивается, надо было лезть в самое пекло?!
Обернувшись к Гвэйниру, который неловко мялся поодаль, прославленный лучник хмуро обронил:
– Что ты маешься без дела, премудрый чародей? Мне сейчас как раз понадобится толковый ассистент…
– Ох! – вырвалось у Ворона. – С хирургией – как, впрочем, и с терапией – у меня не очень…
– Так я и думал, – хладнокровно произнёс Ломендар. – Тебе бы только мечом махать, достославный герой! Ничего, не беспокойся: я буду тебе говорить, что надо делать. Поставь пока на огонь котёл с водой… Так: когда закипит, положи туда вот эти травы, – эльф, вывалив содержимое своей сумки на стол, выбрал из груды вещей несколько небольших пакетиков и протянул их магу. – Да, не забудь снять упаковку, – предостерёг он на всякий случай.
Ломендар принялся живо перебирать предметы, разбросанные по столу: вскоре он выудил из бесформенного скопища вещей несколько склянок с таинственными порошками и настойками, коробочку с хирургическими иглами и нитками, большую упаковку перевязочного материала и пару марлевых повязок. Гвэйнир иронично хмыкнул, взглянув на повязки; Ломендар хмуро покосился на него, но ничего не сказал и решительным движением руки смахнул обратно в сумку остальные вещи, не нужные в данный момент.
– Вода уже кипит, – строго промолвил он. – Ты не забыл, что надо сделать?
Гвэйнир оторвал край одного пакетика, но прежде чем высыпать его содержимое в котёл, как было велено, поднёс пакетик к носу, принюхиваясь; мелкие частицы травяного сбора, будучи втянуты в ноздри с потоком воздуха, вызвали у мага приступ чиханья.
– Ничего поручить нельзя! – покачал головой Ломендар; выхватив пакетики с лекарственным сырьём из рук незадачливого ассистента, он стремительно разорвал упаковки и вытряхнул их содержимое в бурлящую воду. – Тоже мне, эксперт нашёлся!
– А это что такое? – Гвэйнир втянул носом пар, поднимающийся над котлом. – Никак не пойму, что за ингредиенты намешаны в твоём сборе!
Ломендар вздохнул.
– Я тебе потом дам перечень, ладно? – хмуро обронил он, раскупоривая склянки с таинственными препаратами.
Бывший советник лорда Ангэйна принялся за дело весьма энергично – видимо, сделал вывод Гвэйнир, благородный Тёмный эльф и раньше располагал достаточно обширной целительской практикой. Не прошло и получаса, как раны Гвинаса были зашиты и перевязаны, а сам пациент начал подавать несомненные признаки жизни.
– Тин… – не открывая глаза, пробормотал сын Хеледэна. – Звездоцвет с аиром сплетаю… Тин, спасайся, пока не поздно… Государь, этот мост нас погубит… Обрушьте мост, во имя Всех Стихий!
– Какой ещё мост? Великие Стихии, не лишайте его рассудка окончательно, – устало вздохнул Ломендар и мягко обратился к раненому. – Гвин! Гвин, это же я, Ломэ. Ты меня узнаёшь, Гвин?
Гвинас открыл глаза; внезапно он резко сел, пытаясь дотянуться до своего меча, стоявшего у изголовья кровати – но тут же бессильно рухнул на ложе, невольно застонав от боли.
– Битва… – прошептал он. – Ломэ, скажи – мы проиграли битву?..
– Не совсем, – нехотя произнёс лучник, с беспокойством склонившись над раненым. – Не думай сейчас об этом, Гвин.
– Тин и матушка… Они в опасности… – не слушая увещеваний соратника, Гвинас снова попытался приподняться. – Ломэ, неужели ты думаешь, что жизнь мне дороже, чем они?
– Однако если ты хочешь быть им полезен, жизнь тебе, несомненно, ещё очень пригодится, – сухо произнёс Ломендар и уверенным тоном добавил. – Пока им ничего не грозит, Гвин.
– Ломэ… – шёпот раненого был едва различим. – Я видел сон… Мост… Они ворвутся в город… по мосту…
– Кто ворвётся? – с участием осведомился бывший советник короля Тёмных эльфов. – О чём ты, Гвин?
– Враги, – с трудом прошептал сын Хеледэна. – Враги захватят город, если не обрушить мост…
– Великие Стихии, помогите ему и мне, – пробормотал лучник в сторону. – Грёзы о далёком прошлом в его затуманенных лихорадкой мозгах перемешались с тревогой о ближайшем будущем… Про какой мост он говорит, хотел бы я знать?
В самом деле, в королевстве лорда Хеледэна Келебриэльдэ, да славится его мудрое правление, не имелось сколько-нибудь стратегически значимых мостов. Через реки и озёра обычно переправлялись на подручных плавсредствах – ладьях, плотах и паромах, а отдельные брёвна, перекинутые через ручейки и речушки где-нибудь в глухомани, едва ли следовало торжественно величать «мостами».
– Ломэ… – не успокаивался раненый. – Мост нас погубит… Государь прислушается к твоим словам…
Бывший советник Ангэйна, отвернувшись в сторону и скептически скривившись, утомлённо брякнулся на стул. Вера Ломендара в то, что руководители способны по достоинству оценить разумные инициативы подчинённых и даже ближайшего окружения, существенно поколебалась ввиду изгнания из Айлфорна.
– Мост… – метался в бреду Гвинас. – Разрушьте мост… Камни гордыни нас погубят, государь…
Тоскливый вздох вырвался из груди Ломендара при этих словах раненого товарища; Гвэйнир, предполагая, что за бредом раненого кроется и рациональное зерно, тщетно силился его постичь.
Ломендар окинул мага хмурым взором.
– Умеешь играть на каком-нибудь музыкальном инструменте? – отрывисто осведомился он.
– На нервах окружающих, – кисло отозвался Битвенный Ворон. – В детстве меня заставляли играть на лютне… Ах, да, Дин показывал мне, как дудеть на флейте! Он говорил, что ещё немного, и у меня будет получаться очень складно…
– То есть уши слушателей сами будут складываться? – язвительно предположил Ломендар. – Эх ты, а ещё волшебник, да к тому же из такого прославленного рода! Ничего тебе поручить нельзя, кроме шинковки орочьих морд! А ведь чародей своей музыкальной игрой должен заставлять плакать и смеяться, а ещё наводить сон – вот это нам как раз сейчас и нужно!
– Заставить плакать можно и без музыки, – веско возразил маг. – А сон своей игрой я как раз умею нагонять, это ты зря, благородный Ломэ.
Но Ломендар уже догадывался, какого именно сорта музыкальная магия Гвэйна. Однообразный занудный мотив, конечно, нагоняет сон, спору нет – но целительных сил в нём ноль!
Порывшись снова в своей дорожной сумке, лучник-универсал извлёк из её недр флейту из белой древесины с полустёртыми серебряными рунами. Эльф несколько раз бережно провёл пальцами по поверхности нехитрого музыкального инструмента. Лицо бывшего королевского советника внезапно преобразилось. Мягкая, мечтательная улыбка стёрла налёт суровости, обычной для отважного лучника. Ломендар ещё раз провёл ладонью по флейте – словно здороваясь с неким живым существом; потом поднёс её к губам и заиграл неспешную и нежную мелодию. Гвэйнир вскоре узнал её: то была знаменитая «Колыбельная эльфийского короля», которая являлась весьма действенным снотворным средством даже при весьма слабой музыкальной подготовке исполнителя. А Ломендар, как и подобает эльфу, играл виртуозно и самозабвенно, и вскоре у Гвэйнира начали слипаться веки. Привалившись к стене, он едва не задремал, невольно заслушавшись, но быстро встряхнулся и взял себя в руки. А Ломендар всё играл, словно позабыв обо всём на свете: о нападении орков на Дрэгон, о раненом Гвинасе, о своём изгнании из Айлфорна…
Когда он наконец отложил флейту, Гвинас спал спокойным крепким сном. Гвэйнир, сидя в глубоком кресле, отчаянно зевал и ожесточённо тёр глаза.
– Может, тебе переквалифицироваться в менестрели, а, Ломэ? – высказался Битвенный Ворон. – Не знаю, как со смехом и слезами, но от бессонницы ты точно сможешь лечить!
– Я и основы психоанализа неплохо знаю, – усмехнулся Тёмный эльф. – Возможно, ты прав, дружище, и мне в самом деле придётся заняться фольклористикой или открыть частную целительскую практику – хотя, конечно, как у госслужащего категории «Б» у меня было гораздо больше привилегий, чем можно снискать на ином поприще.
Ломендар взглянул на спящего Гвинаса.
– Теперь он вне опасности, – уверенно изрёк лучник-целитель. – И всё-таки меня беспокоит его бред. Мост… Что за мост?..
– Может, стоит полистать «Самый полный справочник сновидений»? – предложил Гвэйнир, впрочем, без выраженного энтузиазма.
Доблестный лучник лишь скептически усмехнулся в ответ – ему было небезызвестно, как составляются подобные учёные труды.
* * * * *
Ночь прошла спокойно. Орки, гады, затаились среди горных отрогов – возможно, яркий лунный свет деморализовал их, и они решили отложить повторный акт военной агрессии. Утро выдалось сумрачным и дождливым: вот тогда-то, под усиливающийся перестук дождевых капель по крышам, и послышались характерные звуки приближающейся орочьей орды – лязганье оружия, тяжёлый топот сапожищ, пронзительный вой боевых рогов, а чуть погодя – отголоски грубой брани в виде нестройного гула, в котором отдельные нецензурные слова были неразличимы.
Гвинас всё ещё спал, овеянный чарами волшебной музыки. Для него это, разумеется, было лучше. Всё равно он был не в состоянии принимать участие в боевых действиях; во сне же он ничего не знал о повторной атаке врагов и, соответственно, не переживал по поводу своей несвоевременной беспомощности и никчёмности.
Гвэйнир и Ломендар, стоя на верхней смотровой площадке под большим ярко-жёлтым зонтом – орки ненавидят этот цвет, вызывающий ассоциации с солнцем, одуванчиком и только что вылупившимся из яйца цыплёнком – и хмуро смотрели, как тёмная масса вражьих боевых подразделений, раздвоившись, обтекает эльфийскую цитадель с флангов. Лить на гадов смолу, метать стрелы и копья было бесполезно – исчадья Тьмы, вопреки расхожим утверждениям об их несусветной тупости, держались от стен на приличном расстоянии, делающем бессмысленными вышеупомянутые мероприятия. Оставалось одно – вылазка; но если храбрости дождь не помеха, то доспехи и оружие ржавеют быстро, а одежда и обувь, напитавшись водой, отнюдь не добавляют сноровки даже лучшим воинам…
Дождь чуть приуменьшился, и неожиданно за стеной частых капель Гвэйнир заметил поодаль тёмные очертания какого-то котлована. Накануне, когда эльфийский отряд прибыл к воротам Дрэгона, пришлось спешно рубить орков, и Гвэйниру было не до того, чтобы рассматривать окрестности.
– Что это там за яма, Ломэ? – спросил сын Фьонна.
Ломендар, проследив взором направление, в котором указывал маг, ответил:
– Говорят, лорд Халлэн – да пребывает его дух в мире в Палатах Ожидания и да возродится поскорее среди своего народа! – отец лорда Хеледэна, некогда намеревался выкопать на том месте пруд. Яму почти выкопали; но, увы, горестная гибель постигла лорда Халлэна и его семью!..
– Она глубокая, эта яма? – словно невзначай осведомился Битвенный Ворон. – Большая?
Ломендар холодно взирал на море вражеских шлемов и прочего вооружения (вкупе с воинами), волнующееся вокруг крепости.
– Достаточно большая, чтобы там поместилась вся эта шваль, – презрительным кивком эльф указал на орков, суетящихся внизу.
Гвэйнир как раз об этом и думал; но сражаться под проливным дождём он не очень жаждал. В сухую ясную погоду – дело другое! Да и орки, как известно, именно в пасмурную погоду становятся намного наглее и подвижнее; таким образом, преимущества сейчас некоторым образом на стороне врага, которому, собственно, и грязь нипочём, как её непосредственному порождению (есть и такая теория появления орков). Впрочем, почва в окрестностях Дрэгона была каменистой, и даже во время дождя грязи (за исключением орков) было не так много.
Ломендар мрачно прикидывал: даже если орки приблизятся к стенам на расстояние выстрела, тетивы луков под таким ливнем быстро отсыреют… Смола, наверное, уже закипела и теперь на всякий случай томится на медленном огне: но одной смолой великие битвы не выигрываются!
Удар на удар
мы разменяем;
в этой игре
шуткам не место;
победа иль гибель –
норны не густо
отмерили выбор
бранной судьбины!
Правда, бывает
ещё отступленье –
только не слишком
к лицу то героям!
Врагов ликованье,
близких печаль,
да имидж бесславный –
что может быть хуже?!
Однако и гибель –
выход прискорбный;
гибель героя –
многих несчастье!
Внезапно из-за туч проглянуло солнце; его лучи внесли некоторое смятение в орочьи ряды. Дождь, однако, не прекращался, лишь слегка приослаб. Меж тем Гвэйнир, рассеянно взирая на косые струи низвергающейся с небес влаги, неожиданно вспомнил об истинной цели своего путешествия. За многочисленными событиями, что калейдоскопом мельтешили перед воинственным магом, матримониальные планы в отношении Фьёрнэ и конфликт с её родичами успели потускнеть в оперативной памяти Битвенного Ворона. Нет, конечно, где-то очень глубоко в тайниках души он хранил образ своей дамы... и так далее: подробнее – смотри в любом классическом рыцарском романе.
Как ни прискорбно отмечать в главном герое повествования подобную черту, но беспристрастность требует открыто и честно заявить: Гвэйнир отнюдь не являлся образчиком любовной верности, десять раз на дню посвящающим предмету своей страсти понурые вздохи и, если достаёт дарования, более или менее рифмованные бредни. Ворон с таким азартом лез во все переделки, которые встречались на пути к возлюбленной, словно эти приключения и являлись наиглавнейшей целью его странствий.
Однако теперь, глядя на дождь, Гвэйнир вдруг вспомнил о Фьёрнэ. Почему? Вероятно, оттого, что в дождливую погоду куда приятнее нежиться в тёплом помещении (и тёплой постели) подле любимой дамы; хоть Ворон и относился положительно к разминкам с мечом, но подобные занятия он предпочитал проводить в ясную сухую погоду.
«Тысяча троллей! – мысленно выругался Битвенный Ворон, прибавив к упомянутой фразе и кое-какие более колоритные словечки. – Сколько продлится эта осада, р-р-разрази её… – хоть Гвэйн и не был суеверным, но, заслышав характерные раскаты, он тем не менее воздержался даже от мысленного упоминания грома, а также Тьмы и тому подобного. – Если мне и впрямь по девяти Мирам шататься… Правда, теперь уже поменьше. На один? Или на два? Свой Мир надо считать или нет? Великие Стихии, надо поскорей покончить с этой канителью! Их локальный конфликт длится уже невесть сколько… лет, веков?.. Караул!!! Я же не могу торчать тут неведомо сколько!..»
Дождь, казалось, утихал – хотя и не прекращался совершенно. Солнце тоже не уходило за тучи.
– Ломэ! – окликнул Гвэйнир эльфа, погрузившегося в какие-то сложные тактико-стратегические расчёты. – Ломэ, ты меня слышишь? – повторил сын Фьонна, не получив немедленного ответа.
– Да, да, – рассеянно промолвил бывший советник короля Ангэйна, деловито загибая пальцы на правой руке.
– Ломэ, я предлагаю немедленно ударить на врага, – напирая на каждое слово, внушительно произнёс Гвэйнир и решительным жестом сложил зонтик, который он держал над собой и эльфом.
Дождь в этот миг снова усилился, и героев обдало холодным душем. Стекающие за ворот ледяные капли вернули Ломендара из транса сверхсложных расчётов в окружающую действительность. Первым делом эльф молча вырвал из рук мага зонт и торопливо раскрыл его над собой и собеседником.
– Неплохая мысль, – сдержанно одобрил он и с достоинством добавил. – Я собирался предложить то же самое; но сначала я хотел тщательно всё просчитать и продумать. Необдуманные решения и поступки зачастую приводят к очень большим проблемам, а иногда и к серьёзным потерям!
Выдав это авторитетное заявление, эльф возобновил свои подсчёты, от которых его так бесцеремонно оторвали. Ломендару, конечно, не было дела до чьих-то импульсивных обетов; но для Гвэйнира слова достойного Тёмного эльфа прозвучали язвительным намёком. Воинственный волшебник грозно нахмурился; однако лучник в этот момент смотрел на бушующее внизу орочье море, и Ворон, здраво рассудив, что Ломендару нет особого смысла задевать его чувствительное самолюбие, вернул своему лицу обычное выражение. Впрочем, оно было ненамного приятнее: самоуверенный блеск глаз и надменно сжатые губы без слов демонстрировали «лучшие» черты Гвэйнирова нрава.
Дождь снова несколько приутих; разрыв между тучами расширился, и солнце засияло ярче. Лучи его заиграли на жёлтом шёлке зонта, укрывающего героев от дождя, на новеньких крышах эльфийской цитадели и развевающихся на серебристых шпилях штандартах государя Хеледэна Келебриэльдэ, изображающих арфу, очертаниями также отдалённо напоминающую и боевую ладью. Орки вяло топтались возле крепости; их воинственный настрой таял под лучами солнца, словно снег весною. Ломендар опустил зонт, закрыл его и повернулся к Ворону.
– Свистай дружину! Пошли сражаться, лорд Брэндон, – буднично сказал эльф.
* * * * *
Битва – может, правильнее назвать её побоищем или даже свалкой – получилась знатная (так потом думали не только Гвэйнир, Ломендар и эльфийские дружинники, но и многочисленные менестрели разных рас и народов). Существенным плюсом к доблести героев оказалось то, что чудеса храбрости были проявлены ими под проливным дождём – едва противники обменялись первыми ударами, дождь хлынул с удвоенной силой.
Естественно, как и подобает столь высокородным и отважным героям, сын Фьонна и бывший советник короля Ангэйна особо отличились в бою. После битвы, сидя у камина в пиршественном зале Дрэгона, они долго спорили: кто положил больше врагов? Гвэйнир утверждал, что он лично срубил триста исчадий Тьмы. Ломендар выражал некоторое сомнение в правильности подсчётов соратника; словно невзначай эльф скромно сообщал, что от его руки ныне пало триста сорок семь орков. Гвэйнир после этого признал, что с математикой он не очень дружен, и тотчас сообщил исправленные данные о своих подвигах на поле брани. Теперь потери орочьего воинства от руки мага достигали трёхсот пятидесяти девяти орков, не считая раненых. Ломендар ехидно предлагал подсчитать на месте – они же узнают на орочьих трупах раны, нанесённые именно их оружием?
Конечно, эльф вовсе не горел желанием копаться в орочьей падали, которую после боя спешно свалили в ту самую яму, на которую Гвэйнир обратил внимание со смотровой площадки крепости. Дождь кончился, и чуть позже, когда влага проветрится, предполагалось сжечь трупы орков. Гвэйнир, разумеется, тоже отнюдь не жаждал растаскивать в стороны кучу, подготовленную к сожжению (на что, по-видимому, и рассчитывал Тёмный эльф, выдвигая столь неаппетитное предложение), и пытался словесно аргументировать свой статистический отчёт о потерях врага.
Так и не придя к окончательному выводу, кто же из них чемпион по истреблению орков, волшебник и эльф чокнулись тяжёлыми узорными кубками и выпили за свою победу под порождениями Тьмы. В ближайшие дни эльфы при деятельном участии Гвэйнира тщательно обследовали горные тропинки и расставили усиленные дозоры на случай, если орки надумают попытаться взять реванш. Но исчадия Тьмы после очередного поражения присмирели – видно, они всё-таки не напрочь лишены соображения, вопреки утверждениям некоторых ретивых сказителей.
Гвинас, который пошёл на поправку, горько сетовал, что ему не довелось принять участие в победоносном бою с врагами. Как бы он хотел предстать перед отцом и Тинлиэль овеянным обновлённым ореолом славы и доблести, подобающим каждому уважающему себя герою! Дни и ночи напролёт Ломендару и Гвэйниру, сменявшим друг друга у постели раненого, приходилось выслушивать длинные поэмы, сочиняемые принцем в честь возлюбленной, либо его тоскливые рассуждения об отцовской немилости, в которую было легко впасть, но из которой едва ли будет так же просто выпасть, учитывая личностные особенности короля Хеледэна.
Печаль Гвинаса оказалась напрасной. Едва над орками была одержана победа, Гвэйнир и Ломендар известили об этом государя Светлых эльфов, послав в качестве вестника обычного почтового голубя. А через несколько дней, загорая на одной из смотровых площадок крепости (установились жаркие солнечные дни), они увидели большой эльфийский отряд, приближающийся к Дрэгону – это были король и королева в сопровождении свиты.
Лорд Хеледэн вовсе не был столь бессердечным, безжалостным отцом, каким он мог показаться тем, кто не очень хорошо его знал. Ломендар, составляя послание, не стал упоминать о ране Гвинаса, щадя чувства его родителей. Однако от провидческого взора леди Иэллин трудно было скрыть истину. Держа в руках письмо, она явственно ощущала: с её мальчиком случилась беда. Иначе бы он сам написал или просто мысленно поговорил с ней, как это в обычае у эльфов.
– Это я виноват, – внезапно произнёс Хеледэн. – Я, я сам послал его на гибель!..
Ллиэ с испугом взглянула на мужа.
– Я должен был сам отправиться в Дрэгон, – говорил он, не обращая внимания на тревогу в глазах жены. – Месть – это моё бремя, моё проклятие; зачем было навлекать эту тень и на Гвина?! Ты и он – вот и вся моя семья; никого, кроме меня и Оэйлин, не осталось в живых из могущественного клана Келебриэльдэ…
– Гвин жив, – медленно произнесла Ллиэ. – Я вижу, я чувствую это. Не мучай себя, Хелед!
Она прикоснулась к руке мужа, потом мягко обняла его.
– Ах, Иэллин, как я терзал его! Бедный Гвин! Он так же безрассуден, как я – ведь он от отчаяния поскакал навстречу орочьим клинкам! Я, я довёл его до этого, – в порыве самобичевания прозорливо высказался Хеледэн и добавил. – Видишь, Иэллин: бремя мести, что лежит на мне, отравляет даже мои привязанности. Я был готов обвинить собственного сына…
– Перестань! – Ллиэ долее не могла безучастно взирать на то, как Хеледэн стремительно погружается в омут депрессивных настроений. – Завтра же поедем в Дрэгон. Бедный мальчик! – вздохнула она, подумав о сыне. – Ты устал, Хелед, – добавила она, ласково проведя рукой по лицу мужа.
Вместо ответа он опустил голову к ней на колени.
– Закрой глаза, – шепнула Ллиэ, склонившись над мужем, и её длинные волосы тёмным пологом овеяли его лицо.
Король всех эльфов Арландуна покорно прикрыл веки. Он чувствовал, как гибкие пальцы Ллиэ прикасаются к его лицу, узкие ладони медленно гладят его плечи… Хеледэн незаметно заснул, убаюканный целительными чарами своей королевы; и среди грёз сна эльфийский властитель хотя бы на время позабыл о тяжком долге кровной мести, бессмысленном конфликте с сыном и былой ревности к странствующему магу – смазливому молокососу из рода древних героев, некогда снискавших звание богов.
* * * * *
Примирение лорда Хеледэна и Гвинаса носило столь своеобразный характер, что циничный Гвэйн, которому вместе с Ломендаром довелось быть свидетелями трогательной сцены, даже усомнился – а не разыгрывают ли прославленный эльфийский государь и его сын некий ритуальный спектакль. Для чего, спрашивается, нужно было в энный, наверное, раз, ворошить ту давнюю историю с геройской гибелью Хеледэновых родичей, да ещё подробнейшим образом перечислять добродетели и подвиги каждого из этих злополучных эльфов? Только для того, чтобы потом, когда их образы, наглядно воссозданные красноречием Хеледэна, живо встали в воображении слушателей, кратко сообщить, что тех благородных героев нет на этом свете – точно ножом в сердце?! А затем, не дав слушателям опомниться, посреди горестной тишины высокопарно возгласить, что за свою королеву и сына Хеледэн готов отдать жизнь, готов на самые мучительные пытки! Ну к чему так всё усложнять? Ха, сначала ещё порядком помучить своего драгоценного отпрыска, сурово погрозить ему пальцем за то, что поступил единственно разумным образом в той двусмысленной ситуации с орками, довести его до полного отчаяния, до белого каления, что называется – а после произнести вот эту замечательную речь, перл софистики и риторики!
За изощрённо-драматическими речами, принятыми среди Светлых эльфов Арландуна, Битвенный Ворон не умел различить подлинно возвышенных чувств; члены клана Льювина, напротив, обычно маскировали глубокую привязанность друг к другу ироничными подтруниваниями и в меру ехидными шуточками – иногда весьма острыми и прозорливыми.
«Я связан долгом мести за родичей, пока в Арландуне остаётся хоть один живой орк», – горделиво и горестно заявил Хеледэн, сидя на постели раненого сына и держа в ладонях исхудалую руку Гвинаса.
Хорошенькое дело получается, втихомолку хмыкнул Битвенный Ворон. Учитывая, что орки способны расплодиться фактически из фрагментов ДНК, если верить расхожим преданиям – достойный государь так вовеки и будет пребывать в тяжких виртуальных оковах, горемыка! Разве мало орочьей крови он уже пролил?! Ломендар порассказал сыну Фьонна кое-что о былых бранных подвигах достославного лорда Хеледэна: от этих историй у слушателя с чуть менее крепкими нервами мурашки побежали бы по коже. Поистине впечатляющие, сокрушающие своей масштабностью гекатомбы и аутодафе устраивал верховный король эльфов Арландуна в качестве поминок по клану Келебриэльдэ! Орочьей крови, пролитой Хеледэном лично, хватило бы, по скромным подсчётам местных менестрелей, на среднестатистическую реку; а зарево пожарищ, в которых сгорело заживо не одно орочье селение, даже в кратком описании весьма смахивало на то, что люди, последователи ряда религий, именуют адом.
«Но пусть это останется моим бременем, Гвин; пусть Создатель охранит тебя от таких страданий, которые выпали на мою долю!»
Ага, Создатель, возможно, и охранит – он, хоть малый и безалаберный, но относительно добрый, насколько это слово вообще применимо к завзятому экспериментатору; зато я, сынок, буду терзать тебя, гордо страдая в уединении и всем своим видом показывая – это моё бремя, а ты иди веселись с друзьями, пей вино, пой песни и обнимай красавиц!
«Отец, я охотно разделю с тобой любые испытания, любое бремя! Я готов отправиться в сердце вражеской страны, готов один сражаться с…», – принц на миг запнулся, подыскивая числительное, которое в наиболее полной мере могло бы отразить его готовность к проявлению самоубийственной доблести обезумевшего камикадзе.
Гвин не лучше! И почему было Хеледэну сразу ни сказать прямо: «Я очень виноват перед тобой, Гвин, я был несправедлив к тебе; я это вижу и хочу исправить. Прости меня!» И Гвинас тогда тоже мог бы ответить просто: «Конечно, папа! Я привык к твоим внезапным перепадам настроения и не сержусь на тебя».
* * * * *
Примирение с отцом, по-видимому, оказало на Гвинаса самое благотворное действие – очень скоро он был практически здоров. Гвэйнир понимал, что теперь, когда он выполнил героическую функцию в конфликте эльфов и орков, пора бы валить по своим делам: но ему захотелось дождаться феерических торжеств, которые Хеледэн намеревался устроить в честь победы над врагами. Королевская чета и доблестные герои пограничных боёв воротились в столицу. Тинлиэль, которая очень тревожилась за своего возлюбленного, встретила Гвинаса с такой неподдельной радостью и таким нескрываемым восхищением, что его прежние необоснованные сомнения в прочности своего счастья испарились, точно капля воды под жаркими лучами полуденного летнего солнца.
За проявленную под стенами Дрэгона доблесть и незаурядные организаторские способности Хеледэн и Ллиэ предложили Ломендару стать внештатным королевским советником – со всеми правами и привилегиями штатного, но без отчасти утеснительной обязанности непременно посещать все плановые совещания у государя. Отважный лучник, рассудительно расценив подобную должность как шаг через пару ступеней вверх по карьерной лестнице, с достоинством принял почётное назначение.
Гвэйнир в ожидании супербанкета решил отправиться на охоту – уже не за орками, а за обычными оленями. Однако в итоге ему пришлось удовольствоваться долгой верховой прогулкой по окрестностям; лорд Хеледэн и леди Ллиэ пожелали лично показать лорду Брэндону местные достопримечательности, и отказываться от королевской любезности сын Фьонна не счёл удобным.
Экскурсия продлилась несколько дней. Первое, что Гвэйнир, вернувшись, услышал от Ломендара, было:
– Ты не видел дракона?
– Дракона? – Гвэйнир непонимающе уставился на приятеля. – Какого дракона?
– Значит, не видел, – хладнокровно резюмировал Тёмный эльф. – Я тоже не видел: зато кое-что про него слышал и полагаю, что должен сообщить тебе о тех слухах, которые упорно утверждают, будто лорда Брэндона – сиречь Гвэйнира Битвенного Ворона – срочно разыскивает какой-то дракон. Говорят, он высадился где-то в северо-восточном углу Лилах-Эр-Фиарлах; этот ящер весьма благовоспитан и миролюбив…
– И он разыскивает меня? – хмуро перебил Ворон.
– Молва утверждает, что да, – философическим тоном отозвался привилегированный советник верховного короля арландунских эльфов. – Я же, поскольку лично его не видел и не беседовал с ним, не вправе утверждать это безо всяких оговорок.
– Всё ясно, – пробормотал Гвэйнир, мрачнея ещё больше. – Конечно, это Харлейв; и явился он сюда затем, чтобы достать меня своими советами и поучениями! У него в крови кипит фамильная страсть к педагогике, у этого ящера-гуманиста! Ломэ, – обратился маг к собеседнику. – Ломэ, передай государю и леди Ллиэ мои извинения… Мне нужно срочно валить отсюда, пока этот ящер до меня не добрался, иначе он меня вот как достанет! Будь он моим врагом, я сам поспешил бы ему навстречу с оружием в руках; но он мой близкий родич и преданный друг, и мне нечего противопоставить его назойливому доброхотству. Поэтому у меня остаётся только одно – бежать!!! Вот только куда, чтобы он не сразу за мной туда сунулся? – спохватился Гвэйнир, зная, сколь проницателен и многомудр его кузен-дракон.
Несколько мгновений маг растерянно топтался на месте; но вдруг под влиянием внезапно пришедшей мысли, которая ему крайне понравилась, показавшись оригинальной, лицо Ворона расплылось в самодовольной улыбке.
– А, похоже, я знаю, куда от него скрыться, – небрежно обронил сын Фьонна.
Руна пятая: Каникулы на Драконьих островах
Растянувшись на песке, Гвэйнир подложил ладони под голову и закрыл глаза. Лучи утреннего солнца приятно нежили лоб и щёки; в воздухе веяло солоноватым ароматом моря, и равномерный плеск волн, набегающих на каменистый берег, а затем с шумом откатывающихся прочь, чтобы тотчас вновь ринуться на приступ, постепенно начинал убаюкивать мага, беспечно наслаждающегося мгновениями блаженного ничегонеделания.
Внезапно до Ворона, витающего в сбивчивых грёзах между сном и явью, донеслись голоса. Они слышались издали и шли сверху – но явно не с неба, а, по-видимому, с вершины одной из скал, окружающих залив.
– У нас гости, – с ноткой удивления произнёс несколько резковатый мужской голос.
– Ты прав, – спокойно констатировал женский голос, глубокий и сильный. – Сообщи дедушке, брат… Нет, нет, за меня не беспокойся, – с лёгкой усмешкой добавила невидимая дама.
Сонливость Гвэйнира как рукой сняло. Он вскочил на ноги, озираясь по сторонам с целью установить, если удастся, личности говоривших – как-никак, а в незнакомой местности всё же следует быть бдительным, несмотря на все конвенции о мире и дружбе. На какое-то мгновение сыну Фьонна показалось, будто среди скальных выступов мелькнуло нечто, напоминающее очертаниями бронированный гребень, какие обычно венчают собой головы драконов. Это казалось вполне логичным, учитывая то обстоятельство, что Гвэйнир находился на одном из островов Драконьего архипелага; однако, как ни таращил Ворон глаза, более он не заметил ничего, наводящего на мысль о разгуливающих поблизости драконах.
Сын Фьонна разочарованно опустился на песок. Подперев голову руками, Битвенный Ворон рассеянно взирал на то, как морские волны бьются о берег, омывая устилающие его белоснежную гальку и крупные раковины причудливых форм. Гвэйнир чувствовал, что неплохо бы подзакусить после стремительного рывка через Межреальность. Об обитателях Драконьих островов ему доводилось слышать немало лестных слов от своего кузена Харлейва и его отца, дракона Гвейфа, который, собственно говоря, именно из этих краёв и был родом. Родичи рассказывали сыну Фьонна о благородных нравах жителей Драконьих островов, об их мудрости и бесстрашии, гостеприимстве и справедливости…
Всё это, конечно, было просто замечательно; но Гвэйнир не вполне был уверен, что видел дракона среди скал; неужели и слышанные голоса – лишь плод сонных грёз?.. Жаль, если так! Похоже, придётся топать самому на поиски кого-нибудь из местных…
– Эй, воин, – негромко окликнул глубоко задумавшегося мага женский голос.
Определённо именно этот голос он недавно слышал! Гвэйнир вскочил с места, точно подброшенный пружиной. В нескольких шагах от него стояла высокая темноволосая девушка в белом платье.
– Аэйфе, дочь Эоара, – отрывистым тоном представилась она и уверенно добавила, едва заметным жестом останавливая слова, которые собирался произнести внук Льювина. – Я знаю, кто ты, воин – Гвэйнир, сын Фьонна, или, если тебе это имя больше нравится – Брэндон, Битвенный Ворон. Добро пожаловать на Драконьи острова.
Чуть ошеломлённый, Гвэйнир поклонился, пристально глядя на даму. Белое одеяние – не платье, а плотно обвивающая бёдра юбка и короткая облегающая рубашка, между которыми оставалась открытой полоска сильного гибкого тела – оттеняло ровный бронзовый загар. Пышные огненно-рыжие волосы свободной волной ниспадали на спину. Черты лица, хоть и не отличались классической правильностью, были выразительны и оригинальны. Чувственные очертания губ скрадывало замершее на них хладнокровно-строгое выражение. Удивительными были её глаза: сначала они казались тёмно-синими, словно летнее ночное небо, потом – иссиня-чёрным, словно пугающая и притягивающая бездна; но сквозь обманчивую иллюзию Гвэйнир, в чьих жилах текла кровь великих магов, угадывал, видел огненно-золотистый блеск драконьего взора…
– Да, – невозмутимо подтвердила Аэйфе; улыбка чуть коснулась её губ, а золотистые глаза оставались непроницаемыми. – Я – правнучка Хэрримера, старейшины Драконьих островов, троюродная сестра Харлейва, твоего родича.
Гвэйнир, которому до сих пор не приходилось видеть женщин-драконов, пробормотал дежурное «очень приятно», не сводя глаз с собеседницы. Сын Фьонна не вполне осознавал, как следует вести себя в обществе дамы, происходящей из древнего рода огнедышащих крылатых созданий – а потому, не задумываясь о правилах хорошего тона (для Гвэйна типичная ситуация), беззастенчиво рассматривал Аэйфе. Ироничная улыбка появилась на губах драконицы, но тотчас сменилась выражением строгой невозмутимости. Аэйфе небрежно встряхнула головой, отчего её рыжие кудри взметнулись подобно языкам пламени под порывом ветра, и с язвительной ноткой промолвила:
– Хоть все твои мысли и видны на твоей физиономии, словно объявления на заборе, воин, но всё-таки, я полагаю, не мешает тебе произнести вслух пару учтивых слов, принятых в приличном обществе – хотя бы затем, чтобы не выглядеть немым истуканом.
Гвэйнир уже вознамерился последовать этому совету, преподанному в ироничной форме, как огромная тень – вернее, две тени, ибо субъектов, их отбрасывающих, было двое, распростёрлись над пляжем. Два дракона, пурпурный и оранжевый, плавно снижаясь в воздухе, приземлились в полосу прибоя и приняли человеческое обличье. Пурпурный ящер превратился в представительного индивида, высокого и широкоплечего, с обветренным суровым лицом и орлиным носом. Массивный золотой венец узорной полосой охватывал лоб индивида, эффектно контрастируя с его чёрными волосами, а на запястьях и мускулистых предплечьях красовались золотые браслеты, под стать венцу.
Спутник предводителя драконов – ибо пурпурный дракон был сам Хэрример – в человеческом обличье оказался чуть пониже ростом. У него, как и у Аэйфе, были огненно-рыжие волосы; кожа чуть тронута загаром, черты лица – утончённо-дерзкие, классически чёткие – могли бы служить превосходным образцом для живописцев и скульпторов, стремящихся воплотить в произведениях искусства образ идеального героя. Запястья и скулы этого субъекта украшал затейливый рисунок; тонкие огненные линии в лучах солнца отливали золотистыми искорками. Одеяние обоих очеловечившихся драконов представляло собою перехваченные поясами из золотых пластин куски алой ткани, обвивающей бёдра, а также плащи, застёгнутые массивными пряжками: у старшего – пурпурный, у младшего – золотой. Оружия при драконах не было; впрочем, для тех, кто способен сам превратиться в мощнейшее оружие массового поражения, не обязательно обременять себя излишними металлоизделиями.
Властитель Драконьих островов с любезной сдержанностью приветствовал сына Фьонна. Спутником Хэрримера оказался его правнук, родной брат Аэйфе, Ярринд, прозванный Огнекрылым – ибо никто из его сверстников не мог угнаться за ним в полёте.
Драконы с уважением относились в Архимагу Льювину; их благожелательность плавно распространялась и на прочих членов его клана, потому Гвэйнир стал почётным гостем в доме Хэрримера. Не замок и не дворец – трудно подобрать верное название циклопическому жилищу, вырубленному в толще скалы. Вообще, как легко было заметить, обиталища драконов соответствовали их размерам в истинном обличье, в котором, однако, мало кто пребывал подолгу.
По поручению Хэрримера Аэйфе взяла на себя роль гида, сопровождающего Гвэйнира в его ознакомительном туре по островам Драконьего архипелага. Почти на каждом острове у неё имелись родичи и друзья, которые радушно принимали знатного туриста. С острова на остров драконица и её подопечный переправлялись на длинной узкой лодке, в которой только и было места, что сесть и кое-как приткнуть ноги; спортивная дама без видимого усилия гребла наравне со своим спутником.
Когда-то жители Драконьих островов, несмотря на свою неизмеримую мудрость, не ведали иного обличья, кроме изначально дарованного им Создателем. Но знание – сокровищница, из которой не только можно черпать, не боясь убытка, но и в которой всегда найдётся место для новых приобретений. Некогда один молодой дракон, любознательный и непоседливый, путешествуя среди обитаемых Миров, повстречался с неким сородичем, обучившим его, как выяснилось впоследствии, весьма полезной штуке – принимать облик, подобный человеческому, когда и насколько вздумается. Прошло не так много времени – тем паче по драконьему исчислению! – и уже большинство жителей Драконьих островов по достоинству оценило удобство оригинального нововведения.
Впрочем, как это всегда бывает, нашлись и те, кто с непримиримым упорством намертво вцепился в пережитки былых эпох, истово отрицая полезные достижения современности и горделиво понося презренный практицизм своих соплеменников.
– Вот там, – небрежно поведя левым плечом, обронила Аэйфе, не переставая работать веслом, – находятся острова Хоар и Доф, вотчина Чёрного клана, извечных смутьянов и оппозиционеров здравого смысла, а вот там – Юф и Бьол, Острова Непревращенцев.
– Отщепенцев? – полагая, что не расслышал, переспросил Гвэйнир, также старательно гребя.
– Непревращенцев, – строго повторила драконица, демонстративно отвернувшись от местопребывания драконьих ортодоксов. – Так мы называем тех, кто отказался от игры обличий и предпочёл навеки оставаться в неизменном изначальном виде. Их участь достойна жалости: не только их тела закостенели, подобно скале, но и души. Их разум уже не принимает новых знаний – а характеры ужасно испортились! Туда мы не поплывём, Гвэйн, – безапелляционным тоном заявила Аэйфе. – Нечего там делать! Только расстраиваться, глядя на них! Скоро мы причалим к острову Соэл. Там живут родичи моего отца, и там всегда так весело!
Еще раньше Гвэйнир узнал, что Аэйфе и её брат Ярринд – правнуки старейшины по женской линии, а их отец происходит из Златоспинного клана, играющего весьма значительную роль в драконьем обществе. Родители Аэйфе и Ярринда жили на острове Нёрк, соседнем с Айвэном, на котором находилась резиденция старейшины; однако брат и сестра, став совершеннолетними, пожелали поселиться рядом с родичем, доверием соплеменников облечённым властными полномочиями.
Остров Соэл, обрамлённый причудливым ожерельем скал, плавно приближался: казалось, что это он плывёт навстречу гостям. В лучах солнца цвет скал неуловимо менялся – от песчано-золотого до оранжево-красного, от зеленовато-серого до коричневато-розового, от тускло-стального до известково-белого. На мелководье Аэйфе выпрыгнула из лодки в воду, доходившую ей до пояса.
– Прибыли, доблестный воин, – не без иронии обратилась драконица к продолжавшему сидеть (хоть и переставшему грести) Гвэйниру. – Суши вёсла! Бухта Хенвар, пункт выгрузки.
Ворон кисло покосился на волны, лениво плещущиеся несколькими дюймами ниже края борта, перевёл взор на насмешливое лицо своей спутницы и, опустив весло на дно лодки, нехотя шагнул в воду. Впрочем, прикосновение тёплых морских волн оказалось приятным, и Гвэйнир тотчас забыл о своей досаде. Он вознамерился вытащить плавсредство на берег, однако Аэйфе опередила своего спутника; одной рукой ухватив судёнышко за нос, драконица легко, будто невзначай, повлекла лодку за собой. Гвэйнир, чувствуя себя не слишком уютно – всё-таки в детстве ему внушили, что мужчине подобает при случае выказывать свою ловкость и мощь, особенно в присутствии представительниц противоположного пола – неловко попытался хотя бы присоединиться к транспортировке лодки, однако Аэйфе мягким движением свободной руки отстранила «помощника». Вытащив судёнышко на ослепительно белый песок, изрядно прогретый солнцем, драконица небрежно выжала воду из подола юбки и как ни в чём не бывало принялась карабкаться на скалу, склон которой представлял собой грубое подобие лестницы с высокими узкими ступенями. Дама уже стояла наверху и беспечно смотрела вдаль, небрежно накручивая на палец огненную прядь, когда Гвэйнир, предварительно ободрав ладони до крови и сломав два ногтя, поднялся на небольшую площадку и присоединился к своей спутнице.
– А это что за остров? – он указал на крохотное пятно, выделяющееся на фоне морского простора.
– Остров Зубных Фей, – отозвалась драконица.
Гвэйнир не был лично знаком с зубной болью; однако то, что приходилось ему слышать об ощущениях, испытываемых пациентами стоматолога, напрочь отбило первооткрывательский азарт, побуждавший воинственного мага стремиться к посещению и этого нового для него острова.
– Трусишка, – ехидно обронила Аэйфе, искоса взглянув на мага. – Не беспокойся, они не рвут зубы всем попало…
– Только каждому десятому, – не удержался от колкости сын Фьонна, задетый за живое упрёком в недостаточной храбрости.
– О, нет, что ты, – примирительно усмехнулась драконица.
Она энергично встряхнула головой; снова трепещущим огнём взметнулись пламенные кудри, а длинные серьги, полускрытые прядями волос, нежно тенькнули, словно колокольчики. Ветер с моря всколыхнул горьковато-пряный аромат духов; и в этот момент Гвэйнир, который до того не думал об Аэйфе как о женщине, вдруг отчётливо осознал, насколько она красива. Вернее – насколько она необычна, своеобразна: словно пламя, принявшее форму цветка, среди нежных и хрупких роз и лилий.
– Будь осторожен, воин, – негромко, но внушительно произнесла драконица. – Не я одна без труда прочитаю твои мысли, даже не желая того. И разве не любовь к другой погнала тебя в путь?
В негодовании, охватившем Ворона оттого, что его видят насквозь, начисто потонули трепыхнувшиеся было проблески смущения. Однако каким-то чудом Гвэйнир удержался-таки от резкого ответа.
Сердца отрада
в далёком краю;
но расстояний
не ведает верность;
хоть и свободен,
как ветер в степи,
но тяжких оков
клятва прочнее.
* * * * *
Не считая лёгкой досады, которую испытал Гвэйнир из-за драконьей проницательности своей провожатой, на Соэле ему чрезвычайно понравилось. Пещера, в которой проживали родичи Аэйфе, производила весьма забавное впечатление, ибо громадные помещения, под стать истинным драконьим размерам, были обставлены новомодной плетёной мебелью, более походившей на игрушки. Сфорри, тётушка Аэйфе, угощала сына Фьонна превосходными пирогами, испечёнными ею собственноручно, Фодхар, дядюшка упомянутой особы, выкатил из недр гигантской кладовки солидных размеров бочонок с превосходным вином, а их младшая дочь Интейя собственноручно наливала и подавала Ворону полный до краёв кубок, с очаровательнейшей улыбкой прося выпить за её здоровье.. Вечерами, сидя на пороге своего жилища, очеловечившиеся драконы обычно любовались закатом, окрашивающим прибрежные скалы в причудливые оттенки, и вели неспешные беседы о чудесах разных Миров. Иногда Фодхар, сдавшись на уговоры супруги, кого-либо из своих детей или племянницы, соглашался исполнить мелодию-другую на органе, величественно громоздящемся у дальней стены парадного зала драконьего жилища.
…Летящие, сильные, торжественные звуки поднимались к высоким сводам, украшенным каменной бахромой, заполняли пространство зала, плескались мощными невидимыми волнами. Сила этой музыки звала и увлекла за собой, и настойчиво внушала, что нет ничего несбыточного; уверенные и гордые аккорды превозносили простор и стремление ввысь, и драконьим полётом кружили среди скал, а затем плавно снижались, опадая до едва различимых отголосков эха, шелестящих тихою песенкой огня в камине…
В подобные минуты особенно хорошо мечтается; что же до остального времени, то Гвэйнир не только, что называется, потерял ему счёт, но и крайне мало размышлял о перспективном плане реализации цели, послужившей отправным толчком к длительному турне. Впрочем, кое-что сын Фьонна всё-таки подумывал, но в несколько ином ключе, нежели предписывала клятва, произнесённая на йольском пиру.
Дело в том, что дорожные приключения подворачивались всё увлекательнее, и конкретные задачи постепенно оттесняли главную цель на второй план. Гвэйнир охотно занялся бы более подробным исследованием девяти Миров на предмет достойных точек приложения своей доблести (а также и некоторых других качеств). Однако клятва, которую в необдуманном порыве изрёк импульсивный герой, требовала исполнения, иначе Гвэйна уже никто и никогда не стал бы воспринимать всерьёз и оказывать ему соответствующее уважение. Чтобы безнаказанно нарушать свои обещания, их нужно формулировать особым образом, для чего предварительно следует хорошенько их обдумать. Гвэйнир же с некоторым пренебрежением относился к искусству софистики, да и привычки много думать не имел, хотя отнюдь не являлся безмозглым тупицей. Он уже втайне сожалел о произнесённой при многочисленных свидетелях клятве, хотя даже под угрозой пыток и мучительной смерти никому в этом не признался бы, в том числе и самому себе.
Противоречие между йольским обязательством и желанием устроить себе хоть небольшие каникулы, назревшее в душе Ворона, было подобно кипению воды в котле, подвешенном над огнём. Пребывая в этом не слишком приятном состоянии душевного разброда, Гвэйнир как-то раз бесцельно слонялся по обширному драконьему жилищу, пока хозяева и суровая Аэйфе были заняты какими-то хозяйственными хлопотами, в которые сын Фьонна никогда и нигде не пытался вникать.
Проходя мимо одной из дверей, Ворон услышал шум ткацкого станка и голос Интейи, которая произносила нараспев загадочные слова:
Ярое пламя,
губитель дерев,
томительный жар,
в стужу отрада,
враг кораблей,
друг кузнеца,
пасть ненасытная,
постник никчёмный,
родитель теней,
отблеск во тьме –
всё это ты,
но разве лишь это?
Искра прозренья
и битвы пожар,
вражды полыханье,
любовное пламя –
хитрый узор,
прихоть богов:
руна Огня –
начало творенья!
Гвэйнир, забыв постучаться и спросить разрешение войти, толкнул чуть приоткрытую дверную створку коленом.
Интейя не оглянулась, когда сын Фьонна вошёл в комнату; а Ворон замер в изумлении, едва его рассеянный взор скользнул по тканью, над которым трудилась драконица. Тончайшие жгуты живого, пульсирующего пламени – вот что было нитями основы; а золотые нити утка то сияли ослепительным блеском, то становились почти невидимыми. Оттенок и узор тканья поминутно менялся: от трепещущих огненными всполохами картин ожесточённых битв до лениво колеблющихся золотых волн спелой пшеницы, от мирно пританцовывающих в домашних очагах язычков прирученного пламени до страстного неистовства пылких любовников.
Интейя негромко засмеялась, провела ладонью над тканьём – игра пламени чуть потускнела, и видения-узоры померкли. Гвэйнир, который всё-таки очень сомневался, что из огня можно ткать, осторожно, кончиком пальца быстро прикоснулся к нитям основы.
– Не обожжёшься, не бойся, – с чуть насмешливым вызовом успокоила Интейя.
Поднявшись с места, она встала напротив Ворона – глаза в глаза. Её полыхающий золотистым светом драконий взгляд неудержимо притягивал, и Гвэйнир невольно (вообще-то весьма охотно) сделал шаг вперёд, так что расстояние между ним и мастерицей огнетканья сократилось до крайне незначительного.
– Да, это огонь, – беззаботным тоном промолвила Интейя; подняв с пола корзинку, сплетённую из тонких металлических прутьев, она продемонстрировала мотки огненных нитей и необработанное пламя, которое спокойно лежало, словно ворох ещё не спрядённой шерсти. – Но если ты и впрямь столь доблестен и бесстрашен, как о тебе рассказывают, Битвенный Ворон, ты не обожжёшься, коли дотронешься до такой ткани.
Интейя лукаво опустила глаза, окидывая взором свою алую юбку, и медленно провела ладонями по своим бёдрам.
– И эта ткань тоже из огня, – словно невзначай обронила она, а затем быстро подняла глаза и пронизывающе взглянула на Ворона.
Намёк был слишком очевиден. Упоминание о доблести и отваге пробудило и без того никогда не дремлющее самомнение Гвэйнира, а красота Интейи и её откровенные заигрывания всколыхнули его пылкую чувственность. Ладони Ворона решительно легли на бёдра девушки; а через миг он рывком притянул её к себе, продолжая восхищённо поглаживать соблазнительный зад красавицы. Интейя улыбнулась и обвила руками шею Гвэйнира.
– Не жжётся, не так ли, храбрец? – вполголоса спросила она. – Или ты ещё сомневаешься?..
За многоточием Гвэйниру почудилось «сомневаешься в своей отваге» либо «сомневаешься в своих силах»; а подобные намёки действовали на него, как плеть на горячего скакуна. Его руки нетерпеливо дёрнули застёжку девичьей юбки. Но застёжка не поддавалась, а Интейя снова засмеялась – негромким, грудным смехом. Ворон резким движением поднял её подол; ладонь Гвэйнира уверенно легла на загорелый живот девушки, несколько раз легонько погладила гладкую шелковистую кожу. Чуть помедлив, дерзкая рука опустилась пониже; девушка полузакрыла глаза, склонив голову на плечо Ворона, и теснее прижалась к нему.
– Сегодня вечером, – шепнула Интейя. – За Трёхзубой скалой…
Дыхание девушки участилось; она глубоко, томно вздохнула – рука Гвэйнира настойчиво воздействовала на один из наиболее отзывчивых на любовное прикосновение участков женского тела. Внезапно Ворон подхватил Интейю на руки и перенёс на скамью, что стояла у дальней стены помещения. Опустившись на колени подле лежащей девушки, Гвэйнир приподнял короткую рубашку, прикрывавшую верхнюю часть тела Интейи, и принялся осыпать жадными поцелуями высокую упругую грудь, не переставая ласкать и ближайшие подступы к средоточию мужских вожделений.
Ворон чувствовал, как тело девушки, томно раскинувшейся перед ним на скамье, постепенно напрягается в нетерпеливом предвкушении. Гвэйнир уже намеревался перейти к основной части любовной программы, не откладывая дела до вечера за какую-то там Трёхзубую скалу – тем паче что потом можно и ещё раз (а лучше несколько раз) повторить всю последовательность приятных действий от начала и до конца; но тут откуда-то издалека донёсся голос Аэйфе, окликавшей сестру: «Интейя! Иди сюда!»
Девушка нехотя встрепенулась и принялась торопливо поправлять свою одежду.
– Жди меня вечером за Трёхзубой скалой, – шёпотом повторила она; ласково проведя пальцами по лицу Гвэйнира, Интейя многообещающе улыбнулась. – Там нам никто не помешает, – добавила она; окинув придирчивым взглядом своё одеяние и убедившись, что теперь всё в порядке, она быстро выскользнула из комнаты.
* * * * *
– Ты напрасно это затеяла, Интейя, – отрывисто произнесла Аэйфе и сурово сжала губы, глядя мимо сестры на расстилающуюся вдали гладь океана. – Ты не вправе задерживать около себя этого мальчишку…
– Ты про его дурацкую клятву? – Интейя лениво прикусила оторванный лепесток фиалки. – Что-то не заметно, чтобы он дённо и нощно помнил о ней, да и о той девице, которую при многочисленных свидетелях торжественно обязался назвать своей бесценной супругой! Наоборот, он был очень мил…
Аэйфе поморщилась.
– Я вполне допускаю, что тебе приятны его ласки, – строго отчеканила она, – может, его клятва и дурацкая, даже наверняка, учитывая его довольно-таки непостоянный нрав – а только ему всё равно придётся оставить тебя и двигать по той дорожке, которой поведёт его эта самая клятва. Как бы легкомысленно он ни относился к своему обету сейчас, в краткий преходящий миг, не сомневайся, очень скоро он вспомнит… или же ему напомнят другие.
– Но ты-то не собираешься напоминать?.. – с живостью подхватила Интейя. – Ну пожалуйста, сестрица Аэйфе, дорогая, чего тебе стоит разок просто промолчать!
Та загадочно улыбнулась.
– Найдутся и другие личности, куда более заинтересованные в его доброй славе, не запятнанной клятвопреступлением, – неторопливо отозвалась она.
Теперь уже недовольно поморщилась Интейя.
– Харлейв, – процедила она недовольно. – Да уж, у него, как и у его батюшка, это прямо хобби – соваться с душеспасительными поучениями!
Аэйфе по-прежнему многозначительно улыбалась, глядя вдаль.
– Почему бы и ни Харлейв, – с деланной рассеянностью произнесла она – не утверждая, но и не отрицая.
– Но ты же не станешь сообщать ему, что… – Интейя невольно покраснела, словно обычная человеческая девчонка, а не очеловечившаяся драконица.
– А вот этого я тебе обещать не стану, сестрица, – в голосе Аэйфе послышались язвительные нотки.
* * * * *
Гвэйнир со вполне понятным нетерпением ожидал вечера: сразу после ужина сын Фьонна направился к Трёхзубой скале. Битвенный Ворон подметил пронзительный взгляд, который бросила на него Аэйфе, когда на её вопрос, куда он идёт, маг небрежно обронил, что хочет немного прогуляться и в уединении полюбоваться закатом. Проклиная исключительную драконью проницательность, которую невозможно ввести в заблуждение, Гвэйнир равнодушно взирал на причудливые гребни прибрежных скал, в лучах заходящего солнца плавно меняющие свой цвет. Конечно же, бесстрастная Аэйфе раскусила его примитивную уловку – в этом Гвэйн не сомневался, и ему было крайне неприятно от ощущения, что его желания и чаяния словно выставлены напоказ перед личностью, от которой он гораздо охотнее их скрыл. Знай Битвенный Ворон о недавнем разговоре двух сестёр, он бы призадумался ещё больше…
Возле Трёхзубой скалы царил безмятежный покой, нарушаемый лишь ритмичным плеском волн да пронзительными криками чаек; и очень скоро мысли Гвэйнира потекли по совершенно иному руслу. Опустившись на камень, за день нагретый солнцем, и прикрыв глаза, сын Фьонна представил себе Интейю, какой он видел её всего несколько часов назад, когда она полуобнажённая лежала перед ним, охотно принимая его дерзкие ласки.
Эротические грёзы горячей волной нетерпения помчались в крови; в предвкушении их воплощения в жизнь Гвэйнир не только совершенно позабыл о йольской клятве, но и на долю секунды позже сообразил, что место, где он сидит, накрыла какая-то большая тень. Битвенный Ворон поднял глаза, инстинктивно вскочил на ноги – но тотчас обречённо плюхнулся на прежнее седалище. Перед Гвэйниром мягко приземлился золотисто-изумрудный дракон; деловито оглядевшись, ящер остановил взор на сыне Фьонна и неодобрительно качнул головой – так, что бронированная чешуя внушительно звякнула, на манер доспехов.
– Здравствуй, дружище Харлейв, – как можно беззаботнее произнёс Гвэйн, подавив невольный вздох сожаления при мысли о свидании с Интейей, которое кузен, эта крылато-огнедышащая добродетель, несомненно, решил расстроить. – Как дела дома? Надеюсь, всё в порядке?
– Неблагодарный внук, своевольный сын, беспринципный интриган, сластолюбивый распутник и беспощадный головорез, – с чувством зашипел дракон, выпуская из пасти тонкую струйку пламени таким образом, чтобы огонь устремился вверх и потух, не касаясь земли. – Хоть доблесть твоя и выше упрёков, всё остальное, скажу я…
Гвэйнир демонстративно зевнул, сел на камень, сорвал сухую травинку и стал ломать её на мелкие кусочки.
– Страсть к театрализованным шоу и фейерверкам, спецэффектам и драматическим монологам – это что, непременная характерологическая черта драконов? – скучающим тоном вопросил сын Фьонна. – Может, скажешь ещё, что я проклятие своего рода, что я отрёкся от обычаев своих предков, погряз в ереси и тому подобное?
Вздох, вырвавшийся из груди дракона, всколыхнул зелёное море хвойных крон резким порывом внезапно налетевшего ветра. Гвэйнир небрежно уронил изломанные фрагменты сухой травинки и наклонился за другой. Когда он поднял голову, напротив него вместо золотисто-зелёного дракона стоял черноволосый воин в пурпурном плаще и алой тунике, из-под которой огненным взблесками проглядывала кольчуга.
– Я много чего мог бы сказать, Гвэйн, – промолвил Харлейв с выражением искреннего сожаления о пороках родича, который, тем не менее, всё равно ему дорог. – Но имей я хоть три, семь, двенадцать голов и столько же языков, беспрестанно взывай я, точно немолкнущий перезвон колоколов, к твоему «сверх-я», вероятно, я бы скорей до мозолей оббил все свои языки, чем ты встал на путь благоразумия и утвердился в добродетельном намерении не сворачивать на кривые тропки греха.
Издалека донёсся голос Интэйи: «Брэндон!» Гвэйнир встрепенулся; Харлейв мгновенно принял свой исходный облик и вперил в родича немигающий огненный взор.
– Ну, ты… – пробормотал сын Фьонна, чувствуя, что какая-то сила словно приковала его к месту. – Не очень-то… Это нарушение прав личности…
– Сам знаю, – спокойно отозвался дракон.
«Брэндон!» – снова послышался голос троюродной сестрёнки суровой Аэйфе. Воинственный волшебник предпринял попытку отцепиться от камня, на котором сидел – и с ужасом и гневом понял, что не может пошевельнуться.
– На меня драконий гипноз не действует! – отчаянно выдохнул он, не понимая, в чём дело.
– Разумеется, – с готовностью подхватил Харлейв.
– Слушай, братец, чего тебе надо? Нотации мне читать прилетел?
– Да так, парочку вопросов хотел уточнить, – с показной небрежностью отозвался дракон. – Ты мне скажи для начала: какова цель твоего путешествия, а? Мне казалось… я опирался на твои собственные слова… будто ты разыскиваешь некую особу, леди Фьёрнэ, с которой намерен вступить в брак. Но некоторые твои поступки настолько противоречат подобному предположению, что…
Гвэйнир попытался опустить веки, чтобы не видеть золотого марева драконьего взора, напоминающего сейчас огонь, бурлящий в кузнечном горне; но веки словно окаменели.
– Харлейв, будь другом, прекрати это безобразие, – пробормотал сын Фьонна.
Тот хмыкнул.
– Ты считаешь, что друг и родич должен оставаться безучастным, когда над твоей душой нависла опасность клятвопреступления?
– Харлейв!!! – негодующе возопил Гвэйнир.
– Нечего орать, – хладнокровно отозвался дракон. – Интэйя ведь тебя не гипнозом заморочила – ты сам рад бы с ней хоть сейчас улечься! Не думаю, конечно, что твоя наследственность ухудшила бы драконью породу; но, как-никак, а ты ведь дал клятву – если ты ещё не позабыл!.. Клятва обязывает тебя…
– Да, – поскучневшим тоном промямлил Гвэйнир и вяло кивнул.
О, что это?! Драконьи чары ослабели?! Сын Фьонна стремительно вскочил на ноги. Харлейв хитро прищурился и усмехнулся, выпустив из ноздрей струйки пара – словно из трубы действующего завода.
– Побежали, поскакали, – язвительно обронил он. – Ладно, братец, не держи на меня зла. О тебе же пекусь! Сам потом поймёшь. А теперь давай, подальше от греха… «В дорогу дальнюю, дальнюю идём…» – нараспев промурлыкал дракон себе под нос. – Нечего тебе тут делать! Не прощаясь, бывает, и утончённые аристократы выдворяются.
Гвэйнир нехотя произнёс нужное заклинание, и перед ним появилась мерцающая арка портала: вход в Межреальность был открыт.
– Ладно, пока, Хар, до встречи, – хмуро произнёс волшебник.
– Счастливого пути, Гвэйн! – жизнерадостно и доброжелательно отозвался тот.
Руна шестая: Гвэйнир в бывшей Сумеречной Долине
Едва не помянув недобрым словом некоего неизвестного, наложившего изуверское проклятие, что превратило его в паломника по Девяти Мирам, но вовремя вспомнив, что винить в этом своеобразном альгейсе следует лишь собственную несдержанность на язык, Гвэйнир кое-как выбрался из большущего сугроба и, наскоро отряхнув снег с одежды, огляделся по сторонам. Вокруг расстилалась обширная заснеженная равнина; однако вдали путеводными маяками брезжили оранжевые точки светящихся окон большого населённого пункта.
Этот дальний свет сразу подбодрил усталого, проголодавшегося и озябшего Битвенного Ворона. Сын Фьонна побрёл в ту сторону, то и дело чуть не по пояс проваливаясь в сугробы. Как и подобает отважному герою, достойный Ворон не особенно много размышлял на тему, с кем он повстречается, добравшись до жилья – с гостеприимными доброжелателями или, напротив, с воинственными недругами. Дело тут даже не в доблести, которой Гвэйниру было не занимать, а в том, что сын Фьонна отчаянно жаждал поскорей попасть в тепло. Конечно, нельзя ставить знак равенства между уютным креслом у натопленного камина и жаркой стычкой с противником, сопряжённой с использованием холодного оружия: но, так или иначе, а оба эти варианта дальнейших событий избавляли от врага, который в настоящий момент более всего досаждал отважному герою – от мороза.
Порывы пронизывающего ветра, несущего с собой пригоршни колючей ледяной крупы, существенно замедляли продвижение. Гвэйнир изрядно вымотался и обозлился, пока ему удалось добраться до ближайшего дома. Игнорируя солидных размеров дверной молоток и массивный медный колокольчик, Гвэйнир трижды бухнул в окованную железом дверь рукоятью своего меча, даже не потрудившись обернуть её полой плаща для смягчения грохота.
Изнутри донёсся приглушённый шум, но иного, более внятного ответа не последовало, хотя Ворон прождал целую минуту – верх терпения для него, особенно с учётом климатических условий и душевного состояния сего отчаянного путешественника.
Сын Фьонна, который внутренне тотчас вскипел, что его заставляют дожидаться под дверьми, словно жалкого побирушку, экспрессивно пнул дверь ногой, а затем энергичным движением рванул её на себя. Дверь поддалась; налетевший порыв ветра резко швырнул её в сторону Ворона, едва не сбив его с ног. Гвэйнир, жмурясь от сыплющейся в глаза ледяной крупы, метнулся внутрь помещения; порыв ветра с шумом захлопнул за героем дверь, снабжённую пружиной.
Сын Фьонна очутился в просторном зале; за столом сидело несколько мужчин, а несколько женщин и подростков сновало вокруг, расставляя снедь. При появлении Гвэйнира воины быстро вскочили на ноги, угрожающе потянувшись к оружию.
– Кто ты такой, бродяга, нагло врывающийся в чужие дома? – грозно вопросил представительного вида индивид в отороченной дорогим мехом тёмной одежде, сидевший во главе стола: он один не шелохнулся, увидев постороннего, однако тон его никак нельзя было назвать дружелюбным.
– Разве так подобает встречать гостя, которого посылает Создатель? – гордо вопросил в ответ Битвенный Ворон.
Голос собеседника на миг показался сыну Фьонна знакомым; но помещение было освещено слабо, на лицо говорившего падала тень, и Гвэйнир толком не разглядел его черт. Да и до того ли было Ворону, вспыхивающему от любого слова, которое мнилось ему оскорбительным? Его назвали бродягой – вполне достаточно, чтобы рука Гвэйнира сама собой потянулась к мечу.
Сие движение, в свою очередь, было однозначно истолковано воинами хозяина дома: обнажив оружие, они кинулись на незнакомца. Но одолеть Гвэйнира оказалось не так-то просто. Ударами меча плашмя он оглушил двоих воинов, а ещё одного сшиб ударом дубовой скамеечки для ног. Сам хозяин, видя, как незваный гость увечит его воинов, уже вознамерился вступить в битву и, обнажив оружие, перепрыгнул через стол, преграждающий ему дорогу (при этом разбив пару пивных кружек и супницу); неизвестно, чем закончилось бы побоище, но вдруг сражающихся на мгновение ослепил взблеск яркого света, и женский голос властно и строго промолвил:
– А ну отставить! Опять нестроевые учения?! Тебе ещё не надоела ролевая игра в оловянные солдатики, Повелитель Воинов?!
Противники Гвэйнира, в том числе и хозяин дома, чуть отступили в сторону от Ворона, продолжая, однако, держать оружие обнажённым и направленным в сторону чужака.
– Повелитель Воинов? – ошалело выдохнул Ворон; вглядевшись чуть попристальнее в хозяина дома, он к немалому своему изумлению узнал командора Улльдара, временно изгнанного из Ордена Мон-Эльвейг за козни против магистра Фьонна, отца Гвэйнира. – Вот те раз!
– Ого, да это малыш Гвэйн! – леди Торлинн, супруга Улльдара, скрестив руки на груди и испытующе глядя то на мужа и его воинов, то на незваного гостя, стояла в проёме двери, ведущей во внутренние помещения. – Добро пожаловать, хоть и не так входят с добрыми намерениями! Какими судьбами ты здесь очутился?
– Долго рассказывать, – хмуро буркнул Ворон. – Я вообще где нахожусь?
Обращение «малыш», употреблённое леди Торлинн по отношению к сыну Фьонна, конечно, прозвучало несколько странно, ибо Гвэйнир отнюдь не являлся малолетним дитятей либо низкорослым индивидом, на котором Создатель решил немного поэкономить исходное сырьё творения. Но для Торлинн, которая некогда принимала новорождённого сына Аэльхи и Фьонна, Гвэйнир по-прежнему оставался несмышлёным малышом (надо сказать, не вовсе безосновательное убеждение). Что же касается самого Ворона, то он не заострял внимания на своеобразной манере обращения своей крёстной матери, к которой этот самоуверенный циник испытывал искреннее уважение и доверие.
Недавние противники Гвэйнира как ни в чём не бывало вложили мечи в ножны и принялись устранять последствия недавней стычки – расставлять перевёрнутую мебель, подметать глиняные черепки и прикладывать к своим ушибам носовые платки, смоченные в холодной воде. Судя по тому, как они управлялись, можно было прийти к выводу, что в подобных ситуациях они оказываются достаточно часто, чтобы приобрести необходимую сноровку.
– Сумеречную долину не узнал? – леди Торлинн скептически хмыкнула. – То есть Многозвёздную – но это, в сущности, одна и та же дыра, как её ни назови. А ты не ничуть переменился, Гвэйн – всё так же рад колошматить кого ни попадя. Я-то было подумала, что это Улль со своими ребятами опять отрабатывает тактические и стратегические ходы, ведущие в политический и цивилизационный тупик: но я догадываюсь, что на этот раз ты слегка подогрел обстановку. Да ты садись, не стесняйся, – хозяйка собственноручно поставила перед Гвэйниром тарелку с овсянкой и несколькими толстыми ломтями жареного лосося. – А ты тоже хорош, – неодобрительно покачав головой, обратилась она к мужу.
– Торлинн, ты же ничего не видела, – наконец вставил слово злополучный Повелитель Воинов, давнее прозвище которого теперь, собственно говоря, звучало насмешкой, ибо в его распоряжении насчитывалось не более трёх десятков бравых вояк. – Этот юноша первым взялся за оружие…
– Тоже мне, небывалое зрелище! – фыркнула прославленная целительница, занимая своё место во главе стола рядом с супругом. – Я достаточно хорошо изучила твои повадки, Улль, что представить, в какой манере ты начал беседу с путником, ступившим на твой порог! Кому ты очки втираешь?
– Передай мне, пожалуйста, хлеб, – явно желая замять разговор на эту тему, попросил Улльдар свою властную хозяйку.
Та молча протянула ему большое блюдо, на котором были аккуратно разложены толстые ароматные ломти.
– Вот, возьми, это с тмином, как ты любишь, – уже гораздо мягче проронила Торлинн. – Или вот, с горчичными зёрнами. Если хочешь, попробуй пирог с солёной рыбой – это я сама пекла. Не знаю, правда, что получилось – давненько я в этом не практиковалась.
– Спасибо, – изгнанный командор Мон-Эльвейга захрустел подрумяненной горбушкой пирога.
– Ну как? – спокойно осведомилась Торлинн. – Удобосъедаемо? Я-то ведь хлебобулочные изделия не ем, так и не пробовала, что вышло, не знаю.
– Да, да, очень вкусно, – торопливо заверил её Повелитель Воинов. – Если тебя не затруднит, дорогая, налей мне, пожалуйста, немного пива. А заодно и всем остальным, уж будь добра, – добавил он, подметив выразительные взгляды своей мини-дружины, устремлённые на большой глиняный кувшин, который служанка вручила хозяйке.
– Ты полагаешь, что это будет достойное применение столь редкого качества, как доброта, коей я располагаю в весьма скромном объёме? – Торлинн задумчиво покосилась на мужа, затем обвела скептическим оком его дружинников. – Хорошо, но сразу предупреждаю: чтоб никаких алкогольных турниров!
Улльдар чуть слышно вздохнул, но не возразил ни слова на сие авторитетное изречение своей достойной половины. Когда пивная пена весело заиграла у краёв вместительных кубков, Повелитель Воинов решил, что настал подходящий момент, дабы выяснить, с какими намерениями сын Фьонна прибыл в Многозвёздную долину.
Изгнание, как легко догадаться, отнюдь не повлияло на Улльдара благоприятным образом; те, кто полагает, будто наказание неизбежно ведёт к раскаянию и исправлению, опираются в своём мнении скорей на исключения, чем на правило. Истинное исправление личности является результатом внутреннего осознания своих заблуждений и прегрешений, между тем как наказание нередко становится причиной озлобления и упрямого следования по кривому пути, ранее уже приведшему к неприятным для виновного последствиям.
Достойный Улльдар, очутившись в изоляции от избранного общества, в котором он привык блистать своим воинским мастерством и не слишком успешными уловками подковёрной дипломатии, сначала погрузился в глубокую депрессию. Однако, не будучи привычен к бездействию и изнывая от подавленного властолюбия, изгнанник попытался было интриговать при дворе лорда Тинха, которого Фьонн назначил своим наместником в Многозвёздной долине. Неизвестно, чем могли закончиться эти потуги для Повелителя Воинов – возможно, его попёрли бы и из Многозвёздной долины – не вмешайся леди Торлинн. Она взяла мужа под ещё более плотный контроль, чем раньше, и своим волевым решением существенно ограничила семейные выезды ко двору.
Улльдар, запертый в узком домашнем кругу, не находя применения свои талантам, с горя попытался тиранить окружающих; однако все они, как на подбор, оказались личностями с чересчур глубоким и прочным осознанием своих прав. Его малочисленная хеордвэрд, ближняя дружина, ввиду низвержения Повелителя Воинов с карьерных вершин, уже не с прежним рвением кидалась исполнять его приказы, а что касается Торлинн, то в их браке она, несомненно, являлась доминирующей стороной, и Улльдар мог разве что мечтать о том, чтобы указывать жене, как надлежит поступать. Прославленная целительница, которую не только никто ни изгонял, а наоборот, без преувеличения весь Орден Мон-Эльвейг поголовно уговаривал остаться, отправилась вместе с Улльдаром в изгнание не столько в силу преданности мужу, сколько вследствие опасения, что её влияние на него может ослабеть, если она будет находиться вдали от супруга.
Между тем в характере злополучного Повелителя Воинов стала исподволь развиваться нездоровая подозрительность. Неосновательно приписывая своё настоящее положение исключительно враждебности магистра Фьонна, а не собственным проискам, Улльдар всерьёз стал воображать, будто магистр только и думает, как бы ещё ущемить его права и свободы, и так существенно урезанные. Уж не подослал ли Фьонн часом своего бешеного отпрыска, чтобы следить за изгнанником?
– Как поживает твой отец? – кашлянув, выдавил из себя Улльдар, обращаясь к Гвэйниру.
Тот, в свою очередь, с нескрываемым удивлением уставился на Повелителя Воинов, не без сожаления оторвавшись от интереснейшего занятия – поедания пирога. С чего это Улльдар вздумал интересоваться здоровьем и благополучием Фьонна?
– Благодарю, вполне, – лапидарно обронил Ворон и снова принялся за пирог.
«Как же к нему подъехать, чтоб он раскололся?» – с досадой подумал Улльдар. Конечно, проще всего напоить допьяна – да только разве Торлинн позволит?! Да и потом, если подумать хорошенько, вряд ли и пьянка помогла бы – все Льювинги просто ужасно какие хитрые субъекты, а, сверх того, наделены необычайной устойчивостью к алкоголю.
Повелитель Воинов скрепя сердце решил идти напрямик.
– А я-то, признаться, подумал, что твой отец послал тебя сюда… – вкрадчивым тоном начал он, недоверчиво глядя на отпрыска своего непосредственного руководителя.
Гвэйнир вскинул на говорившего поистине зверский взгляд, но, вспомнив, что находится в гостях, запоздало постарался смягчить выражение лица.
– Разве в Мон-Эльвейге произошло сокращение штатов, и не осталось лазутчиков, герольдов и курьеров? – произнёс сын Фьонна: жаль, что эффектность этого высказывания безнадёжно смазалась, ибо, произнося свою горделивую фразу, Ворон чуть не поперхнулся крошками пирога, попавшими не в то горло. – А я, да будет тебе известно, досточтимый Улль, – продолжал Гвэйнир, откашлявшись и залив в глотку полкубка пива, – ни у кого не бывал на посылках, даже у родного отца! Хотел бы я посмотреть на того, кто вздумал бы послать меня куда-нибудь! – с вызовом добавил он.
– Полагаю, таких найдётся немало, – вмешалась Торлинн и не без язвительности пояснила. – Тех, кто хотел бы послать тебя в какое-нибудь замечательное местечко, – тон целительницы не оставлял сомнений относительно того, какого именно рода место она подразумевает. – Косвенным подтверждением моих слов является то бесчинство, которое ты учинил в моём доме, мальчик, – сурово добавила она.
Гвэйнир опустил взгляд на тарелку, замешкавшись с подбором подходящих возражений. А Торлинн обратилась к мужу:
– Ты сегодня собираешься проверять посты ночного дозора или нет? И заодно распорядись, чтобы твои головорезы почистили снег во дворе и починили крепления у двух комплектов лыж, которые лежат в караулке!
Когда Улльдар и его хеордвэрд покинули помещение, Торлинн налила пива в давно опустевший кубок Гвэйнира, чуть плеснула себе и доверительным тоном спросила:
– Ну хоть мне-то ты можешь сказать, малыш, что за нелёгкая занесла тебя в этот медвежий угол?
– Я ищу сестру моего брата, – со вздохом отозвался он.
Произнося эти слова, он мгновенно представил себе Фьёрнэ: суровую целомудренную жрицу, которую он видел на пиру у Диниша – и потенциальную возлюбленную, которой он неудержимо и страстно возжелал обладать, как желал он владеть всем, что пробуждало в нём хоть искру интереса.
– Она дочь Тинха и Айрин, – продолжал Гвэйнир. – Под Йоль я дал клятву…
И он рассказал о своей внезапно вспыхнувшей страсти к Фьёрнэ, о распре с родичами девушки и о своих странствиях в поисках своенравной красавицы. Торлинн, подперев голову руками, слушала не перебивая. Её лицо не выражало ни одобрения, ни порицания: будучи целителем с большим стажем, Торлинн привыкла безоценочно воспринимать практически любой бред своих пациентов.
– Может быть, она скрывается у родителей? – спросил Гвэйнир, занятый мыслями о Фьёрнэ.
Торлинн пожала плечами.
– Не знаю, мальчик. Мы ведь редко бываем в замке наместника. Хоть мы… я хочу сказать – хоть Улль находится здесь на легальных, так сказать, основаниях, но всё-таки он в изгнании, да и… – она замялась, но тут же обнадёжила Ворона. – Не вешай нос, мальчик! Я всё разузнаю, не сомневайся: но на это, возможно, потребуется некоторое время, если она и впрямь прячется. А тебе тоже не помешает… Видишь ли, ещё твой отец, когда он лично руководил этим довольно-таки утлым королевством, установил правило: все, кто прибывает в Сумеречную долину – тогда она так называлась в официальных документах – обязаны явиться в королевский замок для установления личности и проверки данных биографического характера. Мудрое установление: но ты-то, учитывая твою распрю с сыном и племянниками наместника, при его дворе окажешься персоной нон-грата. Мало того, что тебе и полсловечка не скажут про то, где сейчас Фьёрнэ – так ещё, пожалуй, и выдворят из королевства!
– Меня?! Сына государя?! Да я и не собираюсь тащиться на поклон к Тинху… – вскинулся Гвэйнир, но Торлинн быстро остудила его вспышку.
– Не пойдёшь – так под руки поведут, – хмуро предостерегла она. – Тинхов спецназ тут каждый день шастает, проверяет, нет ли лазутчиков, купцов, туристов, собирателей и сеятелей фольклора и прочей подозрительной пришлой братии! Хоть у нас ребята верные, не выдадут – но рано или поздно ты засветишься, в этом я не сомневаюсь, зная твой нрав. А насчёт твоего династического статуса… Не беспокойся, Тинх уж сообразит, как объяснить твоему отцу причины твоей высылки. Пожалуй, пока тебе стоит укрыться в катакомбах Камнебежья у мастера Гийви, брата Фолли. Завтра я дам тебе надёжных провожатых, они отведут тебя к родичу нашего милейшего Железного Лба.
* * * * *
Камнебежье, куда прибыл Гвэйнир в поисках временного политического убежища, издавна пользовалось дурной славой. Когда-то оно было одним из центров аномальных явлений Сумеречной долины; очистившись от «проклятия» в результате героико-культурной деятельности Фьонна, Камнебежье очень скоро сделалось прибежищем для лиц, имеющих те или иные проблемы с законом. Об этом было отлично известно и наместнику Тинху, и государю Фьонну, появляющемуся в подведомственном королевстве раз в пятилетку: однако в силу неведомых государственных соображений сии мудрые мужи не предпринимали ровным счётом ничего, чтобы изменить существующее положение вещей. Возможно, у Фьонна само воспоминание о катакомбах Камнебежья вызывало столь непреодолимое отвращение, что думать дальше об этом месте он абсолютно не желал; а Тинх придерживался политики «не тронь… – не воняет», иными словами, старался не предпринимать действий, способных спровоцировать возмущения тех или иных социальных групп.
Сразу следует оговориться: в Камнебежье не скрывались маньяки, извращенцы и бандиты, хладнокровно убивающие за пару грошей. Вероятно, что-то от прежних аномальных свойств это место сохранило: они-то и не позволяли подобным выродкам находить здесь укрытие. Зато в Камнебежье легко находили приют те, кто имел задолженность по налогам и штрафам, кто пережидал время, дабы улучить подходящий момент для кровной мести, влюблённые, решившие соединить судьбы вопреки воле суровых родичей…
Гном Гийви по прозвищу Бронебойный Ярл был далеко не последней фигурой среди изгоев, нашедших убежище в катакомбах Камнебежья. Наслушавшись рассказов своего брата Фолли о залежах каменного угля и поваренной соли, но более всего – о перспективных разработках цветных металлов и россыпях драгоценных камней в Сумеречной, сиречь Многозвёздной, долине, Гийви, невзирая на свою бронебойность, не устоял перед искушением лёгкой наживы и в сопровождении младшего сына и племянника однажды прямиком (при содействии магов, разумеется) направился в упомянутое место.
Семейная артель «Гийви и компания» вскоре набрала обороты; но вот незадача – предприимчивый гном никак не мог взять в толк, почему это он должен регулярно отчислять определённый процент своего дохода в казну суверенного королевства Многозвёздная долина. Доброжелательные попытки местных мытарей разъяснить упрямому гному основы упрощённого налогообложения малого бизнеса не дали ощутимых казной результатов.
До поры до времени наместник терпеливо взирал на кипучую деятельность наглого гнома, не решаясь так сразу взять за шиворот близкого родича Фолли Железного Лба, старинного соратника государя Фьонна. Однако когда вконец распоясавшийся Бронебойный Ярл нелегально ввёз на территорию Многозвёздной долины солидную партию мечей и прочего холодного оружия, предназначавшегося для перепродажи двум враждующим местным кланам, снисходительность Тинха разом иссякла.
Когда у ворот его конторы постучался отряд вооружённых до зубов судебных приставов, Гийви не растерялся. Он храбро вступил в бой с силами правопорядка, не глядя на численный перевес противника. Гном никому не собирался даром уступать своё добро: но, увы, в потасовке он был серьёзно ранен, и лишь благодаря самоотвержению сына, племянника и малой дружины не угодил в плен к представителям закона. Приставы отступили, чтобы вернуться с подкреплением; в эти краткие мгновения передышки Гийви и его соратники спешно бежали, здраво рассудив, что им светят отнюдь не геройская гибель в неравном бою и хвалебные причитания аэдов , а бесславное заточение в долговой яме и нудная процедура судебного разбирательства. Хотя беглецам удалось захватить с собой не очень много ценностей, прибывшие представители закона так и не нашли несметных сокровищ предприимчивого гнома, который хранил значительную часть своего богатства в засекреченных тайниках.
И вот теперь Бронебойный Ярл скрывался в Камнебежье в ожидании финансовой амнистии, которая в Многозвёздной долине объявлялась раз в пять лет, неизменно приурочиваясь к посещению королевства законно избранным государем.
Гийви весьма благожелательно принял протеже Торлинн, предусмотрительно умолчавшего о своём подлинном имени, происхождении и причинах, побудивших его искать укрытия в Камнебежье. Сын Фьонна упомянул о некоей распре, вынудившей его бежать из родных мест, и назвался Арваэгом, что означает «Княжеский Знак». Под этим вымышленным именем Гийви и представил его местному обществу.
Первое время Ворон, ожидая вестей о Фьёрнэ от Торлинн, взявшейся тонко и политично разузнать от леди Айрин о местонахождении её дочери, тихо скучал, часами сидя на пороге гномова убежища и полируя свой меч. Но лицезрение этого славного оружия, выкованного Харлейвом и носящего, соответственно, прозвище «Дыхание Дракона», вызывало в уме воинственного мага весьма разнородные ассоциативные ряды.
Не для того я
выковал меч твой,
чтоб ты его поднял
на родичей брата!
Находясь в относительно уравновешенном состоянии духа, Ворон не мог ни признать мудрости, заключённой в высказывании Харлейва. Но в то же время, думая о том, как заполучить Фьёрнэ, Гвэйнир чаще всего представлял себе военный набег, штурм крепости, похищение… Ясно ведь, что её братцы напели её батюшке про него небылиц, так что теперь Тинх начнёт юлить да ёрзать, да искать предлоги, чтобы увильнуть от прямого ответа! «Нет» он вряд ли скажет – всё-таки сын государя сватается к его дочери, но и «да» – едва ли от него так просто добьёшься, а уж от самой девицы… Зато если она окажется во власти Гвэйнира и он раскроет перед ней свои чувства – рано или поздно она непременно сдастся перед его пылом и страстным напором!
Сердце любовью
жестокой изранено –
только любимая
радость вернёт мне!
В воображении Гвэйнира, опережая события, мелькали картины, одна сладострастнее другой: Фьёрнэ, нагая, призывно улыбается ему, раскинувшись на просторном ложе; в самозабвении она уступает страсти Ворона, нетерпеливо ласкает его, сладко стонет в любовной истоме, снова и снова требует повторения…
Неудержимое желание поскорей воплотить в жизнь эти эротические грёзы толкало импульсивного мага к переходу от пассивного ожидания к развёртыванию бурной деятельности. Препятствиями являлись лишь отсутствие необходимой информации о местонахождении интересующей Гвэйнира особы да ещё кое-какие моменты, в частности, отсутствие вооружённого отряда, который оказал бы герою содействие в похищении дамы его сердца.
Именно подбором подходящих для сего гипотетического мероприятия кадров и занялся на досуге сын Фьонна, изнывающий от безделья и неудовлетворённого любовного желания. Посещая вечерами подпольную таверну «Гоблинский череп», которую на паях содержали разочаровавшийся в прежнем ремесле менестрель и разжалованный вольный копьеносец, Гвэйнир за кружечкой эля исподволь вербовал охотников поучаствовать в некоем «деле, достойном настоящих мужчин».
Затевавшееся Вороном предприятие едва ли заслуживало подобной характеристики безо всяких оговорок; но так как в качестве основного аргумента воинственный волшебник использовал материальную заинтересованность потенциальных сотрудников, желающих нашлось немало. Со временем «лорд Арваэг» под строжайшим секретом поведал своему новонабранному воинству, что речь идёт о его счастье, ибо он безумно влюблён в некую даму, без которой жить не может, чьи родичи упорно препятствуют их воссоединению. Гвэйнир не упомянул ни имени своей избранницы, ни имён её родичей, да и тот факт, что она-то едва ли так уж рвётся в его объятия, он тоже оставил в глубокой тени. Зато сын Фьонна регулярно и щедро потчевал свою дружину алкогольными напитками, и очень скоро завербованные изгои готовы были идти за ним не только на похищение дамы, но хоть бы и в пекло.
К неописуемой радости Гвэйнира, среди обитателей Камнебежья нашлись и такие, кто не утратил связей с родичами, обретающимися при дворе наместника; и прежде чем пришли известия от Торлинн, сын Фьонна уже знал, что Фьёрнэ находится во Фрамдаре, крепости, расположенной неподалёку от королевской Башни Звёзд. До охваченного страстью мага дошли и другие вести, которые как нельзя более способствовали осуществлению его замыслов: через главную портниху супруги наместника, сестру бывшего придворного пажа, изгнанного с должности за рискованные шутки и скандальные любовные шашни, просочились сведения относительно намечаемой поездки Фьёрнэ в резиденцию её отца-наместника, сиречь в королевскую цитадель.
Гвэйнир тотчас принял решение: потому известия, присланные Торлинн, и её мудрый совет набраться терпения проскользнули мимо внимания Битвенного Ворона, почти не затронув его мыслей. Торлинн в своём письме подробно рассказывала, как она обиняками и напрямик старалась выяснить отношение родителей Фьёрнэ к перспективе брака их дочери с сыном Фьонна. Выходило, что Айрин не возражает, более того, даже обещала поговорить с дочерью, чтобы убедить её пересмотреть своё отношение к Гвэйниру; зато Тинх явно настроен отрицательно, упёрся, как баран, и твердит одно: «Раз Фьёрнэ не хочет, так тому и быть, а я её принуждать не стану».
«Он не станет – так я вместо него постараюсь», – хмыкнул Гвэйнир, небрежно сунул письмо в карман и тотчас напрочь забыл о нём. Представлялась возможность для проявления активной жизненной позиции; на фоне столь окрыляющей перспективы меркли благоразумные советы мудрой целительницы.
…Отряд Гвэйнира просидел в засаде полдня, когда лазутчики наконец принесли долгожданную весть о приближении группы путников.
– Вперёд! – громким шёпотом скомандовал сын Фьонна, ощутив небывалый прилив энергии.
Основные указания разбойничьей шайке – увы, это, пожалуй, самое подходящее название для доблестного воинства Гвэйнира – Битвенный Ворон дал задолго до начала боевой операции, во избежание перетолкований и недопонимания не единожды повторив программу действий, пункт за пунктов, а затем заставив своих наёмников по очереди повторить, в чём состоит их задача. Единственной целью нападения на мирных подданных короля Фьонна, как разъяснил его сын, не стесняющийся в выборе средств для достижения поставленных целей, является пленение дамы, покорившей сердце «лорда Арваэга»: выполнив эту задачу, необходимо как можно скорее ретироваться подальше, а уж он не останется перед своими помощниками в долгу.
В соответствии с этой установкой каждый из соратников Гвэйнира, когда завязалась драка, естественно, старался первым обнаружить и захватить упомянутую даму. Приметы Фьёрнэ Гвэйнир, хотя и неохотно, но сообщил своим бравым воякам во избежание досадных оплошностей; многие, вероятно, сообразили, о ком идёт речь, но тем не менее не подались назад пятками, несмотря на угрозу серьёзного конфликта с наместником. Бытие изгоев, по-видимому, в значительной степени стало своего рода базисом их сознания – по крайней мере, многих из них; поэтому они, руководствуясь присловьем, что им «нечего терять», повели себя соответствующим образом.
Но вот незадача: как ни высматривали они среди путников даму, вокруг были одни мужчины, причём никто из них ничуть не смахивал на переодетую девушку. Всё это, как на подбор, оказались могучие громилы, охват бицепсов которых равнялся тройному обхвату руки обычного человека.
Между тем сведения, дошедшие до Гвэйнира, указывали именно на эту дорогу как на часть маршрута Фьёрнэ: и если сын Фьонна оставил небольшой дозор на соседней дороге, то сделал он это скорее в силу навязанных в детстве представлений о тактике и стратегии, чем с практическими целями.
– Лорд Арваэг! – на опушку леса выкатился запыхавшийся гном, дальний родич Гийви, предусмотрительно уклонившегося от участия в авантюре Гвэйнира и строго-настрого запретившего своему сыну и племяннику лезть в эту сомнительную заваруху. – Лорд Арваэг, они приближаются! И леди с ними, точь-в-точь такая, как ты говорил!
Гвэйнир, в этот момент в усиленном темпе отбивавшийся от наседающего на него высоченного «качка», вооружённого тяжёлой секирой – уж не из тех ли запасов, что были доставлены в Многозвёздную долину стараниями предприимчивого Гийви? – Гвэйнир витиевато выругался. Прошляпили! Запредельным усилием сын Фьонна свалил противника и крикнул:
– Уходим, живо! Бегом на Бычий Тракт!
Но, как ни торопилось воинство Гвэйнира, те, кого они тщетно прождали на Кобыльем Тракте, уже оставили позади отрезок пути, где скрывались дозорные «лорда Арваэга». Рывок, другой – и шайка изгоев настигла-таки отряд Фьёрнэ. Гвэйнир, распалённый яростью из-за недавнего провала, охваченный чувственной страстью, подстёгиваемой присутствием желанной особы, ринулся в новое сражение…
* * * * *
– Наконец-то очнулся!
Открыв глаза, Гвэйнир первым делом услышал этот возглас Торлинн, в котором прозвучало неподдельное облегчение. Оглядевшись, Ворон узнал комнату в доме изгнанного Повелителя Воинов; сын Фьонна лежал на кровати, а подле него сидела целительница и перебирала какие-то скляночки, расставленные на тумбочке.
– Как я сюда попал? – с искренним недоумением хрипло спросил Гвэйнир и попытался приподняться, невзирая на противную слабость во всем теле и характерное ощущение острой боли, свидетельствующей о наличии по меньшей мере трёх ранений.
– Лежать, мальчик! – Торлинн, оторвавшись от своего занятия, сурово сверкнула глазами; видя, что пациент не торопится выполнять предписание лечащего врача, она без церемоний взяла его за плечи и заставила лечь. – И не задавай дурацких вопросов! Радоваться надо, что ты не в кутузке!
Именно с этим обстоятельством и было связано безмерное удивление Гвэйнира, вспомнившего о своём противозаконном походе. Да-а, в той битве ему не особенно посчастливилось, раз он валяется израненный – а Фьёрнэ снова от него ускользнула!.. Надо же, он не угодил в плен, хоть и потерял сознание! Это кто ж о нём так позаботился, что приволок его к знаменитой целительнице?..
Но через миг все эти соображения напрочь вылетели из головы Ворона. Гвэйнир, не помня себя, заорал от боли: обеззараживающий состав, которым Торлинн принялась обрабатывать его раны, оказался весьма едучим.
– Тише, тише! – целительница отставила склянку и, склонившись над пациентом, несколько раз успокаивающим жестом погладила его по голове. – Будь хорошим мальчиком, Гвэйн, потерпи!
Подобное увещание, хотя Торлинн, как всегда, говорила уверенным тоном, конечно, звучало довольно неубедительно, учитывая многочисленные проделки Гвэйнира, который не привык терпеть что-либо, пришедшееся ему не по вкусу, и никогда не прилагал сколько-нибудь заметных усилий к улучшению своего нрава и поведения.
А Торлинн между тем была искренне удивлена, что столь безрассудный субъект, как Гвэйнир, лезущий в любую переделку очертя голову, на самом деле, оказывается, не особенно-то способен стоически переносить физические страдания, хотя его склонности и образ действий неизбежно влекут их за собой.
– Как больно, – сдавленно прошептал Гвэйнир, на глазах которого даже выступили невольные слёзы. – Торлинн, ну неужели нельзя обойтись без твоих изуверских снадобий? – жалобно пробормотал он. – Это же препарат для пыток, а не для лечения! Просто перевяжи мои раны… Пожалуйста, – добавил он, внезапно вспомнив о некоторых правилах вежливости – возможно, под влиянием сильной боли.
– Извини, мальчик, но придётся потерпеть, – безапелляционно возразила целительница. – Что ж, прикажешь перевязывать твои раны, не продезинфицировав их?! А болезнетворные бактерии, значит, пусть остаются, благоденствуют и плодятся? Ты что же, хочешь помереть от заражения крови?! Ничего не смыслишь в медицине – так и не указывай специалистам!
Гвэйнир отвернулся и, стиснув зубы, чуть слышно застонал – уже не столько от боли, сколько от ощущения собственной беспомощности. Да уж, раз попался в лапы целителей – так держись, дружище! Хоть они вроде бы и не палачи – а помучают на славу, да ещё будут разглагольствовать о благородстве своей миссии! Так-то оно так, но… О-о-о, тысяча троллей!!!
– Вот и всё, – Торлинн ободряюще потрепала пациента по щеке. – Вот теперь молодчина – а то вопить вздумал, словно роженица! На вот, выпей, – целительница одной рукой приподняла его за плечи, а другой протянула небольшую чашку.
Гвэйнир с сомнением уставился на предлагаемое питьё. Ох, наверное, горькое, о-о-о… Он с детства ненавидел микстуры, составляемые Торлинн.
– Ты ещё нос воротить будешь? – строго произнесла целительница, поднося чашку к его рту – точь-в-точь, как в детстве. – Пей!
– Торлинн, дай мне, пожалуйста, глоток воды, – пытаясь оттолкнуть чашку с лекарством, жалобно простонал раненый. – Просто чистой воды…
– Сначала выпей лекарство, – приказным тоном отозвалась целительница.
Учитывая состояние, в котором находился Гвэйнир, злополучному магу-воителю не оставалось ничего иного, как подчиниться. Раненый закрыл глаза, с омерзением ощущая невыносимо горький привкус микстуры вот рту. Лишь выпив следом чашку воды, он кое-как отбил противное вкусовое ощущение.
– Так, молодец, – сдержанно похвалила Торлинн послушание пациента. – А теперь спи, набирайся сил.
– Торлинн, – Гвэйнир смотрел в потолок. – Скажи мне…
– Разумеется, сбежала твоя красотка, – спокойно подтвердила его невысказанную мысль целительница. – Да не переживай! Сначала поправься, встань на ноги – а тогда… – она неопределённо махнула рукой. – Спи давай! Спокойной ночи, малыш! – чуть мягче добавила она.
Между тем разбойное нападение и попытка похищения его собственной дочери, естественно, не оставили наместника безучастным: на это раз Тинх решительно отодвинул в сторонку столь удобные ему принципы невмешательства и недеяния, практикуемые им в сфере управления экономикой и духовной жизнью гражданского общества Многозвёздной долины. Едва запыхавшаяся, растрёпанная Фьёрнэ, бросившись в отцовские объятия, сбивчиво поведала о том, что произошло в пути, как на розыски злоумышленников было откомандировано спецподразделение, сформированное осторожным Тинхом в целях защиты и обороны его собственной драгоценной персоны.
Гвэйнир, конечно, предполагал подобный поворот дела; для Торлинн и Улльдара тоже не явился неожиданностью требовательный стук в двери поздним вечером, сопровождаемый громогласным:
– Именем закона и наместника!
– Очень уместное сочетание, – хладнокровно проронила Торлинн, которая сидела у постели раненого. – Прямо-таки скованные одной цепью птицы из сидха , сиамские близнецы-братья – наш дорогой наместник и то, что он именует законом!
Ворон, негромко выругавшись сквозь зубы, потянулся к своему мечу, который стоял у изголовья кровати.
– Ты что, окончательно спятил? – вполголоса осведомилась целительница, мягко, но решительно перехватив его руку. – Ты ведь сейчас едва можешь держаться на ногах – а туда же, мечом махать собрался!..
– И что же, ты предлагаешь мне добровольно сдаться на милость тинховых опричников? – хмуро возразил он, стараясь вырываться из цепких рук целительницы. – Ну уж нет, Торлинн! Чего бы я ни нагородил в этой жизни – а свой конец я встречу с оружием в руках, не иначе!..
Между тем стук в двери повторился, и грубый голос вторично произнёс сакраментальную формулу служителей государства и правопорядка.
Гвэйнир, понимая, что это не шутки, энергично рванулся к оружию, уже не задумываясь о своих ранах и готовясь дорого продать свою бесшабашную жизнь.
– Тихо! Кому я сказала! – шикнула на него целительница. – Без глупостей, мальчик! Или ты всерьёз воображаешь, что я позволю им потащить тебя в кутузку? А медицинская тайна, презумпция невиновности и прочее? Самое главное – не шуми!
Торлинн выбежала из комнаты, плотно притворив за собой дверь. В холле, остановившись напротив входной двери, она строго вопросила:
– Кого тут носит по ночам? Кто смущает покой добропорядочных граждан Упорядоченного?!
– Именем наместника… – хрипло донеслось снаружи: похоже, глашатай сорвал голос, истошно выкликая эти слова уже два раза.
Торлинн неторопливо отворила небольшое окошко в двери: в проёме тотчас появилась красная от мороза и вина бородатая физиономия, которая, приснившись среди ночи, способна напугать не только малого ребёнка. На целительницу, впрочем, мордоворот головореза из тинховых спецподразделений не произвёл особого впечатления.
– Чего надо? – сурово спросила она, глядя прямо в глаза спецработника. – Мои документы в порядке; а вот за твои я не поручусь, если завтра мне вдруг вздумается намекнуть леди Айрин, что мой чуткий сон был нарушен бесчинством подчинённых её достойного супруга!
Гипнотический взор целительницы так и сверлил собеседника. Громила внезапно обмяк и жалобно промямлил:
– Леди Торлинн, простите за беспокойство… Вы же знаете, порядок такой… Мы ж не своей охотой… Мы бандитов ищем, которые дочку наместника утащить хотели!
– И много поймали? – бесстрастно поинтересовалась дама, кончиками пальцев придерживая дверное окошко, чтобы его не швырял ветер, врывающийся в помещение сквозь проём.
Сотрудник охраны правопорядка неопределённо хмыкнул.
– Да уж кое-кого сгребли, – признался он. – Но вот вожака ихнего всё не отыщем, хоть и прочесали наши ребята Камнебежье, ох, прочесали! Это ж известное логово всяких преступных и маргинальных элементов…
– Мне приходилось об этом слышать, – кивнула Торлинн, продолжая удерживать взглядом взор собеседника. – Желаю удачи в вашем нелёгком и опасном труде, высоких правительственных наград и премиальных! – с этими словами целительница рывком захлопнула окошечко в двери и заперла его на засов.
Входя в комнату Гвэйнира, Торлинн ещё с порога уловила сдавленный стон.
– Что с тобой, мальчик? Тебе плохо? – метнувшись к раненому, с участием спросила она.
– Я слышал… про Камнебежье… – пробормотал Ворон. – Там была облава… из-за меня…
– Брось, малыш, – решительным тоном прервала целительница, склонившись над ним и проверяя, не сползли ли повязки с его ран. – С чего это тебя вдруг начали мучить угрызения совести? Половину своей дружины положил ради внезапной прихоти – а теперь нате вам, Камнебежье, ха! Нашёл, о чём переживать! Это же приют разных несознательных личностей, которых не довоспитывали в детстве! Конечно, та же самая характеристика вполне применима и к тебе, – не удержалась Торлинн, – но, поверь, твоим опрометчивым пособникам ничего слишком ужасного не грозит. Может, пара-тройка месяцев исправительно-принудительных работ в лоне какого-нибудь благотворительного общества или штраф в размере среднемесячного дохода королевского телохранителя… Хороший адвокат плюс чистосердечное признание и готовность к сотрудничеству со следствием, знаешь ли, творят чудеса! А вот тебе, малыш, срочно требуется надёжное убежище за пределами Многозвёздной долины. Желательно в таком Мире, на который не распространяется действие конвенции о выдаче подозреваемых в преступлениях средней тяжести. Сегодня клевреты Тинха сюда уже не явятся; но «лорда Арваэга» будут продолжать искать, и я не поручусь, что никто из твоих пленённых соратников не разгадал, кто ты на самом деле. Во всяком случае, им известны твои приметы, а так как ты у нас личность прославленная, по описанию, не исключено, в Арваэге легко признают тебя.
Однако состояние пациента казалось целительнице не слишком подходящим для перемещения через Межреальность. Может, отправить Гвэйна домой? Но едва Торлинн заикнулась об этом, как несносный отпрыск Фьонна безапелляционно заявил, что в таком случае он отказывается от приёма необходимых лекарств. А если эвакуировать раненого в какой-нибудь другой Мир, относительно спокойный и безопасный – кто, спрашивается, будет там заботиться о Гвэйнире? Кто станет его лечить? Как оставить его одного, без медицинской помощи и надёжной защиты в такой момент, когда он в них остро нуждается?..
Руна седьмая: Единорог, великая королева и так далее
Лёгкое дуновение ветерка, бережно коснувшись лица Гвэйнира, принесло смешанный аромат лесных трав и цветов, и ещё – нежное благоухание, которое весьма напоминало запах нового сорта орхидей, подаренных Архимагу Льювину эльфийскими селекционерами и превосходно прижившихся в его саду. Открывая глаза, Гвэйнир ещё успел со мгновенно вспыхнувшим негодованием подумать – неужели Торлинн, вопреки её клятвенным уверениям, отправила его домой, пользуясь его беспомощным состоянием?! – но тотчас понял свою ошибку, едва узрел низко свесившуюся ветку дерева, под которым лежал. Подобного чуда селекции, несмотря на поистине безмерное разнообразие видов и сортов, в коллекции, собранной в садах Архимага, да и в эльфийских владениях тоже, Битвенному Ворону видеть не приходилось: на тюльпанном дереве вперемешку с его собственными цветами пестрели разноцветные бутоны и полурасцветшие чашечки роз, а ствол украшали яркие пятна орхидей.
«Ну и бред!» – Гвэйнир досадливо зажмурился и провёл ладонью по своему лбу. Жара вроде нет, так какого…
– Ага, вот он, – тоном спокойной доброжелательности вдруг произнёс чей-то хрипловатый голос почти над ухом у мага.
Гвэйнир резко открыл глаза – и увидел в нескольких дюймах от своего лица морду некоего копытного животного, посредине лба увенчанную единственным рогом, весьма смахивающим на чрезмерно длинное остриё копья.
– Привет, Льювинг, – изрёк единорог.
Несмотря на доброжелательный тон, рог удивительного существа был нацелен прямо в физиономию мага – вероятно, попросту оттого, что единорог наклонил голову, испытующе вглядываясь в черты Гвэйнира. Но, хотя у единорога не имелось никакого злого умысла, Битвенного Ворона отчасти нервировал зависший надо лбом острый рог, и сын Фьонна инстинктивно потянулся рукой к оружию – слава Создателю, Торлинн, отправляя своего крестника в «безопасное убежище», не позабыла собрать и все его вещички!
– Приветствую тебя, достославный государь зверей, Ауви Сребророгий, – вспомнив рассказы о странствиях Льювина и сообразив, что угодил в Мир под названием Кирн-Холг, пробормотал сын Фьонна.
Единорог наконец убрал свой рог в сторонку: государь зверей с задумчивым видом обошёл вокруг мага, затем остановился чуть поодаль.
– Госпожа Торлинн, чьи руки осенило благословение Создателя, – с важностью сказал он, – просила меня предоставить тебе временное убежище. Во имя давней дружбы с твоим дедом и памятуя о том, как благодаря его мудрости в Кирн-Холг воцарился мир, я готов это сделать, хоть, скажу прямо, меня и настораживают слухи о твоей воинственности, гордыне и своеволии, Льювинг.
– В ближайшее время всё это едва ли может представлять ощутимую угрозу, – скривился Гвэйнир; опершись на локоть, он приподнялся и сел, чувствуя, как это простое движение неприятно отзывается в его ранах.
Единорог окинул его критическим взором и подошёл чуть поближе.
– Да-а, – протянул владыка зверей, – пожалуй, в ближайшие три дня и в самом деле… Хотя я бы не торопился утверждать с такой уверенностью… Ладно, ладно! Я дал слово госпоже Торлинн, да и твоего дедушку я безмерно уважаю… Можешь меня не благодарить, это не твоя заслуга! – строго добавил единорог, подметив, что Гвэйнир как будто намеревается что-то сказать.
Однако тот вовсе и не собирался произносить благодарственные речи: увы, на этот счёт воспитание Ворона сильно хромало, и требовалось время – иногда весьма значительный период – чтобы он хоть как-то проявил приличествующую случаю признательность.
– Фьёрнэ… – пробормотал он. – Фьёрнэ, дочь Тинха… Ты что-нибудь слышал о ней, Ауви?
– Исключительно хорошее, – отозвался повелитель зверей. – Это если о ней самой. Но госпожа Торлинн поведала мне, что ты влип в довольно скверную историю именно потому, что пытался насильственным образом похитить эту девушку – и вот это мне оч-чень не нравится! Хоть ты и Льювинг, ты не похож на своих деда и отца! Не такими деяниями прославили они себя и свой род…
Гвэйнир повалился на траву и с тяжёлым вздохом закрыл глаза. Начинается! Всюду одни поучения, без наставников-доброхотов шагу не ступишь!
…Голос единорога доносился до Гвэйнира будто издалека. С присущим ему упорством Ворон попытался продраться сквозь внезапно навалившуюся дремоту, которая, конечно же, была результатом неких магических чар, напущенных владыкой зверей. Частично осуществиться этому в общем-то нехитрому волшебству позволило лишь то, что Гвэйнир находился в ослабленном состоянии, да и то он слышал всё, что говорилось вокруг, хотя, к пренеприятному изумлению, отчасти даже ужасу, не мог пошевельнуть ни рукой, ни ногой.
Впрочем, особенно ужасаться пока было нечему. Единорог и его собеседники – ибо до Гвэйнира доносились и другие голоса – вовсе не обсуждали каких-либо душегубских планов, хотя темой оживлённой дискуссии, развернувшейся возле погружённого в магический сон Битвенного Ворона, и являлась дальнейшая судьба сына Фьонна.
– Может, обратиться к Архимагу?.. – вкрадчиво тявкнул кто-то.
«Лисица», – предположил Гвэйнир; его негодование лишь возросло при мысли о том, сколько душеспасительных нравоучений прочтёт ему дед при встрече.
– А может, передать его на излечение одной из трёх великих королев Асстейна, что недавно посетили тебя с дружеским визитом? – вдруг послышалось сверху хрипловатое карканье.
«Ворон? На сходке зверюшек?» – удивился сын Фьонна, тщетно пытаясь побороть узы колдовского сна.
– Ого, Мобрайн, привет! – жизнерадостно откликнулся единорог. – А ты горазд совать нос в чужие дела, мудрец!
– Извини, государь Ауви, – скромно отозвался поименованный Мобрайн, – я тут пролетал мимо и слышал…
– Рассказывай свои сказки другим ослам, – отрезал единорог и добавил, заметно смягчившись. – Ты же всегда всё слышишь – зачастую до того, как оно произнесено вслух! А насчёт твоей идеи… Знаешь, она мне нравится! Я даже начинаю припоминать, что эти высокородные дамы, слегка выпив, заспорили, кого из них предпочли бы самые прославленные герои, в том числе и наш подопечный. Хотя мне думается – если правда то, что я о нём слышал, то вопрос в корне неверно сформулирован. Ни кого предпочтёт, а с кого начнёт! Этот молодец – не сэр Ланселот: выбирать он, скорей всего, тоже не станет, но и ни одной не упустит!
Нужно заметить, что слава о любовных подвигах Гвэйна, подобно молве о его непобедимости в бою, была сильна преувеличена; тем не менее сыну Фьонна было крайне приятно слышать столь лестную, по его мнению, характеристику его возможностей в любовной сфере.
– Как бы ни передрались они из-за него, – глубокомысленно прокаркал Мобрайн. – Если выйдет скандал, Архимаг не погладит по головке никого из причастных лиц и морд. К тому же Хэлис слишком уж любит проверять на пациентах действие своих мудрёных алхимических снадобий… Вдруг с мальчишкой что-нибудь случится? Ты же взял на себя ответственность за его жизнь и здоровье, пока он не поправится! А Гьёвн заставляет талантливых мужчин пахать, словно они волы, и на любовном, и на обычном поле…
– Значит, остаётся Фреара, – резюмировал Ауви. – Знаешь, Мобрайн, изо всей этой троицы она на меня самое благоприятное впечатление произвела. Хотя ей недостаёт основательности, что ли… По-моему, она несколько эксцентричная особа – взять хотя бы ту историю с ожерельем, которое она разбросала по обширной территории, превратив в цветы – но, бесспорно, она очень красивая и добрая девушка. Уж одно то, как она заботится о своих животных…
Мобрайн каркнул с каким-то особенным выражением. Гвэйниру послышалась скептическая усмешка. Неожиданно рядом громко мяукнула кошка, затем другая: по силе звука чувствовалось, что размеров эти киски не маленьких.
– Чем обязан твоему посещению, королева Фреара? – с почтением произнёс единорог, в то время как его подданные издали какой-то общий вздох то ли восторга, то ли изумления.
– Ауви, – строго промолвил звонкий девичий голосок, почему-то вызвавший у Гвэйнира мысленные ассоциации с цветущим весенним лугом и белтейновскими играми . – Не воображай, что для меня такой пустяк, как расстояние, является преградой! Я отлично слышала, о чём вы тут говорили! Значит, ты предлагаешь мне взять на своё попечение вот этого воина?
Гвэйнир напрасно силился открыть глаза, чтобы взглянуть на таинственную «великую королеву Фреару» – чары крепко удерживали его в неподвижном оцепенении сна.
Шелест платья – Фреара приблизилась к нему, обошла кругом. Благоухание свежей травы и весенних цветов вдруг разлилось над Гвэйниром; платье снова зашелестело – королева склонилась над погружённым в магическую дремоту героем. Ласковый ветерок? мягко скользнувшая по щеке шелковистая кисть цветов? – сын Фьонна не вдруг разобрался, что это было лёгкое прикосновение женской руки.
– Я позабочусь о нём, Ауви, – снова прозвучал голос Фреары; хотя сын Фьонна не мог видеть её лица, он по тону угадал, что она улыбается.
Потом было ощущение стремительного движения повозки, в которую перенесли Гвэйнира. Бег ли то был, полёт?.. Фырканье крупных кошек и негромкий грудной смех Фреары:
– Посмотрим, что теперь станут говорить Хэлис и Гьёвн!..
* * * * *
Гвэйнир нежился, лёжа в ванне, где на поверхности воды плавали розовые лепестки и орхидеи. Сын Фьонна то лениво прикрывал глаза, то устремлял взгляд на большое окно, почти целиком занимающее одну из стен комнаты. За окном неясно мерцали радужные переливы – там красили мост, по ходу дела подбирая оттенки. В Асстейне нет маляров, и даже мосты, заборы и стены красят талантливые мастера-художники.
Повеял легкий ветерок, смешанный с ароматами луговых трав и лесных цветов – это Фреара вошла в комнату. Встав позади Гвэйнира, она опустила свои ладони на его обнажённые плечи, несколько раз медленно провела по ним руками, а потом её ладони соскользнули ему на грудь, почти касаясь воды. Гвэйнир, не долго думая, крепко схватил маленькие руки, столь нежные и белые, что, казалось, от них исходит едва уловимое сияние.
– Как ты себя чувствуешь, храбрый воин? – Фреара, склонившись к нему, прошептала эти слова возле уха своего подопечного; золотая прядь пушистых волос королевы коснулась щеки Гвэйнира.
– Достаточно хорошо, чтобы…
Гвэйнир едва не ответил в характерном для него духе – «чтобы соответствующим образом ответить на подобные заигрывания». Однако за то время, что он находился в доме Фреары, сын Фьонна сообразил, что статус дамы, давшей ему временное убежище, намного выше обычного королевского сана, который для магов отнюдь не является поводом для священного трепета. Поэтому Гвэйнир, помедлив, ответил в более почтительном и завуалированном ключе:
– Достаточно хорошо, чтобы служить тебе, госпожа Фреара… служить так, как ты того пожелаешь, – добавил он с заметным энтузиазмом.
Руки Фреары, выскользнув из его рук, снова прошлись по его груди, по плечам. Как ни тщился Гвэйн сдерживаться, эти молчаливые намёки пробуждали в нём вполне определённые желания. Не выдержав, сын Фьонна обернулся и, приподнявшись, нетерпеливым движением притянул к себе даму, в результате чего она, потеряв равновесие, плюхнулась в ванну с водой.
– Сумасшедший! – она весело засмеялась; было ясно, что идиотская выходка Гвэйнира её не рассердила, а лишь позабавила.
Фреара быстро вскочила из ванны. Тонкая ткань мокрого платья облепила фигуру прекрасной королевы; Гвэйнир смотрел на неё, не в силах отвести жадный взор.
– Я жду тебя, – шепнула она в дверях. – За лугом, возле Золотого Ключа, – и с этими словами она упорхнула; аромат весенних цветов ещё долго витал в комнате.
* * * * *
Золотой Ключ прозывался так вовсе не из-за сокровищ, лежащих на дне ручья. И даже не из-за самого родника; золотыми ключами в Асстейне называли растения с жёлтыми цветами, в которых любой ботаник обнаружил бы явное сходство с примулой.
Как легко догадаться, Гвэйниру не было ровно никакого дела до местной флоры; однако он безошибочно нашёл место, где уже ждала его Фреара. Она полулежала на траве; когда Гвэйнир по её знаку опустился рядом, она томно вздохнула.
Жёсткою стала трава,
и цветы облетели… – непонятно к чему произнесла она.
Вероятно, эти слова отражали некую часть мыслей Фреары; но Гвэйнир понял их буквально. Он сбросил свой плащ и расстелил его на траве, а потом перенёс даму на это импровизированное ложе.
– А так не мягче? – спросил он, ловя губами её губы.
– Ещё нет, – шепнула она в ответ.
Её синие глаза смеялись. Гвэйнир стащил с себя тунику и рубашку и рывком отбросил их в сторону, а потом притянул даму к себе.
– Так уже лучше, – одобрила Фреара.
Под руками Гвэйнира платье соскользнуло с её плеч, обнажая грудь.
– Хочешь навсегда остаться со мной? – шепнула она, гладя его плечи, перебирая пряди его чёрных волос, между тем как горячие губы Гвэйнира ласкали упругие возвышенности, увенчанные розовыми бутонами сосков.
Этот вопрос самым неожиданным образом встряхнул память Битвенного Ворона. Если бы не его поспешная, необдуманная клятва!..
Чтобы не быть вынужденным отвечать немедленно и недвусмысленно, Гвэйнир прибег к испытанному способу – занял уста своей дамы другим делом, а именно – долгим и страстным поцелуем. Руки героя также не пребывали в бездействии: опустившись на бёдра дамы, они затем пробрались под платье. Томные вздохи Фреары красноречиво свидетельствовали о том, что недалёк миг, когда она полностью подчинится желаниям – своим и Гвэйнира.
Неожиданно резкая, сверлящая боль пронзила правый висок Ворона, словно беспощадное стальное остриё. Непроизвольным движением сын Фьонна поднёс руку к виску, поморщившись от невыносимой боли.
– Что с тобой? – с участием спросила Фреара.
Гвэйнир пробормотал что-то неразборчивое. Фреара ласково дотронулась до его правого виска. Раньше, когда она лечила раны Гвэйнира, её прикосновения легко прогоняли боль: но теперь боль не уходила.
И тут до слуха героя донеслись хорошо знакомые трели: где-то поблизости пел дрозд – но не какой-нибудь обычный дрозд, а Мэттон, приятель Диниша, который тоже был на том злополучном йольском пиру и, конечно же, слышал опрометчивую клятву Гвэйнира.
Сын Фьонна усилием воли заставил себя сесть и повернуть голову, взглядом ища волшебного дрозда – а тот уже спорхнул с ветки и опустился на траву в нескольких шагах от Гвэйна и Фреары. Из кустов беззвучно прянула большая полосатая кошка – из числа любимиц Фреары – но Мэттон проворно взмыл перед самым носом у хищницы.
– Клятва! – с нарочито подчёркнутым пафосом воскликнул дрозд, сидя высоко на дереве, но в пределах видимости. – Ты позабыл свою клятву, сын Фьонна! Если ты её не исполнишь – ты покроешь себя позором! Ничем не смыть бесчестье клятвопреступления! Помни это, сын Фьонна! – произнеся эти назидательные слова, Мэттон исчез.
Сжимая виски пальцами, Гвэйнир с приглушённым воем рухнул лицом на свой плащ. Боль медленно отступала: однако напоминание Мэттона, ясно указывающее, что Ворон занялся не тем, что способствует выполнению его обета, вызывало ощущения, которые не доставляли Гвэйну удовольствия. Крылатый нахал! Эльфийский прихвостень! Ну почему надо было соваться со своими напоминаниями не раньше и не позже, а?! Лучше, конечно, чуть попозже…
Фреара поправила платье и решительно поднялась на ноги, не произнося ни слова. Гвэйнир подобрал и натянул свою одежду – также молча.
– Он говорил о клятве, которая связана с женщиной, – поймав его взгляд, холодно промолвила Фреара. – Так, воин?
– Так, – честно признал Ворон и кивнул.
Глаза великой королевы хищно сузились.
– Так провались ты в тартарары! – яростно бросила она, вскинув руку.
Всплеск яркого света на мгновение почти ослепил Гвэйнира, а в следующий миг стало темно. Незримая волна резко подхватила сына Фьонна и вышвырнула его за пределы Мира, называемого Асстейном.
* * * * *
Когда глаза немного освоились с окружающим сумраком, Гвэйнир обнаружил, что находится в каменном мешке… то бишь в длинном сводчатом коридоре, очевидно, прорубленном в толще горных пород и тускло освещённом, вероятно, за счёт пробитых где-то вверху отверстий. «Это и есть тартарары?» – с сомнением подумал сын Фьонна, поднимаясь на ноги и отряхивая одежду от пыли.
Действительно, скепсис Битвенного Ворона был вполне обоснованным, как это выяснилось довольно скоро. Импульсивная дама немножко промахнулась, посылая своего подопечного по неуточнённому адресу, ибо даже полномочные представители Создателя, сиречь воплощённые Силы Природы, или же Стихии, в обиходе нередко именуемые богами, имели весьма расплывчатые представления относительно местонахождения канализационного отстойника Хеля, поэтично прозываемого «тартарарами».
«Странные они всё же существа, эти женщины, – думал Гвэйнир, идя по извилистым коридорам и огромным холодным залам, где звуки шагов многократно усиливались эхом, а густая тень зловеще окутывала углы и закоулки. – Я же ей ничего не обещал, – искренне недоумевал сын Фьонна, пытаясь разобраться в нелогичном поведении Фреары. – Сама принялась заигрывать, а потом вдруг разозлилась, услышав о моей клятве, связанной с другой. А что тут такого? Она же и не спрашивала, есть ли у меня жена, невеста или подруга – я бы не стал скрывать правду! Да, странно, очень странно… С этими женщинами толком никогда не поймёшь, чего ждать…»
Сын Фьонна, хоть и был волшебником, не постиг, как и большинство мужчин, весьма незамысловатой истины, а именно – что понравившегося мужчину женщина зачастую неосознанно начинает рассматривать как свою собственность, а веское опровержение этой убеждённости, пусть и необоснованной, нередко приводит в ярость даже самых незаурядных особ прекрасного пола.
И всё-таки Гвэйнир, представляя себе Фреару, с нежностью улыбался. Он не держал на неё зла за её нелепую вспышку. Ворон с удовольствием вспоминал о времени, проведённом в Асстейне, о стремительном беге колесницы, запряжённой огромными пятнистыми кошками, об ощущении весенней радости и свежести, что всегда сопутствовало Фреаре, о ласковом прикосновении её сияющих рук.
Гвэйниру с ранней юности неоднократно приходилось бывать в различных переделках, оттого-то он, очухавшись в заброшенных шахтах, не испытал заметного прилива тревоги. «А, как-нибудь выберусь», – с фаталистическим пофигизмом, среди людей зачастую ошибочно принимаемым за неизмеримую отвагу, подумал Ворон. Ему даже стало интересно, куда это его занесло. Неужели тут никого нет? Эге, да вон же в пылище след совсем свежий!..
Сын Фьонна слегка присвистнул, разглядывая отпечаток своеобразной остроносой обуви солидного размера и валяющуюся рядом пустую фляжку. Ещё в бытность неофитом Безмолвной рощи Гвэйнир научился неплохо разбираться в следах – тогда, правда, в основном тех, что оставляют обитатели лесов. Однако тот, кто хоть раз в жизни видел башмаки, в которых щеголяют гномы, уже ни с чем не спутает их следы.
– Свистать – богатства не видать, – пробасил голос за ближайшим поворотом; видимо, обладатель этого голоса тотчас вспомнил об обязанностях дозорного, потому что с неестественно-театральной строгостью гаркнул. – Кто идёт?! Свой или чужой?!
– Я иду, – хладнокровно отозвался Гвэйнир, чуть скосив глаза в сторону, откуда доносились звуки, свидетельствующие о наличии жизни в катакомбах. – И, разумеется, свой собственный – как же можно ухитриться быть для себя чужим?! Во всяком случае, это достаточно сложно, и, главное, бессмысленно; а что касается позорнейших случаев, когда одна личность принадлежит другой на правах собственности, словно вещь, то подобного безобразия у меня на родине нет и никогда в помине не бывало. Все личности, к какой бы расе они не принадлежали, по замыслу Создателя рождаются свободными; рабство же есть мерзкое порождение Тьмы, чьи происки…
– Не рассуждать! – дозорный, как видно, вошёл в воображаемую командную роль. – Тоже мне, ответ – «я»! Понятное дело, что это не я там шляюсь!
– Словесная деятельность – одно из направлений моей профессии, – обоснованно возразил отчаянный волшебник. – Но, разумеется, не единственное, – добавил он с вызывающим оттенком.
Чуть помедлив – при этом до Гвэйнира доносилось металлическое лязгание, словно равномерно долбили железной палкой по некой железной ёмкости – дозорный отважился наконец выйти навстречу незваному пришлецу.
– Ну и кто же ты такой, мастер болтологии? – осведомился гном в доспехах, с секирой в одной руке и с факелом в другой, в фас весьма смахивающий на бронированный квадрат.
– Шлем сними, когда разговариваешь с многознающим мастером из гильдии магов, – процедил сквозь зубы Гвэйнир, которого неприятно покоробило от фамильярной манеры гнома.
Тот поднял факел повыше, желая рассмотреть лицо «многознающего мастера», и вдруг выпалил:
– Лорд Арваэг?!
– Йорли! – Гвэйнир от неожиданности расхохотался и хлопнул в ладоши.
– Откуда?.. – одновременно воскликнули маг и гном.
Йорли был одним из бравых дружинников Гийви Бронебойного Ярла и лучших мастеров, некогда работавших на его предприятии. После того, как происками налоговой службы Многозвёздной долины бизнес Гийви ушёл в глубокое подполье, Йорли в числе прочих последовал за Бронебойным Ярлом. Здесь же, в Мире, прозванном Свартхалле, они очутились после облавы, организованной наместником Тинхом после попытки похищения его дочери. Хотя Гийви и большинство его соратников не имели касательства к тому неприглядному делу, в ходе широкомасштабного расследования им припомнили старые грешки, и Бронебойный Ярл счёл за благо откочевать подальше из негостеприимной Многозвёздной долины.
Когда Гвэйнир в сопровождении Йорли вошёл в просторный зал, более-менее обжитой, в отличие от предшествующих помещений, скромная пирушка в честь благополучного избежания следственной волокиты по делам о налоговых неплатежах только началась. Гийви, в чёрном бархатном кафтане и золотом венце, изрядно смахивающем на королевский, восседал в обитом алым бархатом кресле во главе длинного стола. Возле Бронебойного Ярла стоял внушительных размеров дубовый бочоночек с медным краном и вереница разнородных кубков. Юный племянник неунывающего предпринимателя по очереди нацеживал эль в кубки и раздавал присутствующим, меж тем как сам Гийви монотонно напевал себе под нос в предвкушении празднества:
– Пей до дна, пей до дна, пей до дна…
Гвэйнира Бронебойный Ярл приветствовал сдержанно; но вскоре доброе пиво возвеселило душу гнома, и он в достаточно дружелюбном ключе заговорил с магом о том о сём. Осведомился, как у того дела с возлюбленной; узнав, что она ускользнула от «лорда Арваэга», Гийви с видимым сожалением покачал головой.
– Что тут скажешь, – медленно протянул он, окидывая свою дружину пронзительным взглядом из-под густых бровей.
– Пей до дна, пей до дна, пей до дна! – бодро проскандировали храбрые кузнецы своего капитала и наглядным действием подкрепили сие авторитетное высказывание.
– Золотые слова! – похвалил Бронебойный Ярл и, обратившись к магу, сказал. – Давай выпьем на брудершафт, Арваэг!
Гном поднялся на ноги, держа в руке полную до краёв ёмкость живительной влаги.
– Эге, да у тебя кубок пустой, – неодобрительно заметил Гийви, заглянув в упомянутую посудину, за которой машинально потянулся Гвэйнир. – Нехорошо, мастер Арваэг! Дай-ка я сам налью… Ты ведь знатный лорд, Арваэг! Брэндон... Гвэйнир, сын Фьонна, – чуть помедлив, добавил Бронебойный Ярл. – Эх, что имя! – отмахнулся он от попыток мага возразить. – Разве ты сам становишь иным, придумав себе новое имя? Наша суть – в нас самих, а не в имени!
Невзирая на философический строй рассуждений председателя, попойка завершилась весьма банально. Почти всех её участников сразил сон: одни заснули, растянувшись на лавках вдоль стола, а кое-кто и свалился под стол; и лишь Гвэйнир и Гийви, осовело глядя друг на друга, размеренно бубнили, едва ворочая языками и звеня кубками:
– Пей до дна, пей до дна, пей до дна…
Однако наутро от внешнего дружелюбия Бронебойного Ярла не осталось и следа. Гном, конечно, вовсе не позабыл, что это из-за проделок «лорда Арваэга» он лишился надёжного пристанища в Камнебежье; теперь же настал благоприятный момент, чтобы расквитаться с опрометчивым магом. Гийви отнюдь не замышлял чего-то смертоубийственного. И по духу, и по роду занятий он был предпринимателем, а не эпическим героем, потому мерил всё категориями расчёта и выгоды. Ну, может, плюс чуточку бальзама для тщеславия.
– Вставай, Арваэг, – строгим тоном изрёк Гийви, без предварительного стука входя в помещение, отведённое Гвэйниру. – Подъём, – гном для вящей убедительности энергично встряхнул мага за плечо.
– Что стряслось-то? – с видимым неудовольствием пробормотал Гвэйнир, у которого голова с попойки слегка трещала.
– Как раз об этом я и хочу поговорить с тобой, – невозмутимо отозвался гном, деловито прохаживаясь по комнате.
Бронебойный Ярл теперь был облачён в кафтан из золотой парчи, которая мерцала и переливалась в полусумраке помещения, что вызывало у Гвэйнира неприятное ощущение мельтешения перед глазами. В кратких, но ёмких фразах Гийви напомнил магу о недавних событиях в Многозвёздной долине, подробно остановившись на тех убытках, которые он, Гийви, понёс вследствие сомнительной с точки зрения права и морали экспедиции «лорда Арваэга». В завершение своей речи гном прямо заявил, что требует возмещения ущерба, материального и морального, для чего Гвэйниру предоставляется выбор: немедленно обратиться за помощью к своим могущественным родичам, которые, конечно, ему не откажут, либо, если доблестный Ворон не желает беспокоить их таким пустяком, лично отработать долг. В любом случае тотчас после погашения задолженности Гвэйнир будет свободен, как ветер в поле, а пока…
– Да ты в своём уме, гном?! – взорвался Битвенный Ворон. – Ты что же, воображаешь, что мне помешает выйти отсюда твоя идиотская стража?! Или, может, дверные запоры и решётки? – и маг презрительно расхохотался.
Гийви оставался невозмутим.
– Ты сначала попробуй выйти, а потом смейся, – хладнокровным тоном предложил он. – Скажу сразу: никакой магии в здешних горах нет. Но ты этим не особенно окрыляйся, мастер Арваэг. Попробуй найти выход; и если тебе это удастся, считай, что я простил тебе все убытки, которые понёс по твоей милости, а также и неполученную прибыль.
Гвэйнир схватил свой меч, намереваясь приставить его к глотке наглого гнома:
– Ты сам покажешь мне выход, если не хочешь найти вход в Хель!
– Потомки Дьюрина не переступают порог Хеля, – наставительным тоном возразил Бронебойный Ярл, обратив на Гвэйниров меч внимания не больше, чем на копошащегося в углу комнаты паучка. – Погибшие гномы собираются в специальном Чертоге Ожидания, выстроенном Владыкой Судеб по особому проекту! Фу, чародей, не знаешь азов мифологии и космогонии! Никуда я тебя не поведу; если же ты меня прибьёшь, боюсь, это нисколько не улучшит твоего положения, и даже наоборот.
Гвэйнир, хорошо зная бесстрашие гномов, а потому понимая бессмысленность своих угроз, разразился потоком слов, не слишком уместных в приличном обществе. Гийви и бровью не повёл: во-первых, для гномов нецензурные выражения не в диковинку, а, во-вторых, такие пустяки, конечно, не могли заставить его отказаться от своих замыслов.
После завтрака, состоявшего из холодной грудинки и подгоревшей овсянки, двое гномов по распоряжению Бронебойного Ярла проводили Гвэйнира в тот зал, где накануне он наткнулся на сторожевой патруль в лице Йорли – отсюда сыну Фьонна предстояло начать поиски выхода из подгорных чертогов.
Долго блуждал Гвэйнир по длинным коридорам, однообразным и гулким, похожим друг на друга, точно близнецы-братья. То и дело злополучный волшебник возвращался на стартовую площадку – как видно, сеть коридоров имела кольцевую структуру. Но всякий раз сын Фьонна упорно возобновлял поиски выхода, и в какой-то момент Гвэйниру казалось, что он близок к успеху.
…Предвечерние тени ещё только начинали спускаться на землю, когда Гвэйнир, ошалевший от бесконечных коридоров горного лабиринта, очутился на скальной площадке, с которой открывался вид на небольшую зелёную лужайку, зажатую кольцом каменистых возвышенностей – нечто вроде внутреннего дворика, ограждённого крепостной стеной.
Внизу, на лужайке, копошилось несколько гномов, но Гвэйнир почти не обратил на них внимания. По крутым склонам вилось множество тропинок: конечно же, хотя бы некоторые из них должны продолжаться и с внешней стороны гор, рассудил сын Фьонна. Может показаться странным то, что Гвэйнир, будучи магом и обладая способностью принимать облик птицы, не воспользовался этим преимуществом, чтобы ускользнуть из ловушки. На миг, когда Битвенный Ворон обозревал окрестности, у него мелькнула подобная мысль; однако другая мысль перечеркнула первую, а именно – что гномы сочтут его трусом, отступившим перед трудностями. Цепляясь за камни, он принялся карабкаться по склону в надежде отыскать-таки выход; но, увы, тропы либо упирались в нагромождения камней, либо обрывались на каменных выступах, либо же приводили в конце концов на прежнее место, сначала изрядно помотав по осыпям и краям обрывов.
Начинало смеркаться, в небе загорались первые звёзды. Гвэйнир устало опустился на какой-то камень и, подперев голову руками, понуро уставился себе под ноги. Неужели он теперь пленник этих наглых гномов? Гвэйнир не допускал мысли о том, чтобы обратиться за помощью к родичам – вся его гордость отчаянно восставала против подобного проявления вопиющей слабости духа и никчёмности. Гийви, которому, помимо наживы, втайне хотелось насладиться унижением надменного мага, который был бы вынужден выполнять его распоряжения, всё верно рассчитал. Гном превосходно раскусил нрав Гвэйнира, который скорее будет упрямо долбить в одну точку, надеясь проломить стену, чем добровольно признает свою некомпетентность, хотя бы и перед собственными родичами.
Утро и Бронебойный Ярл застали Гвэйнира сидящим на уступе и рассеянно швыряющим вниз мелкие камешки. Голодный, злой и усталый, Битвенный Ворон никак не желал признать себя проигравшим, хотя, в сущности, продолжать альпинистскую тренировку он был в тот момент не в состоянии.
– Ну, как успехи? – спокойно осведомился Гийви.
Гвэйнир смерил его яростным взглядом и ничего не ответил.
– Та-ак… – деловито протянул предприимчивый потомок Дьюрина. – Всё ясно, как говорится, без слов. А как насчёт выкупа?
Ответом служил столь выразительный взгляд, что гном, несмотря на всю свою выдержку и храбрость, на всякий случай осторожненько отодвинулся подальше от мага, которому и в самом деле на миг пришла мысль – а не сбросить ли этого наглеца со скалы?..
– Ладно, сегодня можешь отдыхать, герой, – снисходительно изрёк гном. – А с завтрашнего дня ты приступаешь к работе! Раз ты волшебник, значит, у тебя наверняка есть способности к отысканию рудных жил! А-а-а, я ещё слышал, что твой отец и брат обучались кузнечному ремеслу у эльфов… Наверняка и ты… В общем, дело для тебя найдётся, мастер Арваэг!
Невыносимо тоскливые дни потянулись для Гвэйнира, сына Фьонна, можно сказать, заточённого в недрах гор, куда не проникают лучи солнца. Словно в насмешку, гномы не стали отбирать у мага оружие; но они постоянно держали Ворона под пристальным надзором. Крайне редко доводилось теперь Гвэйниру, доблестному Битвенному Ворону, покидать гномьи шахты и подгорные кузницы; в сумраке бесконечных коридоров и залов отчаянно тосковал он по солнечному свету, и бескрайнему простору равнин, и зелёным лесам, и песне морских волн, и прохладной глади озёр и рек… Но хотя и стоило ему лишь обратиться мысленно к любому из своих родичей, или же к своему названому брату Динишу, сиречь князю Айнумэро из рода Перворождённых, гордыня не позволяла ему признаться перед ними в своём поражении, как не позволяла улететь со склонов Свартабьёрге, Гномьих Вершин, в обличье ворона или иной птицы.
Однажды вечером, когда гномы собрались в пиршественном зале, неожиданно вошёл один из дозорных и сказал, обращаясь к Гийви:
– Ярл, к тебе знатный гость, посланец эльфийского государя… как бишь его зовут-то? Уж больно у них имена-то…
– Ладно, разберёмся, – поморщился Гийви. – Где он, этот эльф? Ого, кого я вижу! – вдруг возгласил Бронебойный Ярл, взглянув на вошедшего, и вскочив с кресла, радостно кинулся навстречу гостю.
Гвэйнир тоже узнал его – и готов был провалиться сквозь камень в самую глубокую шахту, лишь бы Ломендар не увидел его. Достославный лучник, конечно же, станет спрашивать, как он тут очутился – а Ворон не смог бы соврать своему боевому товарищу. Какой позор: прославленный Драконий Меч, победитель орков – в экономическом плену у вымогателя-гнома!
Обмениваясь приветствиями с Бронебойным Ярлом, эльф быстрым взором обежал зал – и поймал растерянный взгляд Гвэйнира. Арландунский лучник без труда угадал, что маг, по-видимому, влип в какие-то неприятности. Для того чтобы прийти к подобному выводу, бывшему советнику лорда Ангэйна вовсе не требовалось задействовать пресловутую эльфийскую проницательность – он и без того знал, что Гвэйнир принадлежит к категории личностей, к которым приключения липнут с нарастающим ускорением, а потому едва ли ошибёшься, решив, что подобный индивид завяз в проблемах или находится в непосредственном преддверии столь окрыляющей перспективы.
Ломендар чуть заметно кивнул Ворону; однако, будучи в данный момент официальным представителем лорда Хеледэна, лучник был вынужден в первую очередь обратиться к вопросам политического характера.
– Вот что, Ярл, – небрежным тоном сообщил эльф, когда гном усадил его на самое почётное место (по правую руку от себя) и наконец слегка поутих – до этого он рассыпался в радостных возгласах и сбивчивых фразах, касающихся давних битв, в которых они с Ломендаром сражались бок о бок. – Мне и государю Хеледэну, верховному королю Перворождённых Арландуна, отлично известно о твоём пренебрежении нормами налогового законодательства; однако ты достаточно известен не только как криминальный авторитет, но и как храбрый воин и весьма искусный мастер, а такие личности лорду Хеледэну очень нужны. Орки обнаглели и слишком часто переходят Мьюнские горы, поэтому государь решил поселить там надёжных и крепких ребят, которые не дадут пройти этим выродкам Тьмы. Разумеется, бюджетные субсидии, налоговые льготы в течение первых двух… трёх столетий, подъёмные и прочее. Как тебе такое предложение? – и Ломендар вручил гному объёмный пергаментный свиток, в котором, по-видимому, подробно излагались права и обязанности сторон договора.
Гийви с умным видом развернул свиток и пробежал глазами по строкам. На самом деле он лишь притворялся, что читает: он с трудом разбирал замысловатый эльфийский почерк, и чтобы прочесть послание, Бронебойному Ярлу требовались тишина, уединение и не менее часа времени. Однако Гийви, этот прожжённый делец, высоко чтил порядочность эльфов и полагался на их прославленную правдивость, поэтому не стал долго кочевряжиться. Кроме того, он лично знал Ломендара, и их давняя дружба в глазах предприимчивого гнома имела непреходящую ценность.
«Гвэйн, – пользуясь краткой паузой, мысленно заговорил с магом эльф. – Как ты сюда угодил? У тебя неприятности? Так, не отрицай – это видно по выражению твоего лица. Скажи честно, в чём дело, я постараюсь тебе помочь».
«Я тут пленник», – сгорая от стыда, признался Ворон и в нескольких словах поведал Ломендару, что с ним стряслось.
«Почему же ты не обратился к родичам, упрямец? Ладно, я могу внести за тебя…»
«Нет!» – обрубил Гвэйнир, покраснев ещё больше.
«Извини за прямоту, но ты просто безумец, друг. Хорошо, я постараюсь вызволить тебя отсюда, не прибегая к содействию товарно-денежных эквивалентов».
– По рукам, – буркнул гном, всё ещё тщась разобрать замысловато-изысканные завитки эльфийских рун. – Я полагаю, достославный государь Хеледэн уполномочил тебя на заключение письменного договора?
– Разумеется, – с достоинством кивнул эльф и укоризненно добавил. – Ох, Гийви, не таким ты был, когда мы бились при Лоанн-фирн-Глойн с воинством троллей! Тогда ты верил друзьям на слово – и разве хоть кто-то из нас не сдержал своих обещаний?! Теперь же ты куда больше доверяешь росчерку на клочке пергамента, чем слову друга, что навеки записано у Создателя! И разве ты сам-то чтишь юридические установления – ты, злостный неплательщик налогов?! Но будь по-твоему – если ты желаешь, я подпишу договор от имени государя Хеледэна и вручу тебе твой экземпляр.
– Ладно, ладно, – махнул рукой гном: напоминание о былом явно задело его за живое. – Не так уж мне нужны ваши бумажки! Тебе я верю по-прежнему, Ломэ, и о государе Хеледэне я слышал, что он доблестный и образованный эльф из хорошей семьи – конечно, такой не станет обманывать бедного паренька из рода Дьюрина, у которого только и есть, что кирка да секира…
– Гийви, – строго промолвил Ломендар, который слишком хорошо знал любимые присловья Бронебойного Ярла, чтобы воспринимать их всерьёз. – Раз всё в порядке, у тебя нет никаких сомнений правового характера, я хотел бы обратиться к тебе с небольшой просьбой.
– Буду рад выполнить её, – любезно изрёк гном.
– Вот это вряд ли, – скептически отозвался эльф. – Ты же никогда не бывал рад просьбам, связанным с расходами или хотя бы упущенной выгодой!
– Тебе нужны деньги?.. – растерянно промямлил Гийви.
Ломендар коротко усмехнулся.
– Успокойся, Ярл, я не собираюсь подвергать нашу дружбу столь тяжкому испытанию, как просьба о займе, – сухо произнёс он. – Я лишь прошу тебя отпустить на свободу лорда Брэндона, которого ты противозаконно задержал в своих рудоразведывательных катакомбах.
Последовала непродолжительная пауза. Гном любовно поглаживал свою бороду, но не спешил с ответом. Бывший советник лорда Ангэйна нахмурился.
– Хорошо, хорошо, – вздохнул Бронебойный Ярл, ощутив молчаливое неодобрение эльфа. – Хотя из-за шуточек этого молодчика мне и пришлось покинуть Многозвёздную долину, я прощаю его, Ломэ. Он бы у меня так дёшево не отделался, проси за него кто-то другой!..
* * * * *
– Ну, счастливой дороги, – услышал наконец Гвэйнир и почувствовал, как лицо обвеял свежий ветерок.
– До встречи, почтенный Гийви, – отозвался Ломендар на пожелание гнома и повёл Битвенного Ворона прочь, придерживая его за рукав. – Теперь можешь снять повязку, – через некоторое время сказал эльф.
Гвэйнир нетерпеливой рукой тотчас сдёрнул лоскут, которым предусмотрительные гномы завязали ему глаза, дабы он не лицезрел тайных проходов Свартабьёрге.
– Я с ним ещё поквитаюсь, – пробормотал сын Фьонна.
– С Бронебойным Ярлом? – уточнил Ломендар. – Брось, дружище! Он в общем-то неплохой малый, но… Знаешь, с гномами это нередко случается – многие из этого в общем-то достойного народа, искусного и бесстрашного, чрезмерно прикипают к богатству и наживе. Нечто подобное не так уж редко бывает и с людьми, хотя они, по моим наблюдениям, всё-таки предпочитают власть, а богатство для них – одно из средств её достижения. Нас, эльфов, сложнее поддеть на крючок! Хотя тоже бывает, и не так уж редко: мы слишком привязываемся к творениям своих рук, что порой заставляет в придачу к одному гениальному достижению совершать кучу глупостей. Но, по крайней мере, всё это выглядит логично, в отличие от твоего поведения! Хотя нет: гордыня – весьма распространённое явление среди героев вроде тебя. Кажется, именно она погубила некоего Кухулина… и многих других, – Ломендар проницательно посмотрел в глаза магу и добавил. – Мне было бы очень жаль… нет, очень больно, если бы с тобой случилось что-то подобное, друг Ворон.
Гвэйнир пробормотал что-то неразборчивое. Он интуитивно ощущал правоту эльфа, прозрачно намекнувшего на необходимость выработки более конструктивной позиции, и был несколько смущён живым участием Ломендара в его судьбе, которое ненавязчиво проявилось в нужную минуту, причём невзирая на тот камень, которым сын Фьонна некогда невзначай разбил лоб благородному эльфу.
– Как дела в Арландуне? – сдержанно кашлянув, спросил Ворон.
– У кого? – верный эльфийской уклончивости в ответах, задал встречный вопрос Ломендар и тут же начал излагать новости. – Лорд Ангэйн, судя по всему, наконец внял голосам здравого смысла – своего или тех, чьё терпение заслуживает поистине беспримерных наград. Он выдворил фьюиндорских орков за Фаарнские горы! Как передавал мне Гвайтмир, фьюиндорские времянки тотчас после ухода орков были сожжены дотла; в будущем году на месте этой… – лучник запнулся, видимо, подыскивая слово помягче, но тем не менее отражающее его отношение к орочьему селению, – на месте этой погани предполагается устроить сад живых камней – вряд ли там теперь сможет расти что-то ещё, кроме этих суперустойчивых фантазий Создателя! Гвинас и Тинлиэль обвенчались и отправились в свадебное путешествие. Саэринар стал сдержаннее на язык, а лорд Хеледэн, несомненно, проявил политическую мудрость, решив передать Мьюнские горы гномам. Для этих ребят подгорные туннели – дом родной: а за свой дом они и сражаться будут соответственно, то есть до последнего орка. Бронебойный Ярл выговорил на сборы две недели – дескать, хочет закончить какие-то дела. Я не стал уточнять, что у него за дела: догадываюсь, что какие-то тёмные махинации. Как бы то ни было, я вправе пока что устроить себе небольшие каникулы: можно просто побродить в тишине лесной, помечтать, любуясь звёздным небом, или сходить на рыбалку. А ты что намерен делать дальше? – спросил Ломендар.
– Я буду искать сестру моего брата, – уныло отозвался внук Льювина.
– А где – ты и понятия не имеешь, – проницательно подхватил прославленный лучник Арландуна.
– Угу, – прежним тоном согласился Ворон.
– Кажется, ты немного раскис, – эльф остановился и критически оглядел мага с головы до пят. – Но, возможно, Лосось Мудрости тебе поможет.
– Жареный? – слегка оживился сын Фьонна. – С элем и бодрящей песней менестреля?
Эльф тяжело вздохнул и возвёл очи ввысь.
– Обещай мне, что при Лососе ты ничего подобного не скажешь, – произнёс он. – Такой юмор ему определённо не понравится!
– А куда мы, собственно, идём? – осведомился Гвэйнир.
– Прочь из Свартхалле для начала, – с ноткой раздражения отозвался Ломендар и ехидно добавил. – Или тебе хотелось бы подольше задержаться в этом исключительно гостеприимном Мире?
– Нет уж, спасибо, – буркнул сын Фьонна.
– Приятно наконец-то услышать от тебя разумные слова, – кивнул эльф.
* * * * *
Густые заросли бересклета и лещины обнимали каменистые берега речушки, вдоль которой пробирались Ломендар и Гвэйнир. Путь к истокам, где, по словам эльфа, издревле обитает Лосось Мудрости, едва ли можно назвать лёгким и приятным. Камешки скользили под ногами и осыпались со склона, ветки поминутно цеплялись за одежду; несколько раз частый кустарник и особенности рельефа местности вынуждали героев перескакивать по влажным камням, чуть выступающим над поверхностью потока, весьма резво бегущего в противоположном направлении.
– Ломэ, может, перекусим, а? – выбравшись на относительно ровный участок каменистого берега, высказался Гвэйнир, и мечтательно добавил. – Эх, сейчас бы жареную утку или…
Эльф торопливо перебил мага (возможно, опасаясь, как бы тот не позабыл о табу на упоминание любых рыбных блюд):
– У меня с собой только сухари и сушёные фрукты.
– Хоть сыр есть? – жалобно вопросил сын Фьонна. – Всем известно, что вы, эльфы, предпочитаете кулинарии чистое искусство и изящную словесность: но ведь сыр – один из основных продуктов вашего рациона! Ах, да, ещё и орехи!
Гвэйнир выразительно покосился на ближайший куст лещины, прямо-таки усыпанный орехами; с веток, простёртых над рекой, орехи то и дело падали в воду.
– Последний кусок сыра мы с тобой съели за завтраком, – напомнил Ломендар и торопливо перехватил руку мага, вознамерившегося заняться сбором орехов. – Эти орехи – собственность Лосося, а он на этот счёт строг.
– Да что он мне сделает? – пренебрежительно передёрнул плечами внук Льювина.
– Ничего, – язвительным тоном отозвался эльф. – Ничего хорошего он тебе не сделает, – тут же разъяснил Ломендар. – И ничего путного не скажет, так что придётся тебе снова блуждать по буеракам и бездорожью в поисках твоей возлюбленной. Если тебя устраивает такая перспектива… Но тогда встаёт вопрос: какой смысл в визите к Лососю Мудрости, если ты предпочитаешь сумрак неразумия?
Гвэйнир молча вздохнул.
– Ты говорил, что у тебя есть сухари и сушёные фрукты, – сказал он.
– Пожалуйста, дружище, – эльф передал ему свою сумку. – Запить, правда, придётся водой из речки – ничего другого нет.
Сын Фьонна снова вздохнул и всухомятку захрустел сухарём.
– А ты разве не будешь есть? – спохватившись, спросил он эльфа.
Ломендар взглянул на солнце, прикидывая, который час.
– Рановато ещё, – покачал он головой. – Я и тебе не советовал бы перекусывать между основными приемами пищи. Хотя – ладно, пожалуй, составлю тебе компанию.
Но прежде чем приступить к трапезе, эльф, покопавшись в своей дорожной сумке, вытащил небольшой серебряный ковшик и зачерпнул воды из речки.
– Ради Создателя, запивай, не хрусти, точно амбарная мышь сухой коркой, – с этими вдохновляющими словами Ломендар решительно вручил ковш Гвэйниру и принялся за сушёные фрукты.
– А долго ещё нам идти? – чуть погодя спросил внук Льювина.
– Ты вроде бы из рода магов – а задаёшь вопрос на манер обычных людей, которые смешивают всё в одну кучу и пытаются измерять расстояние в единицах времени. Это всё равно что спросить – сколько нужно времени, чтобы стать мудрым? или любимым, успешным, прославленным? Разве на всё это всем людям требуется одинаковое количество времени?
– Слушай, Ломэ, прекрати свою софистику, – досадливо отмахнулся Гвэйнир. – Далеко до твоего Лосося?
– Во-первых, он не является моим – он сам по себе, – отозвался эльф. – А, во-вторых…
– Путь к мудрости не измеряют в лигах и дюймах, – кислым тоном предположил внук Льювина.
– Ого, да ты делаешь успехи, Брэндон! Браво! Думаю, скоро мы придём к истоку Боанн – я слышал, что жители Срединного Мира приблизительно так называют реку, которую ты видишь перед собой.
Вскоре путники и в самом деле выбрались к широкому чашеобразному углублению, по краям которого сквозь прозрачную, чистую воду просматривались камешки, устилающие дно; однако ближе к центру сумрак плотно окутывал днище каменной чаши.
Ломендар подобрал два небольших плоских камешка, опустил их в воду, держа в руках, и трижды постучал камнем о камень, а потом произнёс с типичной напевной интонацией бардов:
– Здравствуй, Старейший
из мудрых созданий!
Дрозд и Олень,
Сова и Орёл –
хоть и мудры,
не проникнут в тайну!
Героям ты
не откажешь в совете –
как прежде,
молви мудрое слово!
Вода в каменной чаше забурлила, точно суп в кастрюле, а когда кипение прекратилось, над поверхностью показалась остроносая морда необычайного крупного лосося.
– Кто мой покой
речами смущает?
Кто баламутит
тихую воду? – грозно пробулькал он и добавил вполне нормальным тоном. – Привет, храбрые воины! С каким вопросом пожаловали?
– Насчёт местонахождения одной особы, – начал Ломендар.
Лосось, булькнув, внезапно ушёл под воду. Через пару секунд он, однако, снова явил надводному миру свой премудрый лик и скучающим тоном посетовал:
– Что ж у вас у всех такие однообразные вопросы, господа? Я вам что, сыщик? Прошлый раз меня спрашивали про какого-то малолетнего заключённого… Может, для разнообразия спросим про что-нибудь другое, а? Мне даже как-то обидно становится за свою мудрость – утруждать её по таким пустякам…
Лосось снова скрылся из вида, но через минуту у поверхности воды мелькнуло его мощное тело, а затем осторожно высунулась голова.
– Так, что за особа? – деловито осведомился старейшина мудрецов животного мира. – Быстро! Имя, образование, социальное и семейное положение, особые приметы и прочие анкетные данные!
– Фьёрнэ, дочь Тинха, – начал Гвэйнир. – высшее магическое образование, филид высшей категории, не замужем…
– Достаточно! Ваш запрос обрабатывается! – бодро изрёк Лосось и в очередной раз ушёл под воду.
На этот раз он отсутствовал гораздо дольше – видимо, погрузился в глубины мудрости, располагающиеся на самом дне водоёма.
– Ваш запрос обработан, – пробулькало из воды, когда Гвэйнир начал задрёмывать от скуки, а Ломендар от нечего делать принялся полировать носовым платком свой лук, поверхность которого и без того была едва ни зеркальной. – Фьёрнэ, дочь Тинха, высшее магическое образование, филид высшей категории, не замужем. Возвращайтесь домой, господа. Счастливого пути! Приятно было пообщаться! – и с этими словами Лосось с радостным бульканием ушёл на дно, по-видимому, считая поставленную задачу выполненной.
– А ответ на вопрос?! – вне себя заорал Гвэйнир. – Ответ кто даст, консерва недоделанная?! Где…
– Тихо, тихо, – Ломендар предостерегающе приложил палец к губам. – Успокойся, Брэндон! Какой тебе ещё ответ нужен? Он же сказал – домой. Значит, ты найдёшь её в своём родном Мире.
– Мой Мир вовсе не так узок, как вам кажется – тебе и этому рыбному полуфабрикату, – с чувством задетого достоинства ответствовал сын Фьонна. – Тебе никогда не приходилось искать иголку в стоге сена? Нет? Мне раньше тоже не приходилось!
– Успокойся, Брэндон, – веско повторил эльф и снова постучал камнями в воде.
Ждать пришлось довольно-таки долго.
– Чего ещё? – недовольно пробулькал Лосось.
– Ответ нуждается в уточнении, – сказал Ломендар.
– Дополнениях и подробных комментариях в двух томах, – съязвил Лосось. – Советую идти через Нийфелль – так вы срежете путь через Межреальность. Далее. Пункт первый – Переправа Сумасбродства. Пункт второй – Лес Битвы. Пункт третий – Усадьба Уловок. Всё ясно? До следующего сеанса!
– Эй, постой! – завопил Гвэйнир, но Лосось уже скрылся в водных глубинах.
– Сегодня старик больше ничего не скажет, – уверенно заявил Ломендар.
– И это он считает ответом? Это же явно какие-то поэтические аллегории! Я первый раз слышу такие названия – а уж я ли не постранствовал по родному Миру?!
Тёмный эльф благоразумно скрыл усмешку, сделав вид, что отряхивает пыль со своих сапог. Пусть этот бешеный маг слегка поостынет, тогда с ним можно будет вести речи; а ссориться с этим одержимым героем вовсе ни к чему, рассудил Ломендар, искоса поглядывая на Гвэйнира, бормочущего какие-то нелестные слова в адрес залёгшего на дно премудрого Лосося.
– Конечно, ты прав насчёт аллегорий, – чуть погодя сказал эльфийский лучник, когда его спутник временно прекратил бушевать, дабы перевести дух. – Но в аллегориях старого деликатеса, – Ломендар выразительно кивнул в сторону обиталища Лосося, – очевидно, заключён глубокий смысл…
– Ага, столь же неизмеримо глубокий, как и его грязная лужа, и непролазный, точно эскеланские дороги в сезон дождей, – съязвил сын Фьонна, всё ещё не успокоившийся по поводу размытых и неопределённых, – словом, мошеннических, как он полагал, – указаний Лосося относительно дальнейших пунктов следования Битвенного Ворона. – Ах, да, плавающий паштет говорил о Нийфелле, – эмоции понемногу ослабевали, и к Гвэйниру постепенно возвращалась способность рассуждать и анализировать. – Что это за Мирок, а, Ломэ?
– Разве твой названный брат, мастер Диниш, ни словом не упоминал об этом Мире? – удивился лучник. – Каждый Перворождённый рано или поздно совершает ознакомительное турне в Край Текучих Туманов, где форма окружающих вещей – лишь мимолётная иллюзия, на твоих глазах превращающаяся в другую иллюзию. Нийфелль – Мир, где Ничто уже отступило перед образами грёз, но ещё не воплотилось в Нечто окончательно…
Вероятно, Ломендар мог бы ещё долго распространяться об особенностях местного колорита Нийфелля; ораторское искусство у эльфов в почёте, и они стараются не упускать возможности поупражняться в сём благородном ремесле. Гвэйнир, чувствуя, что от абстрактных философских категорий, угрожающе замаячивших в пояснении товарища, становится как-то не по себе, торопливо прервал:
– Может, Дин что-то такое и говорил, даже наверняка; но у него обычно очень длинные описания, и я, возможно, задремал, не дослушав до места, откуда начинается действие! Только вот в чём загвоздка, Ломэ: если, предположим, идти сквозь туман, то и в родных, привычных краях нетрудно заплутать. А как отыскать дорогу в незнакомом Мире, в краю, где нет ничего прочного и надёжного?.. И, что самое главное, – как выбраться из подобного очаровательного уголка – или, может, круга, эллипса, или ещё не знаю чего, ведь там всё постоянно меняется? – в местность с более отчётливыми очертаниями?..
Тёмный эльф загадочно усмехнулся.
– Замечательная задачка, – обронил он. – То, что кажется невозможным – это ведь должно быть по плечу настоящему герою, а, Гвэйн? Ах, виноват – лорд Брэндон! – с насмешливой ноткой добавил он.
Сын Фьонна не обратил особого внимания ни на нарочитую оплошность своего спутника, ни столь же нарочитую поправку. Использование псевдонимов было для Гвэйнира лишь игрой, как некогда для его отца, только Битвенный Ворон придавал этой забаве ещё меньше значения, чем его достославный родитель. А вот упоминание о небывалом подвиге, приличествующем истинному герою, ощутимо зацепило Гвэйнира за живое – то есть за его непомерное самолюбие.
– Будь этот чёртов Нийфелль хоть трижды туманным, словно заумный философский диспут, и текучим, точно вино, сочащееся из худой бочки – я проложу торный путь через его иллюзорный рельеф морского дна – тьфу!… то есть рельеф иллюзорной местности! – горделиво изрёк Гвэйнир.
Нет, до чего несносный хвастун! Ломендар вздохнул. Куда разумнее говорить, дабы не раздражать незримые Стихии – «если Создатель сохранит нашу жизнь, наш разум и нашу силу, мы пойдём туда-то и туда-то, сделаем то-то и то-то» – опять же, если будет угодно Создателю, Судьбе, в конце-то концов! Впрочем, сам Ломендар, доблестный Куатаро – Лучник, доведись выбирать, как и Битвенный Ворон, куда охотнее вступил бы в противоборство с Судьбой, чем покорно поплыл по её мутным водам, видя, что несёт она явно куда-то не туда…
* * * * *
Пронизывающие порывы холодного ветра рассекали воздух над равниной; а вражеское войско неотвратимо приближалось, подгоняемое ударами незримых небесных бичей…
Гвэйнир не успел подумать о том, что это верная смерть. Даже при столь вопиющем перевесе сил противника сын Фьонна не помышлял о капитуляции, а бежать было поздно, да и некуда – позади путь к отступлению перерезала река. Пальцы Битвенного Ворона сжали рукоять меча… и в то же мгновение словно стальные тиски обхватили Гвэйнирово запястье.
– Ты сдурел, что ли? – над самым ухом послышался яростный шёпот Ломендара. – Браться за оружие – здесь!..
Гвэйнир уже собрался возразить… но никакого войска и в самом деле не было. Перед путниками в нескольких десятках шагов шумел лес; лёгкий ветерок колебал ветви деревьев, в кронах которых звенели, журчали, разливались трелями сотни птичьих голосов.
– Это что за шутки?.. – сдавленно пробормотал сын Фьонна.
Ломендар тоже казался слегка изумлённым; но Тёмный эльф быстро взял себя в руки, предварительно выпустив из клещевого захвата запястье Гвэйнира.
– Ну конечно, – скорее рассуждая сам с собою, чем обращаясь к спутнику, задумчиво произнёс бывший советник лорда Ангэйна. – Это же Нийфелль, Страна Мороков – а я был почти убеждён, что вижу священные троны Стихий в Кольце Судьбы, Круге Совета… А что видел ты, Гвэйн?.. Ах, зачем я спрашиваю – разумеется, врагов!
– Угу, – кивнул Битвенный Ворон, с недоверием озираясь по сторонам.
А очертания Мира меж тем снова переменились: и снова каждый из путников видел их различными. Ломендару казалось, что он видит большой холм – сидх – вход в который искрится вереницей звёзд; но образ этот на глазах приобретал вид корабля, и пенные волны бились о борт; а Гвэйниру виделся ажурный готический замок, который внезапно оказывался обнажённой женщиной, сидящей спиной к сыну Фьонна.
Битвенный Ворон сделал шаг вперёд: теперь он и Ломендар очутились на берегу горной реки, которая водопадом низвергалась со скальных уступов. Проплывающие по небу облака, стена брызг над водопадом и ниспадающие складки ткани-воды сложились для Гвэйнира в очертания женской фигуры – то была Фьёрнэ; а прибрежные скалы ожили, преобразившись в морды двух лошадей, и дочь Тинха небрежно гладила их за ушами.
А в глазах Ломендара текучие струи сплелись в очертания городских стен и башен, и Тёмный эльф узнал Айлфорн, который некогда строили он и его друзья, и лорд Ангэйн, ныне короновавший сам себя, Ангэйн, который изгнал своего верного советника – хотя когда-то называл его лучшим другом. Скалы, стиснувшие ложе горных вод, виделись доблестному эльфийскому лучнику двумя исполинскими фигурами вооружённых воинов: но враги ли то были, или стражи?..
Внезапно Нийфелль сыграл с нашими героями ещё одну сомнительную шутку: изображение вдруг перевернулось – или же они сами неизвестно как очутились вверх ногами?..
– Ломэ, Гвэйн! – окликнул знакомый голос.
И тотчас морок рассеялся: путники стояли на берегу реки, а к ним спешил Гвинас в сопровождении Тинлиэль.
– Ну вы экстремалы, ребята, – было первое, что сказал Гвэйнир после положенных приветствий. – Неужто вы решили провести тут медовый месяц?! У меня от здешнего колорита уже голова кругом идёт, и я не вполне уверен, что именно у меня под ногами – вода, почва, или, может, лава, прикидывающаяся безобидной травяной кочкой?!
Словно в ответ на последние слова, под подошвами Гвэйнировой обуви что-то зловеще захлюпало, и таинственный грунт у носков его сапог начал подозрительно взбухать; откуда ни возьмись, над водопадом возникла арка радуги, которая шёлковой ленточкой взлетела в воздух и, точно кольца Сатурна, завертелась вокруг головы Битвенного Ворона. Тот, не зная, как отделаться от очередного морока, закрыл глаза и плюхнулся наземь, будучи не вполне уверен, что не провалится в нору какой-нибудь гигантской землеройки.
– Гвэйн, что с тобой? – раздались над ним встревоженные голоса эльфов, которые, видно, подумали, что от нервного потрясения герой лишился чувств.
Особой чувствительностью, впрочем, достойный Битвенный Ворон как раз не отличался; но чересчур быстрая смена декораций даже для столь закалённого в туристических и боевых походах субъекта оказалась весьма утомительным зрелищем. Гвэйнир охотно пробыл бы некоторое время с закрытыми глазами; но эльфы тормошили его, и он осторожно приоткрыл один глаз, ожидая опять увидеть нечто бредовее – например, гору, переходящую вброд море, или нечто иное в том же духе.
Первое, что увидел сын Фьонна, был сочувственный взгляд Гвинаса: сын Хеледэна протянул Гвэйниру руку, помогая подняться с земли, и Битвенный Ворон с облегчением отметил, что Гвин, по крайней мере, не является составным элементом окружающего морока.
– Я думаю, тебе не помешает подкрепиться чем-нибудь бодрящим, старина Брэндон, да и тебе тоже, Ломэ, – в противоположность царящему вокруг безумию, Гвин высказывался весьма здраво. – Наш лагерь тут неподалёку: пошли, будете нашими гостями.
– Надо ещё куда-то идти? – с нетипичной для него опаской произнёс Ворон. – Тогда завяжи мне глаза, Гвин, будь другом, и веди меня, аки поводырь слепца – ибо лицезрение сего безумного Мира повергает меня в не слишком комфортное состояние духа – а ты, похоже, подобных затруднений не испытываешь?
Гвинас загадочно усмехнулся, но со свойственной эльфам скрытностью не спешил распространяться об особенностях собственного восприятия окружающей действительности – или, наоборот, всё-таки нереальности?..
…Когда Гвинас снял повязку с глаз Гвэйнира, взору воинственного мага предстал целый палаточный городок, раскинувшийся посреди изумрудно-зелёной долины. Сын Фьонна на всякий случай протёр глаза – не мерещится?.. Но если это и был морок, то он оказался весьма устойчивым. Гвинас и Тинлиэль повели своих гостей по широкой «улице» между двумя рядами шатров – серебристых, золотых, лазурных – к затканной серебряными арфами тёмно-зелёной палатке в центре лагеря.
Угощение, которое предложили гостям, тоже оказалось вполне материальным: оно не растворялось в воздухе, не успев попасть в рот, и перемещалось только в соответствии с привычными законами поглощения пищи. Правда, довольствоваться пришлось продуктами длительного хранения – вяленым мясом, сушёными фруктами, орехами, сухарями, мёдом и тому подобным. Эльфы, извечные апологеты экологического движения, при виде густого травяного покрова долины дружно решили провести неделю без разжигания костров – а дальше они всё равно намеревались возвратиться домой в Арландун. Нийфелль являлся завершающим пунктом, нанесённым на карту свадебного путешествия Гвинаса и Тинлиэль, которые, ощутив внезапное вдохновение под впечатлением от дурацкой, но эффектной клятвы Битвенного Ворона, вздумали посетить Девять Миров, по которым уже отшагали «первопроходческие» подошвы Гвэйна.
Отсутствие горячих блюд отчасти компенсировалось тем, что эльфы прихватили с собою изрядный запас вина, которое, по мнению Гвэйнира, было способно воскресить если не окончательно погибшего, то уж полумёртвого (от усталости и нервного потрясения) – наверняка.
Подкрепившись, сын Фьонна вернулся к вопросу, который пока оставался нераскрытым.
– Ты так и не ответил, Гвин – ты-то видишь весь этот бред, что витает в здешней атмосфере?..
– «А танец сквозь рощу легко плывёт» , – с характерной интонацией профессионального скальда напевно произнёс сын Хеледэна.
Поднявшись с места, он отвёл рукою край шёлкового полотнища шатра; в образовавшемся проёме на фоне ночного неба отчётливо виднелись звёзды – а туман плыл над землёю, принимая причудливые формы и обличья…
– Да, друг Ворон, – продолжал Гвинас, – я тоже, как и вы, вижу мороки Нийфелля – но вижу я их примерно как туманную дымку в лесу, озарённую солнцем: она придаёт окружающему миру очарования, но иллюзия при этом не заслоняет того, что есть.
– А почему же тогда мы… – начал Гвэйнир, имея в виду, что он и Ломендар толком не могли понять, где явь, где – бред, а где – ещё что.
– А как ты думаешь, что такое на самом деле Туманы Нийфелля? – вдруг прервала его Тинлиэль.
Она сидела на подушках, подперев голову рукой, и длинные волнистые волосы золотым каскадом струились по плечам эльфийки.
– Мороки Нийфелля – всего лишь отражение, не более того, – промолвила она. – Как и в иных Мирах, у тумана здесь тоже нет собственной формы. Зато ему присуще свойство, благодаря которому и возникают иллюзорные видения, сменяющие друг друга: он реагирует на диссонанс во внутреннем мире личности, смятение, неистовство, отчаяние, раздражение – или, наоборот, гармонию.
Гвэйнир хмуро кивнул – он превосходно понял, на что намекает Тинлиэль. Действительно, он-то никогда не мог бы похвастаться гармоничностью своего душевного мира, если быть честным!.. Но вот Ломендар?.. Будучи эльфом, хотя и Тёмным, он мудр по определению…
– Да, Ломэ, я должен передать тебе устное сообщение, – Гвинас, по-прежнему стоя у входа, сделал короткую паузу, потом с вопросительной интонацией завершил, – от Ангэйна.
Сын Хеледэна намеренно не потитуловал правителя Айлфорна ни «лордом», ни «дядюшкой». Вплоть до своего изгнания Ломендар обращался к самопровозгласившемуся государю, своему молочному брату, не иначе как по имени. Истинному имени, а не тому прозвищу, которым Ангэйн почти от всех требовал называть его – «лорд Хьюл».
Лучник молчал.
– Он сказал, что очень сожалеет о том, что в минуту гнева изгнал тебя, Ломэ, – медленно проговорил Гвинас. – Он вспоминал о тех временах, когда вы стали друзьями…
– Государь ещё помнит о том, что у него когда-то были друзья вместо льстецов?.. – холодно оборвал изгнанный советник. – С чего это он хватился? Привилегированные акции «Линнисфарн, Форлиндэн и К;» упали на десять пунктов – или же в приграничных районах участились митинги сектантов, верящих в то, что некогда низвергнутый в Тартар – тьфу, за Дверь Ночи – Тёмный Властелин на самом деле был белым и пушистым?
– Ломэ! – в устах Перворождённого и одно слово может прозвучать красноречивее целой поэмы; только ведь речь Гвинаса была обращена не к человеку, а к такому же эльфу, как и он сам (лишь из другого клана – но это пустяки, так как по закону Светлые и Тёмные эльфы равны во всех правах) – потому собеседник проигнорировал выразительность интонации, что для людей явилась бы чародейной. – Ломэ, Ангэйн отменил своё решение о твоём изгнании. Более того, он просил передать тебе официальное приглашение…
– На бал-маскарад? – с прежним сарказмом подхватил Ломендар. – Когда увидишь его, передавай поклон и привет от меня. Только какой смысл мне возвращаться в Айлфорн, сам рассуди? «В минуту гнева», хм, – недоверчиво процитировал лучник. – Коль скоро Ангэйн ступил на скользкий и крутой путь неконтролируемых эмоций, от такого государя разумнее держаться подальше. Знаешь, судьба бедолаги Клита никогда не представлялась мне чересчур завидной, а обстоятельства его кончины – способствующими преумножению его славы, не говоря уж о славе Александра . Возможно, Ангэйн тоже пролил бы в память обо мне фонтаны слёз, доведись мне пасть случайной жертвой его гнева, хотя бы даже он был в этом замешан лишь косвенно. Нет, нет, не принимай этого всерьёз, Гвин! – поспешил добавить Ломендар, видя, как от изумления вытянулось лицо товарища. – И всё же – мне надо подумать.
Гвинас пожал плечами.
– Ты мог бы вернуться в Арландун с нами, – предложил он. – Или ты взял на себя обязательство содействовать лорду Брэндону в его нелёгких поисках счастья?
– Вот ещё, – вскинулся тут Ворон. – Я что, маленький, что меня пасти нужно, будто овечку? Я, конечно, чрезвычайно признателен тебе, Ломэ… сам знаешь, за что, – чуть смешался сын Фьонна, не желая упоминать при Гвинасе и Тинлиэль о том, как он угодил в экономический плен к Бронебойному Ярлу, и его символические цепи были разорваны благодаря заступничеству Ломендара. – Но ты вовсе не обязан мыкаться со мною и дальше. Все вы, друзья мои, – обратился он к эльфам, – желанные гости в Каэр Брэн, моём логове, – но вот когда я смогу там передохнуть?.. Помнится, тот рыбный полуфабрикат, – Гвэйнир подразумевал Лосося Мудрости, – сказал, что я должен искать Фьёрнэ в своём родном Мире. Правда, координаты для поисковой деятельности он предоставил очень путанные – ну да ладно!.. А ты, Ломэ, если хочешь вернуться домой, пожалуйста, не думай, что обязан тенью следовать за мной. Это ж моё проклятие…
– Которое ты сам на себя и навесил, – усмехнулся в ответ эльфийский лучник.
Гвэйнир тоскливо вздохнул и кивнул.
– Не надо об этом, – предостерёг Гвинас. – Давайте лучше выйдем, полюбуемся звёздами. Нет, нет, далеко мы не пойдём, – обнадёжил он друзей, догадываясь, что они не жаждут снова очутиться в плену нийфелльских мороков. – Постоим возле шатра, – и добавил. – Тут часто бывают звездопады – поразительно красивое зрелище, кроме того, можно загадать желание, и оно обязательно исполнится!
…Звёзды падали и кружились, прочерчивая на иссиня-чёрном пологе неба серебристые туманные дорожки; даже Гвэйнир, который, в отличие от эльфов, не испытывал перед звёздами повышенного пиетета, заворожено вбирал в себя удивительное зрелище…
Внезапно его озарило: за бравадой Ломендара скрывается тоска по Айлфорну и горечь, что нити былой дружбы с Ангэйном, казалось, разорваны навсегда. Потому-то Ломэ и видел, подобно ему, Гвэйниру, всякую белиберду – в душе лучника тоже нет мира и гармонии. А Гвин их обрёл, потому что рядом с ним теперь Тинлиэль.
Нам свойственно порой усложнять действительность – и тогда перед нами предстают мороки Нийфелля, запутывающие ещё больше; а для тех, в чьей душе царит мир, Туманы Нийфелля становятся чудесной вереницей сказочных грёз или волшебных снов.
Звёзды всё падали и падали… «Я хочу вернуться в Айлфорн, – подумал Ломендар. – Я вернусь туда».
«Я хочу найти Фьёрнэ, – загадал Гвэйнир и с присущей ему самоуверенностью добавил. – Я отыщу её!»
Звёздное небо безраздельно царило над Миром; мороки Нийфелля, наверное, задремали, приняв обличье свернувшихся клубком домашних кошек…
Руна восьмая: Дочь Тинха
– Как-то сейчас мой братишка Воронёнок? – Эртхелер, которому надоело расхаживать взад и вперёд, прислонился к косяку одного из окон круглого зала. – А, Дин?
Эльфийский филид ответил не сразу. Повертев так и эдак массивную трубу телескопа, нацеленную в усеянное звёздами ночное небо, он вздохнул – то ли с досадой, то ли с грустью – пробормотал какое-то кратенькое эльфийское заклинание и оставил прибор в покое. Стоя посреди своей астрономическо-астрологической лаборатории, Диниш с минуту с задумчивым видом машинально накручивал платиновую прядь на указательный палец правой руки, украшенный узорным перстнем с изумрудом, снова вздохнул, а потом изрёк:
– Наверное, придётся-таки вмешаться в сюжет Создателя, Эртх. Может, это несколько противоречит каким-то там правилам… но…
Внезапно дверь распахнулась, и на пороге появился Харлейв.
– Ну, что?.. – коротко осведомился сын дракона.
– Ты вовремя, – заметил Диниш. – Не придётся повторять дважды. Полагаю, пора вмешаться в события. Что-то среди звёзд сегодня такая путаница – не нравится мне это!..
* * * * *
Гвэйнир сидел в утлом челноке и грёб с осторожностью, дабы дышащие на ладан вёсла не запутались в буйно разросшихся корнях каких-нибудь водных растений. Водоём, через который переправлялся сын Фьонна, более всего заслуживал имя болота, хотя за ним почему-то закрепилось благородное именование озера; а чтобы заполучить в своё распоряжение ветхое корыто, которое лишь из любезности можно назвать лодкой, Гвэйниру пришлось долго препираться с несговорчивым перевозчиком, нагло заявившим, что у него сегодня отгул и он никого, кроме разве по казённой или экстренной надобности, подтверждённой документом, никуда не повезёт. Дело дошло до драки; к счастью, было ещё утро, и перевозчик не успел нагрузиться до полной потери здравого смысла. Он вскоре смекнул, что у настырного клиента и сил побольше, и боевого умения, и оружие несравненно лучше; поэтому перевозчик почёл за благо выбросить белый флаг, то есть признать себя побеждённым. Правда, сделал он это весьма хитро: отказываться от законного отгула он вовсе не собирался.
– Вот что, парень, – тяжело дыша и вытирая пот со лба, сказал достойный служитель вёсел и руля. – Если тебе так приспичило по грибы на ту сторону – ладно. Бери лодку – вон ту, что с краю, её проще всего отвязать, остальные у меня на кодовых замках, долго возиться – и дуй через озеро, коли приспичило. А то – так оставайся до завтрева; трактирчик тут очень даже ничего есть, и не так далеко – всего-то в трёх-четырёх лигах отсюда, не больше.
Гвэйнир в ответ на это любезное приглашение буркнул, что ему некогда рассиживаться по кабакам, у него срочное дело, и кинулся отвязывать лодку. Он так торопился, что узел никак не поддавался, и сын Фьонна с досады перерезал канат своим мечом.
– Да, ты поосторожней с лодкой-то, парень, – давал советы перевозчик, пока Гвэйнир сталкивал плавсредство на воду. – Привяжи её покрепче на том берегу; а завтра я, как повезу народ, заберу её. Ох, не спёрли бы за ночь! – внезапно обеспокоился он. – Зря я тебе её доверил… Эй, парень, вернись! Воротись, кому я сказал! – добавив строгости в голосе, повторил перевозчик. – Хуже будет! – уже с угрозой продолжал он, но это, естественно, не возымело никакого действия: Гвэйнир продолжал энергично ворочать вёслами, даже не обращая внимания на бормотню перевозчика.
Тот с проклятиями кинулся в свою лачугу и почти тотчас выбежал оттуда, держа в руках лук и колчан, полный стрел. Но и это не устрашило отчаянного Битвенного Ворона. Он храбро сражался с орками и другими чудовищами – ему ли пугаться какого-то пьяного лодочника? Во-первых, тот не сумел как следует прицелиться, так как поутру уже успел принять на грудь; во-вторых же, Гвэйнир всё-таки был магом и на всякий пожарный случай употребил в дело простенькое, но эффективное заклинание «Щит магический, броня двойная, категория А». Конечно, перевозчик мог пуститься вдогонку на другой лодке; но спьяну все коды лодочных замков перепутались у него в голове. Он помнил твёрдо только одно: бочонок с контрабандным элем только-только почат, и вот-вот придёт сосед-лесничий с закуской, поэтому он махнул рукой на отчаянного мага и поплёлся в свою хижину.
Когда Гвэйнир выгреб на середину водоёма, на нос судёнышка села небольшая птаха. Повертев головой из стороны в сторону и почирикав на свой лад, она скоро перепорхнула на корму. Гвэйнира слегка удивила её беспечность; но в утлое корыто просачивалась вода, и сыну Фьонна приходилось активнее приналегать на вёсла, а не глазеть, точно беспечный ротозей, на птиц и насекомых. Но когда Ворон причалил к берегу, птица снова подала голос. На этот раз из её глотки полилась настоящая членораздельная речь. Птица с забавной важностью сказала:
Струг привяжи,
безрассудный воин:
кто знает, как
возвращаться придётся?
Достанет ли времени
мост построить
или спешным
окажется бегство?
– А ну заткнись, – вяло огрызнулся Гвэйнир, примериваясь, как поудобнее вылезть из утлого судёнышка на сушу, желательно – не выпачкав сапог и одежды в тине, толстым слоем покрывающей поверхность воды. – Тоже мне, указчик!
– Я вообще-то мёдоуказчик, – с оттенком гордости поправила птица и вернулась к исходной теме своих речей (если не считать щебет, который, вероятно, она издавала просто для отвода глаз). – Видишь ли, в чём дело, воин. Меня попросили предупредить тебя… Ты ведь знаком с неким мастером Динишем, а также с многомудрым Мэттоном?
– Допустим, – недоверчиво изрёк Ворон. – И что дальше?
– Мастер Диниш… Он говорил, что, с одной стороны, это будет вмешательством… гм, во внутренние дела суверенного государства? нет, нет, он совсем другое имел в виду! В частную жизнь? Ах, да – в сюжет; но, с другой стороны, он, как твой названый брат, просто обязан предупредить тебя…
– Короче, – предостерегающе промолвил Гвэйнир.
– О том, что существует высокая вероятность вооружённого столкновения с численно превосходящими силами противника, – всё больше гордясь собой оттого, что знает такие заумные слова, сообщил мёдоуказчик. – Навалять тебе очень хорошо могут, вот что, – на всякий случай популярно разъяснила птица.
– Ерунда, – самоуверенно махнул рукой Ворон.
– Существует вероятность… гм, как же он сказал? необоснованного расхода? тонального перехода? нет, наверное, летального исхода, – не совсем уверенно добавила птица.
– Для кого? – немедленно осведомился Гвэйнир.
– Слушай, ты откуда такой непрошибаемый явился? – мёдоуказчик, похоже, потерял терпение. – Расположение звёзд сейчас таково, что они занимают по отношению к тебе нейтральную позицию. Нейтральную, а не покровительствующую! Так сказал мастер Диниш – а уж он-то предсказатель знаменитый! Тебе что, надоело голову на плечах носить? Или ты такая же дубина, как некий лорд Хаген , о котором ты, вероятно, слышал?!
– Разве Дин предрёк мне неизбежную гибель, если я пойду вперёд? – изображая удивление, откликнулся сын Фьонна. – Насколько я понял, речь шла всего-навсего о вероятности – а это такая штука, которая, насколько мне известно, оставляет некоторый простор для участия личности в собственной судьбе. И не затем я столько шатался среди Миров, чтобы теперь повернуться задницей к опасности!
Мёдоуказчик, по-видимому, был обескуражен непреклонностью мага. Бедная птичка, несмотря на красноречие и начитанность, не имела достаточного объёма знаний по психологии. К тому же птица слегка путалась в возложенном на неё задании. Здесь, конечно, таился глубокий замысел Диниша – он надеялся хоть ненадолго отвлечь внимание Гвэйнира дурацкими ужимками своего гонца, чтобы выиграть время.
– Придётся использовать последнее средство, – со вздохом обронил мёдоуказчик.
Он как-то по-особому присвистнул. Гвэйнир с интересом ждал, что будет. Вскоре показался большой лебедь, который быстро летел вдоль берега. Приземлившись в нескольких шагах от мага, лебедь энергично встряхнулся. Вместо птицы на песке стояла девушка в короткой облегающей рубашке, окутанная золотым облаком волнистых кудрей. Плащ из лебединых перьев лежал у её ног.
– День-два ничего не решат, воин, – хладнокровно обронила дева-лебедь, меж тем как взор Гвэйнира невольно приковался к её стройным обнажённым ногам. – Не сегодня-завтра на небе произойдёт перетасовка звёзд; возможно, новый расклад окажется более отвечающим твоим целям.
В руках красавицы возникла толстая колода карт: лёгкое движение изящных гибких пальчиков с ярко накрашенными длинными ноготками – и карты без видимого усилия раскинулись веером. Ещё мгновение – и хорошо знакомые каждому магу символы Таро (уже без карт, одни изображения) хороводом поплыли у Ворона перед глазами; от этого зрелища у него слегка закружилась голова, и он ненадолго прикрыл веки.
В руке девы-лебеди возник синий кожаный мешочек: он вспорхнул, точно птица, сам перевернулся в воздухе, и деревянные таблички с изображением рун, высыпавшись в пространство, неспешно выстроились в линию по алфавиту, затем перемешались. Группируясь в известные рунические формулы, таблички то и дело подплывали к самому носу Гвэйнира… Далее последовали коэльбрены , «кости дракона» , астрологические таблицы и несколько компактных магических кристаллов.
– Хватит! – не выдержав круговерти гадательных принадлежностей и символов, завопил Битвенный Ворон. – Хватит, – внезапно охрипнув от громкого крика, прошептал он. – Я, конечно, люблю ходить в цирк – но только по воскресеньям. А сегодня, если я не окончательно свихнулся от ваших фокусов – сегодня всего лишь вторник – день бога войны. И вообще, мне плевать на все эти предсказания, будь они хоть трижды неладны!
– Кто бы сомневался, – хмыкнул мёдоуказчик.
– Ещё бы, всем давно известен твой цинизм, о лорд Гвэйнир Битвенный Ворон, сын магистра Фьонна, внук Архимага Льювина, правнук Льюгга Длиннорукого, называемого также Мастером Всех Искусств, – подхватила дева-лебедь.
– О-о-о, они ещё и генеалогию сюда приплели, мало им астрологии и карточных фокусов, – простонал Гвэйнир. – Собственными подвигами, а не славой предков куёт герой своё счастье! Но, раз уж речь зашла о происхождении, – добавил он, горделиво приосанившись, – то, да будет вам известно, что герой из столь могущественного и прославленного рода способен наковать чудеса металлообработки практически из любого подручного металлолома – хоть золотую императорскую корону из останков изъеденной молью… тьфу! ржавчиной, конечно – кольчуги!
Битвенный Ворон почувствовал, что в горле у него внезапно запершило. Сын Фьонна машинально покосился на поверхность водоёма, через который он только что переправился. Нет, он вовсе не намеревался пить из этакой грязной лужи – разве только умирал бы от многодневной жажды, тогда, возможно, подобная мысль и закралась бы в его мозги.
– Пить из этого озера категорически воспрещается, – хлопотливо произнёс мёдоуказчик, проследив направление взгляда нашего героя.
– А то – что? – резко осведомился Ворон; любые высказывания окружающих, имеющие форму и содержание руководящих указаний, всегда раздражали его до чрезвычайности. – Можно стать козлом, что ли?
Птица склонила голову сначала на один бок, затем на другой, точно в раздумье.
– Нет, не думаю, – с важностью изрёк несносный мёдоуказчик. – Разве ж это превращение – стать тем, кто ты, в сущности, уже есть?!
– Ах, ты… – Гвэйнир чуть не задохнулся от ярости. – Кошачий завтрак!.. Недоделанное чучело!..
В приступе гнева он собрался запустить камнем в наглую птицу; но оказалось, что песчаный берег устилают лишь мелкие камешки, абсолютно непригодные для целей членовредительства. Пока Гвэйнир шарил вокруг глазами в поисках подходящего предмета, мёдоуказчик счёл за лучшее убраться как можно дальше, что он с успехом и осуществил.
Дева-лебедь, деловито посмотрев на тени, отбрасываемые солнцем, видимо, решила, что ей тоже пора отчаливать; встряхнув свою перьевую мантию, красавица уже собралась окутать ею свои плечи, но тут Гвэйнир, стремительно шагнув к даме, крепко сжал её запястье и, пользуясь её мгновенным замешательством, ловко вырвал из её рук волшебный плащ.
– Стоит ли так спешить, чудо-птица? – произнёс он нарочито любезным тоном. – Я вовсе не собирался спрашивать, что ждёт меня в будущем: но раз уж ты явилась на моём пути, скажи – долго мне ещё тащиться до моей ненаглядной сквозь ливни, буруны, снегопады и цунами?
Губы девы-лебеди расплылись в кокетливо-жалобной улыбке.
– Ах, воин, верни мне поскорее мой плащ, пожалуйста, – взмолилась она, с правдоподобным простодушием хлопая длинными ресницами. – Не то я, пожалуй, ещё опоздаю ко второму завтраку, и мои сёстры слопают все вафли, а мне останется только остывший кофе!
То ли из складок перьевой мантии, то ли из широкого вышитого рукава девы-лебеди выпорхнули песочные часы и принялись стремительно вращаться в воздухе; песчинки не успевали упасть, так как верх и низ менялись местами настолько быстро, что различить их было крайне затруднительно. А улыбка красавицы становилась всё обворожительней: Гвэйнир, конечно, залюбовался, как истый ценитель прекрасного – а дева-лебедь тем временем дикой кошкой метнулась вперёд и выхватила из его рук свою бесценную волшебную мантию. Сын Фьонна не успел произнести хоть слово – обычное, волшебное или бранное, как собеседница, превратившись в белоснежную птицу, взмыла ввысь и грациозно заскользила по воздуху, равномерно ударяя крыльями, точно вёслами.
– Берегись шипящих змей крови и перевёрнутых шлюпок пива , воин! – донеслось уже издалека.
Гвэйнир, будучи достаточно сведущ в поэтических кеннингах , конечно, понял, что речь идёт о вражеских мечах и некоем пире; но предостережение девы-лебеди его не устрашило, и он со свойственным ему цинизмом завзятого еретика пробормотал:
– Ага, а ещё непогоды щитов, коня ветра, огня руки и земли ожерелий – и собственной тени в придачу! Да если страшиться всего этого, то и жизнь не в радость!
Куда более весомым для Гвэйнира оказалось упоминание девы-лебеди о втором завтраке, к которому она так боялась опоздать. Сын Фьонна невольно вспомнил сытные завтраки в Каэр Лью-Вэйл, владении своего достославного дедушки, и оригинальные кулинарные изыски, которыми порой потчевали гостей в усадьбе высокородного князя Айнумэро – попросту же Диниша Коварного, Гвэйнирова названого брата. Тяжело вздохнул, Ворон уселся на пригорок и, порывшись в своём дорожном мешке, обнаружил нетронутую пачку сухого печенья, пару ломтиков вяленой ветчины и совершенно усохший крохотный кусочек сыру – всё, что осталось от запасов провизии, которой воинственного мага снабдили щедрые арландунские друзья. В бурдюке ещё плескалось несколько глотков восхитительного эльфийского коктейля. Подкрепившись, Гвэйнир заметно повеселел, почти забыв и думать про бездарное кривлянье странной парочки, невесть зачем подосланной Динишем.
Приосанившись, как и подобает прославленному герою, и проверив, насколько удобно меч вынимается из ножен – тоже не лишняя предосторожность – Гвэйнир направился к лесу, под густые своды которого змеёй ныряла узенькая тропка. Самодовольный сын Фьонна, невзирая на все предостережения назойливых доброхотов, позабыл привязать лодку, и теперь она покачивалась на середине водоёма, отнесённая туда слабым ветерком и течением подводных родников. Но Битвенному Ворону до того уже не было дела – он смотрел лишь вперёд, не имея обыкновения оглядываться назад. Его дед, Архимаг Льювин, не раз бранил внука за столь вопиющее проявление безрассудства, сгубившего немало доблестных, хотя порой и отчасти туповатых героев, на что Гвэйн возражал, что те пёрли напролом, уже предчувствуя гибель – а он непоколебимо верит в солнце и растущую луну, а также сверхновые звёзды своей удачи. Даже такой мастер красноречия, как Льювин, не находил возражений в ответ на это заявление, подкреплённое соответствующим горделиво-самоуверенным выражением лица и картинной позой победоносного полководца; произнеся пару слов вроде «несносный хвастун» или чего-то подобного, Льювин обычно снисходительным тоном предлагал великому герою выпить по стопочке коньячку в честь столь великолепной самооценки, парящей в небесах уже столь высоко, что с земли и не подкопаешься.
* * * * *
Тропа, по которой шёл Гвэйнир, наконец выскользнула из лесного полусумрака: волшебник очутился на обширной поляне, окаймлённой тёмной чредой древесных стволов. Трава на поляне давно пожухла и выгорела; лишь несколько беспорядочно разбросанных валунов чуть оживляли однообразие соломенно-жёлтого пустыря, затерявшегося среди лесов.
Гвэйнир остановился возле одного из валунов и безотчётным движением опустил ладонь на рукоять меча. Ощущение близкой опасности предостерегающе кольнуло нервы – а через пару мгновений с противоположной стороны из-под прикрытия лесной чащи вынырнули три фигуры.
– Хэй, сын Фьонна! Мы давно тебя поджидаем! – громко и резко произнёс Кинварх, чуть опередивший своих родичей; три меча в едином порыве эффектно рассекли воздух.
«Если бы Эртх и Хар были со мной!» – непроизвольно мелькнуло в мыслях Гвэйнира, меж тем как рука привычным движением извлекала меч из ножен.
Душа воинственного мага отчаянно бунтовала против вероятности скорого расставания с телом, которое всегда казалось ей весьма подходящим обиталищем; ярость словно вдохнула в Гвэйнира новые силы. Однако и его противники отнюдь не были никчёмными слабаками, да и перевес в численности играл им на руку. Если вначале Гвэйнир, охваченный гневом, неистово нападал на своих врагов, то вскоре он, прислонившись к высокому камню, ограничился лишь тем, что отражал удары противников. Нет, неужели это и в самом деле – конец?!
…Большая тёмная тень заслонила солнце, распростёршись над полем сражения: золотисто-зелёный дракон, воинственно позвякивая бронированной чешуёй, сложил крылья, прежде чем лапы его коснулись земли – и ещё в полёте сменил свой грозный вид на обличье черноволосого воина в сверкающей под алым плащом кольчуге.
Не тратя слов попусту, Харлейв выдернул из ножен меч и ринулся на помощь магу; а тем временем на поляну белым облаком опустился большой лебедь. Приняв свой обычный облик, Эртхелер также поспешил к сражающимся – так соотношение сил уравнялось; и хотя сын Тинха и сыны Арвейда бились храбро – жаль только, не очень честно поначалу, когда они втроём напали на одного противника, но это уже мелочи – в конце концов они оказались в незавидном положении пленников.
– Вовремя же вы явились, братья! – воскликнул Гвэйнир, по очереди обнимая родичей. – Иначе меня вполне могла постигнуть горемычная судьбина, сходная с плачевной участью бедняги Киана ! Я не сомневаюсь, что ваша месть моим убийцам явилась бы не менее изощрённой, чем та, что придумал Длиннорукий; да только мне-то от неё проку было бы не больше, чем злополучному отцу Мастера Всех Искусств!
– Мы давно идём по твоим следам, брат, да только нагнать тебя всё никак не удавалось, – отозвался Эртх. – Все наши передают тебе привет; когда же ты вернёшься домой? Мы все очень беспокоились о тебе…
Гвэйнир, несмотря на присущие ему своеволие и суровость, был тронут столь явным проявлением родственной любви и заботы. Он замялся, подбирая слова, дабы ответить брату.
Но тут из-за деревьев внезапно выбежала девушка в льняной тунике и синем плаще; Гвэйнир тотчас узнал Фьёрнэ. Клятва, произнесённая на йольском пиру, возобладала надо всеми остальными соображениями мага. Гвэйнир шагнул к пленникам и, обнажив меч, сделал вид, что примеривается, как бы поудобнее снести головы всем троим одним ударом.
Эртхел и Харлейв, верные гуманистическим принципам, ахнули в один голос и хотели удержать родича, однако Гвэйнир предостерегающе махнул рукой – дескать, не вмешивайтесь.
– Пощади моих братьев, воин! – запыхавшись от быстрого бега, выдохнула Фьёрнэ. – Вспомни: твой единокровный брат – сын моей матери! Пощади родичей своего брата, сын Фьонна!
– Хэй, дочь Тинха, сестра моего брата! Разве жизни побеждённых не принадлежат победителю? – горделиво вопросил Гвэйнир, однако меч от глоток побеждённых противников убрал. – Но ты можешь выкупить своих родичей, если пожелаешь!..
– Что же ты хочешь получить в качестве выкупа, сын Фьонна? – с показной кротостью спросила девушка, опершись рукой о валун и, не сдержавшись, язвительно добавила. – Если я пожелаю – тебя?
Последнее предположение, судя по тону Фьёрнэ и пристальному взгляду, которым она окинула лицо и фигуру Гвэйнира, едва ли вызывало у девушки непреодолимое отвращение.
– Ты хорошо знаешь, чего я хочу, дочь Тинха, – с неспешной торжественностью подтвердил Гвэйнир. – Да, я не требую от тебя ни золота, ни драгоценностей, ни земельных угодий – ничего, кроме тебя самой! Стань моей женой – и твои братья свободны.
В руках твоих, дева,
братьев судьба:
жизнь или смерть –
от тебя лишь зависит!
Свободу им дам,
коль будешь моей;
а нет – пусть готовятся
с жизнью расстаться!
– Да не слушай ты его, Фьёрнэ! – отчаянно возопил Кинварх; казалось, он готов сказать что-то ещё, но девушка строго взглянула на брата, и он виновато отвёл глаза.
– Я принимаю твоё условие, сын Фьонна, – твёрдо сказала она, бесстрастно глядя в зелёные глаза Ворона.
* * * * *
К усадьбе, скрытой в глубине леса, приближалась весьма забавная процессия. Забавной она, разумеется, выглядела бы лишь в глазах стороннего, незаинтересованного в событиях индивида. Впереди с подчёркнуто независимым видом вышагивал Харлейв. На расстоянии нескольких шагов следовали Гвэйнир и Фьёрнэ. Ворон крепко держал свою даму за руку – при взгляде со стороны непременно возникло бы впечатление, что это сделано затем, дабы красавица не убежала, ибо выражение лица дочери Тинха было столь отстранённым и бесстрастным, что заподозрить её в каких-либо нежных чувствах сейчас было крайне сложно.
Далее с кислыми минами понуро плелись родичи девушки, которые ещё находились под тягостным впечатлением своего проигрыша в фехтовальном турнире с Гвэйниром и его братьями.
Эртхелер замыкал шествие. Благородный Ясень Сражения разместился в хвосте процессии с весьма благоразумной задней мыслью, а именно – чтобы было удобнее на всякий случай приглядывать за родичами Фьёрнэ, которым самонадеянный Битвенный Ворон с горделивым безрассудством вернул оружие, едва недавние противники вяло промямлили стандартную формулировку обязательства не обращать его против наречённого супруга сестры.
Братья Гвэйна, конечно, мимоходом отметили, что сей, с позволения сказать, «свадебный поезд» выглядит весьма комично; в другое время они, несомненно, посмеялись бы над подобной странной ситуацией. Но сейчас им было не до беззаботного веселья: Харлейв и Эртхелер не слишком полагались на формальную клятву Кинварха и сынов Арвейда – а потому были настороже в ожидании подвоха. Однако помехи, вставшие на их пути (правильнее сказать – на пути Битвенного Ворона), оказались совершенно иного свойства, нежели нередкие в подобных случаях клятвопреступные выпады.
Открывшаяся взорам небольшая усадьба, в которой Фьёрнэ мирно жила под защитой родичей, пока Гвэйнир выбивал из ног глухоту, шляясь по Девяти Мирам, живо напомнила Харлейву хутор в окрестностях Сольгримира – владение его матери Сигрэйн. Однако там в это время года землю укрывало снегом – а здесь зеленела трава, и стены построек густо оплёл плющ, а на изгородях и перголах среди сочной зелени яркими пятнами выделялись крупные цветы ипомей и плетистых роз. Сын дракона скользнул взглядом по этому буйству растительности, подумав, что, верно, подобная картина пришлась бы по душе Архимагу Льювину и Динишу Коварному, питающим пристрастие к ландшафтному дизайну. Но в силу ли поистине ужасающей драконьей проницательности, по иным ли причинам – а только внимание Харлейва привлекло нечто, что издалека выглядело как ничем не примечательное серое пятно возле ворот.
По мере приближения к объекту пятно распалось на три характерных длинноногих и длинношеих силуэта с маленькими изящными головками с длинными клювами. Харлейв оглянулся назад, убедился, что вроде как явных угроз для Гвэйна поблизости пока не видно, и прибавил шагу. Чего ради, спрашивается, у ворот усадьбы вдруг ошиваются журавли?..
Дело в том, что сын дракона, как и подобает отпрыску мудреца-универсала, знал множество преданий о разнообразных волшебных объектах – и субъектах; некое подозрение зашевелилось в душе Харлейва. Вряд ли это заурядные домашние питомцы, прирученные от нечего делать – Фьёрнэ, как-никак, дочь чародеев, а вдобавок филид высшей категории.
Очень скоро сын дракона получил подтверждение своего остроумного предположения. Птицы, которые, как оказалось, были скованы одной цепочкой за правые лапки, выжидательно повернули головы в сторону приближающегося индивида.
– Уходи! – внушительным тоном изрёк один журавль.
– Не подходи! – предостерегающе подхватил другой.
– Проходи мимо! – от души напутствовала третья птица.
Харлейв уверенно показал говорящим пернатым кукиш; чуть помедлив, сын дракона присовокупил к сему красноречивому ответу второй подобный же аргумент.
Н-да, хорошенькое дело! Так называемые «журавли увёрток и отказа», как известно всем мало-мальски уважающим себя магам, да и простым обывателям, являются практически безотказным средством, чтобы отвязаться от любых просьб и требований. Эти чародейные птицы без труда способны деморализовать даже супергероя – стоит ему услышать те сакраментальные слова, которые были только что произнесены, и в течение минимум целого дня злополучный бедолага будет не в состоянии высказать самую пустячную просьбу, хотя бы то была просьба принести счёт на постоялом дворе, и вообще отстоять любые права, будь то исконные свободы личности или права потребителя. Однако Харлейв, поскольку являлся отпрыском дракона, обладал поистине несокрушимым иммунитетом и к обычной магии, и к подобным оригинальным уловкам.
– Помолчи! Не разговаривай! Придержи язык! – передразнивая журавлей, произнёс сын дракона.
Волшебные птицы, которые не имели опыта подобной реакции со стороны подопытных субъектов, ошалело воззрились на странного индивида, которого нисколько не проняло от их глубокомысленных изречений. Между тем Харлейв, который приметил, что сковывающая журавлей цепь амбарным замком прикреплена к массивной скобе ворот, воспользовавшись замешательством птиц, ухватил цепь рукой и легко, точно гнилую нитку, оторвал её от крепления. Волшебные журавли, получив относительную свободу – относительную, ибо между собой они по-прежнему оставались скованы – дружно взмахнули крыльями. То было инстинктивное движение, в котором проявилось исконные стремление крылатого существа к полёту – а также и неосознанное желание убраться подальше от непонятного, а потому опасного субъекта, на которого не подействовали доселе непреодолимые чары «увёрток и отказа».
– Что ты наделал! – всплеснула руками Фьёрнэ, с запозданием подбегая к месту событий.
– Материального ущерба в особо крупном размере я, кажется, пока никому не нанёс, – невозмутимо отозвался Харлейв и добавил. – Выпускать на волю птиц и заключённых, кажется, вообще-то принято весной – а сейчас вроде как осень; но я вовсе не отказываюсь уплатить штраф за столь незначительную промашку во времени!..
Фьёрнэ в ответ лишь махнула рукой и отрицательно качнула головой. Девушку уже занимали другие мысли: раз уловка с волшебными птицами не удалась, она тотчас отринула этот вариант – нужно придумать что-то другое. Новое испытание для Гвэйна уже зрело в изощрённом уме его избранницы…
* * * * *
Усевшись на дубовых лавках по двум противоположным сторонам длинного стола, члены двух кланов, коим предстояло породниться посредством брака сына Фьонна и дочери Тинха, поначалу испытывали некоторую скованность, что вполне понятно: чтобы превратиться из недавних противников в друзей, хотя бы формально, всё-таки требуется некоторое время. Но постепенно враждебный запал остывал – как под воздействием холодных закусок, так и кое-каких вполне разумных соображений. Собственно говоря, враждовать героям было особенно не из-за чего: братья Фьёрнэ отстаивали право свободного выбора, принадлежащее их сестре – но девушка по доброй воле согласилась выйти за Битвенного Ворона; братья Гвэйнира защищали своего родича, но так как он остался цел и невредим, у Эртха и Харлейва не имелось оснований затевать бесконечную распрю с Кинвархом и сынами Арвейда.
Итак, постепенно за столом воцарилась довольно мирная, можно даже сказать, относительно доброжелательная обстановка. Родичи жениха и невесты уже пили за здоровье друг друга и, естественно, за виновников этого стихийного пиршества; Гвэйнир не сводил пламенного взора с девушки, ради которой совершил столь изрядную пробежку – а Фьёрнэ между тем сидела с задумчивым, даже, пожалуй, сумрачным видом, вяло ковыряя вилкой мясной салат и крохотными глоточками отхлёбывая вино из неполного кубка.
– Ты грустишь, госпожа моя? – Битвенному Ворону, несмотря на его не слишком-то приятный нрав, в предвкушении скорого воплощения давних чаяний гораздо проще было выказать любезность и внимание, чем в любое другое время. – Но отчего ты печалишься? Любой твой каприз я исполню с радостью – лишь бы увидеть твою улыбку!
Фьёрнэ быстро взглянула на своего наречённого супруга; в глазах девушки блеснул загадочный огонёк. Вряд ли этот бахвал будет так уж рад, когда поймёт, какое испытание она ему предназначила!..
– Ты слишком поспешно даёшь обещания, сын Фьонна, не задумываясь о том, что можно легко угодить в ловушку собственных необдуманных слов!
Это звучало вызовом; зная нрав Гвэйнира, легко предугадать ответ, который дал сей достославный герой.
– Обдуманны мои обещания или нет, – горделиво произнёс Битвенный Ворон, – разумны мои слова или нет – я не отрекаюсь от них, дочь Тинха!
Фьёрнэ поднялась со своего места и положила руку на плечо названого супруга.
– Ну что ж, храбрый воин, – почти с нежностью произнесла девушка. – Если ты и впрямь так непобедим и удачлив, как самонадеян…
Не закончив фразу, она жестом предложила Гвэйниру следовать за собой. Они вышли на просторный двор; к ним тотчас присоединились Харлейв, Эртхелер и родичи Фьёрнэ.
Девушка, сделав несколько шагов вперёд, повелительно хлопнула в ладоши и произнесла:
Пожар и Огонь,
слышите зов мой?
Лишь Буря и Ветер
с вами сравнятся,
но даже и с ними
вы спорить готовы!
Вернее друзей
не знала я с детства:
в час один
родились вы со мною!
В ответ послышалось, как в одном из ближних строений с шумом распахнулись двери; затем донёсся топот восьми пар копыт, и вскоре два огненно-рыжих коня остановились перед Фьёрнэ. Девушка потрепала скакунов по пышным, тщательно расчёсанным гривам; меж тем Кинварх и сыны Арвейда, ехидно ухмыляясь в сторонку, выкатили из другого подсобного помещения колесницу, заблиставшую на солнце узорной медной бронёй.
Фьёрнэ привычно запрягла коней, стала на колесницу и подозвала Битвенного Ворона.
– Поедем со мной, сын Фьонна! Я покажу тебе, какою дорогой я катаюсь ради потехи по утрам; может, после ты и сам пожелаешь попробовать себя в роли возницы? Отважному герою покоряются не только заклятые враги, но и быстрые кони, и гордые девы!
Гвэйнир молча встал позади девушки. Фьёрнэ чуть тронула вожжи – и кони помчались вперёд. Мимо мелькали поля и рощи, реки и озёра; колесница неслась то по самому краю пропасти, то по каменистыми склонам, то через трясины и топи…
– Не раз и не два проезжала я по этим местам! – сказала дочь Тинха, едва окончился дикий бег колесницы, и возница с пассажиром сошли на землю. – Поедешь ли ты по моим следам, как истинный влюблённый, сын Фьонна?
«Как истинный сумасшедший», – подумал Гвэйнир, не испытывая особого энтузиазма по поводу предстоящей скачки. Возможно, в тот момент он, подобно некоему небезызвестному конунгу Гуннару, сыну Гьюки, подумывал о том, что благоразумнее было посвататься к менее изобретательной и жестокой особе; однако это всего лишь предположение, которое впоследствии не было подкреплено какими-либо заявлениями со стороны Битвенного Ворона.
Сам не ведая толком, на что он полагается в сём безумном предприятии – на неизменную удачу своего деда Льювина, мистическое покровительство прадедушки Льюгга Длиннорукого или ещё что-то подобное, Гвэйнир молча поднялся на колесницу. Фьёрнэ тотчас перебросила в его руки вожжи и отступила в сторону.
Бешеные скакуны неистово рванулись с места. Хотя Гвэйнир имел неплохой навык управления колесницей, в данном случае это не играло почти никакой роли; чародейные кони не слушались поводьев, и Битвенному Ворону оставалось только одно – накрепко вцепиться в вожжи, чтобы не вылететь за борт, будучи подброшенным при толчке на каком-нибудь каменистом ухабе.
Стиснув зубы, сын Фьонна сосредоточенно смотрел перед собой. Сейчас ему было явно не до того, чтобы предаваться игривым мыслям относительно предстоящей брачной ночи – кони влекли колесницу вдоль бурного водопада, и её поминутно подбрасывало на камнях, влажных от брызг.
Харлейв и Эртхелер, конечно, отнюдь не остались безучастными, поняв, в какую передрягу вляпался их опрометчивый родич. Едва огневые скакуны взяли старт, как Харлейв немедленно перекинулся в дракона, а Эртх принял обличье лебедя, и оба героя на крыльях поспешили вслед за незадачливым братишкой.
Однако угнаться за бешеными конями оказалось не так-то просто: как ни старался благородный Эртх, вскоре он безнадёжно отстал. Харлейв же нагнал колесницу, когда огненные скакуны кругами носили её по равнине, по-видимому, стараясь измотать возницу, которому они никак не желали покориться.
– Гвэйн… – начал кузен, следуя по воздуху за мчащимися по земле копытными.
Гвэйниру в его положении было не так-то просто вести беседу; впрочем, это и не требовалось – дракон, как водится, без труда угадал его мысли. «Пусть ещё немного побегают; он непременно когда-нибудь утомятся, и тогда я им покажу!..»
«Самонадеянный хвастун!» – вздохнул Харлейв; Гвэйнир почему-то игнорирует вероятность того, что он сам запросто может устать раньше коней. Обогнав скакунов, кузен Битвенного Ворона добросовестно попытался загипнотизировать их, пустив в ход знаменитый драконий магнетизм. Волшебные кони чуть сбавили обороты; но лететь вперёд, вывернув шею назад, было крайне неудобно, равно как и лететь задом наперёд, и Харлейв был принуждён отказаться от своего замысла.
«Предоставь меня моей участи, дружище», – попросил сын Фьонна, которому в этот миг почудилось, что кони вот-вот ему подчинятся.
Харлейв, который присел на обочине, дабы обдумать, как эффективнее помочь родичу, не успел ответить, как кони совершили очередной рывок и умчали колесницу прочь. Дракон кинулся следом; но колесница словно пропала, и Харлейв тщетно метался над равниной, над каменистыми холмами…
…Кони неслись прямёхонько к обрыву. Гвэйнир, порядком измотавшийся, то ли примирился с предстоящей плачевной участью, то ли всё ещё не верил, что с ним может произойти подобное; но только он по-прежнему крепко сжимал вожжи, хотя от них и не было никакого проку. До рокового обрыва оставалось несколько шагов…
Внезапно на краю возле пропасти возникла женская фигура в тёмной накидке; ветер стряхнул капюшон с головы женщины, и Гвэйнир узнал некромантку Вэйлинди.
– Бабушка! – не помня себя, отчаянно закричал Битвенный Ворон.
Женщина подняла правую руку, вытянув её ладонью вперёд – она словно отстраняла назад скачущих на неё коней. Неукротимые скакуны действительно сбавили шаг и нехотя остановились в трёх шагах от пропасти.
– Бабушка! – повторил Гвэйнир, толком не сознавая, что происходит. – Ведь это ты?
Женщина улыбнулась; и Битвенный Ворон вдруг понял, что видит уже не Вэйлинди, а её внучку Дэйни.
– Сестра? – удивлённо произнёс сын Фьонна. – Ты здесь?
Но облик таинственной незнакомки снова изменился. На миг Гвэйниру почудилось, будто он видит черты Фьёрнэ – жестокой, хитрой и вожделенной – но тотчас вслед за этим он понял, что перед ним никого нет. Кони смирно стояли невдалеке от края пропасти, а вожжи по-прежнему были в руках Битвенного Ворона.
– Поворачивайте назад! Везите меня к вашей госпоже! – строго произнёс Гвэйнир и на пробу шевельнул вожжами, ещё не вполне будучи уверен в повиновении чародейных тварей.
Кони послушно развернулись и повлекли колесницу назад – вероятно, домой, к лесной усадьбе. Гвэйниру, которому толком не удалось не то что запомнить дорогу, но хотя бы всмотреться в неё попристальней, пришлось положиться на волшебных скакунов. Битвенный Ворон, конечно, не имел особых оснований доверять этим зверюгам, хоть они выгодно отличались от печально известных коней Диомеда тем, что не проявляли откровенных людоедских наклонностей; впрочем, питомцы Фьёрнэ, по-видимому, оставили и затею угробить наглого ездока, используя для этой цели особенности рельефа местности.
Приближаясь к какому-то озерцу, Гвэйнир приметил дракона, который экспрессивно внушал что-то группе народа; подъехав ближе, сын Фьонна узнал своих родичей, как кровных, так и новоиспечённых. При виде кузена Харлейв немедленно принял человеческий облик; метнувшись к колеснице, отпрыск дракона ухватился за поводья, да так резко дёрнул их, что волшебные кони чуть не ткнулись мордами в землю.
– Поосторожней, ты, ящер! – не выдержала Фьёрнэ подобного обращения со своими любимцами.
Харлейв искоса взглянул в сторону дочери Тинха, подбежавшей к колеснице, и процедил сквозь зубы:
– Я бы мог сказать то же самое, леди, относительно твоих поступков с моим родичем, – однако свою железную хватку чуть ослабил.
– Оставь, Хар, – устало махнул рукой Гвэйнир, сходя с колесницы, поистине явившейся в данный миг триумфальной. – Моя невеста вздумала испытать мою доблесть, вроде того, как королева Брюнхильд устраивала кандидатам в мужья чемпионат по многоборью… Ну как, мне достанется приз в забеге с препятствиями? – обратился он к Фьёрнэ.
Она же всеми силами старалась скрыть охватившее её ощущение неловкости и почти раскаяния. Живо представив себе, что по её милости Гвэйнир, пожалуй, мог запросто погибнуть, если бы не милость свыше, Фьёрнэ на миг ужаснулась. Неужели давняя клятва, которую она произнесла в порыве отчаяния, завела её так далеко?! Разве же она хочет его погубить?..
– Жаль, здесь нет нашего милейшего Диниша, – с усмешкой продолжал Гвэйнир. – Уж он точно знает последовательность любого ритуала, освящённого немеркнущим светильником правовых установлений! У меня же всё настолько перемешалось в голове… от любви, – поспешно ввернул он, – что формальная сторона дела несколько ускользает от меня. Кажется, нужно обменяться кольцами в присутствии свидетелей… ведь так, госпожа моя? и произнести некую стандартную формулу, в коей кратко, но ёмко перечисляются обязательства супругов… Не так ли, дочь Тинха?
– Так, сын Фьонна, – уверенно и невозмутимо подтвердила Фьёрнэ.
– Вот и отлично! – подхватил Битвенный Ворон и, взяв её за руку, надел на палец девушки перстень, некогда полученный в качестве подношения на именины от Фолли Железного Лба, родича Бронебойного Ярла.
Что же касается сакраментальных слов, которыми следовало сопроводить вручение кольца невесте, то в памяти Гвэйнира всплывали лишь обрывки, которые никак не желали сложиться в целостную фразу.
– Обещаю вечную любовь, верность и так далее, – с ехидной ноткой подсказала Фьёрнэ.
– Ну конечно, – не смутившись, убеждённо кивнул Ворон.
С приглушённым плеском в воду вдруг упал какой-то небольшой предмет.
– Если кольцо, которое я уронила, до вечера сегодняшнего дня будет на твоей руке, сын Фьонна – я признаю тебя своим мужем! – торжествующе воскликнула Фьёрнэ.
– Так и будет! – закипая гневом, отозвался тот и вознамерился уже ринуться в пучину за кольцом своенравной красавицы.
Но тут Харлейв, решительно отстранив кузена в сторону и, устремив взгляд на тёмную толщу воды, нараспев забормотал какие-то слова, которых никто из присутствующих не разобрал; до начала этих заклинаний отпрыск дракона внушительно шепнул родичу: «Не спеши нырять!»
Впрочем, своё загадочное бормотание Харлейв окончил очень скоро; тогда Гвэйнир, кисло скривившись, за рукав оттянул его в сторону и начал так:
– Дружище Харлейв, я, вероятно, и впрямь попросту неблагодарное чудовище, как ты любезно напомнил мне на Драконьих островах! Прошу тебя, не обижайся, но…
– Я не обижаюсь, – спокойно прервал сын дракона. – Но, извини, твою просьбу я никак не могу выполнить, так что не трудись высказывать её вслух. Видишь ли, братец, у меня не хватает выдержки не вмешиваться, предоставив тебе одному разруливать те напряжённые ситуации, которые то и дело создаёт твоя наречённая супруга. Может, у тебя имеются другие просьбы, которые я реально смогу выполнить? А насчёт кольца не переживай – к вечеру оно будет в твоих руках, и тогда делай с ним, что вздумается – хоть пускай на лом цветных металлов, хоть храни в сейфе и почитай, точно священную реликвию!
Гвэйнир заколебался. Слишком велик был соблазн снова проявить безрассудную отвагу на глазах у своей жестокой дамы; но всё-таки Ворон, будучи внуком Льювина, не напрочь был лишён такого качества, как практицизм. Харлейв-то, в отличие от своего кузена, никогда не стал бы обещать что-либо наобум лазаря – значит, придумал план, как с наименьшими затратами и минимальным риском извлечь кольцо из водных недр; а за здорово живёшь глотать воду в непроверенном озере, да ещё неведомо, какие твари могут водиться в этом водоёме, с виду, правда, спокойном…
«В тихом омуте Грендель водится», – припомнились Ворону слова из пародийного стишка, читанного в детстве. С другой стороны – заманчиво, конечно, покончить с этаким чудищем…
– Уймись, ради Создателя, приключенец хренов! – не выдержал Харлейв, мгновенно прочитавший мысли кузена. – Щуки и сомы тут водятся, ясно тебе?! А русалок, водяных маньяков, морских змей и Гренделей тут нет, понятно?!
– Жаль, – вздохнул Битвенный Ворон, однако ощутил он не столько сожаление, сколько облегчение; он порядком утомился, тщась бороться с бешеными конями, а потому не горел желанием свершить следующий подвиг немедленно же следом за предыдущим.
– Так как же моё кольцо, сын Фьонна? – неслышными шагами приблизившись к Гвэйниру и Харлейву, негромко произнесла Фьёрнэ. – Ты достанешь его со дна?
– Оно будет на руке твоего супруга нынче же вечером, – не дав родичу открыть рот, быстро отозвался отпрыск дракона. – Но нам… то есть, я хочу сказать, твоему наречённому супругу, понадобятся две… нет, лучше четыре – ведь с двух крючков рыболовный кодекс удить одному индивиду не воспрещает, а я пока половил бы карасей, одновременно оказывая родичу моральную поддержку – итак, потребуются четыре хорошие, крепкие удочки и четыре стальных крючка. И, разумеется, наживка для рыбы, закуска и выпивка для нас – всё как полагается.
Видя, что Фьёрнэ иронично улыбается, похоже, не слишком поверив, что кольцо можно поймать тем же способом, что и рыбу, Харлейв веско повторил:
– К вечеру твоё задание будет выполнено; а вот как насчёт твоих обещаний, госпожа? – и напрямик спросил. – Не ускользнёшь ли ты снова, пока мой брат ловит твоё колечко?
– Нет, – девушка вспыхнула и гордо тряхнула головой; огненно-золотые кудри засияли на солнце. – Или ты сомневаешься в моём слове, ящер?
«Да пожалуй, что и так», – подумал Харлейв, предчувствуя, что уловка с кольцом – далеко не последняя экстравагантная выходка, которую придётся претерпеть Гвэйну на пути к любовным объятиям Фьёрнэ.
Прибыв в лесную усадьбу, Харлейв тотчас занялся подготовкой к рыбалке. Вместе с Эртхелером они нарыли дождевых червей на дальнем конце двора; потом направились к кладовой, чтобы подготовить рюкзаки с провизией. Занимаясь этим полезным делом, отпрыск дракона приметил, что хозяйка внезапно вышла из дома и, оглядываясь по сторонам, поспешила к конюшне, куда незадолго до того водворились чародейные кони.
«Не собирается ли она, часом, всё-таки улизнуть?» – мелькнула у Харлейва мысли.
– Подожди меня здесь, Эртх, – обронил он.
Перебегая от постройки к постройке, он даже ухитрился опередить Фьёрнэ. Притаившись за углом конюшни, Харлейв дождался, пока хозяйка вошла внутрь, а затем опрометью перебежал к двери, которую девушка не потрудилась притворить поплотнее, и заглянул в помещение.
Фьёрнэ остановилась перед парой огненно-рыжих скакунов и укоризненно произнесла:
Кони мои,
Пожар и Огонь,
как воину вы
могли покориться?
Прежде никто
вами не правил,
кроме меня,
дочери Тинха!
В ответ кони дружно встряхнули гривами – точно пламя взметнулось к потолку помещения – и один из волшебных скакунов сказал так:
Не покорились бы
мы вовеки
ни плети, ни шпорам,
ни заклинаньям;
ведьма-судьба
на пути нашем стала
и князя рукам
нас подчинила!
Второй конь добавил:
Верно мы, Фьёрнэ,
тебе служили,
и впредь никому
подчиняться не станем;
но князя рукам
и ты покоришься,
хоть и слывёшь
неприступною девой!
– Да что ты болтаешь! – вспыхнув, дочь Тинха легонько хлопнула коня по шее.
Его товарищ ткнулся мордой в плечо хозяйки; Фьёрнэ небрежно потрепала его по гриве, а конь сказал:
Мы не солгали
тебе не словом –
тебе ли не знать это,
мудрая дева;
но девой недолго
тебе оставаться –
троих сыновей
ты князю родишь!
– Да что с вами сегодня, право! – в сердцах бросила дочь Тинха, мягко оттолкнула ладонями обоих скакунов и стремительно выбежала из конюшни.
Харлейв едва успел отшатнуться от дверного проёма; Фьёрнэ проскочила мимо него, едва ли его заметив. Когда девушка завернула за угол ближайшей постройки, сын дракона, в свою очередь, скользнул в конюшню. При виде его волшебные кони фыркнули и настороженно воззрились на незваного гостя.
Добрые вести
я только что слышал,
добрыми будут
они для брата:
вы говорили,
что ваша хозяйка
сына Фьонна
любовью одарит, – произнёс Харлейв, пристально глядя на волшебных скакунов.
– Мы ничего не говорили, – поспешно отозвался один из коней.
– И с чего ты вообще это взял? – живо подхватил другой. – Большинство людей, между прочим, пребывает в твёрдом убеждении, что кони и прочие животные не умеют говорить, читать и писать.
– Меня вовсе не интересуют ваши автографы и конкурс на лучшего копытного чтеца, – с расстановкой возразил Харлейв. – Бесполезно притворяться, что вы умеете лишь ржать. Да и в этом случае ваши мысли для меня были бы как на ладони, хотя бы они и не облекались в слова.
– Слушай, ящер, тебе чего надо? – не выдержал тот из коней, который, судя по всему, в своей упряжке привык первым брать слово. – Раз ты умеешь подслушивать не только чужие разговоры, но и мысли – чего тебе ещё надо?
– Да, в общем-то, ничего, – признался отпрыск дракона. – Просто хотелось пообщаться с говорящими конями. Извините, если помешал, отвлёк от созерцания сена и пережёвывания овса. Счастливо оставаться! Желаю всегда брать первый приз во всех забегах!
* * * * *
Харлейв, увлечённо перелистывая страницы некоего почтенного фолианта в переплёте из алой кожи и с потемневшими бронзовыми застёжками, время от времени лениво косился на две удочки, удилища которых отпрыск дракона, дабы не занимать руки, крепко прижимал к земле ступнями. Удивительно, но сын Гвейфа всякий раз поднимал взор от украшенных затейливым миниатюрами пергаментных страниц именно в тот момент, когда один из поплавков ядовито-оранжевого цвета начинал нервно подёргиваться на воде: в дубовой ёмкости, наполовину заполненной водою, уже плескалось с десяток крупных щук и один большущий сомище.
За другой парой удочек, номинально закинутых достославным Битвенным Вороном, присматривал его единокровный брат Эртхелер по прозвищу Ясень Сражения; терпение, проявленное этим славным героем, тем более примечательно, что достославный Эртхел был абсолютно равнодушен к рыбной ловле, чего нельзя сказать о рыбных блюдах. Как назло, поплавки на удочках Гвэйнира, курируемых Эртхелом, преспокойненько лежали на воде: ни одна рыба почему-то до сих пор не удосужилась клюнуть на наживку Битвенного Ворона. Справедливости ради следует заметить, что свои удочки Гвэйнир передал брату отнюдь не потому, что отлынивал от предназначенного лично ему подвига: сын Фьонна охотно ринулся бы в пучину за кольцом своей дамы, но выдержки на то, чтобы часами сидеть на месте, точно истукан, у доблестного героя, увы, недоставало.
Сам Гвэйнир беспокойно расхаживал чуть поодаль, то с кислой миной поглядывая на солнце, потихоньку клонящееся на запад, то прикладываясь к большому кубку, который сын Фьонна периодически наполнял элем из бочонка, прихваченного на рыбалку хозяйственным Харлейвом.
– Гвэйн, – вполголоса окликнул через плечо отпрыск дракона.
– А? – встрепенулся сын Фьонна, на мгновение выныривая из мыслительного водоворота. – Поймали, наконец?!
– Не торопи события, поймаем, никуда оно не денется, – попытался успокоить кузена рассудительный воин-дракон. – Я тебе что, собственно, хотел сказать, дружище: ты не слишком активно прикладывайся к пивному бочонку. Это… как бы сказать… – уши Харлейва чуть покраснели – отпрыск дракона был слегка смущён необходимостью напоминать об общеизвестных предписаниях для новобрачных. – Сам подумай… В нетрезвом виде… – Харлейв деликатно кашлянул, – это будет не слишком удобно…
– Ах, перестань, пожалуйста! – Гвэйнир нервным движением поднёс кубок ко рту и отхлебнул пару изрядных глотков. – Неудобно! О чём ты говоришь, Хар, если эта дикая кошка меня к себе не подпускает! – с горестным вздохом он снова приложился к сосуду с живительным напитком, а затем произнёс. – Мне твоя затея с удочками сразу показалась… – он замялся на миг, – не вполне реалистичной, что ли. Где ж это видано – ловить кольца на дождевых червей и хлебные катышки, а?
– Да, дружище, будь это железное кольцо, проще всего было бы поймать его на магнит, – согласился отпрыск дракона, – а так, увы…
Звуки убывающей из кубка жидкости заставили Харлейва замолчать и укоризненно покоситься на кузена. Ни говоря не только худого, а и какого-либо иного слова, сын дракона нацедил себе из пивного бочонка полкружки, затем жестом предложил Эртхелеру тоже наполнить кубок. Тот сначала отрицательно покачал головой; но почти тотчас подставил свой кубок под кран бочонка и забрал свою порцию, только когда пена зашипела у самых краёв кубка.
Далее Харлейв поступил весьма неожиданно – по крайней мере, для Гвэйнира. Предосторожности ради прижав удилища двумя большими камнями, сын дракона отошёл в сторону, быстро выбил дно бочонка при помощи захваченного на всякий случай топорика для рубки сучьев, а затем резким движением выплеснул остатки эля – почти половину бочонка! – в воды озера.
– Что ты делаешь, Хар?! – возопил Битвенный Ворон, позабыв от потрясения, что громким криком можно распугать всю рыбу и, вероятно, беспечно резвящиеся в стайках молодняка кольца из драгметаллов.
А сын дракона уже энергично рылся в своём рюкзаке; вскоре на свет были извлечены маска для ныряния и ласты.
– Э, нет, братец!.. – негодующе воскликнул Гвэйнир, видя, что Харлейв потянулся к ремешкам своей обуви, явно намереваясь сменить её на ласты. – Нырять буду я, или я не Битвенный Ворон, а огородное пугало!
– Клюёт!!! – вдруг возгласил Эртхелер, тем самым своевременно пресекая препирательства среди родичей.
Заядлый рыболов Харлейв инстинктивно метнулся к удочкам; даже Гвэйнир повернул голову в ту сторону, ибо в душе его в который раз трепыхнула крылышками робкая надежда, что уж на этот раз…
Оранжевый поплавок так и плясал на воде; миг – и Харлейв снимал с крючка одиннадцатую щуку. Гвэйнир разочарованно вздохнул и отвернулся, между тем как сын дракона с неподдельным интересом воззрился на пойманную рыбину.
Начать с того, что очередная жертва героико-эпических требований дочери Тинха и рыболовецкого азарта воина-дракона повела себя совершенно иначе, чем принято среди угодивших на крючок водоёмных обитателей. Едва Харлейв снял рыбу с крючка и пустил в лохань к таким же бедолагам, как новопойманная рыба принялась приплясывать и мельтешить среди своих вяло шевелящих плавниками собратьев. Она тыкалась носом в их тела, поминутно шлёпала их хвостом, подпрыгивала в воде; а те беспокойно шарахались в стороны, беспокойно косясь на товарку, охваченную странным, неуместным в сложившейся ситуации весельем.
– Да она же пьяна! – осенила Харлейва догадка.
– Хорошая, должно быть, из неё получится уха, – мечтательно предположил Эртхелер. – Жаль только, что ты не догадался плеснуть в озеро вина – так мы получили бы щуку в винном соусе!
– Постойте-ка, – задумчиво пробормотал сын дракона, сосредоточенно разглядывая рыбу, по стечению обстоятельств пропитавшуюся алкогольным напитком. – Похоже, мы имеем два в одном... точнее, одно в одном, если я не ошибаюсь…
Драконы, как известно, своим гипнотическим взором способны проникать в помыслы окружающих; однако пытливый ум Харлейв не довольствовался этим – был период, когда сын Гвейфа посещал курсы, на которых преподавалась столь экзотическая дисциплина, как основы настройки «третьего глаза». Харлейв достиг на этом поприще определённых успехов – иногда ему и впрямь удавалось добиться того, чтобы взор его, точно рентгеновские лучи, проницал поверхности предметов и живых объектов; однако сей редкостный талант доблестный герой не афишировал.
– Сворачивай удочки, Эртх, суши вёсла, – чуть погодя с подъёмом изрёк отпрыск дракона; сачком выловив из ёмкости рыбу, что была навеселе, Харлейв бросил её на траву. – Так, этих всех выпускаем, – и он решительно опрокинул ёмкость над озером, выплеснув вместе с водой пойманных рыб. – А что касается этой… – он кивнул в сторону щуки, которая судорожно трепыхалась на траве. – Увы, ей выпала участь стать жертвой на алтаре любви…
– Что ты болтаешь, Хар? – недоверчиво перебил Битвенный Ворон. – При чём тут какой-то алтарь? И зачем ты выпустил остальной улов? Понятное дело, мы сварим эту рыбину на ужин; а что касается любви – перестань, наконец, мешать мне нырнуть за кольцом Фьёрнэ! Уж лучше мне потонуть в пресных, малосольных или солёных волнах, чем сносить насмешки этой девицы и её родичей!
– Не мели чушь, – строго сказал кузен. – И нырять уж точно никуда не надо. Кольцо в рыбе; я это вижу.
Рыба между тем заснула. Харлейв, посвятив невинной жертве проникновенный вздох, вспорол брюхо злополучной щуки своим кинжалом, быстро извлёк из внутренностей что-то, блеснувшее на солнце, окунул в воду, а затем вложил в руку Битвенного Ворона со словами:
– Владей на счастье, братец, – и подбадривающе хлопнул его по плечу мокрой ладонью.
Гвэйнир несколько мгновений оторопело созерцал кольцо Фьёрнэ, поднеся ладонь к лицу; потом медленно надел ювелирное изделие на безымянный палец правой руки.
– Не беспокойся, иногда совершать подвиги за героя допускается его близким друзьям и родичам, – уверенным тоном изрёк Харлейв, дабы предупредить сомнения, могущие возникнуть у кузена. – И – можешь не благодарить, по крайней мере, немедленно делать это вовсе не обязательно. Давайте-ка лучше поспешим – тогда у нас есть шанс успеть в усадьбу к ужину, а там, как полагается, проводим молодых в спальню – ведь все задания выполнены, и у красавицы нет оснований отказывать герою!
Вследствие прирождённой скромности сын дракона умолчал о том, что счастливая развязка кольцеловли подготовлена его стараниями гораздо в более значительном объёме, чем это заметили окружающие. Тотчас после того, как Фьёрнэ бросила перстень в озеро, Харлейв своим магнетическим взором зарядил воду и силою драконьей воли дал обитателям озера установку на поиск кольца с последующим насаживанием нашедшего на рыболовный крючок. Сына Гвейфа слегка мучила совесть за подобный образ действий в отношении рыб, как существ более слабых духовно и физически; однако Харлейв находил себе оправдание в том, что поступок его явился необходимым злом, совершённым, дабы помочь брату проторить дорожку в волшебные сады любви, следовательно, во имя добра.
Гвэйнир меж тем испытывал смешанное чувство благодарности и досады: он понимал, что без помощи родичей ему бы пришлось, ох, как солоно, если не сказать хуже, ещё на той поляне, где он столкнулся с Кинвархом и сынами Арвейда; но одновременно самолюбие Битвенного Ворона страдало от того, что ему не довелось исключительно лишь собственными силами преодолеть все препятствия на пути к Фьёрнэ.
– Помнится, ты как-то говорил, Хар, что король Гунтер не самым честным способом заполучил себе жену, – произнёс Гвэйнир как бы в раздумье.
– Переживаешь, что тебе не дали самому наломать побольше дров? – прозорливо откликнулся Харлейв. – Не беспокойся, дружище, я думаю, перед тобою ещё не единожды широко распахнутся перспективы подобного рода. А возможность почувствовать себя героем у тебя будет и того раньше, – отпрыск дракона многозначительно подмигнул родичу.
Намёк на грядущие подвиги предстоящей брачной ночи заметно приободрил Битвенного Ворона, и он, сопровождаемый родичами, торжественно направился к дачному хутору своей строптивой суженой.
Фьёрнэ встретила своего наречённого у ворот; чуть поодаль на дворе мялись её братья. Дочь Тинха, судя по лёгкому движению изящно очерченных губ, возможно, намеревалась обратиться к Гвэйниру с какой-нибудь горделиво-колкой фразой. Харлейв опередил её; пристально глядя в глаза Фьёрнэ, отпрыск дракона произнёс:
– Твоё кольцо, госпожа, на руке моего родича; ты помнишь своё обещание?..
Сказано это было без излишнего пафоса, и всё же прозвучало весьма внушительно – драконы вообще в подавляющем большинстве одарены чрезвычайной убедительностью речей, особенно если в качестве дополнительного аргумента подключают красноречивые, проницательные, чародейные взоры. Но Харлейв в своём рвении помочь родичу, похоже, придал своему и без того выразительному взгляду избыточный заряд гипнотической мощи; Фьёрнэ, ощутив магическое давление извне на свою волю, тотчас вознегодовала, а потому язвительно ответила:
– Если бы даже я его и позабыла – разве драконы способны не только напускать амнезию, но и ремонтировать провалы в памяти, а, ящер? Прекрати свои штучки: воздействие на свободное волеизъявление личности – это нарушение её суверенных прав!
– До чего мне это надоело! – горестно воскликнул Харлейв, задетый за живое. – Ну почему все готовы подозревать индивида в злостных кознях только оттого, что он – дракон?! Что это за мерзкие атавизмы расизма?!
Видя, что сын Гвейфа глубоко обижен – как за себя лично, так и за мудрую расу своего отца, Эртхелер, старший сын Фьонна, поспешил вмешаться и восстановить мир. Благородный Ясень Сраженья в нескольких словах живо и убедительно описал своей единоутробной сестре, сколь достойным индивидуумом является Харлейв, а также и его отец Гвейф, после чего Фьёрнэ, слегка пристыженная, смущённо извинилась за свою резкость. Харлейв, который никогда не был злопамятен, вскоре уже беспечно заулыбался; вся компания немного посидела за столом, после чего молодых с почётом проводили до дверей спальни.
Оставшись наедине с женой, Гвэйнир, разумеется, вознамерился воспользоваться наконец-то завоёванными правами супруга. Фьёрнэ, однако, высвободилась из его объятий, веско проронив:
– Не сейчас.
– Что значит: «не сейчас»? – Битвенный Ворон предпринял попытку схватить непокорную супругу, но та ловко ускользнула от протянутых к ней рук. – Ты моя жена, ты обещала…
Фьёрнэ внезапно схватила меч Гвэйнира и резким движением выдернула оружие из ножен.
– Ты не заставишь меня, – угрожающе произнесла она. – Я и впрямь обещала тебе свою любовь – но разве от меня одной зависит, смогу ли я полюбить тебя? Не так ли и ты клялся взять меня в жёны – не думая, что на это мало лишь твоей воли?
Гвэйнир ошалело смотрел на неё. А она, опершись коленом о кровать, положила меч на середину брачного ложа.
– Будь терпелив, муж мой, прошу тебя, – шепнула Фьёрнэ; тон её и выражение лица значительно смягчились, теперь она просила, а не приказывала. – Если ты и впрямь хоть немного любишь меня… Не сейчас, прошу тебя…
* * * * *
Когда ранним утром Гвэйнир проснулся, подле него на кровати лежал его меч; Фьёрнэ в комнате не было. Вспомнив всё, что было накануне, в особенности же подумав о том, чего, увы, не произошло, сын Фьонна ощутил горькое разочарование. И всё-таки надежда не совсем покинула его. Торопливо одевшись, Гвэйнир вышел из дома и наугад побрёл по тропинке, спускающейся вниз по каменистому склону. Вскоре издалека послышался плеск низвергающихся потоков воды. Безотчётное беспокойство вдруг овладело воинственным магом; он прибавил шаг.
Юные солнечные лучи заливали окрестности; и вдруг частые капли дождя смешались с рассветным сиянием дневного светила. Однако слепой дождь скоро закончился: когда Гвэйнир вышел к водопаду, лишь редкие капли падали с неба в пенящийся поток.
Водопад ярился в узкой теснине, причудливо изрезанной его же неистовыми водами. Гвэйнир, взглянув вниз, на бурный поток, почувствовал, как начинает кружиться голова, и невольно отступил назад. Было что-то зловещее в стремительном падении воды… Сын Фьонна, не понимая почему, начинал тревожиться за Фьёрнэ, хоть и не желал себе в этом признаваться.
Её негромкий смех, заставив оглянуться, развеял его беспокойство. Скользнув мимо Гвэйнира, девушка уверенно уселась на камень в двух шагах от обрыва и принялась расчёсывать влажные волосы.
– Что ты на меня смотришь, как на привидение? – небрежно бросила она, окинув своего названого супруга испытующим взглядом. – Уж не вообразил ли ты, что я побежала к водопаду топиться, а? – она жёстко усмехнулась.
Гвэйнир молчал. В присутствии этой девушки он испытывал лёгкое замешательство.
– Что же ты стоишь? Садись, – спокойно предложила она.
Гвэйнир нерешительно покосился на обширную поверхность валуна, на котором расположилась Фьёрнэ, однако сел на другой камень, чуть поодаль. Девушка как ни в чём не бывало заплетала косу; мельком поглядывая на воинственного мага, Фьёрнэ подметила, что обычное выражение высокомерия и самодовольства исчезло с лица Гвэйнира. Он и не подозревал, насколько это добавило ему привлекательности.
– Фьёрнэ, – голос его дрогнул (вообще неслыханное дело!). – Фьёрнэ, неужели я настолько неприятен тебе, что…
– Вовсе нет, – кокетливо перебила девушка, усилием воли сдерживая внезапно нахлынувшую нежность.
– О, значит, ты насмехаешься надо мной в виде особой милости? – настроения Гвэйнира имели свойство меняться во мгновение ока; воинственный сын Фьонна уже ощущал закипающий гнев. – Крайне признателен за оказанное мне предпочтение – но я предпочитаю иные знаки внимания со стороны женщин!
Тут уж, в свою очередь, разозлилась Фьёрнэ – нрав у неё, как и у её названого супруга, тоже был не сахар.
– Не смей похваляться передо мной своими разнузданными оргиями с развратными девками! – вскочив на ноги, яростно бросила она, и её лицо залилось гневным румянцем. – И не смей равнять меня с ними!
Гвэйнир, конечно, не полез бы за словом в карман, когда дело касалось ожесточённой перепалки; однако Фьёрнэ, охваченная гневом, внезапно показалась ему ещё привлекательнее. Ворон чуть не застонал от неистового желания немедленно заключить её в объятия, поймать губами этот красиво очерченный рот, бросающий ему в лицо грубые и дерзкие обвинения… Гвэйниру стоило больших усилий сдержать своё не в меру прыткое воображение, в котором он нетерпеливо разрывал платье на своей возлюбленной. Несмотря на бешеный нрав, Ворон понимал, что подобный образ действий никак не годится. Один раз, может, он и добьётся своего – а только потом она возненавидит его… Нет, нет! Ему нужно заслужить её доверие, чтобы она сама, добровольно раскрыла ему свои объятия.
– Я и помыслить не мог, чтобы сравнивать тебя с кем бы то ни было, – промолвил Гвэйнир примирительным тоном (совершив тем самым подвиг, для подобной личности куда более трудный, чем геройство на поле брани). – Любое сравнение будет только в твою пользу, – Ворон чуть не поперхнулся, произнося эти слова, которые, конечно же, при объективном подходе не могли полностью соответствовать истине. – Я всего лишь хотел… не сердись, Фьёрнэ! Но, может, ты позволишь мне сесть рядом с тобой и обнять тебя?
Фьёрнэ, хоть и тщилась сохранять безразличный вид, не удержалась от улыбки. Покорность, продемонстрированная неистовым воителем, явно польстила её самолюбию. В глубине души Фьёрнэ отнюдь не была так равнодушна к Гвэйниру, как старалась показать; напротив, мысль о ласках прославленного Битвенного Ворона непривычно взволновала её воображение…
Фьёрнэ сдержанно кивнула в ответ на просьбу наречённого супруга; когда Гвэйнир сел подле неё и осторожно обвил руками её плечи, девушка, прикрыв глаза, невольно прижалась головой к его плечу.
«Какие у него горячие руки… и сильные, – подумала она. – И он красивый, хоть и бешеный. Если бы он сумел защитить меня от этого ужаса!.. Если бы я могла прямо сейчас рассказать ему всё… Я так устала… Клятва… А он злится, думает, что я просто играю с ним. Великие Стихии, помогите мне сдержать мою клятву! Осталось не так много времени, но… Ох, я должна, должна устоять!..»
Руки Гвэйнира, не встречая сопротивления, крепче обхватили стан девушки. Одной рукой притянув её к себе за плечи, другой рукой Ворон обвил талию Фьёрнэ, потом медленно провёл ладонью по бедру девушки…
«Как хорошо, милый, – чуть не вырвалось у неё. – Ещё… Ах, нет! Я не должна позволять… И зачем, зачем только я тогда дала эту дурацкую клятву?! Коннлейду ведь теперь всё равно...»
Под влиянием этих раздумий Фьёрнэ, не сдержавшись, тихонько всхлипнула от жалости к самой себе; инстинктивно ища опору, она теснее прижалась к Гвэйниру.
– Ты плачешь? – он был потрясён до основ, увидев слёзинки, повисшие на ресницах столь воинственной и суровой особы.
– Н-нет, это так… ничего, – выдавила Фьёрнэ. – Что-то в глаз попало… соринка, наверное.
– Наверное, ты сердишься на меня, – со вздохом предположил Ворон. – Там, на пиру у Диниша… Потом эта идиотская война… – Гвэйнир благоразумно умолчал о шантаже, которым он принудил девушку к помолвке с ним, и торопливо заверил. – Но я не хотел причинить тебе боль, Фьёрнэ! Когда ты насмехаешься надо мной, мне иногда думается – может, лучше мне было погибнуть под мечами твоих родичей…
Эта фраза, конечно, никоим образом не отражала истинных побуждений нашего героя; но у его собеседницы она вызвала собственные ассоциации, потому она восприняла эти слова с большей серьёзностью, нежели они того стоили.
– Ну что ты, что за глупости, – вздрогнув, поспешила прервать Фьёрнэ. – Я вовсе не хочу, чтобы с тобой случилась беда, Гвэйн. Но я не могу… так сразу, – её лицо и уши покраснели от смущения. – Мне бы хотелось, чтобы сначала… – слова застревали в горле, она усилием воли выталкивала их, потому что хоть как-то надо ему объяснить, удержать его пыл в эти дни, – чтобы мы лучше узнали друг друга.
Гвэйнир не вполне поверил этому сбивчивому объяснению и горько усмехнулся про себя. Нет, тут дело в чём-то другом!.. Но, в конце-то концов, даже если в прошлом у неё что-то было, почему бы ни сказать об этом напрямик, если уж она согласилась назвать его своим мужем?! Он и сам не безгрешен – но зачем водить его за нос?
Ворон чуть не вспылил снова, но сдержался. Нет, так он всё испортит.
– Но ты… можешь обнять меня? – тихо спросил он.
Вместо ответа Фьёрнэ обвила руками его шею и прижалась влажной щекой к его щеке. Гвэйнир осторожно провёл кончиками пальцев по её лицу, смахивая слезинки, потом прикоснулся губами к шее девушки. Фьёрнэ невольно затрепетала от этого прикосновения, и Ворон почувствовал её волнение. Ободрённый этим немым знаком чувственной приязни, он приблизил свои губы к губам Фьёрнэ. Она не отстранилась; её охватило ощущение непривычной беспомощности. Она не позабыла о своей клятве; но гораздо сильнее, чем хранить верность погибшему Коннлейду до условленного времени, Фьёрнэ в этот миг захотелось, чтобы Гвэйнир сделал с ней то, к чему он, собственно, и стремился.
Его губы ласкали её лицо, но всё чаще останавливались на сомкнутых губах. Эти прикосновения становились всё настойчивее; Фьёрнэ подумала, что, пожалуй, стоит высвободиться из его объятий, ведь и осталось не так много до Йоля, тогда её клятва будет исполнена…Но неожиданно для себя самой девушка вдруг ответила на поцелуй Гвэйнира, сдержанно и неумело.
Она опомнилась, когда почувствовала, как сильные руки Битвенного Ворона подхватывают её и несут, бережно прижимая к твёрдой мускулистой груди. Вырваться, закричать, бежать прочь?..
Странное оцепенение сковало Фьёрнэ. Она могла бы высвободиться – но, в сущности, совсем не хотела этого делать. Всё же она слабо пробормотала:
– Гвэйн, не надо… Не сейчас…
Но в её голосе не было твёрдости, и Гвэйнир безошибочно почувствовал это. Конечно, она просто ломается; в общем-то, девушке это к лицу, считал Ворон, и ему было приятно ощущать себя героем, который вот-вот одержит решительную победу над скромностью своей избранницы.
Солнце уже обсушило растения, омытые утренним дождём. Когда Гвэйнир опустил Фьёрнэ на траву, девушка спиной ощутила приятное тепло нагретой солнечными лучами земли.
– Нет, нет, – испуганно зашептала Фьёрнэ, когда руки Ворона принялись быстро и уверенно расстёгивать её одежду; ласковым, но властным движением он нетерпеливо отстранил ткань, прикрывающую грудь девушки. – Гвэйн, не сердись на меня… – слова давней клятвы внезапно словно ожили, когда Фьёрнэ отчётливо осознала всю серьёзность намерений Гвэйнира. – Ну пожалуйста, не надо… Не сейчас…
– Не бойся, Фьёрнэ, – руки Гвэйнира с явным знанием дела настойчиво ласкали девичью грудь; две упругие возвышенности постепенно твердели под мужскими пальцами, наполняясь непривычным томлением. – Разве тебе неприятно то, что я делаю? То, что мы делаем, – страстным шёпотом добавил он.
«Да, да, милый, продолжай! Делай со мной, что хочешь!» – едва не крикнула Фьёрнэ. И всё-таки давняя клятва не молчала в ней. Она собиралась снова сказать: «Нет, отпусти меня» – но гордый рот Гвэйнира поймал её губы, и его язык властно и требовательно раздвигал их…
– Нет, Гвэйн! Не теперь!
Фьёрнэ наконец удалось совладать с собой; огромным усилием воли она заставила себя вырваться из объятий Гвэйнира, почти оттолкнула его, когда его рука предприняла дерзкую попытку пробраться под подол платья. Торопливо запахнув одежду, девушка перекатилась на живот, прижалась к земле, словно прося у неё сил, чтобы противостоять чувственному обаянию своего наречённого супруга. Гвэйнир, в котором бушевали гнев и страсть, резко вскочил на ноги. Фьёрнэ подняла на мужа глаза; на миг ей показалось, что он сейчас ударит её, настолько яростным было выражение его лица.
С языка Ворона уже готовы были слететь грубые, жестокие слова; но внезапно он с силой закусил губу, отвернулся и стремительно пошёл прочь, не сказав ни слова. «Гвэйн! Не уходи!» – безмолвно кричало во Фьёрнэ. Она с тоской смотрела вслед Битвенному Ворону, а когда он скрылся из вида, рухнула лицом в траву и отчаянно, безутешно разревелась.
* * * * *
Ранним утром в канун Йоля Гвэйнир лежал с закрытыми глазами, старательно притворяясь спящим, и тоскливо размышлял о том, что его клятва, в сущности, осталась неисполненной – ведь, произнося обет жениться на Фьёрнэ, он имел в виду отнюдь не фиктивный брак, в котором исконные права мужа сведены на нет. Сколько ещё, спрашивается, должен он бревном валяться подле своей жены, отгороженный от неё собственным мечом?!
Несмотря на столь безрадостные раздумья, дремота постепенно наваливались на сына Фьонна. И вдруг лёгкий шорох ворвался в полусонное оцепенение Гвэйнира: Фьёрнэ тихо села на постели и потянула к себе меч мужа.
Что она намеревается делать? Гвэйнир продолжал лежать с закрытыми глазами, но по слабому шелесту ткани понял, что Фьёрнэ поднялась с кровати, обошла её кругом и стоит у его изголовья. Решила избавиться от немилого супруга? Как бы в ответ на эту мысль послышался тихий звук – вероятно, от соприкосновения меча с полом, покрытым толстым ковром. Затем Гвэйнир услышал, что его наречённая супруга что-то взяла с прикроватной тумбочки.
Наверное, следовало бы открыть глаза – возможно, его жизни и впрямь угрожает опасность; но Гвэйнир не шелохнулся. Странное чувство им овладело: он во что бы то ни стало хотел знать, что задумала Фьёрнэ. Мысль о том, что она, возможно, вознамерилась пришибить его, не оставляла Гвэйнира; но мысль эта почему-то не вызывала у него никаких эмоций. Он отстранённо ждал, что будет, словно это касалось не его.
Послышался хорошо знакомый звук оружия, вдвигаемого в ножны, затем Фьёрнэ прислонила меч к стене; едва различимые шаги босых ног по ковру, и девушка легла на своё место.
Долее Гвэйнир не стал притворяться спящим. Да и что иное может означать всё слышанное, как ни конец любовного поста?! Она убрала разделявший их меч, тем самым сказав долгожданное «да», на которое Ворон уже почти потерял надежду!
Не помня себя от внутреннего ликования, Гвэйнир рывком притянул к себе девушку. Его лихорадочные ласки и нетерпеливые, жадные поцелуи подавляли и пугали Фьёрнэ; она сделала попытку отстраниться от неистового возлюбленного, вырваться из его объятий.
И тут Гвэйнира снова охватил гнев. Он и так сносил её издевательства достаточно долго!..
– Брось эти шутки, моя красавица, – голосом, срывающимся от страсти, смешанной с яростью, произнёс Гвэйнир. – Ты по доброй воле назвала меня своим мужем: и, клянусь моей жизнью, сегодня ты станешь моей женой на деле, а не только на словах!
Резким движением он разорвал сорочку на своей возлюбленной; его сильные руки крепко обхватили её обнажённое тело.
– Насилие? – Фьёрнэ инстинктивно вцепилась в запястья Гвэйнира: длинные ногти впились в кожу, но он не обратил на это никакого внимания. – Ты же из рода, в котором никто не бесчестил себя столь низкими делами! Ты брат моего брата! Опомнись!
– Ты приложила максимум усилий, чтобы я потерял голову, – мрачно усмехнулся Гвэйнир, не выпуская девушку из объятий; однако его ласки стали чуть нежнее. – И почему бы тебе ни проявить немного расположения к своему мужу? Или хотя бы покорности? А если я так тебе ненавистен – право же, честнее было нанести мне удар моим собственным мечом, чем поманить, а потом показать фигу!
Фьёрнэ тоскливо вздохнула и больше не пыталась сопротивляться, хотя то, как вёл себя Гвэйнир, совершенно не совпадало с её мечтами. Девушка надеялась, что муж в их первую ночь будет с ней нежен и предупредителен: Гвэйнир же был напорист и неудержим. Ярость, смешавшись с любовным желанием, дурманила его, как молодое вино; и не забота о жене, а стремление одержать над ней верх преобладало сейчас в душе воинственного сына Фьонна.
Несмотря на свою властность и решительность, Фьёрнэ ощущала себя беспомощной игрушкой, когда горячие губы Гвэйнира жадно целовали её лицо, шею, грудь, а его руки нетерпеливо и настойчиво раздвигали её ноги. Вот сейчас его сильное горячее тело навалится сверху, прижимая её к ложу…
Жалобный вскрик девушки заставил Гвэйнира прийти в себя. Прозвучавшие в её голосе обида и боль резким ударом стегнули по его нервам. Он-то ведь воображал, что она будет от счастья стонать в его объятиях – а как он поступил с ней?!
Едва всё закончилось, как Фьёрнэ сжалась в комок и, уткнувшись лицом в подушку, отчаянно разрыдалась. Гвэйнир, испытывая запоздалое раскаяние за своё неистовство и грубость, которые, следует заметить, не вызывали негативных эмоций у его былых возлюбленных, неловко попытался утешить её.
– Прости меня, Фьёрнэ, любовь моя, – смущённо бормотал он, склонившись над женой. – Я не хотел обидеть тебя, любимая…
Она молча отстранилась от него. Не слушая сбивчивых оправданий Гвэйнира, которого непривычное ощущение собственной вины повергло в преотвратительное расположение духа, Фьёрнэ торопливо оделась и вышла, хлопнув дверью.
Броситься следом, валяться в ногах, умоляя о прощении?.. Мысль эта на мгновение мелькнула в уме Битвенного Ворона; но подобный образ действий был настолько ему чужд, что Гвэйнир заколебался.
В его душу, чуждую сомнений в принципе, пробрался страх (вероятно, окольными путями). Что, если Фьёрнэ потребует, чтобы её новоиспечённый супруг убирался прочь? Своим недавним поведением он, пожалуй, вполне этого заслуживает!.. Почти с ужасом Гвэйнир ощутил, что ему будет больно от разлуки с Фьёрнэ – однако не поделом ли?.. Но если так – не лучше ли тогда и впрямь было погибнуть от мечей её братишек?..
Депрессивное настроение, охватившее Гвэйнира, вылилось отнюдь не в героические свершения или хотя бы просто разумные поступки. Увы, внук премудрого Архимага Льювина повёл себя весьма банальным образом…
* * * * *
«Куда же запропастились наши молодожёны? – размышлял Харлейв, блуждая среди многочисленных хозяйственных построек после завтрака, на которой не явились ни Гвэйнир, ни Фьёрнэ. – Пошли в баню?»
Воин-дракон добросовестно заглядывал во все помещения; наконец он остановился перед приземистым невзрачным сооружением – то ли бывшей летней кухонькой, то ли запасным овечьим хлевом. Харлейв не стал утруждать себя раздумьями относительно назначения постройки – вместо этого он протянул руку, намереваясь дёрнуть за дверную ручку… и обнаружил, что упомянутая ручка отсутствует. Заинтригованный сын дракона энергично пихнул дверь ногой – не поддаётся; тогда Харлейв приналёг на упомянутый кусок дерева плечом – и вышиб дверь вместе с косяком.
В низком длинном помещении, вдоль стен уставленном несколькими рядами разнокалиберных бочек и бочоночков, возле длинного стола, подперев голову рукой, с печальным выражением лица сидел Гвэйнир. В другой руке он держал большущую кружку; характерный дух, стоявший в помещении, не оставлял сомнений на тот счёт, к чему это доблестный Ворон прикладывается. Вероятно, он сильно погрузился в себя – или же нагрузился элем; во всяком случае, не было заметно, чтобы Гвэйнир хоть как-то отреагировал на появление родича, очевидно, нежданное, принимая во внимание запертую дверь.
– Ты чего тут рассиживаешься? – грубовато вопросил Харлейв, в уме которого немедленно зароились смутные подозрения.
Воин-дракон, который неплохо изучил обширный легендариум Девяти Миров, предположил, уж не произошло ли с родичем чего-то подобному тому, что пришлось пережить небезызвестному королю Гуннару после его несколько опрометчивой женитьбы. Харлейв, не слишком надеясь, что Гвэйнир добровольно поведает о подобном позоре столь же откровенно, как вышеупомянутый Гуннар, встал напротив родича, опершись ладонями о столешницу, и вперил в лицо кузена пристальный магнетический взор.
– Прекрати свои драконские штучки, – вяло запротестовал сын Фьонна, отворачиваясь в сторону и заслоняясь пивной кружкой.
– Что с тобой всё-таки стряслось, Гвэйн? – с участием спросил отпрыск дракона, сев на скамью рядом с родичем и мягко, но решительно отобрав у него кружку с элем.
– Ничего, – процедил сквозь зубы Ворон, избегая смотреть в глаза Харлейву и пытаясь вернуть отнятый сосуд с алкогольным напитком.
– Не ври, – с назидательной ноткой в голосе предостерёг неугомонный родич и промолвил с искренним сожалением. – Пойми, братец, я тебе помочь хочу! Отчего тебя так корёжит? – Харлейв кивнул на пивную кружку, которую он из предосторожности отставил на дальний угол стола.
– Не скажу, – упрямо мотнул головой Ворон и чуть слышно добавил. – Мне стыдно, Хар.
– Это ещё не так плохо, если стыдно, – осторожно произнёс собеседник.
Харлейв, вообще весьма склонный к философствованию, уже собирался сказать, что осознание собственной вины есть шаг к исправлению и так далее; но Гвэйнир прервал его горестным возгласом:
– Хуже не бывает, Хар! Мне было бы легче, если б меня пришибли в какой-нибудь идиотской потасовке! Впрочем, – мрачно добавил он, – наверное, скоро так и будет, просто это вопрос времени. На этот раз Кинварх и сыны Арвейда имеют куда как законные основания для того, чтоб меня прикончить без долгих проволочек! Даже Эртх будет вынужден признать, что я этого вполне заслуживаю!
– Да что стряслось-то? – Харлейв всерьёз забеспокоился.
Гвэйнир молчал, опустив глаза. Воин-дракон тут увидел небывалое: лицо кузена медленно заливалось краской стыда. Харлейв, схватив родича за плечо и заставив его поднять голову, взглянул Ворону в глаза. Для отпрыска дракона этого оказалось вполне достаточно, чтобы выяснить суть проблемы, прочитав кое-какие мысли и самые свежие воспоминания Гвэйнира.
– Д-да, – выдохнул Харлейв, разжав пальцы (Гвэйнир невольно потёр плечо).
Сын дракона почувствовал, что и сам краснеет – то, что предстало его мысленному взору, неприятно задело его достаточно целомудренное воображение. Харлейв никогда не считал кузена образцом для подражания; однако отпрыск дракона никогда и не помышлял, что его родич способен быть столь эгоистичным и грубым с любимой женщиной.
– Изо всех твоих выходок на сегодняшний день, – медленно начал сын дракона, – эта – самая худшая…
– Вот именно, – тоскливо подхватил Ворон. – Я вёл себя как последняя скотина! Едва ли Фьёрнэ простит… Как я мог так поступить с ней?! Нет, пусть её братцы поскорее пришибут меня! Меня словно наизнанку выворачивает от стыда…
– А не от эля? – перебил Харлейв с сомнением. – Ты ничего не путаешь, Гвэйн? По-моему, ты уже очень хорошо набрался!
– Что толку, Хар, – горестно возразил родич, положив руки на стол и уронив на них голову. – Даже это не помогает! Наоборот, только хуже! Ты пойми: она, наверное, возненавидела меня! А я… я ведь её люблю…
– Может быть, это действительно так: но ты отнюдь не самым лучшим образом выказал свою любовь, – не удержался Харлейв, снова покраснев от некоторого смущения при мысли о поведении родича.
Гвэйнир, судорожно сцепив пальцы рук, подавленно молчал, уперев взор в противоположную стену.
– И долго ты намерен торчать тут, словно гнилой пень? – осведомился Харлейв, которого неконструктивная позиция родича начинала изрядно раздражать. – Ах, ну да, ты же решил терпеливо дожидаться героической кончины от мечей Кинварха, Эйнле и Лабрайда! Кстати, и фон весьма подходящий – пивохранилище! А тебя не интересует, где сейчас твоя жена, что она думает и чувствует? Едва ли её импульсивные родичи стали бы так надолго откладывать расправу с тобой! Подумай сам: время идёт ко второму завтраку, а братья Фьёрнэ, между прочим, как я видел минут пять назад, преспокойно играют в тавлеи! Согласись, подобное промедление, когда речь идёт о мести, для этих бравых молодцев абсолютно несвойственно!
Сын дракона сделал многозначительную паузу, как бы для того, чтобы дать родичу время осмыслить всё вышесказанное. Внезапно Харлейв помрачнел под влиянием нового соображения.
– Гвэйн, разыщи свою жену как можно скорее, – сын дракона энергично встряхнул родича, схватив его за плечо. – Сильные душевные потрясения иногда способны толкнуть личность на безрассудные поступки…
Битвенный Ворон, встретившись взглядом с отпрыском дракона, внезапно протрезвел и смертельно побледнел – он угадал недосказанную мысль Харлейва. Сын Фьонна вскочил с места и опрометью кинулся прочь из помещения. Харлейв, выждав пару минут, последовал за ним, оставаясь на некотором расстоянии – воин-дракон вовсе не желал, чтобы необузданный родич неосторожно напоролся на собственный меч.
* * * * *
Гвэйнир растерянно метался по окрестностям усадьбы, не зная толком, в какую сторону ему следует направиться. Между тем начался дождь, который всё усиливался. Кутаясь в плащ, Ворон поплёлся по тропке, которая вела к водопаду.
Ещё издали слышался грохот падающей воды, усиленный шумом дождя. Гвэйнир, который уже был близок к отчаянию, продолжал упрямо топать в направлении водопада. У Ворона немного отлегло от сердца, когда возле большого валуна он заметил женскую фигуру: Фьёрнэ стояла, прислонившись к камню и будто не замечая ливня.
Когда Гвэйнир приблизился к ней, девушка резко отшатнулась от него; сын Фьонна на миг испугался, не собирается ли она прыгнуть со скалы в бурлящий поток.
– Я не умею оправдываться, Фьёрнэ, – виноватым тоном произнёс Ворон и осторожно коснулся руки девушки: она её не отдёрнула. – Да и какие могут быть оправдания?.. Но… всё-таки не надо стоять под проливным дождём, а тем более бросаться в воду?..
Он забрал её руку в свою; рука Фьёрнэ оказалась холодной, как лёд. Гвэйнир снял свой плащ, который ещё не промок окончательно, набросил на плечи девушки и поднял её на руки. Фьёрнэ не противилась.
– Не бойся меня, – тоскливым тоном попросил Гвэйнир.
– Я не боюсь, – устало отозвалась она, дрожа от холода.
В доме их словно обняло ласковым теплом натопленного жилья. Гвэйнир принялся торопливо сбрасывать с себя промокшую одежду; Фьёрнэ, искоса поглядывая на мужа, медлила, стоя перед камином.
– Не бойся, – повторил Гвэйнир и неловко погладил мокрые волосы жены. – Я был груб с тобой, но теперь всё будет по-другому. Так, как ты сама захочешь, Фьёрнэ. Обещаю! – и с заметным беспокойством добавил. – Тебе же холодно – позволь, я помогу тебе снять всё это…
Она слегка наклонила голову – то ли в знак согласия, то ли просто не решаясь взглянуть мужу в глаза. Он снял с неё промокшее платье, перенёс её на кровать и закутал в большой толстый плед. Фьёрнэ свернулась калачиком и прикрыла глаза. Гвэйнир присел на краешек кровати и бережно расплёл светлую косу жены; длинные влажные волосы волной рассыпались по подушке.
Властная, гордая Фьёрнэ, чьим речам безмолвно внимали храбрые воины и могущественные маги (в том числе её собственный отец и братья), бесстрашная воительница, искусная возница, чьей уверенной руке покорялись дикие кони – сейчас она чувствовала себя непривычно утомлённой и ослабевшей. В окутавшем её полусне Фьёрнэ всё ещё ощущала холод, который не спешил оставить её тело. Она плотнее закуталась в одеяло, стараясь усилием воли унять дрожь. Сквозь дремоту дочери Тинха послышалось, что голос Гвэйнира окликает её по имени. Она открыла глаза; от Ворона не укрылся мгновенный испуг, мелькнувший в её взоре. Он подавил горькую усмешку и протянул жене кубок с подогретым вином, предварительно отпив несколько больших глотков.
– Вот, выпей, так ты быстрее согреешься.
Фьёрнэ послушно осушила кубок. Тёплая волна побежала в крови: это было приятно, только Фьёрнэ ещё не вполне доверяла той перемене, что так внезапно произошла в поведении мужа. Когда он лёг рядом с ней, она инстинктивно сжалась; появившаяся на его лице смущённая улыбка чуть успокоила девушку.
– Всё ещё мёрзнешь?
И, не дожидаясь ответа, он сел, чуть отстранил одеяло с её ног и взял маленькие заледеневшие ступни в свои ладони. Сильные тёплые руки мягко растирали девичьи ножки, постепенно поднимаясь выше, к коленям; потом Гвэйнир накрыл ноги жены пледом, аккуратно подоткнув края. Ворон снова лёг рядом с женой; его ладони несколько раз медленно прошлись по её телу поверх пледа. До чего же тёплые у него руки…
Фьёрнэ не заметила, как провалилась в сон. Проснувшись, она какое-то время лежала с закрытыми глазами, чувствуя, что Гвэйнир лежит бок о бок с ней, ощущая тепло его тела, прислушиваясь к его ровному дыханию и биению его сердца. Помедлив, она чуть приоткрыла глаза.
Неужели ему не холодно?! Гвэйнир лежал обнажённым и, казалось, крепко спал. А может, притворяется? Фьёрнэ приподнялась на локте и, невольно залюбовавшись мужественной красотой супруга, нерешительно дотронулась до его груди, ощутила под рукой твёрдые пласты мышц и шероховатости шрамов… И вдруг желание томительным трепетом охватило её тело.
Сила – вот что ощущалось в каждой линии тела Гвэйнира, в его безмятежной наготе, даже в небрежно рассыпавшейся по подушке гриве чёрных волос… И если вчера эта сила слишком резко ворвалась в целомудренные ночи Фьёрнэ, то сегодня дочь Тинха вдруг поняла, что та же сила способна нежно лелеять и преданно защищать её.
– Гвэйн, – почти не разжимая губ, шепнула девушка.
Он тотчас открыл глаза – похоже, действительно только притворялся спящим.
– Да, Фьёрнэ? – его тёплая ладонь словно невзначай легла на её обнажённое плечо, с которого сполз плед. – Теперь ты согрелась?
– Д-да, – пробормотала она, не отдавая себе отчёта в том, что в её взгляде сейчас явственно читается охватившее её нетерпеливое томление.
– А может быть, ещё не вполне? – его зелёные глаза искрились ласковым весельем; Гвэйнир тоже не подозревал, как преобразилось сейчас его лицо, для которого давно стало обычным отталкивающее выражение мрачной надменности и спесивой самоуверенности. – Если ты пожелаешь, моя госпожа, я охотно послужу тебе одеялом!
Фьёрнэ стыдливо вспыхнула и прильнула лицом к груди мужа.
– Да? – руки Гвэйнира, пробравшись под плед, ласкали бёдра жены.
– Да, – выдохнула она, когда ладонь мужа подобралась к её животу. – Да, да, да! – нетерпеливо-сладостный стон в ответ на прикосновения горячих требовательных губ к её груди. – Мой Воронёнок… – прерывающийся шёпот, когда сильные руки, окончательно сбросив с неё покрывало, бережно перекатили её на спину.
«Наверное, у меня теперь будет ребёнок», – промелькнуло в мыслях, когда чувственное безумие схлынуло, подобно морской волне. Ещё сегодня утром подобное предположение привело бы Фьёрнэ в ярость. А сейчас она улыбнулась этой мысли. Она искренне хотела, чтобы у неё родился сын от этого неукротимого воина, который умеет быть таким нежным…
Фьёрнэ и Гвэйнир лежали, тесно обнявшись, но теперь жадная страсть уступила сладкой истоме. Внезапно Фьёрнэ уткнулась лицом в плечо мужа и всхлипнула.
– Что с тобой? Что-то не так? – тёплая рука Гвэйнира успокаивающе гладила её вздрагивающие плечи.
– Нет, нет, – слезинки дрожали на длинных ресницах. – Нет, Гвэйн, сейчас мне хорошо. Очень хорошо, любимый! Только… почему же… сегодня утром… – она зажмурилась, а слёзы всё катились из-под сомкнутых век, опушённых шелковистой бахромой ресниц.
Гвэйнир виновато зарылся лицом в её волосы и пробормотал:
– Прости меня… – и добавил, накрыв своей ладонью её маленькую руку. – Фьёрнэ, прикажи мне сделать что-нибудь такое… Связанное с риском, с опасностью! Сразиться с каким-нибудь субъектом, добыть для тебя что-то необычайное… Может, так я искуплю хоть часть своей вины перед тобой…
– Глупый Воронёнок, – вздохнула она в ответ, несмело лаская его. – Бешеный, нежный – и глу-упый… – она вдруг тихо рассмеялась, порывисто обвила руками его шею и несколько раз поцеловала, игриво и быстро касаясь губами его лица.
Руна девятая: Ворон и Кабан
Гвэйнир и Фьёрнэ теперь почти всё время проводили вместе. Эртхелер и Харлейв, не желая мешать пастушеской идиллии влюблённых, тактично выдумали предлог для прогулки в селение, расположенное в двух днях ходьбы от усадьбы Фьёрнэ. Чтобы скрепить дружбу с новоявленными родичами, как выразился Харлейв, братья Гвэйнира любезно пригласили братьев Фьёрнэ составить им компанию. Кинварх и сыновья Арвейда, наслышанные о необычайно крепком эле и особом способе копчения рыбы, которым славились те края, охотно согласились на небольшое путешествие.
Влюблённые почти не обратили внимания на убытие родичей – настолько Гвэйнир и Фьёрнэ были заняты друг другом. Самые дерзкие, самые сокровенные их любовные грёзы теперь воплощались ежедневно и еженощно, и оба они как-то подзабыли, что на свете, помимо беспредельного океана любви, существуют, хоть и неприятно это признавать, рифы и мели разнородных опасностей и вражеских козней.
Но однажды в усадьбу Фьёрнэ пришли весьма дурные вести. Привёз их человек в запылённой одежде, прискакавший на взмыленном коне. По юго-западным равнинам, сообщил гонец, мчится диковинный вепрь, который вытаптывает и сжигает всё на своём пути. Щетина у него – как наконечники копий, копыта – как кузнечные молоты, а дыхание – как веяние раскалённого ветра. Возможно, всё было несколько преувеличено; однако весть быстро распространилась по усадьбе, переполняя сердца людей страхом.
Между тем Фьёрнэ и Гвэйнир ещё не подозревали ни о панике, охватившей их домочадцев, ни о приближении зловещего вепря.
– Гвэйн, – доверчиво раскинувшись на сильном теле мужа, Фьёрнэ лежала, прильнув щекой к его обнажённой груди, и медленно проводила пальчиками по шрамам на его теле. – Гвэйн, где ты получил эти раны? Расскажи мне, любимый!
Её пальцы осторожно гладили его плечо и грудь.
– Это? – он поймал её руку. – Тогда я был задиристым юнцом, который сражался просто ради забавы! Я захватил переправу, которую вскоре прозвали Мостом Поединка, и не позволял никому пройти свободно, заставляя воинов биться со мной до последнего вздоха…
– А это? – рука Фьёрнэ несколько раз неспешно прошлась по его бедру, накрыла старый след от удара копьём; от этих прикосновений тело Гвэйнира вновь пронзило властное желание, словно оно и не было утолено только что.
– Это метка на память о вероломном нападении Элайра Однорукого, который хотел овладеть моей сестрой, – Ворон чуть нахмурился, вспомнив ту битву, и умолчал, как угодил в плен, откуда его и Дэйни вызволили родичи.
– А вот это, должно быть, совсем недавняя рана, – Фьёрнэ осторожно прикоснулась к шраму на правом боку мужа.
Гвэйнир отвёл глаза: ему не хотелось признаваться, что это ранение – результат неудачной попытки похитить Фьёрнэ на территории Многозвёздной долины.
– Какие у тебя красивые волосы, любимая, – Ворон погладил длинные пряди, золотой волной обнимающие плечи Фьёрнэ. – И вся ты такая красивая, такая… – он запнулся, в переизбытке чувств не находя достаточно выразительных слов. – Я от тебя оторваться не могу, – в подтверждение этого Гвэйнир пылко обнял жену.
Его тело нетерпеливо напряглось; Фьёрнэ ощутила, как его страсть захватывает и её.
– Ненасытный мой Воронёнок, – счастливо засмеялась она и уже собралась поцеловать его, когда внезапный стук в двери бесцеремонно разрушил очарование любовного уединения.
– Госпожа Фьёрнэ! Господин! Ох, беда! – вслед за стуком в двери послышались тревожные голоса.
– Что там стряслось? – недовольно проворчал Гвэйнир; он и Фьёрнэ не спешили разомкнуть тесные объятия.
– Ох, господин, страшный кабан бежит сюда, – заголосили за дверями наёмные работники. – Ох, он всё сжигает на своём пути, господин! О-о-о…
– Прекратите выть! – строго сказал Гвэйнир.
Он нехотя поднялся с ложа, где было так сладко нежиться в объятиях любимой, и стал одеваться. Фьёрнэ поспешно натянула платье и принялась расчёсывать волосы, растрепавшиеся в любовной игре.
– И что же это за зверь? – хладнокровно осведомился Гвэйнир, отворяя двери.
Толпа перепуганных людей принялась наперебой рассказывать – не столько то, что слышала от вестника, сколько поверяя уже свои собственные страхи.
– Не все сразу! – потребовал Ворон, который благодаря своему деду Льювину и названому брату, эльфийскому филиду Динишу, имел достаточно чёткое представление о том, как рождаются произведения устного народного творчества. – Откуда взялись эти байки? А, вон оно что! Позовите ко мне этого гонца!
Гвэйнир с редкостным для него терпением выслушал изначальное сообщение, не прерывая его ни уточняющими вопросами, ни комментариями, ни колоритными словечками. Фьёрнэ также слушала молча, опустив голову и стиснув руки. Ворону кое-как удалось успокоить вопящих от страха наёмных работников несколькими окриками, после чего он выяснил, что самым подходящим укрытием от взбесившегося чудовища может служить Звенящая Скала возле водопада Нен-Алаквинг. Кабану туда не взобраться, разве что он сумеет отрастить крылья и взлететь – или похудеть настолько, что проберётся узенькими каменистыми тропками; сверх того, место это издавна находится под защитой каких-то таинственных сил, и ничто злое туда не проникает (по утверждению местных легенд, в настоящее время не подтверждённому конкретными примерами).
Гвэйнир распорядился, чтобы женщины, старики и дети спешно собирались отбыть на волшебную скалу, а пригодные к ратному делу мужчины вооружились, чем найдётся. Ворон приказал челядинцам быть готовыми через десять минут и ждать дальнейших распоряжений во дворе.
– Гвэйн, – когда они остались одни, Фьёрнэ подняла на него глаза; лицо её заметно побледнело. – Гвэйн, прости меня! Я должна была рассказать раньше… – она всхлипнула.
– Что с тобой? – Гвэйнира не слишком встревожили россказни о каком-то взбесившемся кабане – как, впрочем, и реальная опасность. – Эти болваны напугали тебя? Да как они посмели помешать нам… Фьёрнэ! Что с тобой?
Она молча встала и потянула его за рукав. Вместе они вышли на открытую галерею, окружающую второй этаж дома. Уцепившись за перила, словно утопающий за последний шанс на спасение, дочь Тинха тяжело перевела дух.
– Это вовсе не кабан, Гвэйн. Это Лойген, – отрывисто произнесла Фьёрнэ.
Она старалась говорить спокойно, но за напускным хладнокровием бушевала ненависть – ошибиться было невозможно.
– Кто он такой? – хрипло спросил Гвэйнир.
На западе багровой волной плескался закат. Фьёрнэ, гневно сжав губы и стиснув руки, смотрела вдаль.
– Он убил Коннлейда… моего любимого, – глухо ответила она, помолчав. – Убил и скрылся, и никто не мог его найти и отомстить за убитого. Родичи Коннлейда и мои братья тщетно искали Лойгена все эти годы. Семь лет…
Внезапная догадка яростным взблеском мелькнула в душе Гвэйнира.
– Семь лет? – повторил он задумчиво. – И этот срок истёк в нынешний Йоль? Ты… ты поклялась хранить ему верность семь лет, ведь так?.. Значит, поэтому ты… Но почему ты не сказала мне об этом?..
– Я поклялась никому не рассказывать о моей утрате, пока не минуют семь лет, – тихо проронила она.
Сжав дрожащими пальцами свои плечи, она смотрела на закат; багровое марево за пеленой слёз расплывалось, напоминая кровь, растекающуюся по лезвию меча… Гвэйнир, повинуясь смутному наитию, шагнул к Фьёрнэ и осторожно коснулся её плеча. Она вдруг порывисто обернулась и, разрыдавшись, бросилась в его объятия.
Чем её утешить?.. Гвэйнир отнюдь не испытывал ревности к покойному жениху своей возлюбленной супруги. Семи лет, рассуждал Ворон, вполне достаточно, чтобы угасли чувства не только к мёртвому, а и к живому, но сгинувшему в неизвестном направлении индивиду. Этот Коннлейд давно мёртв, а он, Гвэйнир – жив; и Фьёрнэ – с ним, а не с кем-то другим. Она ещё всхлипывает – а её руки всё крепче обнимают его… Ворон всегда несравненно выше ставил действительное, а не гипотетическое. Фьёрнэ уже не столько оплакивает гибель былого жениха как таковую, сколько плачет в бессильной ярости, что он не отомщён, что, конечно, весьма прискорбно, если смотреть на вещи с позиций героического кодекса чести: в соответствии с этим логическим выводом Гвэйнир и предложил утешение.
– Я сражусь с этим кабаном и убью его, – самоуверенно заявил сын Фьонна. – И сегодня же!
Девушка вздрогнула и теснее прижалась к нему.
– Нет! – вырвалось у неё. – Ты не знаешь, что это за чудовище! Я не хочу, чтобы и ты тоже погиб…
Легко догадаться, что от подобного признания, свидетельствующего о том, что он ей мил и дорог, самолюбие Ворона радостно взыграло. Но пронять Гвэйнира, который придерживался весьма высокого мнения о своей мощи и доблести, было гораздо сложнее. Он лишь иронично усмехнулся в ответ, показывая, что страхи возлюбленной кажутся ему неосновательными.
– Я вовсе не собираюсь погибать, Фьёрнэ, – приподнятым тоном произнёс он. – В особенности теперь… – его руки и жадные губы недвусмысленным образом выразили недосказанную мысль.
– Дождись хотя бы, когда вернутся твои родичи, – умоляюще шепнула она, со сдержанной нежностью принимая его настойчивые ласки. – Ведь ты не пойдёшь против него один?
– Почему нет? Герою скорее подобает в одиночку сразиться с роком, воплощённым в том или ином конкретном чуде-юде, чем горделиво потрясать трофеями, добытыми его соратниками. Почему мне не выйти против него в одиночку? Тем более это всё-таки не охота на нормального кабана, а, скорее, поединок. И разве преимущество не на моей стороне? Ворону, конечно, гораздо удобнее выклевать глаза кабану, чем кабану, скажем, выдрать у ворона хвост.
– Гвэйн! Ты же не знаешь… Тебе придётся идти мимо Сизых болот, ведь и он наверняка помчится там – другой дороги тут просто нет. Это мерзкое место! Там настолько нездоровый воздух, что ни один зверь, ни одна птица не селится в тех краях. Люди, которым приходилось идти мимо болот, иногда несколько часов потом приходят в себя. Кто-то делается словно пьяный, другие даже лишаются чувств… О магии Лойгена мне известно немного: но это ужасная магия, поверь мне, Гвэйн! Ему бы ни за что не одолеть Коннлейда в честном бою – он убил его своим чёрным чародейством! Ох, Гвэйн, милый мой Воронёнок, прошу тебя, не ходи один на битву с этим чудовищем, дождись своих родичей и моих братьев!
– Фьёрнэ, не переживай так, – он беззаботно улыбнулся. – Поверь, мне не впервые приходится сражаться, в том числе с чародеями и оборотнями. Я сегодня же прикончу этого мерзавца во славу нашей любви!
– Гвэйн, – прильнув к нему, умоляла Фьёрнэ. – Мой храбрый Воронёнок, не спеши под удары врага!
Уговорить Гвэйнира отказаться от его замыслов было не проще, чем осушить море при помощи дырявого черпака; и всё же на миг неукротимый Битвенный Ворон чуть поколебался. Не то чтобы его храбрость ослабела; но он был слегка озадачен, видя, как сильно расстроена Фьёрнэ мыслью о том, что он намерен рискнуть своей жизнью в бою со злокозненным и бесчестным оборотнем Лойгеном. Сам Гвэйнир относился к любой опасности с привычным легкомыслием; если потом он иногда и морщился от боли, мысль о возможных ранениях и даже вероятной гибели никогда не тормозила его доблести.
Шум, донёсшийся снизу, напомнил сыну Фьонна о дрожащих от страха наёмных работниках, ожидающих от него судьбоносных решений.
– Фьёрнэ, любовь моя, – твёрдо сказал Гвэйнир, – иди с ними к этой Звенящей Скале или как там её… Нет, я, конечно, не собираюсь погибать! Нынче ночью, в крайнем случае – утром, я обязательно вернусь к тебе, моя любимая! Принесу тебе голову твоего врага, как положено…
– Я никуда не пойду, Гвэйн, – тихо, но не менее твёрдо заявила дочь Тинха. – Зачем мне бежать, раз ты убьёшь Лойгена и вернёшься?..
– На всякий случай… – начал Ворон.
– Нет, – она покачала головой. – Я вижу, что тебя не удержать от битвы, мой Воронёнок; но и я поступлю так, как решила.
Наверное, впервые в жизни Гвэйнир растерялся, столкнувшись с упрямством своей возлюбленной – не меньшим, чем его собственное. Безмерная самоуверенность, как всегда, льстиво шептала сыну Фьонна, что победа останется за ним; ну, а вдруг?..
– Фьёрнэ, – гордый Ворон внезапно опустился на колени. – Уходи в безопасное место, прошу тебя!
Она молча заставила его подняться и упрямо покачала головой.
Гвэйнир, который и так проявил чудеса терпения, уговаривая её, привычно вскипел от негодования перед неожиданным и непонятным сопротивлением. Наитием он чувствовал: если Фьёрнэ останется здесь, он сам с удвоенным воодушевлением будет сражаться с оборотнем, понимая, что только его победа оградит её от чудовища. Сын Фьонна схватил жену в охапку, осыпая её жадными, яростными поцелуями; потом так же внезапно разомкнул объятия, почти оттолкнул её.
– Мы ещё встретимся, дочь Тинха! – обронил он и, не желая тратить время на то, чтобы спускаться по лестнице, спрыгнул с галереи, легко перемахнув через резные деревянные перила; тёмный плащ взметнулся, точно крылья зловещей птицы, в честь которой Гвэйнир получил своё выразительное прозвище.
– Береги себя, сын Фьонна, – неожиданно почувствовав предательскую слабость, шепнула Фьёрнэ; прислонившись к одному из столбов, поддерживающих крышу галереи, и машинально царапая ногтями резное дерево, она не отрываясь смотрела вслед мужу, пока он не скрылся из глаз.
Ворону битва
милей покоя;
слаще мёда
вкус вражьей крови;
желаннее песен
любви и неги –
клич победный,
подхваченный эхом.
* * * * *
…Чудовищный вепрь-оборотень мчался, свирепо похрюкивая – сбить, затоптать, уничтожить дерзкого, осмелившегося встать на пути! Гвэйнир ждал, сжимая в руке копьё. Расстояние между противниками стремительно сокращалось; ещё мгновение – и…
Удар копья оборвал бег Лойгена. Почувствовав, как язвящее железо раздирает его плоть, оборотень дико взвыл от боли; услышав этот крик, не звериный и не человеческий, Гвэйнир невольно содрогнулся, несмотря на поистине несокрушимое бесстрашие.
Испарения Сизых болот, смешиваясь с клочьями тумана, плыли над равниной; сын Фьонна с беспокойством ощутил внезапное головокружение. «Не хватало только чувств лишиться, словно изнеженная девица!» – с омерзением подумал Ворон. Гвэйнир с силой вогнал копьё как можно глубже в ещё содрогающуюся кабанью тушу: сдавленный хрип вырвался из глотки оборотня, после чего он затих.
Гвэйнир тяжело перевёл дух. Он чувствовал себя смертельно усталым, что немало его удивило; он ведь совершенно не брал в расчёт зловредные свойства болотных испарений и магию Лойгена.
Как бы то ни было, с кабаном покончено; но прежде чем возвращаться, сын Фьонна пожелал забрать оружие, с помощью которого он свершил очередной геройский подвиг. Так мыслил бы, вероятно, любой герой, нормальный или безумный, очутись он на месте Гвэйнира. Битвенный Ворон взялся за древко копья и рывком выдернул его из туши кабана. Струя крови, взметнувшаяся из глубокой раны, хлестнула по руке; сыну Фьонна на миг почудилось, что пальцы ожгло пламенем.
Клочья тумана медленно плыли над равниной: от удушливых испарений у Гвэйнира снова закружилась голова. Внезапно он выронил копьё и без чувств рухнул на землю подле сражённого оборотня.
* * * * *
Король решил пойти в поход,
Хо-хо, в поход, хо-хо, в поход!
А враг стучится в чёрный ход,
Хо-хо, в поход, хо-хо, в поход!
Харлейв и Эртхелер неспешно возвращались из селения, где остались, сражённые хмелем, Кинварх, сын Тинха, и его двоюродные братья. А благородные родичи Гвэйнира преспокойно отправились в обратный путь, не смущаясь таким пустяком, как ночная мгла, ибо страх был им неведом, как и алкогольное опьянение.
Оживлённое веселье доблестных героев проистекало отнюдь не из предшествующей задушевной беседы с дубовым бочонком, полным эля или иной подобной же продукции, – но из мудрого и доброго нрава, ибо мудрость, по мнению обоих, заключается в том, что, пока нет уважительных причин для скорби, следует радоваться – дабы потом не страдать от раскаяния, оплакивая время, впустую проведённое в печали.
Впрочем, очень скоро приподнятое настроение Харлейва и Эртхела существенно омрачилось. Не потребовалось много времени, чтобы заметить смятение, царящее в усадьбе Фьёрнэ, а вскоре была установлена и причина оной сумятицы: разрушая всё на своём пути, приближается кабан-оборотень, а лорд Гвэйнир отправился в одиночку сражаться с чудовищем.
– Это в духе Гвэйна, – пробормотал Харлейв. – Великие Стихии, он влипает в приключения с нарастающим ускорением! – и строго вопросил. – А где госпожа Фьёрнэ?
Как оказалось, на столь простой вопрос никто вокруг не в состоянии дать исчерпывающий ответ. В доме Фьёрнэ не было, и поблизости – тоже.
– В какую сторону пошёл Гвэйн? – осведомился Эртхелер, который заметно занервничал, узнав, что сестра исчезла неведомо куда.
Челядинцы Фьёрнэ, боязливо переминаясь с ноги на ногу, указали направление убытия доблестного Ворона. Его достославные родичи, не задавая лишних вопросов, поспешили в ту сторону.
– Фьёрнэ пошла следом за ним, – через какое-то время Эртх указал своему спутнику на след женской обуви во влажной глине.
Сын дракона кивнул и хмуро пробурчал что-то под нос. Оба героя прибавили шагу.
Вскоре пришлось спускаться по крутому склону; под ногами скользили камешки, а туман, поднимающийся из долины, существенно ухудшал видимость. Повеял ветер; он погнал прочь обрывки тумана и миазмы Сизых болот. Луна вышла из-за туч, заливая окрестности призрачным мерцанием; в этот самый миг вдали мелькнул силуэт женщины в белом платье.
– Это Фьёрнэ! – Эртхелер не удержался на скользкой тропке и кубарем скатился в долину.
Харлейв спешно принял облик дракона и сиганул вниз, раскинув крылья. Когда он опустился у подножия склона, старший сын Фьонна уже поднялся на ноги и украдкой потирал ушибленный бок.
Дракон снова сменил обличье, и друзья опрометью кинулись (насколько позволял рельеф местности) в ту сторону, куда по идее направлялась виденная ими дама.
* * * * *
Фьёрнэ бежала, не разбирая дороги. Такого страха, как сейчас, она, пожалуй, не испытывала никогда прежде. Даже тогда, когда погиб Коннлейд. Тогда были – отчаяние, ярость, жажда мести, боль… Всё, что угодно, только не страх. Тогда у неё не было времени на то, чтобы испытывать страх. Самое ужасное произошло прежде, чем она могла представить себе это. Тогда ей принесли весть об уже свершившемся; а теперь…
Резкими и сильными порывами то и дело налетал холодный, пронизывающий ветер; ночной сумрак и туман обступали Фьёрнэ плотной стеной, но она почти ничего этого не замечала. Её сердце леденил отчаянный страх.
То, что в эти несколько дней произошло между ней и Гвэйниром, сыном Фьонна, перевернуло её душу, что называется, до основ, вырвало из привычного оцепенения и швырнуло в бешеный водоворот живой жизни. Смятение противоречивых чувств – словно тени, клубящиеся в складках чёрного плаща Ворона: враждебность, гнев, обида, нежность, страсть, наслаждение – всё это связано с Гвэйном. И он же принёс умиротворение и счастье. Так неужели теперь, когда её замкнутая, ожесточившаяся душа наконец нашла исцеление в новой любви…
Фьёрнэ отчаянно боялась додумать эту мысль до конца. Она бежала сквозь туман из последних сил. Ветер отдувал назад тяжёлое полотнище плаща, овевая тело холодом. Обрывки тумана под решительным напором ветра нехотя отступали к болотам; вышедшая из-за облаков луна осветила равнину, и Фьёрнэ увидела поодаль тёмный бесформенный силуэт кабаньей туши, а подле неё – неподвижно лежащего воина. Громко вскрикнув – так, что её услышали Харлейв и Эртхелер, в тумане слегка сбившиеся со следа – Фьёрнэ бросилась к своему супругу.
Призрачно-мертвенная бледность Гвэйнира не в последнюю очередь явилась следствием эффектов лунного освещения; да и вообще, если говорить напрямик, для филида высшей категории непростительно с первого же взгляда не отличить пока ещё живого, хоть и валяющегося без чувств индивида, от доблестно павшего в бою. Однако Фьёрнэ пребывала в столь смятённом состоянии, что её ошибка вполне извинительна. Орошая горючими слезами бледное лицо и похолодевшие руки Гвэйнира, Фьёрнэ даже не заметила, как из тумана вынырнули Харлейв и Эртхелер. Брат осторожно дотронулся до её плеча; девушка вздрогнула от неожиданности.
– Он живёхонек, – уверенно изрёк Харлейв, мельком взглянув на кузена. – Просто у этого молодца нетипичная форма аллергии на ряд запахов; а от того душка, что периодически поднимается над Сизыми болотами, и вовсе немудрено потерять сознание!
Сын дракона извлёк из своей сумки бурдюк, в котором что-то вяло плескалось. Развязав его, Харлейв с критическим видом принюхался к содержимому, пожал плечами и выплеснул остатки эля на лоб родича.
Гвэйнир дёрнулся и пробормотал:
– Меня решили утопить в пиве? Не-ет уж, спасибо, это не слишком героическая кончина…
Он открыл глаза и провёл ладонью по лицу, вытирая эль и заодно приходя в себя.
Синее платье, если погибну,
не надевай, любовь –
Белый лён пусть окрасит алым
горячая вражья кровь.
Траур по мне не носи, дорогая,
не терзай меня градом слёз;
Лучше вслушайся в тихий шелест
надо мною скорбящих берёз.
Синяя скорбь – не для нас, дорогая!
Скорбью жизнь не вернуть.
Пока я жив, не плачь напрасно
арвен , моя любовь.
А если погибну – что пользы в скорби,
арвен, моя любовь?
Синее платье, горестный траур
не надевай, любовь,
если меня настигнет в сраженье
гибель, моя любовь.
Мечи героев тризну справят
по мне, о моя любовь,
и белый саван от вражьей крови
станет алым, моя любовь.
Если враг мою жизнь отнимет –
не плачь, о моя любовь!
Твои горькие слёзы лишают покоя
меня, о моя любовь.
Знай: братья врагам отомстить сумеют,
арвен, моя любовь!
Не в синем – в алом пируй на тризне,
арвен, моя любовь!
* * * * *
Сквозь утреннюю полудрёму Гвэйнир слышал весёлые голоса и смех, доносившиеся в открытое окно. Ворон сладко потянулся и открыл глаза. Фьёрнэ, в тёмно-красном шёлковом платье, с тонким золотым обручем на распущенных волосах, сидела в изголовье; увидев, что муж проснулся, она застенчиво улыбнулась, потом порывисто склонилась к нему и поцеловала его.
…Они не скоро разомкнули объятия; но голоса в саду вернули их к действительности.
Затеяли спор три филида:
Аэг, сын Грейне, Киллан, сын Ирна,
и Льен Медоустый, сын Риаэна –
Кто вправе искуснейшим зваться?
Это Кинварх. Надо же, сын Тинха решил попробовать себя в роли сказителя!..
– Нет, нет, давайте я расскажу эту историю, – напористо и уверенно зазвучал голос Харлейва. – Герои отправились к мудрой королеве Айлен, чья красота была такова, что отчаянные храбрецы при одном взгляде на неё теряли до двух третей своей отваги; а колесница королевы в битвах была всегда впереди славнейших героев!
Гвэйнир усмехнулся, услышав это, и весело подмигнул своей возлюбленной. Фьёрнэ вспыхнув, опустила глаза и вскочила на ноги, торопливо оправляя свою одежду, и шагнула к дверям; на пороге она остановилась и оглянулась на мужа.
– Идём, Гвэйн, – позвала она и выскользнула из комнаты.
Ворон встал, быстро оделся и последовал за Фьёрнэ. Он скоро нагнал её; взявшись за руки, они пришли в дальний уголок сада, где возле большого камина, сложенного из грубо отёсанных камней прямо под открытым небом, кипела работа, однообразие которой оживляла познавательная беседа на фольклорно-эпические темы. В камине уже потрескивал огонь; Эйнле и Лабрайд ожесточённо пилили двуручной пилой толстенное бревно, а Кинварх то подбрасывал сучьев в огонь, то нанизывал на вертела куски мяса, которое аккуратно разделывал Харлейв, проявляя одновременно сноровку профессионального кулинара и красноречие сказителя, повествуя о подвигах королевы Айлен и трёх филидов.
– Хар, ты перескакиваешь с пятого на десятое, – мягко, но убедительно говорил Эртхелер, обильно посыпая пряностями куски мяса, подготовленные воином-драконом. – К тому же, раз это история о филидах, куда уместней спеть её, чем просто рассказывать. О, привет, брат! – прервал свои рассуждения старший сын Фьонна, первым увидев Гвэйнира. – Привет, сестра! – он кивнул Фьёрнэ.
– Привет! – оглушительно рявкнули остальные; даже пламя на миг поникло, словно ошалев от столь энергичного возгласа.
– Привет, – Гвэйнир с заинтересованным видом потянул носом.
Аппетитный аромат жарящегося мяса приятно щекотал не только обоняние, но и воображение мага, который внезапно понял, что ужасно голоден.
– А что вы жарите? – вдруг с сомнением нахмурился Ворон. – Надеюсь, не того кабана, которого я прикончил вчера?!
– Да нет, что ты, братец! – успокоил его Харлейв. – Неужели ты не помнишь, как мы ночью спалили тушу твоего оборотня?!
Гвэйнир сосредоточенно потёр лоб, словно это могло способствовать освежению памяти, потом с несколько обескураженным видом покачал головой.
– Нет, не помню, – со вздохом признался он.
И, чтобы отвлечься от не слишком приятных мыслей о том, как он позорнейшим образом потерял сознание, нюхнув испарений Сизых болот, Ворон торопливо произнёс, обращаясь к своему старшему брату:
– Что за песню ты собирался спеть, Эртх? Ничто так не веселит душу на пиру, как искусство барда и доброе вино!
– Мне-то далеко до звания лучшего филида, – скромно отозвался старший сын Фьонна и обратился к Фьёрнэ. – Может быть, ты, сестрёнка, споёшь балладу о споре трёх филидов?
Но она чуть заметно качнула головой – нет; потом улыбнулась, лукаво глядя на Гвэйнира из-под полуопущенных ресниц, и села на траву, поодаль от камина. Ворон расположился рядом с женой и обнял её за плечи.
Эртхелер поймал себя на мысли, что почти с удивлением взирает на идиллию, которую сейчас являют собой младший брат и… сестра. Между прочим, сюжет почти эпический – дети некогда заклятых врагов, и к тому же оба они – его родичи!
– Эртх? – Гвэйнир ещё не потерял интереса к балладе о филидах-конкурентах.
Эртхелер взглянул на огонь, который с веселым треском обвивался вокруг сухих сучьев – созерцание пламени помогает быстро отстраниться от посторонних мыслей – и негромко запел. У старшего сына Фьонна был приятный и мелодичный голос, благодаря чему сглаживалось ощущение некоторой нескладности текста.
Заслышав арфу Аэга,
Звери и птицы плясали,
В хороводе кружили деревья
И цветы на камнях расцветали.
Морские буйные волны
Киллана арфе послушны
И сумрак с дорог отступает
Перед силою струн сладкозвучных.
Когда же сын Риаэна
Серебряных струн касался,
Сердца живущих любовью,
Как пламенем, разгорались.
Когда рукой быстрой
Ударял он по струнам послушным,
Отвагой, ярой, как пламя,
Загорались воинов души.
А если звучала арфа
Подобно волны напеву –
О войне забывали герои,
Вражде положив пределы.
К сожалению (для качества исполнения), слушатели оказались не в состоянии пассивно внимать Эртхелу. Не только Харлейв, но и Кинварх, и сыновья Арвейда принялись вторить, что внесло ощутимый диссонанс в мелодию; только к развязке хор стал более менее слаженным.
Явились тогда три филида,
Дабы спор их она разрешила,
К Айлен, дочери Коннха,
Королеве мудрой и смелой.
Перед нею мужи бледнели,
Пораженья не знавшие в битвах –
Пронзены её красотою,
Об отваге своей забывали.
Между тем Харлейв извлёк из-под вороха веток припрятанный бочонок и принялся деловито разливать вино по кубкам, попутно раздавая их присутствующим.
«Прими золотое запястье,
Аэг премудрый, сын Грейне;
В дар ожерелье прими,
Киллан, сын Ирна могучий.
Ты же, Льен Медоустый –
Король филидов по праву:
Тебе я венец вручаю,
Свою любовь и державу».
Всадник в сером плаще бесшумно выскользнул из-за деревьев. Широкий капюшон скрывал его лицо; в лучах солнца, просачивающихся сквозь причудливое кружево древесных крон, казалось, что таинственный незнакомец и его белоснежный скакун окутаны серебристым туманным ореолом.
– Кто ты? – и Кинварх, который уже успел хлебнуть из своего кубка, механически потянулся к мечу – так, на всякий случай.
Всадник резким движением сбросил капюшон…
– Диниш, ты?!
– А у тебя имеются какие-то сомнения на этот счёт, Кинварх? – вкрадчивым тоном осведомился эльфийский филид и спрыгнул на землю.
Произнося сей риторический вопрос, Диниш сделал едва уловимое движение правой рукой – и в воздухе возникла затейливая серебристо мерцающая руническая монограмма эльфа; повисев в пространстве пару минут, она исчезла.
Проделать этот казалось бы простой трюк с той же быстротой, лёгкостью и соответствующими спецэффектами, а, главное, до тонкостей воспроизвести особенности неповторимого виртуального автографа премудрого филида до сих пор не удавалось никому – ни названым братьям, ни союзникам, ни противникам, будь то Перворождённые, маги, гномы, драконы или даже божества. Как ни крути, а личная подпись – явление сугубо индивидуальное…
– Фьёрнэ, Гвэйн – мои поздравления! Да будут ваши пути выстелены пурпурными ковровыми дорожками, да венчает вас удача и мудрость звёздным венцом и…
– Ты немножко запоздал, Дин, – с ехидной ноткой в голосе прервал Ворон. – Так что тебе полагается штрафная, – тут Харлейв нацедил вина из бочки и передал эльфу здоровенный кубок.
Диниш, сделав пару глотков, вознамерился продолжить речь, выдержанную в возвышенно-витиеватом духе, но внезапно, рассмеявшись, махнул рукой, вытащил из своей седельной сумки небольшой свёрток и протянул его Гвэйниру.
– Как-нибудь на досуге прочтёшь, если вдруг делать нечего станет, – небрежно пояснил филид; затем извлёк из потайного кармана шкатулку из светло-зелёного камня и с поклоном подал её Фьёрнэ.
В шкатулке оказались серьги с сапфирами, сапфировое ожерелье и массивный перстень с тёмным сапфиром цвета ночного летнего неба – разумеется, собственноручной работы всестороннего мастера Диниша. А Гвэйнир с некоторой растерянностью взирал на книгу, обложку которой украшала сложная вязь переплетённых изображений растений, птиц, животных и абстрактных символов. «Повесть о Проклятии Девяти Миров», – прочёл Гвэйнир заглавие и чуть нахмурился. Хотя имя автора – Алькарэ Таримар, сын Рингнара, которое значилось чуть ниже названия, ничего Ворону не говорило, в уме мага шевельнулось смутное подозрение…
– Это ведь ты набредил, Дин, а? – строго вопросил он.
Тот усмехнулся – несколько принуждённо, следует заметить.
– Точно не скажу, Гвэйн, – с деланной беспечностью отозвался эльфийский филид. – Скажем так: в какой-то момент я старательно водил пером по пергаменту, записывая сие сказание – а ты не менее добросовестно шагал по дорогам, махал мечом и так далее. Но вот кто именно выдумал всё это?.. Полагаю, ты догадываешься?.. Все нити сюжета… вернее, нити всех сюжетов – в Его руках, а мы… – Диниш вздохнул, как показалось окружающим, с некоторым сожалением, – мы, вероятно, всё-таки лишь орудия в Его руках. А если верить некоторым чрезмерно фаталистическим теориям, то и свойства личности – доблесть и добродетель или, скажем, безрассудство и распущенность, являются ничем иным, как всплеском Его прихоти.
Гвэйнир пожал плечами, мысленно удивляясь не столько отзывающемуся некоторой ересью философическому пояснению эльфийского филида, но предложению прочесть о том, что Ворону и так отлично известно. Всё-таки он раскрыл книгу на последней странице: ему было интересно, какими же словами завершил Диниш свой очередной литературный труд. Дин слишком творческая личность, чтобы воспользоваться стандартной концовкой типа: «С тех пор они жили долго и счастливо»!
«…Весело пировали они, радуясь, что собрались наконец вместе – и в радости той утонуло бы любое проклятие врага, будто сонная муха в вине; и огромный Мир раскинулся вокруг, и по-прежнему шумели пенящиеся воды Нен-Алаквинга, и слепящим сиянием отражались в них солнечные лучи, и змеиными извивами опутывали Мир бесчисленные дороги, по которым, как гласят древние легенды, иногда странствует сам Создатель Мира…»
– И это всё? – вырвалось у Гвэйнира.
Заковыристый стиль Диниша, отчасти смахивающий на стихи в прозе, всегда и восхищал, и слегка ошарашивал тех, кто отваживался окунуться, точно в высокую волну, в его литературные творения; но Ворон толком не мог понять своих ощущений по поводу нарочитой незавершённости истории – то ли облегчение, то ли некоторое разочарование.
– Конечно, это не всё, – уверенно произнёс Диниш; удобно расположившись на толстом древесном обрубке, не распиленном Эйнле и Лабрайдом, эльф с видом знатока маленькими глоточками смаковал вино. – Знаешь, мне гораздо больше по душе история, вокруг которой расстилается не паханое поле сюжетов, чем повесть, завершающаяся тупиком, образованным надгробным камнем какого-нибудь злополучного героя. Да, вы ещё долго намереваетесь жарить своего вонючего хряка? – язвительно прибавил эльф, дабы мозги окружающих не слишком запутались в его литературоведческих выкладках. – Если это будет продолжаться ещё хотя бы пять минут – я непременно уморю вас пространными речами!
– Держи, мастер красноречия, – Гвэйнир подал эльфу тарелку с аппетитно подрумяненным куском жаркого. – Речь, пожалуй, лучше отложить на потом, а то мы и впрямь погибнем, не столько от твоего философствования, сколько от голода!
Как и полагается виновнику торжества, Ворон лично распределил лакомые кусочки между всеми участниками пикника, а взявший на себя обязанности виночерпия Харлейв залил в кубки очередную порцию живительного напитка. И в тот день весело пировали они, радуясь, что собрались наконец вместе – и в радости той утонуло бы любое проклятие врага, будто сонная муха в вине; и огромный Мир раскинулся вокруг, и по-прежнему шумели пенящиеся воды Нен-Алаквинга, и слепящим сиянием отражались в них солнечные лучи, и змеиными извивами опутывали Мир бесчисленные дороги, по которым, как гласят древние легенды, иногда странствует сам Создатель Мира…
Сестра моего брата
© Copyright: Мележ Антонова Людмила, 2013
Свидетельство о публикации №213061301849
Свидетельство о публикации №213061301849
Рецензии