Люська. Нравы московской Чудовки. Глава 27

Глава 27

Полковник Воронков в задумчивости остановился против знакомого дома. «Идти или не идти к Митьке?!..» — спросил он себя.
Полтора года назад, когда сам настаивал, чтоб отправили подальше от Москвы, крепко надеялся, что остынет и со временем пройдёт вспыхнувшая к его жене любовь. Но вот приехал и не смог совладать с собою — ноги сами принесли.
«Нет, не могу больше — войду всё же! — трудно дыша, подумал он. — Так, мол, и так, дорогой, трёхгранным штыком влезла в сердце твоя жена… так что не только к тебе приехал… и на неё взглянуть явился! Прости!.. Что-то ответит на это Митька — тот самый Митька, с которым пройдена вся война от Москвы до Берлина?..
«Нет, это, конечно, подлость — говорить товарищу такие слова! Не пойду я к нему. Пусть лучше считает, что забыл его Воронков… чем вносить в семью друга этакое, нечистое… Иди, иди, дорогой — не задерживайся, откуда пришёл!»…
Воронков был невысок ростом, сухощав и, глядя на него, трудно было поверить, что этот человек перенёс на себе все тяготы войны и прошёл от Волги до самого фашистского логова.
До поздней ночи бродил он накануне по Москве, удивляясь происшедшим за его короткое отсутствие переменам. Да и к тому же на шумных улицах, среди людей, было куда легче переносить тоску: знакомых, кроме Митьки, почти не было. Однако, когда возвратился в гостиницу и остался в номере со своими мыслями один на один, понял, что никакими заботами и заданиями ему не вышибить из головы удивительного образа… «Нет, я всё же пойду и хотя бы взгляну на неё… только взгляну! А на вопрос Митьки: отчего не писал, всегда можно найти что-нибудь правдоподобное. Тем более, что я и в самом деле находился в очень уж отдалённом и глухом районе.»
Полковник долго ходил ещё из угла в угол по номеру, тяжко размышляя о том, как всё же нескладно сложилась его личная жизнь. Пошёл уже тридцать восьмой год, а у него — ни кола, ни двора. Товарищи каким-то образом успевали — женились и обзаводились семьями. А ему всё некогда… недосуг.
Именно такой, как Митькина Людмила, представлялась ему будущая жена… «Стройная, красивая! В глаза заглянешь — такая прелесть и чистота оттуда светятся, что просто дух захватывает.
Да разве ж может такая душой покривить или на что-то подлое пойти?!»
Но не знал Воронков, как смеялась над ним Люська, с издёвкой говорившая Митьке частенько: «Сморчок сморчком, а ты знаешь, какими глазищами он на меня посматривает?!» В таких случаях Митька её останавливал: «Брось! Мы с ним всю войну бок о бок прошли! Кровью, можно сказать, обменялись!»
Он долго искал себе жену, похожую хоть чем-то на Людмилу. Но вот напрасно потеряны все эти годы. Безрезультатно. Не добился он и того, чего надеялся добиться — не только не угасло, не потускнело даже чувство. Что-то скажет при виде его
Митька, как встретит старый товарищ… В голове неотступно гудело: «Идти или не идти?!..» — и никак невозможно было ответить на это.
Утром снова был у генерала, и на вопрос, не наскучило ли ему, Воронкову, служить вдали от столицы, не захотелось ли вновь перебраться поближе к… Большому театру и Третьяковской Галлерее, он твёрдо ответил:
— Никак нет, товарищ генерал!
— Ну и добро! Не ошибся я в тебе! – благодарно пожал ему руку тот. — Спасибо за службу!.. Отдыхай, а вечером можешь отправляться восвояси.
Воронков щёлкнул тогда каблуками, козырнул, повернулся через левое плечо и, чувствуя гордость за свой ответ, с лёгким сердцем вышел из кабинета. А за порогом его словно подстерегал всё тот же неотвязный вопрос: «Идти или не идти?..» И вдруг тайный голос этак вкрадчиво посоветовал: «Сходи, дорогой, проведай товарища, взгляни на неё и… уходи! Сразу же уходи! Ни минуты не задерживайся!.. А Митька простит… Да и потом — что ж прощать-то? Разве ты против него подлость какую замыслил? Нет же?!..» — твёрдо сказал себе Воронков и, купив огромную корзину цветов, поехал по знакомому маршруту, по которому редкий день не ездил мысленно.
Выйдя из машины, он в одну минуту пересёк загроможден-ную булыжником, кусками асфальта и кучами смёрзшейся земли улицу (на войне и не такие препятствия преодолевали да ещё под огнём!) и очутился под заветными окнами, самый вид которых то в жар бросал, то в холод…
Вышедшие из ворот и направившиеся было к площади Алексей с Кручёным сразу заметили парадно одетого и едва видного из-за цветов полковника. Алексей по привычке подтянулся, а Кручёный посмотрел подозрительно.
— Не подскажете, — сходу обратился к ним на всякий случай Воронков, ступая на разбитый тротуар, — здесь проживает Дмитрий… (он назвал фамилию друга) иль переехал куда?
— Никак нет, товарищ полковник! — чётко отрапортовал Алексей. — Такой здесь не проживал!
Но Кручёный вспомнил Воронкова: тогда тот ещё подполковником был. Вспомнил и то, как тянулся он к Люське. Нахмурился.
— То-есть... как это «не проживал»?! — остановился даже полковник. — Да у него жена ещё вон там, на втором этаже комнату занимала… Людмилой её звали!
— А-а, — смекнул Алексей и поник головой. «Тяжко, ох как тяжко сообщать о смерти человека, да ещё другу!» — подумал он и всё же хотел сказать правду. Но в этот самый момент в форточку высунулась возбуждённая, с горящими глазами Люська. Она долго с удивлением вглядывалась сквозь стекло в незнакомого военного с цветами и вдруг признала в нём того самого Сморчка, над которым столько в своё время издевалась. «Так вот он порядочный-то!» — подумала Люська и крикнула радостно, почувствовав, как в ней вновь загорается охотничий азарт:
— Поднимайтесь, поднимайтесь, Кирилл Трофимович (мигом имя-отчество припомнила!). Мы — дома.
Воронков поднял голову и обмер, не зная, что ответить, как отозваться на эти приветливые слова. Ведь никогда раньше она с ним так не говорила!..
— Вот в эту дверь, товарищ полковник! Второй этаж, налево, — вывел его из столбняка голос Алексея.
— Спасибо, матрос! — оглянулся на него Воронков и, словно подстёгнутый, пошёл, всё ещё полный сомнений в правильности своего шага. — «Что скажу? О чём заговорю?!.. А, была не была: расцелуюсь с Митькой да и…»
Соскочив с окна, Люська в волнении потёрла руки. Срывающимся голосом крикнула, приотворяя дверь на кухню:
— Ма-а!.. — подождала и — ещё громче:
— Да слышишь иль нет?!
Уловив в голосе дочери необычные ноты, Полинка, бросив на стол крышку от кастрюли, которая с грохотом скатилась на пол, вбежала в комнату:
— Ты чего?!
— Переодевайся живо! Новое платье… причешись… опять не умывалась что ль… быстренько!
— В чём дело-то, хоть скажи! Что случилось? — машинально поправляя грязными руками растрепавшиеся волосы, недоумевала Полинка.
— Да помнишь тот, ну… В общем, Сморчок к нам с цветами прётся — в окно видала! Полковник теперь!
Полинка испуганно отшатнулась, посмотрела дочери в глаза и сказала шёпотом:
— Ну, девка, это к тебе счастье валит! Не упусти!.. Вот только как же нам теперь с этим-то быть?..
Люська сразу поняла, о ком идёт речь. «Да, Сутулый, конечно, помешает…» — Она подобралась, и губы её стали ещё тоньше. Затем, прищурившись, яростно махнула рукой:
— Выгоним! — оглянулась и заспешила:
— Но пока — ни слова о нём, понятно? — схватила висевшие на спинке стула брюки Бориса Степановича и швырнула их в маленькую комнату… порывисто оправила скатерть. Снова оглядела всё: «А, галстук!» — бросила и его туда же. Замерла — донёсся слабый стук в дверь парадного хода. Наспех оглядев себя в трельяже и привычными движениями взбив на лбу волосы, Люська бросилась открывать.
— Да переодевайся же ты скорее, слышь иль нет?! Задержу! — злобно посмотрев на Полинку, прошипела она.
Та вздрогнула и начала судорожно отпирать гардероб. «Полковник… — соображала она. — У, это было бы здорово! Полковники, говорят, огромадную деньгу зашибают!..»
Воронков, замерев, ожидал, когда ему откроют. Холодея, думал о том, каким образом сейчас поведёт себя с Митькой и Людмилой. «Главное дело, — убеждал он себя, — не задерживайся! Пять-десять минут посиди — и баста! Больше, мол, не могу, не обессудьте!.. Надо срочно к начальству!..»
Люська распахнула дверь. Отступая в глубину полутёмной передней, сдержанно сказала, ещё не совсем уверенная, что отношение Воронкова к ней осталось прежним:
— Заходите, заходите, Кирилл Трофимович! Милости просим! Где же вы пропадали столько времени? Отчего не писали?..
— Здравия желаю! — сдавленным голосом ответил Воронков. Но с места не сдвинулся. Спросил, будто за этим только и явился: — А Митя… А Дмитрия Николаевича, что, нет дома?
— Как, вы ничего не знаете?! — Люська притворно широко раскрыла глаза и ещё дальше отступила. — Но он… он уже скоро полгода как умер…
— Умер? — вмиг позабыв о своей дипломатии, воскликнул Воронков и, вдруг ощутив, как тяжела корзина с цветами, поставил её к ногам.
«Ах, дурак! Ах, скотина! — запрыгали в его голове слова. — Как же ты мог… Митька, видно, тяжело болел… а ты? Ты только и знал всё это время, что его счастью завидовал!» Болезненно морщась, он спросил:
— Всё-таки раны вскрылись, да?..
— Что?.. Ах, да-да, вот именно! — закивала Люська, с тревогой прислушиваясь. — «Только бы не вышла эта… Марья Андревна! Он ни в коем случае не должен знать, как и при каких обстоятельствах умер Митька!» — И она сказала, будто только обнаружила, где они стоят: — Ох, да что же это мы с вами… где остановились-то? Заходите же в комнату!
— История… Ну, история! — забывая о цветах и решительно сдвигаясь с места, бормотал Воронков. Чуть было не споткнулся о корзину. Безразлично поднял её. — Замечательный, отличный был человек, — ни к кому не обращаясь, строго сказал он, входя вслед за Люськой в комнату. — Верный товарищ… — и стиснул зубы, невольно припомнив, как Дмитрий, рискуя собственной жизнью, тащил его, Воронкова, через голое поле, которое с двух сторон простреливалось из пулемётов. — Где похоронили? — спросил он, останавливаясь. — Я должен сходить.
Люська в смятении посмотрела на вышедшую из другой комнаты мать: «Как быть? Что отвечать!.. Разве с одного разу упомнишь, где она, могила-то!..»
— Ба-а! Никак Кирюша! Да с цветами!.. Ну, здравствуй, здравствуй, дорогой! — запросто сказала Полинка, отводя глаза от дочери и сразу определив, как надо себя вести. — Когда прибыть изволил?
— Вчера вечером, — опуская корзину на стул и снова забывая о ней, глухим голосом ответил Воронков. И поспешно добавил:
— Поздно вечером!
— То-то же! — притворно погрозила пальцем Полинка. — А то уж я хотела… Ну-ка, ну-ка я погляжу на тебя, какой ты теперь красавец-то стал!.. И надолго в наши края?
— Нет, сегодня отбываю в двадцать ноль-ноль и очень, очень хотелось бы… — Воронков опустил голову. — Почтить прах товарища…
— Да-да-да, уж такое несчастье-то, — заахала Полинка. — Но сейчас не советую.
— Почему?
— Да пролезть-то по такой мокреди туда невозможно. Снег, грязь — по шею. Вот прихватит морозцем — тогда ещё туда-сюда. Да и время уже шестой час, не поспеть: далеко больно захоронили-то.
— Пустяки! Я доберусь! Где это?..
Люська втянула голову в плечи: «Вот оно, начинается!»
— Да ведь невозможно тебе сразу и объяснить-то, — скорбно вздохнула Полинка. — Нонче все московские кладбища-то, не слыхал, за город всё спроваживают, новых-то теперь уж не кладут. — Люська в восхищении поглядела на мать: «Выкрути-лась таки, стерва! Ну и ловкая же!» — Так что надо только показывать, а разве ж я дойду в такую погоду!..
— Так-так-так… — задумываясь, вздохнул Воронков. Спросил, сам не зная кого: — Как же быть-то?..
— Да уж отложи, дорогой, это на следующий свой приезд! Отложи! — лебезила Полинка. — Верно тебе говорю. А мы к тому времени и оградочку ему получше оборудуем, и памятничек по своим средствам поставим…
— Нет-нет, зачем же! — Воронков откинул полы шинели. — Это я… это уж мой долг! — он выхватил из кармана тугую пачку денег и протянул Полинке, которая не удержалась и торжествующе взглянула на дочь.
Люська сама не понимала, как не вырвала деньги из её рук. Давненько не видывала она таких… Но снесла и смиренно опустила глаза.
— Вот спасибо, вот уж спасибо тебе, Кирюша, — едва унимая буйную радость, с грустным видом благодарила Полинка, крепко сжимая деньги в руках. — Обязательно выполним твой наказ. А сейчас, что ж, — она опять взглянула на Люську, — разве что сбегать и купить поллитровочку и, как положено по русскому обычаю, помянуть усопшего?
«Не терпится выжрать! — с ненавистью подумала Люська, свирепо косясь на мать. — Того и гляди, Сутулый с работы явится, а она…» — и сказала небрежно:
— Перестань, мама! Кириллу Трофимовичу нельзя. Ему скоро ехать. В другой раз как-нибудь! Ведь вы к нам ещё приедете, Кирилл?.. — обратилась она к Воронкову.
«Что?! — вздрогнул даже он. — Это спрашивает его она?! Она сама?!» И он ответил, едва не задохнувшись:
— Так точно, заеду!..
На поезд Воронкова провожала Люська. До площади она шла рядом с ним, со страхом думая, как бы не столкнуться с Борисом Степановичем. В такси же всё более прижималась к плечу
соседа, видя, что тот просто заходится от такой близости. «Что ж… попробуем заделаться полковницей, чем чёрт… Уж более надёжной и тихой пристани не найти!» В том, что Воронков её любит по-прежнему и готов по одному её слову на всё, она уже не сомневалась. И потому даже не спрашивала, женат он или нет. Это было для неё решительно всё равно. «Не женат — хорошо! Нашел какую-нибудь дуру — тем хуже для неё!..»