Помощник
Перед Новым годом, а вернее 30 декабря, к Сидоровым, из города, на новогодние каникулы, приехал единственный сын, Гришка. Приехал неожиданно. Петр Сергеевич и Наталья Борисовна, весёлыми голубками запорхали по дому, засуетились, соскучились по сыну - то. Мать тут же принялась пельмени лепить, а отец печь потеплей топить. Промёрз Гришка с дороги, добираясь до посёлка на перекладных, да и по - домашним пельмешкам соскучился. Больше года не был дома. В письмах приезжать не собирался, писал матери: «Осточертела эта деревня, за грязь, за дороги, за скуку от которой его коробило, за непосильный труд, а город это всё… для Гришки рай». Учился Гришка в индустриально – педагогическом техникуме: учился легко, без напряга, с удовольствием. Жил в общежитии от техникума, там же с друзьями и собирался отметить Новый год. Просил извинить. Наталья Борисовна про это мужу не сказала, побоялась, прямой он был и строгий, мог бы и не понять сына. Сказала только: что у сына все хорошо, на Новый год приехать не сможет - дела в техникуме. Но что – то расстроило Гришкины планы.
И вот Гришка дома - за столом: рослый, упитанный, рубашка на животе расползается, пупок пуговицы рвет. Лицо круглое, красное, как из парной вылез. Губы пухлые, девичьи. Голос писклявый, пронзительный, никак не сочетающийся с его комплекцией. Скажет, и сомневаешься, он ли это выдал. Ему крутым басом изрыгать, с раскатом, со скрежетом, а тут, тенор недоразвитый, будто, перед родителями не бугай под метр восемьдесят, а худющий маленький подросток, попискивающий, как мышонок.
Отец, как посмотрел, как послушал и смехом зашелся. Прикололся - ткнув ему в живот пальцем.
- Разнесло - то тебя за это время и не узнать! Вот что с людьми город делает! Всё от безделья! Мамон – то отрастил - не забеременел ли? Эт надо ж! Весь в брата матери угодил. Тот тоже увалень и пискун. - Не со зла Петр Сергеевич сказал, натура такая, правду матку резать.
Радостная мать, обхаживающая и рассматривающая сына со всех сторон, от отцовской шутки взбунтовалась.
- Что, порешь-то… дурень старый?! Ребёнок ведь… Волосы седые, а ума ни на грош!
- Да какой он ребенок! Техникум кончает… В армию скоро. – Улыбался отец.
- Они сейчас, больше нашего знают. В фильмах-то, один разврат… А ты, ребёнок!
- Всё одно… Думай башкой-то! Брата зачем-то приплёл!
- А что, вылитый Колька… В вашу породу - то угодил…
- И хорошо, что в нашу… - съёрничала мать, - Человеком будет. А не как ты, всю жизнь телятам хвосты крутить, да грязным по уши ходить! Хоть Колька и увалень, зато агроном, а не скотник, как ты.
- Я не скотник, а механизатор широкого профиля.
- Механизатор – ассенизатор! - ухмыльнулась Наталья Борисовна. - Что ж на тракторе – то не работаешь?
- За копейки… под металлоломом валяться ?.. Извини подвинься! Вот пригонят новые трактора, тогда и… А в зиму – то, лучше скотником… И заработок тут приличный. До уборочной, как - нибудь, а там на комбайн. Да и ты, меньше «варежку» разевать будешь, что мало получаю. А Коля твой… А-а-а… - махнул он раздосадовано, - У него Нинка и заборы чинит и дрова колет. А он, от нехрен делать, скачет по полям на своём «бобике» как козёл и рахитское брюхо от жратвы утрясает. Загружен, видите ли! Что ему зимой делать - то? Мог бы, и поколоть дрова, а не зад на печи греть. Нинка, говорит: привыкла уже к такому жизненному укладу. Быстрей, говорит: сама сделаю, чем его просить...
- Какой – никакой, а начальник! - перебила жена. - А Нинка, сама виновата… Сама его балует… Зато гордится им не знай как! Она эт, своим на него жалится, а чужим – то… Только и слышно от неё: Мой Коленька, да Мой Коленька! И Гриша начальником будет, когда выучится. И нечего тут, хаить, нашу породу!
- Я что… против учёбы что ли? Я только за… - сдался Петр Сергеевич.
- Пусть учится. Лишь бы всё в дело вылилось и по уму.
Такая же грузная, как и Гришка, мать, обрадовалась капитуляции мужа, взяла круглый табурет и подсела к сыну. Гришке, реплики отца были до лампочки, его больше интересовали только что сваренные, слащавые, жирные пельмешки. Он сидел на своем любимом месте в углу под иконой, за самодельным, вместительным столом, стоящим у окна и смачно чавкая, самодовольно улыбался. А Наталья Борисовна, подперев кулаком щеку, с материнской любовью наблюдала и радовалась его аппетиту - без спроса подкладывая ушастые пельмени. «Когда хватит, Гришка сам скажет». Отец сидел напротив окна, всматривался в замирающую, тёмную улицу, мял пальцами сигарету, закуривать не решался, «жена поднимала шум, когда он курил в доме» и ждал окончание сыновъей трапезы. Дела по дому не давали ему покоя. Нужен был помощник.
Гришка, поблагодарив за угощение, отодвинул чашку, больше походившую на тазик и, отдуваясь от еды, заковырял спичкой в зубах.
Петр Сергеевич покосился на жену, закурил на свой страх и риск и деловито сказал:
- Ты, как Гриш, смотришь? Если мы с тобой, поутру, в лес за дровами смыкаемся? А то, к весне кончатся, будем здесь с матерью зубами чечётку отбивать.
- Давай… - натужно с неохотой, пропищал Гришка, продолжая отдуваться и ковырять в зубах.
Петр Сергеевич облегчённо вздохнул, встал и направился в сени докуривать. У двери сказал:
- В восемь разбужу. - И вышел.
Только в окно торкнулся рассвет, Пётр Сергеевич потряс сына за плечо.
- Гриша, пора… Садись, завтракай и тронемся. А я пойду, лошадь запрягу.
В доме прохладно, Гришка ежится, раздраженно сбрасывает с себя стёганое одеяло, нехотя одевается и жмется к горячей печке, недавно затопленной отцом. Также нехотя и ежась, идет на кухню к матери, завтракать.
Погода была солнечная, но морозная. Мороз, как цепной пес, кусал за все незащищенные места и гнал в дом. Даже собаки не высовывали носа из домиков и лаяли наугад. С утра было безлюдно, тихо и только с фермы доносился скрежет лопастей транспортера, да надрывный гул трактора, вывозившего навоз из коровника.
- Ну и дубак! – приближаясь к саням, выдавил раздраженно, Гришка.
- Дубак… А как теперь быть? – отозвался отец, укладывая в сани веревку, топор и пилу. – Зима она теплой бывает редко. И в теплую зиму дом отапливать надо. Иначе сгниёт он. Это тебе не юга, где дышать нечем.
Гришка сунул нос в ворот, замахал руками и забухал валенок о валенок. Лицо от мороза раскраснелось, на концах воротника засеребрился иней.
- Если не юга, так что ж теперь, морозится, надо? Аль попозже съездить нельзя?
- Днем и так дел по горло! Пару гусей забить и обделать надо. Вдруг кто в гости нагрянет! А нам и встретить нечем. Думаешь, мне охота ревунков ловить? - отец лукаво посмотрел на прыгающего, недовольного сына; завалился в сани, удобно уселся и, причмокнув, потихоньку тронул лошадь: - Но - о… милая… И, не оборачиваясь, крикнул сыну: - Прыгай что ли!
Гришка, косолапя, догнал сани, неуклюже завалился на их край и, не удержавшись, задрав ноги, как мешок ухнулся спиной на дорогу.
- Язви тя в душеньку! - хохотнул отец, посматривая через плечо, на сына. Тот, путаясь в тяжёлом тулупе, пытался встать. - Во, дерьма накопилось! Встать не в силах! Как, хреновая баба стал! - глаза его посуровели и прищурились. - Это ж надо… так самого себя изуродовать! - Натянул поводья и раздраженно крикнул: - Тпру… милая…
Гришка с улыбкой поднялся, схватил слетевшую с головы шапку, постукал ею о валенок, сшибая снег, надвинул её на уши и, отряхнув тулуп, молча, завалился в сани. Укрыв воротом лицо, повернулся на бок от ветра и съежился на соломе калачиком.
- Готов, что ли? Ехать-то можно? Или опять валенки задерешь?
- Поехали… - хихикнул, из - под ворота Гришка.
Лошадь, фыркая и пуская из ноздрей пар, гулко топала по накатанной и прочищенной бульдозером дороге.
Выехали за село.
Хоть и стоял конец декабря, снегу было мало, зато морозы одолели. До того крепкие стояли, углы в доме насквозь промерзали. Вечером печь истопишь, а к пяти утра, хоть в валенки с шубой облачайся. В сараях на двери повесили полога, чтобы тепло не выдувало и, скотина не мерзла.
Отец смотрел на поля и переживал:
- Надо ж… Даже кочки не прикрылись. Без снега, всё померзнет. Пропадет задарма людской труд. - Посмотрел на небо. Где-то над Сергиевским, черной рваной шапкой, висели тучи. - Может и к нам доберётся? - С надеждой произнес он. - Где-то заваливает, а у нас как у прокаженных… всё лето ни дождинки, а сейчас и снега нет. Как Гриш, думаешь? Выпадет на новый год снежок или нет? Обрадует нас и землю?
- Зачем он нужен?! Терпеть не могу метели! Лучше солнышко с морозом.
Петр Сергеевич встревожено и пытливо посмотрел на сына, махнул безнадежно рукой и отвернулся. Говорить ничего не стал, да и зачем язык оббивать, если человеку на всё наплевать, а в голове ветер гуляет.
Проехали поле. Свернули с дороги и по небольшим сугробам, направились к краю леса, где он ещё летом приметил добротный, сухой валежник.
Лес стоял как сказочный, покрытый белым пушистым снежком, переливаясь на солнце, всеми цветами радуги, радуя людской глаз и поднимая настроение.
- Приехали… - весело произнёс Петр Сергеевич, выбираясь из саней и с ухмылкой косясь, на дрожащего от холода сына. - Вон их сколько, только не ленись! - указал вглубь леса. - Бери инструмент, а я лошадь удобнее поставлю.
Гришка полез по неглубокому снегу в лес, а отец развернул лошадь по ходу к дому и, привязав её к дереву, кинул ей под морду охапку пахучего сена. Посмотрел на ёжившегося от холода Гришку, крикнул:
- Какого хрена, без дела бубенцы морозишь?! Обрубай сучья. Сами они не отвалятся.
Гришка вразвалочку подошёл к поваленному дереву и неохотно, принялся сшибать сучья, попадая по ним, то топором, то топорищем.
- Твою – то маманьку! - простонал Петр Сергеевич, сдержанно посматривая на сына и с тревогой на топор. Помолчав, крикнул: - Топорище не сломай!
Гришка, не обращая на слова отца, продолжал рубить по - своему.
Не выдержав такого отношения к работе и орудию труда, Петр Сергеевич смачно сплюнул, матюкнулся и, подбежав к сыну, выхватил у него из рук топор:
- Ты что, не видишь, чем тяпаешь?! Или башка не соображает, что топорище сломать можно?! Запасной - то не взяли!
- Ну и руби тогда сам! - огрызнулся Гришка и с обиженным видом, уселся на поваленное дерево, искоса посматривая на разозлённого отца.
- На кой черт тогда ехал?! Сидел бы дома! - рассвирепел Пётр Сергеевич и, ловко орудуя топором, быстро посшибал ветки. - Видал как надо? Всю жизнь прожить в деревне и не уметь рубить! Стыды! Избаловала тебя мать! Ох, избаловала!
- Не для того я учусь, чтоб топором махать. - Парировал Гришка, ковыряя пальцем в носу.
- Ты смотри! Интеллигент вшивый! Мечтаешь всю жизнь у стола ложкой промахать? Смотри! Петух в зад клюнет, запоёшь на иной лад. Будущий педагог, а… Чему детей - то научишь? В потолок плевать?! В потолок плевать, тоже талант нужен и расчёт, иначе сопля от потолка отскочит и ненароком, глаз тебе вышибит!
Гришка тоненько хихикнул и с улыбкой ответил:
- Для того и учусь, чтоб с расчётом харкать…
Всадив топор в бревно, Петр Сергеевич, грубо, но спокойно, сказал:
- Смешного - тут мало… Как бы плакать не пришлось! Бери пилу, подь сюда.
Завыла «камертоном» пила, выкидывая из - под острых зубьев сухие, теплые опилки. Полетели в сторону отпиленные бревна. Гришка сбросил тулуп, расстегнулся, пыхтел, потел, но терпел. Отец работал, молча, поучать бросил, топор сыну не доверял, сам сучья сшибал, а Гришка подтаскивал сухие деревья и помогал пилить.
Ближе к полудню, налетели тучи. Потемнело. Мороз по - иступил свои зубья, а ветер, сшибая с деревьев белые шубы, разыгрывал свои карты. Повалил мокрый и крупный снег.
Потных мужиков продувало насквозь, они спешили. Уложив бревна в сани и увязав их веревкой, потихоньку тронулись. До расчищенной дороги, отец вел лошадь под уздцы. На дороге передал вожжи Гришке, сам уселся на воз спиной к ветру, закурил и о чём – то задумался.
По ровной дороге лошадь бежала легко, не чувствуя груза. Из - под копыт, в лицо и грудь Гришки, летели липкие, снежные комья, будто лошадь с ним в снежки играла. Он отвернулся, на дорогу не смотрел и лошадью не правил. Приученная лошадь, сама летела к дому и к овсу в колоде.
- Не гони. Сани мотает. – Предупредил Петр Сергеевич, когда сани кинуло в сторону, и они слегка накренились.
- Не бойся пап. Дорога ровная. А то я, уже дуба дал.
- Сало сынок, оно быстро замерзает. - Пошутил Петр Сергеевич. - А ты слезь, да промнись вместе с лошадью, раз мерзнешь.
- Нужда была бегать. – Пробурчал Гришка, плотнее заворачиваясь в тулуп.
- Загнешься ты от своей лени. - С упрёком сказал Петр Сергеевич и загрустил.
Гришка промолчал, но лошадь попридержал.
Показались крыши домов, повеяло дымом. На душе у мужиков повеселело; чувствовался домашний уют, тепло. Запахло блинами, пирожками. Расслабились. Неожиданно сани заскользили и боком поползли под уклон. Наскочив на кочку, накренились. От неожиданного толчка, Петр Сергеевич, как шарик перекатился через воз и уткнулся лицом в придорожный сугроб. Его спасло то, что сани не сразу опрокинулись, а по инерции проехали еще метра три. Неуклюжий Гришка бросил вожжи и проворно соскочил с воза, обезьяны могли бы позавидовать его прыти и будто парализованный, стоял и смотрел на происходящее.
Воз гулко рухнул в снег, застучали бревна, затрещали оглобли, лошадь как подкошенная опрокинулась вместе с тяжелым возом на бок и, брыкая в воздухе ногами, захрапела, давясь в хомуте.
- Топор давай! Топор! - Вытаращив испуганно глаза, завизжал Петр Сергеевич, смахивая с лица и сплёвывая с губ налипший снег и не дожидаясь помощи от растерявшегося сына, на четвереньках, кинулся к саням, расшвыривая вправо и лево голыми руками, слежавшийся снег - выискивая топор. Отыскав инструмент, быстро перерубил веревку, связывающую бревна. Мерзлые бревна с железным стуком раскатились по полю, освободив и облегчив сани. - Иди сюда – мать твою!!! - крикнул он, поднимая сани. Гришка подбежал и всей массой навалился на край, стараясь хоть чем-то угодить отцу. Лошадь вместе с санями встала в прыжке и облегченно зафыркала разбрызгивая слюни в сторону и как в бреду, мотая косматой головой. Она не пострадала, а вот правая оглобля, переломилась как спичка и годилась, лишь на дрова. Отец ходил вокруг саней, махал в злобе руками, будто дирижер и проносил Гришку матом. На слова в таких случаях он не скупился. Всё что наболело, само наружу вырывалось. Гришка понуро стоял в стороне, косился недовольно на отца. Против таких доводов не попрешь.
Поумерив немного пыл, Петр Сергеевич поднял к небу руки и, выискивая что-то там глазами, жалобно запричитал:
- Господи! Чем я тебя разгневал… Господи?! Почему ты всем детям нашего поселка дал головы, а моему сыну вместо головы, задницу приспособил?! И когда ж твоя немилость ко мне кончится?! И когда ж, ты обратишь свой взор, на эту бездарную личность?! Да вразуми ты Господи этого придурка! Век молиться буду, даже в праздник в церковь схожу, если не нажрусь до упаду. Он так жалобно причитал, что Гришка, не только не обиделся за высказывания, а наоборот, спрятав лицо в воротник, до слез смеялся. Отец это заметил, бросил причитать, глаза злобно сверкнули:
- Какого чёрта стоишь?! - закричал он, - Или ночевать здесь собрался?! Дуй домой за оглоблей - в сарае новая есть! Да смотри, чтоб готовая была, а то припрешь с дури, жердину необделанную!
Гришка по - медвежьи косолапя и переваливаясь с боку на бок, покорно заспешил к дому. Он путался в длинном тулупе, спотыкался, оглядывался, поправлял слетавшую с головы шапку и бежал дальше. Его лицо в данный момент выражало что-то неопределенное: может восторг, может обиду, а скорее всего, туповатое удивление, смешанное с улыбкой.
Отец же, подтянув штаны и заправив выбившуюся рубашку, принялся укладывать дрова в сани. Сложил. Связал порубленную веревку, затем привязал бревна к саням и, усевшись на воз, забурчал себе под нос:
- Послал же Бог помощничка… Елки – моталки! - Сказал и что-то тоскливое, тяжелое, ощутил на своих плечах: какая-то недоделанность, какая-то недосказанность в воспитании сына теребили и рвали душу. Своё трудное и бесшабашное детство вспоминал, сравнивал, жалел сына и в тоже время, не хотелось, чтобы Гришка, нахлебником и бездельником вырос. Он глубоко и прискорбно вздохнул, посмотрел вслед удалявшему сыну и продолжал: - А ведь хороший парень растет - мать его за ногу! Умный, безобидный, как вся его материнская порода, вот только с ленцой, как и его дядьки… Трудно ему в армии будет, ох, как трудно! Лучше б уж и не призывали таких, не мучили детей. Он сгорбился, погрустнел, утирал рукавом глаза от лепившего в них снега, а может и не от снега, смотрел на удалявшуюся в метель точку и шептал: - Возможно, оно и к лучшему что забирают. Мать вот, только жалко… Сильно переживать будет.
Свидетельство о публикации №213061300465
Анатолий Бешенцев 21.06.2013 23:08 Заявить о нарушении