Расстрельная статья

Не забегая вперед к конституционному соглашению о замене высшей меры наказания с смертной казни на определение длинного пожизненного срока с отбытием в колонии общего режима, я неспешно похрустывал пальцами правой конечности и смотрел в осыпающийся потолок, переживший обе войны и унесший в этих стенах не меньше жизней, чем за ними. Холодная зима 88го растягивала дни по минутам и секундам как длинную киноленту с незаконченным монтажом. Незадолго до моего перевода в эту камеру, на этой койке дожидались своей участи многие известны и неизвестные в общих кругах преступники. Казалось бы, пустяковое дело, которое из простого свидетеля, под давлением спецслужб превратило в шпиона и предателя Родины могло бы обойтись высылкой в суровые, холодные земли, где меня должно было скрутить воспалением легких или тяжким физическим трудов в ужасных экологических и климатических условиях. В то время нашлось предостаточно статей, которые могли обратить обычный преступный поступок в нечто более опасное и представляющее угрозу гражданам государства и причинение проблем чиновникам высших руководящих должностей.  Все началось с того, что шагая осенним утром того же 88го был обычный, ничем не отличающийся от других осенних день. Шел второй этап перестройки. В прессе по-прежнему политика, заслуги и отчеты новых реформ, ухудшение экономических отношений и ухудшение доверия к власти. Ветерок подхватывает остатки сил в моих конечностях, и я по инерции шагаю по ветру в сторону ближайшего магазина продуктов. Странно, что очередей нет. Обычно в это время здесь уже все забито битком людьми. Пустота. Пустые прилавки, а квадратная плитка на полу натерта до блеска не позволяла найти хоть малейшего следа от модных туфель или старых рабочих ботинок. Ни надписи «обед» ни надписи «переучет», ничего этого не было. Магазин как будто вымер, вытягивая весь шум и суету социальности наружу.
- Здесь кто-нибудь есть? Магазин работает? – подав голос, я почесал затылок.
Ответа не последовало. Единственное, что придало интереса в этой многоминутной тишине, это мужской башмак, выглядывающий из-за ширмы, что вела в подсобное помещение магазина. Помещение предназначалось для складирования и хранения скоропортящейся продукции. 
Растаявшие продукции поддаются полной репродукции под воздействием холода и природной влажности. На полу валяются обрывки «Известий» и странные расписки. А на них Выписанные инициалы «Ф.К.» . Через минуту я почувствовал легкий сквозняк, прошедший сквозь свободные ячейки, вязаного свитера. Обернувшись, увидел человека в темном плаще и еще двух, которые обошли меня с обеих сторон. 
- Молодой человек! Пройдемте с нами. Нужно потолковать. Не создавайте лишней суеты, ежели не хотите получить пулю прямо здесь на месте без каких-либо свидетелей.
Моему удивлению не было предела. Самый обычный день превратился в самый обычный кошмар и все эти люди из неоткуда, тычущие в меня заряженные пистолеты и пронизывающие насквозь взгляды. Я оступился на два шага назад и ощутил крепкий удар прикладом по голове. Пол ушел из под ног, глаза засветились искрами. Расплывчатая картина стала медленно и бесповоротно уходить, оставляя лишь помутнения и втягивая в темноту одиночества.

*  *  *

Прошедшие события помню смутно. Отнесли и бросили в тюремную комнату. Серые стены из старого кирпича с частично осыпавшейся штукатуркой. Кажется, эти тюрьмы не реконструировали со времен прошедшей войны. По всей видимости, когда в городе было объявлено военное положение, преступников эвакуировали и распределили по тюрьмам других городов, а после войны вспомнили об этой и решили заполнить ее снова. Я отлеживался на твердом матрасе, по всей видимости, этому матрасу лет больше чем мне или можно предположить, что он ветеран второй мировой. Угнетающие стены давили и казалось, что они сжимают меня в центре, а само помещение сужается. Через двое суток меня посетил следователь и завел личное дело. По мере поступления вопросов и данных мной ответов (которые я исправно давал, в надежде, что это какое-то недоразумение) стал, понимал, что мне пишут стопку статей, к которым я не имею никакого причастия. Возразить в данной ситуации было невозможно, и под угрозой добавить мне лишних 5-7 лет, заставили подписать составленный протокол, который я толком и не смог прочитать. Дверь в камеру закрылась, и я снова погрузился во мрак одиночества и угнетающей гнилой туманности этого места. Несколько раз в голове прокручивались строчки растерзанного экзистенциального романа. Что время утекает, но, по сути, не исчезает. Время идет своим чередом, а люди своим. Хотя время не зависит от нас, скорее мы зависим от времени. Мы существуем в определенных временных рамках.  Все спешат. Только время спокойно идет своим медленным шагом.
Пока я прокручивал в своей голове демагогические рассуждения о времени и существовании человека, взаимодействии этих двух понятий, прошли еще одни сутки. Следователь появился еще, по меньшей мере, два раза. В первый раз он расспрашивал про тот злосчастный день, в который меня взяла. Во второй раз пришел с извещением о том, что завтра меня ожидает судебное заседание и что если я буду себя хорошо и исправно вести, то суд проявит ко мне снисхождение. Я снова поддался на лживые обещания следователя и согласился содействовать следствию и судовым приставам. Но как оказалось на следующий день, я подписал себе смертный приговор с девятью подписями присяжных с обеих сторон. Мое дело читали около трех часов. Среди чего всплывали факты, о которых я даже не слышал. Места, в которых я даже не бывал. Я понял, что против меня был построен целый армейский отряд. Левый фланг представлял собой свидетелей, которых я не видел в глаза. Правый фланг – коллегия высших чинов, которые твердили о том, что я заслуживаю высшей меры наказания. Суд постановил, что с данной даты оглашения приговора моя вина считается доказанной, и я являюсь изменником, шпионом, в результате чего погибли мирные граждане государства и приговариваюсь к смертной казни.
Я был ошарашен данным заявлением и тут же ощутил мощные руки псов в погонах. Меня утаскивали как злую собаку, сорвавшуюся с цепи. Белый свет в конце тоннеля постепенно меркнул и светлые помещения, углубляясь в подземелье, становились все темней и темнее.

*  *  *

Приговор доложен был прийти в исполнение через десть суток со дня назначения. Дни ожидания сводились к размышлениям, самокопанию. Система съедала меня изнутри. Через трое суток в мою камеру подселили еще шестерых смертников, ожидавших исполнения приговора. Постепенно к восьмым суткам их осталось всего двое. Первые дни ожидания напоминали некий террор, подавление всего человеческого внутри себя. Исчезли эмоции, воспоминания. Попытки начать последние дни с чистого листа переходили к тому, что  записи и зарисовки на них не имели никакого смысла, а скорее выходили отдельными обрывками мыслей и идей. На девятые сутки нас осталось двое. Третьего вывели, когда я спал. Мой сосед по приговору сказал, что молодой парнишка отдал свою душу на искупление. На его глазах не проскакивало ни одной эмоции, страха, волнения. Мы все знали, что конец неизбежен. Из этой камеры теперь можно уйти только через одни двери, и они ведут туда, где окончательно обрывается свет, жизнь, будущее и настоящее. Хотя я всегда предпочитал думать о том, что настоящее это скорее мгновение, которое через это самое мгновение становится прошлым. У будущего же нет никаких рамок времени и ограничений. 
Десятые сутки. Сегодня мой приговор должен был оборвать мою жизнь, а тело отправится на вскрытие и безымянное захоронение. В четыре утра за мной пришли пять человек во главе с Комиссаром расстрельной команды. Мой мозг еще мало что соображал в это время, а ноги машинально шли. После того как назвали мою фамилию, я встал и подошел к стене. Меня снова заковали в кандалы, и повели по винтовой лестнице вниз.  Спустившись меня, ждал тот самый последний свет в конце тоннеля.  Свет единственной горевшей в коридоре лампы, а впереди длинные двадцать метров последней дороги в комнату, где меня уже ждали и, по всей видимости, не хотели с этим долго затягивать. Войдя в комнату, я обомлел. Это было очень старое помещение и очень мелкое. Десять человек с трудом вмещалось здесь. Хотя более и не требовалось. В старые времена расстрельная бригада состояла из трех стрелков исполнителей и одного Комиссара.
Меня заставили стать на колени. Подобный унизительный поступок уже дал понять, что все человеческое осталось наверху, а здесь лишь жестокость, искупление, прощание, раскаяние.
Руки завязали прочной веревкой, а глаза закрыли черной повязкой, чтобы не смог увидеть перед собой стену с засевшими в ней пулями от давних выстрелов. Наверное, это было сделано с целью того, чтобы в самый последний момент преступник думал не о том, как будет осуществляться казнь, а о раскаянии. Мне зачитали приговор, и представитель суда исчез. После совершения казни он должен был задокументировать приведенный в исполнение приказ и забрать дело в архив.  Комиссар выкрикнул «Оружие на изготовку». Я услышал, как сзади меня появился исполнитель приговора, палач, от которого шла негативная холодная энергетика.  Холодный пот сошел с верхних точек спины. Я почувствовал запах смазки в пистолете и представил это орудие убийства. Последовала команда «Целься». Глаз палача переместился на прицел, а руки направили пистолет в мой затылок.
- Приговоренный. Вы имеете право на последнее слово.
Эти слова разозлили меня. Значит, они хотят, чтобы я еще помучился перед смертью в раздумьях и переосмыслил все. Ну, хорошо. Сейчас я выскажу. Выскажу все, что я думаю. Я задумываюсь и понимаю, что мне нечего сказать. Это как экзамен и ты учил всю теорию. Знаешь ответ, но он заседает настолько глубоко в памяти, прячется за всеми возможными ячейками мозга. Риск завалить экзамен без ответа. В данном случае экзамен по расстрелу. Под ногами земля. Земля, пол, каменный или плитка. Сейчас уже не важно, а там ниже глина или песок или суглинок. Может быть, через десяток лет эта тюрьма провалится глубоко в адское жерло. Последний вдох воздуха. Свежий воздух остался наверху, здесь лишь его малое содержание и каждому, по всей видимости, отведено слово, чтобы не расходовать лишнее. Вода. Поговаривают, что восемьдесят процентов человека состоит из жидкости. Кровь, моча, желудочный сок и прочее. Со временем все пересыхает, кровь свертывается или вытекает, желудочный сок разъедает стенки желудка и провоцирует язву. Что же. Остается только одно. Стихия огня. Я опускаю подбородок и выкрикиваю «Огонь».
Хлопок мгновения. Спущенный курок ослабевает. Запах пороха из задымленного дула. Ощущение тяжести, хруст кости позвоночника. Прорезающая острая бритва диаметром девяти миллиметров.
Кровотечение. Пол впитывает в себя кровь. Стена впитывает пулю. Люди в комнате впитывают запах справедливости и правосудия. Мгновение…

*  *  *

Меня разбудил станционный смотритель. 
-Я жив?
Ответа не последовало. Он потер затылок и вручил мне обходной лист. Экзамен по расстрелу был провален. Кажется, что прошедшие двадцать часов я валялся под алкогольным восприятием мира снов и пространственно-временных галлюцинаций. Исчезло все. Расстрельная комната, команда. Комиссар, получил свое долгожданное увольнительное и возможно пулю в лоб из мести. Судебная процессия поддалась массовой критике и в 2009 расстрельную статью окончательно перенесли из конституционных решений в учебники истории криминалистики. Свой экзамен в последующие годы я так и не сдал. Забросил университет криминалистики и вернулся в родной город. В душе я все тот же приговоренный к расстрелу узник и жертва случая, в физической же и материальной форме - человек, гражданин. Последующие годы отличались лишь физиологическим старанием. Работа и длинная дорога домой. Я уже давно отметил свой миллионный отпечаток ноги на этом асфальте. Из года в год огонь стал для меня чем-то более важным, чем ранее. Символ могущества и силы, силы воли, преодоление себя. В этой истории не будет хорошего конца. Он наступает на ноги своими темными сапогами дней. Близится деревянный ящик. Свет гаснет….занавес..