Ужас

Галину Сергеевну нельзя назвать писаной красавицей.
Катя в свои шесть лет, а на самом деле в неполные семь (но всё равно – рано пошла в школу), прекрасно это понимает.
Нет, она не очень красивая и не очень молодая уже, её первая учительница. Так Катя считает. Но... но до чего же она хорошая – их Галина Сергеевна! Добрая! Милая! Как не любить такую?
И Катя готова любить её – всей душой, всем сердцем! Да она – уже, уже любит её! Как же можно свою учительницу! – первую! – единственную, неповторимую и ненаглядную! – не любить?!
Катя её – боготворит!

И она будет помнить и любить её всю жизнь, всегда-всегда, несмотря даже на то, что во втором классе к ним придёт Ольга Ивановна, а Галину Сергеевну Катя больше никогда – никогда-никогда! – никогда в жизни не увидит... Но и Ольгу Ивановну она тоже будет любить – и тоже всей душой и всем сердцем, беззаветно!..

А затем, в третьем, придёт Татьяна Витальевна, и её Катя тоже будет не то что любить – обожать! И просто так, ни за что! А также и за то, что однажды Татьяна Витальевна посреди урока бросит весь их класс и бегом отнесёт её, Катю, на руках в кабинет учителя труда, и там трудовик кусачками (!) перекусит и снимет с Катиного опухшего и побагровевшего безымянного пальца маленькое стальное колечко от занавески...
«Вот, полюбуйтесь, обручилась!» – скажет Татьяна Витальевна этому пожилому и жилистому очкастому дядьке в синем войлочном берете и в синем же сатиновом халате – трудовику, которого Катя почему-то побаивается... Скажет и улыбнётся... Отчего трудовик тоже улыбнётся, тут же перестанет быть страшным, и окажется, что он тоже, как и Татьяна Витальевна, добрый, только виду не подаёт.

А потом, через много-много лет, Катя даже забудет, с кем это там она тогда, в третьем классе, «обручилась»... Кажется, с Венькой Саниным... У них и дни рождения «друг за другом», и он был в Катю влюблён, и всё смотрел, смотрел на неё со своей первой парты... так что Катю это стало даже уже раздражать, и она даже пожалела уже, что с ним обручилась.

И у Кати сохранятся все фотографии их «Б»-класса тех лет: третьего, второго... и – первого!
Самая первая фотография сохранится... На ней Галина Сергеевна в небесно-голубом – любимый Катин цвет! – пушистом и нежном – конечно, только такое и может быть надето на любимой учительнице! – мохеровом свитере... Зимой фотографировали...
Фото чёрно-белое, но для Кати оно всё равно что цветное... И навсегда цветным останется.

Милая, дорогая Галина Сергеевна... Она чуть наклонила голову... лицо в нежном обрамлении коротких и густых русых волос... – у неё не только имя, у неё даже и причёска какая-то такая... ласковая!.. – смотрит на Катю и тихо улыбается...

А вокруг Галины Сергеевны и ниже – они, её цыплята, ученики первого «Б». Маленькие и смешные. И Катя – смешнее всех – в самом низу.
И хорошо! И правильно! – потому что очень уж плохо она получилась: нелепый коричневый бант на голове (Катя в тот день забыла... или – не знала?.. что форму надо было парадную надеть и бант повязать – белый), коротко подрубленная детсадовская чёлочка, прищуренные от яркого света лампы маленькие глазки и дурацкая узкогубая улыбка – чтобы не показывать зубов – там у Кати тёмные пломбы, и она стесняется улыбаться. И её сестра Таня скажет потом, что улыбочка эта Катина – ехидная, и придумает Кате очень обидное прозвище и будет над ней...
Ну и ладно. Главное – что Галина Сергеевна – словно Елена Прекрасная! (ах, как жалко, что её не Еленой зовут!..) – всё равно самая красивая, самая из всех лучшая, самая умная и добрая – на самом верху и в самом центре.
Но это всё будет потом, потом... А пока...

Сентябрь. Ясное осеннее солнце освещает и согревает классную комнату. Оно даже слишком тёплое и слишком яркое для этого времени года. Окна – три огромных прямоугольника – абсолютно! – ослепительно белого света! Это там, снаружи, голубое небо и начинающие золотиться деревья... А здесь – только свет, свет, свет... И это тепло... Потом Катя узнает, что такая погода называется «бабье лето»... как-то не очень красиво... Или уже знает?.. уже слышала?.. А сейчас – так хорошо... И от этого хочется зажмуриться и улыбаться... И сидеть так долго-долго...
И слушать... слушать...

В классе тихо. Все что-то пишут...
Мальчики в синих форменных костюмчиках...
Девочки в коричневых платьях и чёрных фартуках... Но сейчас на ярком свету трудно цвета различить... Катя просто их знает... С белыми воротничками... у кого из шитья, у кого кружевные...
Бантики, хвостики, косички...
И у всех-у всех девочек... и даже у вихрастых мальчишек... пушистые и золотые на просвет волосы... Все они склонили головы и пишут что-то в своих тоненьких тетрадках... И она, Катя, тоже что-то должна писать – в своей.

Галина Сергеевна идёт по проходу между партами, от тёмно-зелёной доски в глубь класса... И от этого – от того, что она вот так тихо идёт – высокая, стройная... в таком красивом и модном – в талию – нежно-розовом кримпленовом платье... От того, что оно так идёт ей... идёт к её лицу, мягкой улыбке, добрым карим глазам, тихому голосу... к её золотистым волосам – волнистым, аккуратно причёсанным... – ко всему её облику... И от того, что она вот так вот идёт – просто идёт – так хорошо на душе, так светло и спокойно...

Так же хорошо, как от этого почти летнего тепла, от чистого и яркого света, от голубого и прозрачного неба, проглядывающего сквозь кружево высоких и тонких плакучих берёз, медленно полощущих в воздухе свои тонкие длинные ветви с мелкими золотистыми листочками...

Галина Сергеевна доходит до последней парты и, огибая её, перемещается в другой проход между столами. Теперь уже она идёт обратно – к доске. И Катя видит её теперь уже со спины.

Галина Сергеевна останавливается возле второй парты, как раз перед Катей, чуть наискосок через проход... (Катя сидит как раз за четвёртой)... и что-то проверяет в тетради у Искандера Мухамеджанова... или у Димы Кутузова... Или у Риты Морсовой?.. Кажется, всё-таки это был Искандер...

Галина Сергеевна чуть наклоняется, и тут...

И тут Катя видит, что платье у неё поднялось, даже как-то задралось, – ткань, оказывается, слишком плотная, грубая, колом стоит, – и из-под платья... видно что-то белое и кружевное.
Нет, не комбинация, какие есть у мамы. А белые и кружевные... панталоны. Они обтягивают Галины-Сергеевнины ноги в самом их верху.

Катя спохватывается и поспешно отводит взгляд от белого и кружевного. Но поздно.
Внезапная догадка, страшная истина осеняет её.

Так значит... Так это что же получается?.. И почему же она раньше?.. Как же так?.. А раньше-то что же она?.. Ужас какой...

Собственная логика убивает Катю, что называется, наповал. Не оставляя ни малейшего шанса на выживание.

Ведь раз панталоны «надели», значит, их и «снимают»!

Но... как же это можно?! Ведь это же Галина Сергеевна – Катина... УЧИТЕЛЬНИЦА! Её... идеал. Что-то прекрасное... вроде той необыкновенной куклы, какой у Кати никогда не было и никогда не будет. Только во много раз лучше – ещё восхитительнее, ещё недосягаемее. Принцесса, Добрая Фея из сказки!
И тут такое...

А раз панталоны «снимают», то значит... то значит и... в туалет (!) тоже «ходят».
А иначе – зачем же тогда «снимали»?

Лучше об этом не думать. Не думать совсем. Никогда. Навсегда!
Но уже поздно.

А дальше – больше. И ещё хуже мысли. Ещё ужаснее.

Так значит... Значит, и... Брежнев... и БРЕЖНЕВ – ТОЖЕ!!..

Катя представила себе Брежнева: вот идёт он, старенький... весь в орденах... по длинному коридору... Катя почему-то представила себе не школьный коридор – тускло-зелёные стены, коричневый, цвета какао с молоком, «пластилиновый» линолеум, – а коридор их квартиры: светлые стены... янтарный паркет...

Вот идёт, значит, Брежнев – старенький, весь в орденах... И ордена золотятся и позвякивают на светло-сером кителе... Нет, не на кителе, а на светло-сером, как у Катиного дедушки, парадном пиджаке... (Катя знает разницу!) Это Катин дедушка так ходит по коридору, когда приезжает к ним в гости... Дедушка старенький, он воевал и был ранен, он ходит медленно... и его ордена... нет, у дедушки медали в основном... тихонько так, нежно так – звяк-звяк, дзинь-дзинь – звенят-позвякивают...

Вот идёт дедушка-Брежнев по коридору, доходит до туалета, открывает дверь... Нет, сперва свет включает... Потом открывает дверь... Потом дверь закрывает...

Катя зажмурилась. Но даже и так – с зажмуренными глазами и закрытой дверью – она всё равно – видела.
Видела, ВИДЕЛА!
Как ОН! – БРЕЖНЕВ! – сидит! – весь в сиянии жёлтой электрической лампочки, весь в блеске золотых своих орденов! – на их домашнем толчке. Без штаноу (это так Катина бабушка говорит – «без штаноу»). Штаны внизу болтаются. И вид у него при этом очень торжественный и немного глупый. Но сам Брежнев Катю не видит, он вообще даже не подозревает о её, Катином, существовании, – он как будто спит.

Кате с трудом удаётся отогнать видение-наваждение.

Брежнев, бабушка, дедушка... Дедушка – это другое. Дедушка и в ситцевых семейных трусах с детским рисунком: красно-белые зайчики по апельсиновому полю – по огороду ходит – и ничего – подумаешь! И в заплатанных штанах – Катя каждую цветную латку на них наизусть знает, а они всё прибавляются и прибавляются... – все коленки в земле – это он так, ползком, грядки пропалывает... И это ему бабушка говорит «без штаноу»... уж и неважно, по какому поводу.

Но Брежнев... Как же так?.. А вот выходит, что так. Такого Катя не ожидала. Никак не ожидала.
От Брежнева? От Галины Сергеевны? От себя? Она и сама теперь не знает.
Ах... лучше бы и не знать, лучше бы и не видеть ей никогда тех белых кружев!..

Что там они писали в тот день?.. По какому предмету?.. Катя навсегда забыла.
А вот розовое кримпленовое платье, нечаянные белые учительницыны панталоны и Брежнева – в цепенящем сиянии собственных звёзд загадочным золотым божеством восседающего (по непонятной совершенно причине!) на их семейном унитазе – Катя запомнила на всю жизнь.

Ужас.



5 июня 2013 г.