О поэме А. С. Пушкина Анджело и о Суде

               
Поэма Пушкина «Анджело» представляет собой вольное переложение в стихах драмы В.Шекспира «Мера за меру», действие в ней перенесено в Италию, и она более других произведений Пушкина посвящена прямому разрешению богословских и нравственных вопросов и может именно потому и была не понята современниками и воспринята ими с неподдельным недоумением. По этому поводу Пушкин говорил П.В.Нащокину: «Наши критики не обратили внимания на эту пиесу и думают, что это одно из слабых моих сочинений, тогда как ничего лучшего я не написал». Попробуем разобраться почему так высоко оценил Пушкин одно из последних своих произведений.
Сюжет поэмы прост и сложен одновременно. Казалось бы нет ничего необычного во властителе лицемере, пользующимся своим положением и склоняющим к плотскому греху с ним сестру обречённого на смерть, пытающуюся заступиться за брата . Но суть вопроса в том, что сестра обречённого глубоко верующая девица, готовящаяся принять пострижение в монахини, а властитель суровый, но справедливый до нежданной встречи с чистой юной девицей, воспитавший самого себя в строгой морали аскет:
 
«Был некто Анджело, муж опытный, не новый
 В искусстве властвовать, обычаем суровый,
 Бледнеющий в трудах, ученье и посте,
 За нравы строгие прославленный везде,
 Стеснивший весь себя оградою законной,
 С нахмуренным лицом и волей непреклонной…»
 
И тут неожиданно для обоих возникает обоюдно тяжёлая безысходная ситуация, неразрешимая для них средствами, с которыми они привыкли действовать ранее. От чистых праведных слов в защиту прелюбодея,  брата юной его сестры, готовящейся в монастырь, вдруг возникшая в душе законника любовь толкает его на преступное предложение сестре спасти брата ценой прелюбодеяния с ним. Сестра же, готовая на любые жертвы ради своего брата, т.е. жертвовать телом, однако не готова жертвовать душою в объятиях развратника.

 В ходе разговоров с властителем верующая сестра поневоле нравственно соглашается с ним, когда он предлагает искупить казнь брата своим падением, думая, что он проверяет её, но дело оказывается куда сложнее:

 Изабелла

 Для брата, для себя решилась бы скорей,
 Поверь как яхонты, носить рубцы бичей
 И лечь в кровавый гроб спокойно, как на ложе,
 Чем осквернить себя.

 Анджело

 Твой брат умрёт.

 Изабелла

 Так что же?
 Он лучший путь себе, конечно, изберёт.
 Бесчестием сестры души он не спасёт.
 Брат лучше раз умри, чем гибнуть мне навечно.

 Анджело

 За что ж казалося тебе бесчеловечно
 Решение суда? Ты обвиняла нас
 В жестокосердии. Давно ль ещё? Сейчас
 Ты праведный Закон тираном называла,
 А братний грех едва ль не шуткой почитала.

 Изабелла

 Прости, прости меня. Невольно я душой
 Тогда лукавила. Увы! себе самой
 Противуречила я, милое спасая
 И ненавистное притворно извиняя.
 Мы слабы.

 Анджело

 Я твоим признаньем ободрён,
 Так женщина слаба, я в этом убеждён
 И говорю тебе: будь женщина, не боле –
 Иль будешь ничего. Так покорися воле
 Судьбы своей.

 Изабелла

 Тебя я не могу понять.

 Анджело

 Поймёшь: люблю тебя.

 Изабелла

 Увы! что мне сказать?
 Джульетту брат любил, и он умрёт, несчастный.

 Анджело

 Люби меня – и жив он будет.
 Изабелла

 Знаю: властный
 Испытывать других, ты хочешь…

 Анджело

 Нет, клянусь,
 От слова моего теперь не отопрусь;
 Клянуся честию.

 Изабелла

 О, много, много чести!
 И дело честное!.. Обманщик! Демон лести!
 Сейчас мне Клавдио свободу подпиши,
 Или поступок твой и черноту души
 Я всюду разглашу – и полно лицемерить
 Тебе перед людьми.

 Анджело

 И кто же станет верить?
 По строгости моей известен свету я;
 Молва всеобщая, мой сан, вся жизнь моя
 И самый приговор над братней головою
 Представят твой донос безумной клеветою.
 Теперь я волю дал стремлению страстей.
 Подумай и смирись пред волею моей…
 …………………………………………….
 До завтра от тебя я стану ждать ответа.
 И знай, что твоего я не боюсь извета.
 Что хочешь говори, не пошатнуся я.
 Всю истину твою низвергнет ложь моя.

Так на чём же держится закон и власть и вера? – безмолвно спрашивает нас Пушкин. И отвечает, - на чём угодно, только не на жертвенной целомудренной любви. Сестра казалось бы готова жертвовать собою, но только не спокойствием своей души – «брат лучше раз умри, чем гибнуть мне навечно», властитель же годами стеснявший себя суровыми трудами, воспитывающими его волю – «стеснивший весь себя оградою законной, бледнеющий в трудах, ученье и посте» « теперь дал волю стремлению страстей». «Чистой девой побеждённый» властитель с непреклонной до времени испытания свыше его сил волей вроде бы и не виноват:
 
«………………Нескромной красотою
 Я не был от роду к соблазнам увлечён,
 И чистой девою теперь я побеждён.
 Влюблённый человек доселе мне казался
 Смешным, и я его безумству удивлялся,
 А ныне!...
 ………Размышлять, молиться хочет он,
 Но мыслит, молится рассеянно. Словами
 Он Небу говорит, а волей и мечтами
 Стремится к ней одной. В унынье погружён,
 Устами праздными жевал он имя Бога.
 А в сердце грех кипел. Душевная тревога
 Его осилила. Правленье для него,
 Как дельная, давно затверженная книга,
 Несносным сделалось. Скучал он; как от ига,
 Отречься был готов от сана своего;
 А важность мудрую, которой столь гордился,
 Которой весь народ бессмысленно дивился,
 Ценил он ни во что и сравнивал с пером,
 Носимым в воздухе летучим ветерком».

Но вот что интересно в сей коллизии, - так это то, что властитель, так уважаемый людьми, ничего в жизни не знает кроме воли и самообладания,  и именно поэтому готов ради исполнения своей воли на любые ухищрения лжи, на любую жестокость во имя своего спокойствия и не теряет самообладания в любой ситуации - «побеждает себя, успевая оправиться».
 Надо ему отдать должное, проиграв он также беспощаден и к самому себе:
 
«…………….. «Что, Анджело, скажи,
 Чего достоин ты?» Без слёз и без боязни,
 С угрюмой твёрдостию тот отвечает: «Казни
 И об одном молю: скорее прикажи
 Вести меня на смерть».

 «У Шекспира лицемер произносит судебный договор с тщеславной строгостью, но справедливо; он оправдывает свою жестокость глубокомысленным суждением государственного человека; он обольщает невинность сильными, увлекательными софизмами, не смешною смесью набожности и волокитства. Анджело лицемер – потому что его гласные действия противоречат тайным страстям! А какая глубина в этом характере!» ( А.С.Пушкин, «О Шекспире», 1834 г.).
И Анджело, и в меньшей степени Изабелла, хотя эта «дева без приторных причуд стыдливости и гнева, чиста была душою», не ведали жизненных искушений, не жили полнотою сердечного чувства,  потому и не умели жертвовать и прощать и не хотели « человечеству свою принести лишь дань».
 
Отсутствие воспитания чувств, подчинение разума непреклонной воле, воспитываемой суровым аскетизмом и перекладывание ответственности за принятие решения в каждом конкретном случае на неумолимые предустановленные Законом правила, требующие неукоснительного исполнения – вот всё, что осталось отделённому от природы элитарному сознанию.

«Не я, Закон казнит. Закон не умирал, но был лишь в усыпленье, теперь проснулся он» - вот его «справедливый» ответ.

И в унисон ему Изабелла говорит:
 
« Я одарю тебя молитвами души.
 Пред утренней зарёй, в полунощной тиши,
 Молитвами любви, смирения и мира,
 Молитвами святых, угодных Небу дев,
 В уединении умерших уж для мира,
 Живых для Господа».

Но когда изнывающей в муках предсмертных душевных страданий брат её произносит невольно:

 «Друг ты мой! Сестра! Позволь мне жить.
 Уж если будет грех спасти от смерти брата,
 Природа извинит.»

Изабелла вне себя от охватившего её «справедливого» негодования:

 «Что смеешь говорить?
 Трус! тварь бездушная! от сестрина разврата
 Себе ты жизни ждёшь!...Кровосмеситель! нет,
 Я думать не могу, нельзя, чтоб жизнь и свет
 Моим отцом тебе даны. Прости мне, Боже!
 Нет, осквернила мать отеческое ложе,
 Коль понесла тебя. Умри. Когда бы я
 Спасти тебя могла лишь волею моею,
 То всё-таки б теперь свершилась казнь твоя.
 Я тысячу молитв за смерть твою имею,
 За жизнь – уж ни одной…»

Не случайно конечно Пушкиным подчёркивается в речи разгневанной Изабеллы, что молитвы сей с виду кроткой и чистой девы – «молитвы за смерть».
Вера смиренная, христианская, такая возвышенная и небесная, оказывается у Пушкина лицемерной, смертельной, чуждой природе, полной гордыни и лицемерия.
И в миру, где благодаря этой вере,  владычествует непреклонная воля, стеснивших себя во всём аскетов, - «святош жестоких, чьи взоры строгие во всех родят боязнь», «лукавых» людей – «демонов», «чья избранная речь шлёт отроков на казнь», чьи «сердца черны, как ад глубокий и полны мерзостью»…

И в миру тоже наваждение смерти, что и в оторвавшейся от природы и тела душе! - «Ад облек его в свою броню».

Страшную картину мира нарисовал беспощадно Пушкин.

Что же остаётся делать слабому человеку, имеющему тёплое сердце и движимый естественными чувствами, а не капризами воли разум?
 
«Под чёрным куколем с распятием в руках
 Согбенный старостью беседовал монах.
 Старик доказывал страдальцу молодому,
 Что смерть и бытие равны одно другому,
 Что здесь и там одна бессмертная душа
 И что подлунный мир не стоит ни гроша.
 С ним бедный Клавдио печально соглашался,
 А в сердце милою Джюльеттой занимался».

Как же выйти из порочного круга нечестивой веры, порочащей Божье творение и глумящейся над прекрасным человеческим телом и праведными чистыми чувствами души?

Ведь даже «предобрый старый Дук, народа своего отец чадолюбивый, друг мира, истины, художеств и наук» «доброте своей слишком предавался» и потому его перестал бояться народ?

Пушкин даёт нам возможность понять, что дело не в суровости Закона и непреложности наказания, но в чём-то другом.

Дело в том, что христианские Законы неверны в своей основе, с одной стороны предлагая человеку не отвечать на насилие себя и ближних своих нечестивыми, а с другой стороны оправдывая «всякую власть» и производя её «от Бога».

Что-то мы перепутали в нашем доме и государстве, если власть и вера вместо того чтобы охранять народ и помогать ему праведно жить, стали своей противоположностью?!
 
Задумаемся , что же подменила нам «заповедь ненасилия», что в ней отталкивает нас, а что привлекает сердце, возвышает его?
 - Отталкивает покорность чуждой и несправедливой воле и лишение свободы. С этим сердце искреннего человека никогда не сможет смириться, несмотря ни на какие уговоры.

Но есть то, чем эта «заповедь» прикрывается перед профанами, в чём сердце чувствует свою укоренённость – полноту жизни. Это состояние души и сердца в русском языке определено словом милосердие, которое так страстно любил Пушкин: милость сердца и милое сердцу – милосердие – «И милость к падшим призывал» ( «Памятник»).

Изабелла
 
Как завтра! что? нет, нет.
 Он не готов ещё, казнить его не можно…
 Ужели Господу пошлём неосторожно
 Мы жертву наскоро? Мы даже и цыплят
 Не бьём до времени. Так скоро не казнят.
 ……………………………………………..
 Подумай, если Тот, чья праведная сила
 Прощает и целит, судил бы грешных нас
 Без милосердия; скажи: что было б с нами?
 Подумай – и любви услышишь в сердце глас,
 И милость нежная твоими дхнет устами,
 И новый человек ты будешь… Ужель душа твоя
 Совсем безвинная? спросись у ней: ужели
 И мысли грешные в ней отроду не тлели?
 
……………………..Она опять
 Усердною мольбой стыдливо умолять
 Жестокосердого блюстителя Закона.
 
«Поверь мне, - говорит, - ни царская корона,
 Ни меч наместника, ни бархат судии,
 Ни полководца жезл – все почести сии –
 Земных властителей ничто не украшает,
 Как милосердие. Оно их возвышает.
 Когда б во власть твою мой брат был облечён,
 А ты был Клавдио, ты мог бы пасть, как он,
 Но брат бы не был строг, как ты».

Недаром эта поэма сочинена Пушкиным одновременно с «Медным всадником». Мы здесь зрим зрелого великого поэта, поправляющего Шекспира. Так у Пушкина, в отличие от великого английского драматурга в действии принимает участие не невеста Анджело, но его безутешная супруга Мариана, которую «он прогнал, надменно говоря: «Пускай себе молвы неправо обвиненье, Нет нужды. Не должно коснуться подозренье к супруге кесаря». Конечно же образ милой супруги, полный «нежной красоты» и чувственной «любви» к «надменному, злобному, угрюмому грешнику Анжело» обогащает поэму и делает логичной её развязку:
 
Но бедная жена к ногам его упав,
 «Помилуй, - молвила, - ты, мужа мне отдав,
 Не отымай опять; не смейся надо мною».
 - «Не я, но Анджело смеялся над тобою, -
 Ей Дук ответствует, - но о твоей судьбе
 Сам буду я пещись. Останутся тебе
 Его сокровища, и будешь ты награда
 Супругу лучшему». – « Мне лучшего не надо.
 Помилуй, государь! не будь неумолим,
 Твоя рука меня соединила с ним!
 Ужели для того так долго я вдовела?
 Он человечеству свою принёс лишь дань.
 Сестра! спаси меня! друг милый, Изабелла!
 Проси ты за него, хоть на колени стань,
 Хоть руки подыми ты молча».
 
Изабелла
 
Душой о грешнике, как Ангел, пожалела
 И пред властителем колени преклоня,
 «Помилуй, государь, - сказала. – За меня
 Не осуждай его. Он (сколько мне известно,
 И как я думаю) жил праведно и честно,
 Покамест на меня очей не устремил.
 Прости же ты его!»
 
И Дук его простил.

Как видим «Мера» Шекспира и Пушкина весьма отлична от меры, предъявляемой современными им строгими ценителями их гениальных произведений. Чтобы приблизиться хотя бы немного к измерению их творчества вспомним Евангелие апостола Марка:

«И глаголаша им: Блюдите, Что слышите. Коей мерой мерите, тою отмерено будет и приложится слышащим. И кто имеет, тому и ещё дано будет. А кто не хочет от Бога иметь, отымется и то, что от себя имел. Также и Царствие Божие, как человек, вметающий семя в землю. От себя земля плодит прежде траву, потом колос, потом семя в колосе. Когда же созреет плод, берёт человек серп, яко настала жатва» (Мк., гл.IV, ст. 24-29).


Логично сравнить отверженную супругу Мариану из поэмы «Анджело» с купеческой дочерью Наташей из сказки «Жених» (1825 г.), первой сказки Пушкина, в которой собственно и нет ничего сказочного и чудесного, кроме невероятного для обыденной жизни решительного поступка Наташи, пригласившей на свою свадьбу с разбойником с большой дороги Суд.

 Какое богатство палитры красок находим у Пушкина в женских его образах! Сколько уважения к женщине, какая необычайная серьёзность в изображении идеала! С какой удивительной твёрдостью принимают они жизненные удары на себя! Татьяна Ларина , Машенька Троекурова, Марья Миронова… также чисто и серьёзно очевидно относился великий поэт и к своей жене… и был потому так легко обманут и предан ею.

Вернёмся к купеческой дочери из сказки «Жених». Всё символично в этой «сказке» и до знобящего, вызывающего гусиную кожу ужаса близко к реальности. Не поймёшь, то ли это наваждение сна, то ли выдумка купеческой дочери?
Когда Наташа за свадебным столом рассказывает, не отводя глаз от своего жениха как свой сон непридуманную историю, нельзя глаз оторвать от смелой девушки и не восхищаться ею.

 Три дня пропадала Наташа в тёмном дремучем лесу, потеряла тропинку (заблудилась на жизненном пути) и оказалась в богатой избе. Богатая изба прельстила Наташу золотом, серебром, новгородской камчой, но толпа из двенадцати молодцов,  не желающих снять шапки в доме и поклониться иконам смутила её. 

Здесь не случайно у Пушкина следует описание разбойничьей иерархии, в которой нет места женщине, всегда помещаемой слева.  И, конечно же, не случайно злодей старший брат рубит правую руку девице, посаженной слева.

«Жених» справлял свадьбы и после венчального обряда убивал своих жён. Пока невеста не венчалась с ним в церкви «жених», очевидно не имел над нею власти. Пушкин в стороне оставляет церковный обряд, имеющий такое сакральное значение для каждой русской девушки.
Неизвестно даже был ли он совершён с «женихом» и Наташей, надо полагать, скорее всего, что был совершён, ибо свадебный пир обычно следует за таинством брака. Известно только, что Наташа в тёмном лесу, в разбойничьей избе видела отрубленную правую руку у такой же беззащитной девицы, как она сама.

Какое глубокое чувство ответственности пред ближними своими нужно было иметь Наташе, чтобы решиться на такое обличение?
 Пушкин подчёркивает серьёзность характера Наташи, умеющий хранить свои тайны и брать ответственность на себя.
Не переложить всё на Бога по библейскому ветхозаветному «принципу»: «Мне отмщение и Аз воздам», но решиться самой, зная наперёд страшную опасность, обличить на своём свадебном пиру нечестивого злодея.

 Здесь к месту можно вспомнить претензии к Татьяне Лариной Белинского, не понимающего почему она не «отдалась» Онегину и не стала его любовницей. Ответ литературному критику – в образе Наташи!
               
 Она глядит ему в лицо.
               
 «А это с чьей руки кольцо?» -
                Вдруг молвила невеста,
                И все привстали с места
                Кольцо катится и звенит,
                Жених дрожит бледнея;
                Смутились гости. – Суд гласит
                «Держи, вязать злодея!»
                Злодей окован, обличён,
                И скорой смертию казнён.
                Прославилась Наташа!
                И вся тут песня наша.

Таким вот образом только в самом конце сказки мы узнаём, что во всё время действия её Наташа тайно хранила доказательство преступления, оковавшего неизвестную ей девицу.
Оковы брачные для очередной жертвы стали наконец оковами злодея. Наташа «глядела ему в лицо» и обличала до конца, яко только таким образом достигается Истина на земле…

Если хотите «лихая тройка с молодцом» - это безбожное государство с нечестивым царём во главе его. Лихо правит миропомазанный «жених» «конями, крытыми ковром, в санях он стоя правит и гонит всех и давит» на родовом, данном ближним от Бога пути.

Все его боятся и вместе с тем хотят быть к нему поближе, это чтобы не задавили их самих, а может быть и повезёт, и сподобишься яко царские кони, давить своих ближних.

А ведь есть общее в суровом Анджело и злодее «женихе», давящем лихими конями окружающих, рубящем правую руку «юницам людским».

Это как в Псалтыри – «юноты  во юницах людских» - «бычки в телицах», - речь там о том, что в народе, подчиняющемся общим для всех Родовым Законам, яко женщина мужчине, яко телесное духовному, яко земля Небу,  нарождаются особи, живущие без Родовых Законов и не желающие их знать.

Отказавшись сознательно от исполнения Божьего Закона, они получают возможность жить своевольно по своему усмотрению и, кроме удовольствия от беззаконной своей жизни, получают ещё и возможность приневоливать честных и верных Богу и почитающих Его Законы людей.

Отказавшись от Вечной Женственности и тем самым и от своей души, нежности, мягкости и тонкости, научаются они друг от друга и от отца их дьявола пользоваться Законами Рода в своих корыстных интересах, давят собою окружающих, зло и нагло творят беззаконие.

Как побороть их? Образом Наташи в сказке «Жених» Пушкин отвечает на этот вопрос. Наташа всю свою надежду как женщина, не имущая собственной силы возложила на Суд, но в творчестве Пушкина есть и другой более суровый образ поведения идущего до конца, - ведь помимо правого суда есть в жизни и суд неправый, подлежащий воздаянию по всей строгости Родового Закона.

Об этом воздаянии уже и нечестивым судьям мы можем прочесть в повести «Дубровский», которая вся с начала и до конца пронизана единым чувством неприятия церковного и государственного «устроения жизни», вопреки естеству и природе.

Вспомним хотя бы сцену спасения кошки, мечущейся в огне дворянской усадьбы, где горят заживо исправники, приехавшие отобрать силою имение у справедливого барина по нечестивому решению лукавого суда:
               
« - Что ты здесь притаился – спросил он(Дубровский) кузнеца. – Я хотел… я пришёл… было проведать, все ли дома, - тихо отвечал Архип запинаясь. – А зачем с тобою топор? – Топор-то зачем? – Да как же без топора нонече и ходить. Эти приказные такие, вишь, озорники – того и гляди… - Ты пьян, брось топор, поди выспись. – Я пьян? Батюшка Владимир Андреевич, Бог свидетель, ни единой капли во рту не было… да и пойдёт ли вино на ум, слыхано ли дело, подъячие задумали нами владеть, подъячие гонят наших господ с барского двора… Эк они храпят окаянные; всех бы разом, так и концы в воду…

….Архип открыл фонарь, Дубровский зажёг лучину. – Постой, - сказал он Архипу, - кажется, второпях я запер двери в переднюю, поди скорей отопри их. Архип побежал в сени – двери были отперты. Архип запер их на ключ, примолвя вполголоса: «Как не так, отопри!» - и возвратился к Дубровскому. Дубровский приблизил лучину, сено вспыхнуло, пламя взвилось и осветило весь двор.

……Поднялся ветер. В одну минуту пламя обхватило весь дом. Красный дым вился над кровлею. Стёкла затрещали, сыпались, пылающие брёвна стали падать, раздался жалобный вопль и крики: «Горим, помогите, помогите».
   
 - Как не так, - сказал Архип, - с злобной улыбкой взирающий на пожар.
- Архипушка, - говорила ему Егоровна, - спаси их окаянных, Бог тебя наградит.
   - Как не так, - отвечал кузнец.

В сию минуту приказные показались в окнах, стараясь выломать двойные рамы. Но тут кровля с треском рухнула, и вопли утихли.

Вскоре вся дворня высыпала на двор. Бабы с криком спешили спасти свою рухлядь, ребятишки прыгали, любуясь на пожар. Искры полетели огненной метелью, избы загорелись.
- Теперь всё ладно, - сказал Архип, - каково горит – а? Чай, из Покровского славно смотреть.

В сию минуту новое явление привлекло его внимание; кошка бегала по кровле пылающего сарая, недоумевая, куда спрыгнуть; со всех сторон окружало её пламя. Бедное животное жалким мяуканьем призывало на помощь. Мальчишки помирали со смеху, смотря на её отчаяние.

- Чему смеётеся, бесенята, - сказал им сердито кузнец, - Бога вы не боитесь: Божия тварь погибает, а вы сдуру радуетесь, - и поставя лестницу на загоревшуюся кровлю, он полез за кошкою. Она поняла его намерение и с видом торопливой благодарности уцепилась за его рукав. Полуобгорелый кузнец с своей добычей полез вниз. – Ну, ребята, прощайте, - сказал он смущённой дворне, - мне здесь делать нечего. Счастливо, не поминайте меня лихом.

Кузнец ушёл, пожар свирепствовал ещё несколько времени. Наконец унялся, и груды углей без пламени ярко горели в темноте ночи, и около них бродили погорелые жители Кистенёвки.»(«Дубровский», конец гл.VI). 

- Вот он, ответ русского кузнеца и самого Пушкина лукавым судьям!
Кузнец пожалел Божию тварь, но в его праведном сердце не нашлось места для жалости к нечестивым судьям. Надо полагать и у Бога нет жалости к тем, кто вздумал перемудрить Его своими нечестивыми и подлыми ухищрениями.

 Кузнец, как и купеческая дочь Наташа, не надеется на Божие воздаяние, потому что твёрдо знает, что Сам Бог воздаёт мерзавцам его рабочими руками.
И ещё стоит отметить , что для Пушкина и его героев жизнь едина, она не делится на одухотворённую человеческую и  ничтожную животную . Пушкин поэт живого мира и Бога Живаго. 
Все равны пред Богом и никто не имеет преимущественного права на богоизбранность, яко все мы – и люди и звери - Божии твари, только и всего.

Поэт «призывал милость к падшим», и по его жизненным правилам: «в бореньи падший невредим», - призывал быть милосердными по отношению к тем, кто оказался слабее, оступился в жизни, но не к тем, кто хитро и лживо попирает ближних своих, сознательно воспитывая в себе непреклонную волю к беззаконию, возвышающую над людьми и естеством.

Помимо «милости к падшим» Пушкин «возславил Свободу» в свой «жестокий век» не убоявшись ни самодержавного «бича», ни церковного «ярма с гремушками». Насколько наш русский поэт любил Свободу можно понять из его широко известного стихотворения «Узник».
Пушкин как его «орёл молодой» « задумал улететь», как «вольная птица» «туда, где «белеют» горы, «синеют морские края, где гуляет ветер»!
 Где в «ущельях горных» он «зрел узкие Врата», «замком замкнутые непокорным», где «стеной, как поясом узорным препоясалась высота»,  где
               
«…над тесниной торжествуя,
                Как муж на страже, в тишине
                Стоит, белеясь Ветилуя
                В недостижимой вышине» ( 1835 г.)