Письма, отправленные самим себе

После утомительных поисков потерянной победы мы были рады прокатиться на почтовом автобусе или почтобусе, как их принято называть здесь в Пыльвилле. За рулем сидел водитель почтальонского вида в фуражке и синем пальто. Когда я предъявил ему разговорник, он посчитал, что это ценная бандероль, которую нужно отправить наложенным платежом.

— Вы не заполнили адрес,— сказал он на детском языке, как будто отправил телеграмму в прошлое.

Я растолковал ему, что это не бандероль, а разговорник, и что проехать на почтобусе хотелось бы нам самим. Мы не займём много места. На что водитель-почтальон заявил, что вообще-то он не развозит пассажиров, а только письма. Таковы правила. Поколебавшись мгновение, он всё-таки согласился подбросить нас до ближайшего почтового ящика при условии, что мы притворимся письмами на всё время поездки. Он приклеил на нас марки с портретом Архиепископа Техаса и велел занять место рядом с бандеролями.

Так мы стали письмами, отправленными самим себе. Я был школьной запиской, Башка — банковским извещением, а Веспа — бандитским письмом с требованием выкупа. Помимо нас в почтобусе ехал бездомный бродяга, который воображал себя открыткой ко дню святого Валентина. Одежду его украшали розовые ленточки, а посреди лба сверкала переводная картинка в виде порхающего лебедя.

— Приятно встретить единомышленников, — сказал он, пожимая каждому из нас руку. — Хотите меня прочесть?

И он повернулся к нам спиной для того, чтобы мы смогли разобрать сообщение, написанное у него между лопатками — «ПриветУраПожалуйстаСпасибоАйк.»

— Айк это мое имя. Когда-то я был человеком, но потом мне это надоело, и я решил стать валентинкой. Так проще жить, — признался он. — Надеюсь, однажды меня подарят какой-нибудь красотке, и мы с ней заживём дружно и счастливо.

Человек-валентинка задрал голову и рассмеялся, пустив в потолок хохочущую ракету. Поздравительные буквы на его спине закувыркались, как акробаты в цирке грамматики.

— Знаете, о чём я тут подумал? — спросил у нас Айк. — Если представить, что бог — почтальон, то значит люди — его письма, а земля — космический почтовый ящик. Мы все сидим в нём и ждём, когда нас доставят по нужному адресу. Именно так всё и происходит. Смекаете, о чём я здесь толкую?

— Не совсем, — сказал Башка неуверенно.

— Мы все — письма, — с нажимом повторил человек-валентинка. — Нас запихивают в конверты, ставят печати и рассылают по адресам. На первый взгляд этого не видно, но если разобраться, так оно и есть.

—То есть как письма? — раскрыл рот Башка. Он здорово растерялся, когда Айк упомянул о печатях.

— Ну, это в образном смысле, — поспешил утешить я Башку.

— Всё человечество это лишь пачка писем, — талдычил своё Айк. — И вы, друзья мои, не исключение.

— Я не письмо, я — человек. У меня даже имя есть, — промямлил Башка. Этот разговор отнюдь не пришёлся ему по душе. Он сконфузился и без конца твердил нам, что он человек.

— Я человек, — говорил он, как будто это было для кого-то новостью. — У меня даже имя есть.

— Нет ничего зазорного в том, чтобы быть письмом, — заметил Айк.

— Не сказал бы, — сказал Куриная Башка.

В ответ Айк выдал длинную тираду о том, что все мы, так или иначе, куда-нибудь да адресованы. Разница лишь в содержимом. Одни из нас люди-телеграммы, другие — люди-бандероли, а некоторые, как он сам, люди-поздравительные открытки.

— А я бандитское письмо с требованием выкупа, — поддразнила брата Веспа.

— А я — валентинка, — сказал Айк. — Хотите меня прочесть?

Но мы вежливо отказались, боясь зачитать его до дыр. К тому же в этот самый момент из водительской будки высунулся почтальон, чтобы напомнить нам об остановке. От нашей болтовни у него разболелась голова.

— Уж больно вы шумливые для писем, — отчитал он нас напоследок. — Письма должны быть видны, но не слышны.

Когда мы вылезли из автобуса, то уткнулись носом прямо в почтовый ящик. Башка с силой пнул его ногой, после чего внимательно оглядел свои руки, пытаясь отыскать на них печати или пометки об отправлении. Видать, он и в самом деле поверил, что за время поездки мог стать письмом.

—У меня даже имя есть, — уже чуть тише пролепетал он и лишь потом угомонился.