На окраине Пыльвилля

Только сейчас мы заметили, что остановки и вправду не было. Ни скамейки, ни стеклянного навеса, ни даже столба с автобусным расписанием. Этому сразу нашлось объяснение — цыганка высадила нас в неположенном месте. Она просто выбросила нас из автобуса поцелуев вместе с призами и предсказанием, прибрав к рукам наш комод. Такого с нами ещё не случалось. Мы почувствовали себя обманутыми. Автобусы должны останавливаться на остановках, а не где попало.

Зажав одну ноздрю пальцем, Башка принюхался к воздуху.

— Чуете, чем пахнет? — спросил он. — Мы у самой окраины города. До края Пыльвилля рукой подать.

— С чего ты взял? — спросил я, и мой вопрос исчез в ноздре Башки вместе порывом ветра.

— Номера домов,— кратко ответил он. — Они до крайности странные.

Я бросил взгляд на ближайший дом и прочел «Хрясь». Следом шёл дом под номером «Воттакдрянь», а в конце улице виднелась трёхэтажка «Бредмракобес». Всё это и впрямь выглядело до крайности бестолково.

— Таких номеров у нас не встретишь, — поддакнула брату Веспа и задымила какао из трубки. Я закашлялся, а Башка сказал:

— Кроме того, здесь до крайности пасмурно.

Мы подняли головы вверх и увидели тучи. Настоящие, дождевые, вовсе не похожие на те тряпичные подделки с портретом Архиепископа Техаса, которые обычно висели над Пыльвиллем. Это были тучи невиданной красоты, могучие и величественные. Они парили в недосягаемой для нас вышине, как истинные хозяева неба. Точно небо было огромной квартирой, которую они сдавали солнцу в аренду и сейчас выставили его за дверь за неуплату.

— Никогда не видел такой красоты! Так бы всю жизнь здесь стоял и глазел на тучи, — сказал Башка, задрав голову за плечи.

— Так далеко мы ещё не забирались, — протянула Веспа.

— Да и мало кто забирался,— сказал я.

А Куриная Башка лишь зачарованно приговаривал:

— Какие тучи! Чудо что за тучи!

С ним все были согласны.

— Да, тучи что надо.

Налюбовавшись на тучи вдоволь, мы принялись искать остановку. Без неё невозможно было продолжать игру.

— Она должна быть где-то поблизости. Скорее всего, за тем углом, — Куриная Башка вёл нас за собой, деловито зажимая одну ноздрю пальцем. Сбоку от дороги мелькали до крайности странные номера домов, которые с каждым нашим шагом становились несуразнее и несуразнее. Башка усматривал в этом хороший знак.

— Мы на правильном пути, — без конца повторял он. — Вот только свернём за поворот.

Но за поворотом ничего не изменилось, дома всё также опоясывали улицу ожерельем бессмысленных номеров — «Хламбедлам», «Хотьбыхмырь», «Слякотьивздор», а остановки по-прежнему не было видно.

— Как думаешь, мы уже заблудились? — спросила у меня Веспа, одевая свой голос в меха из какао. Я ответил, что всё может быть, хотя в действительности думал лишь о том, что какао очень идёт её голосу. Башка неопределенно хмыкнул и ускорил шаг. Его голос был одет в замшу сомнения и сукно беспокойства.

Мы обогнули угол ещё одного дома и заметили пожилого человека, который стоял посреди тротуара, развернувшись к нам спиной. Он разглядывал тучи и почти не шевелился, только седые волосы покачивались на его затылке, как усталый газон.

Башка шёпотом предложил мне узнать у незнакомца про остановку.

— Просто наведи справки, — сказал он и как бы невзначай подтолкнул меня вперёд.

Толчок получился слишком сильным и я налетел на старика, чуть не повалив того с ног. Мы оба с трудом удержали равновесие. Пока незнакомец со скрипом поворачивался в нашу сторону, я рассыпался в извинениях. Несколько неуклюжих «Я сожалею» высыпалось из рукавов моей рубашки прямо к стариковским ногам. Видимо, старика это вполне удовлетворило, потому что он приветливо заулыбался. Он не рассердился даже когда увидел, что парочка моих извинений прилипла к его сандалиям.

Я извлёк из кармана разговорник и вручил пожилому человеку.

— Это детско-взрослый разговорник, — деликатно пояснил я. — Чтобы нам было проще общаться.

— Конечно, — кивнул старик, взял разговорник и у нас на глазах принялся его есть. Он откусил от разговорника внушительный кусок и захрустел им, будто яблоком.

У меня отвисла челюсть. Где-то за моей спиной хихикнула в кулачок Веспа. Между тем старик запихнул остатки разговорника себе в рот, выплюнув назад лишь обглоданный огрызок.

— Он его стрескал! — взвизгнул Башка.

— Зачем вы это сделали? Вы хоть знаете, что вы только что съели? Это был мой разговорник! — взвыл в ужасе я.

— Ещё бы не знать, — усмехнулся старик.— Ведь это я его написал. Я бы поделился с вами, но, увы, до того проголодался, что не смог удержаться. У меня во рту и маковой росинки не было с тех пор, как я ушёл из санатория.

— Из какого санатория? — уточнил я.

— Для душевнобольных, — сказал мой собеседник явно довольный собой. Тут-то я и увидел, что на нём был больничный халат, в котором вообще-то не принято расхаживать по улицам.

— Унылое было местечко, — продолжал он. — Пока туда не нагрянули цифры.

— Беглые цифры из зоопарка? — снова уточнил я.

— Именно. Они перевернули всё вверх дном, распугали сиделок, а пациентов отпустили по домам. Это было очень великодушно с их стороны. Я даже успел подружиться с цифрой 13 из «Энциклопедии древних искусств». Не понимаю, почему их так боятся. Славные ребята.

Старик смолк и начал ковыряться в зубах. Башка потянул меня за локоть, бормоча что-то невнятное, но я не слушал.

— И вы утверждаете, что это вы написали детско-взрослый разговорник странного Симпкинса? — прищурившись, я спросил у старика.

Тот вскинул брови, будто что-то припоминая. Волнистые змейки задумчивости поползли вверх по его лбу к волосам.

— Идея такого разговорника посетила меня ещё до санатория, — сказал старик, когда последняя змейка покинула отведённую ей территорию лба. — В конце концов, ведь нужно же было что-то делать с этой проблемой взрослых и детей. Все эти трудности общения, прыжки на батуте и чёрствый хлеб. Ну, вы меня понимаете.

Мы понимали. По крайней мере, я точно понимал. Разговорник не раз выручал меня в общении с взрослыми. Тем временем, Башка сильнее вцепился в мою спину.

— Нам лучше держаться от него подальше! — шептал он. — Старикан — безумец.

— А по-моему, он говорит правду, — зашептал я в ответ.

Охваченный воспоминаниями старик не расслышал наших пререканий. Он раскинул руки в стороны и, казалось, плыл навстречу своим мыслям.

— Первые разговорники мне приходилась писать на фруктах, — сказал он, крепче хватаясь за воображаемые вёсла памяти. — Раннее издание вышло на банане, а редактированную версию позднее напечатали на яблоках. Все знают, что дети недолюбливают книги, но к фруктам, как известно, у них претензий нет. Поэтому делать книги из фруктов — это имело смысл. Впрочем, потом разговорник не раз издавался на чём придется — на головных уборах, в тюбиках зубной пасты и даже в виде спортивной гимнастики.

Это была удивительная история, и теперь у меня не оставалось никаких сомнений, что перед нами Бруно Симпкинс или Странный Симпкинс, создатель единственного в мире детско-взрослого разговорника. И либо это он в совершенстве говорил по-детски, либо я неплохо овладел взрослым за время нашего путешествия, но мы свободно общались и понимали друг друга без всякой посторонней помощи.

— Это огромная честь для нас, сеньор Симпкинс, — сказал я с неподдельным уважением. — По правде говоря, я думал, что вы давно умерли.

— Умер? Да бросьте, я ведь не какой-нибудь там хулиган! В моем разговорнике это слово всегда было оскорбительным, — воскликнул он.— Я предпочитаю говорить — «заснул над салатом». Звучит в разы жизнерадостнее.

— Я вовсе не хотел вас обидеть! Просто я почему-то считал, что вы уже давно как «заснули над салатом», — поспешил исправиться я.

— А я почему-то считал, что мы здесь ищем остановку, но видимо я ошибся, — вмешался в наш разговор Башка. На короткое мгновение его лицо стало бесплатным пособием по изучению нетерпения.

— Если вы ищите остановку, то вы пришли точно по адресу, — сказал Бруно Симпкинс, аккуратно переложив свой взгляд с моих плеч на плечи Башки. Вероятно, взгляд был тяжёлым, потому что под его весом Башка изрядно ссутулился. — Ваша остановка прямо здесь.

— И где же она? — спросил Куриная Башка. Он выглядел озадаченным.

— Да вот же, перед вами. Вы на неё смотрите.

— Где? Где? — Башка заглянул старику за спину, но ничего там не обнаружил. Он пробовал искать остановку у себя под ногами и даже в капюшоне своей сестры.

— Я и есть остановка.

Бруно Симпкинс выпрямился и упёр руки в бока. По тому, как сверкали его глаза, можно было догадаться, что он не шутит. Но Башке одних сверкающих глаз было мало.

— Вы не можете быть остановкой, — сказал он и ссутулился ещё больше. Уж в чём-чём, а в остановках он кое-что понимал.

— А вот и могу,— стоял на своём создатель детско-взрослого разговорника. — Поначалу мне и самому было трудно в это поверить. Но потом я махнул на всё рукой и решил — пусть остановка будет там, где я стою. Это очень практично, не так ли?

— Если вы остановка, то где ваш навес? А расписание? И мусорная урна?

— Как видите, ни навеса, ни урны, ни расписания. Но мы на краю Пыльвилля, а здесь ничего этого не нужно. Вы лучше полюбуйтесь-ка на тучи!

Все мы дружно посмотрели на тучи. Башка опять заикнулся было про остановку, но картина важно плывущих по небу туч успокоила его. Он так и застыл с открытым ртом и торчащим набекрень языком. Его рот был железнодорожным туннелем, а язык — поездом, сошедшим с рельс.

— Просто сногсшибательные тучи, — сказал я.

Все вокруг одобрительно закивали. Тучи действовали необыкновенно на каждого из нас. Они висели над нашими головами, будто пушистые короны. Корона на мне, корона на Симпкинсе, короны на Веспе и Башке.

— У меня есть гипотеза относительно туч, — сказал странный Симпкинс, поправляя корону на своей голове. — Хотите послушать?

Никто не возражал.

— Если тучи, это будущие озёра, то птицы это рыбы небес. С другой стороны, если озёра это бывшие тучи, то рыбы это птицы с общипанными перьями. Мокрые, старомодные, безмолвные птицы. Точно также и взрослые с детьми это бывшее и будущее друг друга. Дети это всего лишь стеклянные призраки взрослых. Кто же тогда взрослые? Всего лишь мелкие осколки детских сказок.

Я почти ничего не понял из его слов, но для порядка рассмеялся. Чтобы не отставать от меня, Башка и Веспа рассмеялись следом. Получился нескладный букет из фырканья, кудахтанья и хрюканья.

Потом Веспа кольнула меня в бок ногтем и полушёпотом сказала:

— Он даже страннее, чем я думала, но мне это нравится.

— Куда вы направляетесь? — спросил у нас старик, который также был автобусной остановкой.

— Мы хотим забраться так далеко, как никогда ещё никто не забирался, — ответил Куриная Башка.

Странный Симпкинс расплылся в широкой улыбке. Для взрослого он был чересчур улыбчивым.

— О, это славная игра! — сказал он. — Я играл в неё, когда был в вашем возрасте. Менял остановки, как перчатки. Перебегал из салона в салон. Повидал немало автобусов на своём веку. К сожалению, автобусы сейчас уже не те, что прежде.

Услышав это, Куринная Башка заметно побледнел. Он-то привык считать «игру» своим изобретением. Он дал ей название, придумал правила, а теперь вдруг выяснилось, что всё это существовало задолго до него. От обиды Башка не знал, куда девать собственные руки. Сперва он сунул их в карман, затем скрестил на груди, положил за спину, но рукам сейчас там было не место. Похоже, больше всего на свете им хотелось уползти под какой-нибудь камень, свернуться калачиком и крепко уснуть. Бывает, что рукам тоже необходим сон и это как раз был тот случай.

Чтобы хоть немного разрядить обстановку, я взялся рассказывать Симпкинсу о проделанном нами маршруте.

— Где мы только не побывали! — хвастался я. — Успели стать супергероями и письмами в почтобусе, искали потерянную победу старого Фреда, обедали в кафе «Скорость», шли по следам пчёл, а напоследок прокатились на автобусе поцелуев.
 
— И, как я погляжу, последняя поездка не прошла для вас бесследно, молодой человек, — заметил Бруно Симпкинс, пристально всматриваясь в мой лоб. — Здесь надпись поперёк вашего лба! Спрятанная в поцелуе!

Он склонился надо мной, как над сводкой новостей, и погрузился в чтение.

— Там что-то написано? — остолбенел я.

— Это просто нога! — устало произнёс Башка.

— Не просто нога, а просто динозавр! — поправила его Веспа.

Старик ничего не ответил. Он читал, беззвучно шевеля губами, и читал долго, как будто цыганка вставила в своё предсказание полный сборник японской поэзии.
 
— Это записка, — наконец сказал Бруно Симпкинс.

Я мигом оживился. Целая записка! Это было получше, чем динозавр с ногой. И как только Башка с Веспой её проглядели?

— О чём она? Читайте же скорее! — заторопил старика я.

— Она адресована мне, — сказал Странный Симпкинс. Удивлён он был не меньше моего. — Это от Джека.

— Какого ещё Джека? — спросил у меня Башка.

— Откуда мне знать, — развёл я руками. — Уж я-то точно не знаком ни с каким Джеком.

— Записка от Джека, моего соседа по палате в санатории, — пояснил Симпкинс. — Джек мой хороший товарищ. Он пишет, что добрался домой в целости и сохранности и желает мне того же. Передаёт привет. Говорит, был рад знакомству со мной.

Старик погрустнел. Спрятанная в поцелуе записка растрогала его почти до слёз. Он тщательно протёр лицо краем больничного халата. Халат принял на себя его тоску и из солидарности перекрасился в серый цвет.

— А нет ли там коротенькой приписки для меня? — осведомился я. — Постскриптум или что-то в таком роде?

— Ни слова о тебе, — покачал головой Симпкинс.

— Хотя бы строчка или упоминание!

— Ни строчки, ни упоминания. Только прощальная записка для меня от старины Джека.

— Вот ведь дурость! — рассердился я.

— Ты просто ничего не смыслишь в предсказаниях, — сказала мне Веспа.

— Это не предсказание, а не пойми что, — отозвался я.

— Да, Джек был хорошим товарищем, — сказал Странный Симпкинс, обращаясь скорее к самому себе.

Между тем тучи снова напомнили о себе и опустились ниже. Они как будто присматривались к нам, величественно покачивая своими бугристыми боками. Мы не могли оторвать от них глаз. По тротуару пролился тёмный свет — робкий, заблудившийся комочек ночи.
 
Одна из туч каркнула, подав знак остальным, а те заголосили вслед за ней. Тучи заговорили с нами на проливном языке дождя. Нам нечего было им ответить. Здесь был бессилен даже старик Симпкинс с его разговорником.

Тучи говорили много и красноречиво. Их слова сыпались на нас отовсюду. Я почувствовал, как поцелуй на моём лбу размыло водой. Смысла в нем становилось всё меньше. Предсказание цыганки стекало вниз по моему лицу вместе со струйками дождя. Оно спустилось по аллее переносицы, прокатилось вдоль бульвара губ, затем свернуло на шоссе подбородка и унеслось прочь в безвестные края. Мы не успели даже попрощаться.

Наконец тучи смолкли, исчерпав запас слов. Они сказали всё, что хотели сказать, а болтать впустую тучи не любили. Солнце вернулось на небосклон и выглядело заспанным и помятым, словно чуть свет поднялось с кровати и не знало, куда подевались носки. «Где мои носки, а?» — как бы спрашивало оно у мимолётных птиц. Птицы только вертели крыльями у виска. Таким незадачливым было солнце на окраине Пыльвилля.

Внезапно на другом конце улицы замаячили две точки, которые плавно двигались в нашем направлении. Они увеличивались постепенно, как в сказке, превращаясь из мух в мышей, из мышей в кошек, из кошек в тигров, из тигров в лошадей, из лошадей в автобусы. Мгновение спустя они стояли перед нами и ослепляли нас фарами. Я крепко зажмурился, а когда снова открыл глаза, то счёл увиденное за мираж. Пыльвилльская легенда, как сон на колёсах, приснившийся бродяге-асфальту, прибыла, чтобы забрать нас.