Моя счастливая игра навеки

— Даже не верится, что это и в самом деле был Странный Симпкинс, — тихо сказала Веспа. — И он съел твой разговорник.

— Он всего лишь съел яблоко. Кто мог предположить, что разговорники печатают на яблоках, — ответил я.

— Он не показался мне таким уж странным, — сказал Куриная Башка и, смутившись, добавил: — Ну, разве что слегка странным. Странным в хорошем смысле.

Мы глядели вдаль, переминаясь с ноги на ногу. Никто не знал как нужно себя вести в подобных ситуациях, когда прощаешься с кем-то навсегда. Говорить ли особые слова или просто вежливо помалкивать. Башка снял с головы кепку и держал её в руке, словно жалобный кусочек безмолвия.

Из неловкой задумчивости нас вывела пыльвильская легенда. Автобус дал громкий сигнал, который пробил трещину в нашем молчании. Обшарпанные двери легенды со скрипом раздвинулись в стороны.

— Теперь и нам пора ехать, — сказал я, поворачиваясь к автобусу.

Я уже поставил одну ногу на ступеньку, когда Башка вдруг остановил меня.

— Попридержи лошадей, Зикки, — сказал он без всяких угроз, а скорее с мольбой в голосе. — Посмотри!

Я не понимал куда смотреть, пока Башка не указал вспотевшим пальцем на водительскую кабину. Там за рулём на месте водителя сидела цифра 12. Это была та самая цифра, которая в былые времена венчала циферблат часов городской ратуши. Теперь же она управляла пыльвильской легендой и, вроде бы, чувствовала себя при этом вполне вольготно. Чего нельзя было сказать о Куриной Башке.

Он обомлел и покрылся испариной. Слово «страх» было написано на его лице жирным шрифтом из морщин и капелек пота.

— Просто восхитительно! Эти психованные цифры угнали городскую легенду! — покачала головой Веспа.

— Похоже на то, — сказал я и обеспокоенно покосился на Башку. Тот был сам не свой от ужаса.

— Нам ведь не обязательно садиться в этот автобус! — промямлил он, стараясь не смотреть на цифру-водителя. — С минуты на минуту подойдёт следующий.

Но это было неправдой. Мы все знали, что городская легенда появляется лишь раз в жизни и такой шанс упускать нельзя.

— Лично я могу обойтись и без старых, замызганных легенд, — продолжал мямлить Башка, пряча глаза глубоко под лоб. Он зарывал их внутрь своего лица и был готов заплакать. Сейчас он мечтал лишь о том, чтобы поскорее выйти из игры. Ему больше не хотелось забираться так далеко, как никто никогда не забирался. Ему хотелось возвратиться домой и поиграть в игры попроще. Например, в настольный футбол.

— Эй, ты, убирайся прочь! Мы в тебя не сядем, — прикрикнул он на автобус.

— Так не пойдёт, это против правил, — напомнил я Куриной Башке.

— Я придумал игру, а значит, я устанавливаю правила.

— Не ты. Её придумали за много лет до тебя. В неё играл Странный Симпкинс, в неё играли наши родители. В неё играли давно, все и всегда.

— Он прав, – сказала Веспа, неожиданно встав на мою сторону. — Хочешь ты или нет, Тимусс, но мы садимся в этот автобус.

Впервые я услышал, как она назвала брата по-настоящему имени, а это кое-что да значило. И Башка пошёл на попятную.

— Ладно, — сказал он, опасливо поглядывая на автобус из-за моего плеча. — Но вы пойдёте впереди.

Двигаясь гуськом, мы приблизились к городской легенде. Я шёл первым, за мной Веспа, а позади плёлся Башка. Когда мы поднялись в кабину водителя, цифра 12 не шелохнулась и не издала ни звука. Она вела себя так, как обычно ведут себя цифры при встрече с людьми — не проявляла к нам ни малейшего интереса. Можно было решить, что за рулем сидело само время — безликая полночь нашего детства.

Пассажирский салон тоже полнился цифрами. Они валялись в креслах, каждая сама по себе, и источали безразличие. Никто даже не взглянул на нас, когда мы стали пробираться между рядами. Для цифр в нашем появлении не было ничего необычного. Зато мы таращились на них во все глаза.

Некоторые цифры были больше похожи на животных, другие на растения. Были среди них и цифры-вещи, цифры-поступки, цифры-воспоминания. Одни некогда были счётом баскетбольного матча, другие оценками в школьном дневнике, номерами на бампере автомобиля, числом свечей на праздничном торте.

— Эти цифры явно себе на уме. Они не выглядят слишком дружелюбно, — боязливо прошептал Куриная Башка. Его тело всё ещё била мелкая дрожь, но он уже неплохо справлялся со своим страхом.

— Откуда тебе знать, какие бывают выражения лиц у цифр? — спросил я у него.
Башка не знал, для него все цифры были на одно лицо. Всё равно, что деревья или муравьи, но объявленные вне закона.

— Никогда не видела столько цифр вне клетки! — восторженно сказала Веспа. — Эта как называется? — она указала пальцем на цифру, сидевшую возле окна.

— 72, — ответил я.

— А вон та?

— 28.

— Понятно.

— По-твоему, они страшные?

— Вовсе нет. Скорее даже милые.

С этими словами Веспа выбрала цифру, что поменьше и вставила себе в волосы, как заколку. Цифра удивительно шла её лицу, да и другие цифры вроде бы не возражали. Вопреки опасениям Башки, они не собирались набрасываться на нас, кусаться и сводить с нами счёты. Цифра 1, к примеру, — рослая и жилистая, запросто могла всыпать нам по первое число. Однако вместо этого она наслаждалась погодой, греясь на солнышке через открытую форточку.

Была здесь и цифра 7, вырванная из «Кулинарного справочника» — давняя приятельница Башки. Но она не повела и бровью, когда мы сели в одном с ней ряду.

— Вот видишь, эти цифры совсем не опасны, — сказал я Башке, но тот и сам давно это понял.
Взревел мотор, и городская легенда тронулась с места. Она стартовала плавно, но очень быстро набрала скорость. Не трудно было представить, как асфальт увядает под её колёсами и постепенно превращается в цветы, в Рождество или в погожий летний день.

Окружённые компанией цифр, мы покидали Пыльвилль.

Остатки города таяли и стекали вниз по окнам автобуса, как недавно прошедший дождь. Сперва исчезли дома, затем тротуары, телеграфные столбы и даже птицы. Всё это терялось внутри колёс нашей Легенды. Нам оставалось только стряхнуть последние крохи Пыльвилля со своих одежд и наблюдать за тем, как их засасывает через окно в никуда.

Мир вокруг был молчалив и пуст. В нём не осталось ни деревьев, ни травы, всё стало кромешной пустыней. Легенда неслась вперёд, и весь земной шар плёлся за ней далеко позади.

А потом по частям начал исчезать сам автобус.

Мало-помалу в нём исчезли поручни, сиденья, потолок и стены. Кабина водителя испарилась, как вчерашний день. Одна за другой принялись таять цифры — цифра 7 из «Кулинарного справочника», единица, вырванная из школьного дневника, цифры 48, 13, 95 и так далее, все до последней. Они делали это невозмутимо и торжественно.

Пол под нашими ногами тоже растворился, и вскоре мы оказались в полном одиночестве. Мы просто скользили по воздуху — уже не пассажиры, а игральные кости, брошенные в пустоту незримым великаном.

Не прошло и минуты, как вдруг начали исчезать и мы сами. Куриная Башка лишился кепки и левого уха. Веспа не досчиталась пальцев на руках и потеряла подбородок. Я почувствовал, как опустел мой карман — это исчезла прадедушкина горсть гравия. Впрочем, сам карман тоже сошёл на нет, потому что испарилась моя правая нога.

— Ну, ты отмочил! — засмеялся Башка, глядя на пустое место, которое когда-то было моей ногой. Между тем, у него исчезли обе коленки, и он распрощался со своим лбом.

Следом за Башкой расхохоталась и Веспа. Она выглядела красивой даже без подбородка. Получше, чем те древнегреческие статуи, которым вечно не достаёт различных частей тела. Затем у неё пропала рука с половинкой плеча — просто взяли и как в воду канули.

— Надо что-то делать с твоими коленками, — закричал я Башке, давясь со смеху.

— Дались мне эти коленки, — ржал в ответ Башка. — Полюбуйся-ка лучше на свои ноздри!

Я попытался нащупать нос, но его как ветром сдуло с лица и это развеселило меня ещё сильнее. В конце концов, не каждый день теряешь свои ноздри. Дальше — больше: у Башки улетучились брови, и он стал похож на ящерицу. А Веспа ухохоталась до такой степени, что у неё исчез рот.

Мы летели в пустоте, любуясь друг другом и сотрясаясь от хохота. Каждое новое исчезновение сопровождалось бурным взрывом веселья. Никто и не думал унывать или печалиться о пропавших ногах, локтях, подбородках.

Куриная Башка радовался громче всех, а его улыбка качалась качелью на безщёком лице.

— Теперь мы заблудились по-настоящему, — сказал он с чувством глубокого удовлетворения. — Вот что значит, забраться так далеко, как никто никогда не забирался. Эй, вы меня ещё слышите?

Мы слышали его как никогда отчётливо.