Сероглазая

1.
  К школе готовились со всей серьёзностью. За полгода до сентября Сашеньке перестали стричь волосы, и соседские девчонки, окончившие кто первый, а кто – и второй класс, всё лето пытались заплести ей косы. Особенно старалась рыжая Галка, ежедневно она отлавливала младшую подругу во дворе, и, усадив её на покосившейся скамейке за зелёной избушкой местной парикмахерской, колдовала над новой причёской. «Волосики у Саши подрастут, мама купит ленточку, и будет у Сашеньки косичка-косидричка, как у всех», - приговаривала она, зачёсывая собственной гребёнкой непокорные пряди Сашиных волос в лохматую косицу. Саша молча терпела, кося глазом на  наглых соседских кур, подбирающихся к самым Галкиным сандаликам. Она верила, что эти небольшие мучения неизбежно приближают её к заветному дню – первому сентября.

  И действительно, за летние месяцы волосы сильно отросли и легко убирались в две косички. В последний день  августа Сашин папа, выстроив на фоне старой акации всех дворовых школьниц, заснял их на старенький ФЭД. Саша гордилась этой фотографией: пять девчонок в школьной форме с белыми фартучками старательно смотрели в объектив фотоаппарата, и она явно картины не испортила. Самые старшие – две Галинки, чёрненькая и рыжая – гордо задрав подбородки, выставляли напоказ пионерские галстуки; Зойка и Тонечка с огромными тряпочными звёздами на груди в едином порыве сдвинули пухлые щёки, и только неофитка Саша без каких бы то ни было знаков различия, стоя слегка на отшибе, испуганно глядела на отца. У неё, единственной из всех, в правой руке красовался огромный портфель, приставший, скорее, какому-нибудь профессору. Две скромные косички с белыми бантами лежали на её хрупких плечах.

  Громадный кожаный портфель с тремя отделениями был отцовским подарком дочурке к первому сентября. Сашенька собиралась пойти, как говорится, первый раз в первый класс, вот папочка и расстарался. Сам он только недавно оттрубил пять лет на вечернем отделении техникума, неизвестно как таская учебники и тетради на занятия после рабочей смены. Солидный  портфель тиснёной кожи являлся одновременно воплощением его сбывшейся мечты и признаком благосостояния семьи. В охоте за знаниями все средства хороши, и  этот коричневый ягдташ своими габаритами побил все рекорды в Сашином классе, а она нисколько им не тяготилась.

2.
  Школа, в которую Сашенька отправилась за знаниями, была начальной и представляла собой бревенчатую постройку вековой давности с деревянным туалетом в виде вырезанных в крашеном постаменте двух дыр. Впрочем, в школе этой было тепло и чисто, и вкусно пахло мелом из деревянного ящичка, с которым служительница по утрам обходила классы. Ещё запомнилась немолодая строгая «учительница первая моя» в круглых очках, учитель пения – крупный, кудрявый и с большими чёрными усами человек со скрипкой – и ярко-розовый кисель в крохотном школьном буфете. Вскоре родители получили новую квартиру на другом конце города, и школу пришлось сменить. Никаких сожалений по этому поводу у Саши не возникло, скромная избушка не успела стать для неё даже подобием альма-матер.

  Она быстро освоилась на новом месте и с удовольствием шуршала октябрьской палой листвой на недлинной улице Урицкого, вечной юдоли местных школяров (ибо другого пути к знаниям не существовало из их изолированного, как аппендикс, района).
Ох и хороша же была Саша! Малиновое пальто с большими накладными карманами и поясом с пряжкой и фетровый капор  «в тон» с миленькими кисточками на концах завязок выгодно отличали её от остальных одноклассниц, одетых в «немаркое». Пальто папа купил в Москве, говорил, в Детском мире, и шапку сам подобрал, и школьное платье, и замечательный шерстяной чёрный фартучек, а белый, батистовый, тоже замечательный, сшила мамочка под руководством приятельницы. Сашенька сильно радовалась стольким обновкам, свалившимся на неё к школе. Не в силах вынести собственной красоты, ходила, затаив дыхание и опустив ресницы.
  Новая школа оказалась десятилеткой, и хотя здание её сохранилось со времён Царя Гороха, ничем, кроме тесного буфета с розовым киселём, прежнюю школу не напоминала. Обилием разновозрастных учеников, множеством учителей и бьющей через край всеобщей активностью эта колыбель знаний сильно смахивала на растревоженный улей. Особенно удивляли десятиклассники: огромные дяденьки и взрослые тёти в тесных фартуках казались неуместными в этих стенах. Немудрено, что однажды, быстро преодолев довольно крутую лестницу на второй этаж, Саша протаранила головой одного из них. Она не успела испугаться, как парень рассмеялся и подхватил её на руки:
- Ого, это ж надо какая сероглазая!
Она замерла на мгновение, молча отодрала от себя его руки и съехала вниз, мягко воткнувшись в пол войлочными подошвами тапок.

  В те годы очень популярна была песня «Сероглазая». Сто раз на дню её крутили по радио, и Сашенька даже запомнила такие слова: «До чего ж ты хороша, сероглазая! Как нежна твоя душа, понял сразу я». Она знала, что у неё серые глаза – мама с папой говорили – но не задумывалась раньше о том, что она сероглазая. И вот теперь Саша вдруг разволновалась не на шутку. «А что это – душа?» – приставала она к родителям. Но они не могли доходчиво объяснить этого своей дочурке и недоумевали, почему она задалась таким вопросом. Саша поняла, что стоит попробовать раздобыть знания самой и ухватилась за философский словарь из папиной библиотеки. Полдня просидев с умной книгой, она, наконец, набрела на статью «Душа», но ничего в ней не поняла и добила родителей вопросом: «Что такое средоточие?» Мама задумалась и пожала плечами, а папа бурно начал объяснять Саше, что это такое место или, вернее, вместилище…  Когда Сашенька спросила, что такое вместилище, папа сдулся и предложил ей для прочтения иллюстрированное издание «Сказки Пушкина». Она не поняла, причём здесь Пушкин, немного обиделась на папу и продолжила изыскания. Во-первых, она вспомнила совсем уж детское стихотворение «Муха-Цокотуха», где были строки: «И теперь, душа-девица, на тебе хочу жениться». Подсознательно она связала три понятия: «девица», «душа» и «жениться» и поняла, что душа – это нечто хорошее, что может содержаться в девице. Саша припомнила ещё, что в тесном школьном закутке по обе стороны от входа в библиотеку, в коричневых рамках под стеклом, висели изречения великих писателей, начертанные красивыми буквами. Одно из них призывало любить «книгу – источник знания», другое гласило, что в человеке всё должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. Третье изречение висело прямо над головой библиотекаря Михаила Васильевича, там было что-то про чувствилище, ухо и око. Что такое око, Саша знала, а слово «чувствилище» ей не нравилось, поэтому, бывая в библиотеке, она старалась  обходить взглядом третью рамочку. Так вот, внимательно изучив рамочку номер два, Сашенька сделала вывод, что душа – такая же неотъемлемая часть человека, как лицо, одежда и мысли.
 
  Было ещё одно обстоятельство, связанное с серыми глазами, которое не давало Саше покоя. В угловой комнате их коммуналки проживала взрослая девушка Эля. Ей было восемнадцать лет, и мамочка как-то назвала её сиротой. Что такое сирота, Сашенька тоже знала, но это слово никак  не вязалось с большой Элей. Сиротки – это маленькие детки, оставшиеся без родителей, такие живут в детском доме, но Эля же не маленький ребёнок. В её уютной и красивой комнатке было полно всяких чудесных вещей: бамбуковая ширма, затянутая узорчатой тканью, фигурная деревянная кровать, резные этажерки, а главное – настоящий граммофон с широкой трубой и со сверкающей загогулиной, куда вставлялась специальная иголочка. А в пузатенькой тумбочке хранилось несколько жестяных круглых коробок с граммофонными пластинками. Иногда Эля приглашала к себе Сашеньку, угощала её чаем и ставила чудные пластинки на свой граммофон. Эля порою немного пугала Сашу, когда, близко придвинув горбоносое лицо с тёмными бархатными глазами, пристально в неё всматривалась. «Ты только не обижайся, Саш, но мамочка твоя покрасивей будет, –  говорила она, – ты посмотри, какое у тёти Нины тонкое лицо. Но твои серые глаза – это что-то! Вот даст же Бог такие глаза!» А Сашенька и не думала обижаться, ведь её мамочка была самой красивой на свете. Эля стремительно сгибалась узкой спиной, доставая из тумбочки любимую пластинку, и через несколько секунд комната оглашалась непереносимым криком: «Слава тебе, безысходная боль! Умер вчера сероглазый король».
  Поначалу Саша вздрагивала от неожиданности, но потом привыкла и только прижимала к груди всякий раз леденеющие руки, пока чарующий голос, рыдая, бился внутри начищенной желтоватой трубы. От Эли Сашенька знала, что эту песню поёт Вертинский. Да, именно так она и представила певца, без имени. Много хороших песен таили в себе угольно-чёрные кружки из потемневших жестянок. Не все слова этих песенок были понятны Саше, но как же не похожи они были на то, что лилось из картонной тарелки их репродуктора. У родителей была странная привычка не выключать радио на ночь, правда, громкость к вечеру приглушалась. Сашу пугали звуки гимна и курантов, с беспощадной неотвратимостью раздававшиеся в их комнате. Хорошо ещё, что правильный режим и здоровый детский сон уберегали девчонку от ударной дозы навязанного патриотизма. Вполне возможно, эта какофония заменяла взрослым будильник и, являясь, по мнению родителей, вещью необходимой, не терзала их ушей.
 
  У Саши было несколько любимых песен в исполнении Вертинского, но прежде всего – «Сероглазый король». Эта песня казалась похожей на сказку, ведь там были в наличии Сероглазый Король и Королева. «Кралева», – произносил Вертинский. «Жаль кралеее-еву», – выпевал он. А ещё там была чья-то – Сашенька так и не поняла, чья – дочка с серыми глазками. Обожала также она песню «В синем и далёком океане» -  за таинственное повествование и  за то, что мёртвые седые корабли там плавают в «сирэневом» тумане. И песню «Матросы» о голубом тюльпане любила Саша, и «В степи молдаванской», где ласточки, как гимназистки. О, Сашенька прекрасно знала, кто такие гимназистки – точно такие же школьницы, как и она, только жившие ещё при царе.
 
  Иногда к Эле приходила бывшая её одноклассница Рэнка Шехтер, которая жила на Стрелке, в самом конце или, точнее, в начале Набережной. И тогда они обе принимались внимательно разглядывать Сашу, чем очень её смущали. Они довольно громко перешёптывались. Сашенька улавливала в их дурацком разговоре такие слова, как «цвет» и «разрез глаз», ей становилось скучно, и она старалась незаметно ускользнуть, а если девушкам удавалось её удержать – начиналось самое интересное. Рэнка и Эля доставали из шкафчика разные коробочки и баночки-скляночки, а ещё – удивительный чёрный карандаш, которым – если послюнишь – легко можно было подрисовать брови, стрелки на веках и тёмную родинку над верхней губой. В коробочке с красивым лебедем на крышке был светло-розовый порошок, пудра, а в маленькой плоской – какая-то красная штука, называвшаяся румянами. Подруги, прилипнув к зеркалам, наносили все эти сокровища на свои бледные лица и через несколько минут неустанного труда превращались в неимоверных красавиц. Они яростно орудовали вокруг глаз мелкими щёточками, немного похожими на зубные, но только совсем уж крохотулечными. Ресницы становились длинными, густыми и упруго выгнутыми, глаза – прекрасными, а щёки и губы – румяными, как и полагается красавицам. Девушки повязывали на лоб, под самые корни волос, широкие атласные ленты, иногда наряжались в чудные платья из Элиного гардероба –  подобные Саша могла видеть только в кино и то лишь в картинах про старинную жизнь. Преображённые барышни, такие красивые и весёлые, никогда не выходили из дома, а только вертелись перед большим зеркалом, шутливо отталкивая друг друга, смеялись взахлёб, иногда вдруг молча уставясь в трюмо и замирая на какое-то время. Сашенька не знала, чем заканчивались такие вечера, обычно мама забирала её в девятом часу вечера, когда она уже клевала носом.
 
  Саше нравилось бывать у Эли, но у неё и дома было полно дел, поэтому не так уж часто она наведывалась  к соседке. Не сказать чтобы она завидовала взрослым подругам, нет, самой ей нисколько не хотелось менять свою внешность, но смотреть на их преображение было приятно. К тому же эти манипуляции, как правило, сопровождались любимыми песнями Вертинского, которому обе красавицы подпевали в меру своих талантов. Если приходила Рэна, то получался настоящий концерт, потому что она здорово подражала певцу, даже слова произносила точно так же – то сокращая слоги, то наоборот удлиняя их и заменяя резкие звуки «е» такими же красивыми овальными «э», как у него. И было очень жалко Элю, чьё пение было  далеко от совершенства и выражалось монотонным нытьём себе под нос.
Приходила в их квартиру ещё и некрасивая Раиса, незамужняя родственница других соседей. Она тоже смущала  Сашеньку, пристально вглядываясь в её лицо, крутила головой, просила девочку расплести косы и что-то щебетала про серые глаза.
Так, волей-неволей Саша приняла на себя не вполне понятную миссию «сероглазой», о которой пелось в песнях.

3.
  На Октябрьскую – так все вокруг говорили, и Саша долго не понимала почему  –  выпал первый снег. Потом взрослые объяснили, что это в честь Великой Октябрьской революции так называется праздник, потому что раньше жили по другому календарю, по отсталому, а во всём мире был уже ноябрь. Снег и не думал таять, а только всё прибывал и прибывал. По обочинам тротуаров выросли высоченные сугробы – то-то радость детишкам! Машины по их улице почти не ходили, только редкие грузовики с мельзавода, и улица во всю ширину принадлежала ребятне. На укатанной проезжей части мальчишки играли в хоккей самодельными клюшками. Экипировка, конечно, оставляла желать лучшего: редкий игрок  являлся обладателем настоящих спортивных коньков, обычные «снегурки» тоже не возбранялись. Обратная дорога из школы превращалась в увлекательное путешествие по сугробам, и Сашенька, представляя себя то Гердой из «Снежной Королевы», то Маленькой Разбойницей, отважно следовала за одноклассницей и соседкой Катей по снежным вершинам. Новое зимнее пальто с кудрявеньким воротником немного сковывало движения, да и любимый портфель не прибавлял сноровки, но удовольствие от этих странствий перевешивало все неудобства. Было нелегко, так как путь этот оказался не вполне ещё освоен местным человечеством, ну так кто же из семилетних детей выбирает лёгкие дороги в познании окружающего мира! Саша радовалась, что родители днём отсутствовали, удавалось быстренько скинуть сырые рейтузы и варежки и разложить их на батарее, валенки тоже пристраивались рядышком. Когда усталая мама возвращалась с работы, её ожидала отрадная картина: уроки выучены, одежда высушена, а умница-дочка читала очередную интересную книжку или рисовала.

  Жаль, конечно, что нельзя по сугробам в школу ходить – слишком долго получалось, так и на занятия опоздать можно, а если провалишься по пояс, ещё и вымокнешь. Приходилось откладывать удовольствие на потом. Зато по утрам много всякого интересного народу по родимой улице тянулось к центру. Кто на работу, кто – на учёбу. Так и шли по тротуарам нескончаемые ручейки школьников и рабочего люду, вытекая из каждого двора. Иногда широким шагом Сашу обгонял тот самый десятиклассник по фамилии Ермаков, которого она чуть не сбила на лестнице. Она выучила наизусть его сутуловатую спину в длинном сером пальто и затылок в кроличьей ушанке. Ежеутренне он неизменно вырывался вперёд уже на подходе к школе. Забавно было наблюдать, как такой большой человек сжимал в розовом кулаке ручку крохотного портфельчика, в сто раз меньшего, чем у Сашеньки. Ужасно нелепая фигура! Немного огорчало ещё, что Ермаков совсем не обращал на Сашу внимания. Единственный плюс в его появлении перед самым носом Саши – это гарантия, что она не опоздает на уроки. С недавних пор Сашенька добиралась до школы самостоятельно, родители выходили на работу значительно раньше. Так вот, спина Ермакова служила ей вместо часов. Нет, были ещё, конечно, городские часы на колокольне Собора, они отбивали время каждые пятнадцать минут; но согласитесь, гораздо надёжнее определять время по появлению на горизонте знакомых персон, как-то спокойнее на душе. Ой, вот и выскочило это непонятное слово. Или стало понятнее?
  Короче, учительница Саши была довольно строга и не терпела опозданий. Как-то раз, когда Сашу послали за мелом, она видела опоздавших, построенных у стены перед кабинетом директора. Они молча смотрели в пол, а директриса, женщина с сердитым лицом и гладкой причёской, выхаживала, как большая птица-голубь, вдоль строя и что-то говорила властным тоном. У девочек пламенели щёки, а мальчики, подпиравшие стену, вдруг разом от неё отвалились и стали руки по швам. Сашенька чуть жива миновала эту стену позора и пообещала себе никогда не опаздывать.

4.
  Между тем зима набирала силу, и у ребят появилась новая забава. В один прекрасный день под самым забором появились хмурые дядьки в серых ватниках и огромных рукавицах. Они играючи управлялись с длинными брёвнами и свежеоструганными досками, громко переговаривались и стучали топорами. К вечеру следующего дня на ближнем пустыре выросла высокая деревянная горка. Она горела золотым огнём в лучах заходящего солнца и манила, и притягивала взгляды прохожих. Как по заказу стоял ядрёный морозец. Стар и млад толпились вблизи и любовались, как дворник и истопник, протянув через забор чёрный резиновый шланг, заливали водой ладный деревянный спуск, тут же покрывавшийся ледяной корочкой. Детвора всех возрастов и калибров повалила на горку. Нет, самые мелкие, которые даже в школу не ходили, конечно же не могли претендовать на безраздельное пользование таким серьёзным сооружением. Их удел – катание на картонках белым днём в присутствии бабушек и нянь. И правильно, это ж какую сноровку нужно иметь, чтобы ловко скатиться с такой горы! Высший шик – катание «паровозиком». Самые отважные сцеплялись по трое, по пятеро,  и если удавалось удержаться на ногах,  молчаливые и гордые, расходились в самом конце катка. Зимние вечера наступали рано, но горка замечательно освещалась высоким фонарём, и основной народ  собирался часов в семь-восемь, после второй смены.

  Скоро и Саша научилась кататься, выпрямившись во весь рост. Казалось, все вокруг любуются её ловкостью и бесстрашием. Она благосклонно терпела, когда отчаянные второклассники, уцепившись за её пальтишко, составляли весёлый паровозик, быстро устремлявшийся вниз. Господи, как она была счастлива, как гордилась своею популярностью у старших ребят, как жалела несмелую Катю, не решавшуюся прокатиться на своих двоих. Надо признать, деревянная чудо-горка изрядно потеснила круг прежних Сашиных интересов. Нет, учиться хуже она не стала, ей нравилось ходить в школу, но по дороге домой Саша, как истинный гурман, предвкушала своё появление на горке.  С недавних пор она ощутила в себе некоторые перемены: стала разборчивее в нарядах. Если раньше ей было безразлично, как она выглядит, то теперь девочка наотрез отказалась надевать синие байковые шаровары и круглую цигейковую шапку с завязками, наследие детсадовских времён. Шапку купили новую, более нарядную, с двумя бомбошками сбоку, а ненавистные синие штаны сменили чёрные рейтузы. И голенища у валенок по желанию Саши папа укоротил – теперь она, без сомнения, стала намного краше, а главное – еще ловчее. По вечерам  нехитрая деревянная конструкция, словно магнит железные опилки, притягивала к себе разномастную и разнокалиберную ребятню. Здоровенные восьмиклассники толпились вдоль ограждения верхней площадки, норовя подтолкнуть приглянувшихся барышень к ледяному языку. Девчонки, кто для порядку, а кто – из неподдельной боязни, взвизгивали ко всеобщему удовольствию. Мелкота сновала по лестнице, прижимаясь к перилам и обрывая пуговицы на пальтишках, и искренне недоумевала, какой интерес торчать наверху, когда можно так здорово – с ветерком – промчаться вниз по зеркальной глади горы.

  Маму немного тревожил азарт, с которым Саша рвалась к вожделенной горке и то, как трудно её было оторвать от новой забавы. Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается, и эта непреложная истина в конце концов подтвердилась на Сашином примере. Одним совсем не прекрасным вечером Сашенька, завершившая свое триумфальное катание, неторопливо выбираясь из глубокой колеи в конце спуска, была беспощадно сбита каким-то мальчишкой. Она так никогда  и не узнала всей правды: был ли он оснащён страшноватой железной штуковиной под смешным названием «дрыни», или хватило его собственной массы, помноженной на скорость, но миниатюрной Саше и этого оказалось достаточно. Вообще-то, неписаный закон запрещал использовать на горке вспомогательные средства серьёзнее небольших фанерок, Сашеньке просто не повезло. Она сильно ударилась головой об лёд и, не помня себя, выбралась на утоптанный снег. Подружки, видимо, узрев нечто странное в Сашиной походке, подхватили её под руки и повели домой. Меркнущее сознание не отложило в памяти девочки недлинный путь до квартиры, но вдруг стало невыносимо жаль мамочку, с побелевшим лицом кинувшуюся к ней на пороге. «Что с тобой?» - прозвенел мамин голос. «Упала… ушиблась», - наперебой защебетали девчонки. Саша поморщилась от громогласных, как ей казалось, звуков и начала оседать, как тряпичная кукла. Её уложили на диван и выпроводили подруг.

5.
  Саша ужасно себя чувствовала: подташнивало и очень хотелось спать. Испуганная мама  отправила отца вызвать неотложку к верхним соседям, единственным в подъезде обладателям телефона.  Очень мешал свет люстры, ненавистное радио вдруг разразилось надоевшей песней, и когда вкрадчивый голос певца завёл: «До чего ж ты хороша, сероглазая…» -  Саша обессилено махнула рукой. Мамочка поняла её и радио выключила, и тут же догадалась убрать верхний свет. Она с тревогой смотрела на бледное личико дочери, дожидаясь приезда "скорой помощи". Сашенька, не открывая глаз, то погружалась во мрак, то ненадолго выныривала из него. Она не помнила, как её осматривали приехавшие медики, но очнулась, почувствовав щекой прикосновение к чужой колючей одежде. К машине Сашу нёс сосед с третьего этажа, молодой офицер. Как она оказалась у него на руках, Саша не знала, заметила только, на миг придя в себя, что был он в полном обмундировании – в шинели и в фуражке. Не помнилось  также, что было в приёмном покое, память почему-то зацепила тонконогие металлические стулья с фанерными спинками да строгое чернобровое лицо человека в белом халате. Её поместили в большую палату с тусклым дежурным светом под самым потолком и положили на голову какую-то холодную резиновую штуку, которая давила на волосы и очень мешала. Оказалось, это пузырь со льдом – вещь странная, отдалённо напоминающая обыкновенную грелку.  Ночь прошла как-то непонятно, неудобный этот пузырь то убирали, то прикладывали вновь; хотелось пить, но сноровистая тихая тетенька только смачивала горячие Сашины губы мокрой ваткой.

  В больнице её продержали десять долгих дней. Никакого особенного лечения не было. Каждый день в их палате проводился обход. Небольшая стайка людей в белых халатах обходила обширное помещение вдоль изножий кроватей, изредка делая остановки или забредая в промежутки между ними. Сашина кроватка располагалась в небольшом лабиринте из нескольких койко-мест в самом сердце палаты, и обход заканчивался на ней. Предводитель стаи, хирург Лисовский, непременно присаживался рядом с Сашей, хмуро выслушивал высокую женщину в тугой белой шапочке, смотрел девочке в глаза и спрашивал о самочувствии. Иногда доктор брал её за руку и сжимал запястье; его брови, похожие на изогнутых мохнатых гусениц,  распрямлялись, и улыбка освещала большое желтоватое лицо. Дважды в день приносили маленькие таблеточки, и она быстро выучилась их глотать. Саша томилась в больнице, главным образом, оттого, что ей запрещали ходить, а также читать. Разрешалось только рисовать, и она извела несколько альбомов, заполняя их плодами собственной фантазии. Все вокруг хвалили Сашины картинки, она к этому давно привыкла, но всё равно было приятно. С каждым днём она чувствовала себя всё лучше и лучше, скучала по родителям и страстно мечтала о воле.

6.
  В день выписки Саша успела нарисовать портрет соседки по палате, совсем взрослой Наташи. Ей было уже двадцать, но язык не поворачивался назвать ее «тётей», всё же на тётю она не тянула. Коричневые блестящие волосы волнами обрамляли округлое личико девушки. Бросалось в глаза странное сочетание тёмных волос, молочно-белой кожи с голубоватыми жилками на висках и почти прозрачных глаз. Саша никак не могла подобрать подходящий карандаш для передачи их цвета, а ведь это было важно. За неимением серого она воспользовалась простым карандашом «Конструктор». Вышло как надо. С альбомного листа светлыми, как дождевая вода, глазами смотрел лик неземной красоты. Труд Саши был достойно оценён больными и персоналом. Пока счастливая Наташа разглядывала рисунок, все желающие наведывались к ней и восхищались портретом. «Нарисовала бы ты и меня, девочка, - прошелестела с соседней койки старенькая Леокадия Львовна, - осталось бы на память племяннице». Конечно же Сашенька согласилась и начала подтачивать затупившийся карандаш, но тут пришла мама, и Сашу выписали. А дома девочку ожидал сюрприз – новогодняя ёлка, украшенная гирляндой из мелких электрических лампочек и множеством игрушек. Оказалось, сегодня уже тридцатое декабря. Сашин взгляд сразу отыскал на самых верхних ветках новые стеклянные шары, пониже – розовые пряники и красноватые мандарины. Мама не стала говорить дочке, что новогодний утренник в школе уже прошёл, и вручила ей красивый пригласительный билет на городскую Ёлку на третье января. Вечером отметили Сашино выздоровление праздничным ужином с мороженым крем-брюле и лимонадом из зелёной бутылки. Пока родители на кухне что-то изобретали к столу, Саша достала бумагу, цветные карандаши и принялась рисовать.

  Утром папа первым обнаружил свежее произведение дочери. В левой части листа была изображена девочка  в крохотных чёрных валенках и с распущенными волосами, а в правой –  нечто оранжевого цвета, очертаниями напоминавшее дамскую туфлю с толстым каблуком. «Горка», - догадался отец. Головка девочки, повёрнутая в профиль, поражала большим серым глазом, закрашенным простым карандашом, левая рука в варежке простиралась в сторону рыжего монстра.
- Вот это да! – удивился папа. – Просто Ассоль и алые паруса!
- Нет! Никогда! – разволновалась мама, заглянув через папино плечо.
- А как ты себе это представляешь? - усмехнулся отец - Ведь мечты имеют свойство сбываться. Особенно под Новый год.