Путевые записки Часть 2

Продолжаю публикацию фронтовых записок моего отца – Брюшинина Владимира Николаевича, участника Великой Отечественной Войны 1941-45 г.г.На снимке - мой отец в 1936 г.


Часть №2

25 августа 1942 г.с. Докторовка
Прощлой  ночью, когда мой взвод был в карауле, а я дежурил по роте снова, меня вызвал Прокофьев и приказал всё имущество взвода готовить в дорогу…Мы выступаем на фронт. Сейчас стоим в селе Докторовка, построенные в колонны, по улице бесконечной цепью вытянулись обозы батальона с имуществом. У каждого из нас всё своё - на  себе. Куда нас повезут ? Да и не в этом дело… Начинается новый этап моей жизни, начинается война…

4 сентября 1942 г. г. Дубовка на Волге Сталинградская обл.
Никогда-никогда не забуду я тех дней, которые прошли с тех пор, как наш батальон связи двинулся из Докторовки на Сталинградский фронт… Разве можно забыть эти дни чудовищного напряжения всех сил. Пройдут годы, многое будет забыто, но только не это.. Вот только сейчас начал собираться с мыслями. Сижу в окопе. На окраине г. Дубовка, рядом – моя телефонная станция, контролирующая подходы к узлу связи в городе. Немцы прорвались к Сталинграду. 23 августа пал Калач на Дону и через 2 дня враг вышел к Волге севернее Сталинграда, разрезав слабый наш фронт своими танками  как ножом. Идёт страшная битва.8-я резервная армия срочно была брошена для закрытия этого прорыва. Вот почему и наш батальон так спешно пошёл на фронт. И всё пешком… Под Саратовом приняли 2-ю тср. Которая здесь работала, вздремнули пару часов в кустах, наскоро подкрепились и ночью вышли на большую дорогу. Куда ? Смотрю на перекрёстке на дорожный указатель – «Камышин». Ну, сразу стало всё ясно. И пошли мы, горемычные по этой дороге. Идём больше обочинами, чтобы не задавило. Дорога бурлит как река. В густых облаках пыли, с рёвом, лязгом и грохотом несутся на фронт орудия, танки, броневики, кухни, грузовики бесконечным потоком. 8-я армия двинулась. Всё вокруг дороги покрыто толстым слоем  тяжёлой, жирной пыли – кусты, трава, бурьян. Идёт грустная пехота, как и мы, неся всё на себе. Тихо позванивают котелки, лопатки, почти не слышно смеха, разговоров. Серые лица от пыли, серые шинели, блестят только белки глаз да зубы. Днём идти нельзя, так как немцы безжалостно бомбят реку и это единственное шоссе Саратов - Камышин - Сталинград – важную коммуникацию Сталинградского фронта. Она, видимо, имеет очень важное значение, хотя не мне об этом рассуждать – маленькой песчинке страшного урагана войны, ещё небывалого в истории человечества. Вдоль шоссе, особенно у мостов на дороге – всё чаще и чаще встречаются глубокие воронки от бомб, лежат в беспорядке разбросанные взрывом обломки машин, подвод, какие-то ящики, трупы лошадей. Идём всю ночь, украдкой перекуривая в рукав, чтобы не «демаскировать»  себя, на каждом привале с наслаждением вытягиваешься в пыльной канаве, стараясь пристроить ноги повыше. Устали смертельно. Ноги болят невыносимо, их все почти растёрли, под утро, после привалов не оторваться от земли и первые десятки шагов подошвы горят от уколов. Но, показывается солнце, вперёд выдвигаются кухни, мы выбираем какой-нибудь чахлый лесок у воды и становимся отдыхать, чтобы с заходом солнца идти скорее дальше…Командир батальона – капитан Кувакинский, принявший батальон ещё в Чкалове показывает прекрасный пример стойкости и заботы. Он всё время идёт впереди людей с картой – пешком, всю дорогу подбадривая и воодушевляя солдат. Лошадь его идёт сзади в обозе, но он на неё почти не садится, разве только в короткие часы перед выездом на рекогносцировку. Об остальных командирах  этого сказать нельзя- каждый ухитряется поспать ночью, ловко отстав от колонн и устроившись в обозе, следующем сзади. Мешок на спине давит непосильным грузом, растирает до крови ногу подвернувшаяся портянка, режет поясницу сапёрная лопатка, ноют ключицы, голова тяжела как свинцовый чурбан. На одном перевале отдал Мыцкину (ездовой) подвести свой вещмешок, но подводу потребовали вперёд. Подвода ездила где-то три дня,  и когда я его снова взял, то все мои сухари бесследно исчезли вместе с полотенцем…Нет уж, лучше  буду носить всё на себе!

28 августа вступили в Республику немцев Поволжья. Колонии пусты, немцев выдворили  отсюда, и  в пустых хатах свободно гуляет волжский ветер. Волги, правда, ещё не было видно, но она текла здесь, рядом, скрытая в глубокой пойме. Прекрасны эти раздольные степи, просторные и безлюдные, как в Казахстане. Нет, правда, тут ярких красок, солнце печёт неумолимо, но хороши они своей свободой и ширью. Вон, высоко в синем небе  поёт свою вечную  песню жаворонок, дрожа и трепеща на одном месте. А вот и седой ковыль качает свои седые волосы на ветру. Степь, как всякая степь – бескрайняя и просторная. Сёла редки, да мы и не останавливаемся в них, боясь бомбёжки.

Проходили через городок Бальцер и другие селения. Запомнился величественный костёл у дороги справа, в чудесном декоративном парке по–немецки расчищенном и подстриженном. Какое неизгладимое впечатление он оставил у меня, когда я лишь мельком, в свете луны, несколько раз взглянул на его готику, шагая торопливо в затылок… Проходили первые полосы дальних оборонительных укреплений. Копошатся люди в земле, месят цемент, строят какие-то рвы, землянки… Однажды нас немец бомбил у дороги, но ничего не сделал, только разогнал нас по степи. Позже это чаще случалось и заканчивалось гораздо печальнее, чем этот первый случай бомбёжки, который я пережил. Как противно – до смерти буду помнить, лежать на спине, пряча белый мешок, и смотреть, как пират, кружится над тобой, выбирая цель. А ты лежишь под ним, видимый отовсюду, и беспомощный, словно кролик, который сейчас умрёт под ножом. До того противно это бессилие, что я чудом удерживаю себя,  чтобы не вскочить на ноги, бросить ему самые гневные слова, какие только способен произнести, и начать бессмысленную стрельбу по самолёту, так надменно издевающемуся над нами…

Перед Камышиным нас догнала авторота армии (она теперь действующая и называется 66) и подвезла нас до с. Караванька, что против Быкова на Волге. Осталась в памяти бурная радость отдыха, пронизывающий ветер во время стремительного бега машин, когда мы – кузов битком - пробовали уснуть, укрывшись с головой шинелью от ветра. Камышин промелькнул в сонной памяти редкими огнями электрических фонарей, которые почему-то горели, хотя уже был рассвет, какими-то пузатыми складами, кривыми узкими улицами и беспорядочной россыпью деревянных домиков по высокому берегу  Волги, чуть блеснувшей в зыбком утреннем тумане.
А потом нас выгрузили и погнали на работу по этой же шоссейной дороге. Идём, всё на себе и одновременно строим. Кормят плохо, сил нет, а спешка лихорадочная. Ни с чем нельзя сравнить той бестолковщины в работе, от которой мы так жестоко страдали. Работаем и идём, работаем даже ночью, поспав пару часов, потому, что днём уже, говорят,  нельзя работать – фронт близко.

Запомнилась также  одна ночь,  когда мы забрались на бахчу и столько съели арбузов, что мне и сейчас это кажется невероятным. В селе Караванька мы  вырыли хозяйке погреб, за что были накормлены вкусным борщом. Сейчас этот этап уже позади. Сколько было горьких обидных минут, сколько пришлось пережить за своё человеческое достоинство, сколько было вынесено физического труда и болей – никто об этом не узнает никогда. Да и не на кого обижаться. Одно дело война – такое всё извиняющее и покрывающее понятие, а другое, что ведь это же только начало. Что будет впереди? Писем не получаю из дома. Одичал, завёл вшей и некогда привести себя в порядок. О доме даже не помню, когда это было и где ? Физические и моральные лишения, кажется, совсем выбивают из меня человека. Круг интересов по воле, должно быть, инстинкта самосохранения – звериное чувство- ещё больше и больше сужается. Поспать, поесть, скорее сделать так, чтобы хоть часик, хотя бы одну минуту отдохнуть…

10 сентября 1942 г. Дубовка
Порядок такой – одни сутки я со своим отделением, другие сутки – отделение Павлова -  дежурим на контрольной станции, что при въезде в Дубовку, спрятана в нашем вырытом окопе. Взвод наш стоит биваком в лесу в 2 км  западнее Дубовки, там же резервное  3-е отделение Романчука. При осмотре линий по главной улице до почты захожу в столовую, где за 6- - 70 коп. удаётся иногда получить миску бурды и ломтик хлеба. Этим, да ещё кашей с тыквой, которую мы вымениваем на сбережения мыла  у хозяев Дубовки – и подкрепляемся, ибо пайка не хватает хоть умри. Ребята ещё промышляют на  ремонте радиопроводки, но я ещё до такой степени не обнаглел, ибо не решаюсь. Да и без того на кого я похож сейчас. Тяжёлый труд, полное бесправие и нечеловеческие лишения  совершенно поменяли мой внешний вид. Что сказала бы моя Лиза, увидев меня в таком виде! Но, приходится всё переносить безропотно, да ещё и работать  и за страх и за совесть, потому, что, знаю,  иного пути нет…

Рядом – перекрёсток. Бесконечным потоком идут войска к передовой – усталые, с потухшими глазами, повинуясь только неумолимому долгу. А навстречу – почти такие же потоки раненых. У регулировочного поста шум, драки. Порожняк заставляют подбирать раненых, ибо они прибывают с каждой минутой. Шофера упираются, у них свои задания, шум, крики, дело доходит до драк… Рассказывают, что многие гибнут так и не дойдя до линии фронта. Огонь врага густ и губителен. Не хватает самолётов, автоматов, медикаментов, транспорта. Немец часто бомбит. Противно зудят бомбы, падая вокруг нас и на Дубовку. Там и сям вспыхивают пожары, бьёт людей. А мы сидим, согнувшись в три погибели в своих норах – на виду у врага и это наш пост.  Разрушенные линии немедленно восстанавливаем, даже под бомбами, ибо связь – важная в Дубовке – штаб 66 армии и я слышу, как генералы отдают по моим проводам приказания, собирают отчёты о боях, группируют силы, руководят.

Пульс страны бьётся учащённо. Развёртывается грандиозное сражение за Сталинград, но сейчас я ещё не представляю, что и как обстоит на фронте. Город горит. Ещё от Горного Балыкия были видны тяжёлые  шлейфы дыма над Волгой. Наверное горит нефть. Эта часть горизонта – круглые сутки в огне и грохоте. Что там творится в этом  аду, ведь до него ещё 25 км, а уже как слышно грозное дыхание битвы! Пожары, ракеты, бомбёжки, тревожная сутолока, неотвратимый палец  дежурного прожектора, колонии войск, потоки раненых, грохот и хаос – разве можно солдату разобраться во всём этом сейчас ?…

14 сентября 1942 г. Желтухина Балка.
Вот он, фронт, рукой подать. Грохот сильнее, муравейник людей в шинелях оживлённее и гуще. В воздухе  непрерывно висят стаи немецких хищников, контролирующих глубоко район фронта. Сколько их – быстрых, увёртливых, грозных огнём и стремительностью, злобой и упрямством  холодной немецкой высокомерности. Наши самолёты слабее этих мессеров, юнкерсов, фокк - вульфов и их так мало. Поневоле прячется всё глубже в землю, всё, что хочет ещё жить и бороться. Раненые, раненые, раненые… Я видел, как развалился огромный танк, шедший по дороге от фугаса, как полетели в разные стороны – башня с орудием, тяжёлые броневые плиты, как распрямились стальные гусеницы, звякнув друг о друга… А что стало с людьми, то я уже не смотрел. Это и тяжело и бесполезно в равной степени.
 Да и сколько я видел смертей за эти последние дни – вокруг, спереди с боков ! Оказывается, и к этому можно привыкнуть, ну, скажи, не странное ли существо – человек?

Строим рокадные линии вдоль фронта. Столбов нет – здесь степь безлесна и мы разбираем Пичугу,  даже Ерзовку на столбы. Линии получаются негабаритные, смешные, кое-где провода можно достать рукой, но сейчас главное – быстрота. Первая рокада – в Дикову Балку, а оттуда – на КП Командарма. Фронт, кажется, стабилизировался. Главный удар немцев направлен на город с запада, где сражается наш левый сосед – 62 А, отстаивая каждый дом. Мы стали с севера между Волгой и Доном и преграждаем путь врагу на Саратов- Куйбышев. Перед нами враг зарылся в землю, тоже сделали и мы, пока нет сил для контрудара. А в общем, много мне неясно, да и негде узнать… Немец бросает листовки – вся степь вокруг ими закидана, с призывом сдаться, ибо мы окружены. Совинформбюро говорит другое, сами не можем разобраться.

Город ближе и пожары его страшней. Ночью светло, как днём : ракеты, зарево, фугасы, но мы работали без огней, молча, скрипя зубами от напряжения и обиды; вытирая пыльными, горячими руками грязный пот мы смотрим на страдальца – города и работаем ещё злей. Здесь я начинаю понимать, почему я должен жить, почему мне всё надо перенести, для чего я и во имя чего борюсь. Так связывается моя личная человеческая судьба с судьбой моего отечества. Тяжело, я забыл, что есть прекрасная жизнь с красотой, искусством, светлыми утрами, дивной певучей музыкой, я забыл, что я когда-то был не последним человеком под солнцем и хлебнул того, что называется человеческим счастьем. Но, отныне всё это безвозвратно ушло и не придёт, пока не будет об этом решён вопрос, здесь, на полях войны, где я стою…

Много думать об этом некогда, писать – тем более, но это бесповоротно ясно и другого решения нет. Слышишь ли, моя дорогая Лизочка, что делаю я ?.. Помолись за меня, моя родная, и пожелай мне сил выполнить свой святой долг. А будущее – это по твоим молитвам. Вымолишь – я уцелею, а нет, так так тому и быть, другого мне пути и не надо.
Что делается в логу Пичуга ! Батюшки вы мой !…