Чужие вещи 7. Жить по-новому. Мила. Утро

Утро началось с кошки «Морды». Морду она имела действительно наглую. Эта «дворянка», от «родиться во дворе», носила трёхцветный окрас на пушистой и длинной шерсти, при шикарном хвосте, на глазах значились два симметричных пятна – чёрное и рыжее, словно разноцветные очки, посаженные на алый нос. Не в пример своим породистым собратьям, служащим более дополнением декора и мягкой игрушкой, «Морда» была своенравна, сообразительна, хитра, и настойчива до наглости. Может за её наглость кто-то в сердцах и назвал «Мордой», да так кличка и приклеилась. Судя по всему, она ничего не имела против подобного обращения, ибо её все любили, и она была полноправным членом семьи; хоть и имела несколько «вредных привычек», за которые часто грозились убить, но ограничивались метанием тапка в пространство, ибо попасть в «Морду» было делом непростым.

Вот и сейчас она улеглась сбоку Милы, и принялась громко мурлыкать в самое ухо. Милка терпеть не могла ни человеческого храпа, ни кошачьего мурлыканья в уши, проснувшись от звука зарычавшего в голове трактора, она пыталась поймать кошку за шиворот, однако та уже сидела на полу в позе копилки, и невинно смотрела зелёными глазами. Попытка запустить в неё тапком так же не завершилась успехом, ибо последние «Морда» предварительно утащила к самой двери, и уже сидела на подоконнике в той же позе, только во взгляде появилась ирония.

- «Морда»! Я тебя когда-нибудь убью – с притворной злостью пообещала кошке Мила, и села в постели, обняв колени. От резких движений отозвались болью плечо, бедро и голова – вчерашний день не прошёл бесследно.

На сегодня был объявлен всеобщий выходной. Такие дни Милка называла «трауром», и одевалась в чёрное в сочетании с красным, довольно фривольного фасона, на что поначалу получала скандал и полное непонимание, но потом все смирились, и это стало традицией. На официальные мероприятия, вроде поездок на презентации, и прочие саммиты-кастинги с торжествами, нудными и бессмысленным по сути, но обязательными в «обществе», Мила позволяла матери переодевать себя во что ей заблагорассудится, но и там, что-то да впихнёт чёрное: ленту, галстук, бант, платок, да что угодно. В прочем, оно всегда гармонировало с общим ансамблем, и мать не вдавалась в «тайный смысл» капризов дочери.

Только в филармонию она одевалась в свой особый стиль, вырванный частью из журналов и фотографий начала двадцатого, частью из образов, возникших в голове спонтанно, навеянными, в прочем, теми же старыми фото пра…, и пра-пра-пра. Специально для этих походов были сшиты платья, туфли, башмачки, подобраны аксессуары, от веера, до шляпки, которые она научилась мастерить сама. Настолько был разителен контраст между ней и публикой в дорогущих тряпках от Кутюр, что её порой принимали за заезжую диву. Помимо некоей театральности костюма её отличало умение безукоризненно держаться, с достоинством и чувством лёгкого превосходства, но без надменной маски вчерашних кухарок, базарных торговок и профессиональных жён.
Сколько времени мать убила на то, чтобы выправить осанку, убрать угловатость, пока поставила походку, движения, жесты, взгляд, речь, одному Богу известно. Но важно было всё: кивок, поворот головы, походка, осанка, умение принять, и умение отказать... Ведь как ты в общество войдёшь, тем ты там и будешь: королём, шутом, придворным, поэтому Вика прививала ей аристократизм, так как собиралась ввести королеву.
Мила совсем не понимала зачем ей всё это нужно, периодически выражая, то тихий, то громкий протест. Слёзы, истерики – всё было. И хоть она этого ещё не осознала, матери удалось показать пусть ещё не королеву, но принцессу уж точно.

Что нёс сегодняшний день было скрыто в тумане неопределённости. Мила опрокинулась на спину, не торопясь подниматься, и окунуться в действительность. Сейчас ей надо было выбрать линию поведения с родителями. За последние сутки она много узнала из того, что дочерям о родителях знать не полагалось, и от выбранной позиции зависело очень многое.

Прохладный душ хорошо приводит в порядок мысли, исчезло чувство неловкости и брезгливости к произошедшему, и появилось некое подобие перспектив. Раздвинув створки гардероба, она окинула взглядом содержимое, решая на чём сегодня остановиться…

«Ну, что, родственнички, начинаем новую жизнь? У меня никогда не будет «чужих» вещей».