Мясной пирог

 У-ух, окоянный. - Франц - низенький постоянно сутулящийся старичок незлобно погрозил едва ни зацепившему его внедорожнику. - Чуть не сшиб, диавол.

 Повернувшись всем телом к размазанной редкими, но, как правило, тяжеловесными автомобилями автостраде и убедившись, что на горизонте никого нет, он рысцой преодолел полотно. Франц был смугл, худ и исполнителен, вечно сощуренные слезящиеся глаза его мутно глядели перед собой. Короткими словно бы скользящими шагами он продвигался вдоль дороги по мятой сугробами обочине и представлял, как придёт в усадьбу, как протиснется в лаз, как поужинает с женой и дворовыми детьми, как будет перед сном вылизывать хозяйскую обувь. И это было из реестра приятных мыслей, но...

 Жил он на содержании у известного старовера Луки Девятинского и сына его - барина Александра, двенадцать лет проходил в лакеях, а в прошлую осень за забывчивость был разжалован в дворню. "Благодари бога, что на прятанье не отправил, а то б конину жрал, пестрядью в зиму накрывался, да спину гнул не на барское белое тело, а на ячмень да лён неблагодарный", говорила тогда жена.

 - И то верно. - горемычно вздохнул Франц, вспомнив, как однажды, в годы своей юности ему довелось вести от барина донесение на гари.

 То, что он тогда увидел, запомнилось ему навсегда: километры выжженной тайги, чёрные головни вывороченных вековых корневищ около которых ходят, буквально волоча руки по земле, такие же чёрные, в саже, неимоверно рослые мужики. Из белого - только глаза да зубы. Сажа, мошка, пот, чернота...

- У-бр-р... - Франца передёрнуло.

 Вообще весь обслуживающий персонал усадьбы Девятинских звался Франц: жена его - Франц, старшая дочка - Франц, каждый ребёнок малой дворни носил имя Франц. Моду на это, как и многие тысячелетия назад колорадского жука завёз один американский визажист, приехавший морем, чтобы поучаствовать в съёмках любительского фильма прадеда Игната Строкова, что жил за озером. С тех самых пор и повелось называть прислугу одним именем: у Строковых уж четвёртое поколение Николаев, у Ильинчевых - Радмиров, у Шифманов -Михайл, у Салтыковых и их родни по материной линии - Стасов. Бывало, выйдет барин на порог, статный, седогривый, в фиолетовом шёлковом архалуке с вышитыми гладью застёжками да в талии осьей перетянутый поясом Зауданским, да как гаркнет: "Франц", и вся мелочь дворовая с каждого закутка к нему сломя голову несётся. А барин и сияет весь и медалем светится, кого за ухом потеребит, кого сапогом пхнёт, а кого и плетью ошпарит.

Так брёл Франц, кутаясь в ворот от хлопьев снега, что словно голодные комары стремились просочиться в каждый миллиметр его ветхого кожуха, и думал. Уж и огни усадьбы показались за частоколом хвойника, и до боли знакомым сладко ватным запахом потянуло с восточной стороны Бродово, где столько пота пришлось в своё время пролить Францу. Барин тогда проиграл его в карты на год купцу и держателю завода из Бродово - Карлу Афанасьевичу Афанасьеву, немцу по происхождению, но русского духом, так как в триста колен его немецкая родня в "жеребячьем сословии" по российским землям просуществовала. Ох, и погнул он тогда спину за станками! Ох и жмыху поел помёрзшего! ох и порубал тогда пальцы ножами спиральными на станках заморских! Вспомнив про то, Франц почувствовал резкую боль в спине и привычно застонал. Уж годы минули, а тело помнит. Карл Афанасьевич и его младший брат Иосиф содержали комбинат по изготовлению взрывчатки и сопутствующих товаров из анам-гзепластика, и частенько привлекали раб силу откуда только могли: и за долги забирали и в карты выигрывали, а бывало, Франц, когда работал, сам с таким встречался, и уворовывали с города. Тяжёлая у них была работа, каторжная - обычного рабочего при таких условиях хватало максимум на пять-семь лет, а там - в расход.

Снег набился в прорванные в нескольких местах валенки, и теперь в них хлюпала вода. До поворота на комбинат оставалось около километра, но едва Франц чаще засеменил, прикидывая, где удобнее спуститься, как запнулся и, едва не скатившись в овраг, с размаху уткнулся лицом в сугроб. Выбравшись из снега, он снова на что-то напоролся, но удержал равновесие, осторожно толкнул предмет ногой, тот захрустел, но не сдвинулся, тогда он переступил через него, присел и, дождавшись машины, рассмотрел в свете фар. Голубой ксенон на секунду превратил бесформенную тёмную массу в клеёнчатую с молнией сумку, туго набитую до состояния сдутого футбольного мяча. Машина исчезла за поворотом и Франц, озадаченный, остался теперь уже в обжигающей темноте. С трудом перевернув сумку и взяв её за ручки, он пощупал негнущимися от мороза пальцами бока.

 - Мякка. - выпустил изо рта пар.

На ощупь отыскав собачку замка, он открыл сумку - пахнуло топлёным молоком с крахмалом. Тогда он достал из нагрудного кармана фосфорное кольцо, которое, рискуя жизнью и в большой тайне, выкрал у Афанасьевых, согрел его дыханием и повернул к сумке. Бледный мерцающий свет тут же дал ясное изображение плотно утрамбованных с запёкшейся кровью тряпок. Вытащив их, Франц увидел другой пакет, уже целлофановый - тот был крепко перевязан бинтом. Пространство под ним тоже было набито тряпками. Фосфорное кольцо стало замерзать, и свет, тускнея в багрово коричневый, вот-вот собирался пропасть. Тогда он взял пакет под мышку, выпотрошил сумку и, не найдя ничего для себя ценного, ускорился к огням комбината.

 Как он и предполагал, Чёрный спуск был завален снегом, и ему пришлось продираться сквозь ельник, чтобы, сделав кедровником крюк вокруг колодезной линейки, прячась от Строковских Николаев, облюбовавших это место для хулиганств, выбраться, наконец, к своей усадьбе. Ноша оказалась нелёгкой, то и дело, меняя руки, Франц прижимал выскальзывающий пакет то к бокам, то к груди и уже даже начал жалеть, что наткнулся на него. Но мысли о том, что это может оказаться что-нибудь ценное или очень нужное хозяину грела душу и, может быть, если уж совсем обрадуется хозяин, то вернёт его обратно, пускай даже младшим лакеем, и перестанут, наконец, называть его этим ненавистным Францем, и, что уж точно, тогда уж никогда не придётся терпеть унижения и насилия от Францев, почему-то считавших за выть спать с ним, как с женщиной. Как сегодня помнил тот постыдный день Франц. Поздняя осень, колкая рябь редкого дождя на обнажённой спине, размазанный в слякоти двор. Потехи ли, в наказание ли придумал барин тогда особо посрамить незадачливого слугу перед дворней - "приплавухой" представил он Франца дворовым, а сам наблюдать стал, что делать станут. Сказал так тогда собравшимся на зов Францам всё сплошь молодым да крепким: невесту пригнал я вам, бичи мои хрящёвые, невесту знатную, заморскую, да по обычаю по старинному, долгие месяцы шла она телегою да лесами, осеками дальними к вашим-то да мудям. И сказавши так, указал на телеги перевёрнутые восемь штук, как лодки, что по обычаю, если невесту по реке переправляли, да в праздничных, ярмарочных сёлах прятали под перевёрнутой лодкой да торговали, как чесноком. Ищите невесту вашу, только и помнил, что последние слова барина посрамлённый Франц, как его уже вынули из-под телеги крайней, да в секунду притулив к откосу, изнасиловали страшно, в кровь... Много лет уже терпел это насилие над собой Франц, и даже свыкся уже с этим, но до недавнего времени не мог для себя уяснить - зачем они это делают. И это неведение гнобило его и удручало. И вот, аккурат в Пасху, приняв очередного своего мучителя, Франц прикинулся влюблённым, изобразил интерес и участие, и таким образом выведал, что это происходит по приказу хозяина, что тот сильно злился тогда на Франца и приказал каждую ночь, как минимум один раз насиловать его, а сам иногда приходил и в щель подсматривал. Но, по признанию самого Франца, хозяин уже давно забыл об этом, и теперь они это делают скорее по привычке да и чтобы унижать, и уж совсем разоткровенничавшись, сказал, что, унижая, он на несколько минут забывает, что он дворня.

Но вот показались и ворота и до Франца долетели знакомые голоса, ближайший друг его - лайка Игорь, почуяв его приближение, забился на цепи. Обогнув баню и сушилку, Франц прошёл вдоль развалившейся за зиму поскотины и через задний вход вошёл в усадьбу.

 - Прости, прости друг любезный. - он потрепал виснущего у него на шее сторожевого пса за загривок. - Ах, ты мой Игорёк, ах, ты мой хороший, ах, хороший. Ну, пусти, пусти. - вдруг Игорь, отвлекшись от него, впился зубами в пакет и, ощетинившись зарычал. - А н-ну, фу! Фу! Я сказал. Игорь! П-пус-сти! Ну!?

 Франц рванул пакет на себя и кубарем откатился к лежавшим на боку дровням - из разорванного пакета на него смотрела голова. Красивая, умиротворённая, с пропитанными кровью волосами она не выражала никакой эмоции, оба глаза были плотно зажмурены. Уткнув голову лицом к себе, Франц побежал к дворовой. Игорь, визжа и кувыркаясь, как полоумный рвал оставшуюся часть целлофана.

 Протиснувшись в узкий высокий лаз, Франц оказался в коровнике, незаметно пройдя задним коридором, он по бетонной лестнице опустился на два яруса, лёг на спину и, по-пластунски, задевая носом обледенелую поверхность цементной плиты, пополз к свету. Спустя две минуты он уже вползал в свою с женой комнату. Та, едва завидев его, вскочила с пола и помогла спуститься.

 - Где ты пропадал? - заправляла волосы под пестрядинный платок жена. - Францы уже раз двести приходили. И вода почти остыла. Боже, что это? - она развернула пакет.

 - Голова. Не видишь?

 - Вижу, что голова, а где ты её взял?

 - На дороге нашёл. - Франц тряс отёкшие от тяжёлой ноши руки. - Шёл от промышленников да на дороге и нашёл. Ты только никому.

 Жена положила голову на край ванны и с любопытством её рассматривала. Отогревшись, Франц скинул картуз, промокшие на сквозь валенки и повесил их на крючки вдоль трубы отопления, постучал пальцем по манометру.

- А кто сегодня топит? - он расстегнул ремень.

 - Франц. - Франц открыла голове веки и развернула к свету. - Такой рыженький, ну, которого ещё Игорь маленького покусал. А сделай поярче, что-то тускло, да и коптит.

 - Рыженький? - Франц подкрутил барашку и поправил фитиль. - Он с утра топил или сейчас заступил?

 - Вроде, сейчас.

 - Ладно, дай мне рубаху и полотенце.

Комната, в которой они жили, завидно отличалась от жилища малой дворни - она была обособлена. Когда прародители хозяина затеяли строить усадьбу, то при раскопке под фундамент и ниже для погреба на глубине метров десяти наткнулись на засыпанный и уже насквозь проросший подземными деревьями панельный дом. Тогда и решено было очистить восемь верхних этажей, да заселить туда дворню - в то время душ у них насчитывалось под тысячу. Но, раскопав два верхних этажа, стало понятно, что эта тяжёлая и очень медленная работа, и тогдашние хозяева решили ограничиться уже сделанным. Судя по планировке квартир, дом этот был элитный, с огромными вытянутыми залами, просторными ваннами и пролётами, с оборудованными на крыше кортами, крытыми бассейнами и площадкой для вертолёта, некоторые квартиры занимали сразу два этажа.

В бытность свою лакеем, Франц с семьёй занимал ванную комнату на нижнем этаже - просторную и с дверью. Но, понизившись, пришлось перебраться этажом выше и правее, и тоже в ванную комнату, только гораздо более скромную и даже со следами разрушения. Принадлежала ванная той квартире, которую раскапывать не стали, потому для прохода Францу пришлось приспособить пробоину в смежной с соседней комнатой стене, а ещё вентиляционный лаз, которым он пользовался, когда не хотел показываться на глаза дворне. Шесть квадратных метра, два из которых занимала ванна, вмещали всю семью Франца: жена Франц, старшая дочь Франц, сын семнадцати лет Франц. Но Бог милостив и тем помог им, что при рождении дал сухие и низкие тела.

 Переступив борт ванны, Франц жестом показал жене, что делать и окунул в ведро плетёную из коры мочалку. Помывшись, он отёрся и надел сухую, синюю в свете лампы рубаху.

- А где Франц? - спросил он, вставляя ступни в обрезанные по наружную лодыжку кирзовые сапоги.

 - Она? - ответила привыкшая к подобному ведению разговора жена.

 Франц кивнул.

 - У дворни в казарме. - устало произнесла она. - Мне кажется, что у них с этим Францем что-то уже сложилось. Ты б поговорил с ним...неплохой па...

 - Из дворни!? И слушать не желаю! - низко шепча, прокричал Франц и тут же прислушался к доносившимся из-за стены голосам. - Франц ей не пара! Заруби себе это на носу.

 Франц резко отвернулась к стене и поникла.

 - Ты слышала меня!? - не унимался он.

 Жена покорно испуганно кивнула, но вдруг резко обернулась и совершенно неожиданно для Франца зло выкрикнула:

 - А ты сам-то кто? Франц! Ты такой же, как и он.

 Франц опешил, но возразил:

- В его возрасте я был учеником лакея.

 - В его возрасте. - неприятно гримасничала жена. - А в твоём возрасте он уже барином будет, вот попомни моё слово. В его возрасте...

 - А вот и посмотрим, кто барином будет. - Франц подскочил и нервно заходил по комнате. - Посмотрим!

 - И чего это мы посмотрим?

 - А вот и посмотрим. - он сел перед лазом и просунул ногу.

 - А куда это ты? Ха, барин.

Франц тут же налился краской и хотел уже было вынырнуть за стену, как жена его схватила за ворот:

 - А ну-ка постой. Говори, куда собрался?

 Франц рванул на себя рубаху, но жена мёртвой хваткой вцепилась в него.

- Говори, а то не пущу.

 - Франц, ты чего, застрял? - послышался бодрый молодецкий голос из-за стены. - Помочь?

 - Чего ты меня позоришь? - взмолился Франц. - Пусти по-хорошему.

 - Говори, а то не пущу.

- Ну, так что, помогать? - раздался тот же голос.

 - К Францам я иду. - зло в пол голоса, чтобы Францы не услышали, ответил Франц жене. - К Францам - уже ночь скоро. Лучше я сам схожу...

 - А зачем сам, неужто, понравилось? - жена ещё крепче схватила рубашку.

 - Да пусти ты, порвёшь! - крикнул Франц и уже тихо добавил: - Дело у меня вечером. Важное. Потом объясню. А сейчас пусти, я только туда и обратно.

 - Ну, что, Франц, мы тянем. - ребята за стеной вцепились ему в ногу и потащили в дыру.

 - А что за дело?! - жена просунула голову в отверстие, но Франц уже не слушал её и окружённый вечно возбуждённо разбитными Францами шёл по широкому проходу образованному спинками коек.

 Преодолев почти всю комнату, они остановились у спящего, накрытого с головой парня. Тощие сбитые ступни его плетьми свисали с кровати.

- Франц! - маленький в разноцветных прыщах и с хрящевым нимбом Франц потряс спящего за плечо.

 Недовольное "У-у" послышалось из-под одеяла.

- Вставай, к тебе Франц пришёл. - повторил парень.

 В это время двое сросшихся стащили с него одеяло и дружно рассмеялись.

 - Ну, чего вы пристали? - лежавший под одеялом Франц щурился от света лампадки, что горела над выходом, и прятал фикаторами обнажённый желудок. - Я ещё посплю и сам приду. - он открыл один глаз и тупо посмотрел на Франца. - Давай, я позже приду, хоть часик ещё посплю.

 - Как раньше!? - возмутился Франц. - Жена сказала, ты двести раз уже сегодня приходил.

 - Он не ходил. - вступился за него лысый с массивными сросшимися плечами, но необычайно добродушный Франц. - На очереди сегодня Франц, но у него...

Толпа из трёхсот Францев рассмеялась, не дав тому договорить.

 - У него. - дождавшись, когда толпа смолкнет, продолжил Франц. - У него понос, щавеля засоленного в обед обожрался и-и-и, в общем, дежурит он уж часа как два у выгребной ям-м-м-м-ы-ы-ыы. - не сдержавшись, рассмеялся и он.

 Францы подняли всё никак не хотевшего просыпаться Франца и усадили на край кровати.

- А Франц следующий по очереди. - продолжали объяснять Францу здоровяк. - А он, дурак, мухомор сухой у травницы на кутель выменял и съел.

 - Я же не знал, что с Францем такой конфуз приключится. Дайте я хоть умоюсь схожу. - он неуклюже хмуро сидел на краю, накрывшись бровями. - Меня мутит.

- Значит так. - Франц сделал паузу, выжидая тишины. - Я сегодня очень спешу. - он оглядел толпу и остановился на лице заспанного Франца. - Ну, нету у меня сегодня времени с вами гуляться. Поэтому давай по-быстрому.

 - Я умою...

- Не надо, я стерплю, всё! Прямо сейчас! - Франц резко скинул рубаху, стянул сапоги и нырнул под одеяло. - Так, быстро сюда. - скомандовал он, увлекая Франца за сабли подчашечников к себе. - А вы не стойте - сегодня под одеялом. Всё! Расходитесь!

 Недовольные Францы стали не спеша разбредаться по кроватям и углам.

 - Ну, что ты такой вялый? Как жарко у тебя здесь. Ну, давай. - Франс глубоко поцеловал Франца в рот и, нащупав уже начавший твердеть член, пульпировал его из фиксаторов, заголил головку. Тесное пространство под одеялом наполнилось запахом тухлой мочевины и гнилых зубов. Франц отбросил одеяло. - Ху-у...Ах-х. - шумно втянул воздух. - Ну и воняешь же ты. Сколько недель не мылся?

 - Я ж говорил, что не готов. - сонно мычал тот. - Давайте я хоть на двор схожу. Снегом утрусь.

 - Не нужно. Спешу я.

 Франц перевернулся на спину и, нацепив парня торцевой костью за анус, жужжа, поднял над собой, надавив на предстательную железу и натянув желатиновое кольцо на мошонку, он обнажил красное тело гребня, вспрыснул его и направил член Франца к своему входу. Тот в свою очередь приподнялся на тупых хрящах, завёл скобы за веретена суставов и слегка оторвал спину Франца от досок; создав прямой угол, он забросил сухие ноги Франца себе на плечи, погрузил головки в анусы: фиолетовую в колкий третень, надвигающуюся зелёную с частью желатинового кольца в онтень, внутреннюю острую выдвижную в плоскую юшную, а плоскую юшную - в жидкую подхрящевую треть. Рванув, он не спеша задвигался. Франц, решив ускорить процесс, роскошно застонал.

 Постепенно одеяло сползло, обнажив взмокшие белые в кубах хрящевых сочленений тела. Комната стала наполняться мычанием и тех Францев, которые, усевшись невдалеке, мастурбировали, и, почувствовав приближающееся семяизвержение, подбегали к Францу и испускали жизнедающую жижу ему в рот, на бороду, лоб... Не взирая на отторжение и мерзость акта, Франц ждал этого, как ребёнок загулявшую мать - кормили в усадьбе скудно, из челяди не голодали одни только лакеи и повара; в особо тугие времена сперма - калорийная и сытная - заменяла Францу и обед, и ужин, и завтрак, что со временем рассмотрели и остальные Францы, поэтому в усадьбе уже давно никого не удивляло, когда в пятиминутных перерывах или в обед Францы делали друг другу минет или просто мастурбировали и слизывали с ладоней или костных листов собственную сперму. Но то было по большей части зимой, а летом всё больше коренья, черви, испражнения кур и дворовой живности, тот же извечный колорадский жук. Объедать кору и портить постройки хозяин категорически запрещал и при случае сурово наказывал за то. И вот уже и полон рот спермой и борода и даже в ложбинке яремной собралось и уж несёт полновесный член к губам его уже не кажущийся заспанным Франц. Трясущейся рукой ввёл он крайнюю головку в рот и в три движения кончил - тёплая вязкая сперма устремилась к пищеводу.

 - Вот и насосалися. - сам себе сказал Франц, и, заметив, что ещё кто-то несёт к нему член, жестом указал на только что кончившего Франца. - Всё, больше не хочу, наелси.

 Тогда Франц, уже теряя по пути драгоценные капли, вскочил коленями на грудь не ожидавшего этого Францу и кончил тому на губы. Тот жадно направил семя пальцами в рот. А Франц тем временем уже возвращался к дыре, бережно придерживая сперму в бороде и с ужасом чувствуя, как она, стекая по медленно закрывающимся костным плитам и листам, капает на пол.

 Через несколько минут Франц уже лежал на досках на ванне и с нетерпением ждал, когда жена и дочь закончат его облизывать. Голова, которую Франц за чем-то насадила на торчавший из стены кусок арматуры, как и тогда из пакета смотрела на него, только теперь глаза были открыты и подпёрты щепками.

 - Ой, объелася. - сухая, пирамидальная дочь первой откинулась и, тяжело закрывая хрящевые пластины, вскарабкалась на полати.

 - Да-а. Почитай, Францев сто пятьдесят излило, не меньше. - довольно заключила Франц и облизала прозрачные пальцы.

 - Только меня покормили семьдесят. - Франц соскочил с доски подошёл к голове.

 Голова была почти бескровна - прут, на котором она висела, был чист. Жена заметила это и к ней вернулась недавняя её колкость.

- А чтой-то ты так задёргался тогда, чай, задумал что, таился чего от Францев? - собрала она всё в один вопрос.

Франц, сняв голову и с вожделением рассматривая её, спокойно отвечал:

- Язвости твои не страшны мне сейчас. В разные годы жила ты со мной, и в достатке мы жирели, и сперму от голода мороженную со стен в городских туалетах слизывали - всяко было. Так что прощаю тебе твою гневность и упрёк. А что до "задумал", так то ты угадала. Есть у меня мыслишка. - Франц откинул со стены складной стол, отпахнул тарелку. - Неси-ка сюда лампу. - скомандовал он.

 Польщённая его словами жена покорно принесла лампу.

 - Вишь, каку находку послал мне Господь?

 - Голова. - холодно сказала жена.

 - Да, голова! - вспыхнул Франц. - Ты хочешь сказать, что вот так каждый день Господь посылает тебе или твоим подругам головы?

 - Лучше б он тебе корзину с едой послал.

 - Дура. Тебе лишь бы требух свой набить! Только жра...

Тут послышалось гудение, и в дыре показалась тонкая с иглу голова Франца, сына Франца. Франц запнулся, и они с женой, оскалившись, уставились на сына. Тот, не здороваясь, вошёл в комнату, независимый, плоский в профиль, с фронтальными пластинами и выдвижными руками, в верхней трети туловища.

 Глядя мимо родителей, он втянул густой воздух.

 - Я слышал. - прогнусавил он. - Францы сегодня неплохо развлеклись?

 - Иди. - зло отворачиваясь от него, пискнула мать. - На дне ванны тебе осталось.

 Франц недовольно хмыкнул и, как бы нехотя покосился в ванну. Жеманно присев на край и мурлыкая незатейливую мелодию, он нагнулся и с жадностью стал головой, словно клинком сабли соскабливать со дна ванны сперму и насосом втягивать в открытый пищевод.

 - Ты сейчас пожрёшь и свалишь от сюда. - грозно сказал Франц.

 Франц прихватил последнее круглыми языками пальцев и с достоинством выполз в дыру, откуда появился.

 - Какой он... отвратительный. - прожевал последнее слово Франц. Мать виновато потупилось. - Это всё твой блуд, проститутка. Никогда тебе этого не прощу.

 Франц отвернулась, коробясь, словно её слепили.

 - Отворачиваешься, сты-ыдно? - сверлил её глазами Франц. - Вот и носи в себе этот грех, помни.

 - Но, Франц... - бросилась она к нему, роняя твёрдые слёзы.

 Но тот остановил её рукой.

 - Всё, обойдёшься. Смотри лучше, какая голова. Давай-ка, тащи сюда всю свою кухонную утварь - я разделывать её буду. Мясной пирог из ней приготовим, да я барину к именинам преподнесу, пущай разговляется да радуется. Глядишь, задобрится да своею милостию меня обратно в лакеи и определит.

 - А когда именины-то его? Запамятовала.

 - Аккурат в межговение, на Кузьму Угодника и разродятся. Проснётся батюшка утром, а ему и весточки: кто с письмом дрогим, кто с копеечкой, а я пирог ему преподнесу. - мечтательно расплылся в улыбке Франц. - Чай, обрадуетси да и пожалеет. А? Мать. Как думаешь, пожалеет?

 - Ну, не знаю. - озадачилась она. - А как же ты ему преподнесёшь, коли не пускают тебя в палаты-то?

 - А связи на что? - рассуждал в полголоса Франц. - Феофан и поднесёт, а Сётр с Майклом в печи с корочкой запекут, а травница корички какой намолет, да и приправлю я торт. Чай, и не потчевался барин блюдом таким? А? Как думаешь?

 Жена пожала плечами и стала собирать утварь на стол. Франц тем временем прикидывал, как бы получше, да покраснее голову препарировать. Та была хоть и не от толстяка, но довольно крупная, с широким лбом, волевым подбородком, скулами азиатскими, из плотного обескровленного мяса отчленённой почти по яремную ямку шеи торчал отпиленный по диску позвонок.

 - Это всё, что есть. - Франц выложила на стол два ржавых самодельных ножа, выточенный из сверла колышек, пилу и клещи.

 - Пойдёт. - возбуждённо потёр руки Франц. - А теперь отойди, не стой над душой.

 Подумав, он взял меньший нож и, плавно вращая голову, сделал глубокий, касаясь черепной коробки надрез от затылка к правому уху, по линии бровей, к левому уху и встретился с началом разреза. Затем аккуратно просовывая тонкое гнущееся лезвие между лоскутом и черепом, отсоединил один от другого и положил получившийся неровный круг рядом с головой.

 - Воду. Франц, набери мне в кастрюлю воды. - крикнул он жене.

 Тщательно промыв лоскут, он вытер его тряпкой, просушил короткие курчавые волосы и расчесал.

 - Та-ак... - прикусил он губу. - Что дальше. Дальше снимем лицо.

 Около часа он отсепаровывал с лицевой части черепа кожу, и, в итоге, та, лежала рядом с лоскутом такая же чистая и блестящая. Голова осталась почти без кожи - только шея и уши. Перевернув голову и аккуратно, чтобы мясо с кожей, которые примыкали к нижней челюсти и частично к мышцам лица, вырезал он язык с трахеей. Ближе к полуночи, когда все Францы уже давно спали, Франц закончил пилить череп. Взмокший и измотанный, он поддел черепную коробку колышком, качнул и с треском отодрал её вместе с твёрдой мозговой оболочкой. Извлекши мозг, он положил его на тарелку и накрыл тряпкой, полость коробки почистил от плёнок, вытащил обрубок спинного мозга, выдолбил ушные пазухи и достал слуховые перепонки с молоточками, почистил и расширил ушные проходы.

 Разложив всё по тарелкам, Франц уложил их стопкой в сумку, достал из тайника триста грамм текиллы и на цыпочках, стараясь не шуметь, стал протискиваться в лаз, располагавшийся под потолком в вентиляционной шахте. Под храп жены, бормотание дочери и гудение сына, Франц пополз к усадьбе.

 - Тише, это я, тише. - зашипел он на Игоря, ставшего греметь цепью в будке. - Я это, дорогой.

 Франц пересёк двор, на ощупь отыскал парники и вход в подсобные помещения. Там, как он и ожидал, вовсю кипела работа: бурлили чаны, рубилось мясо, туда-сюда сновали заспанные поварята.

 - Эй, родимый, а где Сётр? - обратился он к первому встречному пареньку.

 - За пряностями ещё на Сергея первозванного уехали. К Кузьме воротиться должны.

 - А-я-яй. - сконфузился Франц.

 Поварёнок снова вскочил на подвижную тележку и поехал к печи.

 - Стой! Постой, милый. Прости, что я тебя отвлекаю, но... а дядя Майкл, где сейчас?

 - А они на полигон, за грибами веселящими контрабандой отправились, почитай ещё раньше Сётра Прокоповича.

 - А-я-яй. - ещё пуще закачал головой Франц.

 Парень оттолкнулся и помчался к печи.

 - Да стой же ты, боломут. А кто ж за старшего? - Франц насколько мог нежно схватил его за рубаху.

 - А я и есть. - парень самодовольно улыбнулся.

 - Помочь мне надобно - я заплачу. - взмолился Франц. - Хошь, текиллки налью, а хошь, пососу, я это исправно справляюсь...

 - Ха, пососу. - рассмеялся мальчик. - Мне твоё "пососу" до одного места, почитай, будет.

 - Да ты не горячись - дело у меня к тебе серьёзное будет. Справишься - загадывай желание.

 Парень задумался.

 - Нужно мне-е-е... одного гада... наказать. - повар поднял голову, и в глазах его блеснул злобный огонёк.  - Помогу! - схватился Франц. - Пред Богом клянусь - помогу! Ты мне, а я тебе.

 - Накаж-ж-жу с-суку. - скрежетал зубами повар, казалось, он не замечал Франца в своей злобе. - Ну, ты узнаешь у меня говн-но.

 - А кого хоть? - Франц постарался придать своему голосу оттенок эйфории от предстоящей расправы.

 - Да есть тут один, чмурило из Холма Заветного. Мы даже дружили когда-то.

 - А што ж перестали?

- А он, сука, барыге одному в приватной беседе сказал, что я пидор, и что поэтому он никаких дел со мной иметь не хочет. Так и сказал, пидор, говорит, и всё.

 - Вот ублюдок!!! - всплеснул руками Франц. - Ну ничо, мы его выродка проучим.

 - Значит по рукам?

 - По рукам.

 Они пожали руки.

- Ну, что ж приступим к жаровке? Как тебя, милый, зовут?.. - Франц стал развязывать сумку.

 - Э не-е-е. - мальчик схватил его за руку. - Погодь. Пахомом меня кличут. А ты погодь, спочатку моё дело обделаем, а там и твоё сообразим - я своё слово держу, а вот Францам, да ещё и разжалованным доверять не привык.

 - Ладно-ладно, как скажешь, так только поздно уже - почитай, спит твой обидчик.

 - Ничо, разбудим. - Пахом схватил Франца за рукав и потащил через кухню за собой.

 Они прошли длинный ряд печей, свернули в моечную, там Пахом отдал ряд приказаний челяди, пересекли склад и вошли в гараж изнутри. Щёлкнул выключатель - вспыхнул свет. Огромное, плоское и чрезвычайно низкое пространство было заставлено раритетными автомобилями - слабость барина.

 - Когда-то давно, в свою бытность лакеем, я служил здесь. - мечтательно блуждал глазами Франц. - Мыл пол, полировал машины...

 - Ничо, как всё выгорит, так и в лакеи вернёшься, я даже помочь тебе могу - есть один человечек, который шепнуть может, кому надо. А я с ним...

 - Да я, да я... - стал валиться на колени в благодарности Франц. Как никогда остро он почувствовал в этот момент желание вернуть всё назад: свою ливрею, свою молодость, имя, эти машины, ба-а-арина... - Только помоги. Господь вседержитель, спаси меня, Пахомушка, век тебе ноги целовать буду!

- Да полно, полно те, вставай. Пошли лучше скорей, а то у меня ещё на кухне дел невпроворот.

 - Кухня. - как заклинание пропел Франц и побежал за Пахомом.

 Они минули гараж и вошли в небольшое подсобное помещение до потолка заваленное картонными коробками.

 - Давай сюда. - мальчик разгрёб угол и вошёл в спрятанную в стене дверь.

 Покопавшись в темноте, он зажёг светильник и затворил дверь. В помещении было морозно, как на улице и крепко пахло мазутом. Почти всё пространство занимала вишнёвая "девятка", тысячу раз модернизированная она больше походила на срезанную пластину пластилина. Поставив лампу на крышу, Пахом отворил багажник - вспыхнула неоновая подсветка.

 - На ходу? - автоматически спросил Франц.

 Вместо ответа Пахом развернул промасленную тряпку, и их взорам предстали два автомата времён Второй Межполюсовой.

 - Не смотри, что они старые. - Пахом взял автомат в руку и показал Францу. - Я их проверял - полный боекомплект, черкесскими пулями под горло... Возьми себе там маску. - он дулом указал на спортивную сумку в углу. - И камуфляж. Твой - в пакете.

 Они переоделись, маски положили в карманы. Пахом отворил ворота. К удивлению Франца они оказались частью наружного барского частокола, огораживавшего усадьбу. Франц, не веря своим глазам, осматривал дыру.

 - Да-да. - похлопал его по плечу Пахом. - Барский частокол. А это мой тайник. О нём ни одна живая душа не знает, конечно, кроме нас с тобой. Но ты, я надеюсь, понял, что я парень серьёзный, и злить меня не стоит. А я в свою очередь посмотрю сегодня, каков ты в деле. Глядишь, и сам через годок другой место барина займёшь. - Пахом рассмеялся. - А я за Луку сяду, править всем буду. Ну, да ладно, хорош трепаться, давай машину вытолкаем, а то заведёмся - всю усадьбу разбудим.

 Они оттолкали машину ближе к лесу, завелись и выскочили на шоссе. До Холма Заветного было недалеко - километров двадцать - двадцать пять. Франц удобно развалился в кресле и закрыл глаза. Он слышал, как снег хлопается о лобовое стекло, как изредка Пахом включает очистители, чтобы сгрести налипший слой, как кидает машину, когда та выбивается из колеи, как пискнула сфера и тут же зашуршали колёса. Когда машина, преодолев Южный Колпак, попала на сухой асфальт, снежный треск сменился свистом раскалённого августовского ветра и битием нерадивых букашек о лобовое стекло. Пахом открыл форточку, и салон наполнился птичьим многоголосием и кружащим голову хвойным ароматом. Франц уже почти уснул, когда Пахом резко затормозил и заглушил двигатель.

- Здесь пешком пойдём. - скомандовал он. - С заднего двора зайдём - так незаметнее. Запоминай дорогу. Как только дело сделаем, сразу сюда. Понял? Никаких хождений.

- Понял. - ответил ещё не проснувшийся до конца Франц.

 Они вышли из машины, Пахом неслышно захлопнул свою дверь, обежал и также неслышно закрыл дверь за Францем. Ночной лес был залит лунным светом, выглядывавший из тени еловых лап багажник машины блестел на глазах тающим снегом. Надев маски и вооружившись, они нырнули в лес. Кустами, вдоль забора - затаились у колодца.

- Видишь? Свет горит. - возбуждённо шептал сквозь маску Пахом. - Это клеть? У них там вход, и ставни не заперты - может, молятся, с-сук-ки.

 - А собак есть?

- Какой собак!? - по-мальчишески горячился Пахом. - Дерьмо в шерсти. Я её прикладом уложу. Ну, пошли. - скомандовал он, и, едва выставив ногу из-за колодца, дёрнулся назад, до гематомы сдавив Францу плечо. Тот заскулил и сел в траву. - Тш-ш-ш... Идёт ктойт.

 Они высунулись из кустов. На тускло освещённую площадку выкатило пол старухи в инвалидном кресле. Она, отдуваясь и дёргаясь туловищем, толкала колёса и уже приближалась к калитке.

 - Это наш шанс. - твёрдо прошептал Пахом, выхватил из-за пазухи дымовую шашку и запустил её в коляску.

 Площадка молниеносно наполнилась фиолетовым дымом. Старуха, не успев опомниться, замахала руками. Пахом рысью бросился к ней, Франц во двор. Помня о собаке, он рванулся к выползшей на шум старой псине и с одного удара прикладом в лоб уложил её. Пахом тем временем тащил пол старухи к порогу, зажав ей рот рукой.

 - Заткнись, заткнись, с..ка. - страшно шипел он ей в ухо. - Заткнись, а то убью!

 Старуха перестала биться и только вращала выпученными как у рака глазами от одной маски к другой. Франц мощно ударил её кулаком в живот, та немо зашипела и согласно закивала головой.

 - Понятливая. - сытно улыбнулся Пахом. - Стучи.

 Франц тихонько постучал.

 За дверью тут же послышалась возня. Далёкий мужской голос закричал:

 - Мама! Вова, быстро отворяй, Анна Дмитриевна, Вова быстро, дверь!

 Франц вытер вспотевшую от волнения ладонь об униформу. Пахом нервно молотил носком ботинка. Послышалось звяканье ключей и грохот чего-то увесисто-металлического. Через секунду дверь распахнулась, и в проёме застыл бледный с перекошенным лицом мальчуган. Пахом тут же с силой бросил в него старуху и, молниеносно, не дав той упасть на пол, очередью размозжил ей голову. Пахом и следом Франц ворвались в комнату и без разбору стали поливать градом пуль присутствующих. Франц двинулся по периметру и с двух метров буквально разорвал патронами грудь, привставшему с лавки небритому мужчине. По касательной он задел размахивавшую руками женщину, из головы которой уже падали на пол куски мозга с костями. Краем глаза он успел заметить неподвижно лежавшую на столе мёртвую старуху. Пахом прошёл на середину комнаты и, наслаждаясь, выстрелил в метавшегося перед ним взад вперёд мальчика, что открыл им дверь. Пуля с адской силой вырвала его руку из плечевого сустава, а когда он стал валиться, Пахом почти ювелирным движением снёс ему с головы лоскут. Фиолетовый дым с улицы вполз в распахнутую дверь и смешался с автоматным. Размахивая перед собой автоматом, словно веером, Пахом подошёл к столу с распластавшейся на нём старухой, рывком сбросил её на пол, и, задрав подол, ловко срезал перочинным ножом четыре геморроидальных шишечки, поместил их в пакетик и спрятал в нагрудный карман, затем ринулся к красному углу и дулом автомата сбросил на пол икону, которая тут же развалилась на три части, и Франц услышал звук чего-то перекатывающегося. Пахом мигом рванулся на звук и сразу напоролся на шкатулку, та отрикошетила и, раскрывшись, вывалила аккуратно упакованные пачки с валютой и золотые украшения. Сориентировавшись на блеск, Франц упал на колени и стал сгребать в карманы всё, что попадало под руку. Всё собрав, Пахом схватил его за плечо и увлёк за собой во двор...

 Пышный, с утопающей в пару мясной вершиной пирог смотрел на барина и его семью блестящими наполненными лимонным с клюквой соком глазными яблоками, лоснящиеся припудренные перцем и корицей волосы барашками клубились на изящно венчавшем верхушку пирога лоскуте, прожаренное лицо, отдельно лежащие на крыльях носа веки, грудино-ключично-сосцевидные мышцы образовывали первую букву имени молодого барина "А", из золотисто-коричневых насквозь прожаренных ушей торчали шампуры, с нанизанными на них прозрачными ломтями нарезок из шейной и затылочной частей головы, сохранившие первозданную форму мозги торжественно возлежали на обработанной мышечной ткани платизмы, словно драгоценные камни в оправе из страусиных яиц утопали в торжественном пару фаршированные форелью и телятиной геморроидальные шишечки. Нанятые из города, одетые в разноцветный латекс богато украшенный белыми филеграневыми пряжками с крупной бирюзой официанты, грациозно фланировали за спинами у гостей, пыхтя и по несколько раз за подход меняя руку с разламывавшимися от тяжести блюдами на пути из кухни к столу. Похлопывая и улыбаясь, они старались двигаться в такт монотонному ambient, что лился из подвешенных к потолку колонок. Атмосфера достатка, доброты, благодати царила за столом, сияющий от счастья и уже крепко пьяный Аккилл тупо глядел перед собой вечно сощуренными слезящимися глазами, и боялся, что его ущипнут. На щуплом теле его висела широкая не по размеру ливрея.