Аспирин член НАВ. Уильям Сароян

«Аспирин – член НАВ*». Уильям Сароян

Выше всех вещей помни кровь, помни о том, что человек – это плоть, что плоть страдает от боли, и что разум, будучи облечённым в плоть, страдает вместе с ней. Помни о том, что дух – это форма плоти, а душа – это её тень. Выше всех вещей стоят юмор, сообразительность и правда как единственное начало: не то, что сказано или сделано, не очевидность, а правда тишины, сообразительность ничего не сказать и ничего не сделать. Жалость. Лица. Память, наша память о земле, эта и другая: та, которая теперь - эта, и та, которая когда-то была другой, что мы видим, и солнце. Это - наша жизнь, и другой у нас нет. Помни о Боге, о многочисленном Боге.
Помни о смехе.
В Нью-Йорке бывали ночи, когда волосы замерзали у меня на голове, я просыпался от бессонницы и вспоминал. Я помню, как крался через шрифт, через тихую речь какого-нибудь забытого имени, тихого человека, который записал что-то на бумаге: «да» и «да» и «да». Что-то, не облеченное в слова, но драгоценное, мои волосы мерзли в маленькой мансарде в сердце Манхэттена напротив здания компании «Парамаунт», и я был в комнате один, в темноте, ожидая утра. Иногда я вставал с постели и курил в темноте. Я не любил свет, поэтому обычно сидел в темноте и вспоминал.
Пара лиц, которые я видел, когда перебирался с континента: мальчик с запущенной гонореей в автобусе, который ехал домой к матери, подцепивший гонорею на курорте Южной Америки. Он говорил о девушке – красивый ребенок – и, Господи, какую он испытывал боль, и ничего нельзя было сделать! Ему было 18 или 19, он поехал в Южную Америку, чтобы спать с девушкой, и вот, получил гонорею в самом болезненном месте; он пил виски и глотал аспирин, чтобы ходить, чтобы убить боль. Йорк, Пенсильвания – хороший город, и там живут его люди. Он говорил, что всё будет в порядке, как только он доедет до дома. И больная девушка, возвращающаяся в Чикаго, которая разговаривала во сне. Язык страха, артикуляция смерти, никакой грамматики, восклицания одно за другим и полночное горе; дети, появляющиеся из выросшей девушки, разговаривающие.
И лица людей на улицах, в больших и маленьких городах – одно и то же.

Я часто просыпался посреди ночи и вспоминал. Было бесполезно пытаться заснуть, потому что я был в таком месте, которое не знало меня, и как только я пытался заснуть, комната заявляла о своей странности, а я сидел на кровати и всматривался в темноту.
Иногда комната слышала, как я тихо смеюсь. Я никогда не мог плакать, потому что занимался, чем хотел, но иногда я не мог удержаться от смеха и каждый раз чувствовал, что комната слушает меня. «Странный этот парень, - слышал я, как говорила комната, - он встает в агонии с замерзшими волосами посреди ночи и смеётся ».
Повсюду, в каждом из живущих было достаточно боли. Если вы пытались прожить жизнь прилично, это ничего не меняло, и в конце концов, у вас возникала боль по всему телу и душа горела тихим огнем, медленно поедающим её субстанцию. Я часто думал о боли, и, в конце концов, смог только смеяться над ней. Если бы боль была следствием войны, это было бы разумнее, более объяснимо. Мы сражаемся за великие идеалы, защищаем наши дома, защищаем цивилизацию и т.п. Ощутимый враг, разумное противостояние и быстрая боль, так что у вас не было бы достаточно времени, чтобы думать о ней: она либо владела бы вами постоянно, унося вас в смерть и покой, либо не владела бы. У вас было бы что-то ощутимое, что вы могли бы ненавидеть, определённый враг. Но войны не было, и всё становилось по-другому. Вы могли попытаться ненавидеть Бога, но, в конце концов, у вас не получалось. В конце концов, вы тихо смеялись или молились, или богохульствовали.
Раньше я сидел в темной комнате, ожидая рассвета и моих приятелей - пассажиров метро. Комната обладала большой силой. Она принадлежала. Она была частью места. Такие парни, как я, могли приходить и уходить, умирать и вновь рождаться, но комната была постоянной, статичной, она всегда была на месте. Раньше я чувствовал её равнодушие ко мне, но никогда не испытывал враждебности к ней. Она была частью схемы: маленькая мансарда в сердце Манхэттена, без единого окна на улицу, за 4 доллара в неделю - для меня или для другого парня, для любого из нас, без разницы. Но каждый раз, когда я смеялся, комната была озадачена, немного раздражена. Она удивлялась причинам моего смеха, моим замерзшим волосам и моему духу, который не мог успокоиться.
Иногда днем, когда я брился, я смотрелся в зеркало и видел комнату в моём лице, и она пыталась понять меня. Я смеялся, глядя на комнату в зеркало, а она была раздражена, удивляясь тому, как я мог смеяться, тому, что такого весёлого я видел в жизни.
Меня развлекала тайна, тот факт, что я был одним из 6 миллионов людей в городе, что я жил в нём и хотел умереть. Я мог умереть в этой комнате, говорил я себе, и никто не поймет, что случилось, никто никогда не скажет: «Ты знаешь того парня из Калифорнии, который изучает метро? Он умер недавно в маленькой комнате на 44-й улице. Его нашли мёртвым ». Никто ничего не смог бы сказать обо мне, если бы я умер, потому что никто не знал о том, что я был родом из Калифорнии и что изучал метро, делая заметки о людях, которые ездили в нём. Мое присутствие в Манхэттене не было известно, так что если бы я исчез, о моем исчезновении никто бы не узнал. Это было тайной и это развлекало меня. Я часто просыпался среди ночи и тихо смеялся над этим, беспокоя комнату.
Я сильно сердил комнату своим смехом, и однажды ночью она  сказала мне: «Ты спешишь, а я – нет: я увижу твой распад, но когда ты разрушишься, я буду тихо стоять здесь. Увидишь».
Это рассмешило меня. Я знал, что это было правдой, но это смешило меня. Я не мог не рассмеяться над комнатой, которая хотела увидеть мой распад.
Но наступило перемирие: я выехал. Я снял другую комнату. Это была война без победителя. Я упаковал вещи и переехал в отель «Миллз».
Но не так легко избежать войны. Война имеет обыкновение следовать за человеком, и моя комната в отеле «Миллз» была еще более зловещей, чем прежняя. Она была меньше, и, следовательно, её выразительность была громче. Её стены падали на меня, как свидетели сумасшествия, но я продолжал смеяться. Посреди ночи я слышал соседей, молодых и стариков. Я слышал, как они громко говорили против жизни во сне. Я слышал много рыданий. В тот год многие плакали во сне. Я смеялся над этим. Это было так пугающе. Худшее, что может случиться с нами и над чем я смеялся – это смерть. Это вовсе не значительная вещь. Почему же вы, люди, плачете?
Я думаю, что из-за воспоминаний. Смерть всегда присутствует в человеке, но иногда присутствие жизни в нём становится таким сильным, что это будит грустные воспоминания и выходит наружу в форме плача во сне.
Это было также из-за боли. Каждый чувствовал боль. Я изучал подземку и видел присутствие боли на каждом лице. Я повсюду искал лицо, на котором бы не отпечаталась жизнь в боли, но не нашел. Именно это делало мои исследования такими привлекательными. После месяца исследований я составил заключение о каждом из нас на Манхэттене. Оно было таким: метро – это смерть, мы все движемся к смерти. Никаких катастроф, никаких несчастных случаев - только медленная смерть, возникающая из жизни. Это факт был таким ужасным, что я вынужден был рассмеяться над ним.
Я жил во многих комнатах, во многих частях города: в Ист-Сайде, в Уэст-Сайде, в центре, на окраине, в Гарлеме, в Бронксе, в Бруклине, во всех районах. Везде было одно и то же: волосы замерзали по ночам, вокруг были чужие стены, и смерть улыбалась мне в глаза.
Но я не возражал. Я хотел делать именно это. Я был служащим в одном из тысячи офисов большого национального предприятия, делая свой вклад в превращение Америки в самую процветающую нацию на планете, с большим числом миллионеров на квадратный дюйм, чем во всех других нациях, вместе взятых, и т.д. Я платил наличными за свою бессонницу, за привилегию ездить в метро. Я питался из автоматов, снимал свободные комнаты повсюду, покупал одежду, газеты, аспирин.
Я не намерен исключить аспирин из этого документа. Он слишком важен, чтобы исключать его. Он является героем этого рассказа, ведь мы, 6 миллионов жителей Нью-Йорка глотаем его день за днем. Каждый из нас страдает от боли и нуждается в аспирине. Аспирин – это увёртка. Но такова и жизнь. И то, как мы проживаем её. Вы принимаете аспирин, чтобы держаться на ногах. Он убивает боль. Он позволяет заснуть. Он позволяет вам двигаться в метро. Он заменяет солнце, сильную кровь. Он душит воспоминания, заглушает рыдания.
Он не оказывает негативного влияния на сердце. Именно это говорят производители. Они говорят, что он абсолютно безвреден. Может быть, это так. Смерть тоже не оказывает негативного влияния на сердце. Смерть так же безвредна, как аспирин. Я ожидаю, что производители касок сделают это объявление в ближайшем будущем. Я ожидаю увидеть объявление на развороте в "Сэтердей Ивнинг Пост", которое будет содержать девиз о смерти. «Не позволяйте себя обмануть… умрите и посмотрите, как осуществятся Ваши мечты… смерть не оказывает негативного влияния на сердце… она абсолютно безвредна… доктора по всему миру рекомендуют её…» и т.д.
Вы слышите много печального обо всех молодых парнях, которые погибли на Великой Войне. А как насчет этой войны? Является ли она менее реальной, потому что уничтожает с меньшей жестокостью, но с большим шоком, с более продолжительной болью? 
Когда на Манхэттене выпадает снег, это всегда красиво. Белизна, почти церковная, скрадывает уродство. Но со снегом приходит убийственный холод. Вместе со снегом к каждому немного ближе подбирается смерть. Если вы обеспечены, это не сильно вас беспокоит: вам не нужно утром вставать в холодной комнате, бежать к автомату за чашкой кофе, затем нырять в метро. Если вы богаты, снег лишь радует ваш глаз. Вы встаете, когда хотите, и у вас нет другого занятия, кроме как сидеть в тёплых комнатах и разговаривать с другими богатыми людьми. Но если вы не богаты, если вы работаете на то, чтобы сделать Америку нацией процветающих миллионеров, тогда снег одновременно прекрасен и ужасен. И когда холод снега добирается до ваших костей, вы можете забыть о том, что он красив, вы можете начать замечать только то, что он ужасен.

Несколько вечеров тому назад я слушал радио – не здесь, а в Сан-Франциско. Эра аспирина закончилась для меня. Теперь я надеюсь на солнце. Я слушал очень хорошую программу, спонсируемую одной из самых процветающих американских компаний по производству аспирина. Вы знаете её название. Я не намерен ее рекламировать. Она в достаточной степени рекламирует себя сама. Диктор по радио сказал, что пришел сезон холода и простуд, и он действительно пришел. Я видел, как снег покрывает Манхэттен, что повышало продажи аспирина во всем городе. Затем диктор сказал: «Аспирин – это член НАВ».
Я расхохотался, услышав это. Но это правда. Аспирин действительно - член НАВ. Он помогает каждому избежать основного, он делает так, что люди продолжают ходить на работу. Аспирин помогает восстанавливать процветание. Он вносит свой вклад. Он отправляет миллионы полуживых людей на работу. Он очень сильно помогает предотвратить распад духа нации. Он убивает боль повсюду. Он ничего не предотвращает, но убивает боль.
Что насчет НАВ? Я оставляю это на ваше размышление. Может быть, НАВ – это член аспирина. Как бы то ни было, вместе они составляют довольно крепкую команду. Они убивают много боли, но не предотвращают её. Везде одно и то же.
Я знаю только одно: если вы будете долго принимать аспирин, он перестанет убивать боль.
Именно тогда и начинается веселье. Именно тогда вы перестаете замечать, что снег красив. Именно тогда у вас начинают замерзать волосы, и вы начинаете вставать среди ночи, тихо смеяться, ожидать худшего, вспоминать всю боль и не хотеть больше избегать её, не хотеть больше быть полуживым, хотеть полной смерти или полной жизни. Именно тогда вы начинаете сходить с ума из-за того, как всё идет в этой стране, и в жизни, и с людьми. Именно тогда, каким бы слабым вы ни были, что-то старое, дикое и дерзкое в вас горько выходит наружу и начинает все крушить вокруг себя, прокладывая для вас дорогу к солнцу, разрушая города и метро, толкая вас к солнцу, уводя от увёрток, за шею притягивая к жизни.
И тогда, когда я услышал, как диктор сказал, что аспирин – это член НАВ, это заставило меня рассмеяться точно так, как я раньше смеялся в Нью-Йорке, и это заставило меня вспомнить. Это заставило меня рассказать о том, что я знаю об аспирине.
----------------------------
*Национальная администрация восстановления (НАВ) - одно из наиболее важных федеральных ведомств периода Нового курса, созданное по Закону о восстановлении национальной промышленности  в 1933 в целях осуществления контроля за проведением в жизнь "кодексов честной конкуренции". Просуществовала до 1935, когда Верховный суд США  в деле "Корпорация "Шехтер поултри" против США" признал её деятельность неконституционной. Упразднена в декабре 1936 по указу президента Ф. Д. Рузвельта.