Вельветовые брюки. Уильям Сароян

Большинство людей очень редко, а порой и никогда, не перестают размышлять о важности брюк, и среднестатистический человек, который надевает и снимает брюки каждое утро и каждый вечер, никогда не перестает удивляться в это время или в любое другое время, хотя бы ради забавы, каким было бы несчастьем, если бы у него не было брюк, каким жалким он выглядел бы, появись в мире без брюк, какими неловкими стали бы его манеры, какими глупыми стали бы его речи, насколько безрадостным стало бы его общее отношение к жизни.
Однако когда мне было 14, и я читал Шопенгауэра, Ницше и Спинозу, когда я был атеистом, презирающим Бога, врагом Иисуса Христа и католической Церкви, но философом в своем роде, - мои мысли, глубокие и так банально похожие друг на друга, то и дело обращались к теме человека без брюк в мире, и, как вы можете предположить, были крайне меланхоличны, хотя очень часто были вполне веселы. В этом, я думаю, состоит радость быть философом: знаешь одну сторону так же хорошо, как другую. С одной стороны, человек без брюк в мире должен быть жалким созданием, и, возможно, будет таким, но, с другой стороны, если этот же самый человек, находясь в брюках и находясь в мире, всегда был веселым и добродушным парнем, то, по всей вероятности, даже без брюк он будет веселым и добродушным, и даже найдет в ситуации все основания для радостного подшучивания. Такая личность в мире не является полностью невероятной, и я верил раньше, что (по крайней мере – в кино) он не смутился бы, а, напротив, знал бы, что ему делать и как делать, чтобы впечатлить окружающих простой истиной, а именно: что такое – пара брюк, в конце концов? И находиться без них – это, определенно, не конец мира и не разрушение цивилизации. Все равно, сама мысль о том, что я когда-нибудь мог бы появиться в мире без брюк, ужасала меня ввиду того, что я был уверен: я не смогу подняться на высоту положения и произвести впечатление на всех обыденностью ситуации, и дать всем понять, что миру не приходит конец.
У меня была всего 1 пара брюк, принадлежавших когда-то моему дяде, и они были многократно перелатаны, перелицованы и немодны. Мой дядя носил их 5 лет, прежде чем отдать мне, и затем я начал надевать их каждое утро и снимать каждый вечер. Носить дядины брюки было честью. Я был бы последним человеком на свете, если бы предположил, что это было не так. Я знал, что это - честь, и я принял эту честь вместе с брюками, и я носил брюки и носил честь, и брюки не были мне впору.
Они были слишком широки в поясе и слишком узки в манжетах. В детстве я никогда не считался хорошо одетым ребенком. Если люди оборачивались, чтобы посмотреть на меня во второй раз, как они часто делают теперь, они лишь хотели понять, чьи брюки были на мне надеты. В брюках моего дяди было 4 кармана, но ни одного целого. Если дело доходило до денежного вопроса, до вопроса о получении и возвращении монет, я обнаружил, что должен был класть их в рот и не забыть не глотать.
Естественно, я был очень несчастлив. Я начал читать Шопенгауэра и презирать людей, а после людей – Бога, а после Бога, или до Него, или в это же самое время – весь мир, всю Вселенную, всю эту нелепую модель жизни.
В то же время я знал, что дядя оказал мне честь, именно мне, из всех своих многочисленных племянников, передав мне свои брюки, и я чувствовал себя польщенным и, до определенной степени, одетым. Брюки моего дяди, как я иногда угрюмо умозаключал, были лучше, чем отсутствие всяких брюк, и, начав думать над этой мыслью, мой живой философский ум быстро развивал ее. Предположим, человек появится в мире без брюк. Не потому, что он этого хочет. Не потому, что он наслаждается этим. Не потому, что он преподносит это как знак своей индивидуальности и критики западной цивилизации, но просто потому, что у него нет брюк и нет денег, чтобы купить их. Предположим, что он наденет на себя всю свою одежду, кроме брюк: бельё, носки, туфли, рубашку, выйдет в мир и посмотрит людям в глаза. Леди, у меня нет брюк. Джентльмены, у меня нет денег. И что? У меня нет брюк и нет денег. Я – житель этого мира. Я намереваюсь остаться жителем этого мира, пока не умру или пока не наступит конец света. Я намереваюсь продолжать вертеться в этом мире, даже не имея брюк.
Что они сделали бы? Посадили бы его в тюрьму? Если так, то на сколько времени? И за что? Каким видом преступления было бы появиться в мире, среди своих братьев, без брюк?
Возможно, они сжалились бы надо мной, думал я тогда, и выдали бы мне пару старых брюк, и такая возможность практически сводила меня с ума. «Не надо мне ваших старых брюк!» - кричал я. «Не пытайтесь быть добры ко мне. Я не хочу ваших старых брюк, и новых не хочу. Я хочу иметь свои собственные брюки, из магазина, с иголочки, мой размер, имя производителя, этикетка и гарантия. Я хочу иметь мои собственные чертовы брюки, и ничьи больше. Я нахожусь в мире и хочу свои брюки».
Я прямо-таки выходил из себя, думая о людях, которые хотели быть добры ко мне, потому что я видел это в другом свете. Я не мог допустить, чтобы люди давали мне что-нибудь. Я хотел получать вещи обычным путем. Сколько стоят эти брюки? 3 доллара. Хорошо, я их беру. Никаких запинок. Сколько? 3 доллара. ОК, заверните.
В тот день, когда я впервые надел брюки своего дяди, он отошел на несколько шагов, чтобы иметь возможность лучше оценить зрелище, и сказал: «Они сидят на тебе идеально».
"Да, сэр», - сказал я.
«Достаточно свободны вверху», - сказал он.
«Да, сэр», - сказал я.
«И хорошо прилегают внизу», - сказал он.
«Да, сэр», - сказал я.
 Затем, по какой-то необъяснимой причине, словно если бы традиции брюк передавались по наследству от одного поколения к другому, мой дядя глубоко растрогался и пожал мне руку, побледнев от радости и восхищения и потеряв дар речи. Он ушел как человек, который оставляет что-то настолько трогательное, что не может находиться рядом с этим, и я попытался определить, было ли возможным, если постараться, перейти от одной точки пространства в другую в этих брюках.
Это оказалось возможным, я мог ходить в них.  Я чувствовал себя немного несвободно, но ходить было возможно. Я не чувствовал себя в безопасности, но я знал, что был облачён, и знал, что мог передвигаться, и верил в то, что после некоторой практики я смогу двигаться быстро. Это был вопрос чистой адаптации. Меня ждали месяцы привыкания, но я верил в то, что со временем смогу передвигаться по миру осторожно и с определенной эффектностью.
Я носил дядины брюки много месяцев, и это были самые несчастные месяцы в моей жизни. Почему? Потому что в моде были вельветовые брюки. Вначале – обычные вельветовые брюки, но годом позже в Калифорнии наступил испанский Ренессанс, и в моду вошли испанские вельветовые брюки. Они были расклешенными, украшенными красным по нижнему краю, часто – с 5-дюймовым поясом, иногда – с небольшими украшениями на талии. Четырнадцатилетние мальчики в вельветовых брюках этого типа были мальчиками, которые не только чувствовали себя в безопасности и удобно, но знали, что они носят модную одежду, и, соответственно, могут делать сколько угодно веселых и легкомысленных вещей, как, например, бегать за девчонками, разговаривать с ними и тому подобное. Я не мог. Я предполагаю, что для меня было естественным лишь обратиться, находясь в некотором трауре, к Шопенгауэру и начать презирать женщин, а затем – мужчин, детей, быков, крупный рогатый скот, зверей из джунглей и рыбу. Что есть жизнь? Я задавал себе этот вопрос. Кем они считают себя только из-за того, что у них есть испанские расклешенные вельветовые брюки? Они читали Шопенгауэра? Нет. Подозревают ли они о том, что любовь – это самый скучный опыт в мире? Нет. Они невежественны. Они носят красивые вельветовые брюки, но они слепы от невежества. Они не знают, что все это – лишь пустая пародия, что они – жертвы чудовищной шутки.
Я горько смеялся над ними.
Однако, время от времени, я забывал все, что знал, что изучил у Шопенгауэра, и с полной невинностью, безо всякой глубокой философской мысли бегал за девочками, чувствуя себя веселым и легкомысленным, но обнаруживал, что надо мной смеялись. В этом были виноваты брюки моего дяди. Это не были брюки, в которых можно было бегать за девочками. Это были несчастливые, трагические, меланхоличные брюки, и находиться в них, и бегать за какой-нибудь девочкой в них было очень комичным зрелищем, но с очень трагической сутью.
Я начал копить каждый цент, каждый 5-центовик и 10-центовик, который попадал мне в руки, я начал терпеть и ждать. Однажды я пойду в магазин и скажу им, что хочу купить пару испанских расклешенных брюк, цена не имеет значения.
Прошел мрачный год. Год философии и ненависти к людям.
Я копил центы, 5-центовики и 10-центовики, и знал, что скоро у меня будет собственная пара испанских стильных вельветовых брюк. У меня будет покрытие и безопасность, и, вместе с этим, одежда, в которой нельзя не чувствовать себя радостным и легкомысленным.
И вот, я скопил достаточное количество денег, и пошел в магазин, и купил пару испанских расклешенных вельветовых брюк, но когда через месяц открылась школа, и я пошел в неё, я оказался единственным мальчиком, который носил этот специфический вид вельветовых брюк. Судя по всему, эпоха испанского Ренессанса прошла. Новый стиль вельветовых брюк был очень консервативен: без расклешения, без 5-дюймового пояса, без украшений. Просто обычные вельветовые брюки.
Как я мог чувствовать себя веселым и легкомысленным? Я не выглядел веселым и легкомысленным. И это лишь ухудшало положение вещей, потому что мои брюки выглядели таковыми. Мои собственные брюки. Которые я купил. Они выглядели веселыми и легкомысленными. По моим рассуждениям, это означало лишь то, что во всем, что бы я ни делал, я должен был выглядеть таким же веселым и легкомысленным, как мои брюки. Иначе, естественно, в мире не будет никакого порядка. Я не мог ходить в школу в таких брюках и не быть веселым и легкомысленным, поэтому я решил быть веселым и легкомысленным. Я отпускал остроты по каждому поводу и получал пощечины, я часто смеялся и обнаруживал, что когда я смеялся, не смеялся никто больше.
Это была самая худшая агония, поэтому я бросил школу. Я уверен, что не был бы тем философом, которым являюсь сейчас, если бы не проблема с испанскими расклешенными вельветовыми брюками, которая была в моей жизни.