Война. Уильям Сароян

Карлу-пруссаку – 5 лет, это великолепный тевтонец с военной выправкой, которая видна, когда он вышагивает по тротуару перед домом, и с естественной речевой дисциплиной, которая одновременно восхищает и будоражит, словно ребенок понимает всю важность беспощадного произношения и не может не использовать этот дар, поэтому он открывает рот очень редко и произносит фразу всего из 3-4 слов, абсолютно уместную, прямо в точку. Он живет в доме на другой стороне улицы, и его дедушка – мужчина с прямой осанкой лет 50-ти с роскошными немецкими усами, чей портрет появлялся в газете несколько лет назад в связи с политической кампанией - гордится им. Этот мужчина начал учить Карла ходить, как только мальчик смог стоять на ногах, и его можно было видеть с маленьким светловолосым мальчиком в голубом комбинезоне, проходящим полквартала вверх и вниз по тротуару, держа руки ребенка и показывая ему, как нужно ступать вперед, точно и немного помпезно, в манере немецких роялистов, с прямыми коленями, когда каждый шаг напоминает замедленный пинок.
Каждое утро на протяжении нескольких месяцев старик и ребенок учились ходить, и на это было очень приятно смотреть. Карл делал успехи быстро, но не поспешно, и, казалось, понимал тихую сдержанность дедушки, и даже с другой стороны улицы легко можно было видеть, что он верил в важность того, что ходить нужно с достоинством, и хотел научиться ходить именно так, как учил его дедушка. По сути дела, ребенок и старик были одним целым, единственной разницей между ними была неизбежная разница в возрасте и опыте, и Карл не выказывал никаких признаков сопротивления против той дисциплины, которую навязывал ему старик.
Через некоторое время мальчик уже ходил взад и вперед по тротуару перед домом без помощи старика, который спокойно наблюдал за ним с крыльца, курил трубку и смотрел на мальчика со смешанным выражением суровости и гордости, и мальчик выносил ноги вперед пинками очень мило. Походка была определенно старомодной и определенно немного недемократичной, но все соседи любили Карла и считали его очень хорошим маленьким человеком. Было что-то очень удовлетворительное в мальчике с такой походкой. Настоящие тевтонцы ценят важность таких относительно автоматических функций, как дыхание, походка и речь, и они способны беспокоиться об этом в разумной степени и с достоинством. Очевидно, для них дыхание, походка и речь тесно связаны с жизнью в целом, и суматоха, которую они поднимают об этих действиях, ни в коем случае не является смешной.
Люди, живущие в этом квартале, хорошо размножались в последние 6-7 лет, и на улице много детей, все они – здоровые и интересные, чрезвычайно интересные для меня. Карл – всего лишь один из группы, и я упомянул о нем первым, потому что он, возможно, единственный, кого учили сознательно-расовой технике жизни. Другие дети принадлежат ко многим расам, и хотя базовые черты расы очевидно проявились в каждом ребенке, эти черты не были подчеркнуты и усилены так, как в Карле. Другими словами, каждый ребенок принадлежит своей расе естественно и инстинктивно, и, похоже, что если бы не наставления дедушки, Карл был бы теперь более похож на других детей, был бы более естественным и не таким зажатым. У него не было бы военной походки, которая сильнее всего отличает его от других детей, и этого маньеризма, который иногда действует на нервы Йозефу, словенскому мальчику, который живет в квартире внизу.
Йозеф почти на год старше Карла, и он – очень живой мальчик, каждое его движение предполагает внутренний смех. У него выразительное и проказливое лицо его отца, пекаря, он много говорит, интересуется всем и всеми вокруг себя и постоянно задает вопросы. Он хочет знать имена людей, и его любимый вопрос – «Где ты был?» Он задает его с таким видом, как будто думает, что ты только что вернулся из очень странного и прекрасного места, не похожего на те, которые он уже видел, и, может быть, не похожего ни на одно место на свете, и я всегда смущался, отвечая, что я был всего лишь в городе – месте, которое Йозеф видел, по крайней мере, с полдюжины раз.
Карл почти никогда не бегает, а Йозеф почти никогда не ходит, он всегда бегает, прыгает и скачет, словно передвижение с места на место намного важнее для него, чем уход из одного места и приход в другое; я имею в виду, как если бы именно само передвижение доставляло ему большее удовольствие, чем какой-то особенный объект в передвижении. Йозеф играет, а Карл устраивает представление. У славянина на первом плане – личность, а раса – на втором, а у тевтонца – как раз наоборот. Я несколько лет изучал детей из этого квартала, и я надеюсь, что никто не заподозрит меня в том, что я сочиняю, чтобы написать рассказ, потому что я пишу чистую правду. Маленький эпизод вчерашнего вечера был бы обыденным и бессмысленным, если бы я не наблюдал за ростом этих мальчиков, и я сожалею только о том, что я знаю так мало об Ирвине – еврейском мальчике, который так горько плакал, когда Карл и Йозеф подрались.
Ирвин вместе с родителями переехал в этот квартал в прошлом ноябре, ещё не прошло и 4 месяцев, но я начал наблюдать за ним только 3 месяца назад, когда он стал появляться на улице. У него меланхоличный вид, он – ровесник Йозефа, таких людей обычно описывают как «погруженный в себя»; кажется, что он чувствует себя в большей безопасности, находясь в своем внутреннем мире. Я предполагаю, что родители учат его музыке, потому что он выглядит как ребенок, который разовьется в хорошего скрипача или пианиста: большая серьезная голова, хрупкое тело и чувствительная нервная система.
Однажды вечером, когда я шёл к бакалейщику, я увидел Ирвина, сидящего на крыльце своего дома, погруженного в прекрасные мечты ребенка, озадаченного странностями бытия. Я надеялся поговорить с ним и выяснить, если возможно, что происходило у него в голове, но когда он увидел, что я приближаюсь к нему, то быстро вскочил и вскарабкался по ступенькам в дом с очень испуганным видом. Я бы отдал мой фонограф за то, чтобы узнать, о чем Ирвин мечтал в тот вечер, потому что мне кажется, что это объяснило бы его вчерашний плач.
Карл очень солиден и хорошо знает о своей осанке, он очень уверен в себе из-за того, что дисциплина запрещает недолжное размышление по отношению к обстоятельствам, не связанным с ним, тогда как Йозеф, не менее уверенный в себе, вовсе не так солиден из-за того, что живое любопытство обо всем заставляет его находиться в постоянном движении и действовать без раздумий. Присутствие Ирвина на улице тоже достаточно солидно, но в этом присутствии есть что-то забавное и, вместе с тем, печальное, словно он сам не может этого определить и словно он находится где-то в другом месте. Ирвин вовсе не уверен в себе. Он ни дисциплинирован, ни недисциплинирован, он просто меланхоличен. Я думаю, что, в конце концов, он сможет полностью понять себя и свою связь со всеми вещами, но в данный момент он слишком сбит с толку, чтобы иметь определенное мнение по этому вопросу.
Не так давно в Париже были забастовки, а некоторое время спустя в Австрии началась гражданская война. Хорошо известно, что Россия готовится к обороне против Японии, и все знают о той смуте, которая накрыла всю Европу в связи с националистической программой немецкого диктатора.
Я упоминаю об этих фактах, потому что они имеют отношение к истории, которую я сейчас рассказываю. Как сказал Джойс, «земля всюду имеет детей», и маленький эпизод вчерашнего вечера так же значителен для меня, как более масштабные эпизоды в Европе являются значительными для людей, которые выросли и перестали быть детьми. По крайней мере, внешне.
Вчерашний день начался с густого тумана, за ним последовал короткий ливень.  К 3 часам дня уже сияло солнце, и небо было чистым, если не считать нескольких облаков - таких облаков, которые являются признаками хорошей погоды, прояснения, чистого воздуха и т.п. Погода меняется в Сан-Франциско именно так. Утром она может быть зимней, а после обеда она внезапно становится весенней или характерной для любого другого времени года. Здесь не различают времен года. У нас бывают все времена года круглый год.
Когда я утром вышел из комнаты, на улице не было никого из детей, но когда я вернулся вечером, я увидел, что Йозеф и Ирвин стоят перед домом Ирвина и разговаривают. Карл был на другой стороне улицы, перед своим домом, и ходил в той милитаристской манере, которую я описал. Он смотрелся немного помпезно и смешно, но выглядел очень гордым собой. Дальше, вниз по улице 5 девочек играли в классики: старшая сестра Йозефа, 2 еврейские девочки – сёстры, и 2 итальянки – тоже сёстры.
После дождя воздух был чист, и на улице было очень приятно. Дети играли в лучах солнца. В этот момент было очень прекрасно быть живым и любить всех других живущих одновременно, и я упоминаю об этом затем, что случайное уродство человеческого сердца не обязательно является последствием схожего уродства в природе. И мы знаем, что, хотя европейские деревни были самыми прекрасными, это не повлияло на ход последней войны, и что число убитых осталось таким же высоким, как в плохую погоду, и что единственным следствием хорошей погоды стали трогательные стихи, написанные молодыми солдатами, которые хотели создавать, которые думали о своих жёнах и домах и не хотели быть убитыми.
Проходя мимо Йозефа и Ирвина, я услышал, как Йозеф сказал, говоря о Карле: «Посмотри, как он ходит. Почему он так ходит?»
В течение уже некоторого времени я знал, что Йозеф презирает помпезную уверенность походки Карла, и поэтому его замечание не удивило меня. Кроме того, я уже сказал, что в нем было естественное любопытство обо всех вещах, вмещающихся в его сознании, и что он постоянно задавал вопросы. Мне показалось, что его интерес к походке Карла был преимущественно эстетическим, и я не заметил никакой злобы в его голосе. Я не слышал ответа Ирвина и прошел прямо в свою комнату. Мне нужно было написать письмо, и я начал работать над ним, а когда закончил, то подошел к окну и посмотрел на улицу. Девочки исчезли, но Карл все еще был на другой стороне улицы, и Йозеф и Ирвин все еще стояли вместе. Начинало темнеть, и на улице было очень тихо.
Я не знаю, как это произошло, но когда Йозеф и Ирвин начали переходить улицу, приближаясь к Карлу, я увидел, как армия целой нации приближается к границам другой нации, и мальчики казались такими невинными и похожими, и целые нации были так похожи на маленьких мальчиков, что я не смог сдержать внутреннего смеха. «О, - подумал я, - скоро будет еще одна война, и дети устроят большую суматоху в мире, но это, наверное, будет очень похоже на то, что случится сейчас». Потому что я был уверен, что Йозеф и Карл собирались выразить свою ненависть друг к другу – глупую и бесполезную ненависть, которая являлась результатом невежества и незрелости, - путём драки, как целые нации пытаются доминировать или уничтожить друг друга путем глупой ненависти.
Это произошло на другой стороне улицы: 2 маленьких мальчика ударили друг друга, а третий плакал об этом, и целые нации воевали друг против друга на земле. Я не слышал, что Йозеф сказал Карлу или что Карл сказал Йозефу, и я не уверен в том, как именно началась драка, но мне кажется, что она началась задолго до того, как мальчики начали бить друг друга: возможно, год назад, а, возможно, и столетие. Я увидел, как Йозеф дотронулся до Карла - 2 хороших мальчика, - и я увидел, как Карл пихнул Йозефа, и я увидел, как маленький еврейский мальчик смотрел на них, испуганный и молчаливый, почти оцепеневший. Когда маленький тевтонец и маленький славянин начали по настоящему колотить друг друга, маленький еврей заплакал. Это было мило: не драка, а плач маленького еврея. Весь эпизод длился несколько секунд, но последствия были значительными, и самая долгая и освежающая его часть - это именно плач, который я услышал. Почему он плакал? Его не тронули. Он был лишь свидетелем, и я был свидетелем. Почему он плакал?
Я хотел бы знать больше о маленьком еврейском мальчике. Я могу лишь предположить, что он плакал потому, что существование ненависти и уродства в человеческом сердце – это правда, и ничего другого мне не приходит на ум.