Иностранец. Уильям Сароян

Сокол Хэррэп, чей отец был откуда-то из Малой Азии и раньше торговал овощами и фруктами с фургона, запряжённого лошадью, жил в мое время во Фресно, так что я помню его ребенком в комбинезоне, когда он разносил «Ивнинг Херальд» или прокрадывался зайцем смотреть бои на городском стадионе или сбегал с уроков из школы имени Эмерсона, чтобы продавать содовую шипучку на ярмарке и делать деньги.
Его отец был сирийцем, но редко говорил на родном языке. Его жена была наполовину шотландкой, наполовину ирландкой. Фамилия «Хэррэп» была записана во всех школьных документах, хотя фамилия его отца по звучанию лишь отдаленно ее напоминала. Я сам назвал его «Соколом», потому что он был так же быстр, как эта птица, или, по крайней мере, я думал, что она была так быстра. К тому времени, как мы вместе учились в школе имени Лонгфелло, его прозвище тоже было занесено в документы. На самом деле, мать назвала его Хью, в память об умершем брате.
В тот день, когда я впервые встретил Сокола в школе имени Эмерсона в 1916 году, он привел меня к мальчику по имени Рой Купла и оскорбил его, сказав: «Рой, ты – итальянец!» Дело было не в том, что Рой Купла был итальянцем. Оскорбительным был тон Сокола. После того, как он изрек это обидное и нелепое утверждение, он пихнул меня в Роя с такой силой, что мы упали и начали бороться. Рой был удивлен и зол, и он был достаточно силен для того, чтобы заставить меня попотеть. Школьной площадкой была грязь Фресно, и мы, используя всевозможные захваты, подняли много грязи. Матч остановился, когда прозвенел звонок, мы с Роем встали и посмотрели друг на друга. Мы также поискали глазами Сокола. Нам не разрешали двигаться, пока мы не услышим второй звонок, когда мы должны были устремиться в школьную дверь. Когда прозвенел третий звонок, мы промаршировали в классы. Сокол стоял среди 2 дюжин зрителей. Когда я поймал его взгляд, он подмигнул мне, и я спросил себя, что, черт возьми, он имел в виду.
После занятий мы вместе с ним и Роем пошли на калифорнийскую игровую площадку и устроили бой для развлечения.
Дело в том, что его невозможно было не любить.
Сокол жил на О-стрит, поэтому мы с ним пошли домой вместе, тогда как Рой отправился к себе на Джи-стрит через Южно-Тихоокеанские железнодорожные пути, за пакгаузом Розенберга.
«Кто ты, скажи-ка? – сказал Сокол, когда мы шли домой. – Даже учитель не может выговорить твою фамилию».
«Я – американец», - сказал я.
«Черта с два, - сказал Сокол. – Рой – итальянец, я – сириец, а ты, я думаю – армянин».
«Конечно, - сказал я. – Я – армянин, но и американец тоже. Я лучше говорю по-английски, чем по-армянски».
«А я вообще не умею говорить по-сирийски, - похвастался Сокол, - но я – сириец. Если кто-нибудь спросит тебя, кто ты, ради Бога, не говори, что ты – американец. Скажи, что ты – армянин».
«А какая разница?»
«Что ты имеешь в виду? Если ты – армянин, но скажешь, что ты – американец, все будут смеяться над тобой. Учитель знает, кто ты. Все знают».
«Разве ты – не американец?»
«Не смеши меня, - сказал Сокол. – Я – иностранец. Мой отец продает овощи с фургона».
«Разве ты родился не в Америке?»
«Я родился во Фресно. В доме на О-стрит. Но какое это имеет значение?»
«Ну, а я – американец, - сказал я. – И ты – тоже».
«Ты – чокнутый, - сказал Сокол, - но не беспокойся: скоро узнаешь, кто ты такой».
Месяцем позже, после обеденного перерыва, мисс Клэппинг, наша учительница, внезапно прервала урок и сказала: «Вы, армяне, кто ходят домой на обед – прекратите есть столько чеснока. Я не могу выносить этот запах и не собираюсь больше это терпеть».
Сокол обернулся, чтобы посмотреть, как я воспринял оскорбление.
На обед в тот день я ел сушеные баклажаны, охру и стручковую фасоль, тушеную с лопаткой ягненка, и чеснок в этом блюде был совершенно необходим.
День не был холодным, но нельзя было открыть окна или выключить радиатор. Классная комната была непроницаема для воздуха и перегрета.
«Откройте окно», - сказал я учительнице.
Сокол ухнул от удивления, а мисс Клэппинг посмотрела на меня так, словно не была уверена в том, что мою жизнь не нужно прервать немедленно. Остальные ученики ерзали за партами и ждали развития событий. Я решил убить мисс Клэппинг и покончить с этим, но когда начал думать над выполнением этого плана, он показался мне неосуществимым. Мисс Клэппинг подошла к своему столу и посмотрела в журнал.
«Да, - сказала она, наконец, - вот твое имя. Я уверена, ты знаешь, как оно произносится. Видит Бог, я – не знаю».
Еще одно оскорбление!
Она закрыла журнал и вновь посмотрела на меня.
«Ну, - сказала она, - и что же ты сказал, когда я сказала, чтобы вы, армяне, перестали есть чеснок?»
«Я сказал: откройте окно».
«Возможно, я не поняла», - сказала мисс Клэппинг, и ее губы слегка задрожали.
Она положила журнал на стол и взяла 12-дюймовую линейку. Она отошла от стола и стала в начале прохода, который заканчивался моей партой.
«Теперь скажи мне, - сказала она, - что ты имеешь в виду?»
«Я имею в виду, - сказал я, - что в этой комнате будет душно вне зависимости от того, кто что ел на обед. Класс нужно проветрить. Легче открыть окно, чем просить людей есть блюда без чеснока». Сокол ухнул опять, а мисс Клэппинг, не споря больше со мной, двинулась к моей парте.
«Вытяни правую руку», - сказала она.
«За что?»
«Ты мне дерзишь».
Я как раз недавно выучил значение этого слова.
«Я не дерзил», - сказал я.
«Ты дерзишь мне сейчас, - сказала учительница. – Вытяни правую руку, иначе я отправлю тебя к директору, и он выпорет тебя».
«Нет, не выпорет», - сказал я.
«Ах, не выпорет? – сказала учительница. – Посмотрим. Ты не будешь делать из меня дурочку в этом классе. Вытяни правую руку».
Мисс Клэппинг ждала целую минуту, чтобы я вытянул правую руку. По её лицу, глазам и рту пронеслось столько изменений, что мне почти стало жаль её. Я определенно чувствовал отвращение к себе, хотя и знал, что она смешна.
Наконец, она вернулась к своему столу и дрожащей рукой нацарапала записку, которую сложила и передала девочке по имени Эльвира Кут, которая взяла записку и вышла из комнаты. Класс сидел молча, учительница пыталась занять себя, глядя в журнал, а мне хотелось жить в более цивилизованной части страны. Наконец, девочка вернулась и передала учительнице записку, которую та прочитала. Я был уверен, что директор рассмотрел ситуацию и приказывал ей открыть окно, и я был готов извиниться за столько причиненных неприятностей, но когда я увидел злую улыбку на лице учительницы, вновь начал планировать убить ее, так как понял, что меня ожидали тяжелые времена.
«Немедленно отправляйся в кабинет директора», - сказала мисс Клэппинг.
Я встал и вышел из класса. В коридоре я решил убить также и директора. Раньше я видел его только издали: обыкновенный высокий человек, связанный с общеобразовательными школами, и я слышал кое-что о нём, но не верил слухам. Люди говорили, что он был как петух среди старых куриц, который учил и не подумал бы даже дать вам шанс рассказать, как было дело по-вашему. Если одна из старых куриц говорила, что вас нужно было наказать, петух наказывал вас. Вместо того, чтобы отправиться немедленно в его кабинет, я вышел из школы и пошел домой.
Моя мама сидела на кухне и резала половину капусты для супа.
«Что ты здесь делаешь?» - спросила она.
«Я больше не хочу ходить в школу», - ответил я.
Я попытался как можно более точно объяснить, что произошло. Мама выслушала мой рассказ, порезала капусту, положила её в 5-галонный горшок, посыпала солью, положила сверху кусок самшитового дерева и камни величиной с баклажан. Она молчала, пока я говорил, потом сказала: «Возвращайся в школу и остерегайся учительницу. С этих пор, если в твоей еде будет чеснок, съешь веточку петрушки. И не старайся так рьяно защищать честь армянской кухни».
Эта позиция разъярила меня.
Я пошел к себе и уложил кое-какие вещи: пару носков, рогатку, 3 камешка, найденный ключ, увеличительное стекло и экземпляр Нового Завета, который выиграл в воскресной школе. Я увязал их вместе, чтобы бежать. Я прошел 2 квартала, затем вернулся в дом, швырнул свой узел на переднее крыльцо, вернулся в школу и предстал перед директором.
Он выпорол меня тяжелым кожаным ремнем. После этого самого страшного оскорбления я вытер глаза, вернулся в класс и сел за свою парту.
После школы Сокол спросил: «Видишь, что я имею в виду? Ты – иностранец, никогда об этом не забывай. Умный иностранец держит свои чувства при себе, а рот – закрытым. Ты не можешь изменить учителей. Ты не можешь изменить директора. Ты не можешь изменить людей. Ты только можешь смеяться над ними. Я смеюсь над американцами. Я бы не шутил с ними на твоем месте. Я просто смеюсь над ними».
Что происходит с такими парнями, как Сокол Хэррэп, по мере того, как идут года?
Я был уже месяц демобилизован из армии, когда решил приехать из Сан-Франциско в мой родной город, прежде чем закончится лето, и выяснить. Была середина октября, и мне хотелось поесть винограда, фиг, дынь, гранатов и молодого изюма.
Я приехал во Фресно ранним вечером в субботу и позвонил Рою Купла и моему троюродному брату Магу Муггердитчяну, и пригласил их на ужин в Эль Ранчо на Хайуэй 99, как раз за Рёдинг-парком.
Был 1945, и мне было приятно вновь вдыхать воздух долины Сан Джоакин, и разговаривать с парнями, которых я знал большую часть своей жизни, которые тоже только что вернулись с войны.
Маг упомянул двух своих двоюродных братьев, которые погибли, и как это подействовало на их матерей и отцов, а Рой упомянул о нескольких итальянцах, которых я давно знал и которые погибли, и о парне, который превратился в месиво из-за повреждений головы и позвоночника и который, возможно, никогда не сможет покинуть армейскую больницу.
Одно цеплялось за другое, и наконец, Рой Купла вспомнил Сокола Хэррэпа.
«Сокол откосил, - сказал Рой, - и лично я рад этому. Для такого парня, как Сокол, было бы глупо пройти через все это или превратиться в месиво из-за ран. У него есть доля в «Уинк», маленьком баре на Бродвее, но он проводит там не много времени. Он ездит в Голливуд, во Фриско, в Рено, в Лас-Вегас и развлекается, как раньше. Я столкнулся с ним в баре месяц назад. Ну, вы же знаете Сокола. Он подмигивает и ведет себя в своё удовольствие. Он стоял за стойкой, но на не6м не было белой униформы. Он вышел, мы сели и мололи чепуху пару часов. Когда я спросил его, как ему удалось откосить, когда он занимался профессиональными боями 3 года, был 6 футов роста и 200 фунтов веса – ну, вы же знаете, каким он всегда был, даже если вы не видели его 10-15 лет. Быстрый и серьезный, но вы всегда понимаете, что он смеется внутри».
«Рой, - сказал Сокол, - ты знаешь, что время делать деньги – это когда идет война. Это не время для того, чтобы говорить «да, сэр» и «нет, сэр».
«Ну, кто-то сильно нажился на войне, - продолжал Рой, - Я знаю, что Сокол не нажил всех денег, но я рад, что он нажил какие-то».
Рой Купла рассказал полдюжины историй о Соколе Хэррэпе, а затем рассказал эту, которую услышал от самого Сокола.
Сразу же после войны Сокол появился в Голливуде с тростью, со значком демобилизованного на лацкане и нежным, благодарным взглядом в глазах. Прихрамывая, он шёл в лучшие места и рассказывал красивым девушкам истории о боях на Соломоновых островах, в Касабланке, в Анцио, в Нормандии, где он сражался в пехоте, инженерных войсках и во флоте.
Иногда он хромал на правую ногу, иногда – на левую. Иногда он начинал трясись всем телом и просил атабрин. Вместо этого ему давали виски со льдом, он выпивал, успокаивался, извинялся и говорил, что скоро будет в порядке – еще 60-70 приступов, и малярия доконает его.
Иногда у него проходила судорога по лицу, и он просил красивую девушку, которая только что упомянула своего брата по имени Джим, никогда, никогда больше не называть при нём это имя, и кривился ещё больше, качал головой и молчал, как рыба, стараясь быть загадочным, а потом вроде бы как пытался взять себя в руки и намекал ей, почему он не мог слышать это имя и что случилось с его лучшим другом Джимом Суни в прорыве в Бастони.
Джим Суни и Сокол были старыми друзьями с О-стрит. Джим был ассирийцем, не сирийцем, но они все равно дружили.
Джим и Сокол купили сотню акров хорошей земли в Ридли во время войны и зарабатывали хорошие деньги, выращивая и транспортируя овощи и фрукты.
На участке был довольно хороший фермерский домик, куда Сокол иногда приглашал друзей, чтобы сыграть в покер на всю ночь, и как-то вечером в субботу, после войны, он был там и ждал друзей. Насколько хватало глаз, вокруг зрели арбузы, и он с наслаждением смотрел на них. Когда было уже около 8 вечера, Сокол сидел в кресле-качалке на переднем крыльце и дышал воздухом, и тут вдруг рядом с арбузной грядкой остановились 3 машины, из них вышли 11 мужчин и мальчишек, которые начали рвать арбузы. Несколько минут Сокол смотрел на них, потом пошел в сарай и снял винтовку со стены. Он спустился по грязной дороге и застал грабителей врасплох.
Он сказал, что только что вернулся из Германии, где почти потерял уважение к человечеству, а теперь вернулся домой и пытался зарабатывать свой честный доллар, а здесь были они, показывающие свое отношение ко всем личным жертвам, которые он принес для того, чтобы помочь выиграть войну и спасти цивилизацию. Здесь были они, крадущие его арбузы и отнимающие хлеб у его детей. Он предупредил их следовать его инструкциям и не пытаться бежать, иначе он будет стрелять на поражение. Он через многое прошел в Германии. Его научили убивать, и он легко мог убить любого из них. Он вновь и вновь пересчитывал воров арбузов в каком-то помешательстве: «1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11 – почти дюжина. Однажды я убил 27 немцев пулеметом, и они ничего не могли мне сделать. Теперь ложитесь на дорогу по росту».
Несколько арбузных воров недавно демобилизовались из армии и сказали об этом Соколу. Он попросил их не провоцировать его. Он ещё не решил, что с ними сделать, и не хотел бы, чтобы его спровоцировали принять несправедливое решение.
Они все вытянулись на дороге, и Сокол приказал им рассчитаться, что они и сделали или попытались сделать. Самые маленькие из них, мальчики лет 12, плакали.
Сокол сказал: «Хотел бы я знать, что мне делать. Я должен попросить Господа просветить меня. Я не хочу запятнать свои руки кровью, если на это нет Его воли».
Кто-то сказал: «На это нет Его воли».
«Мы ещё не можем быть в этом уверены, - сказал Сокол, - мы – всего лишь бедные заблудшие человеческие существа. Господь привёл меня домой из Германии. Он услышит мои молитвы».
И Сокол начал молиться.
«О Господь, - сказал он, - эти мальчики и мужчины приехали ко мне красть мои арбузы, и я застал их на месте преступления. Как Ты знаешь, я верно служил в Анцио, в Нормандии и Бастони, терпел ужасные неудобства, мне не доплачивали. Теперь я, наконец, вернулся домой к жене и 5 детишкам, а эти люди пришли, чтобы лишить их куска хлеба. Я поймал их и должен исполнить свой долг. О Господь, пожалуйста, скажи, в чем состоит этот долг. Аминь».
После минуты молчания Сокол сказал: «Благодарю тебя, Господь!»
Мужчина, лежащий на животе в грязи, приподнял голову и спросил: «Что сказал Господь?»
«Он сказал, что мой долг – убить вас всех, и я должен исполнить свой долг. Я надеюсь, что вы умрете достойно, как мужчины и мальчики. Пусть первый доброволец встанет. Я обещаю ему безболезненную смерть».
Никто не двинулся, а младшие мальчики стали плакать ещё сильнее и умолять о пощаде. Наконец, самый отважный мужчина встал на колени, чтобы Сокол не принял его за добровольца, и сказал: «Ради Христа, я сам был в Бастони. Мы заплатим за арбузы, но не делай этого».
«Не провоцируй меня, - ответил Сокол, - или я застрелю тебя стоящим на коленях».
В это время Джим Суни и еще 4 друзей остановили свои машины на обочине и вышли посмотреть, до какой глупости к этому времени дошел Сокол.
Человек, стоящий на коленях, воззвал к Джимми Суни и к остальным, но Сокол приказал ему лечь на живот, и он это сделал.
Сокол изводил арбузных воров полчаса, заставляя каждого из них сообщить свое имя, возраст, адрес, место рождения, имена ближайших членов семьи, религию, группу крови, расу, размер страховки, имя любимой кинозвезды, военные награды, тайные мечты и что они предпочитали на десерт: яблочный пирог или желе. Если ему отвечали  - яблочный пирог, он говорил, что ему жаль, а если отвечали – желе, Сокол говорил, что это был плохой выбор. Он попросил воришек сменить религию, и они все с радостью согласились.
Наконец, так как ему уже хотелось начать играть в покер, он заключил с ворами сделку. Он сказал, что ему хотелось послушать хорошее хоровое пение псалмов. Если они споют так, что у него на глазах покажутся слезы, он отпустит их. Он приказал им встать на колени и петь, но никто не мог вспомнить ни одного псалма. Наконец, один маленький мальчик начал петь «Ближе к Тебе, мой Господь», и другие попытались подтягивать.
«Я не могу сказать, что этот псалом не разрывает сердце, - сказал Сокол, - но поёте вы отвратительно. Попробуйте другой».
Мальчик, который, казалось, знал несколько псалмов, начал петь «Я люблю жизнь», но Сокол оборвал его, сказав, что это – не псалом, а грязная полуклассическая штучка. Мальчик подумал секунду и затянул «Когда призывают солдат», и другие подпевали ему, но когда хоровое пение разделилось на отдельные голоса и мальчик попытался спасти пение одним своим голосом со всхлипами, глядя Соколу прямо в лицо, тот даже не пошевелился.
«Даю вам последний шанс, - сказал Сокол. – Я могу дать вам только 1 шанс. Я назову песню, а вы должны спеть её во весь голос. Если вы услышите, что я пою вместе с вами, это будет означать, что я оставляю вам жизнь. Что я отпускаю вас по домам и хочу, чтобы вы прожили достойные христианские жизни. Я хочу, чтобы вы спели «Вперед, христианское воинство!»
Арбузные воры начали петь, но Сокол молчал в течение 3 куплетов.
Наконец, Сокол тоже начал петь, и мужчины и мальчики вскочили, побежали к своим машинам, спотыкаясь и падая, хлопнули дверями и уехали.
Потом Сокол Хэррэп, Джим Суни и их друзья пошли в фермерский дом и начали игру в покер на всю ночь».
Никто не смеялся, пока Рой Купла рассказывал эту историю, а когда он закончил, в его глазах стояли слезы.
«Что такое?»  спросил Маг Муггердитчян.
«Ничего, - ответил Рой, - мне просто жаль всех этих парней».
«Сокол всего лишь немного повеселился», - сказал Маг.
«Я имею в виду не арбузных воров, - сказал Рой. – Я имею в виду парней на войне».